Однажды, когда Желтовский был у себя дома и собирался навестить Матильду, горничная принесла ему письмо. В первый момент он подумал, что из Варшавы от матери, и уже приготовился к материнскому нравоучению. Но конверт оказался подписан незнакомой рукой. Он вскрыл его и обомлел. Полина Карповна, Зинаида Ефремовна, Таисия Семеновна, Ефрем Нестерович Боровицкие с прискорбием сообщали о скоропостижной смерти своего единственного сына, брата и мужа Анатолия Ефремовича. Похороны состоятся… Сережа долго держал письмо и смотрел в окно. А за окном шумел водопад Иматранкоски.
Глава двадцать вторая
Глава двадцать третья
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
Глава двадцать вторая
Желтовский в церкви на панихиде никак не мог заставить себя молиться и слушать божественное, трогательное пение хора. Глубокой печали о кончине некогда доброго товарища и кузена он не испытывал. Ненависти к бывшему сопернику и негодяю тоже. Они не виделись все эти годы. Но Сережа знал, что Боровицкий все же женился на Гнединой. Расторгал ли он прежний брак или просто скрыл его, Сережа не знал, да и знать не хотел. Он обещал Розалии, что будет хранить её тайну. Если бы она объявилась и потребовала разбирательства, Желтовский без колебания известил бы весь мир о том, что Анатолий нарушил законы божеские и государственные.
Сережа снова вспомнил дуэль, и рука невольно ответила давней болью. И вот теперь противник там, в закрытом цинковом гробу. А вокруг него убитая горем родня. Желтовский при встрече с трудом узнал Полину Карповну. Она постарела и изменилась до неузнаваемости. Из прежней элегантной и самоуверенной дамы она превратилась в замученную старуху.
– Вот, голубчик, что годы-то делают, – сокрушенно вздохнула она, поймав взгляд Сергея, – и ведь все эти годы я при нем. При муже моем Ефреме Нестеровиче. Неотступно, голубчик, неотступно. Ведь он так и лежит пластом, прости Господи, точно бревно!
Она всплакнула и вытерла слезу.
– Не говорит, не встает, ничего не соображает. И так десять лет, десять лет! Одно хорошо, он никогда не узнает, что сын его ушел раньше него самого! – и несчастная зарыдала.
Зинаида Ефремовна из угловатого подростка превратилась в барышню, которая могла бы быть привлекательной, если бы не надменное выражение лица. А постоянный поиск женихов усугублял тоску и раздражение, неминуемо проступавших на её физиономии.
– Вы стали совсем взрослая, – сказал Желтовский после обязательных соболезнований, – взрослая красивая барышня, – слукавил Сергей.
Зина только скривилась в ответ. Она знала, что слова кузена – лишь дань любезностям.
Желтовский подобающим образом выразил свое сострадание вдове и несчастным осиротевшим детям, вид которых его тронул до глубины души. Таисия Семеновна осталась в его памяти милой юной девушкой с кудряшками. Он и лица-то её толком не запомнил, одни кудряшки. Теперь же одни слезы и горе, да черная вуаль.
На кладбище гулял ветер, разносил последние слова священника, запах паникадила, звук падающей на крышку гроба земли. Желтовский разглядывал присутствующих. Среди одетых в траур родственников и сослуживцев покойного адвокат обратил внимание на высокого белобрысого мужчину в узком сюртуке, стоявшего поодаль и занимавшегося тем же, что и Сергей. Они встретились взорами и тотчас же отвели глаза. Желтовскому стало не по себе. Незнакомый господин подспудно внушал ему чувство тревоги.
После похорон присутствующие двинулись в дом покойного на поминки. Сергей хотел откланяться, но Зина цепко ухватилась за его локоть.
– Прошу вас, останьтесь! Неужели вы все еще держите зло на бедного Анатолия? Неужели его скоропостижная кончина не примирит вас?
– Полно, Зинаида Ефремовна! Думать так – это ребячество! Что было, то было. Царство небесное Анатолию! – и он искренне перекрестился.
– А ведь вы знаете, брат не просто умер, его убили! – прошептала Зина и заглянула в глаза адвокату.
– Не может быть! – отшатнулся Желтовский. – кому надобно было убивать чиновника средней руки, отца пятерых детей?
– И ведь вы знаете, знаете человека, который мог ненавидеть Толеньку так, что мог даже убить! – продолжала Зина, не выпуская локтя собеседника.
Они остановились у ограды кладбища. Пришедшие на похороны разъезжались, кто в своих экипажах, кто на извозчиках. Сергей поискал глазами извозчика, которому приказал дожидаться.
– Не имею ни малейшего представления, сударыня, на кого вы намекаете, – сухо ответил Желтовский.
– Вы сами понимаете, что я говорю о нашей гувернантке, – Зина отступила на шаг.
– Розалия Марковна! – изумился Сергей. – Она здесь, в Петербурге?
– Возможно, – последовал загадочный ответ, и в этот момент к собеседникам подошел высокий незнакомец.
– Следователь полиции Константин Митрофанович Сердюков, – представился он Желтовскому, приподняв шляпу.
Тот слегка поклонился и тоже представился в ответ.
– Господин адвокат, я веду следствие об убийстве господина Боровицкого. И на данном этапе я беседую со всеми людьми, с которыми покойного сводила судьба. Не соблаговолите ли и вы, сударь, ответить на некоторые мои вопросы?
– А! – кивнул головой адвокат. – вас уже уведомили о так называемой дуэли? Уж не полагаете ли вы, что я через десять лет решил все же застрелить своего противника?
– Не сомневаюсь, что вы этого не делали, тем более что покойный принял смерть иным, весьма странным, способом. Впрочем, быть может, мы побеседуем в иной обстановке?
– Стало быть, по вашим словам выходит, что госпожа Киреева находится в Петербурге? – Желтовский нервно потер руки, сидя напротив следователя в его длинном, узком, как гроб, кабинете.
– Или женщина, чрезвычайно на неё похожая, – уточнил следователь. В том-то и сложность, что надо опознать эту женщину, удостоверить её личность при помощи людей, которые в свое время хорошо знали Кирееву. Поэтому я и пригласил вас, сударь.
– А прочие члены семьи Боровицких её узнали?
– Зина утверждает, что это она. А Полину Карповну я еще не приглашал, решил дождаться похорон и тогда уж. Ведь еще и ваша матушка хорошо знала подозреваемую?
