Оливьери Рената. Пикник с кровью

   — Я сажусь в это кресло, которое так любил мой муж, и смотрю. Иногда вдруг освещается какое-то окно в доме напротив или фары автомобиля прорезают темноту, потом гаснут. Кажется, участвуешь в каком-то спектакле.
   Амброзио старался поддержать разговор.
   — Вы знаете, комиссар, я часто встречаю в этом кресле зарю.
   — Кое-когда мы все должны это делать.
   — Думаете? Однажды я слышала даже петуха. Кто знает, откуда он взялся. Петух в городе — не так часто услышишь такое. Во время войны на улице Каппучио наш сторож держал двух куриц. Мой муж был тогда в Триполи.
   — Я подозреваю, что убийство вчерашней ночью не было случайным. Синьора, вам я могу сказать, вы меня поймете. У меня такое впечатление, что парень в куртке — Антонио Армадио — был убит кем-то, кто хотел отомстить ему за то, что он натворил раньше. Антонио, между прочим, когда еще была жива его мать, жил в этих краях, на улице Веспри Сичилиани. — Комиссар кивнул на окно. — Длинная улица недалеко отсюда.
   — Я знаю, где это, — ответила женщина. — А потом где он жил?
   — С другом, бродягой. Она посмотрела удивленно:
   — Какой бродяга? Обычный нищий?
   — Не совсем. Этот был когда-то учителем. А потом у него случились неприятности с родителями детей и даже с полицией.
   — Мальчики?
   — Да, синьора.
   Хозяйка стукнула себя по лбу маленькой ладошкой и воскликнула:
   — Комиссар, я вспомнила одну деталь. Не знаю, пригодится ли она вам. Но этот парень в узких джинсах и куртке… знаете, что у него было на голове?.. Ленточка. — Она пальцем провела по лбу. — Да, наушники и ленточка. Он напомнил мне индейцев из вестернов.
   — А прошлой ночью у него была ленточка вокруг головы?
   — Да, — ответила Ортензия Спациани. — Но не было наушников.

Глава 3

   Если бы тот полицейский совершенно случайно не оказался примерно в двадцать один двадцать на стоянке машин возле вокзала Гарибальди, Амброзио совсем запутался бы в догадках, хотя интуиция уже вроде бы подсказывала ему, какими мотивами руководствовался убийца, так решительно нажимая на курок на улицах Мессины и Таджура.
   Итак, состав остановился под крышей перрона. Несколько десятков человек вышли из вагонов. Одни направились к метро, другие на стоянку, которая размещалась напротив вокзальной башни.
   Альваро Датури, кулинар и кондитер, хозяин траттории в районе Милано-Сан-Феличе, в сопровождении жены искал свой «форд», поставленный, как он помнил, рядом с желтым фургоном. Мокрый асфальт казался черным зеркалом, усыпанным светящимися точками. Автомобильные фары высвечивали широкую площадь, окруженную кранами, бульдозерами, машинами. Слева возвышался темный холм, изрезанный тропинками; они вели в район, называемый Островом.
   У женщины был зонтик, которым она пыталась прикрыть от дождя мужа, склонившегося к дверце машины. Не успел он вставить ключ в замок, как из-за фургона вылетел мотороллер с двумя парнями. Они притормозили, и тот, что сидел сзади, схватил у женщины сумку. Женщина не отпускала ее, муж с криком попытался помешать негодяям. Однако мгновение спустя он рухнул на землю, а женщина, выпустив сумку, бросилась ему на помощь.
   Зонтик валялся на асфальте ручкой кверху.
   В двадцати метрах от них агент полиции Сальво из четвертого округа уже собирался дать задний ход, чтобы выехать со стоянки на своей малолитражке. Услышав крики и увидев парней на мотороллере, он выхватил пистолет и, бросившись грабителям наперерез, громко приказал остановиться.
   Они не остановились.
