Страница:
Через десяток километров река вновь подходит к утесам. Здесь придется заночевать на низкой площадке, только недавно освободившейся от воды. Место это ничем не примечательно для туриста, но для геолога очень интересно: здесь проходит граница между областью молодых третичных лав Анадырского плато и более старых мезозойских лав Северного Анюйского хребта. Выше река пересекает уже восточную оконечность хребта, а плато тянется к востоку.
Выше утесов снова обширные заросли кустов ивы и ольхи, разделенные протоками. Мы разбредаемся в разные стороны; я поднимаюсь на левый берег и вижу, как остальные трое проводят байдарку через правые протоки. Место очень неудобное: протоки расходятся веером, и надо перейти на противоположную стрелку. Переплыть в байдарке трудно: течение слишком быстрое, и мои товарищи храбро пускаются вброд по пояс в воде. Черные фигурки людей странно дергаются, протягивают друг другу весло для помощи, одно из них падает, байдарка пляшет на волнах. Вечером мы ставим палатки на отмели между двух проток. Перетолчин очень доволен стоянкой: есть хорошее место для сети. Мы везем с собой маленькую ставную сеть, и каждую ночь, если только есть удобный затон, Перетолчин отправляется на байдарке и ставит сеть со всеми предосторожностями исконного рыбака. Нередко сеть приносит нам больших черных хариусов — вкусную рыбу, которую обычно называют сибирской форелью. Эти хариусы — арктический вид, Thymallus arcticus, с громадным спинным плавником. Но, так же как и более южные виды, он очень вкусен, особенно если зажарить его на сковородке с яичным порошком.
Так идем мы еще два дня. Долина суживается, склоны ее становятся высокими и покрыты непрерывными осыпями, иногда попадаются утесы. Проток мало, но зато приходится переезжать с берега на берег из-за утесов, обрывающихся прямо в воду. Вскоре появляются и первые признаки более серьезных препятствий — стремнины с камнями, которые в Сибири называют шиверами. Скоро, наверно, увидим и настоящие пороги.
После перехода через первую шиверу мы с Ковтуном расходимся: я иду по левому берегу для осмотра утесов, а он уходит на горы правого берега. Километрах в шести выше река круто поворачивает, отсюда начинается узкая поперечная часть долины. Взобравшись на осыпь, на повороте я стараюсь выяснить, что сулит нам дальнейший подъем по реке. Кажется, довольно много неприятностей — шиверы, теснины.
По той стороне реки тянется полоска тундры — болотистый луг с мелкими кустиками березки Миддендорфа. И между ними бредет бурый мишка. Он останавливается, нюхает что-то в траве, потом опять двигается вперед своей развалистой походкой. Кажется, что он медленно передвигает лапами; на самом деле его шаг гораздо быстрее человеческого. Вот его бурая шкура мелькает уже против меня у устья ручья. Куда он пойдет? Может быть, ко мне? У меня, как обычно, нет ружья — кому охота таскать с собой лишние тяжести, — но на осыпи вокруг меня много камней, и, может быть, я сумею его достойно встретить.
Но медведь, очевидно, передумал: он направляется на восток, прямо к Ковтуну. Немного погодя, как рассказывал потом Ковтун, они встретились. Сначала медведь показался вдали, но Ковтун не пожелал познакомиться поближе и поспешил уйти на соседние холмы. Мишка счел невежливым в качестве хозяина тундры отклонить знакомство, зашел с другой стороны и вылез из-за холмов. Ковтун стал уходить — медведь за ним. Пришлось остановиться: от медведя все равно не убежишь, если он захочет догнать. Мишка подошел на двадцать шагов и встал на задние лапы, чтобы рассмотреть человека получше. Хотя известно, что чукотские медведи не нападают на людей, но, перефразируя слова М. Литвинова в одной из его политических речей, можно сказать: «Знают ли сами медведи, что им не полагается нападать?» И Ковтун поспешил вынуть единственное свое оружие — перочинный ножик. Вид ли этого страшного оружия испугал медведя, или то, что Ковтун поднял свой черный тюлевый накомарник и открыл лицо, но мишка повернулся и убежал.
Если добавить, что в этот день Ковтун видел еще полярного волка, рыскающего по тундре, то надо признать, что его рабочий день был вполне достоин полярных романов.
Рабочий день Курицына и Перетолчина также был чреват неожиданностями: ряд неприятных шивер и один порог заставили их порядком повозиться с байдаркой.
Мы стали на ночь у конца большой шиверы. Река пенящимся потоком, усеянным камнями, выходила с юга из извилистого ущелья. Выше, в самом ущелье, река мчится по узкому руслу с громадными камнями и низвергается с них бурными каскадами. Байдарку можно переправить через этот страшный порог, только обнеся ее и груз по берегу. Но на это мы потратим много времени, а верховья реки уже близки; легче дойти до них пешком.
Поэтому, оставив наших техников отдыхать и ловить рыбу у порога, мы с Ковтуном уходим вверх. Перетолчин настойчиво советует взять ружья, а если мы не хотим, то обязательно уж финские ножи: из опыта ангарских крестьян следует, когда медведь навалится на вас, распороть ему живот ножом. Но я совсем не хочу, чтобы медведь на меня наваливался: мне кажется, тогда уже поздно будет пороть ему брюхо. Поэтому я отдаю свой финский нож Ковтуну и беру с собой катушку кинопленки: если зажечь ее, то вряд ли медведю придет охота знакомиться.
Мы по обыкновению расходимся в разные стороны: я иду вверх по реке, а Ковтун уходит на юг в горы. Выше порогов долина немного расширяется, низкую террасу покрывают болота и кустики. Часто попадаются признаки недавнего пребывания медведей: следы лап на влажной почве, разрытые норы сусликов, кучи помета, показывающие, что медведи пожирали огромное количество прошлогодних ягод. Но самого мишки мне не удалось встретить, и опыт с кинопленкой так и остался только в проекте. Нож Ковтуна также пролежал все время в ножнах.