– Помилуйте, – возмутился Желтовский, – неужели мою мать для этого надо вызывать из Варшавы? Вполне достаточно, если я сам её узнаю! Вполне достаточно! – добавил он запальчиво.
– Прошу вас, господин Желтовский! Не нужно сердиться и нервничать. Сейчас приведут подозреваемую, и я попрошу вас поговорить с ней и сделать свои выводы.
Следователь отдал распоряжение конвою, и повисло молчаливое ожидание. Сергей с трудом сидел на колченогом стуле. Неужели сейчас появится Розалия? Здесь? В кабинете полицейского следователя? Неужели он наконец встретится с ней после стольких лет ожидания? Подозреваемая? Убийца? Для Сергея это не имело никакого значения. Ведь он теперь адвокат. Да он горы свернет, чтобы вытащить её из тюрьмы! Только бы это и впрямь была Розалия!
Послышались шаги, дверь отворилась. Желтовский от волнения на миг прикрыл глаза, у него перехватило дыхание.
Сережа снова вспомнил дуэль, и рука невольно ответила давней болью. И вот теперь противник там, в закрытом цинковом гробу. А вокруг него убитая горем родня. Желтовский при встрече с трудом узнал Полину Карповну. Она постарела и изменилась до неузнаваемости. Из прежней элегантной и самоуверенной дамы она превратилась в замученную старуху.
– Вот, голубчик, что годы-то делают, – сокрушенно вздохнула она, поймав взгляд Сергея, – и ведь все эти годы я при нем. При муже моем Ефреме Нестеровиче. Неотступно, голубчик, неотступно. Ведь он так и лежит пластом, прости Господи, точно бревно!
Она всплакнула и вытерла слезу.
– Не говорит, не встает, ничего не соображает. И так десять лет, десять лет! Одно хорошо, он никогда не узнает, что сын его ушел раньше него самого! – и несчастная зарыдала.
Зинаида Ефремовна из угловатого подростка превратилась в барышню, которая могла бы быть привлекательной, если бы не надменное выражение лица. А постоянный поиск женихов усугублял тоску и раздражение, неминуемо проступавших на её физиономии.
– Вы стали совсем взрослая, – сказал Желтовский после обязательных соболезнований, – взрослая красивая барышня, – слукавил Сергей.
Зина только скривилась в ответ. Она знала, что слова кузена – лишь дань любезностям.
Желтовский подобающим образом выразил свое сострадание вдове и несчастным осиротевшим детям, вид которых его тронул до глубины души. Таисия Семеновна осталась в его памяти милой юной девушкой с кудряшками. Он и лица-то её толком не запомнил, одни кудряшки. Теперь же одни слезы и горе, да черная вуаль.
На кладбище гулял ветер, разносил последние слова священника, запах паникадила, звук падающей на крышку гроба земли. Желтовский разглядывал присутствующих. Среди одетых в траур родственников и сослуживцев покойного адвокат обратил внимание на высокого белобрысого мужчину в узком сюртуке, стоявшего поодаль и занимавшегося тем же, что и Сергей. Они встретились взорами и тотчас же отвели глаза. Желтовскому стало не по себе. Незнакомый господин подспудно внушал ему чувство тревоги.
После похорон присутствующие двинулись в дом покойного на поминки. Сергей хотел откланяться, но Зина цепко ухватилась за его локоть.
– Прошу вас, останьтесь! Неужели вы все еще держите зло на бедного Анатолия? Неужели его скоропостижная кончина не примирит вас?
– Полно, Зинаида Ефремовна! Думать так – это ребячество! Что было, то было. Царство небесное Анатолию! – и он искренне перекрестился.
– А ведь вы знаете, брат не просто умер, его убили! – прошептала Зина и заглянула в глаза адвокату.
– Не может быть! – отшатнулся Желтовский. – кому надобно было убивать чиновника средней руки, отца пятерых детей?
– И ведь вы знаете, знаете человека, который мог ненавидеть Толеньку так, что мог даже убить! – продолжала Зина, не выпуская локтя собеседника.
Они остановились у ограды кладбища. Пришедшие на похороны разъезжались, кто в своих экипажах, кто на извозчиках. Сергей поискал глазами извозчика, которому приказал дожидаться.
– Не имею ни малейшего представления, сударыня, на кого вы намекаете, – сухо ответил Желтовский.
– Вы сами понимаете, что я говорю о нашей гувернантке, – Зина отступила на шаг.
– Розалия Марковна! – изумился Сергей. – Она здесь, в Петербурге?
– Возможно, – последовал загадочный ответ, и в этот момент к собеседникам подошел высокий незнакомец.
– Следователь полиции Константин Митрофанович Сердюков, – представился он Желтовскому, приподняв шляпу.
Тот слегка поклонился и тоже представился в ответ.
– Господин адвокат, я веду следствие об убийстве господина Боровицкого. И на данном этапе я беседую со всеми людьми, с которыми покойного сводила судьба. Не соблаговолите ли и вы, сударь, ответить на некоторые мои вопросы?
– А! – кивнул головой адвокат. – вас уже уведомили о так называемой дуэли? Уж не полагаете ли вы, что я через десять лет решил все же застрелить своего противника?
– Не сомневаюсь, что вы этого не делали, тем более что покойный принял смерть иным, весьма странным, способом. Впрочем, быть может, мы побеседуем в иной обстановке?
– Стало быть, по вашим словам выходит, что госпожа Киреева находится в Петербурге? – Желтовский нервно потер руки, сидя напротив следователя в его длинном, узком, как гроб, кабинете.
– Или женщина, чрезвычайно на неё похожая, – уточнил следователь. В том-то и сложность, что надо опознать эту женщину, удостоверить её личность при помощи людей, которые в свое время хорошо знали Кирееву. Поэтому я и пригласил вас, сударь.
– А прочие члены семьи Боровицких её узнали?
– Зина утверждает, что это она. А Полину Карповну я еще не приглашал, решил дождаться похорон и тогда уж. Ведь еще и ваша матушка хорошо знала подозреваемую?
– Помилуйте, – возмутился Желтовский, – неужели мою мать для этого надо вызывать из Варшавы? Вполне достаточно, если я сам её узнаю! Вполне достаточно! – добавил он запальчиво.
