Оливьери Рената. Пикник с кровью

   — Синьор Де Пальма считает, что Этторе сопротивлялся, когда на него напали.
   — Не знаю, полагаю, что да. Но, может, их было двое? Один попытался вырвать чемодан, а другой, сзади, ударил железным ломиком. Могло быть и так, правда?
   — Вполне. Квартира на улице Баццини принадлежала ему?
   — Она досталась ему от жены.
   — Хотелось бы посмотреть ее. Когда-то я жил совсем рядом, в доме на углу. С детства любовался пальмой. Она еще стоит?
   — Да.
   — Его оазис.
   — Откуда вам это известно? — удивилась Анжела.
   — Мне сказал Капитан. Они ведь были друзья?
   — Я хотела, чтобы они встречались пореже, не перемалывали одни и те же истории, меньше копались в своем военном прошлом. Этторе иногда злился. Джорджио — мрачный пессимист, боюсь, что он страдает депрессией. Это ведь он, Де Пальма, познакомил меня с Этторе. Я дружила с Антонией, женой Джорджио. Она была милой и жизнерадостной девушкой, потом они поженились, и ее жизнь превратилась в сумасшедший дом. Слава Богу, в конце концов они разошлись. Она познакомилась с одним иллюстратором книг и детских журналов — добрый и веселый человек, прямая противоположность Джорджио. Антония все время говорит мне: «Как хорошо, что он даже не служил в армии! Все время рассказывает только про джаз и живопись».
   — Теперь квартира перейдет к наследникам. Кто они?
   — Одна девушка в Турине.
   — Это он к ней ездил на Рождество?
   — Как и каждый год, я вам говорила.
   — Кто она, эта девушка?
   Анжела встала, прошла к калориферу, наклонилась. Сиамский кот ловко прыгнул ей на руки.
   — Его дочь.
   — У него была дочь?
   — Это длинная история.
   Она снова села, уютно устроив кота на коленях. Лицо у нее было бледное.
   — Жена знала об этой девушке?
   — Да. Этторе хотел, кажется, ее удочерить.
   — Сколько ей лет?
   — Девятнадцать. Он познакомился с женой одного моряка. Их отношения длились недолго, всего несколько месяцев — банк, в котором Этторе служил, послал его в Турин проводить ревизию. С женой он уже жил плохо, они часто ссорились. Ему казалось, что жизнь уходит, как вода в песок, что он стареет среди жалоб и дрязг. Вот тут ему и встретилась эта женщина. Случайная, никого и ни к чему не обязывающая связь. Но она забеременела, а моряк вскоре погиб. В Марселе, в порту. Они там грузили какие-то огромные ящики, и его задавило. Вот так…
   Джулия всегда знала, что Этторе ее настоящий отец, хоть она и носит другую фамилию. Кстати, они похожи друг на друга, как две капли воды. Странно, правда, — юная девушка и седой старик… И все-таки удивительно похожи. Глаза, губы, овал лица… Этторе постоянно посылал ее матери деньги, каждый месяц. По правде говоря, он чувствовал себя виноватым перед ними — все-таки эта женщина потеряла мужа… Говорил, что должен был развестись, несмотря на болезнь жены. Он очень любил Джулию, ведь других детей у него не было. Но ее мать не любил, вот в чем дело, если бы любил, наверное, все было бы иначе.
   — Джулия приезжала в Милан?
   — Только на его похороны. Но вскоре она должна приехать надолго. Мы переписываемся, звоним друг другу. Очень славная девушка. — Анжела заметила, что комиссар достал сигареты, но закурить не решается. — Курите, пожалуйста. — И поставила перед ним пепельницу.
   Амброзио с наслаждением закурил.
   — В чемодане у Этторе было две сорочки, их украли. Почему две, если он уезжал всего на один день?
   — Он был очень осмотрительным. Всегда говорил: всякое может случиться. Может, придется остаться еще на день, и у меня не будет чистой сорочки. Чистота была его манией, как температура и атмосферное давление. Я покажу вам его термометры и барометры, вы ахнете.
