Ордубади Мамед. Мечь и перо (Часть 1)

   Доводы, приведенные Тохтамышем, рассердили эмира Инак-ча. Он сурово посмотрел на своего визиря.
   - По-твоему, я должен брать пример с Тогрул-бека и Алп-Арслана и бросить свою дочь в объятия кого попало? - недовольно спросил он.
   Тохтамыш сделал вид, будто не замечает гнева эмира.
   - Разве халиф багдадский Мустаршидбиллах, отдав за вас свою дочь Сафийю-хатун, не взял под свое влияние Аран - важнейшую часть Северного Азербайджана? То, что вы называете честью,- пустые слова. Они не употребляются в политике. В том нет ничего бесчестного, если вы откажете одному и отдадите свою дочь за другого, или заберете ее у богатого жениха и отдадите бедному. Ведь отцы не женятся на своих дочерях. Рано или поздно девушка должна оказаться в чьих-то объятиях. Сам ты ее выдашь или она по своему желанию выйдет за кого-нибудь,- какая разница? Когда речь идет о судьбе целого государства, неразумно говорить о чести одного человека пли даже нескольких человек. Эмир должен понимать: думая о чесги в таком пустячном, ничтожном деле, как девичий брак, можно оказаться обесчещенным, в большом. В миллион раз выгоднее проиграть дочь, чем проиграть власть и жизнь. Вот оно - истинное бесчестие! Мой совет политическим деятелем забыть о ревности. Время сейчас трудное, сложное и требует от каждого тонкого мышления и проницательности. Если даже слово "честь" действительно скрывает за собой нечто дорогое, все равно этим надо поступиться ради победы. Человек, называемый правителем, должен постигать душу и настроение своего народа58.
   Эмир Инакч очнулся от размышлений.
   - Верно, старый визирь, верно! - сказал он.
   Перемена в эмире Инанче обрадовала Тохтамыша.
   - Коль скоро хазрет эмир согласен с моими мыслями, он должен изменить свое отношение к знакомству, которое завелось у его дочери с молодым поэтом. Если даже это знакомство заденет честь эмира, оно не повредит нашей большой политике. Напротив, дружба Гатибы-ханум и Низами поможет упрочить положение эмира.
   Эмир безнадежно махнул рукой.
   - Неужели благодаря этому мы сможем выкрутиться из создавшегося тяжелого положения?
   - Есть и другие меры. Мы оба с вами не арабы. Нам вдвоем никогда не восстановить былого величия и влияния халифа багдадского. Халиф лучше нас знает, что ему делать. Теперь халифы уже не те. Сейчас не халифы приказывают правителям - правители приказывают им. Твоему тестю хорошо известно, как провинившихся халифов привязывают к столбу и бьют59.
   Приверженцы халифа, жившие вчера безмятежно, в довольствии в достатке, сегодня становятся самыми несчастными людьми на земле. Прошло, то время, когда можно было обмануть простой народ словами о святости халифа. Теперь в политике требуется наша личная инициатива. Политика должна обманывать, а простолюдины должны обманываться. Надо завтра же собрать всех просвещенных и знатных людей Гянджи и обсудить с ними вопрос о независимости Азербайджана. Кроме того, необходимо положить конец сплетням вокруг смерти катиба Мухакима-Ибн-Давуда. Нужно заставить народ поверить в то, будто катиб был удален с важного, высокого поста потому, что он араб. Надо повести решительную борьбу против присоединения Арана к Щирванскому государству. Вы должны способствовать тому, чтобы ваша дочь Гатиба-ханум ближе сошлась с молодым позтом Низами. Наконец, вы должны закрыть глаза на связь Фах-реддина с Дильшад. Остальные дела поручите своему старому визирю. Даю вам слово, что Северный Азербайджан будет объединен под вашей властью.
   Эмир Инанч принял все советы старого визиря. Они решили созвать мюшавирэ60 с участием интеллигенции и знати Гянджи.