– Прошу вас, господин Желтовский! Не нужно сердиться и нервничать. Сейчас приведут подозреваемую, и я попрошу вас поговорить с ней и сделать свои выводы.
Следователь отдал распоряжение конвою, и повисло молчаливое ожидание. Сергей с трудом сидел на колченогом стуле. Неужели сейчас появится Розалия? Здесь? В кабинете полицейского следователя? Неужели он наконец встретится с ней после стольких лет ожидания? Подозреваемая? Убийца? Для Сергея это не имело никакого значения. Ведь он теперь адвокат. Да он горы свернет, чтобы вытащить её из тюрьмы! Только бы это и впрямь была Розалия!
Послышались шаги, дверь отворилась. Желтовский от волнения на миг прикрыл глаза, у него перехватило дыхание.
Глава двадцать третья
Полина Карповна пребывала в глубочайшем унынии и тоске. Её душа никак не могла примириться с мыслью о безвременной кончине ненаглядного сыночка. Она без конца принималась плакать и стенать. Посидит, поплачет, повздыхает и дальше принимается за домашние хлопоты. Закрутится, уйдет в заботы и вроде как забудет. А потом как присядет, и снова слезы рекой. Нынешняя жизнь Боровицкой состояла из бесконечной череды забот вокруг живого, но неподвижного тела супруга. Уже прошло десять лет после того страшного дня, когда бравый и крепкий полковник в одно мгновение превратился в совершенную развалину, в бревно с глазами, как она про себя его называла. Полина Карповна, Зина и прислуга постепенно приноровились к новому состоянию Ефрема Нестеровича и уже и не вспоминали о былых временах, когда он гарцевал на горячем коне и отплясывал мазурку до утра.
Вот и нынче наступил очередной банный день. Крепкий здоровый лакей, камердинер, горничная помогали хозяйке поднять неподвижное тело, погрузить его в ванну, да так, чтобы не захлебнулся. Да не ушибить. Помыть, переодеть и снова положить на кровать, высокие спинки которой и определяли для Боровицкого границы его нынешнего мира. На все это уходил почти целый день. Полина Карповна начинала нервничать еще за несколько дней до мытья мужа. А вдруг как простудится? А если упадет да ушибется?
– Чай, хуже нынешнего не будет, – прогудел как-то в ответ на стенания хозяйки камердинер. – И то, прости господи, это не жизнь! Вон, собака и то больше него теперь понимает!
– Что ты, дурень, несешь! Это твой господин, потомственный дворянин! А что с ним такое приключилось, так, значит, господу так угодно испытывать его и нас! На веру и терпение! Жизнь, она всякая святая! И такая жизнь тоже Господня воля!
– Конечно, на все воля Господня! – согласился камердинер. – А то, что терпения надо много, так уж тут вы, барыня, правы. Много терпения надо, и сколько еще понадобится!
Сколько еще понадобится? Этот вопрос она сама себе задавала каждый день. И каждый день она думала, а вдруг ЭТО произойдет именно сегодня. Она придет к нему утром, а он уже не дышит. И все, конец мучениям! Она вздрагивала от своих греховных мыслей, пугалась, крестилась и, отогнав их прочь, с еще большим старанием ухаживала за супругом. При этом, проходя мимо зеркала, Боровицкая с ужасом понимала, что ей уже незачем мечтать о свободе. Разорвав жертвенные путы, она не обретет уже ничего, кроме горькой одинокой старости. Дочь, старая дева, злая и истеричная, будет есть её поедом и тем самым отомстит за то, что мать всю жизнь предпочитала сына. А сынок-то взял и покинул её навеки!
Обуреваемая грустными размышлениями, Полина Карповна вошла к мужу и стала готовить его к мытью. Сняла одеяло, расстегнула пуговицы на рубашке. Ефрем Нестерович глядел в потолок. Взор его ничего не выражал.
– Ох, Ефремушка, если бы ты знал о нашем горе! Если бы ты знал! Я тебе прямо завидую, твое сердце не ведает боли. А мое-то как стонет, как стонет! – и она снова заскулила как старая собака около хозяина.
Явилась прислуга. Хозяйка поспешно утерла слезы, и все принялись за дело. Бледное морщинистое тело погрузили в ванну с горячей водой и намылили хорошенько. Поначалу Полина Карповна ужасно стеснялась глядеть на голое тело супруга при посторонних, а потом уж и к этому привыкла. Боровицкая приготовила большую махровую простыню, чтобы заворачивать в неё больного, горничная стелила свежую постель, а лакей с камердинером вытаскивали хозяина из ванны. И в тот миг, когда они попытались половчее уложить его на кровать, мокрое тело выскользнуло из их рук и тяжело рухнуло на пол ванны. Боровицкий упал лицом вниз, тяжело стукнувшись лбом о пол.
– А-а! – ужасным голосом закричала Полина Карповна.
Она замерла с простыней в руках, не в силах подойти к мужу.
– Че-р-т, че-рт-по-бе-ри, – раздалось снизу.
Горничная охнула и села на кровать хозяина. Лакей и камердинер схватили Боровицкого под мышки и перевернули его лицом вверх.
– Бо-лва-ны, – медленно, но вполне членораздельно произнес Боровицкий. – За-ши-бся! – и он с трудом пошевелил неподвижной до этого мига рукой и попытался поднести её ко лбу, на котором прямо на глазах выросла огромная шишка.
У Полины Карповны закатились глаза, и она неспешно сползла на пол рядом с супругом.
Когда она очнулась, в комнате уже находилась Зина, которая причитала, охала, плакала и смеялась одновременно. Ефрема Нестеровича одели и благополучно водрузили снова на кровать. Он тихонько шевелил руками и глядел во все стороны, словно впервые белый свет увидел.
– Услышал, услышал Бог мои молитвы, – пролепетала несчастная жена и бросилась на грудь супругу. – Уж мы и не чаяли, не чаяли, что ты поправишься, сокол ты мой!
– Да уж! Со-ко-лик! Курица ощи-пан-ная веселей глядит! – прошепелявил Боровицкий.
– Узнаю моего мужа! – радостно всплеснула руками Полина Карповна, еще не веря собственным глазам и ушам.
– А я вот пло-хо приз-наю всех, за-па-мя-товал.
– Папочка, я Зина, твоя дочка! Ты не узнал меня? – Зина поцеловала руку отца и нежно поднесла её к своему лицу. – Ведь ты так десять лет пролежал!