   — Кто были его друзья, кроме Капитана?
   — Некоторые коллеги из банка, хозяин одного магазинчика, тоже ветеран, врач, который его лечил много лет. К сожалению, он уехал в Аргентину. Его жена родилась в Резарио, унаследовала там, как она говорила, гасиенду. Этторе очень любил доктора Прандини и болезненно переживал его отъезд.
   — Прандини? Я уже слышал эту фамилию. Если не ошибаюсь, Прандини есть еще инженер.
   — Это его старший брат, он строит дома. Анжела погладила кота. Чувствовалось, что говорить об инженере Прандини ей неприятно. Амброзио терпеливо ждал.
   — Он из тех людей, с которыми встречался Этторе, — наконец неохотно произнесла Анжела. — В сущности, это они его уводили от реальности в мир воспоминаний, в мир призраков.
   — Этот Прандини, как рассказывал Капитан, был человек одержимый, на войне стрелял без разбора.
   — Этторе восхищался им. Говорил, что всегда нужно выбирать: убивать или быть убитым. У Прандини на этот счет не было сомнений.
   Она открыла фрамугу. Комната наполнилась холодом.
   — Зачем вы ко мне пришли? Чего вы хотите от меня? Я понимаю, вы тут не только из-за смерти Этторе. — Анжела пристально посмотрела на Амброзио. — Не рассказывайте мне сказки, комиссар.
   — Я не собираюсь вас обманывать, синьора, это не в моих правилах. Мы расследуем целую серию убийств, которые, на первый взгляд, никак не связаны с гибелью Этторе Ринальди. Но я почти уверен, что именно смерть двух давних приятелей — Ринальди и Датури — вызвала, скажем так, цепную реакцию других преступлений. Преступлений, которые без этой связи просто нельзя объяснить.
   — Джорджио говорил, что эти подонки всегда плохо кончают. Стреляют друг друга за наркотики, за деньги, из мести.
   — Часто так и бывает. Мы тоже думали об этом. Однако на этот раз оружие, убившее четверых, — одно и то же. Боевое оружие.
   — Значит, вы подозреваете, что Джорджио Де Пальма…
   — Нет. В настоящий момент нет.
   — Понятно. И что же — я должна помочь вам найти того, кто расправился с убийцами Этторе?
   — Нет. Того или тех, кто убил Этторе.
   — Вы их не найдете.
   — Вы уверены?
   — Я читаю газеты. Кое в чем Джорджио прав. Например, утверждая, что полиция работает хорошо только тогда, когда нужно сопровождать больших чинов. Извините.
   — Вы часто ходите в дом на улицу Баццини?
   — Несколько раз была. Вместе с Джулией; Я плохо себя чувствую там, комиссар. Вещи, к которым он прикасался, зубная щетка, кофеварка, мыльница, крем для бритья, записная книжка с телефонами, исписанная его красивым прчерком, подголовник кресла… Нет, я не могу там быть. Посижу несколько минут и бегу домой. Я просила Джулию пожить там во время каникул.
   — У Этторе был автомобиль?
   — Был, но в ноябре он продал его. Собирался купить новый, да так и не собрался.
   — Я хотел бы надеть наручники на того, кто его убил и ограбил. Клянусь вам. У него украли бумажник. Сколько там могло быть денег?
   — У меня уже спрашивали. Точно не знаю. Знаю только, что он пользовался чеками банкомата, которые у него нашли в кармане пиджака. Значит, ему не нужно было носить с собой много наличных. В бумажнике могло быть сто, двести тысяч лир, не больше.
   — А ценности? Золотые часы, перстень?
   — Нет. Единственные золотые часы, которые у него были, он хранил в сейфе, их подарил ему отец, когда Этторе вернулся с войны. Он очень дорожил ими, но только как памятью об отце. На руке носил обыкновенные пластмассовые.
   — Золотые часы могли бы навести на след. Обычно от них стараются спешно избавиться. Вам удалось открыть сейф?
