Ответа он не дождался.
– А они тебя – как дойную корову… Повезло хоть, ты один на них повелся, и ты не маг, иначе…
Он резко встал – бревно, на котором они сидели, качнулось.
– Ладно. Я свою ошибку на тебя сваливать не буду. Ты, может, и честный, а дурак. Они тебе голову заморочили… как всем морочат. Больше ты к остроухим не подойдешь, Шон из Зеленграда. А что с тобой делать… в городе решат.
Следующую неделю он провел в подземелье под казармой, больше похожей на склеп. Ел и пил то, что ему приносили, не чувствуя вкуса, и вспоминал. Каждый взгляд эльфов, каждую улыбку, смех за его спиной. И бабкины сказки, все до одной, в которых человек уходил в Холмы за кладом, а возвращался, лишившись разума. Или не возвращался вовсе. Им же ничего не стоит – затанцевать, заморочить, влюбить. Глаза вот отвести. Это люди воюют честно, а эльфы…
«А они тебя – как дойную корову…»
Он вспомнил о бисере у себя в кармане, торопливо вытащил его, выложил на гладком каменном полу. Попытался снова вспомнить о Лине, о море, о городах, что видел, пока его не послали сюда. Вспоминал какие-то мелодии, мурлыкал себе под нос, закрывал глаза, воображая картины. И перебирал, перебирал бисер.
Ничего.
Ровным счетом ничего.
Ему захотелось зареветь. Он чувствовал себя выхолощенным, пустым, ни на что не способным. Беспомощным.
Низшей расой.
Он сидел так долго, мысленно над собой смеясь, и постепенно, как дождевая бочка – водой, наполнялся злостью.
В конце концов его выпустили. Отвели к дядьке Ротгару.
– Подвел ты нас под монастырь, Соплячок, чтоб тебя мотало, – сказал тот, складывая бумагу, на которой Сопляк разглядел цесарский герб. – Все, сворачивают лавочку. Эльфов велено всех отправить в один присест… да и мы здесь долго не останемся, видать. Пока сказали оставаться на месте, но я-то чую…
У самого коменданта вещи наполовину были сложены. Он суетился; а на Сопляка поглядел с жалостью.
– Что? Доигрался?
И сказал, прежде чем отпустить, зачем-то понизив голос.
– Ты, парень, вот что… Иди тоже вещи собирай. И побыстрее. Хорошо?
Но собирать вещи он не стал, а вместо этого отправился к башне. Из-за всего, что Сопляк успел передумать, он был на эльфов зол, и оттого не послушался запрета. Стражу вокруг башни усилили, а про его арест все знали и пускать не хотели. В конце концов он притащил все свое добро и обменялся с Длинным Петаром, как и прежде.
Слишком много было снов, чтоб еще цепляться за надежду.
Сопляк внезапно почувствовал себя таким, каким наверняка видели его они – уродливый, с умоляющими глазами, существо, не способное размышлять здраво.
Дойная корова…
Что ж, подумал он, чувствуя, как злость накатывает волной, покажу я вам корову…
Посмотрим, что вы надоите…
Сопляк представил себе море и нетерпеливо стал выгребать темный бисер из кучи. Море – такое, каким он его ненавидел. Злое, бурое, черное – то, что давно унесло его отца и заглотило, не заметив. Он представил море, бушующее совсем рядом, бьющееся о стены башни, – вот-вот проломит.
Такое же злое.
Такое же сильное.
Вот оно, подумал Энвель.
Волна становилась сильнее, и Сопляк, в чьих пальцах вот только были несколько стекляшек, уже чувствовал, что не удержит ее. И не хотелось удерживать; он был сейчас всесильным. Был магом. Он отпустит море, и оно поглотит всех, кто смеялся над ним, всех, кто дразнил его холмами, кто принимал за дурака.
Это кто еще здесь дурак!
Его швыряло из стороны в сторону, ослепляло брызгами, глушило ветром – но даже сейчас, в утлой лодчонке, он был этому морю хозяином.
Это мой узор.
Только мой.
Пропали мысли; пропала даже злость, осталось только пронзительное наслаждение собственной силой. Он вскинул руки, отпуская волну, и она хлынула в башню.
Фингар первым воззвал к Луне, увидев, как браслеты лопаются на его запястьях. Радостно потряс руками, прикрыл глаза, услышав, как бежит по венам освобожденная жизнь.