– Боже! – Боровицкий прикрыл глаза. – Не по-нять мне сей-час, не оси-лю.
Ефрем Нестерович некоторое время находился с закрытыми глазами. Слюна тонкой струйкой стекала по уголку искривленного рта. Жена, дочь, прислуга замерли вокруг постели в благоговейном молчании, переживая чудо, свершившееся на их глазах.
– Анатолий где? – вдруг резко и уже почти членораздельно спросил полковник.
Все вздрогнули. Полина Карповна подскочила, всплеснула руками и приготовилась стенать.
– Он уехал, папенька. Далеко уехал, за границу, по службе. Не скоро будет, – вдруг выпалила Зина.
– А! Стало быть, дела его хорошо? Остепенился? Человеком стал? Где жена его? – приободрился полковник.
– Дома, с детками, – пролепетала Полина Карповна, не зная, что дальше врать.
– Стало быть, и внуки есть! Славно! Видеть их хочу всех, прикажите, пусть тотчас же будут. Не всякий раз дед с того света возвращается! Да еще, может, и ненадолго!
Полковник заулыбался и снова устало прикрыл глаза. Полина Карповна, сама не своя от случившегося, вытолкала дочь в соседнюю комнату.
– Вот чудо! Чудо! Помогли мои молитвы! – она замахала руками, как наседка крыльями.
– Да не молитвы ваши, а шишка на лбу! Знали бы, что такой способ лечения есть, так давно бы надо было его об пол стукнуть, – воскликнула Зина.
– Ну уж, не знаю, – с сомнением протянула Боровицкая.
– Только что мы теперь ему о Толеньке-то скажем?
– Ничего не скажем, пусть пока не знает, а то ему опять плохо сделается. Ну а если все опять вернется к прежнему, так и зачем его расстраивать? Пусть остается в неведении. И Таисию предупредим, и детей, чтобы не говорили лишнего дедушке, не беспокоили его, – уверенным голосом произнесла Зина. Мать покачала головой, но спорить не стала.
Таисия Семеновна соскочила с извозчика и почти бегом поднялась в квартиру Боровицких. Она с трудом поняла, что ей нетвердой рукой написала свекровь в записке, принесенной посыльным. Не верилось, что после стольких лет к парализованному могла вернуться речь и сознание! Она почти не знала свекра, не успела его узнать до болезни и понять. Для неё он был неведом. Неподвижно лежащий парализованный человек. Что ж, Господь распорядился своеобразно. Отобрал сына, вернул семье отца. Её предупредили, чтобы она не проговорилась о смерти Анатолия.
Молодая женщина с волнением нажала на звонок и подняла траурную вуаль. Её впустила горничная. При виде молодой барыни горничная заохала и принялась взахлеб рассказывать подробности чудесного исцеления хозяина.
– Голый, скользкий, вот и выронили его. Выронили, а он возьми да и лбом об пол! Да как закричит, заругается!
– Надо же! Прямо чудеса! – Таисия с недоверием покачала головой и постучалась. Она приготовилась вежливо улыбаться и радоваться вместе со всеми, снисходительно выслушивать лепет больного старика.
Кабы знать иногда, к чему могут привести речи иных людей!
Взор Ефрема Нестеровича при виде вошедшей выразил необычайное изумление. Он нахмурил лоб, скривился. Слабые руки беспомощно задвигались по одеялу.
– Что ты, Ефрем Нестерович? – испугалась Полина Карповна.
– Папа, ты не только меня не узнал, но и Таисию, жену Толеньки, – проворковала Зина.
– Та-иси-ю уз-нал, – от волнения старик снова стал говорить с трудом. – А где же пре-жня-я жена? Уме-рла, или Ана-толий развелся с ней?
– Какая жена? – звонким от изумления голосом вскрикнула Таисия, которая даже еще и не успела присесть, так и стояла около кровати больного.
– Не пом-ню, как зва-ли… цветок… Горни-чная… Где она, куда поде-ва-лась?
– Розалия?! – ахнули в один голос Полина Карповна и Зина.
– Какая жена? Что вы все такое несете! – Таисия с силой тряхнула спинку кровати полковника.
Зина в ужасе схватилась за голову, а Полина Карповна, прикрыв рот рукой, смотрела на мужа и думала:
«Лучше бы ты оставался бревном бессловесным!»
Вот и нынче наступил очередной банный день. Крепкий здоровый лакей, камердинер, горничная помогали хозяйке поднять неподвижное тело, погрузить его в ванну, да так, чтобы не захлебнулся. Да не ушибить. Помыть, переодеть и снова положить на кровать, высокие спинки которой и определяли для Боровицкого границы его нынешнего мира. На все это уходил почти целый день. Полина Карповна начинала нервничать еще за несколько дней до мытья мужа. А вдруг как простудится? А если упадет да ушибется?
– Чай, хуже нынешнего не будет, – прогудел как-то в ответ на стенания хозяйки камердинер. – И то, прости господи, это не жизнь! Вон, собака и то больше него теперь понимает!
– Что ты, дурень, несешь! Это твой господин, потомственный дворянин! А что с ним такое приключилось, так, значит, господу так угодно испытывать его и нас! На веру и терпение! Жизнь, она всякая святая! И такая жизнь тоже Господня воля!
– Конечно, на все воля Господня! – согласился камердинер. – А то, что терпения надо много, так уж тут вы, барыня, правы. Много терпения надо, и сколько еще понадобится!
Сколько еще понадобится? Этот вопрос она сама себе задавала каждый день. И каждый день она думала, а вдруг ЭТО произойдет именно сегодня. Она придет к нему утром, а он уже не дышит. И все, конец мучениям! Она вздрагивала от своих греховных мыслей, пугалась, крестилась и, отогнав их прочь, с еще большим старанием ухаживала за супругом. При этом, проходя мимо зеркала, Боровицкая с ужасом понимала, что ей уже незачем мечтать о свободе. Разорвав жертвенные путы, она не обретет уже ничего, кроме горькой одинокой старости. Дочь, старая дева, злая и истеричная, будет есть её поедом и тем самым отомстит за то, что мать всю жизнь предпочитала сына. А сынок-то взял и покинул её навеки!
Обуреваемая грустными размышлениями, Полина Карповна вошла к мужу и стала готовить его к мытью. Сняла одеяло, расстегнула пуговицы на рубашке. Ефрем Нестерович глядел в потолок. Взор его ничего не выражал.
