— А что если я попрошу Джека Бэртона помочь тебе? — предложил Рой. — Джек сделает все, что может.
— У него и без меня забот хватает, — сказал Сэм.
— Не хотим мы его, — вмешалась Руфь Мак-Нэйр. — Он свинопас и лесоруб, одно слово — поденщик.
— Он хороший фермер, Руфь, — сказал Рой.
— А для меня он всегда останется батраком, и я не хочу, чтобы такие люди помогали нам задаром. Ему надо поденщину. Таким он был, таким и всегда будет.
Рой терпеливо выслушал ее, он знал, что она презирает Джека, как может презирать дочь фермера сына батрака. Отец Джека десять лет батрачил у старого Боба Муди, отца Руфи. Теперь на земле не удержалось никого из этой семьи, а у Джека была какая ни на есть, но своя ферма, которая его все-таки кормила. Он даже прикупил два акра из той земли, которую старый Муди вынужден был продать, когда его разорили земельные банки и сломили постоянные споры, раздоры и грубость своих же детей, в том числе и Руфи. Рой всегда сознавал то зло, которое она внесла в их дом, постепенно обволакивая спокойного Сэма своей чванливостью и мелочностью, никогда не поддерживая его ласковым словом, участливой заботой, помощью в труде. Она так много поработала, чтобы сделать Сэма таким, каким он стал, что Рой уже не отделял их друг от друга, разве лишь в том, что Сэм был окончательно измотан и почти не говорил с женой, тогда как Руфь и сейчас еще пыталась его подзуживать. «Бедняга Сэм, — подумал Рой. — Ему только и нужна была что тихая, спокойная жена, которая заботилась бы о нем и уважала бы его. А он получил в жены злую бабу, которая держала его в постоянном страхе, прицеплялась к каждому слову и каждый спор раздувала в грубую свару». Ее пошлая грубость была главной причиной теперешнего состояния Сэма.
— Не хочу я его, — твердила она и сейчас о Джеке Бэртоне. — Я так ему самому прямо в лицо скажу, если вы его сюда приведете. Он нам ни к чему!
— У него собственная ферма, — заметил Рой, обращаясь к Руфи в тщетной попытке защитить Джека. — И хозяйствует он неплохо.
— Ему и нельзя иначе при такой жене: наплодили целый выводок. — Эти грубые слова, сказанные с циничной усмешкой, были подчеркнуты непристойным жестом ее уродливых рук. Роя возмутила такая грубость, недостойная человека, и он отвернулся.
Сэм покачал головой:
— Джек выкручивается потому, что сколачивает кое-какие деньги — корчует другим землю, работает на дороге, продает тыкву, но через год-другой его тоже прижмут. Все эти карликовые фермы соснового пояса обречены. Тут вовсе не место для ферм. Вся эта полоса вдоль Гурона возникла потому, что несколько пустоголовых нищих кротов, вроде дедушки Мак-Нэйра, приплелись сюда за лесорубами и принялись ковыряться среди скал: вырастят картошку, выведут свиней и выколачивают из лесорубов деньги. Может быть, тогда игра и стоила свеч, но это все кончилось, как только лесные компании взяли все снабжение в свои руки. А потом, когда лесорубы оголили всю округу и ушли, фермерство здесь лишилось последнего смысла. Тогда нужно было уходить и Мак-Нэйрам, уходить в Манитобу, на Ниагару, в Буффало, в Детройт. А они не ушли, цеплялись за лесную опушку, как занесенные снегом овцы, которые боятся сдвинуться с места. — Сэм носком сапога открыл дверцу топки и сплюнул на угли. — Так вот, я как раз тот Мак-Нэйр, который не задержится здесь, если только не получит помощи. Это я серьезно говорю тебе, Рой.
Рой промолчал.
— В следующий твой приход здесь не будет больше Мак-Нэйров.
Рой сделал несколько тяжелых шагов, открыл дверь кухни и сплюнул в темноту черную струю табачной жвачки. Вернувшись к огню, он уселся на свое место возле брата и просидел там молча, пока предстоящее ему решение не улеглось у него в уме. Тогда он поднялся наверх и сейчас же сошел вниз с большим пакетом и двумя связками шкурок из-под матраца.
Руфь Мак-Нэйр наблюдала за ним. Зная, куда он идет, она едко сказала ему, когда он открывал наружную дверь:
— Вот так пойдешь как-нибудь к Эндрюсам и наткнешься на своего Энди.
Рой приостановился у открытой двери.
— Говорят, его видели! — прокричала она ему вслед.
Рой старался не слушать ее, но слова эти уже впились в него и терзали его настороженную совесть. Пересекая освещенные луной каменистые гряды на полях и сосновые рощицы, он все думал, а может, Энди Эндрюс уже дома, с Джин, и поджидает, когда покажется на пороге Рой. Уже десять лет Рой, проходя этими местами, задавал себе все тот же вопрос, но никогда еще до сих пор не было и намека на то, что Энди где-то поблизости.
Двенадцать лет назад в последний раз видели, как Энди Эндрюс пешком ушел по дороге в Марлоу, в меру пьяный, чтобы не обращать на себя внимания, но, видимо, достаточно трезвый для того, чтобы знать, что делает. Оставив жену и двух ребят, он так и не вернулся. Даже полиция не смогла обнаружить его — живого или мертвого. Все знавшие Энди, и в их числе и Рой, верили, что Энди жив и когда-нибудь вернется. Он всегда был непоседлив и быстр на решения, легко попадал в беду, но всегда из нее выпутывался. В детстве они с Роем и Джеком Бэртоном были тройкой неразлучных удальцов, обуянных духом разрушения и неукротимых. Редко их видели в школе, и вечно они пропадали в лесу, излазив всю округу от Гурона до Соо. Двадцатилетними юношами они вместе охотились и ставили ловушки, но Энди был слишком беспокойным, чтобы месяц за месяцем проводить в лесу, и он отправился в Торонто, откуда вскоре вернулся с женой, женщиной, рожденной и воспитанной в городе, которого она до того ни разу не покидала. Женившись, Энди сделал все, что мог, чтобы устроить оседлую жизнь. Отцовская ферма была уже давно заброшена, и Энди перебрался на прежнюю ферму Мак-Нэйров — бревенчатый сруб в три комнаты с приусадебным участком. Несколько лет он издольничал у Сэма Мак-Нэйра, работал на совесть, когда работалось, но так и не стал фермером, не осел на земле. И Рой и Джек Бэртон всегда считали, что в конце концов он сбежит, а когда он сбежал, им его не хватало, особенно Рою. Мало того, что он потерял в Энди друга, не стало и незаменимого партнера в деловых операциях. Именно Эндрюс забирал у Роя весь пушной излишек — все незаконные и не в сезон взятые шкурки — и преспокойно сбывал их на пушной фактории в Бога — ближайшем городишке, каждый раз выжидая, пока Рой не вернется в леса, и устраняя тем самым всякие подозрения. Тем, что Рой так легко сбывал весь свой незаконный улов, и объяснялись его охотничьи успехи. Без незаконной пушнины он недолго продержался бы на своем охотничьем участке, на законную норму невозможно было прокормиться. Когда Энди скрылся, Рой оказался в большом затруднении. Сам он не мог возить шкурки на факторию, это было бы слишком очевидно и опасно. На помощь пришла миссис Эндрюс, которая взялась продолжать сбыт пушнины за деньги — обычные комиссионные по таким сделкам. Рой согласился на это сначала неохотно, но потом вполне оценил ее услугу. Скоро он обнаружил, что эта хрупкая горожанка, которая так и не освободилась от своих городских привычек и манер, на самом деле вошла во вкус игры с законом. Для нее это был поединок, в котором ее авторитет горожанки и ее хрупкая внешность состязались с доверчивостью инспектора и простоватостью окружной полиции, — поединок, который она вела теми же макиавеллевскими методами, какими боролся против инспектора сам Рой.