   ПАВЛИНИЙ ЗАЛ61
   Роскошное убранство Павлиньего зала свидетельствовало о том, что созванному мюшавирэ придается большое значение. Это угадывалось буквально во всем - по одеянию рабынь и головным уборам телохранителей, по тому, как были одеты служанки и девушки, разливающие вино, по тому, наконец, какой подавался шербет.
   Когда эмир Инанч вошел в зал, ждущие его появления просвещенные и знатные люди города поднялись со своих мест и поклонились. Оппозиционеры также были вынуждены приветствовать эмира поклоном, ибо на этом мюшавирэ они не составляли большинства.
   Эмир сел в кресло и прочел коротенькую молитву. В ней не было упомянуто имя халифа. Так как присутствующие не знали новых планов правителя Гянджи, это обстоятельство сильно обрадовало их. Многие принялись провозглашать молитвы, желая эмиру долгой жизни и процветания.
   Эмир, заручившись вниманием собравшихся, заговорил:
   - До сего момента народ Азербайджана получал милость аллаха через посредника, то есть через светлейшего халифа. Но отныне азербайджанцы смогут получать эту милость непосредственно. Теперь азербайджанцы будут жить не под покровительством халифа багдадского, а под непосредственным покровительством аллаха, ибо народ уже заслужил право самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Именно поэтому мы уже несколько недель серьезно занимаемся данным вопросом. Мы отстранили с ответственных постов некоторых лиц, так как они не были азербайджанцами. Были уволены хранитель, государственной печати катиб Мухаким Ибн-Давуд, Ра&иат Ибн-Гаим, Садык Ибн-Ханбал, Джабир Ибн-Эта и другие. Я отдал распоряжение, чтобы все они покинули Азербайджан.
   Снова среди присутствующих началось радостное оживление. Своды зала эхом отразили восторженные возгласы:
   - Да будет жизнь эмира нескончаемой!
   - Да умножится его богатство!
   - Да хранит Аллах его могущество!
   Эмир продолжал свою речь:
   - Сейчас, занимаясь устройством нашего будушего, мы будем стараться исправить ошибки, допущенные в прошлом. Мы отправили в город Балх посольство из четырех человек, которое будет сопровождать до Гянджи нашу великую поэтессу Мехсети-ханум, оскорбленную хатибом Гянджи и его мюридами. Врага поэтессы - хатиба Гянджи - я выслал из города. Большинство мюридов брошено в тюрьму, остальные бежали и скрываются. Просвещенные люди и знать Арана, дабы предотвратить вмешательство иноземцев, должны поддержать действия правительства и объяснять народу, кто является его истинным врагом. Я уверен, мы сможем управлять нашей страной лучше, чем наши соседи.
   В зале опять раздались возгласы:
   - Да здравствует эмир!
   - Да здравствует свобода!
   Под эти крики эмир поднялся с кресла и вышел из зала. Визирь Тохтамыш и некоторые из присутствующих были приглашены в особую комнату правителя Гянджи.
   ЧЕСТЬ
   Старому Тохтамышу с большим трудом удалось помирить эмира с его женой Сафийей-хатун.
   Эмир Инанч, продолжая в душе думать, что Сафийя действительно находилась в преступной связи с Мухакимом Ибн-Давудон, считал, что в столь сложное и тяжелое время он не имеет права заниматься семейными и женскими вопросами. Поэтому он заставил себя помириться с Сафийей-хатун и старался забыть о происшествии.
   После ужина эмир, как обычно, проводил время в кругу семьи. Он гладил волосы Гатибы, целовал ее в голову, шутил.
   - Красавица моя, ты любишь поэзию и литературу? - спросил эмир, достав из книги листок, на котором было что-то написано.
