— Даже смерть своего друга, погибшего на Центральном вокзале в рождественские дни.
   Амброзио почувствовал, что у него перехватило дыхание.
   — Де Пальма не говорил об этом.
   — Он и мне почти ничего не сказал. Это было ужасно. Мне показалось, что гибель Этторе Ринальди вывела его из равновесия. Но Капитан из тех, кто не любит показывать свои слабости. И не хочет, чтобы его утешали.
   Они стояли возле ее машины, белой малолитражки. Комиссар с удовольствием продолжил бы разговор, но понимал, что делать этого не следует: все, что он хотел узнать, женщина рассказала. Этого пока достаточно.
   Они собрались в его кабинете все: Де Лука, как всегда, с печальным лицом, Джулиани в кожаной куртке. Надя сидела на стуле, положив ногу на ногу. Амброзио заметил царапину на ее колене.
   — Мы проверили газеты от первого января и вытянули пустышку. Знаете, почему? Потому что нужно было залезть поглубже, в начало Рождества.
   Инспекторы смотрели на него, как ученики во время переклички на уроке в ожидании вызова.
   — Я получил интересную информацию: в рождественские дни на Центральном вокзале погиб человек, который был другом Капитана. Нужно срочно этим заняться.
   — Послушайте, комиссар, а не имеет ли к этой истории отношение письмо, опубликованное сегодня в «Джорнале»? — спросила Надя.
   — Где оно?
   Надя подала газету с обведенной красным фломастером заметкой.
   — Читай, — попросил комиссар.
   — Пожалуйста. «Город парализован страхом. Боятся служащие железной дороги, пассажиры, таксисты, торговцы. Толпы бездельников превратили вокзалы в притоны. Наркотики, контрабанда, грабежи, кражи, проституция. Почему не принимаются адекватные меры? Ждут, когда убьют сенатора, или епископа, или мэра города, который ездит по Милану на велосипеде? Мой старый друг лишился жизни на Центральном вокзале два месяца назад. И ничего не случилось, убийцу или убийц так и не нашли. Все отлично знают, что надо что-то делать, и спешно, но никто ничего не делает…"
   — Заметка подписана?
   — Нет, — покачала головой Надя. — Я уже связывалась с редакцией. В письме была просьба, чтобы поставили только фразу: «Письмо за подписью», — они так и сделали.
   — Ты спросила, когда они получили письмо?
   — Мы посмотрели почтовый штемпель. Кажется, седьмого марта.
   — Почему кажется?
   — Трудно разобрать, могло быть и первое марта. Но скорее всего — седьмое, это как раз на следующий день после убийства Джино Фруа, наркомана.
   Амброзио не сомневался в том, кто автор письма в «Джорнале». Конечно же, Де Пальма. Ну, что же, значит, надобность еще в одном разговоре с ним возникла куда быстрее, чем комиссар об этом думал.
   Приказав принести дело об убийстве Этторе Ринальди, он бегло просмотрел его, достал фотографии и, кивнув Наде, вышел к машине.
   Надя привычно села за руль, Амброзио откинулся на сиденье и закурил сигарету. Еще раз внимательно просмотрел фотографии, сделанные на следующий день после Сан Стефано. На них был труп человека в темном пальто, распластанный на мокром асфальте между двумя автомобилями. Его шляпа валялась рядом, руки были неестественно раскинуты, как будто не принадлежали ему. Амброзио поразил старомодный каракулевый воротник пальто: чувствовалось, что оно верно служило своему хозяину не один год. Пальто с таким воротником когда-то носил и его отец. Кстати, у старика было несколько палок для прогулок. Комиссар вспомнил одну, с набалдашником из слоновой кости, круглым, гладким, его было так приятно держать в руках.
   Надя уверенно лавировала в потоке машин. Амброзио курил и думал о том, как сложится разговор с Капитаном. Какие-то программы составлять бесполезно. Нужно, как всегда, рассчитывать на интуицию, формулировать вопросы на месте: у Капитана характер вспыльчивый, он может обидеться и замкнуться. И еще он не знал, может ли, имеет ли моральное право выдавать женщину, невольно подсказавшую ему верный след.
   Де Пальма встретил их молча, держа в руке свернутый в трубку лист полировочной бумаги. Подняв голову, он всматривался через их головы в глубину огромной комнаты, заставленной компьютерами и электронными приборами, потом поднял трубку, словно факел, и стал ею махать, пока к нему не подбежал молоденький паренек. Он молча взял бумагу и так же молча ушел.
   — Сегодня мы сделали маленькое открытие, — сказал Амброзио тоном человека, который собирается сообщить приятную новость.
   — Идемте в мой кабинет.
   В полупустой комнате, отделенной от остальных стеклянной перегородкой, стояла металлическая мебель бледно-зеленого цвета: рабочий стол, несколько стульев, стеллажи из хромированных труб. На стене напротив окна висела пожелтевшая топографическая карта под стеклом; пунктирные линии и стрелки, нарисованные красным фломастером, были нацелены на высоты, разбросанные по местности.
   Де Пальма сел в небольшое кресло за столом и вздохнул, может, от усилия, а может, из-за неприятной обязанности снова разговаривать с полицией.
   — Что вы еще нашли?
   — Что вы, оказывается, пишете письма в газеты.
   — Это запрещено законом?
   — Нет.
   — Как вы узнали, что автор заметки именно я? Вам об этом сказали в редакции?
   — Да.
   — Знаете, комиссар, почему я не подписался? Чтобы меня не сочли ниспровергателем конституционного порядка. Смешно, не правда ли?
   — Никто вас не считает ниспровергателем.
   — Нет? А кем же тогда?
   — В нашем случае можно посчитать подозрительным элементом. Я говорю ясно?
   — Не понимаю.
   — В своем письме вы указываете на прискорбный случай, при котором погиб ваш друг.
   — Я не покажусь слишком любопытным, если спрошу, как вы через сегодняшнее письмо добрались до меня?
   "Джорнале» лежала сложенной на столе, наполовину прикрытая железнодорожным расписанием. Значит, Рената Орландо не обратила внимания на то, о чем они говорили в конце вчерашней встречи.
   — Следим за газетами, — сказал комиссар, многозначительно взглянув на Надю. — Именно она читает их с особым вниманием.
   — Поздравляю.
   — Единственный пожилой человек, убитый на Центральном вокзале в рождественские дни, был Этторе Ринальди, шестидесяти семи лет. Капитан. Как раз вашего возраста.
   Он медленно покачал головой.
   — Его убили. Самым подлым образом. За горсть монет и две сорочки.
   — Две сорочки?
   — Вы не слышали? В чемодане, который был при нем, обнаружили книгу и немного грязного белья. Анжела говорила, он взял в дорогу две сорочки, а в чемодане их не оказалось.
   — Кто такая Анжела?
   — Синьора Бьенкарди — добрая приятельница Этторе.
   — Я читал в деле, что он был вдовцом.
   — Уже несколько лет.
   — Вы знали его жену?
   — А как же. Невероятная была зануда, постоянно на что-то жаловалась. Мечтала жить в провинции, в Павии — она родом из Брони, — а жить и умереть пришлось в Милане.
   — А что представляет из себя Анжела?
   — Ей еще нет пятидесяти. Думаю, лет сорок семь, сорок восемь. Впрочем, точно не знаю. Живет на улице Поджи.
   — Чем она занимается? Домашняя хозяйка?
   — Преподает французский в церковной школе.
   — А друг ваш где жил?
   — На улице Баццини. Мы все жили в тех краях.
   — Я тоже, — сказал Амброзио, — в детстве жил на улице Баццини. Интересно, не правда ли?
   — Этторе жил в двухэтажном домике, перед которым растет пальма, знаете? Он называл это место оазисом улицы Баццини.
   — Где вы познакомились? — спросила Надя, и оба повернулись к ней, потому что она до сих пор сидела молча.
   Впервые за весь этот долгий разговор Капитан прищурил глаза, и тень улыбки пробежала по его обычно хмурому лицу.
   — На борту одного катера. Он курсировал по маршруту Триполи — Крит — Триполи. Тогда мы впервые шли этим маршрутом, чтобы миновать Сицилийский канал, где англичане топили наши корабли один за другим. Этторе был парень веселый, мы чувствовали себя как в отпуске, стояла жара, был конец июля, многие страдали от морской болезни. Этторе носил при себе, в бумажнике, фотографию девушки в купальнике, говорил, что обручен, звали ее Леда, и мы стали называть его Лебедем, Леда без Лебедя. Никто не думал о том, что случится потом, месяца через четыре.
   — Этторе не попал в плен, как вы?
   — Он вернулся на родину в сорок втором и потом провоевал всю войну, вплоть до апреля сорок пятого.
   — Офицером?
   — Кто, Этторе? Он мог быть кем угодно, только не офицером. Не смог бы командовать даже детьми в младшем классе. У него была только храбрость, он не знал чувства страха. Еще в детстве в своей деревне залез на крышу дома и спрыгнул оттуда с зонтиком, сломав себе ногу. Кстати, его двоюродный брат погиб в Кении в схватке с носорогом, много лет назад. Это у них семейная черта. Его отец имел медаль за храбрость.
   — Не знал чувства страха? Как это возможно? — недоверчиво переспросила Надя.
   — Есть люди, которые боятся перейти дорогу за городом, оглядываются сначала направо, потом налево. Другие, наоборот, не думают о том, что может случиться. Полагаю, что все дело, — Де Пальма поднес указательный палец к виску, — в складе мозгов. Я, например, испытывал жуткий страх, когда надвигались, гремя гусеницами, танки. Нужно было делать огромное усилие, чтобы остаться в окопе, не вскочить, не побежать. Я даже молился.
   — Как вы думаете, Этторе Ринальди в ту ночь защищался?
   — Если только на него не напали внезапно, исподтишка.
   — Он ходил с оружием?
   — Нет. Он хорошо стрелял, мы даже иногда ходили вместе в тир, но оружия с собой не носил.
   — А вы?
   — У меня всегда «беретта» в бардачке машины.
   — Вы заходили к нему домой, на улицу Баццини?
   — Раз в неделю, по четвергам. Мы играли в карты. Правда, в последнее время как-то потеряли друг друга из виду. А были периоды, когда мы почти не разлучались, как… как настоящие братья. Когда я жил с Антонией, Этторе был для меня как громоотвод. Ходили ужинать в ресторанчик на Ламбрате, рядом с вокзалом, или в тратторию на улице Феста дель Пердоно, в двух шагах от университета. Он приходил в ярость, когда видел всякие надписи на стенах и листовки со всевозможными протестами.
   — А вы?
   — Меньше, чем он. Я никогда не был таким экспансивным.
   — Держали злость внутри, в нафталине, — прокомментировал Амброзио. Потом он часто спрашивал себя, нарочно произнес эту фразу или она вырвалась нечаянно?
   Капитан вдруг покраснел, он старался изо всех сил сохранить спокойствие.
   — Вы считаете меня дураком? Знаю, куда клоните, комиссар. Вы меня подозреваете. Да, вы думаете, что я брожу ночами по улицам, отправляя в ад мерзавцев, сделавших город непригодным для жизни, превративших его в дикие джунгли.
   — Уверяю, у меня нет подозрений в отношении вас. По крайней мере в этот момент. В конце концов вы хорошо знаете, я вам говорил и повторяю, что живу между предположениями и сомнениями. Это не моя вина, Капитан.
   Де Пальма расслабил пальцы, сжатые в кулак, и провел рукой по лбу, покрытому испариной.
   — Ну, а после того, как погиб синьор Этторио Ринальди, вы бывали в доме на улице Баццини?
   Надя задала как раз тот вопрос, который готовил Амброзио. «Молодец»«, — подумал он.
   — Нет, ни разу.
   — Квартира принадлежала ему?
   — Он купил ее лет двадцать назад.
   — Наверное, оставил завещание?
   — Послушайте, почему вы не зададите этот вопрос Анжеле? Она знает про Этторе все.
   — Тогда представьте нас, хотите?
   — Сегодня вечером?
   — Позвоните, мы поедем сейчас же.
   — А нельзя ли отложить до завтра?
   — У вас дела? Обещаю, мы управимся быстро. Достаточно, если вы побудете при разговоре несколько минут, потом можете уйти. Будет лучше, если синьора увидит нас вместе с вами.
   — Вы правы. Анжела еще не в себе. Она видела Этторе в морге. Я сам ее провожал.
   — А как полиция ее нашла?
   — В чемоданчике у Этторе, в боковом кармане, была рамочка с разбитым стеклом, а в ней фото Анжелы. На обратной стороне был адрес и имя фотографа.
   — Он всегда брал фотоснимок с собой в дорогу? — спросила Надя.
   — Он был влюблен в нее.
   Капитан сказал это, как будто завидовал старому другу.
   — Анжела, во всяком случае, заслуживала такой любви. Влюбленные всегда немножко смешны. Может, именно поэтому я… — он посмотрел на Амброзио, потом на Надю, светлые глаза закрылись на мгновение, потом снова открылись, — " я старался никогда не выглядеть сентиментальным и проявлял осторожность, может, даже излишнюю.
   — А ваш друг Этторе, наоборот, был смелым. Де Пальма выдвинул ящик в письменном столе и склонился над ним, словно хотел, чтобы они не увидели на его лице проявления нежности, а может, даже горечи оттого, что сам он никогда не был таким, как Этторе Ринальди.
   — И все же, несмотря на его мужество на войне, — заметил он, достав из ящика какие-то бумаги, — у Этторе было много причуд. Вообще, между нами говоря, он всегда впадал в крайности. Вы не поверите, его дом битком набит барометрами и термометрами. На балконе, в спальне, даже в автомобиле. Выгнал домработницу, которую потом взял я, и знаете за что? Только за то, что, вытирая с мебели пыль, она, случалось, не ставила их на свои, раз и навсегда определенные места.
   — С Анжелой они были знакомы давно?
   — Это я их познакомил. Анжела приходила к Антонии, моей бывшей жене. Я никогда не понимал, как они могли подружиться.
   — Отчего же. Противоположности часто сходятся, а сходство, наоборот, разделяет. Надоедает смотреться в зеркало.
   — Может, вы и правы. Знакомы они давно, лет двенадцать. Этторе тогда был в депрессии, жена тяжело болела. Стала капризной, невыносимой. Особенно если вспомнить его веселый нрав. Казалось, у него всегда праздник. Он был из тех людей, с кем приятно встретиться в воскресенье, когда ты один.
   — Анжела знала жену Этторе? — Надя оторвалась от блокнота, куда что-то торопливо записывала.
   — Нет, не думаю. Она никогда не хотела ее видеть. И это естественно, не так ли?
   — А вам она нравилась?
   — Мне нравилось, как она умела слушать. Как будто ей действительно интересно то, что ты говоришь.
   — Капитан, скажите мне, пожалуйста, но только откровенно, во время нашей прошлой встречи вы упомянули о своем друге, убитом уже на второй день после окончания войны на повороте дороги. Все уже кончилось, вы шли сдаваться и тут — очередь из автомата…
   — Его звали Джанфранко.
   — У Джанфранко, насколько я помню, был товарищ, который после этого случая стал стрелять в любого, кто делал ему знак остановиться. Он не сдал оружие и долго вел как бы собственную войну. Не Этторе ли был этот бесшабашный стрелок?
   Капитан открыл коробку, стоявшую у него на столе, взял оттуда сигару, обрезал и сунул в рот. Прикурил, подмигнул Наде:
   — А знаете, ваш комиссар интересный тип. Однако он ошибся, это был не Этторе.
   — Вот мне и хочется узнать, кто же это был?
   — Охотно удовлетворю ваше любопытство. Его зовут Прандини, он стал подрядчиком по строительству. Купается в деньгах, живет в большом селе под Кремоной, на реке По. Мы часто видимся. Когда бывает в Милане, всегда звонит. Правда, ездил в Саудовскую Аравию строить виллы для эмиров, так что какое-то время мы виделись редко, но теперь он стал домоседом.
   — Он знает о смерти Этторе?
   — Наверняка. Что за вопрос?! Об этом узнали все друзья, когда его убили.
   — На улице туман, — сказала Надя, поглядев в окно.
   — Не позвоните ли вы Анжеле? Мы будем у нее минут через сорок.
   Амброзио поднялся, подошел к карте на стене. Капитан, склонившись над телефоном, набрал номер.
   — Поедем за его машиной? — Надя надела пальто, подняла воротник; в комнате было прохладно, и она озябла.
   — Он сядет в нашу. Хочу поговорить с ним еще. Посмотри, какая интересная карта. Война, передвижение войск в песках Бир-эль-Гоби…
   От ледяной воды причала поднялся туман, окутав улицы и дома мягким рыхлым облаком. Огни машин с трудом пробивались сквозь него, похожие на расплывшиеся желтки глазуньи. Туман поглощал даже звуки: рев моторов таял в нем.
   — Поведу я, — сказал Амброзио, — Капитан сядет рядом со мной.
   Он медленно вел машину, до ломоты в глазах вглядываясь в серое месиво, которое их окружало. Ехали молча. По встречной полосе один за другим двигались снабженные мощными противотуманными фарами огромные автопоезда, они возникали перед глазами комиссара как будто ниоткуда. Напряжение, почти осязаемое, требовало разрядки. Свернув с магистрали на более тихую улицу, Амброзио с облегчением вздохнул. И тут Капитан, глухо кашлянув, произнес:
   — Так это она, выходит, рассказала вам про Этторе? Комиссар почувствовал себя неловко. М-да, не самое это благородное занятие на свете — выпытывать у людей то, что они изо всех сил стремятся скрыть. Но что ж ты сделаешь, если главное для тебя — истина; ведь не ты виноват, что пути к ней так сложны и запутанны.
   — Рената только сказала мне, что на Рождество погиб ваш друг. Больше ничего. А утром я прочитал ваше письмо и соединил вместе оба случая.
   Надя наклонилась к Капитану.
   — Знаете, что меня поразило больше всего, когда я увидела снимки преступления? То, что Этторе Ринальди был в пальто с каракулевым воротником.
   — Что в этом странного? Представьте себе, у него даже была шапка-ушанка. Мы все время подсмеивались над ним, называли переодетым русским лазутчиком.
   — Думаю, Ринальди умел одеваться элегантно. — Амброзио почувствовал, что Де Пальма принял его объяснение.
   — Он любил лайковые перчатки, носки для игры в гольф, шерстяные галстуки ручной вязки. Самое интересное, что таким он был и в армии. Украшал солдатскую форму различными разноцветными шарфами, носил большие немецкие очки и английские ботинки для пустыни. Это был ужас с точки зрения армейских порядков… Капрал каждый день гонял его, как зайца, но ничего не мог с ним поделать.
   — У него были дети?
   — Я бы предпочел, чтобы об этих вещах рассказала Анжела, она лучше меня знает. Могу сказать вам, капитан, что у Этторе в жизни были темные места. Кое о чем с друзьями, даже со старыми товарищами по оружию, как я, он предпочитал не говорить. — Капитан глухо закашлялся и полез в карман за носовым платком. — Думаете, что все-таки сможете найти, кто его убил?
   В его голосе Амброзио уловил тщательно скрываемую тревогу, едва заметное волнение.
   Когда они пересекали бульвар Аргонне, туман немного рассеялся. Стали заметны черные силуэты платанов вдоль тротуара, неоновые вывески магазинов подчеркивали печальную неподвижность вечера.
   «Бог мой, — подумал Амброзио, — как все это напоминает рождественские праздники детства, старых женщин в промокших ботинках с корзинами скромных покупок: сто граммов печенья, сто граммов мармелада, бутылка молока…»
   — Я не верю, что вам удастся найти того, кто нанес ему смертельный удар. Абсолютно не верю, — твердо произнес Де Пальма, но твердость эта уже не могла обмануть комиссара.
   — Где вы были, когда погиб Этторе? — Амброзио выехал на улицу Поджи и затормозил возле дома, в котором жила Анжела Бьянкарди. Капитан сделал вид, что не расслышал вопроса. Щелкнув дверцей, он вылез из машины.

Глава 7

   С портрета на комиссара задумчиво смотрел писатель Марсель Пруст с камелией в лацкане пиджака. Стены в комнате были оклеены темно-красными обоями. Квартира находилась на втором этаже дома, построенного в начале века, с решетками на окнах. Внизу у подоконников решетки изгибались, оставляя место для горшков с геранью. Вскоре она должна была распуститься.
   Хозяйка, Анжела Бьянкарди, носила короткую стрижку, волосы красила в черный цвет, пожалуй, слишком интенсивный. Невысокая, фигура стройная и пропорциональная. Темные глаза смотрели на собеседника внимательно, но не назойливо: чувствовалась профессиональная привычка учителя; этот деликатный интерес, как отметил про себя Амброзио, был даже приятным.
   — Присаживайтесь, — пригласила она, показав на диван в стиле Людовика Филиппа и два кресла, накрытые тканью соломенного цвета. Сама осталась стоять, положив тонкие руки на крышку пианино. Люстра с хрустальными подвесками рассыпала блики и тени на восточные ковры и секретер из мореного дуба, который украшала изящная рамочка с фотографией мужчины. Галстук-бабочка, цветок в лацкане пиджака, веселые улыбающиеся глаза… Как непохож был он на того, распростертого на грязном асфальте, с проломленной головой. И все-таки Амброзио тут же его узнал.
   Заметив, что комиссара заинтересовал снимок, Анжела подошла к секретеру. Двигалась она легко, грациозно, как ученица балетной школы.
   — Я специально заказала эту рамочку года три назад. Этторе смеялся, говорил, что я влюблена в Пруста. — Тень улыбки оживила ее глаза. — «Я стараюсь не отставать от твоего Марселя, видишь? — сказал он, когда дарил мне этот снимок. Даже надел бабочку и воткнул в петлицу цветок».
   Де Пальма остался у двери. Он не разделся и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет уйти. Амброзио, верный обещанию, сделал знак, что он свободен, и кивком поблагодарил его. Де Пальма тут же вышел, Анжела поспешила за ним.
   Надя подошла к пианино, тронула пальцем клавиши. Красивый сиамский кот соскочил с кушетки, настороженно посмотрел на нее — кто, мол, тут еще хозяйничает? — затем уютно устроился возле калорифера, между гнутыми ножками застекленного шкафчика.
   — Я должен искать виновника той проклятой истории, которой, к сожалению, не смог заняться в декабре, — сказал комиссар, когда Анжела вернулась и присела на край дивана, сложив руки на коленях. Надя беззвучно закрыла крышку пианино и села рядом с нею. — Я не знаю никаких подробностей, кроме того, что Этторе Ринальди был убит ударом в затылок на стоянке, между двумя автомобилями, в нескольких десятках метров от вокзала. Где он был той ночью?
   — Возвращался из Турина. Уехал туда накануне.
   — На следующий день после Рождества? У него в Турине были знакомые?
   — Да. Он делал так каждый год. Это был обычай: проводить день Сан Стефано со своими знакомыми в Турине.
   — Извините меня за нескромный вопрос. Поверьте, это не праздное любопытство. Вы знали жену Этторе? Она покачала головой.
   — У Этторе с нею были трудные отношения, разрыв произошел еще до того, как мы познакомились. О любви и говорить не приходилось, только… Она была очень больна, он не мог ее бросить. Если бы вы знали, как терпеливо, даже самоотверженно сносил он маленькие гадости, которые она ему устраивала, капризы. Впрочем, и ее трудно винить, что возьмешь с больного человека…
   — Давно вы живете в этом доме?
   — Я прожила здесь лучшие годы моей жизни. Этот район особенный, в двух шагах от нашего дома факультеты университета. Как здесь весело было когда-то, столько молодежи гуляло по бульварам, в тени платанов и тополей. И лавочки перед Политехническим… Все вроде осталось и все — не то. Как вы думаете, комиссар, почему?
   — Наверно, потому, что мы сами стали иными?
   — Может быть, — вздохнула Анжела. — Моя мама давно умерла, отец живет в Сестри, он вдовец, скучает, целыми днями разгадывает кроссворды. Бедняга, он прожил не очень удачную жизнь. Был школьным учителем со скромной зарплатой, это ужасно унижало его…
   — Мать была из богатой семьи?
   — Скажем так: из состоятельной. Дедушка занимался торговлей, жил хорошо. Он и подарил мне эту квартиру, когда я окончила университет.
   — Вы преподаете французский язык? Она потрогала золотое кольцо на среднем пальце левой руки.
   — Да, в одном частном институте, здесь поблизости.
   — Диплом, конечно, по Прусту?
   — Нет, — засмеялась она. — Как ни странно — «Когда с закрытыми глазами вхожу в осенний теплый вечер…» — Надя запнулась. Хозяйка ласково улыбнулась ей и продолжила, но уже по-французски: «…вдыхая аромат неповторимый…» Затем подошла к застекленной книжной полке, взяла томик и, вернувшись, показала Амброзио фразу, подчеркнутую карандашом: «Мы тем сильнее любим женщин, чем больше они нам кажутся странными».
   — Вот это Этторе никак не мог понять. И не хотел. Мы ведь тоже были непохожими. Он придерживался представлений, которые сохранил с детства. Я всегда говорила ему: живи сегодняшним днем. С его точки зрения, это была ересь, глупость. «Разве можно так жить? — спрашивал он. — Я никогда ничего не боялся, поверь мне, но меня приводит в ужас одна мысль о том, что можно оказаться без прошлого, без памяти, без старых друзей…» Но он меня любила любил всей душой.
   — Наверно, как и вы его. — Надя осторожно сжала ее тонкую руку.
   — Я теперь замечаю, что его больше нет. Вы знаете, где он похоронен? На кладбище Музокко, там, где лежит столько его друзей. Раз в году, в апреле, он ходил навещать их, даже меня водил. И плакал. Они все были мальчишки, говорил он, Боже мой, все они были мальчишки, как и я…
   — Вам непонятен был этот мир?
   — Абсолютно. Но я видела, что Этторе не может стать иным. Как с другой планеты. Я говорила ему о Прусте, он пробовал читать его, но не смог, скучал, читал только книги о сражениях, биографии, военные дневники. Вечерами он любил сидеть на этом диване. Смотрели телевизор, ему нравились вестерны, он часто держал мою руку в своей, она была сухая, горячая. Я подвигалась, клала ему голову на плечо, он обнимал меня. В Этторе было что-то нежное, надежное. Я с ним чувствовала себя как за каменной стеной, в полной безопасности. Чувство, которое, кажется, я испытывала только в детстве, когда с отцом ходила в лес. Я постоянно боялась заблудиться, а он говорил: «Не бойся, Анжела, ты крикни меня, и я тут же появлюсь».