— Если инспектор поймает вас, — сказал ей однажды Рой, — он вас отпустит, только сообщите ему, у кого достали меха.
Ее ответ внес что-то новое в их отношения.
— Во-первых, сначала инспектор поймает вас, — ответила она, — а во-вторых, обо мне он узнает только от вас. Не иначе. — Она сказала это спокойно, ее ласковые глаза перехватили взгляд Роя, опровергая и подтверждая смысл ее слов.
Сознание общего дела как-то по-новому связало их. Близость их возникла без сложных переживаний, а как нечто естественное и внезапное, и совесть мучила Роя, только когда в это вмешивались другие. Его невестка Руфь, вовремя ввернув замечание об «этой миссис Эндрюс», могла представить в греховном свете самые добрые побуждения Роя. Но сама Джин Эндрюс не делала из этого моральной проблемы. Если бы она сказала ему: «Мы не должны, Рой», — он подчинился бы голосу совести и никогда больше не пришел бы к ней. Но она принимала эту близость так же просто, как и сам Рой. Энди ее бросил; никакие обязательства ее не связывали; общественные условности не в счет; с Энди было покончено.
И все же, каждый раз проходя этим полем, Рой переживал тяжелую минуту: а вдруг Энди вернулся! — и стуча в дверь и открывая знакомую щеколду, терзался сомнениями.
— Вот человек! Всегда появляется, словно призрак с больными нервами, — сказала ему Джин Эндрюс. Она так же испугалась, как и Руфь Мак-Нэйр, и Рой захохотал, как он умел хохотать, во-первых, потому, что она испугалась, а затем и потому, как она это сказала. Он знал, что ни одной местной женщине такое и в голову бы не пришло.
— Хэлло, миссис Эндрюс, — сказал Рой и вежливо и смущенно.
— Хэлло, Рой, — сказала она.
— Я принес меха. — Он достал связки.
— А я по такой погоде ждала вас не раньше как на той неделе, — сказала она.
Ему хотелось пошутить, что не ждал его и инспектор, но он еще не позволял себе с ней такой фамильярности. Он просто положил шкурки на клеенку кухонного стола. Пока она рассматривала их, он поднял крышку деревянной скамьи-ларя под окном и достал оттуда несколько старых газет.
— Только четырнадцать, — сказала она. — Плохая охота. Рой.
— Никогда еще так мало шкурок не доставалось с таким трудом, — сказал он.
— Зато хорошие. — Она подняла лисью шкурку.
— А какие они хитрые, — сказал Рой. — Я и не подозревал, что эта вот жива, пока не вытащил из западни. А как только я освободил ей голову, она куснула меня за руку и пустилась бежать. Пришлось ее пристрелить. Хорошо еще, что уцелела шкурка, я попал прямо в глаз. Охотничье счастье, — добавил он.
— Какое варварство, — заметила миссис Эндрюс.
Рою вовсе не нравилось, что его считают жестоким, но необычное выражение его позабавило, и он впервые со времени прихода поглядел на миссис Эндрюс.
Она была мала ростом, немного ниже Роя, но значительно тоньше. Хотя ей было уже под сорок, но бледная кожа ее была не по летам свежая и гладкая; и никакой деревенской огрубелости не было в этой еще не старой на вид горожанке. Движения у нее были быстрее и резче, чем у обитательниц Сент-Эллена, но в остальном она была довольно изящна. «Родилась в трамвае, вскормлена на деликатесах», — говорил Рой, когда узнал Джин настолько, чтобы заметить ее резкие движения и прозрачную кожу. Глядя, как она наливает воду для кофе в большой эмалированный кофейник и ставит его на плиту, Рой снова отметил то несоответствие, которое каждый раз задевало его при встрече после долгой отлучки. Она была спокойная, даже ласковая женщина, но не было в ее манерах собранности. Ее тонкие руки и длинные пальцы были постоянно в движении, не всегда оправданном. То она глубоко вздыхала, то теребила пальцами короткие вьющиеся волосы, и каждое из этих движений было чуть беспокойно, недостаточно скромно для такой женщины. Рой наблюдал, как она сыпала кофе в кофейник. Она делала это точно так же, как сделал бы своими грубыми руками неуклюжий лесовик Рой, и это так расстроило его, что он отвел глаза в сторону. В отдалении Джин Эндрюс представлялась ему гораздо сдержаннее и строже. В конце концов такая Джин в ней победит, когда молчаливое, но явное неодобрение Роя заставит ее понять и смягчить эту не идущую к ней резкость. И вместе с тем как любил он немой смех, игравший в ее ярко-голубых глазах, озорство и юмор за повадкой тихони.
— Об Энди ничего не слышно? — спросил он очень спокойно, завертывая шкурки в газету и укладывая их в ларь под окном.
На этот обычный вопрос она обычно отрицательно мотала головой.
Но на этот раз она взяла газету с полочки над камином и протянула ее Рою.
— Не знаю, Энди это или нет, — сказала она, указывая на заметку. — У него есть второе имя?
Рой прочитал заметку. В ней говорилось, что некий Эндрю Дж.Эндрюс, без определенного местожительства, приговорен окружной сессией к шести месяцам тюремного заключения за кражу четырех мешков зерна и за попытку (сознательно или нет) продать то же зерно его первоначальному владельцу.
— Похоже на Энди! — одобрительно сказал Рой.
— Так это он?
Рой сказал — нет, Энди зовут не Эндрю Дж.Эндрюс, а Элистер Гордон Эндрюс. Разве она не знает?
— Я не знала другого имени, кроме Энди, — сказала она. — Слава богу, что он не в тюрьме.
— Бедняга Энди, — сказал Рой.
Он продолжал просматривать газету. Это была «Торонто стар энд Джорнел».
— Где вы это раздобыли? — спросил он.
— Мне принесла Руфь Мак-Нэйр.
Рой вспыхнул и отбросил газету, как будто это была сама Руфь:
— Руфь сказала мне, что Энди здесь видели.
— Кто-то говорил ей, что Энди работает на рудниках в Сэдбери, — объяснила она. — Но Энди никогда не стал бы работать на руднике. Не правда ли?
Рой пожал плечами и не ответил.
Миссис Эндрюс поняла, что Рой оттаивает медленно, и сама стала осторожней. Она говорила ласковей, двигалась более плавно, внимательно размеряла свои жесты и тут же принялась убирать кухню. Вся беда была в том, что долгое одиночество Роя в лесах слишком повышало его требовательность по отношению к другим, особенно к ней. А Джин знала, что достаточно неряшлива: не в одежде, но по хозяйству. Уборка началась с банок на столе, в которые она уже налила уксус со специями, чтобы мариновать редис, репу, свеклу и зеленые помидоры. Она задвинула тазы с очистками под стол и расправила клеенчатые дорожки на буфете. Собралась было подмести дощатый пол, но потом раздумала.
Рой наблюдал за этим и понял, чем это вызвано. Все, что она сейчас делала, было слегка нарочитым. Она как бы подтрунивала над его представлением о чистоте и порядке. Она добилась своего, он оттаял и уже готов был расхохотаться, когда в кухню вошел ее четырнадцатилетний сын.
— Хэлло, мистер Мак-Нэйр, — сказал он. В другой обстановке он назвал бы Роя по имени, но при матери это был мистер Мак-Нэйр.
— Добрый вечер, Джок, — серьезно сказал Рой и отметил, как и каждый год, до чего похожим на Энди растет этот мальчик. Голос, крупное сложение, смелый взгляд, сразу ощущаемая независимость — все это было от Энди.
— Вчера я встретил инспектора, — сказал Джок, — он меня спросил, в городе ли вы. Я ответил, что Рой мне не отец и что в городе его нет, а когда он придет, вы его все равно не поймаете. — Джок засмеялся, засмеялась и его мать.
— А что ему нужно, инспектору? — спросил Рой. Больше он ничего не нашелся сказать, и вопрос его прозвучал слишком озабоченно.
— Он просто хотел узнать, вернулись ли вы, — сказал мальчик. Он знал, что сделал неприятное Рою и что Рой никогда его вслух не осудит. Но это не было с его стороны намеренной жестокостью. Он любил Роя. Каждый год он упрашивал мать отпустить его в лес с Роем, хотя самому Рою он об этом не сказал ни слова.
— Как школа? — спросил Рой.
— К рождеству окончу.
Рою хотелось спросить его, не собирается ли он поступить в какой-нибудь техникум в Сэдбери или в Соо, но, как сказал мальчик, он ему не отец. По мере того, как Джок рос и отбивался от рук, Джин Эндрюс несколько раз пыталась убедить Роя действовать по-отцовски, не в отношении ответственности, а просто в качестве твердой руки. Но Рой отказался от какого бы то ни было вмешательства. Он любил Джока как сына Энди — и все тут. Более глубокие, отцовские чувства были потрачены им на младшую сестру Джока, Джульетту. Она дожила только до восьми лет, и за этот короткий срок Рой привязался к девочке, как к собственному ребенку, и Джульетта отвечала ему тем же горячим чувством. Она была похожа на мать, но только в ней было особое детское благородство и она легче приноравливалась к людям, особенно к Рою. Лучше ее он никого не знал. Когда, вернувшись однажды зимой, он услышал, что ее свезли в окружную больницу, откуда она и не вернулась, это было для Роя первым жизненным ударом, и надолго жизнь для него потускнела.
Джок занялся своими делами и скоро ушел, а Джин Эндрюс налила Рою кофе и поставила чашку на край плиты, чтобы заставить его перейти с ларя в кресло.
— В Мемориал Холл открыли кино, — рассказывала миссис Эндрюс, — Джок помогает киномеханику.
Рой молча пил кофе.
— Рой, — спросила она, — у Энди была склонность к механике?
— У Энди? Нет, Энди был просто Энди, — сказал он.
— Значит, Джок унаследовал это от меня. — Отец Джонни, по ее словам, был вагоновожатым в Торонто, на все руки мастер. Она рассказывала об этом и прежде, много раз.
Рой был необычно сдержан, и она догадалась, что дома у него неладно.
— Я выписала поваренную книгу, — сказала она.
— Ни к чему вам книга, Джин, — возразил он. Это собственно значило, что книга ей очень пригодилась бы.
— Я знаю, что плохо готовлю! — сказала она, чтобы расшевелить его.
По этому поводу они довольно долго спорили. Чем упорнее Рой хвалил ее стряпню, тем очевидней становилось, что стряпать она не умеет и никогда не научится.
— Во всяком случае, маринады я в этом году заготовлю, — сказала она.
Они уже варились, и Рой с удовольствием вдыхал запах пряностей, горячего уксуса и соли. Как раз это он и ожидал найти, возвратясь домой. Может, именно поэтому Джин вдруг затеяла то, что в другое время считала пустой тратой времени. Зачем варить маринады, когда можно купить их в лавке Дюкэна?
— Джинни, — спросил Рой, — сколько я наработал денег?
— Точно сейчас не могу сказать, Рой. Восемьсот долларов, а может быть, и девятьсот.
— Восемьсот или девятьсот, — задумчиво сказал Рой, что-то высчитывая. Откинувшись, он глядел прямо в белое пламя лампы. Оно его почти ослепило, и когда он перевел взгляд на Джин Эндрюс, он увидел туманное пятно, а в нем светлые волосы и тонкое лицо, слишком тонкое: острый нос и голубые, очень голубые глаза. Она зорко наблюдала за ним. — Мне понадобится на зиму двести долларов.
— А разве вы не оставили мехов для Пита Дюкэна?
— Оставил. Они дома. Но мне деньги нужны на другое.
Обычно свою законную норму мехов Рой продавал в открытую Питу Дюкэну как представителю Городской закупочной компании. Этот законный заработок шел на то, чтобы обеспечить продовольствие на весь сезон, на новые капканы, патроны, одежду и прочие личные потребности. Деньги, вырученные от продажи незаконных мехов. Джин Эндрюс сберегала для Роя; и она придерживала их крепко, чтобы он не растранжирил их в пьяном виде. Она согласилась на это по собственной просьбе Роя и теперь выдавала ему деньги только по разумному поводу. Рой знал, какое сопротивление ему предстоит преодолеть.
— Я должен оставить немного денег Сэму, — сказал он.
— Вы хотите подарить ему ваш зимний заработок?
— Да, если только вы не дадите мне для него сотню-другую, — сказал он с надеждой.