Энвель вскочил, когда и с него спали браслеты. Волосы его тут же разметало ниоткуда взявшимся ветром. Значит, он был прав, только человек может освободить от людской магии… а бисер – материя глупая.
Впитывает все, что дают.
И, видно, он впитал за долгое время всю тоску, все желание вырваться на волю – потому что теперь доски сами срывались с окон, замки плавились на дверях, и стражников швыряло о стены будто ураганом.
– Свобода, братья! – закричал вдруг кто-то из младших. – Свобода!
По башне пошел странный гул – будто по огромному тонущему кораблю.
– Уходите, – сказал Энвель младшим. – Уходите сейчас.
– Постой, Старшая ветвь… – это Ривардан.
– Уходите. Это приказ старшего. Ривардан, быстрее!
Солдаты, караулившие снаружи, ринулись в дом – но и их отбросило ветром, а с тем, кого не отбросило, теперь легко справлялись сами эльфы. Они уйдут и станут сражаться. По-другому, так, как не умели их старшие. Станут травой в поле, веткой на дереве, камнем в стене. Всех – не уничтожишь.
Тур Финшог сотрясалась. Энвель надеялся, что она выстоит. С него уже хватило разрушений. Он чувствовал брызги на лице, тяжкий морской ветер обрывал дыхание. Еще немного, и волна потопит их вместе с человеком.
Вдруг все кончилось.
Ураган смел узор со стола, свалил человека со стула – и прекратился. За открытыми теперь окнами было тихо. Или младшие поубивали всю стражу, или же те испугались колдовства и сбежали…
Энвель опустился на колени рядом с человеком, приподнял его голову. Губы чужого были в крови.
– Что это было? – спросил он через какое-то время, придя в себя. Энвель его понял.
– Это был бисер, человек, – сказал он.
Тот сел, потирая голову.
– Все ушли? – спросил он. На сей раз по-эльфийски. Энвель кивнул:
– Тебе тоже надо уходить. Я представляю, что твой народ может сделать с тобой, и мне бы этого не хотелось. Я помогу тебе уйти и запутаю следы.
– А они тебя – как дойную корову… Повезло хоть, ты один на них повелся, и ты не маг, иначе…
Он резко встал – бревно, на котором они сидели, качнулось.
– Ладно. Я свою ошибку на тебя сваливать не буду. Ты, может, и честный, а дурак. Они тебе голову заморочили… как всем морочат. Больше ты к остроухим не подойдешь, Шон из Зеленграда. А что с тобой делать… в городе решат.
Следующую неделю он провел в подземелье под казармой, больше похожей на склеп. Ел и пил то, что ему приносили, не чувствуя вкуса, и вспоминал. Каждый взгляд эльфов, каждую улыбку, смех за его спиной. И бабкины сказки, все до одной, в которых человек уходил в Холмы за кладом, а возвращался, лишившись разума. Или не возвращался вовсе. Им же ничего не стоит – затанцевать, заморочить, влюбить. Глаза вот отвести. Это люди воюют честно, а эльфы…
«А они тебя – как дойную корову…»
Он вспомнил о бисере у себя в кармане, торопливо вытащил его, выложил на гладком каменном полу. Попытался снова вспомнить о Лине, о море, о городах, что видел, пока его не послали сюда. Вспоминал какие-то мелодии, мурлыкал себе под нос, закрывал глаза, воображая картины. И перебирал, перебирал бисер.
Ничего.
Ровным счетом ничего.
Ему захотелось зареветь. Он чувствовал себя выхолощенным, пустым, ни на что не способным. Беспомощным.
Низшей расой.
Он сидел так долго, мысленно над собой смеясь, и постепенно, как дождевая бочка – водой, наполнялся злостью.
В конце концов его выпустили. Отвели к дядьке Ротгару.
– Подвел ты нас под монастырь, Соплячок, чтоб тебя мотало, – сказал тот, складывая бумагу, на которой Сопляк разглядел цесарский герб. – Все, сворачивают лавочку. Эльфов велено всех отправить в один присест… да и мы здесь долго не останемся, видать. Пока сказали оставаться на месте, но я-то чую…
У самого коменданта вещи наполовину были сложены. Он суетился; а на Сопляка поглядел с жалостью.
– Что? Доигрался?
И сказал, прежде чем отпустить, зачем-то понизив голос.
– Ты, парень, вот что… Иди тоже вещи собирай. И побыстрее. Хорошо?
Но собирать вещи он не стал, а вместо этого отправился к башне. Из-за всего, что Сопляк успел передумать, он был на эльфов зол, и оттого не послушался запрета. Стражу вокруг башни усилили, а про его арест все знали и пускать не хотели. В конце концов он притащил все свое добро и обменялся с Длинным Петаром, как и прежде.
* * *
Человек вернулся, и был он не таким, как раньше. Над ним будто тоже повисла темная тень, как та, с которой сами они уже смирились.Слишком много было снов, чтоб еще цепляться за надежду.
* * *
Они не спросили его, где он пропадал. Да было ли им дело? Эльфы подвинулись, как прежде, освобождая ему место рядом с собой. Глаза их, как обычно, ничего не выражали, но Сопляку чудилось теперь, что они ухмыляются. И стоило ему склониться над бисером, кто-то засмеялся.Сопляк внезапно почувствовал себя таким, каким наверняка видели его они – уродливый, с умоляющими глазами, существо, не способное размышлять здраво.
Дойная корова…
Что ж, подумал он, чувствуя, как злость накатывает волной, покажу я вам корову…
Посмотрим, что вы надоите…
Сопляк представил себе море и нетерпеливо стал выгребать темный бисер из кучи. Море – такое, каким он его ненавидел. Злое, бурое, черное – то, что давно унесло его отца и заглотило, не заметив. Он представил море, бушующее совсем рядом, бьющееся о стены башни, – вот-вот проломит.
Такое же злое.
Такое же сильное.
Вот оно, подумал Энвель.
Волна становилась сильнее, и Сопляк, в чьих пальцах вот только были несколько стекляшек, уже чувствовал, что не удержит ее. И не хотелось удерживать; он был сейчас всесильным. Был магом. Он отпустит море, и оно поглотит всех, кто смеялся над ним, всех, кто дразнил его холмами, кто принимал за дурака.
Это кто еще здесь дурак!
Его швыряло из стороны в сторону, ослепляло брызгами, глушило ветром – но даже сейчас, в утлой лодчонке, он был этому морю хозяином.
Это мой узор.
Только мой.
Пропали мысли; пропала даже злость, осталось только пронзительное наслаждение собственной силой. Он вскинул руки, отпуская волну, и она хлынула в башню.
Фингар первым воззвал к Луне, увидев, как браслеты лопаются на его запястьях. Радостно потряс руками, прикрыл глаза, услышав, как бежит по венам освобожденная жизнь.
Энвель вскочил, когда и с него спали браслеты. Волосы его тут же разметало ниоткуда взявшимся ветром. Значит, он был прав, только человек может освободить от людской магии… а бисер – материя глупая.
Впитывает все, что дают.
И, видно, он впитал за долгое время всю тоску, все желание вырваться на волю – потому что теперь доски сами срывались с окон, замки плавились на дверях, и стражников швыряло о стены будто ураганом.
– Свобода, братья! – закричал вдруг кто-то из младших. – Свобода!
По башне пошел странный гул – будто по огромному тонущему кораблю.
– Уходите, – сказал Энвель младшим. – Уходите сейчас.
– Постой, Старшая ветвь… – это Ривардан.
– Уходите. Это приказ старшего. Ривардан, быстрее!
Солдаты, караулившие снаружи, ринулись в дом – но и их отбросило ветром, а с тем, кого не отбросило, теперь легко справлялись сами эльфы. Они уйдут и станут сражаться. По-другому, так, как не умели их старшие. Станут травой в поле, веткой на дереве, камнем в стене. Всех – не уничтожишь.
Тур Финшог сотрясалась. Энвель надеялся, что она выстоит. С него уже хватило разрушений. Он чувствовал брызги на лице, тяжкий морской ветер обрывал дыхание. Еще немного, и волна потопит их вместе с человеком.
Вдруг все кончилось.
Ураган смел узор со стола, свалил человека со стула – и прекратился. За открытыми теперь окнами было тихо. Или младшие поубивали всю стражу, или же те испугались колдовства и сбежали…
Энвель опустился на колени рядом с человеком, приподнял его голову. Губы чужого были в крови.
– Что это было? – спросил он через какое-то время, придя в себя. Энвель его понял.
– Это был бисер, человек, – сказал он.
Тот сел, потирая голову.
– Все ушли? – спросил он. На сей раз по-эльфийски. Энвель кивнул:
– Тебе тоже надо уходить. Я представляю, что твой народ может сделать с тобой, и мне бы этого не хотелось. Я помогу тебе уйти и запутаю следы.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента