Оливьери Рената. Пикник с кровью

   Она отняла трубку от уха, протянула Амброзио.
   — Возьмите же, ну!
   В трубке послышались длинные гудки.
   — Какой нахал, — с обидой сказала Тильда. — Ну как могла я жить в согласии с этим грубияном?
   — Значит, никакого оружия, синьора?
   — Только кухонные ножи, хотите посмотреть? С удовольствием покажу. Прежде чем они ушли, она налила себе еще виски.
   — Это как игра, в которую я играла в детстве. Берешь отдельные части и составляешь нужную фигуру, — сказала Надя, когда они поднимались на машине по сверкающему огнями проспекту Буэнос Айрес.
   — Это наша ежедневная игра. Знакомишься с одним человеком, он говорит одно, говоришь с другим — что-то подтверждается, а что-то прибавляет сомнений. Настоящая головоломка.
   — Она спивается, а он живет своей жизнью. Наверное, это несчастье.
   — Для него?
   — Для нее, комиссар, для одинокой стареющей женщины, брошенной жены.
   — Тебе не кажется, что теперь мы знаем еще меньше, чем раньше?
   — В каком смысле?
   — Мне было приятно представлять Прандини, готового на все, которого можно допрашивать бесконечно. Вместо этого — ты заметила? — фигура, которую мы создали в своем воображении, как в твоей игре, почти растаяла.
   — На берегу реки, — добавила Надя.
   Темнота опустилась на город незаметно. Бульвар Гран Сассо, залитый холодным светом фонарей, озябшие, голые еще деревья и тучка, надвигавшаяся с запада как мучительное дыхание, вызывали ощущение тревоги; такое же, вероятно, как было у Тильды, когда она слышала колокольный звон из деревень, разбросанных по берегам По.
   — Я все думаю о вазе, которую Анжела Бьянкарди привязывает к фонарному столбу. — Надя помигала фарами какому-то прохожему, перебегавшему улицу: мол, пошевеливайся.
   — Мы приедем к ней домой неожиданно. Вряд ли она нам обрадуется, — вздохнул Амброзио.
   У подъезда стоял белый «фиат-500». Надя припарковалась за ним. Было освещено лишь одно окно на втором этаже.
   — Добрый вечер, — сказала Анжела, открывая им дверь. Лицо у нее было бледное, со следами усталости. Она держала в руках сумку из черной ткани, из которой высовывались две вязальные спицы. Анжела поставила ее на стул в прихожей. — Проходите, раздевайтесь.
   — Мы возвращаемся из дома Тильды Прандини. — Амброзио снял пальто, шляпу, пригладил перед зеркалом волосы. — А еще побывали на вокзале, на месте, где погиб Этторио Ринальди.
   Губы Пруста на портрете, несмотря на редкие усики, казались пухлыми, как у девчонки.
   Кот, мурлыча, подошел к хозяйке. Присев на диван, Анжела взяла его на колени.
   — Я вот уже неделю туда не ходила.
   — Вазочки с цветами уже нет.
   — Как всегда, сняли. Кто вам сказал?.. Марко?
   — Случайно, когда говорил о ваших отношениях с Этторе.
   — Он все удивлялся, что мы так легко сошлись. Как будто человек, которого он знал целую жизнь, изменился и оказался совсем не похожим на существовавшего в его воображении. Марко — тот еще тип, вобьет себе в голову что-нибудь — попробуй переубеди. Должна пройти вечность, прежде чем он поймет, что не прав. А потом ему просто мучительно менять отношение.
   — Что вы скажете о его жене? — Она еще вполне привлекательная женщина, правда? — заметила Надя.
   — Немного глупа. Как только Марко купил ей квартиру на улице Капуччини, она закрыла глаза на все остальное и продолжает бессмысленную жизнь.
   — У меня такое впечатление… — Амброзио щелкнул пальцами, подыскивая слово поделикатнее, — что она…
   — Да, пьет. Даже слишком много. Гораздо больше, чем следует.
   — Эти цветы, синьора, которые вы ставите на вокзале в вазу, привязанную проволокой, меня поразили.
   — Вы пришли по поводу цветов? Мне кажется, это долг — ставить их там, где пролилась его кровь.
   — Нет, не из-за этого. Хочу еще раз спросить, уверены ли вы, что не разглядели парня, пытавшегося открыть дверь квартиры на улице Баццини?
   — Вы думаете, что я немного… немного не того? Закрыв глаза, она механически поглаживала кошку. Амброзио смутился.
   — Ну что вы… Просто я все думаю… Вам не показалось случайно что он сел в машину, в фургончик или, быть может, на мотоцикл?
   Анжела отрицательно покачала головой.
   — Я ведь уже говорила, сколько можно?
   — Вы часто ходите на кладбище?
   — Каждое воскресенье, по утрам.
   — Вам никогда не приходилось бывать с вашей «пятисоткой» в гараже Лорентеджо?
   — Это на другом конце города. Зачем мне туда ехать?
   — Я проверяю одно показание, ничего определенного, но иногда даже пустяк оказывается полезным. Лыжная шапочка, например, вы уверены, была именно с голубым помпоном?
   — Кажется, да. Но не могу поклясться.
   Она пустила на пол кота, с трудом поднялась.
   — Вы вяжете?
   — Иногда, между уроками. Послушайте, кстати, от того парня в лыжной шапочке, — она пригладила рукой волосы, — шел какой-то особенный запах, я хорошо помню, запах, который я уже встречала в автобусе. Воняло чем-то… Да, да, воняло тиром. Я имею в виду тиры в луна-парках, где стреляют из пневматических винтовок. В общем, от него воняло луна-парком. Запах немного кислый.
   — Смесь пота и адреналина… Ваше внезапное появление напугало его. Я ищу одного автомобильного вора, вот почему я спросил о гараже.
   — Этторе их ненавидел, он всех автомобильных воров сгноил бы на каторге. Несколько лет назад у него угнали машину, а затем вскоре и вторую. Они искалечили ее. Он так переживал, бедняга.
   — Вы подтверждаете, что у вас прекрасная память. При желании вы можете вспомнить мелочи, которые окажутся нам полезными. А на улице вы не заметили кого-нибудь? Думаю, что этот вор работал не один, у него мог быть соучастник.
   — О Господи, комиссар, я ведь уже сказала, что больше никого и ничего не видела.
   — Мне нужно алиби всех, кто хоть как-то причастен к этой истории, понимаете, синьора Бьянкарди? Хочу знать, например, где были Капитан и Прандини в определенные ночи прошлого и этого месяца. Кроме того, есть факты, которые мне кажутся интересными. Они касаются оружия, которым пользовался преступник. Как говорят эксперты, это мог быть немецкий пистолет, особенно ценимый теми, кто знает в таких вещах толк. Пули оригинальные, полувековой давности. Прандини сказал, что у него был такой пистолет, но отец куда-то его выбросил. Попробуйте вспомнить: у Этторе было что-нибудь, кроме «беретты»?
   — В доме я не видела, и он мне никогда об этом не говорил.
   — Вы никогда не ездили на мотоцикле?
   — Этторе катался, только в молодости, когда был в Африке.
   — А вы?
   — Я на мотоцикле? Смешно… Да, комиссар, вы правы, я вспомнила. В тот вечер… Ну, когда я застала вора… Я действительно слышала шум мотоцикла. Через несколько секунд после того, как тот парень исчез в тумане. Просто не понимаю, почему это вылетело у меня из головы. Амброзио удовлетворенно хмыкнул.
   — Лыжная шапочка с помпоном, запах луна-парка, шум мотоцикла. Видите, понемногу мы проясняем картину.
   — Что ж, — сказала Анжела. — Очень рада, если смогла вам чем-то помочь. Хотя, мне кажется, этого слишком мало, чтобы отыскать преступников в огромном городе.
   У комиссара болела поясница — разыгрался застарелый радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться. Просто беда. «Нужно хорошенько выспаться, — думал он, — спокойно полежать под теплым одеялом. Иначе совсем свалюсь».
   Он измотался. Сырость и дождь — и уже который день подряд. Наконец теплый душ помог ему заснуть.
   На сколько минут или секунд он успел сомкнуть глаза?
   Де Лука вызвал его по телефону и сообщил, как о великом событии: «Комиссар, все решилось!"
   — Что ты сказал?
   — Джулиани схватил его полчаса назад.
   — Схватил кого? Черт возьми…
   — Капитана. Капитана капустных дел.
   Он переоделся, охая и чертыхаясь, сделал несколько осторожных движений, чтобы размяться, и пошел к машине.
   В кабинете неприятно пахло застоявшимся дымом; он распахнул окно, чтобы свежий ночной ветер выгнал запах, надеясь, что и его мозг получит облегчение. Всегда одно и то же: после нескольких недель затишья, относительного, скажем, затишья, вдруг наваливаются развязки самых запутанных историй. Стремительно, как лавина. Он думал так, сидя в кресле, между надеждой наконец распутать этот узел и боязнью обмануться.
   Де Пальма вошел вместе с Джулиани. Они казались отцом и сыном. Один пожилой, в кожаной темно-коричневой куртке, другой в кожанке черной. Капитан был похож на старого футбольного тренера.
   — Садитесь, — предложил Амброзио.
   — Полчаса назад он появился на площади Аркинто, — доложил Джулиани, — минут пять-шесть прохаживался туда-сюда по тротуару, потом вошел в бар. Заказал кофе, подошел к бильярду. Сказал мне: «Эй, ты!"
   — Ты был с повязкой на глазу?
   — Да. «Мне нужно с тобой поговорить». «Говори», — ответил я. «Идем на улицу», — сказал он.
   — Кто был с тобой?
   — Ольми и еще двое в машине, напротив бара. Он взял меня за руку и повел по улице. Мы молча дошли до угла. Я понимал, что с ним нельзя спорить, иначе он расправится со мной в одно мгновение.
   Капитан слушал спокойно, как будто все, о чем говорил Джулиани, его совершенно не касалось.
   — Тогда я рванул в переулок. Ольми и еще двое наших набросились на него и обезоружили.
   — Что он пытался сделать?
   — Комиссар, у него в руке было вот это. Джулиани достал из целлофанового пакета пистолет, положил на стол.
   — Это ваш, Капитан?
   — Моя старая «беретта».
   — Почему вы ходите ночью с оружием?
   — Если бы я не был осторожным, думаете, я говорил бы сегодня с вами?
   — Вы хотели застрелить его? Зачем отрицать очевидное?
   — Я застрелил бы полицейского? Шутите, комиссар.
   — Вы думали, что это один из негодяев с вокзала Гарибальди.
   — Вы забываете, что этот юный инспектор, — Де Пальма насмешливо подмигнул Джулиани, — приходил искать меня в тратторию вдовы Датури. Так что мы были хорошо знакомы.
   — С повязкой на глазу и в черной куртке вы могли не узнать его.
   — Вы серьезно так думаете?
   — Да. Иначе не предложили бы ему выйти на улицу. И потом этот пистолет…
   — Он застрелил бы меня, комиссар, — повторил Джулиани.
   — Я узнал его. Он снял повязку.
   — Ты снял повязку?
   — Может быть, в тот момент, когда рванул от него.
   — Почему вы вошли в бар?
   — Мне было любопытно. Я, знаете ли, всегда был любопытным. Прочитал, что парень, принимавший участие в ограблении Датури, проводил вечера в этом баре вместе со своим дружком, которого потом убрали…
   — С помощью этой «беретты»?
   — Покажите ее экспертам. Из этой я стрелял только в тире, и это было давно.
   — Итак, Капитан, вы бродите ночью из чистого любопытства. Позвольте вам не поверить.
   — Я всегда брожу ночами. Спросите моих друзей, тех, кто меня знает. Оставляю где-нибудь машину и хожу пешком. Мне нравится город, когда темно, пропорции вещей меняются. Даже люди в темноте меняются. Свет, тени, даже звуки — все меняется, все выглядит по-иному.
   — Капитан, у вас есть мотоцикл?
   — Есть, но я мало им пользуюсь. Только иногда, летом. В молодости увлекался, даже участвовал в соревнованиях.
   — Знаете гараж с мастерской в Лорентеджо?
   — Какой именно?
   — Немного не доезжая площади Фраттини.
   — Не уверен, но как-то я был в тех краях, искал бокс для Ренаты.
   "А он ловкий, — думал Амброзио, — не дает застать себя врасплох, ничего не отрицает полностью. Хороший лгун».
   — Почему вы спросили меня про мотоцикл?
   — Антонио Армадио… Наркоман, убитый на улице Таджура… Там после двух выстрелов был замечен мотоциклист в черной робе, который выскочил из тупиковой улочки и на большой скорости скрылся за площадью Триполи.
   — И вы подозреваете меня?
   — А почему бы нет?
   — Значит, потребуется адвокат, — вздохнул Де Пальма. Потом добавил:
   — Но почему, извините меня, вы занимаетесь этими отбросами каторги, вместо того чтобы искать виновных в смерти Этторе, убитого, как собака?
   — Вы знаете, где находится улица Таджура? В двух шагах от улицы Винкельман.
   — Что вы еще придумали?
   — Анжела носит цветы на место убийства.
   — Вам это кажется абсурдом? А мне нет. Она носит их на вокзал и на кладбище, на его могилу, я тоже там был, и что из этого?
   — Кто-то на вокзале снимает вазы и уносит цветы.
   — Это проклятое место, полное подонков. Нужно по-настоящему очистить его. Я знаю, как это сделать.
   — Как же?
   — Вы это тоже знаете. Нужны чистильщики. Если, синьор комиссар, у вас больше ко мне вопросов нет, честь имею…

Глава 10

   Клем Аббатанджело приветствовал комиссара как старого знакомого, выйдя из своего кабинета в гараже Лорентеджо. Он с улыбкой смотрел на Амброзио, Надю Широ и Де Пальма, который остановился у голубого «мерседеса», засунув руки в карманы пальто.
   — Мы пришли задать вам несколько вопросов. Утро было прохладное, ветреное, небо прозрачной голубизны.
   — Охотно отвечу.
   — Припомните последний вечер, когда Гаспаре ушел отсюда? Через несколько часов он был убит.
   — Конечно, помню. Утром по радио и услышал о несчастье.
   — Послушайте внимательно: в тот злополучный вечер Гаспаре просил у вас одолжить машину или фургончик? Он покачал головой:
   — Нет, вы бы нашли мою машину или фургон там, где его застрелили. Он просил машину, когда ездил в дискотеку.
   — Все ясно. Теперь скажите, синьор Аббатанджело, вы знаете Джорджио Де Пальма? Аббатанджело тронул пальцем усы.
   — Конечно, знаю. Капитан — один из моих клиентов. «А все-таки он мне солгал. Тонко, осторожно, но солгал. Зачем?» — подумал комиссар. Де Пальма подошел поближе.
   — Я здесь держу мотоцикл. Вообще-то я держу его в разных местах, поэтому так неопределенно ответил на ваш вопрос. В Милано-Сан-Феличе, например, особенно летом, или в боксе, где живу, на улице Бернини.
   — Извините, Капитан, не могу понять, почему этот мотоцикл… кстати, какой он модели?
   — «Гуцци-750».
   — Почему вы держите его так далеко от дома?
   — Осенью я одолжил его моей… одолжил Ренате Орландо.
   — Она любит ездить на мотоцикле?
   — Спросите у нее. У них с мужем был мотоцикл. «Судзуки».
   — Синьор Аббатанджело, вы можете сказать, когда мотоцикл Капитана не стоял в вашем гараже? В какие именно дни? Естественно, поточнее.
   Аббатанджело скрестил руки на груди, нахмурил брови, как будто производил какие-то подсчеты, потом вздохнул:
   — По правде говоря, это невозможно. Синьора пользуется им мало. В октябре или ноябре, когда была хорошая погода, два или три воскресенья, кажется. Или это было в субботу? Не знаю. Право, не знаю.
   — А в этом году, с января месяца? Подумайте хорошо.
   — По-моему, все время мотоцикл был здесь.
   — Однажды я брал его, кажется, в начале месяца. Его не было в гараже в тот вечер, синьор Аббатанджело.
   — Если вы так говорите… Во всяком случае, мотоцикл вернули скоро, я всегда видел его на своем месте.
   — Куда вы ездили в тот вечер, Капитан?
   — К одному приятелю, который намерен его купить.
   — Как зовут этого приятеля и где он живет? Де Пальма вынул руки из карманов пальто.
   — Его зовут Марио. Марио Фумагалли, живет на Корсике. Они пошли взглянуть на большой мотоцикл капитана.
   — Чем занимается этот ваш друг с Корсике?
   — Точнее, тот, кто собирается его купить, сын Марио.
   — Как его зовут?
   — Итало.
   — Его профессия, если не секрет.
   Капитан, казалось, растерялся. Он улыбнулся, но только губами, а его светлые глаза растерянно смотрели на радиатор белого «роллс-ройса», который поблескивал никелем в нескольких метрах от мотоцикла.
   — Он работает в одной похоронной конторе. Когда они вышли на улицу, солнце ярко освещало платаны вдоль тротуаров. Почки на них уже набухли, со дня на день они должны были распуститься. Машина Амброзио, за рулем которой сидела Надя, бежала между высоких домов, которые после дождя и тумана казались в своем однообразии почти праздничными; чистые стекла окон весело отражали солнечные лучи.
   Капитан выудил из кармана сигару, чиркнул зажигалкой.
   — Вы читали в газетах историю про чилийца, убитого отверткой возле вокзала?
   — Да, — ответил Амброзио.
   — Писали, что отвертка была брошена возле трупа. Догадываетесь, почему?
   — Думаю, что догадываюсь. Но если бы этот чилиец был убит определенными пулями, тогда…
   — А вы считаете, что наш мститель, если употребить ваш любимый термин, сменил оружие?
   — Думаю, что нет. И потом этим чилийцем занимаются другие. А я продолжаю поиски того, кто на протяжении месяца разрядил в четырех человек целую обойму.
   — Спасибо вам.
   — За что?
   — За сегодняшнюю ночь. Кажется, вы поняли, что я не имею никакого отношения к убийству грабителя.
   — Если бы вас не отпустил я, об этом позаботился бы утром заместитель прокурора. Вы это знаете, Капитан. Однако есть деталь, которую хочу подчеркнуть: сегодня у вас убедительного алиби на ночи убийств нет. Я убежден, что в скором времени и Прандини не сможет его доказать бесспорно.
   — И что это означает?
   — То, что я буду продолжать держать вас за горло. Надя обернулась к ним.
   — Сегодня утром цветы на стоянке еще были. — Она ловко выудила из сумочки и надела солнечные очки. Жест напомнил комиссару Эмануэлу. Почти все женщины вставляют в волосы дужки очков с каким-то трогательным детским выражением лица, это его всегда умиляло.
   — А как ты там оказалась?
   — Проходила мимо.
   Комиссар усомнился в этом, но выспрашивать подробности не было времени.
   — Я вызову в квестуру синьора Фумагалли, — сказал он Капитану.
   — Отлично. Он подтвердит мои слова.
   — Почему вы решили избавиться от своего мотоцикла?
   — Он требует ухода, а у меня уже не те годы. В крайнем случае Ренате я подарю не такой мощный.
   — А ваш друг Прандини тоже увлекается мотоциклами?
   — Спросите у него.
   — Вы часто встречаетесь?
   — Довольно часто. Мы члены одного клуба.
   — Какого направления?
   — Гимнастика, массаж, сауна.
   — Вы состоите в национальном клубе по стрельбе?
   — Состоял, потом бросил.
   — Капитан, кого вы защищаете?
   — Никого.
   — Почему не признаетесь, что знали Гаспаре, механика гаража, убитого на Мемориальном?
   — Потому что знаю только хозяина гаража. Да и то относительно. Ни имени, ни фамилии… И потом, я бываю там крайне редко. Этого паренька я не встречал, увидел его лишь на фотографиях в газетах.
   — Я убежден, что Гаспаре вас знал, слышал, кто вы. Недавно я предпочел отложить некоторые вопросы, потому что синьор Аббатанджело был целиком на вашей стороне.
   — Как вы можете говорить такое?
   — Позвольте закончить. Клем Аббатанджело был очень осторожен, отвечая на вопросы. Вот почему я снова вернусь к этому, когда соберу кое-какие дополнительные факты о нем. Увидите, скоро он будет куда охотнее помогать мне.
   — А Монашек? Вы знали Монашка? — Надя остановилась у светофора.
   — Я почти не хожу в церковь, синьорита. В кабинете Амброзио уже ожидал Марко Прандини с ежедневником в руках. Выглядел он занятым человеком, который вынужден тратить время из-за каприза придирчивого чиновника. Инспектор Де Лука взял на себя обязанность занимать его до приезда комиссара.
   Капитан приветствовал друга, широко раскинув руки и подняв глаза к потолку:
   — И где только не доводится встречаться!
   — Дорогой синьор Прандини, — начал Амброзио, опуская жалюзи, чтобы солнце, отражаясь от полированной столешницы, не слепило, — сначала мы выпьем по чашечке кофе. Правда, Надя? Затем поговорим о наших делах. Сегодня утром мы уже продвинулись на несколько шагов.
   Он сел, спрашивая себя, не является ли способность к декламации в самом деле наследственной, как некоторые утверждают. Разве его отец в молодости не читал со сцены «Как листья» и в судебном заседании не держал в напряжении присяжных и публику?
   Марко Прандини, сняв пальто и устроив его на кресле, присел, положил на колено ежедневник. Из чемоданчика достал книжку для записи телефонов в темно-вишневой кожаной обложке с золотым обрезом. Он показал ее комиссару.
   — Тут записано все, что я делал с первого января. Вы довольны?
   Амброзио взял записную книжку и положил перед собой. Надя вошла с бумажными чашечками кофе на пластмассовом подносе.
   — Ваш без сахара, комиссар, и ваш тоже, синьор Прандини. А вам, Капитан, сладкий.
   — У нее прекрасная память, — добродушно улыбнулся Прандини.
   Амброзио внимательно перелистал книжку, остановившись на последней неделе февраля.
   — Из записей следует, что в конце февраля вы были в Милане.
   — Продажа недвижимости на проспекте Венеции.
   — Ночевали на улице Капуччини?
   — Тильда вам скажет, мы даже ужинали вместе.
   — Дома?
   — Нет, в ресторане на Джирарросто. Вернулись около полуночи. На следующее утро я уехал в Брианцу. Это отмечено. У меня была встреча с президентом крупной мебельной фирмы. Все можно проверить.
   — Пока вы ужинали в ресторане, два парня еще были живы.
   — Когда в них стреляли?
   — После часу ночи.
   — Я уже спал, как ангел.
   — Но нет свидетелей, кроме жены.
   — Этого мало? Тильда не слепая и не глухая. Если бы я отлучился из дому, она бы заметила.
   — Она пила перед ужином, за ужином и перед сном.
   — Приехали! — он посмотрел на Надю. — Слышите, что говорит ваш начальник? У него против меня предубеждение. С таким подходом, даже если бы я предоставил документы на фирменных бланках за подписью нотариуса, он и их поставил бы под сомнение. Но где он видел человека, который даже под принуждением мог бы отметить черным по белому каждое свое движение? Если подвергать сомнению каждую деталь, то можно заявить, что я все это написал позже — и встречи, и номера телефонов. Но нет, комиссар, вы должны мне верить.
   — Неделю спустя вы были в Риме.
   — В министерстве. В записной книжке есть номер телефона одного из сотрудников, которого я знаю много лет. И вообще, комиссар, в таком духе бесполезно продолжать. У вас ко мне предубеждение только потому, что я ненавижу эту… эту философию подонства, которая проникла во все щели нашей жизни, и не скрываю своих убеждений.
   — Ваши алиби, как и алиби синьора Де Пальма, хрупки и обескураживающи. Есть места туманные, если не сказать темные, которые как раз припадают на дни, даже на часы преступлений. Один вопрос: вы увлекаетесь мотоциклом?
   — Когда-то нравилось. В Африке у меня был «гуцци». В Аргентине — «харлей-дэвидсон». Вы представляете меня на мотоцикле сейчас, в мои годы?
   — Синьор Де Пальма не моложе вас, но иногда катается. Не правда ли, Капитан?!
   — Я ведь уже сказал вам, что думаю продать его, — проворчал Де Пальма, отхлебывая кофе. — Нельзя в наши годы считать себя молодым петушком. Мало ли бодрящихся старичков, которые пытаются играть в теннис, а потом замертво падают на площадке! Я еще не выжил из ума.
   — Но почему вдруг такой резкий поворот к мотоциклам? — удивился Прандини.
   — Есть свидетель, видевший мотоциклиста сразу же после убийства наркомана. О мотоцикле говорила синьора Бьянкарди. Не исключено, что тот, кто застрелил автослесаря и тяжело ранил его товарища, тоже воспользовался мотоциклом, чтобы скрыться с места преступления.
   — Комиссар, удовлетворите мое любопытство: почему вы не захотели посмотреть книгу с записями вчера, у меня дома?
   — Потому что сегодня утром мне предстояла встреча, которая должна была внести ясность в ваше алиби и алиби синьора Де Пальма.
   — Вы интересный человек, комиссар, то отпускаете вожжи, то снова натягиваете. Однако, боюсь, что все это — пустое.
   — Пока не могу обвинять вас, но убежден, что вы и Капитан знаете об этих убийствах больше, чем хотите признать. Я вынужден буду запросить ордер на обыск в ваших домах. Скорее всего мы проделаем напрасную работу, но она убедит меня, что следы нужно искать в другом месте. Кстати, вчера вечером мы задержали синьора Де Пальма в баре, который посещает грабитель вдовы Датури. Капитан, вы еще не рассказали синьору Прандини об этом маленьком происшествии? Я так и думал. Знаете, чем он объяснил свое присутствие на площади Аркинто? Любопытством, Любопытный человек, который, представьте себе, тренируется в тире, имеет мотоцикл с мощным мотором, который ненавидит бездельников, жуликов, наркоманов и тому подобных.
   — Как и я. Хоть я и не такой любопытный, как он. Правда, дружище? — Прандини подмигнул Капитану и громко рассмеялся. Амброзио видел: следствие снова и снова заходит в ту пик. Правда ускользала от него. Может, привычка собирать всякие мелочи отдаляла его, как это часто случается, от самой сущности проблемы? Разноцветные стеклышки предположений рассыпались, перемешивались, никак не складывались в целостную картину.
   Отпустив Прандини и Капитана, он вспомнил Надино замечание о цветах на стоянке у вокзала.
   — Эти цветы в вазочке среди толчеи людей и машин меня поразили, я много думала о них, — сказала Надя. — Как Анжела любила его, как остро чувствует потерю… Букетик, словно зажженная свеча в церкви… Какая страшная трагедия, комиссар…
   Он посмотрел на девушку. Взволнованная, раскрасневшаяся, она нервно комкала концы желтого шарфа, наброшенного на плечи.
   — Я целую неделю наблюдала за стоянкой. Представьте положение этой женщины, комиссар. Каждый день цветы и вазочку воруют, может, бездомные, голодные бродяги. В конце концов их можно продать кому-нибудь из прохожих и выручить какие-то гроши на обед. И каждый день с маниакальным упорством она приносит новые. Не растут ли в ее душе ожесточение, ненависть ко всем людям? Не только к тем, кто убил Ринальди, но и к тем, кто оскверняет его память…