   — Я знала комбинацию. У нас не было друг от друга секретов. Мой год рождения. Номера комбинации сейфа — год моего рождения.
   — Я не хочу знать его.
   — Спасибо.
   — Хотите посмотреть его квартиру?
   — Охотно.
   Амброзио и Надя в сопровождении хозяйки подошли к вешалке в прихожей. Возле вешалки стояла большая медная ваза с двумя цветными зонтами и одним черным, мужским.
   — Этторе держал свой зонт здесь, — сказала Анжела, трогая ручку из темного дерева. — Он был убежден — если любишь женщину, должен почувствовать желание оставить у нее свой зонт.
   Она надела волчью шубу.
   Туман опал, огни фонарей стали ярче. Покрытая мелкими каплями влаги машина комиссара дремала на стоянке у дома. Он предложил Анжеле доехать до дома Ринальди, но она отказалась.
   — Давайте пройдемся пешком. Я еще сегодня не выходила на улицу.
   Пройдя какую-то сотню метров, она остановилась перед небольшим домиком, возле которого росла пальма. Пальма не представляла ничего особенного: сухой веник на войлочной ручке. Однако, когда он был мальчишкой, она казалась ему чудом из чудес — высокой стройной красавицей. Господи, куда же девалась ее высота! Забавная это штука — память.
   Амброзио взглянул на соседний дом. В окнах первого этажа горел свет. В молодости комиссар жил там с родителями. Он взял под руку Надю Широ, чувствуя, как поднимается внутри какое-то бессильное отчаяние.
   В двери было два замка, и Анжела Бьянкарди при тусклом освещении подъезда заставила их наконец открыться.
   На дверях висела овальная бронзовая табличка с одной фамилией — Ринальди.
   Квартира имела странный вид, как будто в ней никогда никто не жил. Мебель, посуда в горках, книги на стеллажах — все было расставлено, как в музее, с маниакальной тщательностью. Барометры, термометры, часы с маятником, пожелтевший план Милана прошлого века в рамочке, стол, покрытый тканью цвета лаванды, с блюдом фруктов из майолики в центре, диванчик и два кресла, обитых кармазиновым бархатом, казалось, простояли на своих местах лет двести. На стенах висели две картины: крестьянин, ведущий волов с плугом, и гора с заснеженной вершиной: на переднем плане был нарисован мостик, под которым бежала речка.
   — Сколько раз говорила ему, что они ужасны, эти картины, а он объяснял: их купил на аукционе его отец, пусть висят.
   Спальня была почти пустая: столик, комод, встроенный шкаф. На одной дверке шкафа — зеркало.
   — Это единственная комната, в которой Этторе все поменял, не мог спать в кровати, на которой умерла жена.
   Резная книжная полка с цветными стеклами в дверцах, кресло, обитое темной кожей, низкая тумбочка под окном, покрытая бежевым лаком. На полу новый, амарантового цвета ковер.
   — Этторе купил его перед Рождеством, — пояснила Анжела. Это был его кабинет, тут он хранил все свои вещи, книги о войнах, письма, альбомы. За этой картиной — сейф, о котором я говорила. Собственно, это не картина, а увеличенная и вставленная под стекло фотография, но Этторе ее любил.
   На фотографии маршал Бастико вручал отличившемуся солдату награду.
   — Где он держал пистолет?
   — В нижнем ящичке столика, у кровати.
   — Хотелось бы взглянуть.
   Они вернулись в спальню. Амброзио открыл ящичек и достал пистолет. «Беретта» девятого калибра с семью патронами в обойме.
   — Могу я взять его на несколько дней?
   — Конечно.
   Он передал пистолет Наде, она обернула его носовым платком и положила в сумочку.
   Анжела ничего не спросила, ее как "будто не удивило, что полиция проверяет оружие, принадлежащее жертве.
   — Капитан говорил, что он ходил стрелять в тир.
