Глава сорок первая
Глава сорок вторая
Эпилог
После переезда Зины в душе Таисии Семеновны наступило некоторое облегчение. Она словно примирилась со всеми Боровицкими. Жизнь под одной крышей с золовкой для неё означала возвращение к прежнему ощущению домашнего покоя. Зина с ней, Желтовский оставил практику и уехал из Петербурга, убийца мужа бежала из-под стражи. Значит, она не будет претендовать на свои права, если таковые и были, не будет публичного процесса и громкого скандала. Ничего не будет, потому что ничего и не было. Безумный, больной старик все выдумал. В его голове все смешалось. Желтовский никогда прямо не говорил, что свидетельствовал в церкви брак Анатоля с этой авантюристкой Киреевой. А то, что он дрался на дуэли, говорит только о том, что он был сам в нее просто влюблен и завидовал Анатолю. Оба молодых человека влюбились в хорошенькую и неглупую гувернантку. У сына хозяев возник с нею роман, и быть может, этот роман зашел слишком далеко. Что ж, бывает, это удел многих горничных, гувернанток и воспитанниц. Наверное, Анатоль просто покаялся отцу в том, что соблазнил легкомысленную девицу, тот и погорячился, что, мол, жениться надо, как порядочному человеку. А уж через десять-то лет, да в его-то состоянии, что он мог толком вспомнить и рассказать? Да, все именно так и было.
Являлась ли странная горбунья именно бывшей гувернанткой? Бог её знает, теперь не разберешь. Да и какое это имеет значение, если драгоценного супруга уже не вернешь. Если она – убийца, а это именно она, сомнений нет, то Господь её уже покарал, наделив горбом, и еще покарает! А то обстоятельство, что она влюбилась в Анатоля, так это и не мудрено. Такой красавец, прелесть!
Таисия зажмурилась и вздохнула с улыбкой. В последнее время она вольно и невольно старалась вспоминать только хорошие, приятные стороны жизни с мужем. Она беспрестанно звала Зину, и они вместе предавались воспоминаниям. Зина чутко уловила, что от неё требуется, и выуживала из своей памяти только то, что было бы приятно слышать невестке. Забвению предались злые насмешки брата, его грубость, лень и ужасная боязнь отца. Обе женщины погружались в мир иллюзий, которые залечивали их душевные раны.
Зина, поселившись с Таисией и её детьми, первое время просто не выходила из детских комнат, хлопоча и заботясь о племянниках. Тем самым она заставляла себя отвлечься от горя и бесконечных дум о потерях. Обе молодые женщины постоянно всюду бывали вместе. Хоть они и были в трауре, они иногда наносили позволительные визиты и принимали знакомых. Окружающие только дивились, как горе соединило обеих, они совершенно сроднились, точно сестры!
Зина и Таисия и впрямь уподобились сестрам. Поначалу Таисия говорила о Зине – сестра моего мужа. А потом просто – сестра. Однажды, когда стояла осенняя петербургская слякоть и мороз окутал город, Таисия, разливая чай в столовой, спросила Зину:
– А что, Зинуля, ваша финская дача, продана или заложена? Я толком не помню, Полина Карповна говорила мне, но давно это было.
– Заложена-перезаложена. Мы ведь, как с папашей беда приключилась, как ты знаешь, уже не могли туда ездить. Но вроде там никто не жил все это время.
– Думается мне, что в Крым мы с тобой и детьми более не поедем. За границу – дети еще малы, хлопот не оберешься. Стало быть, надо обратно дачу откупить. Попрошу папеньку, он для меня ничего не пожалеет.
Сказано-сделано. В скором времени после разговора старый Гнедин явился навестить овдовевшую дочь и осиротевших внуков. Теперь он, единственный мужчина-родственник, опекавший несчастное семейство. Смерть зятя потрясла его. Нет, нельзя сказать, что действительный статский советник Гнедин души не чаял в покойном зяте. Он тащил его наверх, с места на место, с должности на должность ради дочери, ради её детей, которых становилось все больше и больше. И вот, поди же ты, помер! Как некстати! И что теперь прикажете делать? Дочь в самом соку, да кто же теперь её возьмет, с пятью-то детьми!
Старик ласково погладил дочь по круглой щечке:
– Ну, как ты нынче? Глядишь веселей.
– Лучше, папенька! На душе спокойней. Дети радуют, Зина помогает.
– Рад, рад. Вот и я к тебе с приятным известием. Поспешил сделать тебе и детушкам радость, выкупил дачу Боровицких. Так что принимай хозяйство.
– Ах, папенька! – Таисия бросилась отцу на шею. – Как я вам благодарна! Дорого обошлось?
– Полно! Не к чему тебе знать. Получай в память о муже.
Вскоре, когда погода чуть улучшилась, стало сухо и солнечно, Таисия решила навестить старый дом, нанять прислугу, чтобы к лету все было приготовлено и она могла бы переехать с детьми без помех. Она позвала с собой и Зину, полагая, что той будет приятно вновь оказаться в доме, где прошло её детство. Детей отправили в дом бабушки и дедушки Гнединых и пустились в путь.
Старый дом встретил их хмурым нежилым видом, охами и стонами половиц и лестниц, словно упреками, что так надолго его забыли. Нанятая для присмотра женщина-финнка успела только протопить несколько комнат да смахнуть пыль перед приездом новых-старых владельцев. Пока Таисия с видом хозяйки все осматривала да прикидывала, как надо все устроить и переустроить к лету, Зина с душевным трепетом обошла до боли знакомые места. Вся мебель стояла так же, как и раньше, ничего оказалось не тронуто. Её девичья комната. Боже ты мой, вещи, которые когда-то были ей так дороги, теперь лежали забытые. Куклы, книжки, ленты, засохшие цветы, всякая всячина, девичьи сокровища, сущая дребедень. Но как больно! Комната брата, спальня родителей. Почему-то особенно сильно её поразили узнаваемые и забытые запахи, оставшиеся тут навеки. Табака, духов, одежды и чего-то еще, невыразимого. Зина подавила тяжелый комок, подступивший к горлу. Комната гувернантки. Зина вздрогнула и поспешила вниз. Гостиная, где они собирались летними вечерами, столовая, где обедали и пили чай, а маменька сидела вот тут, на плетеном кресле, и дымился начищенный самовар… Папаша курил, пепел падал на скатерть, она его бранила… Зина заплакала.
Таисия деликатно обождала, пока Зина насытится прошлым и перейдет в столовую. Она не хотела мешать золовке предаваться воспоминаниям. Но ей не терпелось оказаться в комнате Анатолия. Она жаждала утвердиться в своих догадках. Прикрыв за собой дверь, Таисия огляделась и решительно направилась к небольшому изящному бюро. Без труда открыла все ящики и принялась перебирать бумаги. Вскоре ей попалась стопочка писем, перевязанная розовой ленточкой. Она узнала эту ленточку. Она потеряла её на этой даче, когда Гнедины приезжали сюда в то памятное лето, когда Анатолий сделал ей предложение и они стали женихом и невестой. И это её, Таисии, письма! Он сохранил и письма, и ленточку! И как после этого можно думать о том, что он её не любил, что он помышлял о другой женщине!
Трясущимися руками она развязала ленту и стала перебирать свои письма. Её пылкие чувства не угасли, её душа трепетала по-прежнему. Ничто не ушло, не стерлось, не погасло. Она все так же любила своего мужа, а он, она теперь в этом нисколько не сомневалась, любил только её. Милый, дорогой, единственный, прости, прости, что сомневалась, что поверила гнусным наветам!
Таисия смахнула невольные слезы. Но это были чистые слезы облегчения. Она сложила письма, аккуратно перевязала их ленточкой и, прежде, чем положить обратно в ящичек, провела в глубине рукой. Выпорхнула бумага. Таисия развернула её и прочитала.
Сия бумага свидетельствовала о заключении брака между потомственным дворянином Боровицким Анатолием Ефремовичем и девицей Киреевой Розалией Марковной.
Являлась ли странная горбунья именно бывшей гувернанткой? Бог её знает, теперь не разберешь. Да и какое это имеет значение, если драгоценного супруга уже не вернешь. Если она – убийца, а это именно она, сомнений нет, то Господь её уже покарал, наделив горбом, и еще покарает! А то обстоятельство, что она влюбилась в Анатоля, так это и не мудрено. Такой красавец, прелесть!
Таисия зажмурилась и вздохнула с улыбкой. В последнее время она вольно и невольно старалась вспоминать только хорошие, приятные стороны жизни с мужем. Она беспрестанно звала Зину, и они вместе предавались воспоминаниям. Зина чутко уловила, что от неё требуется, и выуживала из своей памяти только то, что было бы приятно слышать невестке. Забвению предались злые насмешки брата, его грубость, лень и ужасная боязнь отца. Обе женщины погружались в мир иллюзий, которые залечивали их душевные раны.
Зина, поселившись с Таисией и её детьми, первое время просто не выходила из детских комнат, хлопоча и заботясь о племянниках. Тем самым она заставляла себя отвлечься от горя и бесконечных дум о потерях. Обе молодые женщины постоянно всюду бывали вместе. Хоть они и были в трауре, они иногда наносили позволительные визиты и принимали знакомых. Окружающие только дивились, как горе соединило обеих, они совершенно сроднились, точно сестры!
Зина и Таисия и впрямь уподобились сестрам. Поначалу Таисия говорила о Зине – сестра моего мужа. А потом просто – сестра. Однажды, когда стояла осенняя петербургская слякоть и мороз окутал город, Таисия, разливая чай в столовой, спросила Зину:
– А что, Зинуля, ваша финская дача, продана или заложена? Я толком не помню, Полина Карповна говорила мне, но давно это было.
– Заложена-перезаложена. Мы ведь, как с папашей беда приключилась, как ты знаешь, уже не могли туда ездить. Но вроде там никто не жил все это время.
– Думается мне, что в Крым мы с тобой и детьми более не поедем. За границу – дети еще малы, хлопот не оберешься. Стало быть, надо обратно дачу откупить. Попрошу папеньку, он для меня ничего не пожалеет.
Сказано-сделано. В скором времени после разговора старый Гнедин явился навестить овдовевшую дочь и осиротевших внуков. Теперь он, единственный мужчина-родственник, опекавший несчастное семейство. Смерть зятя потрясла его. Нет, нельзя сказать, что действительный статский советник Гнедин души не чаял в покойном зяте. Он тащил его наверх, с места на место, с должности на должность ради дочери, ради её детей, которых становилось все больше и больше. И вот, поди же ты, помер! Как некстати! И что теперь прикажете делать? Дочь в самом соку, да кто же теперь её возьмет, с пятью-то детьми!
Старик ласково погладил дочь по круглой щечке:
– Ну, как ты нынче? Глядишь веселей.
– Лучше, папенька! На душе спокойней. Дети радуют, Зина помогает.
– Рад, рад. Вот и я к тебе с приятным известием. Поспешил сделать тебе и детушкам радость, выкупил дачу Боровицких. Так что принимай хозяйство.
– Ах, папенька! – Таисия бросилась отцу на шею. – Как я вам благодарна! Дорого обошлось?
– Полно! Не к чему тебе знать. Получай в память о муже.
Вскоре, когда погода чуть улучшилась, стало сухо и солнечно, Таисия решила навестить старый дом, нанять прислугу, чтобы к лету все было приготовлено и она могла бы переехать с детьми без помех. Она позвала с собой и Зину, полагая, что той будет приятно вновь оказаться в доме, где прошло её детство. Детей отправили в дом бабушки и дедушки Гнединых и пустились в путь.
Старый дом встретил их хмурым нежилым видом, охами и стонами половиц и лестниц, словно упреками, что так надолго его забыли. Нанятая для присмотра женщина-финнка успела только протопить несколько комнат да смахнуть пыль перед приездом новых-старых владельцев. Пока Таисия с видом хозяйки все осматривала да прикидывала, как надо все устроить и переустроить к лету, Зина с душевным трепетом обошла до боли знакомые места. Вся мебель стояла так же, как и раньше, ничего оказалось не тронуто. Её девичья комната. Боже ты мой, вещи, которые когда-то были ей так дороги, теперь лежали забытые. Куклы, книжки, ленты, засохшие цветы, всякая всячина, девичьи сокровища, сущая дребедень. Но как больно! Комната брата, спальня родителей. Почему-то особенно сильно её поразили узнаваемые и забытые запахи, оставшиеся тут навеки. Табака, духов, одежды и чего-то еще, невыразимого. Зина подавила тяжелый комок, подступивший к горлу. Комната гувернантки. Зина вздрогнула и поспешила вниз. Гостиная, где они собирались летними вечерами, столовая, где обедали и пили чай, а маменька сидела вот тут, на плетеном кресле, и дымился начищенный самовар… Папаша курил, пепел падал на скатерть, она его бранила… Зина заплакала.
Таисия деликатно обождала, пока Зина насытится прошлым и перейдет в столовую. Она не хотела мешать золовке предаваться воспоминаниям. Но ей не терпелось оказаться в комнате Анатолия. Она жаждала утвердиться в своих догадках. Прикрыв за собой дверь, Таисия огляделась и решительно направилась к небольшому изящному бюро. Без труда открыла все ящики и принялась перебирать бумаги. Вскоре ей попалась стопочка писем, перевязанная розовой ленточкой. Она узнала эту ленточку. Она потеряла её на этой даче, когда Гнедины приезжали сюда в то памятное лето, когда Анатолий сделал ей предложение и они стали женихом и невестой. И это её, Таисии, письма! Он сохранил и письма, и ленточку! И как после этого можно думать о том, что он её не любил, что он помышлял о другой женщине!
Трясущимися руками она развязала ленту и стала перебирать свои письма. Её пылкие чувства не угасли, её душа трепетала по-прежнему. Ничто не ушло, не стерлось, не погасло. Она все так же любила своего мужа, а он, она теперь в этом нисколько не сомневалась, любил только её. Милый, дорогой, единственный, прости, прости, что сомневалась, что поверила гнусным наветам!
Таисия смахнула невольные слезы. Но это были чистые слезы облегчения. Она сложила письма, аккуратно перевязала их ленточкой и, прежде, чем положить обратно в ящичек, провела в глубине рукой. Выпорхнула бумага. Таисия развернула её и прочитала.
Сия бумага свидетельствовала о заключении брака между потомственным дворянином Боровицким Анатолием Ефремовичем и девицей Киреевой Розалией Марковной.
Глава сорок вторая
Первым, кого увидел Сердюков на перроне по прибытии поезда, оказался его помощник Петушков. Молодой человек только что не прыгал от восторга и нетерпеливого желания как можно скорее отрапортовать начальнику о неслыханной удаче, которая его постигла в столь таинственном деле.
– Арестовали, арестовали голубушку! Сцапали! Никуда от нас не денешься! – ликовал юный сыщик, всем своим видом призывая торжествовать вместе с ним.
Сердюков сдержанно улыбнулся в ответ, а Желтовский и вовсе не был намерен разделять радость начинающего полицейского.
– И как же это вам удалось? – спросил Сердюков.
Петушков только и ждал этого вопроса, чтобы пуститься в подробнейшие описания своих действий. Он тщательно проинструктировал агентов и расставил их всюду, где только подсказывала ему фантазия и здравый смысл. Надежды, конечно, было мало, но вдруг! И надо же такому случиться, что снова в Александровскую больницу поступила подозрительная горбатая пациентка с эпилептическим припадком или вроде того. А там наш человек, и быстро – доклад.
– И как только она пришла в себя, самую малость, я её сразу и забрал оттуда, и под замок! – с радостным смехом сообщил Петушков.
– Несчастную больную женщину в тяжелом для неё состоянии стащили с больничной койки и затолкали в тюремную камеру, а теперь радуетесь? – зло заметил Желтовский.
– Помилуйте, – обиделся Петушков. – Вы уж нас, сударь, полицейских, и вовсе за людоедов почитаете. Нет, доложу я вам, не в тюремную камеру, а в тюремную больницу. А там за ней вполне пристойный и уход, и догляд.
– Да-с, тюремная больница – славное место для излечения сложнейших недугов, – саркастически заметил адвокат.
Петушков надулся и замолчал.
– Полно, господа, ссориться. Поедемте поскорее да посмотрим, что за жар-птицу изловил наш доблестный Петушков, – примирительным тоном предложил Сердюков.
Кликнули извозчика и поехали в молчании. Каждый молчал о своем. Петушков обиделся, Сердюков сомневался и насторожился, слишком подозрительно легким казался ему поворот дела. Сергей же весь похолодел внутри. Таинственная раздвоенность Лии-Розалии довела его до полного изнеможения. Он уже не понимал, что чувствует. Любовь перемешалась с раздражением и досадой, гнев с жалостью. Рассудочные мысли разбивались фантастическими предположениями. Эпилептические припадки или переселение душ? Сумасшедшая или ведьма? Его возлюбленная или ловкая мошенница? А может быть, все вместе?
– Господин следователь, – прервал Желтовский молчание, – Константин Митрофанович! Вы уже один раз проявили деликатность и благородство души, прошу вас снова о подобной услуге. Дозвольте мне первому войти и поговорить с… – он запнулся, – с арестанткой, прежде чем вы приступите к допросам. Прошу вас, для меня это вопрос чрезвычайной важности. Разрешите, умоляю! – и он прикоснулся к рукаву сюртука полицейского.
– Я полагаюсь на вашу порядочность, Сергей Вацлавович, и полагаю, что вы не используете это свидание во вред следствию!
– Клянусь вам! И благодарю вас! Вы снова спасаете меня, на этот раз от безумия.
Хмурый санитар отпер дверь тюремного лазарета и медленно пошел прочь по коридору. Сергей долго смотрел ему вслед, ожидая, пока не затихнут шаги. Глубоко вздохнул, перекрестился, на секунду зажмурился и приоткрыл дверь.
Его встретил едва уловимый запах можжевельника. Сердце отчаянно затрепыхалось в груди, мир снова перевернулся и расцвел всеми красками.
– Арестовали, арестовали голубушку! Сцапали! Никуда от нас не денешься! – ликовал юный сыщик, всем своим видом призывая торжествовать вместе с ним.
Сердюков сдержанно улыбнулся в ответ, а Желтовский и вовсе не был намерен разделять радость начинающего полицейского.
– И как же это вам удалось? – спросил Сердюков.
Петушков только и ждал этого вопроса, чтобы пуститься в подробнейшие описания своих действий. Он тщательно проинструктировал агентов и расставил их всюду, где только подсказывала ему фантазия и здравый смысл. Надежды, конечно, было мало, но вдруг! И надо же такому случиться, что снова в Александровскую больницу поступила подозрительная горбатая пациентка с эпилептическим припадком или вроде того. А там наш человек, и быстро – доклад.
– И как только она пришла в себя, самую малость, я её сразу и забрал оттуда, и под замок! – с радостным смехом сообщил Петушков.
– Несчастную больную женщину в тяжелом для неё состоянии стащили с больничной койки и затолкали в тюремную камеру, а теперь радуетесь? – зло заметил Желтовский.
– Помилуйте, – обиделся Петушков. – Вы уж нас, сударь, полицейских, и вовсе за людоедов почитаете. Нет, доложу я вам, не в тюремную камеру, а в тюремную больницу. А там за ней вполне пристойный и уход, и догляд.
– Да-с, тюремная больница – славное место для излечения сложнейших недугов, – саркастически заметил адвокат.
Петушков надулся и замолчал.
– Полно, господа, ссориться. Поедемте поскорее да посмотрим, что за жар-птицу изловил наш доблестный Петушков, – примирительным тоном предложил Сердюков.
Кликнули извозчика и поехали в молчании. Каждый молчал о своем. Петушков обиделся, Сердюков сомневался и насторожился, слишком подозрительно легким казался ему поворот дела. Сергей же весь похолодел внутри. Таинственная раздвоенность Лии-Розалии довела его до полного изнеможения. Он уже не понимал, что чувствует. Любовь перемешалась с раздражением и досадой, гнев с жалостью. Рассудочные мысли разбивались фантастическими предположениями. Эпилептические припадки или переселение душ? Сумасшедшая или ведьма? Его возлюбленная или ловкая мошенница? А может быть, все вместе?
– Господин следователь, – прервал Желтовский молчание, – Константин Митрофанович! Вы уже один раз проявили деликатность и благородство души, прошу вас снова о подобной услуге. Дозвольте мне первому войти и поговорить с… – он запнулся, – с арестанткой, прежде чем вы приступите к допросам. Прошу вас, для меня это вопрос чрезвычайной важности. Разрешите, умоляю! – и он прикоснулся к рукаву сюртука полицейского.
– Я полагаюсь на вашу порядочность, Сергей Вацлавович, и полагаю, что вы не используете это свидание во вред следствию!
– Клянусь вам! И благодарю вас! Вы снова спасаете меня, на этот раз от безумия.
Хмурый санитар отпер дверь тюремного лазарета и медленно пошел прочь по коридору. Сергей долго смотрел ему вслед, ожидая, пока не затихнут шаги. Глубоко вздохнул, перекрестился, на секунду зажмурился и приоткрыл дверь.
Его встретил едва уловимый запах можжевельника. Сердце отчаянно затрепыхалось в груди, мир снова перевернулся и расцвел всеми красками.
Эпилог
«Петербургский листок» зимой 189… года сообщал о прелюбопытнейшем процессе в Окружном суде. Слушалось дело о таинственных обстоятельствах смерти чиновника Боровицкого, умершего в грязелечебнице в Крыму. Обвиняемую в убийстве горбунью Лию Гирей, сообщала газета, защищал адвокат Маклаков. Однако сведущие люди точно знали, что весь процесс готовил сам Желтовский, но по непонятным причинам в последний момент уступил ведение дела своему помощнику, впрочем, подающему надежды. Видимо, причины этого носили глубоко этический характер, так как, по сведениям газеты, покойный приходился дальним родственником известного адвоката. Защитник Маклаков убеждал присяжных, что подсудимая – безнадежно больная женщина. Её рассудок затемнен страданием, вызванным уродством – горбом и эпилептическими припадками. Она живет в иллюзорном мире, полном фантазий, иногда бредовых и опасных. Видимо, в подобном состоянии она и совершила свое злодеяние. Доводы адвоката находили подтверждение в речах самой подсудимой. То она принималась рассуждать о возможности свободного перемещения некоторых душ, а также возможности попеременного пребывания означенной души в совершенно разных телах. Что ж, иронично замечает газета, оставим сии рассуждения для тех наших читателей, которые знакомы с восточными философиями, индийскими верованиями и прочими премудростями, к российской действительности плохо применимыми. Скорее, вслед за присяжными и судом, прислушаемся к доводам специалиста по психиатрии. Затем подсудимая утверждала, что её имя Киреева Розалия Марковна и она служила в доме Боровицких гувернанткой. Также она заявляла, что являлась тайной женой покойного, что и вовсе представляется смехотворным, и более того, абсурдным. Призванная в свидетели по делу Зинаида Боровицкая, сестра покойного, которую якобы в юности воспитывала обвиняемая, её напрочь не признала. Присяжные вынесли приговор: «виновна, но подлежит снисхождению», после чего злополучную горбунью отправили в больницу Николая Угодника для умалишенных. Далее газета продолжала:
«Адвокат Сергей Желтовский, по некоторым сведениям, вернулся после лечения в Крыму в крайне подавленном и болезненном состоянии. Из чего можно сделать вывод, что тамошний климат и лечебницы не пошли ему на пользу. И это весьма печальное обстоятельство, которое еще раз убеждает нас и наших читателей в том, насколько наше российское курортное лечение уступает заграничному. Вот где непаханое поле для истинных патриотов, пекущихся о здоровье соотечественников! Вот объект для трудов и заботы земств!
А что до прославленного адвоката, так тут надо заметить, что он уехал с матерью из Петербурга сначала в Варшаву, а оттуда в Швейцарию для поправки пошатнувшегося здоровья. Будем уповать, что альпийский горный воздух и материнская любовь исцелят все хвори, утолят все печали».
18 июля 2003 года.
Сенека
«Адвокат Сергей Желтовский, по некоторым сведениям, вернулся после лечения в Крыму в крайне подавленном и болезненном состоянии. Из чего можно сделать вывод, что тамошний климат и лечебницы не пошли ему на пользу. И это весьма печальное обстоятельство, которое еще раз убеждает нас и наших читателей в том, насколько наше российское курортное лечение уступает заграничному. Вот где непаханое поле для истинных патриотов, пекущихся о здоровье соотечественников! Вот объект для трудов и заботы земств!
А что до прославленного адвоката, так тут надо заметить, что он уехал с матерью из Петербурга сначала в Варшаву, а оттуда в Швейцарию для поправки пошатнувшегося здоровья. Будем уповать, что альпийский горный воздух и материнская любовь исцелят все хвори, утолят все печали».
18 июля 2003 года.
Сенека