– Ох, Ефремушка, если бы ты знал о нашем горе! Если бы ты знал! Я тебе прямо завидую, твое сердце не ведает боли. А мое-то как стонет, как стонет! – и она снова заскулила как старая собака около хозяина.
Явилась прислуга. Хозяйка поспешно утерла слезы, и все принялись за дело. Бледное морщинистое тело погрузили в ванну с горячей водой и намылили хорошенько. Поначалу Полина Карповна ужасно стеснялась глядеть на голое тело супруга при посторонних, а потом уж и к этому привыкла. Боровицкая приготовила большую махровую простыню, чтобы заворачивать в неё больного, горничная стелила свежую постель, а лакей с камердинером вытаскивали хозяина из ванны. И в тот миг, когда они попытались половчее уложить его на кровать, мокрое тело выскользнуло из их рук и тяжело рухнуло на пол ванны. Боровицкий упал лицом вниз, тяжело стукнувшись лбом о пол.
– А-а! – ужасным голосом закричала Полина Карповна.
Она замерла с простыней в руках, не в силах подойти к мужу.
– Че-р-т, че-рт-по-бе-ри, – раздалось снизу.
Горничная охнула и села на кровать хозяина. Лакей и камердинер схватили Боровицкого под мышки и перевернули его лицом вверх.
– Бо-лва-ны, – медленно, но вполне членораздельно произнес Боровицкий. – За-ши-бся! – и он с трудом пошевелил неподвижной до этого мига рукой и попытался поднести её ко лбу, на котором прямо на глазах выросла огромная шишка.
У Полины Карповны закатились глаза, и она неспешно сползла на пол рядом с супругом.
Когда она очнулась, в комнате уже находилась Зина, которая причитала, охала, плакала и смеялась одновременно. Ефрема Нестеровича одели и благополучно водрузили снова на кровать. Он тихонько шевелил руками и глядел во все стороны, словно впервые белый свет увидел.
– Услышал, услышал Бог мои молитвы, – пролепетала несчастная жена и бросилась на грудь супругу. – Уж мы и не чаяли, не чаяли, что ты поправишься, сокол ты мой!
– Да уж! Со-ко-лик! Курица ощи-пан-ная веселей глядит! – прошепелявил Боровицкий.
– Узнаю моего мужа! – радостно всплеснула руками Полина Карповна, еще не веря собственным глазам и ушам.
– А я вот пло-хо приз-наю всех, за-па-мя-товал.
– Папочка, я Зина, твоя дочка! Ты не узнал меня? – Зина поцеловала руку отца и нежно поднесла её к своему лицу. – Ведь ты так десять лет пролежал!
– Боже! – Боровицкий прикрыл глаза. – Не по-нять мне сей-час, не оси-лю.
Ефрем Нестерович некоторое время находился с закрытыми глазами. Слюна тонкой струйкой стекала по уголку искривленного рта. Жена, дочь, прислуга замерли вокруг постели в благоговейном молчании, переживая чудо, свершившееся на их глазах.
– Анатолий где? – вдруг резко и уже почти членораздельно спросил полковник.
Все вздрогнули. Полина Карповна подскочила, всплеснула руками и приготовилась стенать.
– Он уехал, папенька. Далеко уехал, за границу, по службе. Не скоро будет, – вдруг выпалила Зина.
– А! Стало быть, дела его хорошо? Остепенился? Человеком стал? Где жена его? – приободрился полковник.
– Дома, с детками, – пролепетала Полина Карповна, не зная, что дальше врать.
– Стало быть, и внуки есть! Славно! Видеть их хочу всех, прикажите, пусть тотчас же будут. Не всякий раз дед с того света возвращается! Да еще, может, и ненадолго!
Полковник заулыбался и снова устало прикрыл глаза. Полина Карповна, сама не своя от случившегося, вытолкала дочь в соседнюю комнату.
– Вот чудо! Чудо! Помогли мои молитвы! – она замахала руками, как наседка крыльями.
– Да не молитвы ваши, а шишка на лбу! Знали бы, что такой способ лечения есть, так давно бы надо было его об пол стукнуть, – воскликнула Зина.
– Ну уж, не знаю, – с сомнением протянула Боровицкая.
– Только что мы теперь ему о Толеньке-то скажем?
– Ничего не скажем, пусть пока не знает, а то ему опять плохо сделается. Ну а если все опять вернется к прежнему, так и зачем его расстраивать? Пусть остается в неведении. И Таисию предупредим, и детей, чтобы не говорили лишнего дедушке, не беспокоили его, – уверенным голосом произнесла Зина. Мать покачала головой, но спорить не стала.
Таисия Семеновна соскочила с извозчика и почти бегом поднялась в квартиру Боровицких. Она с трудом поняла, что ей нетвердой рукой написала свекровь в записке, принесенной посыльным. Не верилось, что после стольких лет к парализованному могла вернуться речь и сознание! Она почти не знала свекра, не успела его узнать до болезни и понять. Для неё он был неведом. Неподвижно лежащий парализованный человек. Что ж, Господь распорядился своеобразно. Отобрал сына, вернул семье отца. Её предупредили, чтобы она не проговорилась о смерти Анатолия.
Молодая женщина с волнением нажала на звонок и подняла траурную вуаль. Её впустила горничная. При виде молодой барыни горничная заохала и принялась взахлеб рассказывать подробности чудесного исцеления хозяина.
– Голый, скользкий, вот и выронили его. Выронили, а он возьми да и лбом об пол! Да как закричит, заругается!
– Надо же! Прямо чудеса! – Таисия с недоверием покачала головой и постучалась. Она приготовилась вежливо улыбаться и радоваться вместе со всеми, снисходительно выслушивать лепет больного старика.
Кабы знать иногда, к чему могут привести речи иных людей!
Взор Ефрема Нестеровича при виде вошедшей выразил необычайное изумление. Он нахмурил лоб, скривился. Слабые руки беспомощно задвигались по одеялу.
– Что ты, Ефрем Нестерович? – испугалась Полина Карповна.
– Папа, ты не только меня не узнал, но и Таисию, жену Толеньки, – проворковала Зина.
– Та-иси-ю уз-нал, – от волнения старик снова стал говорить с трудом. – А где же пре-жня-я жена? Уме-рла, или Ана-толий развелся с ней?