   - Я не только читаю стихи других, я сама люблю писать стихи, ответила ГатиСа. - Когда я училась в Багдаде, меня более всего увлекали философия и литература. Моя учительница не одобряла моей страсти к поэзии, тем не менее между листками моих книг всегда было спрятано много стихов Макнунэ-ханум62. Я любила также стихи Тюрфы-хатун63. Однако по возвращении в Азербайджан во мне вдруг пропал интерес к арабской поэзии.
   Эмир поцеловал Гатибу в лоб.
   - Это, наверное, потому, что арабские стихи написаны не на твоем родном языке, - сказал он.
   Сафийя-хатун нахмурилась.
   -- Арабский язык - ее родной язык по матери, - возразила она резко. У Гатибы не может быть никакого интереса к местному языку и местной литературе. Кроме того, всем известно, что религиозные книги написаны по-арабски и священный коран - небесная книга- спустился на землю уже будучи написанным по-арабски. Да и халиф, владыка земли, по национальности араб.
   Эмир, желая предотвратить новую ссору, не стал возражать жене и опять перевел разговор на поэзию.
   - В последнее время написано много красивых стихов на местном языке. Более всего меня изумили стихи некоторых наших молодых поэтов, посвященные природе. Послушай, какие тонкие, певучие, выразительные стихи пишут они.
   С этими словами эмир Инанч передал листок Дильшад, которая славилась среди рабынь дворца искусством декламировать стихи.
   Дильшад с готовностью вскочила и начала читать стихотворение:
   Природы древней патриарх в зеленое одет,
   Побеги юности объял весны зеленый свет.
   Улыбка розы - дар весны. Посмотрят люди - вмиг
   Румянец розы переймут невольно щеки их.
   Слагают птицы песнь любви и оглашают высь,
   Густые травы на лугах влюбленно поднялись.
   Пронзают юные листы лучи меж тонких жил,
   И в сердце зелени рассвет Жемчужины вложил.
   Фазаньим перьям подарил цвета свои рассвет,
   Несутся трели соловья, их сладкозвучней нет.
   Петь соловью велит весна и вешней розы лик.
   Перекликаются турач и юная кеклик64.
   Окончив, девушка оставила листок при себе, чтобы потом выучить стихи наизусть.
   Стихотворение понравилось Гатибе.
   - Действительно, какое певучее, какое выразительное! - воскликнула она и, в свою очередь, вынула из книги исписанный листок бумаги. У меня есть стихотворение с более глубоким смыслом.
   Она протянула листок Дильшад. Та обернулась к эмиру.
   - Вы позволяете прочесть, хазрет эмир?
   - Читай. Мои печали могут утешить лишь поэзия и музыка.
   Дильшад встала и прочла:
   Я - бедняк, я - счастливец, я судьбой одарён.
   В государстве влюбленных поднимаюсь на трон.
   Не взираю на злато, злато - язва очей.
   Я - бедняк, но на славу угощу богачей.
   Если море бездонно - тщетно море мутить,
   Я всегда одинаков, и меня не смутить.
   Я - пловец терпеливый, каждый стих мой - коралл,
   Я - певец, что возглавил соловьиный хорал.
   Из сокровищниц звуков, что разведать я смог,
   Будут долго поэты свой заимствовать слог.
   Я под стать небосводу, что .в полночной тени
   Предвещает рассветы и грядущие дни.
   Это сердце вмещает безрассудство морей,
   Я владею искусством и вселенной моей.
   Эмир, весь обратившись в слух, смотрел в рот Дильшад. Вот она умолкла. Несколько минут длилось молчание. Затем эмир повторил:
   - Я владею искусством и вселенной моей... - и, обернувшись к дочери, спросил: - Чьи это стихи?
   Гатиба молчала. Она застыдилась, покраснела, опустила голову и принялась рассматривать лежащие на коленях руки.
   Стихотворение потрясло эмира. Он решил, что оно написано Низами, так как из поэтов Гянджи только он один, юный мастер, не склонял головы перед подарками государей и богатством.
