– Не вернется? – переспросил Сердюков.
– Душа не вернется, не выносит её душа безобразного тела вот и пытается покинуть его раньше времени, – заявила собеседница с уверенным видом. – Она ведь и доктору в лечебнице рассказала, думала, может, лекарство какое есть. А он отвечал, что, мол, непонятное происходит в голове твоей, медицине не доступное. Так что она, горемычная, все и мается вот.
Женщина поправила платок, решительно раскурила оставленную трубку и замолчала. Поплыл сладковатый дымок. Сердюков расстегнул ворот, стало невыносимо жарко.
– Скажите, отчего это ваш табак так странно пахнет?
– Так его на меду выстаивают. У нас многие караимские женщины курят, особенно пожилые. Может, вам попить принести? – встрепенулась хозяйка и, не дожидаясь ответа, убежала на кухню. Полицейский огляделся. Странное чувство постепенно овладевало им. Ему было нестерпимо жаль горбунью.
Константин Митрофанович поднялся и прошелся по комнате. Его привлекли несколько книг, аккуратно сложенные на полочке. Странные названия, непонятные. Он полистал их и поставил на место.
– Это книги Лии, – хозяйка появилась с кувшином в руках. – Уже года два или три она их читает, да только я не понимаю в этом ничего, да и газзан, это наш священник караимский так называется, не одобряет. Вот я и переживаю.
– Почему не одобряет?
– Не могу вам объяснить, я мало что смыслю, хоть и грамотная. Читать-то читаю, а ничего не понимаю. Только я слышала, что он ругал её, говорил, что нельзя истинную веру караимскую мешать с этим… не помню… зычес.
– Язычеством? – подсказал следователь.
– Да, вроде того, – смешалась женщина. – Да вы сами поговорите с газзаном, он лучше вам объяснит. А как пройти к кенаса, я вам растолкую. Да вы не бойтесь, не заплутаете! – пообещала хозяйка, видя выражение сомнения на лице собеседника.
Полицейский собрался уходить.
– Батюшка, ваше высокоблагородие! – вдруг воскликнула женщина. – Вы мне скажите, неужто вы её, бедную, в тюрьму посадили? Она ведь не виновата, она ни в чем не виновата! Разве ей своего уродства мало, чтобы еще и это перенести! Пожалейте её! Не виновата она!
И женщина заплакала, да так громко, навзрыд, что Сердюков, не выносивший женских слез, почти бегом выскочил из дома, свернул за угол, потом опять, при этом боясь, что снова заблудится в коварном лабиринте старинного крымского городка.
Однако на сей раз он, к своему удивлению, беспрепятственно нашел кенаса. Небольшое светлое здание, украшенное белыми колоннами и решетчатыми воротами, у которых полицейский повстречал высокого человека в темной опрятной одежде. Что-то в его взгляде, посадке головы говорило о том, что именно он и есть духовный наставник караимской общины. На газзане было черное длиннополое одеяние, широкий пояс с кистями, белый шарф с шитьем и маленькая черная шапочка. Сердюков представился и наскоро обрисовал цель своего визита, боясь, что священнослужитель не пустит его на порог и не захочет с ним говорить. Но газзан выслушал его и любезно предложил пройти за ним. Правда, они вошли не в само помещение кенаса, а оказались во внутреннем дворе, сплошь покрытом сверху лозами винограда, как крышей. Следователь с любопытством поднял голову. Прямо над его длинным носом свисала сочная, но еще не фиолетовая гроздь. Некоторые ягоды уже потемнели, прочие еще оставались зелеными. Он невольно сглотнул слюну. Газзан чуть улыбнулся.
– Этой лозе больше ста лет. Но виноград еще не созрел. Пробудете у нас еще немного, он поспеет, наберет солнца и сладости, тогда и попробуете. Это изумительный виноград, его не только человек, но и прочая божья тварь любит. Даже кошки едят.
И, словно в подтверждение слов газзана, осторожно ступая по одеревеневшей лозе, прошел худой полосатый кот, выискивая, чем бы ему полакомиться.
– Однако, как я полагаю, не виноград вас сюда привел.
Сердюков отвел взор от виноградной кисти и огляделся. Чистенький аккуратный двор, мощеный белыми мраморными плитами. В углу небольшой куст граната, покрытый алыми цветами, по форме напоминавшими вытянутые вперед для поцелуя губы. Напротив солнечные часы. Собеседники присели на белую мраморную скамью в тени гигантской лозы, которая спасала от полуденного крымского зноя.
– Вас интересует девица Лия Гирей, – газзан аккуратно расправил свое одеяние на коленях. – Она не очень примерная прихожанка, но это не имеет никакого отношения к убийству.
– Что вы имеете в виду?
– Вы её видели, вы знаете об её уродстве. Молодая женщина, красивая лицом, неглупая, с сильным характером, и такое наказанье! Не мудрено, что она пытается найти нечто, что утешит её, даст опору в жизни. Вот она и погрузилась в старые книги. Позвольте, я немного посвящу вас в истоки нашей веры. Мы, караимы, древний народ. Наши предки пришли из азиатских степей, они сродни хазарам. Наши верования, так же как и славян, имели много языческого. Постепенно шаманство, вера в злых духов, переселение души, поклонение дубам, огню – все это почти ушло. Но не совсем, еще теплится, живет. Хотя мы стремимся к тому, чтобы древняя дикость ушла без следов. И нам это почти удалось. Недаром Государи даровали караимам почти такие же права, как и своим православным подданным. Поглядите, вон там, на стене на плитах, перечислены все благодеяния, все привилегии, которыми осыпали русские Государи своих караимских подданных. Мы тоже верим в единого Бога, но немного по-другому. Мы не православные, но очень близки к вам по вере. Мы не мусульмане, но многое переняли у татарского народа, с которым живем тут бок о бок. Нас иногда причисляют к иудеям, но это по незнанию, ведь мы не признаем ни пророков, ни Талмуда. Даже наше родовое гнездо, древнюю крепость караимскую, иногда называют Чуфут-Кале, иудейская крепость. Что совершенно неверно, а правильно называть Джуфт-Кале, что в переводе означает «сорок укреплений» или «сорок мужчин». Наша вера – это заповеди Ветхого завета. Все, что нас окружает, все говорит нам о вере, о Боге. Взгляните на этот чудный цветок граната. Что напоминают вам эти симметричные шесть лепестков? Звезда Давида, не правда ли? А сам плод, вы знаете, сколько в нем зерен?
Сердюков недоуменно пожал плечами. Ему никогда в жизни не приходило в голову желание пересчитывать косточки съеденного граната.
– 613, ровно столько же, сколько заповедей Моисея. Впрочем, я не думаю, что это имеет значение для вашего дела.
– Для расследования важно все, любая деталь. Скажите, а в этих языческих обрядах, нет ли там черного колдовства, жертвоприношений, ритуальных убийств и чего-нибудь подобного?
– Понимаю и должен вас разочаровать, господин следователь. Тут вы не найдете никоей зацепки. Мы, караимы, народ человеколюбивый и мирный. Землепашество, торговля. Вот вы какие папиросы изволите курить, не фабрики ли «Дукат», как я случайно приметил?
Седюков вытащил портсигар.
– Да, вы наблюдательны. «Ню», а также «Визитные», неплохие папиросы. Но ведь вам в вашем сане, полагаю, не положено курить.
– Разумеется, не положено. Я к тому это заметил, что фабрика сия, к примеру, принадлежит караимскому торговому дому. И государь нас привечает, лично навещали. Караимы законопослушный, спокойный народ. И даже в самых древних, языческих верованиях вы не найдете ничего зверского или опасного.
Сердюкову ничего не оставалось сделать, как поблагодарить газзана и отправиться восвояси. Уже на пороге курортной гостиницы он столкнулся с Зиной Боровицкой. Девушка имела взбудораженный вид, шляпка съехала на бок, из-под неё выбивались темные волосы.
– Господин следователь! Я вас уже целый день ищу!
– Что еще случилось? – насторожился Сердюков.
– Я знаю, кто эта женщина! Я знаю, почему она убила моего брата! – выпалила Боровицкая прямо на пороге гостиницы. – Я догадалась! Это наша гувернантка! Розалия Киреева!
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
– Душа не вернется, не выносит её душа безобразного тела вот и пытается покинуть его раньше времени, – заявила собеседница с уверенным видом. – Она ведь и доктору в лечебнице рассказала, думала, может, лекарство какое есть. А он отвечал, что, мол, непонятное происходит в голове твоей, медицине не доступное. Так что она, горемычная, все и мается вот.
Женщина поправила платок, решительно раскурила оставленную трубку и замолчала. Поплыл сладковатый дымок. Сердюков расстегнул ворот, стало невыносимо жарко.
– Скажите, отчего это ваш табак так странно пахнет?
– Так его на меду выстаивают. У нас многие караимские женщины курят, особенно пожилые. Может, вам попить принести? – встрепенулась хозяйка и, не дожидаясь ответа, убежала на кухню. Полицейский огляделся. Странное чувство постепенно овладевало им. Ему было нестерпимо жаль горбунью.
Константин Митрофанович поднялся и прошелся по комнате. Его привлекли несколько книг, аккуратно сложенные на полочке. Странные названия, непонятные. Он полистал их и поставил на место.
– Это книги Лии, – хозяйка появилась с кувшином в руках. – Уже года два или три она их читает, да только я не понимаю в этом ничего, да и газзан, это наш священник караимский так называется, не одобряет. Вот я и переживаю.
– Почему не одобряет?
– Не могу вам объяснить, я мало что смыслю, хоть и грамотная. Читать-то читаю, а ничего не понимаю. Только я слышала, что он ругал её, говорил, что нельзя истинную веру караимскую мешать с этим… не помню… зычес.
– Язычеством? – подсказал следователь.
– Да, вроде того, – смешалась женщина. – Да вы сами поговорите с газзаном, он лучше вам объяснит. А как пройти к кенаса, я вам растолкую. Да вы не бойтесь, не заплутаете! – пообещала хозяйка, видя выражение сомнения на лице собеседника.
Полицейский собрался уходить.
– Батюшка, ваше высокоблагородие! – вдруг воскликнула женщина. – Вы мне скажите, неужто вы её, бедную, в тюрьму посадили? Она ведь не виновата, она ни в чем не виновата! Разве ей своего уродства мало, чтобы еще и это перенести! Пожалейте её! Не виновата она!
И женщина заплакала, да так громко, навзрыд, что Сердюков, не выносивший женских слез, почти бегом выскочил из дома, свернул за угол, потом опять, при этом боясь, что снова заблудится в коварном лабиринте старинного крымского городка.
Однако на сей раз он, к своему удивлению, беспрепятственно нашел кенаса. Небольшое светлое здание, украшенное белыми колоннами и решетчатыми воротами, у которых полицейский повстречал высокого человека в темной опрятной одежде. Что-то в его взгляде, посадке головы говорило о том, что именно он и есть духовный наставник караимской общины. На газзане было черное длиннополое одеяние, широкий пояс с кистями, белый шарф с шитьем и маленькая черная шапочка. Сердюков представился и наскоро обрисовал цель своего визита, боясь, что священнослужитель не пустит его на порог и не захочет с ним говорить. Но газзан выслушал его и любезно предложил пройти за ним. Правда, они вошли не в само помещение кенаса, а оказались во внутреннем дворе, сплошь покрытом сверху лозами винограда, как крышей. Следователь с любопытством поднял голову. Прямо над его длинным носом свисала сочная, но еще не фиолетовая гроздь. Некоторые ягоды уже потемнели, прочие еще оставались зелеными. Он невольно сглотнул слюну. Газзан чуть улыбнулся.
– Этой лозе больше ста лет. Но виноград еще не созрел. Пробудете у нас еще немного, он поспеет, наберет солнца и сладости, тогда и попробуете. Это изумительный виноград, его не только человек, но и прочая божья тварь любит. Даже кошки едят.
И, словно в подтверждение слов газзана, осторожно ступая по одеревеневшей лозе, прошел худой полосатый кот, выискивая, чем бы ему полакомиться.
– Однако, как я полагаю, не виноград вас сюда привел.
Сердюков отвел взор от виноградной кисти и огляделся. Чистенький аккуратный двор, мощеный белыми мраморными плитами. В углу небольшой куст граната, покрытый алыми цветами, по форме напоминавшими вытянутые вперед для поцелуя губы. Напротив солнечные часы. Собеседники присели на белую мраморную скамью в тени гигантской лозы, которая спасала от полуденного крымского зноя.
– Вас интересует девица Лия Гирей, – газзан аккуратно расправил свое одеяние на коленях. – Она не очень примерная прихожанка, но это не имеет никакого отношения к убийству.
– Что вы имеете в виду?
– Вы её видели, вы знаете об её уродстве. Молодая женщина, красивая лицом, неглупая, с сильным характером, и такое наказанье! Не мудрено, что она пытается найти нечто, что утешит её, даст опору в жизни. Вот она и погрузилась в старые книги. Позвольте, я немного посвящу вас в истоки нашей веры. Мы, караимы, древний народ. Наши предки пришли из азиатских степей, они сродни хазарам. Наши верования, так же как и славян, имели много языческого. Постепенно шаманство, вера в злых духов, переселение души, поклонение дубам, огню – все это почти ушло. Но не совсем, еще теплится, живет. Хотя мы стремимся к тому, чтобы древняя дикость ушла без следов. И нам это почти удалось. Недаром Государи даровали караимам почти такие же права, как и своим православным подданным. Поглядите, вон там, на стене на плитах, перечислены все благодеяния, все привилегии, которыми осыпали русские Государи своих караимских подданных. Мы тоже верим в единого Бога, но немного по-другому. Мы не православные, но очень близки к вам по вере. Мы не мусульмане, но многое переняли у татарского народа, с которым живем тут бок о бок. Нас иногда причисляют к иудеям, но это по незнанию, ведь мы не признаем ни пророков, ни Талмуда. Даже наше родовое гнездо, древнюю крепость караимскую, иногда называют Чуфут-Кале, иудейская крепость. Что совершенно неверно, а правильно называть Джуфт-Кале, что в переводе означает «сорок укреплений» или «сорок мужчин». Наша вера – это заповеди Ветхого завета. Все, что нас окружает, все говорит нам о вере, о Боге. Взгляните на этот чудный цветок граната. Что напоминают вам эти симметричные шесть лепестков? Звезда Давида, не правда ли? А сам плод, вы знаете, сколько в нем зерен?
Сердюков недоуменно пожал плечами. Ему никогда в жизни не приходило в голову желание пересчитывать косточки съеденного граната.
– 613, ровно столько же, сколько заповедей Моисея. Впрочем, я не думаю, что это имеет значение для вашего дела.
– Для расследования важно все, любая деталь. Скажите, а в этих языческих обрядах, нет ли там черного колдовства, жертвоприношений, ритуальных убийств и чего-нибудь подобного?
– Понимаю и должен вас разочаровать, господин следователь. Тут вы не найдете никоей зацепки. Мы, караимы, народ человеколюбивый и мирный. Землепашество, торговля. Вот вы какие папиросы изволите курить, не фабрики ли «Дукат», как я случайно приметил?
Седюков вытащил портсигар.
– Да, вы наблюдательны. «Ню», а также «Визитные», неплохие папиросы. Но ведь вам в вашем сане, полагаю, не положено курить.
– Разумеется, не положено. Я к тому это заметил, что фабрика сия, к примеру, принадлежит караимскому торговому дому. И государь нас привечает, лично навещали. Караимы законопослушный, спокойный народ. И даже в самых древних, языческих верованиях вы не найдете ничего зверского или опасного.
Сердюкову ничего не оставалось сделать, как поблагодарить газзана и отправиться восвояси. Уже на пороге курортной гостиницы он столкнулся с Зиной Боровицкой. Девушка имела взбудораженный вид, шляпка съехала на бок, из-под неё выбивались темные волосы.
– Господин следователь! Я вас уже целый день ищу!
– Что еще случилось? – насторожился Сердюков.
– Я знаю, кто эта женщина! Я знаю, почему она убила моего брата! – выпалила Боровицкая прямо на пороге гостиницы. – Я догадалась! Это наша гувернантка! Розалия Киреева!
Глава четырнадцатая
Сережа брел обратно парком Круунунпуйсто на свою дачу, едва волоча ноги. Красоты вокруг он не замечал. Что он скажет Розалии? И как он теперь будет слушать рассказы матери о необыкновенном человеке, которого на самом деле она просто выдумала для собственного утешения? Воистину, лучше слепое неведение. Зачем ему такая правда, которая разом разрушила весь его внутренний мир? Ведь образ отца был для него путеводной звездой, недосягаемым идеалом, к которому он собирался стремиться всю жизнь! И вот теперь оказывается, что не существовало никакого героя и поэта, а был всего-навсего ничтожный человечишко. А маменька какова? Как она могла так долго и вдохновенно лгать ему, сочиняя каждый раз все новые подробности такой якобы яркой биографии покойного папаши?
При мысли о матери слезы негодования и злой обиды вскипели на глазах юноши, и горькие рыдания подкатили к самому горлу. Нет, он не сможет ей этого простить! Уж лучше бы и вовсе не было никакого отца, или пусть бы был такой, какой он был, да только без героической лжи, без поэтического обмана! Сережа подхватил с земли палку и принялся стегать ею по траве. К дому он подошел с черной душой. Александра Матвеевна, встретив сына на пороге, испуганно спросила, отчего его так долго не было и почему у него расстроенный вид. Сережа насилу сдержался, чтобы с порога не выплеснуть на мать свою обиду, и медленно, немногословно поведал ей о встрече с Гнедиными, умолчав, пока, о главном.
– Гнедины? – переспросила Желтовская, и Сережа увидел, как внутри её все напряглось и застыло. Она ожидала удара, удара от него, своего единственного и ненаглядного сына, ради которого она и сотворила эту нелепую сказку.
Сережа молча ждал. Светлые, милые кудри матери показались ему почему-то смешными, не по возрасту. И вся она вдруг стала вовсе не элегантной, изысканной, как он привык её воспринимать, а жалкой, несчастной, одинокой. Волна боли охватила его существо, боли и любви. Он проглотил приготовленные злые слова.
– Гнедины. Ну да, ну да, были Гнедины, – бесцветным голосом произнесла Александра Матвеевна и медленно пошла к себе.
– Сергей Вацлавович! – раздался голос Киреевой.
Молодой человек вздрогнул. Его же еще ждет Розалия!
– Вы виделись? Что он? Как он? Что сказал? – девушка забросала посланца нетерпеливыми вопросами.
Но по его удрученному виду поняла, что не получит желанных ответов.
– Розалия Марковна, я не смог толком выполнить вашего поручения и поговорить серьезно с Анатолием. У них гости. Совершенно не представилось возможности переговорить с глазу на глаз.
– Ах, вот что! Дорогие гости пожаловали! Уж не те ли, о которых рассказывала с таким восторгом госпожа Боровицкая? – глаза девушки сузились.
– Должно быть, они, – понурился Сергей, словно во всем происходящем была и его вина.
– И барышня приехала? – Розалия подалась вперед всем своим гибким телом.
– Приехала, – последовал удрученный ответ.
– Послушайте, Сережа, вы же мне добрый друг. Вы же видели все своими глазами. Как вы полагаете, что сделает Анатолий?
– Полагаю, что у него безвыходная ситуация. И родители, и Гнедины ждут от него предложения руки и сердца барышне Гнединой, – выдавил из себя Сергей. Впрочем, Розалия и без него уже догадалась о неизбежном течении событий в доме Боровицких.
– Но ведь вы знаете, что он не может, не может этого сделать! – закричала Розалия.
В величайшем возбуждении она вскочила с кровати и стала лихорадочно метаться по комнате, надевая на себя все подряд.
– Что вы намерены делать? – с ужасом спросил Сергей, подавляя стыдливое желание выйти из комнаты при виде полуодетой женщины.
– Я намерена явиться к Боровицким и заявить им о своих правах. Я намерена сказать им, что я – законная, венчанная жена Анатолия Боровицкого! А вы пойдете со мной и подтвердите мои слова, так как были свидетелем в церкви! – в отчаянии выкрикнула Розалия и зарыдала.
Сергей застыл на месте. Страшная тайна наконец открылась. В первый раз за полтора месяца о ней сказали вслух. Сергей, верный слову молчать, никому никогда бы не проговорился, что был свидетелем на венчании у товарища. Боровицкий знал, кого звать. Сережа человек чести, его хоть режь на куски, не скажет, если дал слово хранить тайну.
– Разумеется, я пойду с вами. Я пойду с вами хоть на край света! Но только ни к чему идти теперь, когда уже смеркается. Гнедины уедут завтра, завтра и пойдем, все и прояснится! – Сережа следовал за Розалией по комнате, подбирая то шаль, то ботинок.
– Нет, довольно унижения! Довольно отвратительных тайн! Все должно встать на свои места! Идемте сейчас!
Она шагнула к порогу комнаты и вдруг замерла.
– Сережа! – она развернулась к юноше с широко раскрытыми от страха глазами. – Сережа, голубчик, я только вот теперь все поняла. Церковь сгорела, а с ней и наши бумаги о венчании. Другие ведь не у меня, а у него! Зачем, зачем он повел меня по самому краю, знал ведь, где оступлюсь в темноте! Он ведь отошел на шаг или два, когда я стала падать с берега, я удержаться за него хотела, да не смогла, воздух руками хватала! Упала, оступилась, и все, концы в воду! Нет меня, нет священника, не было и венчания. А то, что вы свидетель, так и вы промолчите, коли новобрачная преставилась! Пусть дорогой друг утешится с новой женой!
– О! Нет! Это слишком ужасная мысль! – только и мог выдавить из себя Сергей. Но в глубине души эти догадки уже бродили и у него, да только он боялся осознать их.
– Да, он точно замыслил убить меня! Теперь я ясно это вижу! – Розалия стала цепляться за стоявшую рядом мебель. Сергей поспешил подставить ей стул, чтобы она не упала.
– Он не смог побороть своей страсти, он завлек меня, упоил ласками, разжег пожар желания. А потом остыл, понял, что сотворил глупость, что наш брак для него позор и мезальянс, что можно поймать гораздо более выгодную птицу, чем жалкая гувернантка. Но ведь дело сделано? А тут, как нарочно, пожар в церкви, вот бы и злополучной тайной жене угореть или утонуть! И не было её, и можно снова жениться, идти к алтарю с юной и богатой девушкой. Да только вы, глупый, все испортили, вытащили меня из могилы и смешали все планы!
– Нет, не думайте так плохо об Анатолии! – пролепетал Сергей, потрясенный словами Розалии.
– Как же мне жить теперь? Как я могу любить его, если он целовал меня и желал моей смерти? Обнимал и подталкивал к пропасти?
При этих словах Розалия вдруг захрипела и затряслась. Прекрасное лицо её перекосилось, глаза вылезли из орбит, изо рта пошла пена. Она сделала несколько судорожных вздохов и грузно упала на пол. Её тело несколько раз изогнулось в конвульсиях и замерло неподвижно. Сергей, замерев от ужаса, смотрел на девушку, по коже которой стремительно разливалась смертельная бледность.
Все, что последовало потом, смешалось в один долгий и тягучий сон. Мать и горничная бессильно метались около девушки, будучи не в состоянии ей помочь. Сережа, спотыкаясь в темноте от отчаяния, бежал за доктором. Доктор, финн, учившийся в Петербурге, спокойный и неторопливый, выразил некоторое неудовольствие оттого, что его вырвали из постели и чуть ли не бегом поволокли к припадочной. Он осмотрел больную и заявил Желтовским, что дело плохо и что им следует сообщить родне барышни о неизбежном и близком конце. Случай престранный, непонятный, и жизни в этом теле почти нет, она стремительно исчезает. Уходя, доктор сказал, что, ежели что вдруг переменится, послать за ним. Случай, повторил лекарь, для медицины редкий, интересный, непонятный.
Александра Матвеевна уговаривала сына прилечь и отдохнуть. Она вызвалась дежурить около больной. Но Сергей отказался наотрез.
– Нет, мамочка. Позволь мне остаться с ней. Уж если ей и суждено уйти теперь, так пусть я буду рядом с ней, пусть ей не будет страшно от одиночества!
– Сережа, может, ты мне все-таки объяснишь, что все это значит? Что кроется за всеми этими разговорами, твоими визитами к Анатолию?
– Позже, мама, не сейчас. К тому же, это не моя тайна. Не настаивай!
– Я не понимаю, что за странные недомолвки, тайны, интриги в нашем доме! – с некоторым раздражением произнесла Александра Матвеевна и тотчас же прикусила язык, поняв, что сказала лишнее.
– Это семейная традиция, сочинять истории и скрывать тайны. Не так ли, маман? Впрочем, и об этом тоже потом.
Когда Александра Матвеевна ушла, Сергей опустился на колени перед кроватью Розалии и взял её за безжизненную руку. Слабый свет лампы освещал бледное лицо девушки, заострившийся нос, темные сбившиеся волосы. Но даже эти явственные признаки надвигающегося небытия не умаляли её красоты. Наоборот, в её чертах проступило нечто неведомое, неземное, магическое. Сергей прикоснулся губами к каждому пальчику. Так мать на морозе отогревает заледеневшие ручонки ребенка, отдавая им тепло своего дыхания. Вот и он надеялся передать ей часть своей жизни, своего тепла. Он вглядывался в лицо Розалии, и у него перехватило дух от мысли, что скоро оно исчезнет во мраке могилы и он никогда, никогда не испытает счастья поцелуя этих губ. Он мотнул головой, отгоняя навязчивое желание. Странно, губы были еще живы. Розовые, полные. Он наклонился, голова закружилась, все поплыло перед глазами. Не так он мечтал лобзать её, не на смертном одре, а в жарких и страстных объятиях. Поцелуй был долгий, бесконечно долгий. Если бы он мог отдать в этот миг, в этом поцелуе Розалии свою жизнь, он сделал бы это с великой радостью.
Потом он упал рядом. Нет, не произошло чуда воскрешения, как в сказке о мертвой царевне. Сережа застонал, заскулил от нарастающего отчаяния.
– Роза, моя Роза, мой прекрасный цветок! Не уходи! Пусть ты принадлежала другому, это для меня не значит ничего! Я люблю тебя, я люблю, люблю! Ты моя жизнь! Не умирай, не покидай меня! Господи! Верни её! Яви свое чудо, яви свою милость! Она так молода, так красива! Господи! Оставь её мне! Как я люблю тебя, моя Розалия!
Сережа стенал, стоя на коленях у кровати. Подушка пропиталась его слезами. Он мял простыни, рвал на себе волосы, метался как раненое животное.
Греми теперь гром, он бы не услышал. Один звук только значил для него – дыхание любимой, её голос. Он не видел и не слышал того, что происходило за порогом комнаты. Александра Матвеевна, закрыв рот руками, чтобы не закричать, молча припала лбом к дверному косяку, не в силах видеть отчаяние и мучения сына.
Уже давно наступила ночь, свет луны едва пробивался сквозь плотную темень. Над домом бесшумно и мягко парила узорчатая тень. Сова плавно кружила над крышей, потом над неосвещенной дорожкой к калитке. Казалось, она раздумывает. Вот она полетела прочь, ан нет, вернулась. И снова давай порхать. Круги её полета становились все меньше и меньше. Наконец она устроилась в глубине ветвей напротив окон и замерла, уставившись на дом огромными немигающими глазами.
При мысли о матери слезы негодования и злой обиды вскипели на глазах юноши, и горькие рыдания подкатили к самому горлу. Нет, он не сможет ей этого простить! Уж лучше бы и вовсе не было никакого отца, или пусть бы был такой, какой он был, да только без героической лжи, без поэтического обмана! Сережа подхватил с земли палку и принялся стегать ею по траве. К дому он подошел с черной душой. Александра Матвеевна, встретив сына на пороге, испуганно спросила, отчего его так долго не было и почему у него расстроенный вид. Сережа насилу сдержался, чтобы с порога не выплеснуть на мать свою обиду, и медленно, немногословно поведал ей о встрече с Гнедиными, умолчав, пока, о главном.
– Гнедины? – переспросила Желтовская, и Сережа увидел, как внутри её все напряглось и застыло. Она ожидала удара, удара от него, своего единственного и ненаглядного сына, ради которого она и сотворила эту нелепую сказку.
Сережа молча ждал. Светлые, милые кудри матери показались ему почему-то смешными, не по возрасту. И вся она вдруг стала вовсе не элегантной, изысканной, как он привык её воспринимать, а жалкой, несчастной, одинокой. Волна боли охватила его существо, боли и любви. Он проглотил приготовленные злые слова.
– Гнедины. Ну да, ну да, были Гнедины, – бесцветным голосом произнесла Александра Матвеевна и медленно пошла к себе.
– Сергей Вацлавович! – раздался голос Киреевой.
Молодой человек вздрогнул. Его же еще ждет Розалия!
– Вы виделись? Что он? Как он? Что сказал? – девушка забросала посланца нетерпеливыми вопросами.
Но по его удрученному виду поняла, что не получит желанных ответов.
– Розалия Марковна, я не смог толком выполнить вашего поручения и поговорить серьезно с Анатолием. У них гости. Совершенно не представилось возможности переговорить с глазу на глаз.
– Ах, вот что! Дорогие гости пожаловали! Уж не те ли, о которых рассказывала с таким восторгом госпожа Боровицкая? – глаза девушки сузились.
– Должно быть, они, – понурился Сергей, словно во всем происходящем была и его вина.
– И барышня приехала? – Розалия подалась вперед всем своим гибким телом.
– Приехала, – последовал удрученный ответ.
– Послушайте, Сережа, вы же мне добрый друг. Вы же видели все своими глазами. Как вы полагаете, что сделает Анатолий?
– Полагаю, что у него безвыходная ситуация. И родители, и Гнедины ждут от него предложения руки и сердца барышне Гнединой, – выдавил из себя Сергей. Впрочем, Розалия и без него уже догадалась о неизбежном течении событий в доме Боровицких.
– Но ведь вы знаете, что он не может, не может этого сделать! – закричала Розалия.
В величайшем возбуждении она вскочила с кровати и стала лихорадочно метаться по комнате, надевая на себя все подряд.
– Что вы намерены делать? – с ужасом спросил Сергей, подавляя стыдливое желание выйти из комнаты при виде полуодетой женщины.
– Я намерена явиться к Боровицким и заявить им о своих правах. Я намерена сказать им, что я – законная, венчанная жена Анатолия Боровицкого! А вы пойдете со мной и подтвердите мои слова, так как были свидетелем в церкви! – в отчаянии выкрикнула Розалия и зарыдала.
Сергей застыл на месте. Страшная тайна наконец открылась. В первый раз за полтора месяца о ней сказали вслух. Сергей, верный слову молчать, никому никогда бы не проговорился, что был свидетелем на венчании у товарища. Боровицкий знал, кого звать. Сережа человек чести, его хоть режь на куски, не скажет, если дал слово хранить тайну.
– Разумеется, я пойду с вами. Я пойду с вами хоть на край света! Но только ни к чему идти теперь, когда уже смеркается. Гнедины уедут завтра, завтра и пойдем, все и прояснится! – Сережа следовал за Розалией по комнате, подбирая то шаль, то ботинок.
– Нет, довольно унижения! Довольно отвратительных тайн! Все должно встать на свои места! Идемте сейчас!
Она шагнула к порогу комнаты и вдруг замерла.
– Сережа! – она развернулась к юноше с широко раскрытыми от страха глазами. – Сережа, голубчик, я только вот теперь все поняла. Церковь сгорела, а с ней и наши бумаги о венчании. Другие ведь не у меня, а у него! Зачем, зачем он повел меня по самому краю, знал ведь, где оступлюсь в темноте! Он ведь отошел на шаг или два, когда я стала падать с берега, я удержаться за него хотела, да не смогла, воздух руками хватала! Упала, оступилась, и все, концы в воду! Нет меня, нет священника, не было и венчания. А то, что вы свидетель, так и вы промолчите, коли новобрачная преставилась! Пусть дорогой друг утешится с новой женой!
– О! Нет! Это слишком ужасная мысль! – только и мог выдавить из себя Сергей. Но в глубине души эти догадки уже бродили и у него, да только он боялся осознать их.
– Да, он точно замыслил убить меня! Теперь я ясно это вижу! – Розалия стала цепляться за стоявшую рядом мебель. Сергей поспешил подставить ей стул, чтобы она не упала.
– Он не смог побороть своей страсти, он завлек меня, упоил ласками, разжег пожар желания. А потом остыл, понял, что сотворил глупость, что наш брак для него позор и мезальянс, что можно поймать гораздо более выгодную птицу, чем жалкая гувернантка. Но ведь дело сделано? А тут, как нарочно, пожар в церкви, вот бы и злополучной тайной жене угореть или утонуть! И не было её, и можно снова жениться, идти к алтарю с юной и богатой девушкой. Да только вы, глупый, все испортили, вытащили меня из могилы и смешали все планы!
– Нет, не думайте так плохо об Анатолии! – пролепетал Сергей, потрясенный словами Розалии.
– Как же мне жить теперь? Как я могу любить его, если он целовал меня и желал моей смерти? Обнимал и подталкивал к пропасти?
При этих словах Розалия вдруг захрипела и затряслась. Прекрасное лицо её перекосилось, глаза вылезли из орбит, изо рта пошла пена. Она сделала несколько судорожных вздохов и грузно упала на пол. Её тело несколько раз изогнулось в конвульсиях и замерло неподвижно. Сергей, замерев от ужаса, смотрел на девушку, по коже которой стремительно разливалась смертельная бледность.
Все, что последовало потом, смешалось в один долгий и тягучий сон. Мать и горничная бессильно метались около девушки, будучи не в состоянии ей помочь. Сережа, спотыкаясь в темноте от отчаяния, бежал за доктором. Доктор, финн, учившийся в Петербурге, спокойный и неторопливый, выразил некоторое неудовольствие оттого, что его вырвали из постели и чуть ли не бегом поволокли к припадочной. Он осмотрел больную и заявил Желтовским, что дело плохо и что им следует сообщить родне барышни о неизбежном и близком конце. Случай престранный, непонятный, и жизни в этом теле почти нет, она стремительно исчезает. Уходя, доктор сказал, что, ежели что вдруг переменится, послать за ним. Случай, повторил лекарь, для медицины редкий, интересный, непонятный.
Александра Матвеевна уговаривала сына прилечь и отдохнуть. Она вызвалась дежурить около больной. Но Сергей отказался наотрез.
– Нет, мамочка. Позволь мне остаться с ней. Уж если ей и суждено уйти теперь, так пусть я буду рядом с ней, пусть ей не будет страшно от одиночества!
– Сережа, может, ты мне все-таки объяснишь, что все это значит? Что кроется за всеми этими разговорами, твоими визитами к Анатолию?
– Позже, мама, не сейчас. К тому же, это не моя тайна. Не настаивай!
– Я не понимаю, что за странные недомолвки, тайны, интриги в нашем доме! – с некоторым раздражением произнесла Александра Матвеевна и тотчас же прикусила язык, поняв, что сказала лишнее.
– Это семейная традиция, сочинять истории и скрывать тайны. Не так ли, маман? Впрочем, и об этом тоже потом.
Когда Александра Матвеевна ушла, Сергей опустился на колени перед кроватью Розалии и взял её за безжизненную руку. Слабый свет лампы освещал бледное лицо девушки, заострившийся нос, темные сбившиеся волосы. Но даже эти явственные признаки надвигающегося небытия не умаляли её красоты. Наоборот, в её чертах проступило нечто неведомое, неземное, магическое. Сергей прикоснулся губами к каждому пальчику. Так мать на морозе отогревает заледеневшие ручонки ребенка, отдавая им тепло своего дыхания. Вот и он надеялся передать ей часть своей жизни, своего тепла. Он вглядывался в лицо Розалии, и у него перехватило дух от мысли, что скоро оно исчезнет во мраке могилы и он никогда, никогда не испытает счастья поцелуя этих губ. Он мотнул головой, отгоняя навязчивое желание. Странно, губы были еще живы. Розовые, полные. Он наклонился, голова закружилась, все поплыло перед глазами. Не так он мечтал лобзать её, не на смертном одре, а в жарких и страстных объятиях. Поцелуй был долгий, бесконечно долгий. Если бы он мог отдать в этот миг, в этом поцелуе Розалии свою жизнь, он сделал бы это с великой радостью.
Потом он упал рядом. Нет, не произошло чуда воскрешения, как в сказке о мертвой царевне. Сережа застонал, заскулил от нарастающего отчаяния.
– Роза, моя Роза, мой прекрасный цветок! Не уходи! Пусть ты принадлежала другому, это для меня не значит ничего! Я люблю тебя, я люблю, люблю! Ты моя жизнь! Не умирай, не покидай меня! Господи! Верни её! Яви свое чудо, яви свою милость! Она так молода, так красива! Господи! Оставь её мне! Как я люблю тебя, моя Розалия!
Сережа стенал, стоя на коленях у кровати. Подушка пропиталась его слезами. Он мял простыни, рвал на себе волосы, метался как раненое животное.
Греми теперь гром, он бы не услышал. Один звук только значил для него – дыхание любимой, её голос. Он не видел и не слышал того, что происходило за порогом комнаты. Александра Матвеевна, закрыв рот руками, чтобы не закричать, молча припала лбом к дверному косяку, не в силах видеть отчаяние и мучения сына.
Уже давно наступила ночь, свет луны едва пробивался сквозь плотную темень. Над домом бесшумно и мягко парила узорчатая тень. Сова плавно кружила над крышей, потом над неосвещенной дорожкой к калитке. Казалось, она раздумывает. Вот она полетела прочь, ан нет, вернулась. И снова давай порхать. Круги её полета становились все меньше и меньше. Наконец она устроилась в глубине ветвей напротив окон и замерла, уставившись на дом огромными немигающими глазами.
Глава пятнадцатая
Рассвет еще только набирал силу, как у дома Желтовских появилась двуколка Боровицких. Горничная тронула за плечо измученного ночным бдением Сережу, которого под утро сморил сон. Он вскочил как ужаленный, полагая, что час Розалии пробил. Но одного взгляда на тело несчастной было достаточно, чтобы понять, что все осталось по-прежнему. Это и давало призрачную надежду, и продлевало адовы мучения. Заспанная горничная позвала его на улицу, где дожидался человек от Боровицких. Он доставил от Полины Карповны письмо для Александры Матвеевны, пакет и коробку для госпожи Киреевой. Сережа мгновение поколебался, но потом вскрыл пакет на имя гувернантки. В холодно-вежливой форме ей отказывали от места, с приложением невыплаченного жалованья. Вероятно, в коробке находились вещи гувернантки.
– Подожди меня, голубчик, – стараясь сохранять спокойствие, попросил юноша. – С тобой поеду к твоим хозяевам.
Сережа аккуратно отнес посылку в дом и вернулся с самым решительным видом. Когда он прибыл к Боровицким, там еще все спали.
– А что, гости еще тут? – поинтересовался Сережа у возницы.
– Отъехали вчерась. Почитай, всю ночь гуляли. В гостиницу направились. Я их туда и отвозил. А с утра вот к вам, барыня так приказали. Чтоб с самого утра!
На шум коляски вышел лакей.
– Ступай скажи молодому барину, что я к нему! – не терпящим возражения тоном приказал Сережа.
Недоумевающий лакей двинулся в комнаты. И что за спешка такая спозаранок? И что не спится молодым господам? Сергей же не стал дожидаться и почти бегом устремился вслед. Анатолий спросонья замотал головой и замычал, когда в спальню ворвался нежданный посетитель.
– Желтовский! Черт бы тебя побрал! В такую рань! Да что такое приключилось? Ты весь белый и трясешься!
Анатолий потянулся и стал неспешно вылезать из широкой кровати, натягивая на себя одежду. Его неторопливые, ленивые, спокойные, полные неги и грации движения привели Сергея в ярость.
– Спрашиваешь, что приключилось? Так я тебе отвечу! Пока ты тут почиваешь да резвишься с гостями, Розалия умирает!
– Вот как! – Анатолий тотчас же вскочил. Его движения приобрели стремительность и уверенность, а глаза расширились, точно у хищника, почуявшего добычу. Перехватив этот взор, Сережа застонал:
– Бог мой! Она была права! Права! Ты хотел избавиться от неё, она превратилась в обузу для тебя. Ты замыслил новый брак, более выгодный во всех отношениях. Несчастный случай, как удобно! И впрямь, концы в воду. К тому же и документы сгорели, священник погиб. Ты рассчитал, что я как твой друг буду молчать. Но это неправильный расчет. Я не буду молчать, я заставлю тебя отвечать за свою подлость!
– Ты рехнулся, Желтовский! Ты несешь чушь! Я, понятное дело, в твоих и её глазах подлец. Но не до такой же степени! Пойми же и ты меня, я в ловушке, но я найду выход. Пусть она немного подождет, все уляжется, все наладится.
– Где ей ждать твоего решения, на том свете? Когда ты признаешь публично ваш брак и перестанешь её унижать? Сегодня, сию минуту?
– Но ведь ты говоришь, что она совсем плоха… – Анатолий замолк на полуслове, так страшен стал взгляд Сергея.
– Не надейся, что её смерть спасет тебя от расплаты! Я ведь еще жив, и я отомщу за её позор!
– Ах да, разумеется! Ведь ты у нас сын героя, пламенного борца за свободу человечества! Знаем, знаем о подвигах вашего покойного папеньки! Достойные похвалы и подражания! – зло засмеялся Анатолий и Сережа понял, что его семейная драма стала местной сплетней.
– Господи! Ты гадок и невыносим! Я ненавижу тебя! Ты мне не друг и не брат! Я убью тебя! – не своим, каким-то чужим, высоким голосом прокричал Сергей.
– Отлично! – Анатолий просто подскочил на месте от возбуждения и ярости. – Какой прекрасный выход! Все разом и решится! Идем со мной, ты, воплощенное благородство!
Анатолий устремился в кабинет отца. Там в небольшом изящном бюро под ключом хранились пистолеты. По иронии судьбы, Ефрем Нестерович именно на этих пистолетах обучал обоих молодых людей владеть оружием. Боровицкий, рыча, начал ломать ящик, искорежил его, изуродовал, вскрыл и выхватил оружие.
– Нам не надо секундантов, нам никого не надо! Так ведь, Сережа? Нас сама судьба разведет. Пуля накажет виновного и восстановит справедливость. Смерть же положит конец мучениям совести! Выбирай!
Сергей, не глядя, схватил пистолет, и они выскочили из дома. Как угорелые, они пробежали по лесу около версты. Ни коряги, ни ветви, ни кусты – ничто не останавливало юных безумцев. Оказавшись на отдаленной полянке, они разошлись в разные стороны. Их разделяло шагов тридцать. Оба неплохо стреляли, и каждый в этот миг понимал, что сейчас неминуемо произойдет убийство. Некоторое время они стояли молча, тяжело дышали и смотрели друг на друга. Вокруг нежилась в утренней росе природа, пахло свежей зеленью и какими-то цветами. В кустах заливался соловей. Сколько лет детской дружбы, совместные шалости, прогулки, поездки, задушевные беседы! Все исчезло. Пред взором каждого стояла она, Розалия.
– По счету три, – громко и отчетливо произнес Анатолий.
Но на этом воинственный дух его иссяк. Когда он поднимал пистолет, его рука предательски задрожала. Сережа, белый, но почти спокойный, тоже поднял руку. Что ж, Розалия умирает, так и ему жить незачем. Только очень маменьку жалко, до слез. Нет, нельзя позволить себе пролиться слезам слабости. Он не трус…
Грянул выстрел. Сильный жар охватил его руку и бок. Толчок и ужасная боль. Сергей охнул и упал замертво на зеленую траву, на холодную утреннюю росу.
Соловей испуганно смолк, а когда рассеялся дым и все стихло, снова завел свою веселую трель.
Александра Матвеевна неподвижно сидела около ненавистной гувернантки. Именно ненавистной. Она поймала себя на мысли, что с нынешнего утра её чувства к несчастной совершенно переменились. И куда подевался либерализм взглядов, широта представлений о жизненных устоях, которыми она так гордилась? Против воли она становилась второй Полиной Карповной, косной и ханжеской. Боже милостивый, и это только подумать, Сережа, её Сережа, краса и гордость, единственная надежда, отчаянно влюблен в эту интриганку, ничтожную гувернантку, хищницу, охотницу до выгодных женихов! И какова! Нацелилась сразу и на молодого Боровицкого, и на её сыночка! Ох, как была права кузина, над которой она насмехалась, и как слепа и глупа была она сама, Александра! Прочь пустые разговоры о равенстве, справедливости, женских правах и подобной чепухе! Пусть это относится к кому угодно, но только не касается её семьи. Сереженька должен стать блестящим адвокатом, состоятельным человеком и жениться на самой достойной из невест! Уж никак не на безродной гувернантке!
– Подожди меня, голубчик, – стараясь сохранять спокойствие, попросил юноша. – С тобой поеду к твоим хозяевам.
Сережа аккуратно отнес посылку в дом и вернулся с самым решительным видом. Когда он прибыл к Боровицким, там еще все спали.
– А что, гости еще тут? – поинтересовался Сережа у возницы.
– Отъехали вчерась. Почитай, всю ночь гуляли. В гостиницу направились. Я их туда и отвозил. А с утра вот к вам, барыня так приказали. Чтоб с самого утра!
На шум коляски вышел лакей.
– Ступай скажи молодому барину, что я к нему! – не терпящим возражения тоном приказал Сережа.
Недоумевающий лакей двинулся в комнаты. И что за спешка такая спозаранок? И что не спится молодым господам? Сергей же не стал дожидаться и почти бегом устремился вслед. Анатолий спросонья замотал головой и замычал, когда в спальню ворвался нежданный посетитель.
– Желтовский! Черт бы тебя побрал! В такую рань! Да что такое приключилось? Ты весь белый и трясешься!
Анатолий потянулся и стал неспешно вылезать из широкой кровати, натягивая на себя одежду. Его неторопливые, ленивые, спокойные, полные неги и грации движения привели Сергея в ярость.
– Спрашиваешь, что приключилось? Так я тебе отвечу! Пока ты тут почиваешь да резвишься с гостями, Розалия умирает!
– Вот как! – Анатолий тотчас же вскочил. Его движения приобрели стремительность и уверенность, а глаза расширились, точно у хищника, почуявшего добычу. Перехватив этот взор, Сережа застонал:
– Бог мой! Она была права! Права! Ты хотел избавиться от неё, она превратилась в обузу для тебя. Ты замыслил новый брак, более выгодный во всех отношениях. Несчастный случай, как удобно! И впрямь, концы в воду. К тому же и документы сгорели, священник погиб. Ты рассчитал, что я как твой друг буду молчать. Но это неправильный расчет. Я не буду молчать, я заставлю тебя отвечать за свою подлость!
– Ты рехнулся, Желтовский! Ты несешь чушь! Я, понятное дело, в твоих и её глазах подлец. Но не до такой же степени! Пойми же и ты меня, я в ловушке, но я найду выход. Пусть она немного подождет, все уляжется, все наладится.
– Где ей ждать твоего решения, на том свете? Когда ты признаешь публично ваш брак и перестанешь её унижать? Сегодня, сию минуту?
– Но ведь ты говоришь, что она совсем плоха… – Анатолий замолк на полуслове, так страшен стал взгляд Сергея.
– Не надейся, что её смерть спасет тебя от расплаты! Я ведь еще жив, и я отомщу за её позор!
– Ах да, разумеется! Ведь ты у нас сын героя, пламенного борца за свободу человечества! Знаем, знаем о подвигах вашего покойного папеньки! Достойные похвалы и подражания! – зло засмеялся Анатолий и Сережа понял, что его семейная драма стала местной сплетней.
– Господи! Ты гадок и невыносим! Я ненавижу тебя! Ты мне не друг и не брат! Я убью тебя! – не своим, каким-то чужим, высоким голосом прокричал Сергей.
– Отлично! – Анатолий просто подскочил на месте от возбуждения и ярости. – Какой прекрасный выход! Все разом и решится! Идем со мной, ты, воплощенное благородство!
Анатолий устремился в кабинет отца. Там в небольшом изящном бюро под ключом хранились пистолеты. По иронии судьбы, Ефрем Нестерович именно на этих пистолетах обучал обоих молодых людей владеть оружием. Боровицкий, рыча, начал ломать ящик, искорежил его, изуродовал, вскрыл и выхватил оружие.
– Нам не надо секундантов, нам никого не надо! Так ведь, Сережа? Нас сама судьба разведет. Пуля накажет виновного и восстановит справедливость. Смерть же положит конец мучениям совести! Выбирай!
Сергей, не глядя, схватил пистолет, и они выскочили из дома. Как угорелые, они пробежали по лесу около версты. Ни коряги, ни ветви, ни кусты – ничто не останавливало юных безумцев. Оказавшись на отдаленной полянке, они разошлись в разные стороны. Их разделяло шагов тридцать. Оба неплохо стреляли, и каждый в этот миг понимал, что сейчас неминуемо произойдет убийство. Некоторое время они стояли молча, тяжело дышали и смотрели друг на друга. Вокруг нежилась в утренней росе природа, пахло свежей зеленью и какими-то цветами. В кустах заливался соловей. Сколько лет детской дружбы, совместные шалости, прогулки, поездки, задушевные беседы! Все исчезло. Пред взором каждого стояла она, Розалия.
– По счету три, – громко и отчетливо произнес Анатолий.
Но на этом воинственный дух его иссяк. Когда он поднимал пистолет, его рука предательски задрожала. Сережа, белый, но почти спокойный, тоже поднял руку. Что ж, Розалия умирает, так и ему жить незачем. Только очень маменьку жалко, до слез. Нет, нельзя позволить себе пролиться слезам слабости. Он не трус…
Грянул выстрел. Сильный жар охватил его руку и бок. Толчок и ужасная боль. Сергей охнул и упал замертво на зеленую траву, на холодную утреннюю росу.
Соловей испуганно смолк, а когда рассеялся дым и все стихло, снова завел свою веселую трель.
Александра Матвеевна неподвижно сидела около ненавистной гувернантки. Именно ненавистной. Она поймала себя на мысли, что с нынешнего утра её чувства к несчастной совершенно переменились. И куда подевался либерализм взглядов, широта представлений о жизненных устоях, которыми она так гордилась? Против воли она становилась второй Полиной Карповной, косной и ханжеской. Боже милостивый, и это только подумать, Сережа, её Сережа, краса и гордость, единственная надежда, отчаянно влюблен в эту интриганку, ничтожную гувернантку, хищницу, охотницу до выгодных женихов! И какова! Нацелилась сразу и на молодого Боровицкого, и на её сыночка! Ох, как была права кузина, над которой она насмехалась, и как слепа и глупа была она сама, Александра! Прочь пустые разговоры о равенстве, справедливости, женских правах и подобной чепухе! Пусть это относится к кому угодно, но только не касается её семьи. Сереженька должен стать блестящим адвокатом, состоятельным человеком и жениться на самой достойной из невест! Уж никак не на безродной гувернантке!