– Какая жена? – звонким от изумления голосом вскрикнула Таисия, которая даже еще и не успела присесть, так и стояла около кровати больного.
– Не пом-ню, как зва-ли… цветок… Горни-чная… Где она, куда поде-ва-лась?
– Розалия?! – ахнули в один голос Полина Карповна и Зина.
– Какая жена? Что вы все такое несете! – Таисия с силой тряхнула спинку кровати полковника.
Зина в ужасе схватилась за голову, а Полина Карповна, прикрыв рот рукой, смотрела на мужа и думала:
«Лучше бы ты оставался бревном бессловесным!»
Глава двадцать четвертая
Желтовскому казалось, что прошла вечность с того момента, когда следователь заявил, что сейчас ему предстоит увидеть Розалию. Наконец он услышал шаги за дверью. Не было десяти лет, не было суетной жизни в Петербурге, адвокатской практики, Матильды, не было ничего. Только чувство, его чувство, его любовь, которая не умерла и по-прежнему заявляла о себе сильными толчками в груди. Его сердце билось с такой силой, что, казалось, и Сердюков, сидящий рядом за своим столом, должен слышать его биение. Скрипнула дверь. Знакомый шелест платья, легкая походка, тонкий изогнутый стан, до боли знакомая фигурка…
– Сударь! – Сердюков тронул его за плечо. – Сударь!
Желтовский передернул плечами. Видение исчезло. Перед ним стояла странная незнакомая женщина с ужасным уродливым горбом на спине. Голова её была опущена на грудь, половину лица закрывал темный платок. Сергей замер в изумлении.
– Вы узнаете эту женщину? – спросил его полицейский.
– Нет! Слышите, нет! – Желтовский разочарованно откинулся на стуле.
Внутри него все дрожало от пережитого напряжения. Кто мог подумать, что это уродливое существо могло уподобиться его богине? И как это глупой Зине могло прийти подобное в голову!
– Подойдите ближе, – Сердюков поманил к себе подозреваемую. – Отвечайте на вопросы. Как вас звать? Ваш возраст?
– Лия Гирей, тридцати трех лет, – негромко ответила женщина.
Желтовский превратился в слух. Снова кольнуло в груди. Голос! Но не может быть! Однако очень похож!
– Вероисповедание? Из каких будете?
– Караимской веры, мещанского звания, – женщина не поднимала головы и не смотрела на собеседников.
– Вы в Петербурге бывали? – не выдержал Желтовский. Голос его от волнения сделался хриплым. Такое с ним случалось только в начале адвокатской практики.
– Нет, – последовал быстрый ответ. – Я никогда не покидала Таврической губернии.
– Стало быть, и в Финляндии вы не бывали? – уточнил адвокат, пытаясь заглянуть женщине в лицо.
– Нет, не бывала.
Она пожала плечами и кинула на него быстрый взгляд. Их взгляды встретились, но Желтовский ничего не прочел в этом взоре. Она не признала его, и он не увидел в ней своей Розалии.
Сердюков внимательно следил за реакцией женщины.
– Вы знаете этого господина? Вы встречали его ранее?
– Нет, не встречала, – Гирей склонилась еще ниже, лицо исчезло в складках платка.
– Посмотрите внимательно, может, это было достаточно давно, лет десять тому назад, – настаивал полицейский.
Гирей подняла голову и посмотрела Желтовскому прямо в лицо. Несколько секунд они, не отрываясь, изучали друг друга. Сергей лихорадочно цеплялся за каждую складочку, черточку, изгиб. Где ты, где ты, моя красавица? Неужели жизнь так жестоко исказила тебя, отняла радость, красоту и свет твоего ненаглядного лица? Нет, в этом исстрадавшемся, измученном существе он не признал своей возлюбленной. На лице женщины в эти мгновения не отразилось ничего. Она смотрела на незнакомого молодого мужчину так, как будто видела его впервые.
– Та-а-к, – протянул следователь и встал со стула. При этом скрипнуло все – старый стул, половица и суставы следователя. Вот и лечись на курортах, деньги и время даром потрачены! – Значит, вы не знакомы. Что ж, прекрасно, прекрасно!
Хотя ничего прекрасного нет. Дело не продвинулось ни на шаг. Сердюков надеялся, что эта встреча хоть что-нибудь прояснит ему. Не может быть, чтобы и адвокат, и подозреваемая так владели собой, ничем не выдали себя в момент узнавания. Впрочем, может, они и впрямь незнакомы? Что может связывать модного столичного адвоката с несчастной горбуньей?
Сергей покинул кабинет следователя и двинулся домой, точно пьяный, не чуя под собой ног, не видя прохожих. Его несколько раз толкнули. Кто-то обругал хорошо одетого, приличного господина, шедшего не разбирая дороги. Он не брал извозчика, хотелось пройтись, освежить голову, которая пылала, как во время болезненной горячки.
Как он мог быть таким наивным и надеяться, что произойдет чудо и он вновь обретет её! Нет, только в юности можно ожидать чудес. Их не бывает, а если и случаются, то не с ним. Он не избранник судьбы. И сегодня он убедился в этом окончательно. Сергей скривился в язвительной улыбке. Он верил, он и впрямь верил, что сегодня обретет Розалию. Какую угодно, больную, нищую, безобразную. Он готов был её принять. Но это не она! Ничего от прежней Розалии. И ведь даже если бы он не признал её при нынешнем уродстве, так она бы узнала его. Но ничего, ничего не промелькнуло в её взоре. Но быть может, она все же узнала его, но не подала виду, боялась, что это повлияет на установление её вины? Нет, она должна была тогда дать ему понять это. Как? Как-нибудь. Сиянием своих слез. И тогда бы он свернул горы для неё! Но нет, это не она, не она. Это уродливое замученное существо не его гордая и прекрасная возлюбленная!
Терзаясь сомнениями и горем, он оказался перед домом Матильды. Нет, не сегодня. Сегодня он никого ни видеть, ни слышать не может. Он должен, как и раньше, в одиночестве пережить свое разочарование и смятение. Только теперь Сергей понял, что очень устал, ноги не идут. Он оглянулся, кликнул извозчика и поехал домой.
– Сударь! – Сердюков тронул его за плечо. – Сударь!