   - Так чьи это стихи, моя красавица? - повторил эмир Инанч, гладя рукой волосы дочери.
   Гатиба, повернув голову, с испугом уставилась на отца черными глазами.
   - А ты не рассердишься, если я назову автора? - спросила она.
   Эмир удивился:
   - Неужели ты считаешь меня столь невежественным и невоспитанным?
   - Нет, я так не думаю. Но, возможно, тебе не понравится, что я знакома с этим поэтом.
   - Я счастлив, что моя дочь знакома с поэтами и литераторами нашей страны. Это отвечает моим самым заветным желаниям.
   - Стихотворение написал поэт Низами,- сказала Гатиба.--Но я не смогла отгадать, кому принадлежат стихи, прочитанные перед этим. Ты можешь сказать мне это, папа?
   - Их также написал поэт Низами. Поздравляю мою дочь, Твое знакомство с этим поэтом имеет значение важной исторической победы. И я прошу тебя поддерживать и впредь знакомство с Низами.
   Сафийя-хатун, сидевшая до сих пор молча, не выдержала, вскинула голову и зло посмотрела на мужа.
   - Настоятельно прошу тебя, не советуй моей дочери подобных вещей! Я не допущу, чтобы моя дочь дружила с почитателями любви и чувственной страсти. Я не позволю моей дочери увлекаться стихами. Не бывать этому никогда!
   - Того требует политика, - назидательно сказал эмир.
   - Разве благородно приносить честь в жертву политике?
   - От этого зависит счастье нашей семьи.
   - Строить счастье на позоре - уже само по себе больше несчастье. Твои вредные наставления приведут к тому, что в моей семье случится новое несчастье. Что может понимать в чести и благородстве человек, позволяющий внучке халифа общаться с теми, кто читает в рощах стихи?! В какую благородную семью допустят девушку, которая, забыв о чести, не прячет лица под чадрой?
   Слова Сафийи-хатун заставили эмира громко расхохотаться,
   - Невежественная женщина, ты неверно понимаешь слово "честь". Это слово никогда не применялось по отношению к женщинам. Честь и благородство не рождаются под чадрой, Истинная честь существует лишь на арене политики. Проигравшие в политике теряют все, включая и честь. В азартной игре, в которой мы все сейчас участвуем, дело обстоит так: на одной стороне карты честь, на другой - победа. Честь зависит от победы. Проиграешь победу проиграешь и честь. Моя женя должна знать: на свете нет такого слова бесчестье. Бесчестье- это поражение, которое проявляется в различных формах. Как ты не поймешь, что укутанные в чадру и не показывающие своих лиц прекрасные дочери побежденных владык, пусть они даже будут мировыми красавицами, считаются уже не сокрытыми сокровищами, а безобразными уродами, которые стыдятся показать людям свои лица?! Моей прекрасной жене должно быть известно: зарево победы, которое светит во сто крат ярче солнца, столь ослепительно, что не позволит ни одному глазу разглядеть бесчестных в семье победителя. Теперь ты поняла мою мысль?
   Сафийя-хатун гордо тряхнула головой.
   - Да, хорошо поняла. Теперь мне ясно, что значит, по-твоему, честь!
   Эмир подозвал Дильшад. Когда девушка подошла, он протянул руку к ее волосам и сказал:
   - А ты должна осчастливить мою семью своей благосклонностью к юному герою. Фахреддин - умный, благородный, непобедимый герой. Старайся лучше узнать его. Счастье не такая простая вещь и не приходит к человеку сразу же. Любовь подобна завязи на ветке дерева. Надо ждать, пока она зацветет и станет плодом. Я говорю это и своей дочери Гатибе, и тебе. Знакомство еще не означает замужества. Быть знакомым - значит изучать друг друга.
   БАГИ - ИРЭМ65
   Торжество по случаю провозглашения независимости Азербайджана было организовано в саду Баги-ирэм. На него были приглашены и те, кто верил в независимость, и те, кто считал действия эмира игрой.
   Одни радостно восклицали: "Мы взяли судьбу страны в свои руки!" Другие возражали им: "Все это лишь комедия, задуманная для того, чтобы упрочить положение эмира. Она долго не протянется".
   Приглашенные на торжество разглядывали женские фигурки из мрамора у бассейна, из грудей которых били струи воды; глазели на рабынь, свезенных со всех концов Азербайджана, дивились их пестрым, нарядным одеяниям.
   Низами и Фахреддин, прохаживаясь по дорожке, обсаженной с обеих сторон цветами гвоздики, вели беседу. Молодой поэт отвел друга в сторону и, желая открыть ему глаза на происходящее, тихо сказал:
   - Это приглашение во дворец, все эти торжества по случаю провозглашения независимости - обыкновенная игра, политический трюк, жалкая комедия. Изгнание арабов из Азербайджана- один из актов этой комедии. Что касается высылки хатиба, назначенного в Гянджу самим халифом багдадским, это ложь и выдумка. Хатиба снабдили деньгами на дорогу и отправили в паломничество в Мекку. Сообщение эмира об изгнании Мухакима Ибн-Давуда, также вымысел, созданный на основе дворцовых интриг. В то же время придуманная эмиром игра очень благоприятна для нас в том отношении, что мысли народа о присоединении к Ширванскому государству можно было рассеять только таким образом. Простые люди не ведают обмана, эта игра им кажется правдоподобной, и тем не менее происходящее-всего лишь авантюра, задуманная неумно и бестолково, ибо мало разглагольствовать о независимости Азербайджана- надо осуществить ее в рамках Азербайджана простых людей. Придумав эту авантюру, эмир Инанч обманывает и обманывается сам. Единственное, что мы выигрываем в сей недостойной игре, так это нашу поэтессу Мехсети-ханум, которая получила возможность вернуться в Гянджу.
   Визирь эмира Тохтамыш внимательно следил за приглашенными. Подобранные им люди, разойдясь по всему саду, прохаживались вблизи гостей и подслушивали их разговоры.
   Тохтамыш, увидев, что Низами и Фахреддин уединились и гуляют по дальней аллее сада, подозвал Хюсамеддина.
   - Поухаживай за дорогими гостями, развлеки их, - приказал он.
   Хюсамеддин, стараясь, чтобы Низами и Фахреддин не заметили его, обошел сад и, выйдя на аллею в самом ее конце, принялся рвать гвоздику. Затем он подошел к Низами и протянул ему букетик цветов со словами:
   - Мы слышали, молодой поэт очень любит гвоздику. Я нарвал этот букет, желая доставить ему удовольствие.
   - Благодарю, - ответил Низами. - Я всегда буду любить цветы гвоздики. Состарюсь я, но моя любовь к ним не состарится, ибо гвоздика дарует нам дух молодости.
   Хюсамеддин присоединился к молодым людям, однако ему не удалось ничего выведать. Едва он подошел, Низами тотчас переменил тему разговора.
   На торжестве присутствовал персидский поэт Камаледдин, Он начал читать одно из своих стихотворений, в котором прославлял справедливость и щедрость эмира Гянджи. Гости собрались вокруг него.
   Когда Камаледдин умолк, эмир Инанч обратился к Низами:
   - Мне очень нравятся стихи нашего молодого поэта.
   Низами поблагодарил эмира.
   - У меня нет достойного стихотворения, которое можно было бы прочесть на столь большом торжестве, - сказал он. - Здесь присутствуют пожилые маститые поэты, и я считаю неприличным читать свои стихи в их обществе.
   Гатиба и Дильшад, сидевшие за тюлевым занавесом, натянутым перед окном, страстно хотели послушать молодого поэта.
   Однако Гатибе не верилось, что Низами станет читать стихи в этом обществе.
   Все окружили поэта. Раздались голоса:
   - Мы просим!