   Мотороллер уже выезжал на улицу, которая шла вдоль холма. Тогда агент тщательно прицелился и сделал несколько выстрелов. Мотороллер перевернулся, проскользил несколько метров по асфальту и влетел в лужу у тротуара. Один парень сразу же поднялся и, прихрамывая, побежал к холму, другой остался в луже; он зажимал рану на руке и стонал.
   Агент задержал его, пока подъехала машина с карабинерами.
   Эта новость появилась в донесении, а через день — ив газетах, с заголовками, которые заинтересовали Амброзио, потому что репортеры поставили эти факты рядом с теми, которыми занимался комиссар. Правда, смерть хозяина траттории никак не увязывалась с двумя убийствами. Вскрытие показало, что Альваро Датури, пятидесяти восьми лет, скончался от инфаркта миокарда, вызванного, возможно, возбуждением от нападения. Но журналистов это не смущало.
   На следующий день после вскрытия Амброзио решил поговорить с задержанными грабителями. Одного из них звали Джино Фруа, второго Филиппе Стране. Филиппе, по прозвищу Пиппо, был арестован у себя дома на улице Пастренго. Была обнаружена также сумка жены Датури, которую он беспечно выбросил в урну во дворе.
   — Кто тебе повредил глаз? — спросил Амброзио во время допроса в квестуре.
   — Есть один подонок. — Филиппе был высокий, худой и бледный, полузакрытый глаз придавал ему мрачный вид. — Ему тоже досталось…
   — Я узнал, что ты ограбил свою сожительницу.
   — Вранье. Она мне должна была деньги, но не отдавала.
   — На этот раз на вашей совести и умерший.
   — Он все равно бы подох. Так писали газеты.
   — Твой сообщник признался в грабеже.
   — Джинетто — скотина, он не знает, что говорит.
   — Вы крадете, чтобы покупать травку?
   — Да какая там травка, комиссар, о чем вы говорите! Выкурим иногда пару сигарет, вот и все наши наркотики.
   В поведении Филиппе хитрость соединялась с нахальством. Однако постепенно, шаг за шагом проступала слабость характера, которую он и пытался прикрыть дерзостью.
   — Джино отделается легче, чем ты.
   — Это почему еще? У него же рука сломана.
   — Он был за рулем, это ты вырвал сумку у жены кулинара.
   — Джино лжет. Он всегда был лгуном.
   "А если ему отвесить пару подзатыльников? — подумал Амброзио. — Газетчики меня со свету сживут… "
   Джино и Филиппе были несовершеннолетними, до суда их даже арестовать нельзя было. Подумав об этом, комиссар почувствовал в душе горечь, какой раньше не испытывал, — как будто, подведя итоги своей службы в полиции, вдруг обнаружил, что работал впустую.
   Это чувство бессилия, разочарования, однако, быстро улетучилось. Трое суток спустя Джино, отпущенный из больницы, был обнаружен мертвым, в луже крови, в двух шагах от своего дома.
   Де Лука сообщил об этом комиссару по телефону.
   — В него всадили по крайней мере две пули. Патруль, который оказался поблизости, у театра Верди, приехал сразу же. Они ждут нас, — сказал Де Лука без особого энтузиазма.
   Его можно было понять: опять бессонная ночь, — но Амброзио об этом не думал. Он думал о калибре пуль, уложивших Джино, и прикидывал, не из того ли они выпущены пистолета, из которого стреляли у кладбища и под яблоней на улице Таджура.
   Старый завод с наполовину замурованными окнами без единого целого стекла, ржавые железные конструкции, моросящий дождь, тело, прикрытое темным полотнищем… И чугунная усталость, когда хочется только одного — забиться куда-нибудь в угол и уснуть.
   Амброзио отвернул край полотнища, постоял, рассматривая мокрое от дождя лицо, прилипшие ко лбу волосы, еще открытые глаза, закованную в гипс руку на груди. Вид руки в гипсе вызывал острое чувство жалости.
   Рядом окруженная людьми молодая женщина сквозь слезы повторяла:
   — Я его уговаривала не выходить, я его уговаривала… Потом он пошел домой к этой женщине, матери Джино. Она не хотела оставлять тело сына, и комиссару удалось увести ее лишь тогда, когда пришла машина из морга. Двор, выложенный плиткой, с двумя параллельными каменными дорожками для проезда грузовиков, в бледном свете неоновых фонарей сохранял облик вековой старины. Напротив стояло здание с закругленными окнами — архитектура начала столетия. Кованая калитка открывала проход к одноэтажному дому, бывшей сыроварне, справа темнела куча металлических прутьев, а дальше, в углу двора, отгороженного от улицы красной кирпичной стеной, росли две березы, которые угадывались по светлым стволам.
   — Джино никогда меня не слушал, и вот теперь… Женщина сбросила накидку, повесила на спинку стула мокрое пальто и закашлялась, вздрагивая узкими плечами. Надя Широ усадила ее на голубой диван, занимавший часть комнаты, уставленной металлическими стеллажами с книгами по искусству, журналами, трубками чертежной бумаги и кусками ткани.
   Амброзио прошел к столику, заставленному тюбиками красок, кисточками и карандашами. Возле окна с венецианскими шторами стоял еще один стол, с наклонной доской, как у инженеров или чертежников. Стулья из прозрачного пластика, на стенах оклеенные пробковыми полосками рекламные плакаты, среди которых знаменитая реклама минеральной воды Джомми: подмигивающий глаз. Он видел ее, эту рекламу, вдоль бульваров Турина, когда учился в школе; фургоны с водой Джомми еще перевозились лошадьми в повозках, похожих на цирковые кибитки.
   — Чем вы занимаетесь?
   Женщина посмотрела на него, как будто только что заметила. Она была маленькая и хрупкая, с большими заплаканными глазами, гладкими длинными волосами, тонким лицом и некрашеными, но хорошо очерченными губами; на длинной шее темнели две родинки.
   — Расписываю ткани для швейных фирм в Комо.
   — Сколько было вашему сыну?
   — В июне исполнилось бы восемнадцать.
   — А отец?
   — Мы всегда жили только вдвоем. Он носит… носил мою фамилию. — Она вытерла глаза. — Мы жили прекрасно. Да, нам было хорошо вместе. До недавнего времени, пока… Два года назад я его потеряла.
   — А что случилось?
   — Джинетто изменился почти внезапно. Не хотел учиться. Я посылала его в школу, тут совсем рядом, а он не ходил, пропускал уроки, дни напролет просиживал в баре с бездельниками, которые были старше его.
   Надя рассматривала лоскуты материи, разложенные на столе: «Очень красивые», — заметила она.
   — Я хотела, чтобы он научился рисовать, в детстве у него получалось прекрасно.
   Она встала, сняла со стены картинку — дом и два деревца.
   — Он нарисовал это в семь лет. Видите луну? Женщина явно гордилась этим наивным и по-детски беспомощным пейзажем, на котором внизу было красиво написано чернилами: «Маме от ее Джино к Новому году. Целую и желаю самого лучшего».
   — Несколько дней назад произошла скверная история, вы знаете, около вокзала Гарибальди. Она стоила жизни невинному человеку. — Амброзио старался говорить тихо, не торопясь. — Ваш сын вел мотороллер, на котором сидел еще один, некто…
   — Пиппо, я знаю. Они одногодки, но Пиппо уже совсем как взрослый. Хулиган, пьянчужка. Это из-за него все наши беды. Его тут все знают.
   — Как и его отца, надо думать? Она утвердительно кивнула головой.
   — Отец осужден, — добавила Надя, — за вооруженный грабеж. Специалист по банкам.
   — Почему ваш сын сегодня вышел из дому? — спросил Амброзио. — Он ведь находился под домашним арестом.
   — Джинетто позвонили. Примерно в пять часов.
   — Позвонили?
   — Я не поняла, кто ему звонил, знаю только, что после звонка он очень расстроился. Я спросила, что случилось, но он не ответил и ушел в свою комнату. Конечно, нельзя было оставлять его одного, но мне необходимо было выйти купить кое-что к ужину. — Она показала на целлофановый мешок на белом столике, в котором угадывалась буханка тосканского хлеба.
   — Вас долго не было?
   — Четверть часа, не больше. Когда я пришла, он уже ушел. Я ужасно заволновалась именно потому, что ему строжайше запретили выходить, вы же знаете. «Снова влипнет в какую-нибудь историю», — подумала я. И выбежала на улицу, забыла даже взять зонтик. Потом услышала полицейскую сирену, увидела всех этих людей под фонарем… — Она прикрыла рукой глаза. — У меня сразу возникло предчувствие, я уже знала, что на земле, в крови, под дождем мой сын, мой мальчик…
   В тишине ярко освещенной квартиры слышался глухой шум холодильника, из соседней комнаты доносился голос Мерилин Монро, которая пела «Бай, бай, бэби». По странной ассоциации Амброзио вспомнился коктейль, который назывался «Невада», с темным и крепким ромом, бар по улице Верди, куда он ходил перед тем, как встретить Эмануэлу.
   — Видимо, его испугал звонок. — Надя Широ держала в руках лист ватмана с рядами малюсеньких желтых, оранжевых и коричневых грибков.
   — Возможно. Теперь и я об этом думаю.
   — А после того, как он вернулся из больницы, ему никто не звонил?
   — Какая-то его подружка, кажется.
   — Пиппо не объявлялся?
   — Нет.
   — Какие чудесные грибочки! — Наде захотелось хоть на мгновение отвлечь несчастную женщину.
   — Их напечатают на ткани для детских рубашечек. Я сделала серию яблок: зеленые и красные, с листьями и без.
   — Газеты много писали об ограблении жены хозяина траттории. Некоторые полностью назвали имя и фамилию вашего сына, хотя обычно указывают только инициалы.
   — Имя и фамилию… Они напечатали даже наш адрес, все знали, где мы живем, — с горечью проговорила женщина. — Я все ждала, когда начнут камнями бить окна…
   — Где вы родились?
   — В Лукке. Училась во Флоренции, жила в Тоскане, пока не родился Джино, потом переехала в Милан. Хотела писать картины, но нужно было кормить ребенка.
   — Дружок вашего сына, наверное, живет поблизости?
   — Около театра, дом напротив или соседний, не знаю точно.
   — Кто-нибудь придет побыть с вами? — спросила Надя.
   — Думаю, что да. Надеюсь, что придет.
   — Завтра в девять позвоните мне, — сказал Амброзио, протягивая визитную карточку. — Я провожу вас в институт судебной экспертизы. , Распрощавшись с матерью Джино, комиссар и Надя направились на поиски дома, где жил Филиппе. Поиски были непродолжительными — первый же мальчишка указал им на невзрачное трехэтажное здание напротив театра Верди. Они поднялись по грязной, затоптанной лестнице, позвонили в дверь с белой эмалированной табличкой, на которой была написана фамилия «Стране». Голоса в квартире, слышные с первого этажа, сразу затихли, кто-то спросил: «Кто там?"
   — Полиция.
   Дверь немного приоткрылась, сдерживаемая цепочкой. Амброзио скользнул взглядом по щели и увидел негритенка лет десяти. Зубы у мальчишки были такой же белизны, как эмаль на табличке.
   — Мне нужно поговорить с Пиппо.
   Негритенок закрыл дверь.
   Минуты через две показался Филиппе с бледным усталым лицом. На нем была пижама в белую и голубую полоску. Его смелость и дерзость как рукой сняло.
   — Мы пришли по поводу твоего друга Джино. Пиппо посмотрел на них в нерешительности и пробормотал:
   — Проходите, раз уж пришли.
   Они вошли в прихожую, за которой темнел длинный и узкий коридор. В квартире, кроме мальчика и парня, никого не было. Надя обошла комнаты. Маленький телевизор, включенный на всю мощь, показывал мультфильмы. Пиппо выключил его, потом улегся в кровать, под одеяло.
   — Выйди, — приказал он ребенку.
   — Твоего друга Джино убили, — сказал Амброзио, когда негритенок вышел.
   Филиппе замер с широко открытыми глазами, у него перекосился рот. Чувствовалось, что он не в состоянии произнести ни слова. Затем приподнялся, взял со столика у кровати стакан воды. Его рука дрожала, может, от температуры, а может, и от страха.
   — Он вышел из дома, а ты хорошо знаешь, что этого делать не следовало ни в коем случае. Его поджидали на улице.
   — Джино застрелили?
   — Две или три пули, пока не знаем точно, но большого калибра. Перед тем как выйти на улицу, он говорил по телефону.
   — В котором часу? — Филиппе задыхался.
   — Его мать говорит, что звонили в пять вечера. — Амброзио взглянул на часы. — Почти два часа назад.
   — Тогда это я дал…
   Он провел ладонью по лбу.
   — Дал… что?
   — Дал возможность убить его, как собаку.
   — На этот раз ты не виноват, я так думаю. Расскажи мне, даже если тебе трудно, подробнее обо всем, что произошло перед сегодняшним вечером. И даже раньше.
   Комиссар подвинул стул к кровати и, бросив плащ на топчанчик, завершавший меблировку полупустой комнаты, сел. Парень время от времени посматривал на окно с закрытыми ставнями и белыми занавесками. Амброзио кивнул Наде на дверь, и она тут же вышла к ребенку (почему, Бог мой, женщины всегда понятливее мужчин?).
   — Зачем ты ему звонил?
   — Предупредить.
   — О чем?
   — Что нас обоих хотят убрать.
   — Кто?
   — Сначала я думал, что это шутка. Началось несколько дней назад, когда меня выпустили. Я слег с гриппом. Температура тридцать девять. Этот шизик звонит и говорит: это ты Пиппо Стране? Да, отвечаю. А он: ты умрешь, сукин сын.
   — Какой у него был голос?
   — Я думал, это шутка, как раз из-за голоса. Голос был… ну, как дыхание. Как вам объяснить… Голос человека, который говорит и не хочет, чтобы его услышал еще кто-нибудь. Может, он был в баре?
   — Были другие звуки, другие голоса?
   — Нет, мне кажется. Потом, на следующий день, опять звонок. Я говорю: слушаю. А он: ты умрешь, подонок.
   — Почему ты позвонил Джино сегодня?
   — Потому что тот позвонил снова и сказал, готовьтесь к смерти, гады. Вот почему. Я понял, что это не шутка. Он сказал «готовьтесь к смерти», значит, мы оба, вместе с Джино, одним словом.
   — Что ты рассказал ему? Повтори точно, слово в слово все, что ты сказал два часа назад.
   Филиппе опустил веко здорового глаза: «Джино, — сказал я, — это важно, кто-то хочет убрать нас. Три вечера мне звонит. Я болею, не могу выйти. Приходи ко мне, нужно поговорить». Он начал спорить, мол, тоже не должен выходить. Тогда я сказал, что нужно предупредить карабинеров. Быстрее, повторил я, приходи, нельзя терять ни минуты. Речь идет о нашей шкуре, понимаешь? Так я ему сказал.
   Надя снова появилась, держа за руку мальчишку.
   — Он прямо умница, ходит в четвертый класс. Ни разу не проваливал экзамены. Его мама работает здесь рядом, у нее магазинчик канцелярских товаров на площади Аркинто.
   — Моя сестра молодец, на ней весь дом держится с тех пор, как отец…
   — Знаю, — прервал Амброзио, поднявшись. — Сколько лет твоей сестре?
   — Джемма на четырнадцать лет старше меня. Но я от второй женщины отца. Она ушла от него, никто ее больше не видел.
   — Хотите знать, комиссар, как зовут этого бравого школьника? Филиберто, его зовут Филиберто. Его отец живет в Америке, в Вашингтоне. — Надя держала руку на кудрявой головке негритенка.
   — Меня зовут Филиберто, а еще Авраам, как президента Линкольна. — У мальчика был немного хриплый голосок.
   Кто-то внизу крикнул: третий этаж направо! Потом послышались тяжелые шаги, громкие голоса. Амброзио вздохнул: экая бесцеремонность.
   — Кто это? — встревоженно спросил Филиппе, испуганно насторожившись.
   — Учитывая, что я из полиции, это карабинеры. Так ты будешь в большей безопасности.
   Они позвонили в дверь, как будто звонили побудку в казарме Форта Апакэ.
   Вдова хозяина траттории жила на тихой улочке рядом с небольшим прудом, который торжественно именовался: озеро Редечезио.
   Одетая в черное, синьора Датури была худа, невысока, ходила медленно, опираясь на палку, седые волосы собраны в пучок на затылке. Выцветшие глаза ее пристально смотрели на собеседника. От этого взгляда комиссару стало не по себе: казалось, воспоминания о страшных минутах, пережитых женщиной, лишили ее рассудка.
   — «Подлецы!» — кричал он бандитам на мотороллере, а я пробовала удержать сумку. Потом Альваро неожиданно упал на землю. Я бросила все, но не могла поднять ему даже голову. Бедняга… шел дождь, а он лежал там, в воде, с открытым ртом…
   — Вы давно поженились?
   — Больше двадцати лет. Альваро ездил по всему свету. Париж, Ницца, Лозанна… Он был отличный кулинар. Когда мы познакомились, он только что вернулся в Милан с небольшими сбережениями, открыл маленькое кафе в конце улицы Лоди, потом продал его и купил тратторию в Милано-Сан-Феличе.
   — Несчастный случай, я попала под машину, — объяснила она, когда Амброзио поднял упавшую палку.
   Синьора Датури стояла возле столика, на котором возвышалась лампа с розовым абажуром. Мебель из темного дерева, подделка под Возрождение, оловянные канделябры на подставках, тяжелые портьеры с кистями придавали комнате мрачный вид.
   — Я старше его, правда, не намного. Альваро казался юношей. Прекрасный был человек…
   — Одного из тех, кто напал на вас около вокзала, убили.
   — Я читала.
   — Его поджидали возле дома, всадили три пули в грудь, он скончался на месте. Ему не было еще восемнадцати, синьора.
   — Кто знает, какой бандит вырос бы из него.
   — Другой, который пытался вырвать у вас сумку, живет в страхе, что его тоже убьют. Ему угрожали по телефону.
   — Мне это нравится.
   — Синьора, я хотел бы услышать от вас одну вещь, но вы должны быть совершенно откровенны. Я пытаюсь — вы понимаете? — выполнить свою работу. Я сделаю все, чтобы наказать виновного в ограблении, которое убило вашего мужа, но…
   — Он на совести этих двух бандитов. — Она помолчала в нерешительности. — Это будет просто справедливо, если они заплатят за причиненное зло.
   — К вам приходили журналисты? — Надя стояла у калорифера, она сняла с себя суконное пальто, напоминающее по покрою военное. Ей очень шла клетчатая кофточка с серой юбкой. «А где же сумочка? Куда она запрятала пистолет?» — подумал комиссар.
   — Никаких журналистов. Мне только позвонил кто-то на следующий день, спросил, видела ли я их в лицо, как они были одеты.
   — А вы?
   — Ответила, что ничего не помню. Только шел дождь, и что мой муж кричал, а потом упал на асфальт.
   — У него были какие-либо недомогания в прошлом?
   — Легкая форма диабета. Его врач, наш клиент, часто измерял ему давление. И никто даже не догадывался, что сердце у него — на пределе.
   — Что вы сейчас думаете делать, синьора?
   — Продам заведение и вернусь в мою деревню, на той стороне По. Она называется Ниббиано.
   — Провинция Пьяченца, — уточнил Амброзио, и вдова первый раз улыбнулась ему.
   — Мы задаем себе вопрос, кому могла прийти идея отомстить, — по-моему, слово правильное? — отомстить за вашего мужа. Кто были его друзья?
   — Настоящих друзей у него было мало. Когда имеешь такое заведение, не хватает времени для развлечений. Мы закрывали в понедельник, он ходил играть в карты в кафе около церкви.
   — Он что-нибудь читал?
   — Книги. И «Коррьере», конечно. Если взглянете на стеллажи у окна, те книги он прочитал все.
   Амброзио подошел к стеллажу, снял толстый том, рассеянно полистал.
   — Это последняя его покупка, — тихо сказала синьора Датури.
   "Так я возвращался каждый вечер в тоскливое одиночество своей юности», — вслух прочитал комиссар и захлопнул книгу.
   — Это дневник Джузеппе Боттаи, министра Муссолини, который закончил свою карьеру в иностранном легионе. — Он положил увесистый том на стол рядом с серебряной кофеваркой с деревянной ручкой.
   — Видите эту кофеварку? Посмотрите надпись. Кофеварка была скромная, в английском вкусе, в центре веночек из листьев, а под ним надпись: «Альваро Датури — отель „Игл“.
   — Он пять лет был шеф-поваром в этом отеле, хозяева полюбили его. Добрый человек, думал только о работе и обо мне. Хотел иметь детей, но не получилось. Может, и к лучшему, если подумать сегодня. Разве я не права?
   — Вопрос, который я хотел вам задать, такой, — комиссар пристально посмотрел на нее, она сидела неподвижно; поднятая голова с острым носом делала ее похожей на черную птицу на подставке. — Не было ли среди немногих друзей вашего мужа какого-нибудь школьного товарища, сослуживца по армии, с которым он встречался, которому доверял?
   Она отрицательно покачала головой.
   — Книги, например: кто-то их ему посоветовал, кто-то подсказал купить, может, дал почитать. Подумайте, это очень важно.
   — Важно? Хотите найти того, кто убил бандита? На одного стало меньше, только и всего. Мой муж не умер бы, если бы город не был наводнен наркоманами, жуликами, цыганами.
   — Я полагаю, ваш муж был смелым человеком.
   — Да уж, не давал себя в обиду. Добрый и мягкий, но обиды не прощал. Уважал законы, но не позволял брать себя за зад — так он говорил.
   — Сколько денег у вас было в сумке?
   — Восемьдесят, девяносто тысяч лир, не больше.
   — Скромная сумма.
   — Он сопротивлялся бы даже из-за лиры. Это вопрос принципа. С преступностью нужно бороться жестоко, не так, как сейчас. Попробуй выстрели в вора, сам можешь попасть за решетку. Нами правят идеалисты, набожные прихожане. Альваро всегда говорил: нельзя доверять страну маленьким церковникам, готовым читать молитвы над гробом порядочных людей.
   — У мужа были четкие идеи.
   — А что, разве это не правда? Ну, посадите вы преступника в тюрьму. Но ведь это — спектакль. Амнистии, зачеты за хорошее поведение, Бог знает еще за какие заслуги… и вот ты уже видишь его дома, на свободе. Нужно убивать и хоронить навечно, тогда не вернутся, не будут терзать людей.
   — Слишком просто.
   — Ах, просто! Посмотрите, что происходит в Калабрии? Целый район в руках преступников. Города превращаются в свалки, полные бездельников арабов, вонючих бродяг и цыган — охотников за детьми. Кто их остановит, я у вас спрашиваю?!
   Синьора Датури с трудом поднялась, держа палку наперевес, как оружие. Чувствовалось, что разговор с Амброзио пробудил в ней давние обиды и уснувшую было ненависть, хотя всего несколько минут назад она казалась беззащитной и беспомощной.