Желтовский передернул плечами. Видение исчезло. Перед ним стояла странная незнакомая женщина с ужасным уродливым горбом на спине. Голова её была опущена на грудь, половину лица закрывал темный платок. Сергей замер в изумлении.
– Вы узнаете эту женщину? – спросил его полицейский.
– Нет! Слышите, нет! – Желтовский разочарованно откинулся на стуле.
Внутри него все дрожало от пережитого напряжения. Кто мог подумать, что это уродливое существо могло уподобиться его богине? И как это глупой Зине могло прийти подобное в голову!
– Подойдите ближе, – Сердюков поманил к себе подозреваемую. – Отвечайте на вопросы. Как вас звать? Ваш возраст?
– Лия Гирей, тридцати трех лет, – негромко ответила женщина.
Желтовский превратился в слух. Снова кольнуло в груди. Голос! Но не может быть! Однако очень похож!
– Вероисповедание? Из каких будете?
– Караимской веры, мещанского звания, – женщина не поднимала головы и не смотрела на собеседников.
– Вы в Петербурге бывали? – не выдержал Желтовский. Голос его от волнения сделался хриплым. Такое с ним случалось только в начале адвокатской практики.
– Нет, – последовал быстрый ответ. – Я никогда не покидала Таврической губернии.
– Стало быть, и в Финляндии вы не бывали? – уточнил адвокат, пытаясь заглянуть женщине в лицо.
– Нет, не бывала.
Она пожала плечами и кинула на него быстрый взгляд. Их взгляды встретились, но Желтовский ничего не прочел в этом взоре. Она не признала его, и он не увидел в ней своей Розалии.
Сердюков внимательно следил за реакцией женщины.
– Вы знаете этого господина? Вы встречали его ранее?
– Нет, не встречала, – Гирей склонилась еще ниже, лицо исчезло в складках платка.
– Посмотрите внимательно, может, это было достаточно давно, лет десять тому назад, – настаивал полицейский.
Гирей подняла голову и посмотрела Желтовскому прямо в лицо. Несколько секунд они, не отрываясь, изучали друг друга. Сергей лихорадочно цеплялся за каждую складочку, черточку, изгиб. Где ты, где ты, моя красавица? Неужели жизнь так жестоко исказила тебя, отняла радость, красоту и свет твоего ненаглядного лица? Нет, в этом исстрадавшемся, измученном существе он не признал своей возлюбленной. На лице женщины в эти мгновения не отразилось ничего. Она смотрела на незнакомого молодого мужчину так, как будто видела его впервые.
– Та-а-к, – протянул следователь и встал со стула. При этом скрипнуло все – старый стул, половица и суставы следователя. Вот и лечись на курортах, деньги и время даром потрачены! – Значит, вы не знакомы. Что ж, прекрасно, прекрасно!
Хотя ничего прекрасного нет. Дело не продвинулось ни на шаг. Сердюков надеялся, что эта встреча хоть что-нибудь прояснит ему. Не может быть, чтобы и адвокат, и подозреваемая так владели собой, ничем не выдали себя в момент узнавания. Впрочем, может, они и впрямь незнакомы? Что может связывать модного столичного адвоката с несчастной горбуньей?
Сергей покинул кабинет следователя и двинулся домой, точно пьяный, не чуя под собой ног, не видя прохожих. Его несколько раз толкнули. Кто-то обругал хорошо одетого, приличного господина, шедшего не разбирая дороги. Он не брал извозчика, хотелось пройтись, освежить голову, которая пылала, как во время болезненной горячки.
Как он мог быть таким наивным и надеяться, что произойдет чудо и он вновь обретет её! Нет, только в юности можно ожидать чудес. Их не бывает, а если и случаются, то не с ним. Он не избранник судьбы. И сегодня он убедился в этом окончательно. Сергей скривился в язвительной улыбке. Он верил, он и впрямь верил, что сегодня обретет Розалию. Какую угодно, больную, нищую, безобразную. Он готов был её принять. Но это не она! Ничего от прежней Розалии. И ведь даже если бы он не признал её при нынешнем уродстве, так она бы узнала его. Но ничего, ничего не промелькнуло в её взоре. Но быть может, она все же узнала его, но не подала виду, боялась, что это повлияет на установление её вины? Нет, она должна была тогда дать ему понять это. Как? Как-нибудь. Сиянием своих слез. И тогда бы он свернул горы для неё! Но нет, это не она, не она. Это уродливое замученное существо не его гордая и прекрасная возлюбленная!
Терзаясь сомнениями и горем, он оказался перед домом Матильды. Нет, не сегодня. Сегодня он никого ни видеть, ни слышать не может. Он должен, как и раньше, в одиночестве пережить свое разочарование и смятение. Только теперь Сергей понял, что очень устал, ноги не идут. Он оглянулся, кликнул извозчика и поехал домой.
Глава двадцать пятая
Покаянная исповедь старого полковника длилась вечность. Он мучительно долго искал и вспоминал слова, раздражаясь, когда ему пытались их напомнить. Правда о преступном обмане сына далась ему большой ценой. Он не оправдывал Анатолия. Такому деянию нет оправдания.
– Вот и весь сказ, го-лу-бушка. Клятво-преступник он. Как явится, так тотчас же примусь за него. Как де-ло ис-править те-перь, ума не при-ложу, – полковник обессиленно откинулся на подушки.
Таисия как стояла, так и продолжала стоять, словно окаменела. Её лицо приняло подозрительно бесстрастное выражение.
– Теперь уже ничего не изменишь, – произнесла вдова глухим голосом. – Ничего, – добавила она многозначительно.
Полина Карпована и Зина встрепенулись. Вдруг Таисия с горя и со зла скажет отцу о смерти Анатолия?
– По-ни-маю ваше него-дование и горе, не надо горячиться, при-нимать скоропалительных решений. Подумайте о детях. Да и где она теперь, эта… Розалия? Мо-жет, и нет её на бе-лом свете? А если есть ме-жду вами с Ана-толием лю-бовь, так и всякое про-ститься может. Про-стите и вы моего ду-рака и ша-лопая.
Таисия уже не слушала старика. С трудом расцепила пальцы, побелевшие от напряжения, пока сжимала спинку кровати.
– Что ж, я пойду. Мне надо о многом подумать. Подумать и посоветоваться со своими родителями, как мне теперь поступить. Я должна думать о судьбе моих детей. Кто они теперь, как их звать, если они, как выяснилось, рождены в незаконном браке? Прощайте, Ефрем Нестерович. Поправляйтесь. Жаль, что нынешний случай в ванной не произошел с вами десять лет назад!