   - Прочтите что-нибудь!
   Фахреддин шепнул другу на ухо:
   - Ты должен что-нибудь прочесть. Не хочу, чтобы твое молчание истолковали как проявление робости, как наше поражение.
   Эмир, видя колебание Низами, подошел к нему и приветливо сказал:
   - Я не поэт, но глядя на прелести весны, каждый невольно становится поэтом, хочет читать стихи и слушать стихи. Прошу вас, осчастливьте наше общество.
   Низами встал и прочел:
   Я живу в такое время, что ученью грош цена,
   Людям разума темницей стала светлая страна.
   Благородство не в почете, изгоняется оно.
   Кто стихам внимать захочет, если на сердце темно!
   Единенье и согласье истребляются вокруг,
   Всюду распри и раздоры, точит меч на друга друг.
   Не с кем горем поделиться, хоть оно у всех одно,
   Как печально, что у власти горстке подлых быть дано.
   Не в чести достойный чести, зло смеется над добром,
   Кровожадность власть имущих описать нельзя пером.
   Не цветы покрыли землю, луг - в крови, печален день,
   Словно мать над павшим сыном, долу клонится сирень.
   Нет, не маки на равнине, это - кровь богатырей,
   Не поет любовных песен - стонет с горя соловей.
   Путь одной мечте священной преграждают сотни бед,
   Лик свободы вечно скорбен н следа улыбки нет.
   Стихотворение произвело на слушателей магическое действие. Молодой поэт нападал на методы правления эмира. Присутствующие были потрясены талантом и бесстрашием Низами.
   - Слово поэта - воля его народа, - сказал как ни в чем не бывало эмир Инанч. - Поэт рассказывает в своем стихотворении о том, в каком трудном положении находятся страна и его народ. Разве я не потому созвал вас сюда? Я всячески пытаюсь найти выход из положения, о котором говорит поэт. Вся беда в том, что до сего времени народ не мог сам управлять своей страной. Судьба народа находилась в руках других. Я полагаю, после того, как свобода будет завоевана, мы сможем безмятежно наслаждаться прекрасной природой Азербайджана, и соловьи в наших садах будут петь не траурную песню о страданиях народа, а свои веселые любовные песни.
   Гатиба, как и все, слышала смелое, резкое стихотворение Низами.
   - Он - герой! - шепнула она Дильшад. - Бесстрашный, удивительный юноша! Как жаль, что он недруг моего отца.
   - Если бы он не был таким, - зашептала в ответ Дильшад,- герой Гянджи Фахреддин не был бы его близким товарищем. Но, мне кажется, ты заблуждаешься, считая Низами недругом твоего отца. Чтобы утверждать подобное, надо иметь какие-то основания.
   Гатиба вздохнула.
   - Основания у меня есть. Люди, подобные Ильясу, не могу быть друзьями моего отца.
   Рабыня поэта Абульуллы Себа-ханум, услышав слова Гатибы, подумала про себя: "Знать бы мне раньше, что бедный сиротка-мальчик станет знаменитым поэтом и будет любим такими знатными девушками, как Гатиба, я бы давно постаралась прибрать его к рукам и использовала бы в своих интересах. Однако и теперь еще не поздно. Коль скоро Гатиба влюблена в него, ей не найти более умелой и проворной посредницы, чем я.
   - Понравилось ли тебе стихотворение, прочитанное молодым поэтом?
   Гатиба удивленно взглянула на Себу-ханум.
   - К чему тебе знать, понравилось ли мне стихотворение Низами?
   - Я спросила это без всякого умысла,- не растерявшись, ответила Себа-ханум. - Я давно знакома с молодым поэтом.
   - Откуда ты его знаешь?
   - Юный сирота часто бывал в доме Абульуллы. Но потом случилось одно происшествие, и он перестал посещать старого поэта.
   Глаза Гатибы загорелись любопытством.
   - Какое происшествие?
   - Абульулла отдал старшую дочь в жены поэту Хагани, а младшую, Махтаб-ханум, собирался выдать за Ильяса. Однако молодой поэт уклонился от брака, и они рассорились.
   Гатиба усмехнулась.
   - И хорошо сделал, что уклонился. Кто такая Махтаб-ханум, чтобы заполучить в мужья столь редкую личность?
   Себа-ханум кивнула головой.
   - Я сама так думаю и всегда была против их брака. Один волосок на голове молодого поэта дороже сотни таких девиц, как Махтаб-ханум. Хотя мой господин не питает добрых чувств к юному Низами, я все-таки не перестала относиться к нему по-дружески, не поссорилась с ним. Больше того, я готова помочь ему создать семью. Мне не страшно, пусть мой господин накажет меня за это!
   Этот недолгий разговор с Себой-ханум вселил в сердце дочери эмира большие надежды. Она подумала, что с помощью Себы-ханум сможет приручить Низами и достигнет своей цела. Итак, надо приблизить к себе рабыню Абульуллы.
   Гатибу осенила одна идея.
   -Если ты намерена продолжать знакомство с таким достойным и уважаемым поэтом, -сказала она, - тебе нечего бояться гнева своего господина. Может, ты хочешь служить мне? Тогда я завтра же заберу тебя из семьи Абульуллы.
   Себа-ханум тотчас смекнула, что служба при дочери эмира сулит ей большие выгоды.
   - Я до самой смерти буду верно служить госпоже! - В голосе Себы-ханум прозвучала мольба. - Забрать меня из семьи Абульуллы - значит избавить от тяжких мук совести. Я никогда не заставлю себя уговорить уважаемого поэта Низами любить Махтаб-ханум. А они вынуждают меня к этому.
   Гатиба гневно нахмурилась.
   - Они все еще не хотят отстать от благородного юноши?
   - Разумеется. Только прошу вас, об этом никто не должен знать. Иначе они меня погубят. Абульулла с женой хотят запихнуть свою дочь, как кость, в горло этого прекрасного юноши.
   Гатиба тряхнула головой.
   - Я пока еще жива! Кто такая Махтаб-ханум, чтобы мешать мне? Через день ты будешь служить у меня. Тогда мы и решим с тобой, что ты будешь делать.
   На этом их разговор оборвался, так как прием в саду Баги-ирэм подошел к концу.
   Дильшад была огорчена тем, что между Гатибой и Себой-ханум завязалась дружба. Ей был хорошо известен нрав Себы-ханум, которая сеяла сплетни среди рабынь Гянджи.
   Себа-ханум, попрощавшись, собралась уходить. Гатиба сунула ей в руку завернутые в шелковый платок сто золотых динаров.
   Сад опустел. Эмир Инанч взял под руку старого визиря, и они пошли по аллее. Тохтамыш все никак не мог успокоиться после выступления Низами.
   - Враг! Большой враг!.. - твердил он.- Бесстрашный враг. Умный враг.
   МЮШАВИРЭ
   Патриоты Арана решили созвать большое мюшавирэ и разоблачить на нем заявление эмира Инанча относительно независимости Азербайджана, объяснить народу, что собой представляет на деле эта независимость.
   Одним из первых на мюшавирэ выступил Фахреддин и сделал предложение по поводу независимости Арана. Коснувшись действий и обращения эмира Инанча к авторитетным лицам Гянджи, он сказал:
   - Мне нет дела до того, с какой целью было сделано это обращение. Однако настало время провозгласить наконец независимость страны. Если говорить о размерах государства, то Аран нисколько не меньше Щирванского шахства, У Ширвана нет возможности расширить свои границы, а у нас такая возможность имеется. Мы можем передвинуть наши границы по ту сторону Аракса и Куры. Время благоприятствует. Государства, способные помешать этому, сейчас заняты другими делами. Мы завтра же можем взять эмира Инанча за ухо и выдворить отсюда.