Хотя мы находимся на Крайнем Севере, на 68 градусе широты, но горы теперь имеют радостный, сияющий вид. Зеленая трава покрывает нижнюю часть склонов, и нередко в ней видны чудесные цветы — то совсем чуждого нам вида, то представляющие уменьшенную копию наших южных растений, например карликовые незабудки, листья которых похожи на лишаи. Встречаются и небольшие желтые рододендроны, и кислица (Oxyria digyna), почковидные листья которой по вкусу похожи на щавель; из них мы варим превосходные зеленые щи.
Птиц здесь гораздо меньше, чем в тундре, — редко-редко увидишь здесь утку или одинокую гусиную семью, поселившуюся на маленьком озерке в долине реки. В траве можно найти гнезда маленьких птичек, из них выглядывают широко раскрытые желтые рты птенцов.
Я ночую у развилины, где сходятся два истока реки. Вернее, лежу у костра, потому что светло и не хочется спать. Ночь холодна и туманна, и комары скрылись. Через вершины перекатываются сигарообразные облака — я сейчас нахожусь в той области, где они зарождаются во время фена. Начинает накрапывать дождь. На другой день возвращаюсь к палаткам. Меня отделяла от них шумная река, и пришлось долго кричать, пока перевозчик — Перетолчин услышал и приехал за мной на байдарке.
Ковтун возвращается к вечеру; его пригнало с гор ненастье, которое закрыло все кругом. Но то, что мы сделали, достаточно: пройдено 315 километров по реке, мы проникли уже на южный склон Северного Анюйского хребта, так как в области порогов Уваткын пересекает ось хребта. Следует спешить в Чаун: в начале июля туда может уже прийти наша морская шлюпка, и нужно будет начать работу на побережье губы. Ненастье принесло с собой большой подъем воды в реке. 3 июля под утро я проснулся от необычного шума и увидел, что река мчится мимо палаток бурным и мутным потоком, уже залила половину галечника, на котором мы стояли, и хочет унести вытащенную на берег байдарку и все, что под ней сложено на ночь, — резиновые сапоги, весла, бечеву. Порог Уваткына от этих дождей превратился в грохочущую пенистую стремнину.
Опять идет дождь, а ночью даже снег. Мы застали здесь еще старый снег, лежавший кругом под обрывами берега и в горах. Мы попробовали изготовить из него мороженое, но неудачно: снег уже превратился в зернистый фирн, и его приходится отцеживать сквозь зубы, съедая отдельно какао и сгущенное молоко.
Обратный путь вниз по реке для нас праздник после тяжелой работы по подъему лодки. Правда, первые 65 километров это отдых только для меня, потому что остальным придется идти пешком: байдарка вместе с грузом может поднять только одного человека. Это приятное плавание вниз по реке достается на мою долю.
Какое это удовольствие — мчаться вниз по горной речке, по шиверам и стремнинам, со скоростью 15 километров в час. Только успеваешь отгрестись от утеса, на который наносит течение, как из-за поворота выдвигается новая опасность. Все время надо быть начеку, внимание напряжено.
Но когда я выезжаю в область расширения с ее многочисленными протоками и кустами, путешествие становится еще опаснее. Сильное поднятие воды в реке вызвало новое размывание берегов, и глыбы земли вместе с кустами загромождают фарватер, а вода мчится через кусты бывших островов. Очень опасно, если тонкая резиновая байдарка с размаху ударится о сучья, торчащие из таких барьеров, или попадет в водоворот и навалится боком на куст. Мне приходится усиленно работать веслом, и дважды я даже выбрасываюсь на полном ходу на берег, чтобы избежать грозящих мне кустов.
К концу дня я начинаю думать, что такие праздники, как этот, чересчур утомительны, и я охотно поменялся бы с кем-нибудь на более серые будни.
Река выносит меня к концу последнего увала, и я внимательно слежу, чтобы войти в большую протоку, которая ведет к левому берегу, где расположена наша база, но протоки нет. Выскакиваю на галечник, хожу взад и вперед, но протока исчезла. Вся масса воды уходит теперь вправо, а к базе попадает только несколько мелких ручьев; мне приходится перетаскивать байдарку по галечнику, обдирая дно. Впрочем, такие случаи были предусмотрены, и в начале работы мы обтянули дно байдарки слоем брезента. Теперь этот брезент уже весь в дырках.
Мои спутники приходят к вечеру, уставшие до смерти. Хотя по берегу гораздо ближе, чем по реке, но все же им пришлось отмахать километров пятьдесят по горам, по болотам, по кустам. И они жаждут скорее залезть в палатки, запрятаться от комаров и полежать спокойно.
Только Ковтун — инициатор этого героического похода, сэкономившего нам один день пути, — бодр и свеж: он привык каждый день взбираться на горы.
Выбраться на лодке отсюда не так-то просто: маленькая, мелкая проточка, текущая вдоль левого берега, только в двух километрах ниже соединяется с главным руслом. Приходится протаскивать лодку через почти сухие перекаты. Но через несколько часов обе лодки плывут уже по большой протоке. Скучные плоские береговые обрывы, вдоль которых мы поднимались с таким трудом, проносятся мимо нас с быстротой 10—12 километров в час. Через несколько часов мы уже у устья Малого Чауна. Здесь надо сделать остановку для осмотра холмов Теакачин.
Тундра переменилась за эти пятнадцать дней. Появилось множество комаров, и прогулки по болотам в густых сетках при удушающей жаре доставляют мало удовольствия. «Удушающая» жара — это, конечно, сильно преувеличено, но для нас после целого года холода 19 градусов тепла в тени и больше 30 градусов на солнце кажутся нестерпимой жарой.
Появились также другие маленькие существа, но более симпатичные— гусята. Везде в протоках и на галечниках видны уплывающие и убегающие гусыни с выводками. Как-то раз мы высадились на отмели возле такой семьи; гусыня улетела, а гусята доверчиво пошли за нами и спустились в воду возле лодки. Наши охотники испытывают большие мучения при виде такой доверчивой дичи. Но охота в Чаунском районе запрещена с 15 июня, да и мы сами не решились бы убивать мать и губить гусят.
Рыбная ловля не запрещена, и Перетолчин по-прежнему ставит сеть, которая неизменно приносит черных хариусов. Сегодня ночью на реке возле сети слышались пронзительные крики — это кричала гагара. Когда Перетолчин отправился осмотреть сеть, оказалось, что гагара, увидав в сети рыбу, нырнула за ней и сама запуталась. Сеть была порвана и безнадежно запутана, и по воде далеко разносились крепкие выражения, которые расточал по адресу гагары наш рыбак. Я услышал знакомые проклятия ангарских крестьян — «гад» и «змея».
Потом гагара была принесена к палатке и привязана за лапку. Лапки у гагары расположены на заднем конце туловища, так что она почти не может ходить, но зато замечательно плавает и ныряет. У нас она все время лежала на животе и время от времени кричала отвратительным голосом и переваливалась на другое место. Ее долго упрекали за неуместное вмешательство в рыбную ловлю и придумывали ей наказание. Предполагалось ее убить и ободрать шкуру на дамскую шляпу: у гагар очень красивое темно-серое блестящее оперение с красно-бурым пятном на шее (это была так называемая краснозобая гагара). Но потом Перетолчин решил: «У нее тоже на озере где-нибудь дети есть, пусть кормит» — и перерезал веревку. Гагара с криком, ударяя по земле крыльями и переступая короткими лапками, бросилась в воду, по дороге опрокинув сковородку, в которой жарилась рыба. Зоологи говорят, что мы счастливцы (конечно, если исключить испорченную сеть и опрокинутую сковородку): никто еще не видал, как ходит гагара.
На следующей стоянке у холмов Чаанай на нашу сеть сделали нападение другие разбойники — чайки. Но они гораздо осторожнее и выедали рыбу по кусочкам, не трогая сети. От хариусов оставались только половинки и четвертушки. Чайка — смелый и сильный хищник: однажды мы видели, как чайка тащила большого лебеденка. Переменилась за эти две недели и река. На месте сплошной водной пелены шириной в несколько километров обнажились громадные галечники, по которым протекает небольшая река, шириной в сто или полтораста метров, то одной, то двумя протоками. Нельзя плыть где попало, надо выбирать фарватер и избегать многочисленных перекатов, мелей и кос. Чаун по своему режиму напоминает реки пустынь: необычайное обилие воды в течение короткого периода и громадные сухие галечники в остальное время. Неудивительно, что реки Чаунской равнины непрерывно передвигаются в новые места, и вся равнина покрыта слоем современных речных галечников: в половодье река легко прокладывает себе новые русла по тундре, заваливает галькой и илом старые протоки и таким образом перемещается в новое место.
10 июля дельта Чауна приветствовала нас встречным ветром и сильной волной, и мы едва добрались до культбазы. А ночью пришли первым рейсом из Певека кавасаки с кунгасом и за несколько часов до них — наша моторная шлюпка. Я не буду рассказывать о наших дальнейших работах на берегах Чаунской губы: они похожи на плавание прошлого года. Пока Ковтун на речной лодке производил съемку дельты Чауна и низовьев его больших притоков, мы с Денисовым и Перетолчиным отправились на морской шлюпке вдоль западного берега губы для осмотра месторождений различных полезных ископаемых. Мы открыли на речке Кремянке небольшое месторождение халцедонов, затем осмотрели кварцевые жилы возле мыса Безымянного. Здесь нас захватил северный шторм, и мы просидели несколько дней в обществе бедняков-оленеводов, вышедших к морю со своими стадами.
В ночь на 17 июля мы пересекли Чаунскую губу в средней ее части, держа прямо на Певек, и, несмотря на обнадеживающий штиль у берегов, попали в середине губы в очень тяжелую волну, которая изрядно нас помучила и напугала. Но в конце концов удалось выбраться под защиту певекского берега и войти в нашу тихую гавань. Весь пролив был загроможден льдами, которые пригнал сюда северный шторм.
На следующий день мы были свидетелями страшного летнего фена — южного певекского ветра. При чистом небе ветер силой 30 метров в секунду срывался с горы и с такой яростью падал на селение, что море, начиная от берега, кипело. Все суда — кавасаки и кунгасы, стоявшие в бухте под горой, были сорваны с якорей и выброшены на противоположный берег бухты.
Пароход, тот же «Смоленск», который привез нас сюда, пришел в первых числах августа, и до его прихода мы могли использовать конец июля для дополнительного исследования Певекской горы и острова Айон.
4 августа «Смоленск» увез нас из Чаунской губы, где мы провели целый год. При выходе из губы «Смоленск» встретил тяжелые льды, сплотившиеся у острова Айон. Потянулись долгие дни плавания — сначала на запад, к устью Колымы и к Медвежьим островам, затем на восток, к знакомым уже станциям полярного побережья, к устью Анадыря, вдоль берегов Камчатки; наконец, только в середине октября мы пришли во Владивосток.
Трудовая осада
В течение целого года мы изучали Чаунский район — на аэросанях и оленях, на моторной шлюпке и речных лодках и в особенности пешком. Для того чтобы мне и Ковтуну выполнить план нашей научной работы, весь наш маленький коллектив самоотверженно боролся с суровой природой Крайнего Севера.
До нас никто не применял аэросани в таких тяжелых условиях приполярной горной страны. Мы ездили на аэросанях и в 50-градусные морозы февраля, и при оттепелях мая, и в полярную ночь, и при незаходящем солнце. Мы проходили на них и по твердому снегу прибрежных равнин, и по застругам высоких горных перевалов, и по глубоким снегам предгорий, и по голому морскому льду, и по горным наледям, покрытым водой. Мы доказали, что аэросани вполне применимы не только на равнине, но и в горах для самых разнообразных целей.
Эта интенсивная работа принесла ценные результаты. Выл изучен район, до того совершенно неизвестный, составлена карта горной страны и ее физико-географическое описание. Изучено геологическое строение и составлена геологическая карта. И что особенно важно, полезные ископаемые, признаки которых были обнаружены нами, оказались при дальнейшем изучении заслуживающими самого серьезного внимания— в особенности месторождения олова. Арктическим институтом была послана в Чаунскую губу в 1937 году геологоразведочная экспедиция, затем — разведочные отряды и, наконец, началась эксплуатация месторождений олова. Таким образом, наша экспедиция заложила основу интенсивного горнопромышленного развития Северной Чукотки.
Певек, ныне поселок городского типа, ставший центром нового крупного оловорудного района, сделался неузнаваем[24]. Уже в 1943 году здесь был построен первый двухэтажный дом, а теперь их несколько десятков, и притом теплофицированных. А среди них, как мне рассказывали, еще стоит наш скромный самодельный дом — свидетель прошлых исследований — со стенами, полом и потолком, утепленными торфом! В Певеке есть Дом культуры, рабочий клуб, три библиотеки, районная больница, два детских сада, ясли, гостиница, несколько столовых, магазины, пекарни. В 1933 году во всем Чаунском районе выпекалось 320 килограммов хлеба, а теперь в одном только Певеке ежедневно продается несколько тонн хлеба и булок!
Певекский порт летом принимает много судов, а в аэропорту круглый год садятся самолеты. Электростанция Певека снабжает энергией горные предприятия района, высоковольтные линии тянутся на сотни километров.
Таковы поразительные результаты скромных находок бурых минералов, обнаруженных геологом и его помощником в горах по берегам Чаунской губы.
Но еще разительнее перемены, происшедшие за 20 лет в жизненном укладе и формах общественной жизни чукчей. О новой Чукотке опубликовано уже несколько хороших книг, например Т. Семушкина, П. Кравченко, и ряд специальных статей. Сводку новейших сведений о Чукотке дают сборник «Преображенный край» и книжка И. В. Гущина и А. И. Афанасьева «Чукотский национальный округ», выпущенные в 1956 году в Магадане. Кроме того, большое количество интересных статей печатается в газетах и журналах, издающихся в Чукотском национальном округе. Из этих материалов и из докладов студентов-чукчей Педагогического института имени Герцена в Ленинграде я заимствую приводимые сведения.
Наиболее важными фактами являются, конечно, широкое распространение грамотности в народе, который до революции насчитывал меньше сотни человек, знавших начатки грамоты, и переход всех оленеводов на оседлое жительство. Созданы культурные поселки со школами, банями, медпунктами и т. д., в которых живут оленеводы, и только бригады пастухов теперь кочуют вместе со стадами оленей, но и они живут в более культурных условиях и лучше питаются, чем оленеводы в 1934 году. Теперь чукотская женщина уже не извечная рабыня яранги и полога и не должна одна выполнять всю тяжелую работу по кочевке. Больше 160 чукчанок — депутаты окружных и местных Советов, 54 чукчанки — судебные заседатели, 55 — учатся в педагогических училищах. Не менее важно также, что все оленеводы вступили в колхозы, и нет больше ни богачей, ни бедняков. Нет кулаков и нет шаманов, которые причиняли так много неприятностей и нам, и первым советским, культурным и партийным работникам в начале 30-х годов.
В 1954 году из всего поголовья оленей в 434 300 голов 81, 9% находилось в стадах колхозов и совхозов, а остальные — в личной собственности колхозников, рабочих и служащих. Всего на Чукотке 46 колхозов, объединяющих 2746 хозяйств (в 1930 году было 9 колхозов).
Среди этих колхозов есть очень крупные: например, в Чаунском районе на острове Айон, где в наше время не было стойбищ, создан крупнейший колхоз «Энмитагино», с большим центральным поселком, в котором уже в 1947 году была построена школа.
В настоящее время отпала необходимость в культбазах, которые вели вначале просветительную работу на Чукотке. Теперь эта работа ведется школами, медпунктами, кинопередвижками, которые имеются везде.
В округе уже имеется большая сеть культурных учреждений: окружная библиотека, Дом культуры и музей, 5 районных библиотек и 5 Домов культуры, 9 сельских библиотек и 15 клубов, 21 изба-читальня, 20 красных яранг, 70 кинопередвижек.
В 1955 году было 22 больницы, 7 диспансеров, 53 фельдшерско-акушерских пункта, 7 аптек. К началу 1955/56 учебного года количество учащихся в 66 школах равнялось 4357. Для детей создано 34 интерната. В Анадыре уже 15 лет существует педагогическое училище.
В заключение необходимо отметить, что вся эта культурная работа проводится силами не только приезжих русских — многие чукчи и чукчанки, окончив педагогические институты и вузы, становятся учителями, врачами, фельдшерами, медсестрами. Есть теперь и чукчи-писатели и чукчи-поэты. Не говорю о технических профессиях — уже в 1934 году я видел чукчей мотористов и радистов, а теперь есть и летчики!
Так разгорается над Чукоткой все ярче заря новой жизни. И тот быт, о котором я рассказываю в этой книге, скоро сохранится только в воспоминаниях стариков.
Сергей Обручев — исследователь Сибири
Выше утесов снова обширные заросли кустов ивы и ольхи, разделенные протоками. Мы разбредаемся в разные стороны; я поднимаюсь на левый берег и вижу, как остальные трое проводят байдарку через правые протоки. Место очень неудобное: протоки расходятся веером, и надо перейти на противоположную стрелку. Переплыть в байдарке трудно: течение слишком быстрое, и мои товарищи храбро пускаются вброд по пояс в воде. Черные фигурки людей странно дергаются, протягивают друг другу весло для помощи, одно из них падает, байдарка пляшет на волнах. Вечером мы ставим палатки на отмели между двух проток. Перетолчин очень доволен стоянкой: есть хорошее место для сети. Мы везем с собой маленькую ставную сеть, и каждую ночь, если только есть удобный затон, Перетолчин отправляется на байдарке и ставит сеть со всеми предосторожностями исконного рыбака. Нередко сеть приносит нам больших черных хариусов — вкусную рыбу, которую обычно называют сибирской форелью. Эти хариусы — арктический вид, Thymallus arcticus, с громадным спинным плавником. Но, так же как и более южные виды, он очень вкусен, особенно если зажарить его на сковородке с яичным порошком.
Так идем мы еще два дня. Долина суживается, склоны ее становятся высокими и покрыты непрерывными осыпями, иногда попадаются утесы. Проток мало, но зато приходится переезжать с берега на берег из-за утесов, обрывающихся прямо в воду. Вскоре появляются и первые признаки более серьезных препятствий — стремнины с камнями, которые в Сибири называют шиверами. Скоро, наверно, увидим и настоящие пороги.