Голос оскорбленной женщины звучал зло и звонко. Она двинулась из комнаты, Полина Карповна и Зина бросились вслед за ней. Но, прежде чем выйти, Зина обернулась и на пороге прошипела матери:
– Вы знали? Вы все это время знали? И позволили Тольке венчаться?
Полина Карповна не ответила и беспомощно развела руками.
– Вы самые страшные грехи готовы были принять ради него, все ему прощали! – с отчаянием произнесла дочь.
– Зато Господь и покарал нас, – сокрушенно вздохнула Боровицкая. – Не поминай дурно покойного брата и знай, что мать ради детей готова на что угодно. Я и для тебя любой грех совершу, лишь бы ты была счастлива!
Но Зина уже не слушала мать. Она стремглав подбежала к невестке и схватила её за руку.
– Тосенька, родная, ведь мы не знали. Ничегошеньки не знали. Не ведали. Мы… – она не успела продолжить свои причитания, но Таисия её оборвала.
– Оставь, Зина. Что толку теперь об этом рассуждать? Теперь все совершенно ясно, почему эта несчастная убила Анатолия. Бог знает, как она пыталась до этого времени доказать свои права. И как он ловко, однако, изображал верного и преданного мужа, нежного семьянина, будучи двоеженцем! – и Таисия горько рассмеялась, но это был смех сквозь слезы горечи и унижения.
Она и впрямь полагала, что муж был ей верен и так любил, что никто на свете ему более был не нужен. Как горделиво она смотрела на тех несчастных женщин, о чьих мужьях ходили сплетни! Вот теперь и она станет предметом бесконечных сплетен, да еще каких! А бедные дети, что им теперь говорить о покойном отце, чье имя они носят незаконно? И надо же было так, что весь этот ужас, эта неприличная, вульгарная история, достойная дешевого водевиля на провинциальной сцене, приключилась именно с ней, с её детьми, и после десяти лет безоблачного, как казалось, брака!
Обе Боровицкие стояли рядом, не смея ни утешать, ни даже прикоснуться к невестке. Неожиданно Таисия подняла голову и произнесла решительным голосом:
– Её никто не должен узнать. Зина, ты ошиблась. Мужа никто не убивал, он сам умер в ванной с грязью от сердечного приступа, переел накануне. Эту женщину никто никогда не видел, Анатолий её прежде не знал, она не ваша гувернантка.
– Вот и весь сказ, го-лу-бушка. Клятво-преступник он. Как явится, так тотчас же примусь за него. Как де-ло ис-править те-перь, ума не при-ложу, – полковник обессиленно откинулся на подушки.
Таисия как стояла, так и продолжала стоять, словно окаменела. Её лицо приняло подозрительно бесстрастное выражение.
– Теперь уже ничего не изменишь, – произнесла вдова глухим голосом. – Ничего, – добавила она многозначительно.
Полина Карпована и Зина встрепенулись. Вдруг Таисия с горя и со зла скажет отцу о смерти Анатолия?
– По-ни-маю ваше него-дование и горе, не надо горячиться, при-нимать скоропалительных решений. Подумайте о детях. Да и где она теперь, эта… Розалия? Мо-жет, и нет её на бе-лом свете? А если есть ме-жду вами с Ана-толием лю-бовь, так и всякое про-ститься может. Про-стите и вы моего ду-рака и ша-лопая.
Таисия уже не слушала старика. С трудом расцепила пальцы, побелевшие от напряжения, пока сжимала спинку кровати.
– Что ж, я пойду. Мне надо о многом подумать. Подумать и посоветоваться со своими родителями, как мне теперь поступить. Я должна думать о судьбе моих детей. Кто они теперь, как их звать, если они, как выяснилось, рождены в незаконном браке? Прощайте, Ефрем Нестерович. Поправляйтесь. Жаль, что нынешний случай в ванной не произошел с вами десять лет назад!
Голос оскорбленной женщины звучал зло и звонко. Она двинулась из комнаты, Полина Карповна и Зина бросились вслед за ней. Но, прежде чем выйти, Зина обернулась и на пороге прошипела матери:
– Вы знали? Вы все это время знали? И позволили Тольке венчаться?
Полина Карповна не ответила и беспомощно развела руками.
– Вы самые страшные грехи готовы были принять ради него, все ему прощали! – с отчаянием произнесла дочь.
– Зато Господь и покарал нас, – сокрушенно вздохнула Боровицкая. – Не поминай дурно покойного брата и знай, что мать ради детей готова на что угодно. Я и для тебя любой грех совершу, лишь бы ты была счастлива!
Но Зина уже не слушала мать. Она стремглав подбежала к невестке и схватила её за руку.
– Тосенька, родная, ведь мы не знали. Ничегошеньки не знали. Не ведали. Мы… – она не успела продолжить свои причитания, но Таисия её оборвала.
– Оставь, Зина. Что толку теперь об этом рассуждать? Теперь все совершенно ясно, почему эта несчастная убила Анатолия. Бог знает, как она пыталась до этого времени доказать свои права. И как он ловко, однако, изображал верного и преданного мужа, нежного семьянина, будучи двоеженцем! – и Таисия горько рассмеялась, но это был смех сквозь слезы горечи и унижения.
Она и впрямь полагала, что муж был ей верен и так любил, что никто на свете ему более был не нужен. Как горделиво она смотрела на тех несчастных женщин, о чьих мужьях ходили сплетни! Вот теперь и она станет предметом бесконечных сплетен, да еще каких! А бедные дети, что им теперь говорить о покойном отце, чье имя они носят незаконно? И надо же было так, что весь этот ужас, эта неприличная, вульгарная история, достойная дешевого водевиля на провинциальной сцене, приключилась именно с ней, с её детьми, и после десяти лет безоблачного, как казалось, брака!
Обе Боровицкие стояли рядом, не смея ни утешать, ни даже прикоснуться к невестке. Неожиданно Таисия подняла голову и произнесла решительным голосом:
– Её никто не должен узнать. Зина, ты ошиблась. Мужа никто не убивал, он сам умер в ванной с грязью от сердечного приступа, переел накануне. Эту женщину никто никогда не видел, Анатолий её прежде не знал, она не ваша гувернантка.