— Я не дам этих денег, — спокойно возразила она. — Это ваши деньги, а не Сэма. У Сэма ферма, он не нуждается в деньгах.
— Он не удержит ферму, если не достанет денег на расходы, — сказал Рой. — Он дошел до точки.
— Я знаю. — Она покачала головой. — Но это не дело. Деньги не помогут Сэму. — Четкие линии ее рта стали жестче.
— Это удержит его на ферме, — убеждал Рой.
— Нет. Деньги он возьмет, а ферму все равно бросит. Он не фермер. Рой. И незачем пытаться удержать его здесь.
Рой посмотрел на Джин Эндрюс, как если бы она была ему чужой, горожанкой, которая не могла понять, что значит ферма для лесовика-охотника. Она никогда не поймет, что будет, если Сэм бросит землю Мак-Нэйров. Джинни выдержала его укоризненный взгляд как женщина, которая, конечно, знала, что значит потерять свой дом, но также и как женщина, которая не могла пренебрегать реальностью. Она посмотрела на большую крепкую голову Роя, впалые жесткие щеки, маленькие, глубоко посаженные глаза, на его короткие руки, одинаково толстые от локтя до самой кисти, и спросила себя, есть ли в Канаде более мягкий человек, которого больше огорчило бы материальное и духовное падение другого человека.
— Сэм говорит, что справится, если я помогу ему перебиться эту зиму, — сказал Рой. Он не собирался говорить этого, но пришлось.
— Как, остаться здесь на всю зиму? — не удержалась она.
— Да.
— Он не вправе требовать этого, Рой!
Роя уже больше не заботило, правильно это или нет. Ему нужно было решение. Она должна понять, что Сэму необходимо получить эти деньги.
— Какой смысл вам оставаться и работать на ферме для Сэма, — резко сказала она. Перспектива того, что Рой попадется в ловушку и вынужден будет батрачить, возмутила ее не меньше, чем самого Роя. Отнять его у леса и прикрепить к ферме — это все равно что посадить льва в клетку, — сравнение, которое возникало в ее мыслях каждый раз, как она сама подумывала о том, чтобы просить Роя бросить охоту и осесть в городе.
— Ему нужны деньги на хозяйство, — твердил Рой, — все равно, останусь я или нет.
Она по-прежнему считала, что деньгами не разрешить затруднений Сэма, но не стала настаивать. Она не хотела, чтобы Рой лишился семейного очага, потому что в этом таилась для нее еще одна опасность. Джинни считала, что, потеряв дом, Рой уйдет еще дальше в лес и совсем не будет возвращаться в город. Она знала, какие затруднения грозят Рою, но ей следовало подумать и о себе, о своих делах и чувствах, а она, со своей стороны, вовсе не хотела, чтобы Рой уходил на север.
— Если вы уйдете туда, вы уже не вернетесь, — сказала она ему, когда однажды они попытались трезво разобраться во всем этом.
— Я вернусь в Сент-Эллен, только если мне будет куда вернуться, — настаивал он, — и на север я не уйду, если не будет у меня здесь пристанища.
— Это одни слова, — сказала она. — Я-то знаю, что вы уйдете на север именно, когда у вас здесь ничего не останется. Возьмете и исчезнете в один прекрасный день.
— Нет, Джинни. Нет! — уверял он. — Если тут у меня ничего не будет, я ни за что не уйду на север, там ведь я совсем одичаю, стану настоящим лесным сычом. Я уйду, только если будет мне куда вернуться, и я непременно буду возвращаться. Но участок истощен, Джинни, и рано или поздно мне все равно придется уходить на север.
— Ну, а я тогда вернусь к своим в Торонто, — предупредила она. Не то чтобы она его пугала. Она пыталась как-то приспособиться к его сложным отношениям с Сент-Элленом и лесом. Она понимала, как нужна ему здесь опора, чтобы решиться уйти на север, но чем сложнее все это становилось, тем решительнее она отказывалась думать об этом, и наконец она ему заявила: — Поступайте, как знаете, но если вы уйдете на север, я уеду домой.
Это была единственная их размолвка, и теперь они боялись повторения ее. Они по молчаливому уговору предпочитали не касаться этой темы. Рой знал, что, если он уйдет на север, она действительно вернется в Торонто, но оба они сознавали, что рано или поздно ему придется уйти глубже в лес, дальше на север, иначе надо бросать охоту и фермерствовать в Сент-Эллене. И то, и другое было бы для Джинни катастрофой, и она не могла больше думать об этом.
— Берите ваши деньги для Сэма, — сказала она, — но только это глупо. Рой. Это ваши деньги, и когда-нибудь они вам еще вот как понадобятся.
— Уже понадобились, — сказал он.
Больше они об этом не говорили, оставив вопрос-открытым.
Нерешенным оставался и вопрос об Энди, потому что ни один из них не мог включить Энди в неуверенные попытки как-то решить будущее. В своих отношениях они молча исходили из того, что Энди ушел и никогда не вернется, но во всех их попытках твердо наладить свою жизнь Энди играл определенную, скрытую роль. Из-за этого Джин ненавидела призрак мужа даже больше, чем она могла бы ненавидеть его живого, и она знала, что Роя тоже сковывает неуверенность в том, как же обстоит дело с Энди. Он словно пробирался по голой полярной пустыне, отыскивая единственно верный путь и не находя его. Ненадолго они оба замкнулись каждый в своих мыслях.
Обычно к этому времени Рой уже достаточно оттаивал, и Джин Эндрюс могла спокойно тормошить и поддразнивать его, постепенно вызывая на своеобразные проявления чувства. Даже в лучшие времена это бывало нелегко, Рой был из тех мужчин, которые не умеют первыми подойти к женщине. Он не притронулся бы к ней по своему собственному почину. Он не мог позволить себе эту близость, пока тепло очага и обаяние этой одной-единственной женщины не растопляли, не поглощали его целиком. Джинни знала, что сегодня это будет трудно.
Не в ее привычках было ласково дергать его за ухо, ерошить его редкие волосы и обнимать его крепкую шею, — у них все бывало иначе.
Прежде всего она подливала ему еще кофе. Вскоре он беспокойно поднимался с места. Тогда, сняв свой передник, она надевала его на Роя — и он принимался перемывать тарелки, банки, чистить вилки и ножи, словом, все, что подвертывалось под руку. И тогда она начинала подтрунивать над его нарядом, туже завязывать тесемки передника, снимать с него воображаемые пылинки, пародируя чистюлю Роя. Он отталкивал ее, но она не унималась. Он пытался снять передник, но она, не позволяя, яростно вцеплялась ему в плечи. Тогда плечи у него обмякали, толстые кисти свисали по бокам, и он становился таким, каким она хотела: грубым или мягким, резким или нежным, пылким, а иногда и насмешливым; настойчивым, сильным, неожиданным и ненадежным. Тогда не было у них слов. Была одна только долгая канадская ночь.
— У него и без меня забот хватает, — сказал Сэм.
— Не хотим мы его, — вмешалась Руфь Мак-Нэйр. — Он свинопас и лесоруб, одно слово — поденщик.
— Он хороший фермер, Руфь, — сказал Рой.
— А для меня он всегда останется батраком, и я не хочу, чтобы такие люди помогали нам задаром. Ему надо поденщину. Таким он был, таким и всегда будет.
Рой терпеливо выслушал ее, он знал, что она презирает Джека, как может презирать дочь фермера сына батрака. Отец Джека десять лет батрачил у старого Боба Муди, отца Руфи. Теперь на земле не удержалось никого из этой семьи, а у Джека была какая ни на есть, но своя ферма, которая его все-таки кормила. Он даже прикупил два акра из той земли, которую старый Муди вынужден был продать, когда его разорили земельные банки и сломили постоянные споры, раздоры и грубость своих же детей, в том числе и Руфи. Рой всегда сознавал то зло, которое она внесла в их дом, постепенно обволакивая спокойного Сэма своей чванливостью и мелочностью, никогда не поддерживая его ласковым словом, участливой заботой, помощью в труде. Она так много поработала, чтобы сделать Сэма таким, каким он стал, что Рой уже не отделял их друг от друга, разве лишь в том, что Сэм был окончательно измотан и почти не говорил с женой, тогда как Руфь и сейчас еще пыталась его подзуживать. «Бедняга Сэм, — подумал Рой. — Ему только и нужна была что тихая, спокойная жена, которая заботилась бы о нем и уважала бы его. А он получил в жены злую бабу, которая держала его в постоянном страхе, прицеплялась к каждому слову и каждый спор раздувала в грубую свару». Ее пошлая грубость была главной причиной теперешнего состояния Сэма.
— Не хочу я его, — твердила она и сейчас о Джеке Бэртоне. — Я так ему самому прямо в лицо скажу, если вы его сюда приведете. Он нам ни к чему!
— У него собственная ферма, — заметил Рой, обращаясь к Руфи в тщетной попытке защитить Джека. — И хозяйствует он неплохо.
— Ему и нельзя иначе при такой жене: наплодили целый выводок. — Эти грубые слова, сказанные с циничной усмешкой, были подчеркнуты непристойным жестом ее уродливых рук. Роя возмутила такая грубость, недостойная человека, и он отвернулся.
Сэм покачал головой:
— Джек выкручивается потому, что сколачивает кое-какие деньги — корчует другим землю, работает на дороге, продает тыкву, но через год-другой его тоже прижмут. Все эти карликовые фермы соснового пояса обречены. Тут вовсе не место для ферм. Вся эта полоса вдоль Гурона возникла потому, что несколько пустоголовых нищих кротов, вроде дедушки Мак-Нэйра, приплелись сюда за лесорубами и принялись ковыряться среди скал: вырастят картошку, выведут свиней и выколачивают из лесорубов деньги. Может быть, тогда игра и стоила свеч, но это все кончилось, как только лесные компании взяли все снабжение в свои руки. А потом, когда лесорубы оголили всю округу и ушли, фермерство здесь лишилось последнего смысла. Тогда нужно было уходить и Мак-Нэйрам, уходить в Манитобу, на Ниагару, в Буффало, в Детройт. А они не ушли, цеплялись за лесную опушку, как занесенные снегом овцы, которые боятся сдвинуться с места. — Сэм носком сапога открыл дверцу топки и сплюнул на угли. — Так вот, я как раз тот Мак-Нэйр, который не задержится здесь, если только не получит помощи. Это я серьезно говорю тебе, Рой.
Рой промолчал.
— В следующий твой приход здесь не будет больше Мак-Нэйров.
Рой сделал несколько тяжелых шагов, открыл дверь кухни и сплюнул в темноту черную струю табачной жвачки. Вернувшись к огню, он уселся на свое место возле брата и просидел там молча, пока предстоящее ему решение не улеглось у него в уме. Тогда он поднялся наверх и сейчас же сошел вниз с большим пакетом и двумя связками шкурок из-под матраца.
Руфь Мак-Нэйр наблюдала за ним. Зная, куда он идет, она едко сказала ему, когда он открывал наружную дверь:
— Вот так пойдешь как-нибудь к Эндрюсам и наткнешься на своего Энди.
Рой приостановился у открытой двери.
— Говорят, его видели! — прокричала она ему вслед.
Рой старался не слушать ее, но слова эти уже впились в него и терзали его настороженную совесть. Пересекая освещенные луной каменистые гряды на полях и сосновые рощицы, он все думал, а может, Энди Эндрюс уже дома, с Джин, и поджидает, когда покажется на пороге Рой. Уже десять лет Рой, проходя этими местами, задавал себе все тот же вопрос, но никогда еще до сих пор не было и намека на то, что Энди где-то поблизости.
Двенадцать лет назад в последний раз видели, как Энди Эндрюс пешком ушел по дороге в Марлоу, в меру пьяный, чтобы не обращать на себя внимания, но, видимо, достаточно трезвый для того, чтобы знать, что делает. Оставив жену и двух ребят, он так и не вернулся. Даже полиция не смогла обнаружить его — живого или мертвого. Все знавшие Энди, и в их числе и Рой, верили, что Энди жив и когда-нибудь вернется. Он всегда был непоседлив и быстр на решения, легко попадал в беду, но всегда из нее выпутывался. В детстве они с Роем и Джеком Бэртоном были тройкой неразлучных удальцов, обуянных духом разрушения и неукротимых. Редко их видели в школе, и вечно они пропадали в лесу, излазив всю округу от Гурона до Соо. Двадцатилетними юношами они вместе охотились и ставили ловушки, но Энди был слишком беспокойным, чтобы месяц за месяцем проводить в лесу, и он отправился в Торонто, откуда вскоре вернулся с женой, женщиной, рожденной и воспитанной в городе, которого она до того ни разу не покидала. Женившись, Энди сделал все, что мог, чтобы устроить оседлую жизнь. Отцовская ферма была уже давно заброшена, и Энди перебрался на прежнюю ферму Мак-Нэйров — бревенчатый сруб в три комнаты с приусадебным участком. Несколько лет он издольничал у Сэма Мак-Нэйра, работал на совесть, когда работалось, но так и не стал фермером, не осел на земле. И Рой и Джек Бэртон всегда считали, что в конце концов он сбежит, а когда он сбежал, им его не хватало, особенно Рою. Мало того, что он потерял в Энди друга, не стало и незаменимого партнера в деловых операциях. Именно Эндрюс забирал у Роя весь пушной излишек — все незаконные и не в сезон взятые шкурки — и преспокойно сбывал их на пушной фактории в Бога — ближайшем городишке, каждый раз выжидая, пока Рой не вернется в леса, и устраняя тем самым всякие подозрения. Тем, что Рой так легко сбывал весь свой незаконный улов, и объяснялись его охотничьи успехи. Без незаконной пушнины он недолго продержался бы на своем охотничьем участке, на законную норму невозможно было прокормиться. Когда Энди скрылся, Рой оказался в большом затруднении. Сам он не мог возить шкурки на факторию, это было бы слишком очевидно и опасно. На помощь пришла миссис Эндрюс, которая взялась продолжать сбыт пушнины за деньги — обычные комиссионные по таким сделкам. Рой согласился на это сначала неохотно, но потом вполне оценил ее услугу. Скоро он обнаружил, что эта хрупкая горожанка, которая так и не освободилась от своих городских привычек и манер, на самом деле вошла во вкус игры с законом. Для нее это был поединок, в котором ее авторитет горожанки и ее хрупкая внешность состязались с доверчивостью инспектора и простоватостью окружной полиции, — поединок, который она вела теми же макиавеллевскими методами, какими боролся против инспектора сам Рой.
— Если инспектор поймает вас, — сказал ей однажды Рой, — он вас отпустит, только сообщите ему, у кого достали меха.
Ее ответ внес что-то новое в их отношения.
— Во-первых, сначала инспектор поймает вас, — ответила она, — а во-вторых, обо мне он узнает только от вас. Не иначе. — Она сказала это спокойно, ее ласковые глаза перехватили взгляд Роя, опровергая и подтверждая смысл ее слов.
Сознание общего дела как-то по-новому связало их. Близость их возникла без сложных переживаний, а как нечто естественное и внезапное, и совесть мучила Роя, только когда в это вмешивались другие. Его невестка Руфь, вовремя ввернув замечание об «этой миссис Эндрюс», могла представить в греховном свете самые добрые побуждения Роя. Но сама Джин Эндрюс не делала из этого моральной проблемы. Если бы она сказала ему: «Мы не должны, Рой», — он подчинился бы голосу совести и никогда больше не пришел бы к ней. Но она принимала эту близость так же просто, как и сам Рой. Энди ее бросил; никакие обязательства ее не связывали; общественные условности не в счет; с Энди было покончено.
И все же, каждый раз проходя этим полем, Рой переживал тяжелую минуту: а вдруг Энди вернулся! — и стуча в дверь и открывая знакомую щеколду, терзался сомнениями.
— Вот человек! Всегда появляется, словно призрак с больными нервами, — сказала ему Джин Эндрюс. Она так же испугалась, как и Руфь Мак-Нэйр, и Рой захохотал, как он умел хохотать, во-первых, потому, что она испугалась, а затем и потому, как она это сказала. Он знал, что ни одной местной женщине такое и в голову бы не пришло.
— Хэлло, миссис Эндрюс, — сказал Рой и вежливо и смущенно.
— Хэлло, Рой, — сказала она.
— Я принес меха. — Он достал связки.
— А я по такой погоде ждала вас не раньше как на той неделе, — сказала она.
Ему хотелось пошутить, что не ждал его и инспектор, но он еще не позволял себе с ней такой фамильярности. Он просто положил шкурки на клеенку кухонного стола. Пока она рассматривала их, он поднял крышку деревянной скамьи-ларя под окном и достал оттуда несколько старых газет.
— Только четырнадцать, — сказала она. — Плохая охота. Рой.
— Никогда еще так мало шкурок не доставалось с таким трудом, — сказал он.
— Зато хорошие. — Она подняла лисью шкурку.
— А какие они хитрые, — сказал Рой. — Я и не подозревал, что эта вот жива, пока не вытащил из западни. А как только я освободил ей голову, она куснула меня за руку и пустилась бежать. Пришлось ее пристрелить. Хорошо еще, что уцелела шкурка, я попал прямо в глаз. Охотничье счастье, — добавил он.
— Какое варварство, — заметила миссис Эндрюс.
Рою вовсе не нравилось, что его считают жестоким, но необычное выражение его позабавило, и он впервые со времени прихода поглядел на миссис Эндрюс.
Она была мала ростом, немного ниже Роя, но значительно тоньше. Хотя ей было уже под сорок, но бледная кожа ее была не по летам свежая и гладкая; и никакой деревенской огрубелости не было в этой еще не старой на вид горожанке. Движения у нее были быстрее и резче, чем у обитательниц Сент-Эллена, но в остальном она была довольно изящна. «Родилась в трамвае, вскормлена на деликатесах», — говорил Рой, когда узнал Джин настолько, чтобы заметить ее резкие движения и прозрачную кожу. Глядя, как она наливает воду для кофе в большой эмалированный кофейник и ставит его на плиту, Рой снова отметил то несоответствие, которое каждый раз задевало его при встрече после долгой отлучки. Она была спокойная, даже ласковая женщина, но не было в ее манерах собранности. Ее тонкие руки и длинные пальцы были постоянно в движении, не всегда оправданном. То она глубоко вздыхала, то теребила пальцами короткие вьющиеся волосы, и каждое из этих движений было чуть беспокойно, недостаточно скромно для такой женщины. Рой наблюдал, как она сыпала кофе в кофейник. Она делала это точно так же, как сделал бы своими грубыми руками неуклюжий лесовик Рой, и это так расстроило его, что он отвел глаза в сторону. В отдалении Джин Эндрюс представлялась ему гораздо сдержаннее и строже. В конце концов такая Джин в ней победит, когда молчаливое, но явное неодобрение Роя заставит ее понять и смягчить эту не идущую к ней резкость. И вместе с тем как любил он немой смех, игравший в ее ярко-голубых глазах, озорство и юмор за повадкой тихони.
— Об Энди ничего не слышно? — спросил он очень спокойно, завертывая шкурки в газету и укладывая их в ларь под окном.
На этот обычный вопрос она обычно отрицательно мотала головой.
Но на этот раз она взяла газету с полочки над камином и протянула ее Рою.
— Не знаю, Энди это или нет, — сказала она, указывая на заметку. — У него есть второе имя?
Рой прочитал заметку. В ней говорилось, что некий Эндрю Дж.Эндрюс, без определенного местожительства, приговорен окружной сессией к шести месяцам тюремного заключения за кражу четырех мешков зерна и за попытку (сознательно или нет) продать то же зерно его первоначальному владельцу.
— Похоже на Энди! — одобрительно сказал Рой.
— Так это он?
Рой сказал — нет, Энди зовут не Эндрю Дж.Эндрюс, а Элистер Гордон Эндрюс. Разве она не знает?
— Я не знала другого имени, кроме Энди, — сказала она. — Слава богу, что он не в тюрьме.
— Бедняга Энди, — сказал Рой.
Он продолжал просматривать газету. Это была «Торонто стар энд Джорнел».
— Где вы это раздобыли? — спросил он.
— Мне принесла Руфь Мак-Нэйр.
Рой вспыхнул и отбросил газету, как будто это была сама Руфь:
— Руфь сказала мне, что Энди здесь видели.
— Кто-то говорил ей, что Энди работает на рудниках в Сэдбери, — объяснила она. — Но Энди никогда не стал бы работать на руднике. Не правда ли?
Рой пожал плечами и не ответил.
Миссис Эндрюс поняла, что Рой оттаивает медленно, и сама стала осторожней. Она говорила ласковей, двигалась более плавно, внимательно размеряла свои жесты и тут же принялась убирать кухню. Вся беда была в том, что долгое одиночество Роя в лесах слишком повышало его требовательность по отношению к другим, особенно к ней. А Джин знала, что достаточно неряшлива: не в одежде, но по хозяйству. Уборка началась с банок на столе, в которые она уже налила уксус со специями, чтобы мариновать редис, репу, свеклу и зеленые помидоры. Она задвинула тазы с очистками под стол и расправила клеенчатые дорожки на буфете. Собралась было подмести дощатый пол, но потом раздумала.
Рой наблюдал за этим и понял, чем это вызвано. Все, что она сейчас делала, было слегка нарочитым. Она как бы подтрунивала над его представлением о чистоте и порядке. Она добилась своего, он оттаял и уже готов был расхохотаться, когда в кухню вошел ее четырнадцатилетний сын.
— Хэлло, мистер Мак-Нэйр, — сказал он. В другой обстановке он назвал бы Роя по имени, но при матери это был мистер Мак-Нэйр.
— Добрый вечер, Джок, — серьезно сказал Рой и отметил, как и каждый год, до чего похожим на Энди растет этот мальчик. Голос, крупное сложение, смелый взгляд, сразу ощущаемая независимость — все это было от Энди.
— Вчера я встретил инспектора, — сказал Джок, — он меня спросил, в городе ли вы. Я ответил, что Рой мне не отец и что в городе его нет, а когда он придет, вы его все равно не поймаете. — Джок засмеялся, засмеялась и его мать.
— А что ему нужно, инспектору? — спросил Рой. Больше он ничего не нашелся сказать, и вопрос его прозвучал слишком озабоченно.
— Он просто хотел узнать, вернулись ли вы, — сказал мальчик. Он знал, что сделал неприятное Рою и что Рой никогда его вслух не осудит. Но это не было с его стороны намеренной жестокостью. Он любил Роя. Каждый год он упрашивал мать отпустить его в лес с Роем, хотя самому Рою он об этом не сказал ни слова.
— Как школа? — спросил Рой.
— К рождеству окончу.
Рою хотелось спросить его, не собирается ли он поступить в какой-нибудь техникум в Сэдбери или в Соо, но, как сказал мальчик, он ему не отец. По мере того, как Джок рос и отбивался от рук, Джин Эндрюс несколько раз пыталась убедить Роя действовать по-отцовски, не в отношении ответственности, а просто в качестве твердой руки. Но Рой отказался от какого бы то ни было вмешательства. Он любил Джока как сына Энди — и все тут. Более глубокие, отцовские чувства были потрачены им на младшую сестру Джока, Джульетту. Она дожила только до восьми лет, и за этот короткий срок Рой привязался к девочке, как к собственному ребенку, и Джульетта отвечала ему тем же горячим чувством. Она была похожа на мать, но только в ней было особое детское благородство и она легче приноравливалась к людям, особенно к Рою. Лучше ее он никого не знал. Когда, вернувшись однажды зимой, он услышал, что ее свезли в окружную больницу, откуда она и не вернулась, это было для Роя первым жизненным ударом, и надолго жизнь для него потускнела.
Джок занялся своими делами и скоро ушел, а Джин Эндрюс налила Рою кофе и поставила чашку на край плиты, чтобы заставить его перейти с ларя в кресло.
— В Мемориал Холл открыли кино, — рассказывала миссис Эндрюс, — Джок помогает киномеханику.
Рой молча пил кофе.
— Рой, — спросила она, — у Энди была склонность к механике?
— У Энди? Нет, Энди был просто Энди, — сказал он.
— Значит, Джок унаследовал это от меня. — Отец Джонни, по ее словам, был вагоновожатым в Торонто, на все руки мастер. Она рассказывала об этом и прежде, много раз.
Рой был необычно сдержан, и она догадалась, что дома у него неладно.
— Я выписала поваренную книгу, — сказала она.
— Ни к чему вам книга, Джин, — возразил он. Это собственно значило, что книга ей очень пригодилась бы.
— Я знаю, что плохо готовлю! — сказала она, чтобы расшевелить его.
По этому поводу они довольно долго спорили. Чем упорнее Рой хвалил ее стряпню, тем очевидней становилось, что стряпать она не умеет и никогда не научится.
— Во всяком случае, маринады я в этом году заготовлю, — сказала она.
Они уже варились, и Рой с удовольствием вдыхал запах пряностей, горячего уксуса и соли. Как раз это он и ожидал найти, возвратясь домой. Может, именно поэтому Джин вдруг затеяла то, что в другое время считала пустой тратой времени. Зачем варить маринады, когда можно купить их в лавке Дюкэна?
— Джинни, — спросил Рой, — сколько я наработал денег?
— Точно сейчас не могу сказать, Рой. Восемьсот долларов, а может быть, и девятьсот.
— Восемьсот или девятьсот, — задумчиво сказал Рой, что-то высчитывая. Откинувшись, он глядел прямо в белое пламя лампы. Оно его почти ослепило, и когда он перевел взгляд на Джин Эндрюс, он увидел туманное пятно, а в нем светлые волосы и тонкое лицо, слишком тонкое: острый нос и голубые, очень голубые глаза. Она зорко наблюдала за ним. — Мне понадобится на зиму двести долларов.
— А разве вы не оставили мехов для Пита Дюкэна?
— Оставил. Они дома. Но мне деньги нужны на другое.
Обычно свою законную норму мехов Рой продавал в открытую Питу Дюкэну как представителю Городской закупочной компании. Этот законный заработок шел на то, чтобы обеспечить продовольствие на весь сезон, на новые капканы, патроны, одежду и прочие личные потребности. Деньги, вырученные от продажи незаконных мехов. Джин Эндрюс сберегала для Роя; и она придерживала их крепко, чтобы он не растранжирил их в пьяном виде. Она согласилась на это по собственной просьбе Роя и теперь выдавала ему деньги только по разумному поводу. Рой знал, какое сопротивление ему предстоит преодолеть.
— Я должен оставить немного денег Сэму, — сказал он.
— Вы хотите подарить ему ваш зимний заработок?
— Да, если только вы не дадите мне для него сотню-другую, — сказал он с надеждой.
— Я не дам этих денег, — спокойно возразила она. — Это ваши деньги, а не Сэма. У Сэма ферма, он не нуждается в деньгах.
— Он не удержит ферму, если не достанет денег на расходы, — сказал Рой. — Он дошел до точки.
— Я знаю. — Она покачала головой. — Но это не дело. Деньги не помогут Сэму. — Четкие линии ее рта стали жестче.
— Это удержит его на ферме, — убеждал Рой.
— Нет. Деньги он возьмет, а ферму все равно бросит. Он не фермер. Рой. И незачем пытаться удержать его здесь.
Рой посмотрел на Джин Эндрюс, как если бы она была ему чужой, горожанкой, которая не могла понять, что значит ферма для лесовика-охотника. Она никогда не поймет, что будет, если Сэм бросит землю Мак-Нэйров. Джинни выдержала его укоризненный взгляд как женщина, которая, конечно, знала, что значит потерять свой дом, но также и как женщина, которая не могла пренебрегать реальностью. Она посмотрела на большую крепкую голову Роя, впалые жесткие щеки, маленькие, глубоко посаженные глаза, на его короткие руки, одинаково толстые от локтя до самой кисти, и спросила себя, есть ли в Канаде более мягкий человек, которого больше огорчило бы материальное и духовное падение другого человека.
— Сэм говорит, что справится, если я помогу ему перебиться эту зиму, — сказал Рой. Он не собирался говорить этого, но пришлось.
— Как, остаться здесь на всю зиму? — не удержалась она.
— Да.
— Он не вправе требовать этого, Рой!
Роя уже больше не заботило, правильно это или нет. Ему нужно было решение. Она должна понять, что Сэму необходимо получить эти деньги.
— Какой смысл вам оставаться и работать на ферме для Сэма, — резко сказала она. Перспектива того, что Рой попадется в ловушку и вынужден будет батрачить, возмутила ее не меньше, чем самого Роя. Отнять его у леса и прикрепить к ферме — это все равно что посадить льва в клетку, — сравнение, которое возникало в ее мыслях каждый раз, как она сама подумывала о том, чтобы просить Роя бросить охоту и осесть в городе.
— Ему нужны деньги на хозяйство, — твердил Рой, — все равно, останусь я или нет.
Она по-прежнему считала, что деньгами не разрешить затруднений Сэма, но не стала настаивать. Она не хотела, чтобы Рой лишился семейного очага, потому что в этом таилась для нее еще одна опасность. Джинни считала, что, потеряв дом, Рой уйдет еще дальше в лес и совсем не будет возвращаться в город. Она знала, какие затруднения грозят Рою, но ей следовало подумать и о себе, о своих делах и чувствах, а она, со своей стороны, вовсе не хотела, чтобы Рой уходил на север.
— Если вы уйдете туда, вы уже не вернетесь, — сказала она ему, когда однажды они попытались трезво разобраться во всем этом.
— Я вернусь в Сент-Эллен, только если мне будет куда вернуться, — настаивал он, — и на север я не уйду, если не будет у меня здесь пристанища.
— Это одни слова, — сказала она. — Я-то знаю, что вы уйдете на север именно, когда у вас здесь ничего не останется. Возьмете и исчезнете в один прекрасный день.
— Нет, Джинни. Нет! — уверял он. — Если тут у меня ничего не будет, я ни за что не уйду на север, там ведь я совсем одичаю, стану настоящим лесным сычом. Я уйду, только если будет мне куда вернуться, и я непременно буду возвращаться. Но участок истощен, Джинни, и рано или поздно мне все равно придется уходить на север.
— Ну, а я тогда вернусь к своим в Торонто, — предупредила она. Не то чтобы она его пугала. Она пыталась как-то приспособиться к его сложным отношениям с Сент-Элленом и лесом. Она понимала, как нужна ему здесь опора, чтобы решиться уйти на север, но чем сложнее все это становилось, тем решительнее она отказывалась думать об этом, и наконец она ему заявила: — Поступайте, как знаете, но если вы уйдете на север, я уеду домой.
Это была единственная их размолвка, и теперь они боялись повторения ее. Они по молчаливому уговору предпочитали не касаться этой темы. Рой знал, что, если он уйдет на север, она действительно вернется в Торонто, но оба они сознавали, что рано или поздно ему придется уйти глубже в лес, дальше на север, иначе надо бросать охоту и фермерствовать в Сент-Эллене. И то, и другое было бы для Джинни катастрофой, и она не могла больше думать об этом.
— Берите ваши деньги для Сэма, — сказала она, — но только это глупо. Рой. Это ваши деньги, и когда-нибудь они вам еще вот как понадобятся.
— Уже понадобились, — сказал он.
Больше они об этом не говорили, оставив вопрос-открытым.
Нерешенным оставался и вопрос об Энди, потому что ни один из них не мог включить Энди в неуверенные попытки как-то решить будущее. В своих отношениях они молча исходили из того, что Энди ушел и никогда не вернется, но во всех их попытках твердо наладить свою жизнь Энди играл определенную, скрытую роль. Из-за этого Джин ненавидела призрак мужа даже больше, чем она могла бы ненавидеть его живого, и она знала, что Роя тоже сковывает неуверенность в том, как же обстоит дело с Энди. Он словно пробирался по голой полярной пустыне, отыскивая единственно верный путь и не находя его. Ненадолго они оба замкнулись каждый в своих мыслях.
Обычно к этому времени Рой уже достаточно оттаивал, и Джин Эндрюс могла спокойно тормошить и поддразнивать его, постепенно вызывая на своеобразные проявления чувства. Даже в лучшие времена это бывало нелегко, Рой был из тех мужчин, которые не умеют первыми подойти к женщине. Он не притронулся бы к ней по своему собственному почину. Он не мог позволить себе эту близость, пока тепло очага и обаяние этой одной-единственной женщины не растопляли, не поглощали его целиком. Джинни знала, что сегодня это будет трудно.
Не в ее привычках было ласково дергать его за ухо, ерошить его редкие волосы и обнимать его крепкую шею, — у них все бывало иначе.
Прежде всего она подливала ему еще кофе. Вскоре он беспокойно поднимался с места. Тогда, сняв свой передник, она надевала его на Роя — и он принимался перемывать тарелки, банки, чистить вилки и ножи, словом, все, что подвертывалось под руку. И тогда она начинала подтрунивать над его нарядом, туже завязывать тесемки передника, снимать с него воображаемые пылинки, пародируя чистюлю Роя. Он отталкивал ее, но она не унималась. Он пытался снять передник, но она, не позволяя, яростно вцеплялась ему в плечи. Тогда плечи у него обмякали, толстые кисти свисали по бокам, и он становился таким, каким она хотела: грубым или мягким, резким или нежным, пылким, а иногда и насмешливым; настойчивым, сильным, неожиданным и ненадежным. Тогда не было у них слов. Была одна только долгая канадская ночь.