После перехода через первую шиверу мы с Ковтуном расходимся: я иду по левому берегу для осмотра утесов, а он уходит на горы правого берега. Километрах в шести выше река круто поворачивает, отсюда начинается узкая поперечная часть долины. Взобравшись на осыпь, на повороте я стараюсь выяснить, что сулит нам дальнейший подъем по реке. Кажется, довольно много неприятностей — шиверы, теснины.
По той стороне реки тянется полоска тундры — болотистый луг с мелкими кустиками березки Миддендорфа. И между ними бредет бурый мишка. Он останавливается, нюхает что-то в траве, потом опять двигается вперед своей развалистой походкой. Кажется, что он медленно передвигает лапами; на самом деле его шаг гораздо быстрее человеческого. Вот его бурая шкура мелькает уже против меня у устья ручья. Куда он пойдет? Может быть, ко мне? У меня, как обычно, нет ружья — кому охота таскать с собой лишние тяжести, — но на осыпи вокруг меня много камней, и, может быть, я сумею его достойно встретить.
Но медведь, очевидно, передумал: он направляется на восток, прямо к Ковтуну. Немного погодя, как рассказывал потом Ковтун, они встретились. Сначала медведь показался вдали, но Ковтун не пожелал познакомиться поближе и поспешил уйти на соседние холмы. Мишка счел невежливым в качестве хозяина тундры отклонить знакомство, зашел с другой стороны и вылез из-за холмов. Ковтун стал уходить — медведь за ним. Пришлось остановиться: от медведя все равно не убежишь, если он захочет догнать. Мишка подошел на двадцать шагов и встал на задние лапы, чтобы рассмотреть человека получше. Хотя известно, что чукотские медведи не нападают на людей, но, перефразируя слова М. Литвинова в одной из его политических речей, можно сказать: «Знают ли сами медведи, что им не полагается нападать?» И Ковтун поспешил вынуть единственное свое оружие — перочинный ножик. Вид ли этого страшного оружия испугал медведя, или то, что Ковтун поднял свой черный тюлевый накомарник и открыл лицо, но мишка повернулся и убежал.
Если добавить, что в этот день Ковтун видел еще полярного волка, рыскающего по тундре, то надо признать, что его рабочий день был вполне достоин полярных романов.
Рабочий день Курицына и Перетолчина также был чреват неожиданностями: ряд неприятных шивер и один порог заставили их порядком повозиться с байдаркой.
Мы стали на ночь у конца большой шиверы. Река пенящимся потоком, усеянным камнями, выходила с юга из извилистого ущелья. Выше, в самом ущелье, река мчится по узкому руслу с громадными камнями и низвергается с них бурными каскадами. Байдарку можно переправить через этот страшный порог, только обнеся ее и груз по берегу. Но на это мы потратим много времени, а верховья реки уже близки; легче дойти до них пешком.
Поэтому, оставив наших техников отдыхать и ловить рыбу у порога, мы с Ковтуном уходим вверх. Перетолчин настойчиво советует взять ружья, а если мы не хотим, то обязательно уж финские ножи: из опыта ангарских крестьян следует, когда медведь навалится на вас, распороть ему живот ножом. Но я совсем не хочу, чтобы медведь на меня наваливался: мне кажется, тогда уже поздно будет пороть ему брюхо. Поэтому я отдаю свой финский нож Ковтуну и беру с собой катушку кинопленки: если зажечь ее, то вряд ли медведю придет охота знакомиться.
Мы по обыкновению расходимся в разные стороны: я иду вверх по реке, а Ковтун уходит на юг в горы. Выше порогов долина немного расширяется, низкую террасу покрывают болота и кустики. Часто попадаются признаки недавнего пребывания медведей: следы лап на влажной почве, разрытые норы сусликов, кучи помета, показывающие, что медведи пожирали огромное количество прошлогодних ягод. Но самого мишки мне не удалось встретить, и опыт с кинопленкой так и остался только в проекте. Нож Ковтуна также пролежал все время в ножнах.
Хотя мы находимся на Крайнем Севере, на 68 градусе широты, но горы теперь имеют радостный, сияющий вид. Зеленая трава покрывает нижнюю часть склонов, и нередко в ней видны чудесные цветы — то совсем чуждого нам вида, то представляющие уменьшенную копию наших южных растений, например карликовые незабудки, листья которых похожи на лишаи. Встречаются и небольшие желтые рододендроны, и кислица (Oxyria digyna), почковидные листья которой по вкусу похожи на щавель; из них мы варим превосходные зеленые щи.
Птиц здесь гораздо меньше, чем в тундре, — редко-редко увидишь здесь утку или одинокую гусиную семью, поселившуюся на маленьком озерке в долине реки. В траве можно найти гнезда маленьких птичек, из них выглядывают широко раскрытые желтые рты птенцов.
Я ночую у развилины, где сходятся два истока реки. Вернее, лежу у костра, потому что светло и не хочется спать. Ночь холодна и туманна, и комары скрылись. Через вершины перекатываются сигарообразные облака — я сейчас нахожусь в той области, где они зарождаются во время фена. Начинает накрапывать дождь. На другой день возвращаюсь к палаткам. Меня отделяла от них шумная река, и пришлось долго кричать, пока перевозчик — Перетолчин услышал и приехал за мной на байдарке.
Ковтун возвращается к вечеру; его пригнало с гор ненастье, которое закрыло все кругом. Но то, что мы сделали, достаточно: пройдено 315 километров по реке, мы проникли уже на южный склон Северного Анюйского хребта, так как в области порогов Уваткын пересекает ось хребта. Следует спешить в Чаун: в начале июля туда может уже прийти наша морская шлюпка, и нужно будет начать работу на побережье губы. Ненастье принесло с собой большой подъем воды в реке. 3 июля под утро я проснулся от необычного шума и увидел, что река мчится мимо палаток бурным и мутным потоком, уже залила половину галечника, на котором мы стояли, и хочет унести вытащенную на берег байдарку и все, что под ней сложено на ночь, — резиновые сапоги, весла, бечеву. Порог Уваткына от этих дождей превратился в грохочущую пенистую стремнину.
Опять идет дождь, а ночью даже снег. Мы застали здесь еще старый снег, лежавший кругом под обрывами берега и в горах. Мы попробовали изготовить из него мороженое, но неудачно: снег уже превратился в зернистый фирн, и его приходится отцеживать сквозь зубы, съедая отдельно какао и сгущенное молоко.
Обратный путь вниз по реке для нас праздник после тяжелой работы по подъему лодки. Правда, первые 65 километров это отдых только для меня, потому что остальным придется идти пешком: байдарка вместе с грузом может поднять только одного человека. Это приятное плавание вниз по реке достается на мою долю.
Какое это удовольствие — мчаться вниз по горной речке, по шиверам и стремнинам, со скоростью 15 километров в час. Только успеваешь отгрестись от утеса, на который наносит течение, как из-за поворота выдвигается новая опасность. Все время надо быть начеку, внимание напряжено.
Но когда я выезжаю в область расширения с ее многочисленными протоками и кустами, путешествие становится еще опаснее. Сильное поднятие воды в реке вызвало новое размывание берегов, и глыбы земли вместе с кустами загромождают фарватер, а вода мчится через кусты бывших островов. Очень опасно, если тонкая резиновая байдарка с размаху ударится о сучья, торчащие из таких барьеров, или попадет в водоворот и навалится боком на куст. Мне приходится усиленно работать веслом, и дважды я даже выбрасываюсь на полном ходу на берег, чтобы избежать грозящих мне кустов.
К концу дня я начинаю думать, что такие праздники, как этот, чересчур утомительны, и я охотно поменялся бы с кем-нибудь на более серые будни.
Река выносит меня к концу последнего увала, и я внимательно слежу, чтобы войти в большую протоку, которая ведет к левому берегу, где расположена наша база, но протоки нет. Выскакиваю на галечник, хожу взад и вперед, но протока исчезла. Вся масса воды уходит теперь вправо, а к базе попадает только несколько мелких ручьев; мне приходится перетаскивать байдарку по галечнику, обдирая дно. Впрочем, такие случаи были предусмотрены, и в начале работы мы обтянули дно байдарки слоем брезента. Теперь этот брезент уже весь в дырках.
Мои спутники приходят к вечеру, уставшие до смерти. Хотя по берегу гораздо ближе, чем по реке, но все же им пришлось отмахать километров пятьдесят по горам, по болотам, по кустам. И они жаждут скорее залезть в палатки, запрятаться от комаров и полежать спокойно.
Только Ковтун — инициатор этого героического похода, сэкономившего нам один день пути, — бодр и свеж: он привык каждый день взбираться на горы.
Выбраться на лодке отсюда не так-то просто: маленькая, мелкая проточка, текущая вдоль левого берега, только в двух километрах ниже соединяется с главным руслом. Приходится протаскивать лодку через почти сухие перекаты. Но через несколько часов обе лодки плывут уже по большой протоке. Скучные плоские береговые обрывы, вдоль которых мы поднимались с таким трудом, проносятся мимо нас с быстротой 10—12 километров в час. Через несколько часов мы уже у устья Малого Чауна. Здесь надо сделать остановку для осмотра холмов Теакачин.
Тундра переменилась за эти пятнадцать дней. Появилось множество комаров, и прогулки по болотам в густых сетках при удушающей жаре доставляют мало удовольствия. «Удушающая» жара — это, конечно, сильно преувеличено, но для нас после целого года холода 19 градусов тепла в тени и больше 30 градусов на солнце кажутся нестерпимой жарой.
Появились также другие маленькие существа, но более симпатичные— гусята. Везде в протоках и на галечниках видны уплывающие и убегающие гусыни с выводками. Как-то раз мы высадились на отмели возле такой семьи; гусыня улетела, а гусята доверчиво пошли за нами и спустились в воду возле лодки. Наши охотники испытывают большие мучения при виде такой доверчивой дичи. Но охота в Чаунском районе запрещена с 15 июня, да и мы сами не решились бы убивать мать и губить гусят.
Рыбная ловля не запрещена, и Перетолчин по-прежнему ставит сеть, которая неизменно приносит черных хариусов. Сегодня ночью на реке возле сети слышались пронзительные крики — это кричала гагара. Когда Перетолчин отправился осмотреть сеть, оказалось, что гагара, увидав в сети рыбу, нырнула за ней и сама запуталась. Сеть была порвана и безнадежно запутана, и по воде далеко разносились крепкие выражения, которые расточал по адресу гагары наш рыбак. Я услышал знакомые проклятия ангарских крестьян — «гад» и «змея».
Потом гагара была принесена к палатке и привязана за лапку. Лапки у гагары расположены на заднем конце туловища, так что она почти не может ходить, но зато замечательно плавает и ныряет. У нас она все время лежала на животе и время от времени кричала отвратительным голосом и переваливалась на другое место. Ее долго упрекали за неуместное вмешательство в рыбную ловлю и придумывали ей наказание. Предполагалось ее убить и ободрать шкуру на дамскую шляпу: у гагар очень красивое темно-серое блестящее оперение с красно-бурым пятном на шее (это была так называемая краснозобая гагара). Но потом Перетолчин решил: «У нее тоже на озере где-нибудь дети есть, пусть кормит» — и перерезал веревку. Гагара с криком, ударяя по земле крыльями и переступая короткими лапками, бросилась в воду, по дороге опрокинув сковородку, в которой жарилась рыба. Зоологи говорят, что мы счастливцы (конечно, если исключить испорченную сеть и опрокинутую сковородку): никто еще не видал, как ходит гагара.
На следующей стоянке у холмов Чаанай на нашу сеть сделали нападение другие разбойники — чайки. Но они гораздо осторожнее и выедали рыбу по кусочкам, не трогая сети. От хариусов оставались только половинки и четвертушки. Чайка — смелый и сильный хищник: однажды мы видели, как чайка тащила большого лебеденка. Переменилась за эти две недели и река. На месте сплошной водной пелены шириной в несколько километров обнажились громадные галечники, по которым протекает небольшая река, шириной в сто или полтораста метров, то одной, то двумя протоками. Нельзя плыть где попало, надо выбирать фарватер и избегать многочисленных перекатов, мелей и кос. Чаун по своему режиму напоминает реки пустынь: необычайное обилие воды в течение короткого периода и громадные сухие галечники в остальное время. Неудивительно, что реки Чаунской равнины непрерывно передвигаются в новые места, и вся равнина покрыта слоем современных речных галечников: в половодье река легко прокладывает себе новые русла по тундре, заваливает галькой и илом старые протоки и таким образом перемещается в новое место.
10 июля дельта Чауна приветствовала нас встречным ветром и сильной волной, и мы едва добрались до культбазы. А ночью пришли первым рейсом из Певека кавасаки с кунгасом и за несколько часов до них — наша моторная шлюпка. Я не буду рассказывать о наших дальнейших работах на берегах Чаунской губы: они похожи на плавание прошлого года. Пока Ковтун на речной лодке производил съемку дельты Чауна и низовьев его больших притоков, мы с Денисовым и Перетолчиным отправились на морской шлюпке вдоль западного берега губы для осмотра месторождений различных полезных ископаемых. Мы открыли на речке Кремянке небольшое месторождение халцедонов, затем осмотрели кварцевые жилы возле мыса Безымянного. Здесь нас захватил северный шторм, и мы просидели несколько дней в обществе бедняков-оленеводов, вышедших к морю со своими стадами.
В ночь на 17 июля мы пересекли Чаунскую губу в средней ее части, держа прямо на Певек, и, несмотря на обнадеживающий штиль у берегов, попали в середине губы в очень тяжелую волну, которая изрядно нас помучила и напугала. Но в конце концов удалось выбраться под защиту певекского берега и войти в нашу тихую гавань. Весь пролив был загроможден льдами, которые пригнал сюда северный шторм.
На следующий день мы были свидетелями страшного летнего фена — южного певекского ветра. При чистом небе ветер силой 30 метров в секунду срывался с горы и с такой яростью падал на селение, что море, начиная от берега, кипело. Все суда — кавасаки и кунгасы, стоявшие в бухте под горой, были сорваны с якорей и выброшены на противоположный берег бухты.
Пароход, тот же «Смоленск», который привез нас сюда, пришел в первых числах августа, и до его прихода мы могли использовать конец июля для дополнительного исследования Певекской горы и острова Айон.
4 августа «Смоленск» увез нас из Чаунской губы, где мы провели целый год. При выходе из губы «Смоленск» встретил тяжелые льды, сплотившиеся у острова Айон. Потянулись долгие дни плавания — сначала на запад, к устью Колымы и к Медвежьим островам, затем на восток, к знакомым уже станциям полярного побережья, к устью Анадыря, вдоль берегов Камчатки; наконец, только в середине октября мы пришли во Владивосток.
Трудовая осада
Теперь
от абордажей и штурма
Мы
перейдем к трудовой осаде.
В. Маяковский
В течение целого года мы изучали Чаунский район — на аэросанях и оленях, на моторной шлюпке и речных лодках и в особенности пешком. Для того чтобы мне и Ковтуну выполнить план нашей научной работы, весь наш маленький коллектив самоотверженно боролся с суровой природой Крайнего Севера.
До нас никто не применял аэросани в таких тяжелых условиях приполярной горной страны. Мы ездили на аэросанях и в 50-градусные морозы февраля, и при оттепелях мая, и в полярную ночь, и при незаходящем солнце. Мы проходили на них и по твердому снегу прибрежных равнин, и по застругам высоких горных перевалов, и по глубоким снегам предгорий, и по голому морскому льду, и по горным наледям, покрытым водой. Мы доказали, что аэросани вполне применимы не только на равнине, но и в горах для самых разнообразных целей.
Эта интенсивная работа принесла ценные результаты. Выл изучен район, до того совершенно неизвестный, составлена карта горной страны и ее физико-географическое описание. Изучено геологическое строение и составлена геологическая карта. И что особенно важно, полезные ископаемые, признаки которых были обнаружены нами, оказались при дальнейшем изучении заслуживающими самого серьезного внимания— в особенности месторождения олова. Арктическим институтом была послана в Чаунскую губу в 1937 году геологоразведочная экспедиция, затем — разведочные отряды и, наконец, началась эксплуатация месторождений олова. Таким образом, наша экспедиция заложила основу интенсивного горнопромышленного развития Северной Чукотки.
Певек, ныне поселок городского типа, ставший центром нового крупного оловорудного района, сделался неузнаваем[24]. Уже в 1943 году здесь был построен первый двухэтажный дом, а теперь их несколько десятков, и притом теплофицированных. А среди них, как мне рассказывали, еще стоит наш скромный самодельный дом — свидетель прошлых исследований — со стенами, полом и потолком, утепленными торфом! В Певеке есть Дом культуры, рабочий клуб, три библиотеки, районная больница, два детских сада, ясли, гостиница, несколько столовых, магазины, пекарни. В 1933 году во всем Чаунском районе выпекалось 320 килограммов хлеба, а теперь в одном только Певеке ежедневно продается несколько тонн хлеба и булок!
Певекский порт летом принимает много судов, а в аэропорту круглый год садятся самолеты. Электростанция Певека снабжает энергией горные предприятия района, высоковольтные линии тянутся на сотни километров.
Таковы поразительные результаты скромных находок бурых минералов, обнаруженных геологом и его помощником в горах по берегам Чаунской губы.
Но еще разительнее перемены, происшедшие за 20 лет в жизненном укладе и формах общественной жизни чукчей. О новой Чукотке опубликовано уже несколько хороших книг, например Т. Семушкина, П. Кравченко, и ряд специальных статей. Сводку новейших сведений о Чукотке дают сборник «Преображенный край» и книжка И. В. Гущина и А. И. Афанасьева «Чукотский национальный округ», выпущенные в 1956 году в Магадане. Кроме того, большое количество интересных статей печатается в газетах и журналах, издающихся в Чукотском национальном округе. Из этих материалов и из докладов студентов-чукчей Педагогического института имени Герцена в Ленинграде я заимствую приводимые сведения.
Наиболее важными фактами являются, конечно, широкое распространение грамотности в народе, который до революции насчитывал меньше сотни человек, знавших начатки грамоты, и переход всех оленеводов на оседлое жительство. Созданы культурные поселки со школами, банями, медпунктами и т. д., в которых живут оленеводы, и только бригады пастухов теперь кочуют вместе со стадами оленей, но и они живут в более культурных условиях и лучше питаются, чем оленеводы в 1934 году. Теперь чукотская женщина уже не извечная рабыня яранги и полога и не должна одна выполнять всю тяжелую работу по кочевке. Больше 160 чукчанок — депутаты окружных и местных Советов, 54 чукчанки — судебные заседатели, 55 — учатся в педагогических училищах. Не менее важно также, что все оленеводы вступили в колхозы, и нет больше ни богачей, ни бедняков. Нет кулаков и нет шаманов, которые причиняли так много неприятностей и нам, и первым советским, культурным и партийным работникам в начале 30-х годов.
В 1954 году из всего поголовья оленей в 434 300 голов 81, 9% находилось в стадах колхозов и совхозов, а остальные — в личной собственности колхозников, рабочих и служащих. Всего на Чукотке 46 колхозов, объединяющих 2746 хозяйств (в 1930 году было 9 колхозов).
Среди этих колхозов есть очень крупные: например, в Чаунском районе на острове Айон, где в наше время не было стойбищ, создан крупнейший колхоз «Энмитагино», с большим центральным поселком, в котором уже в 1947 году была построена школа.
В настоящее время отпала необходимость в культбазах, которые вели вначале просветительную работу на Чукотке. Теперь эта работа ведется школами, медпунктами, кинопередвижками, которые имеются везде.
В округе уже имеется большая сеть культурных учреждений: окружная библиотека, Дом культуры и музей, 5 районных библиотек и 5 Домов культуры, 9 сельских библиотек и 15 клубов, 21 изба-читальня, 20 красных яранг, 70 кинопередвижек.
В 1955 году было 22 больницы, 7 диспансеров, 53 фельдшерско-акушерских пункта, 7 аптек. К началу 1955/56 учебного года количество учащихся в 66 школах равнялось 4357. Для детей создано 34 интерната. В Анадыре уже 15 лет существует педагогическое училище.
В заключение необходимо отметить, что вся эта культурная работа проводится силами не только приезжих русских — многие чукчи и чукчанки, окончив педагогические институты и вузы, становятся учителями, врачами, фельдшерами, медсестрами. Есть теперь и чукчи-писатели и чукчи-поэты. Не говорю о технических профессиях — уже в 1934 году я видел чукчей мотористов и радистов, а теперь есть и летчики!
Так разгорается над Чукоткой все ярче заря новой жизни. И тот быт, о котором я рассказываю в этой книге, скоро сохранится только в воспоминаниях стариков.
Сергей Обручев — исследователь Сибири
Имя Сергея Владимировича Обручева широко известно в геологической и географической науке, в истории путешествий первой половины XX века и связанных с ними крупных географических открытий. Массовому советскому читателю оно особенно хорошо знакомо как имя автора многочисленных научно-популярных книг, большинство которых посвящено описанию его собственных путешествий.
Представитель фамилии, известной прежде всего по научной и литературной славе отца, академика В. А. Обручева, — крупного ученого, писателя, путешественника, но также и по военным заслугам своих предков, С. В. Обручев с ранней юности пристрастился к далеким и трудным путешествиям и сохранил эту страсть до самого конца своей жизни. По его собственному признанию, еще мальчиком, во время поездок с отцом в Китайскую Джунгарию, он «на всю жизнь заболел неизлечимой страстью к путешествиям», однако, как далее он писал, «не той бесплодной страстью буржуазного путешественника-рекордсмена, а страстью исследователя, стремящегося изучить природу своей страны». И действительно, все книги, написанные С. В. Обручевым о его путешествиях, — яркое свидетельство не спортивного азарта, а научного энтузиазма землепроходца.
Сергей Обручев родился в 1891 году в Иркутске, в семье горного инженера и единственного в то время геолога Иркутского горного управления, будущего знаменитого исследователя Сибири и Центральной Азии В. А. Обручева. Он учился вначале в Иркутском реальном училище, а с 1902 года — в Томском училище, так как В. А. Обручев был назначен деканом и заведующим кафедрой геологии только еще создаваемого горного отделения Томского технологического института. В 1908 году С. Обручев сдал досрочно экзамены за курс реального училища, поступил в Технологический институт, но тяга к широкому естественнонаучному образованию была в нем столь велика, что, покинув Томск, он в 1910 году поступил на первый курс естественного отделения физико-математического факультета Московского университета. Для этого юноше пришлось преодолеть тяжелый барьер — своими силами подготовиться и сдать экзамен по латинскому языку (впрочем, еще пятнадцатилетним мальчиком С. Обручев овладел языком эсперанто, а немецкий, родной язык своей бабушки, знал с .детства).
Представитель фамилии, известной прежде всего по научной и литературной славе отца, академика В. А. Обручева, — крупного ученого, писателя, путешественника, но также и по военным заслугам своих предков, С. В. Обручев с ранней юности пристрастился к далеким и трудным путешествиям и сохранил эту страсть до самого конца своей жизни. По его собственному признанию, еще мальчиком, во время поездок с отцом в Китайскую Джунгарию, он «на всю жизнь заболел неизлечимой страстью к путешествиям», однако, как далее он писал, «не той бесплодной страстью буржуазного путешественника-рекордсмена, а страстью исследователя, стремящегося изучить природу своей страны». И действительно, все книги, написанные С. В. Обручевым о его путешествиях, — яркое свидетельство не спортивного азарта, а научного энтузиазма землепроходца.
Сергей Обручев родился в 1891 году в Иркутске, в семье горного инженера и единственного в то время геолога Иркутского горного управления, будущего знаменитого исследователя Сибири и Центральной Азии В. А. Обручева. Он учился вначале в Иркутском реальном училище, а с 1902 года — в Томском училище, так как В. А. Обручев был назначен деканом и заведующим кафедрой геологии только еще создаваемого горного отделения Томского технологического института. В 1908 году С. Обручев сдал досрочно экзамены за курс реального училища, поступил в Технологический институт, но тяга к широкому естественнонаучному образованию была в нем столь велика, что, покинув Томск, он в 1910 году поступил на первый курс естественного отделения физико-математического факультета Московского университета. Для этого юноше пришлось преодолеть тяжелый барьер — своими силами подготовиться и сдать экзамен по латинскому языку (впрочем, еще пятнадцатилетним мальчиком С. Обручев овладел языком эсперанто, а немецкий, родной язык своей бабушки, знал с .детства).