   — Не знаю. Я не люблю оружия. Я даже немного боюсь его. Мы об этом почти никогда не разговаривали. У каждого из нас была своя зона, куда мы старались не вторгаться. У меня были свои друзья, я ходила на концерты, в театры. Он редко сопровождал меня. Только если я настаивала, раз или два в году.
   — Дом содержится в большом порядке.
   — Видели барометры? Он их вечно проверял. Помню один случай, мы только недавно познакомились, я увидела их и удивилась. Ты похож на морского капитана, сказала я. Именно тогда он рассказал мне о своем приключении в Турине.
   — Чемодан, с которым он ездил, у вас?
   — Наверное, в квестуре.
   — Я скажу, чтобы вам вернули.
   Она сняла шубу, положила на диван, пошла на кухню. «Хотите что-нибудь выпить?» Вернулась с бутылкой коньяка, поставила на стол, достала из бара три рюмки.
   — А что, комиссар, ключи, которые он носил с собой, так и не нашлись?
   — В донесении об этом ничего нет.
   — Впрочем, я поменяла замки. — Анжела налила в рюмки коньяк. Амброзио почувствовал, что она что-то недоговаривает.
   — И хорошо сделали, сегодня опасно рисковать. Может быть, тот же убийца, или убийцы, если их было двое, как мы думаем, взяли ключи вместе с документами. Где он их обычно носил?
   — В левом кармане пиджака. Или в пальто. По-моему, той ночью они были в пальто. Он любил чувствовать их под рукой. Кстати, и трамвайные билеты, он их тоже носил в пальто, чтобы не расстегиваться каждый раз, и какие-то мелкие деньги, телефонные жетоны… Вы не пьете, синьорина?
   Надя поднесла к губам широкую рюмку, глотнула, как горькое лекарство, закашлялась.
   — Ужасно крепкий…
   Амброзио с удовольствием осушил свою рюмку и наполнил ее вновь. Он чувствовал, что в воздухе витает что-то, готовое вот-вот взорваться фразой, замечанием, чем-то таким, что изменит все его представления о расследовании, даст мысли новый мощный толчок. Ему показалось, будто именно здесь, среди вещей Этторе, Анжелу начали одолевать мучительные сомнения и она терзалась, не зная, поделиться ими с ним или нет. Ее надо было, что называется, дожать, и комиссар вновь завел разговор, от которого его самого уже подташнивало.
   — Вы водите машину?
   — У меня «фиат-500», почти музейный.
   — Где вы его держите?
   — На улице, перед домом. Этторе всегда говорил мне, что это неосторожно. У меня есть бокс в нашем дворе, но так сложно открывать ворота, засовы… ради микролитражки вековой давности. Я страхуюсь от угона с помощью цепи, которая весит, наверное, центнер, и обыкновенного замка. До сих пор воры относились к ним с уважением.
   — Я все думаю, если бы он не продал машину, может быть…
   Фраза родилась у него случайно, он не задал бы этого вопроса, если бы лихорадочно не искал способа как-то заставить женщину заговорить.
   — Я тоже этим мучаюсь, я всегда думала, если бы Этторе не продал машину, он поехал бы в Турин на ней.
   — Даже в туман?
   — Определенно. Почему, черт возьми, он ее продал? Она еще была в приличном состоянии. Но он, со своей страстью к порядку, аккуратностью, продал ее, чтобы купить новую, последней модели, в январе. И не успел.
   — Можно было погибнуть и на автостраде, в катастрофе. Мне жаль, что я опечалил вас.
   — Не ваша вина.
   Анжела допила свой коньяк, поставила пустую рюмку на стол и, мгновение поколебавшись, сказала:
   — А знаете, комиссар, я видела парня, который пытался вставить ключ в замочную скважину двери.
   — Этой квартиры? — чуть не подскочил от радости Амброзио, все еще боясь верить в удачу.
   — Да. На нем была лыжная шапочка. Он обернулся, увидел меня — я только вошла, — и убежал. Я вышла за ним на улицу, но был сильный туман, и я ничего не увидела.
   — Когда это случилось? Подумайте хорошенько.
   — В феврале, примерно месяц назад.
   — Вы кому-нибудь об этом рассказывали?
   — Не нужно было этого делать? К той поре я уже поменяла замки. Да, я говорила Джорджио.
   — Не могли бы вы спокойно повторить мне все подробности?

Глава 8

   Кто-то недоговаривает, но теперь я почти уверен, что нахожусь на правильном пути. Эмануэла налила комиссару бокал белого вина.
   — Этот незнакомец знал адрес жертвы?
   — Ключами он завладел в ночь убийства или ему их дал тот, кто ограбил и убил Ринальди. В бумажнике были документы, они исчезли, установить адрес не составляло труда.
   — Это было крайне неосторожно — идти в дом убитого человека.
   — Да, разумеется. Думаю, что он несколько дней следил за подъездом. Анжела Бьянкарди ходит туда редко, вот он и решил, что ничем не рискует.
   — Она смогла бы узнать парня?
   — Не знаю. Очень уж мало она его видела, к тому же он нагнул голову. Запомнила только голубой помпон на лыжной шапочке.
   Эмануэла говорила из кухни, где в кастрюльке варился рис.
   — А что ты думаешь об этой синьоре Бьянкарди?
   — Она изучала Пруста, Бодлера. Сейчас преподает французский. По-моему, милая и скромная женщина.
   — Чувствительная и даже мнительная.
   — Откуда ты взяла?
   — Ей нравится Пруст. Сезон цветущей сирени, бульвары в настурциях, синьор Свэн, рассказывающий об умершей жене…
   — Вот уж не знал, что и ты этим интересуешься.
   — Читала кое-что недавно. Мне нравится и в то же время угнетает, вызывает скуку.
   — Не говори этого никому. Ты права, это женщина с обнаженными нервами. Для нее Ринальди был опорой, защитой, вроде отца, как я понял. Его смерть нарушила равновесие.
   — Не думаю, что он был ей только отцом.
   — Я этого и не утверждаю. Он был ее любовником. Но еще и опекуном, и защитником, и опорой…
   Они обедали в мягко освещенной комнате, выходившей окнами на улицу Чезаре Корренти; торшер с белым абажуром у дивана создавал приятный уют.
   — Ты подозреваешь друзей этого пенсионера?
   — Называть его пенсионером было бы не совсем правильно. При слове «пенсионер» представляется старый, дряхлый человек. А он был мужественным солдатом, как утверждают все, кто его знал, и не выглядел на свои годы.
   — И что ты намерен делать?
   — Все останется как было, по крайней мере еще несколько дней. Будем следить за парнем, которому угрожали. Хочу познакомиться с неким Прандини.
   — Кто он такой?
   — Друг и сослуживец Ринальди, специалист по оружию, точнее, специалист в стрельбе по живым мишеням. Дай взглянуть на этикетку этого вина.
   — Это прислал папа из провинции Ла Специи. Очень приятный аромат, не правда ли? Амброзио посмотрел бокал на свет.
   — Все друзья Ринальди хорошо владеют оружием.
   — Значит, легко будет выяснить, кто из них смог бы…
   — Стать мстителем? Нет, это сложно. Они не дураки и связаны между собой. У них застарелая ненависть ко всему, что не соответствует их убеждениям. Считают, что они за закон. Но в их руках закон становится орудием мести. Не то что я их не понимаю: слишком много в нашей жизни легковесного отношения, вызванного равнодушием, терпимостью, нежеланием связываться. А у полиции каждый шаг регламентирован инструкциями, порой и мы ничего не можем сделать. Или почти ничего.
   — И в больнице у нас то же самое…
   — Я знаю, дорогая.
   — Джулио, мне сейчас пришло в голову… ты говорил, что в этих четырех преступлениях общее — это калибр оружия.
   — Пока удалось связать убийство грабителя и смерть хозяина траттории. После разговора с вдовой Датури я убедился, что именно среди его друзей нужно искать мстителя.
   — Я думаю, если… если кто-то из убитых молодых людей был в лыжном берете с голубым помпоном…
   — О Боже, — произнес Амброзио, схватившись за голову. — Дай подумать. Анжела сказала, что этот парень появился на улице Баццини примерно месяц назад. А Аддамьяно убили в дни карнавала, в последнюю неделю февраля. — Он прервался и посмотрел на нее:
   — Да, может быть. Ты подала хорошую идею.
   — Синьора Бьянкарди утверждает, что не видела парня, который пытался ограбить квартиру, в лицо. Может, она солгала тебе?
   — Но зачем? И почему тогда она сказала о лыжной шапочке?
   — Не знаю. Она говорила об этом и Капитану, так ведь? Может, у нее мелькнула мысль, что в этих убийствах замешаны друзья Этторе; разве в таком случае она сказала бы тебе всю правду?..
   Пока Эмануэла говорила, у Амброзио возникло странное ощущение, словно он в двух шагах от разгадки тайны и в то же время отдаляется от нее. Трудно было сосредоточиться, нужны были календарь и блокнот, чтобы записать одну за другой все даты, имена, названия улиц, данные научных экспертиз…
   — Ты плохо себя чувствуешь? — встревожилась Эмануэла.
   — Нет, прекрасно. У этого вина, Эмануэла, божественный аромат. Вроде бы пахнет свежими фруктами… а может, и нет. Не могу уловить. Как с нашим убийцей.
   Она подошла сзади, обняла его, он почувствовал затылком тепло ее груди.
   — Ты тоже пахнешь свежими фруктами, — шепнул он.
   — Останешься сегодня, да?
   — Я был у сестры Аддамьяно полчаса назад, — сказал Де Лука, — а потом у матери Монашка. Бог мой, какая толстуха! Ни у кого из парней не было лыжной шапочки, а тем более с голубым помпоном.
   — Ты уверен, что они говорили правду?
   — Думаю, что да.
   — А зимой что эти паршивцы надевают на голову?
   — Ничего. Молодежь не носит ничего.
   — Даже когда температура ниже нуля?
   — Я спрашивал. Мать Аддамьяно показала мне синюю шапочку с козырьком. Гаспаре надевал ее в исключительных случаях, когда водил машину фирмы.
   — Гаража на Лорентеджо?
   — Думаю, да.
   — Значит, синяя шапочка с козырьком, — повторил комиссар.
   Весь день Амброзио пытался представить себе Гаспаре Аддамьяно, слесаря, шофера, угонщика автомобилей — мастера на все руки — в мотоциклетной куртке и в коротких сапожках.
   Но возникало только его лицо, залитое кровью, обезображенное выстрелом. А эта яркая ленточка, найденная среди мусора в трех метрах от трупа? Куда ее прикажете прилепить?
   — Как вы думаете, синьор Аббатанджело, Гаспаре мог повязать голову ленточкой на манер индейцев, хотя бы ради шутки, чтобы пооригинальничать?
   — Ни в коем случае. Он был другого склада. Те все получеловеки, по-моему. А Гаспаре был мужчиной, не придурком.
   — Вы его использовали как шофера?
   — Иногда посылал с поручениями за город. Подарил синюю форму.
   — Шапочку с козырьком?
   — Конечно. А когда он водил фургончик…
   — Тогда он форму не надевал. Может, когда было холодно, он носил лыжную шапочку?
   — Никогда я не видел Гаспаре в лыжной шапочке.
   — Можно взглянуть на фургончик?
   Машина была добитая, кузов выкрашен красной краской, на нем виднелись пятна. На дверцах надпись: «Гараж Лорентеджо».
   — А на других машинах он ездил?
   — Иногда я ему давал старенький «рено». В субботу вечером или в воскресенье. Он ездил на дискотеку.
   — Этот человек мне не нравится, — заявила Надя, когда они шли по бульвару. В небе торжественно плыли белые облака, отливая серебром. — У него вид беспардонного мошенника.
   — Скоро весна, — заметил Амброзио. — Знаешь, куда мы сейчас направимся? В деревню, в гости к Марко Прандини, одному из друзей Ринальди.
   — Тот, который всегда стрелял первым? Наверное, он того… — Надя покрутила указательным пальцем у виска.
   — Как ты его себе представляешь?
   — Здоровенный лысый грубиян.
   Но Прандини оказался худощавым, ростом под метр семьдесят. Военная выправка, волосы седые, вьющиеся, еще густые. Глаза темные, маленькие, посаженные близко к носу. В разговоре тембр его голоса часто менялся, казалось, что он принадлежит разным людям. Прандини держал руки на груди, соединив растопыренные пальцы. Под черным пиджаком у него был надет жилет на кнопках.
   Одноэтажный дом конца прошлого века напоминал маленький патрицианский дворец: окрашенный в желтую охру, с коваными балконными решетками, окна с зелеными ставнями. Калитка справа, с каменными фигурками львов на столбах, вела к подъезду с колоннами. Дом был накрыт черепицей и затенялся летом большим деревом, которое росло возле кирпичной стены.
   Открыла им пожилая женщина, одетая в черное, похожая на крестьянку. Она впустила всех в просторный холл с расписным потолком и стеклянной дверью в глубине, сквозь которую виднелась английского типа лужайка, перемежаемая кустами. За ними темнел длинный ряд высоких тополей.
   — Там, за тополями, течет По. — Прандини с любопытством разглядывал их, взгляд его то и дело задерживался на Наде.
   Из холла они прошли в отделанную вишневыми панелями комнату, дубовый пол в ней устилали старинные ковры. Мебель тоже была старой, почти античной, но прочной, видимо, недавно отреставрированной. Рабочий стол завален бумагами, в углу — несколько кожаных кресел, на стенах — эстампы, изображающие сцены охоты. У зажженного камина, поблескивая круглыми желтыми глазами-пуговками, лежала немецкая овчарка.
   — Я уединился здесь после многих лет путешествий. Работаю еще, но уже не так, как прежде. Догадываюсь, зачем вы пришли. Мне звонил Джорджио. Вы видели, в каком состоянии бедная Анжела? Для нее Этторе…
   — Синьор Прандини, — перебил его Амброзио, — мы зашли в тупик с расследованием. Никак не можем, например, найти, кто убил и ограбил вашего друга на Центральном вокзале.
   — "Город наводнен жуликами, бандитами, всякими подонками. Что вы хотите? Отыскать, кто это? Но ведь легче найти иголку в стоге сена. Говорят: сравните с тем, что происходит в Нью-Йорке или Вашингтоне, и поймете, что у нас все не так уж плохо. Какая-то сотня жертв в год. Глупцы. Ведь Милан не Нью-Йорк, и сравнивать нужно с прежним Миланом. — Он протянул руки к камину и зябко потер их. — Я хотел бы до обеда — надеюсь вы пообедаете со мной? — предложить вам белого вина из Кусторы. Уверяю вас, такого вы еще не пробовали.
   — Затем произошли другие события, например, убийство из мести молодого парня, потом случай на вокзале Гарибальди, где нашел смерть Альваро Датури…
   — Бедный Альваро… — Прандини щелкнул пальцами, овчарка бесшумно приблизилась к нему и преданно потерлась о его ногу. Он ласково потрепал собаку по загривку и позвал женщину, открывшую им.
   — Принесите, пожалуйста, вина.
   Женщина вышла, но почти тотчас же вернулась, как будто предвидела желание Прандини, и внесла серебряный поднос, на котором стояли три хрустальных бокала и бутылка вина.
   — Чувствуете аромат? А какой изумительный соломенно-желтый цвет. Там, где его делают, есть дом Тамбурино Сардо, героя Эдмондо Де Амичиса.
   — Отличное вино, — сказал Амброзио, зачарованный бокалом с изумрудным отливом на ножке больше, чем вином из исторической зоны Соммакампанья: