Страница:
Скоро в прихожей хлопнула дверь, и Люба пришла на кухню.
– Сергей, – произнесла она сухим, почти официальным тоном. – Нам с тобой нужно поговорить.
– А можно попозже, а то я жрать хочу?
– Попозже нельзя, Сережа. – Люба присела на табуретку рядом с мужем и, посмотрев ему в глаза, сказала:
– Мне мама про тебя страшную вещь рассказала.
– Ну и что? – не глядя на жену, отозвался Сергей, проверяя по кастрюлькам, что привезла теща на этот раз.
– Мама сказала…
– Ну?
– Мама сказала, что…
– Ну что твоя мама сказала?
– Что ты, Сережа, возможно, еврей.
6
7
8
9
10
11
– Сергей, – произнесла она сухим, почти официальным тоном. – Нам с тобой нужно поговорить.
– А можно попозже, а то я жрать хочу?
– Попозже нельзя, Сережа. – Люба присела на табуретку рядом с мужем и, посмотрев ему в глаза, сказала:
– Мне мама про тебя страшную вещь рассказала.
– Ну и что? – не глядя на жену, отозвался Сергей, проверяя по кастрюлькам, что привезла теща на этот раз.
– Мама сказала…
– Ну?
– Мама сказала, что…
– Ну что твоя мама сказала?
– Что ты, Сережа, возможно, еврей.
6
Не выходя из кухни, Сергей созвонился с Окуркиным Лехой, который по случаю пятницы пораньше сбежал с работы.
Окуркин работал на ложкоштамповочном предприятии, где зарплату не платили месяцами. Поэтому он мог как угодно нарушать дисциплину, не боясь, что его за это попрут с производства.
До того как стать мастером ложкоштамповки, Леха три года отработал в лыжезагибочном цехе. Дело ему нравилась, однако постоянные недоразумения из-за выяснения места его работы вынудили Окуркина оставить лыжи.
Происходило это очень просто. Стоило кому-то спросить Леху, где он работает, следовало вполне нормальное пояснение:
– На лыжезагибочном станке.
– Да? И что вы на нем делаете?
– Лыжи загибаю, – спокойно объяснял Окуркин.
– Кому? – тут же следовал настороженный вопрос.
– Кому скажут, тому и загибаю, – честно признавался Леха. – Это же не я сам решаю. Для этого другие люди есть, – добавлял он, повергая собеседника в замешательство.
Случалось, что нервные граждане даже писали на Леху заявления, обвиняя его в посягательстве на их жизнь. Устав от подобных недоразумений, Окуркин ушел с любимой работой и подался в ложкоштамповку.
Перекинувшись по телефону с Лехой парой слов, Тютюнин уговорился встретиться с ним через полчаса и отправиться на старый стадион «Локомотив». По пятницам там проходили международные встречи команд восьмой лиги. Билеты распространялись по смехотворным ценам, а потому на трибунах был полный аншлаг.
Наскоро перекусив ворованными тещей голубцами, Серега сказал Любе, что идет на футбол, и, подхватив большой полиэтиленовый мешок, выскочил из квартиры.
Возле подъезда он снова встретился со старухой Гадючихой, которая плела интриги, нашептывая что-то на ухо другой пенсионерке.
Когда Тютюнин подошел к остановке, Леха уже стоял в условленном месте и поплевывал на асфальт.
– Ну ты меня подставил со своим дихлофосом американским! – с ходу начал Тютюнин.
– А чего не так с дихлофосом? – спросил Леха.
– Этот дихлофос не от моли, а от людей оказался.
– Да ты что?
– Вот и что. Я его против насекомых применил, так чуть сам дуба не дал и весь «Втормехпошив» не потравил. Меня даже уволить хотели…
– То-то у Митяя такая рожа довольная была, когда он мне пузырек дарил, – начал припоминать Окуркин. – Я ведь ему бритву свою отдал. Вот сволочь.
Подошел автобус, из которого вывалила толпа усталых пассажиров. Друзья заскочили в салон и сейчас же нарвались на толстую тетку-кондуктора.
– Ну? – строго спросила она с такой интонацией, что сейчас же напомнила Сереге его тещу.
– А мы чернобыльцы, у нас льготы, – не очень убедительно заявил Леха, показывая какую-то затертую книжку.
– Или берете билеты, «чернобыльцы», или вылетаете на следующей остановке.
– Берем билеты, – согласно кивнул Серега и отдал тетке деньги.
Когда друзья заняли место у окошка, Леха толкнул Тютюнина в бок и спросил:
– Ты чего это какой-то не такой? Надо было поспорить с ней, а ты сразу: берем билеты.
– Ладно, – отмахнулся Серега. – Я сегодня самовар прихватил медный – на десять кило чистого металла!
– Да ты что? Значит, завтра гуляем?
– Гуляем!
– Эх… – Леха поморщился. – Не получится завтра. Я в деревню еду. Кстати, не хочешь мне помочь?
– А чего делать надо?
– Да прабабка моя померла. Наследство оставила – дом и два сарая. Надо ехать.., это.., во владение вступать. Моей Ленке не терпится – прямо завтра и поедем.
– А чего, давай, – сразу согласился Серега, хотя внутренний голос советовал ему остаться дома. – Отпуск у меня только в сентябре, а шашлычка поесть хочется.
– Шашлычок будет, только с этим делом… При жене, сам понимаешь, нельзя. К тому же я за рулем.
– Понимаю, – согласно кивнул Тютюнин. – Но завтра только суббота, а будет еще и воскресенье.
– Будет, – согласился Леха. – Хотя в субботу тоже можно чего-то придумать.
На остановке «Чатланский завод» друзья вышли и направились прямо к стадиону. Туда уже стекались толпы подвыпивших граждан, которые несли с собой авоськи с баночным пивом, и это радовало Серегу с Лехой больше всего, поскольку они ходили на матчи не для спортивного удовольствия, а только корысти ради. Окуркин и Тютюнин контролировали половину пространства под трибуной Б-4, куда во время матча обильно сыпались пустые алюминиевые банки – бутылки на стадион приносить не разрешалось, чтобы их потом не швыряли на поле.
Время от времени на территорию под трибунами покушались бомжи из соседнего района, однако местная баночно-алюминиевая мафия давала чужакам достойный отпор.
– Кто сегодня играет? – спросил Леха у синюшного мужика в обоих левых ботинках.
– «Басмач ятаган», Турция, и «Обувщик» из Пескоструйска, – довольно внятно произнес тот. – Принимаются ставки на результат игры.
– Так ты значит этот.., брокер?
– Букмекер, – поправил синюшный. – Угадаете исход матча – пол-ящика пива ваши.
– Нет, мы здесь по работе, – ответил за Леху Тютюнин, видя, что тот при упоминании пива стал доверчиво улыбаться маклеру. – Пойдем, нам еще порядок навести нужно.
– Ты прав, нужно успеть до начала, – согласился Окуркин. Под порядком подразумевалась уборка того, что накапливалось под трибунами за неделю между матчами.
На месте они застали своего соседа – пятнадцатилетнего Азамата.
Тот приветливо помахал им, блеснув черными глазами. Прежний хозяин этой территории за долги отдал ее брату Азамата, который торговал на рынке фруктами.
По-русски мальчик говорил плохо, однако соседи хорошо друг друга понимали. Азамат вел бизнес честно и никогда не спорил из-за банок, падавших на демаркационную линию. Он великодушно отбрасывал их на сторону Сергея и Лехи.
Несколько раз после футбола за Азаматом приходили бритоголовые, однако Леха, хотя и был невысок ростом, умело действовал «пальцем» от танковой гусеницы, который он всегда держал под трибуной.
Подчистив территорию и приготовив камни – «прессовалки», которыми плющили банки, Тютюнин и Окуркин стали прислушиваться к тому, что происходило наверху.
Болельщики беззлобно ругались матом, обещая туркам нелегкую жизнь, и открывали банки с шипящим теплым пивом.
Скоро началась игра, и первая тара полетела под трибуны.
Серега работал на подборе банок, а Леха прессовал их в алюминиевые пятачки. За хорошую игру друзья набирали до трех тысяч банок и, если бы не плющили их, могли бы увезти урожай только на самосвале.
Вскоре турки забили гол.
– Басмачей на мыло! – стали кричать с трибун, и вниз полетели недопитые банки – признак неудовольствия.
Пришлось Сереге выливать пиво на землю, что вызывало у Лехи тяжелые вздохи. Вылитое пиво было очень жалко.
Игра стала выравниваться, и банки падали с равными временными интервалами по всей площади трибуны.
Азамат быстро собирал их на своей половине и лишь слегка приминал ногами, прежде чем бросить в мешок, – за ним заезжал брат, а потому проблем с транспортировкой у него не было.
Скоро начало темнеть, однако банки сыпались исправно.
– Я уже пятнадцать сотен насчитал… – сообщил Окуркин, который, словно ложкоштамповочная машина, без устали плющил алюминий.
– Хорошо… – сказал Тютюнин.
Под конец матча «Обувщик» начал отыгрываться. Пиво полилось рекой, и Серега почувствовал, что ему становится жарко. Леха застучал камнем чаще, а сосед Азамат даже стал что-то напевать.
– Две пятьсот! – крикнул Окуркин, утирая со лба пот. «Обувщик» снова атаковал, и трибуны гудели от дружного рева.
«Сегодня будет рекорд, – подсказал Сереге внутренний голос. А затем добавил: – А в деревню ты бы лучше не ездил».
Наконец «Обувщик» сравнял счет, и банки обрушились настоящим цунами. У Сереги от напряжения стали подрагивать коленки, а Леха выдыхал воздух с каким-то хрипом, однако не сдавался и лишь время от времени нервно похохатывал.
– Три семьсот двадцать семь! – торжественно объявил он, когда марафон наконец закончился и болельщики стали покидать трибуны.
Серега помог другу уложить все заготовки и попробовал приподнять раздувшийся мешок. Это оказалось не так легко.
Мимо, словно стая волков, прошли бритоголовые. Они недобро покосились на Азамата, однако раскрасневшееся лицо Лехи Окуркина отпугнуло их.
– А вон и Сайд! – заметил бежевую «шестерку» Тютюнин, и Азамат приветливо помахал брату рукой.
В последнее время Сайд подвозил Леху с Сергеем, вместе с их товаром. Алюминий они тоже сдавали вместе, в подпольном пункте какого-то земляка Сайда и по более высоким ценам.
Пока грузили добычу, неподалеку происходила драка. Точнее, не драка, а избиение. Били букмекера, который за время матча успел пропить все доверенные ему ставки.
Неподалеку стоял милицейский сержант и со скучающей физиономией наблюдал за процессом. Его тоже угораздило поставить на результат, и теперь он мстил букмекеру чужими руками и ногами.
Видимо, решив, что тому уже хватит, он вяло разогнал народных мстителей и, махнув рукой, подозвал машину с клеткой.
– Хорошо денек прошел, – сказал довольный Леха, когда они погрузились в «шестерку» Сайда.
– Да, неплохо, – согласился Серега. – Очень неплохо.
Окуркин работал на ложкоштамповочном предприятии, где зарплату не платили месяцами. Поэтому он мог как угодно нарушать дисциплину, не боясь, что его за это попрут с производства.
До того как стать мастером ложкоштамповки, Леха три года отработал в лыжезагибочном цехе. Дело ему нравилась, однако постоянные недоразумения из-за выяснения места его работы вынудили Окуркина оставить лыжи.
Происходило это очень просто. Стоило кому-то спросить Леху, где он работает, следовало вполне нормальное пояснение:
– На лыжезагибочном станке.
– Да? И что вы на нем делаете?
– Лыжи загибаю, – спокойно объяснял Окуркин.
– Кому? – тут же следовал настороженный вопрос.
– Кому скажут, тому и загибаю, – честно признавался Леха. – Это же не я сам решаю. Для этого другие люди есть, – добавлял он, повергая собеседника в замешательство.
Случалось, что нервные граждане даже писали на Леху заявления, обвиняя его в посягательстве на их жизнь. Устав от подобных недоразумений, Окуркин ушел с любимой работой и подался в ложкоштамповку.
Перекинувшись по телефону с Лехой парой слов, Тютюнин уговорился встретиться с ним через полчаса и отправиться на старый стадион «Локомотив». По пятницам там проходили международные встречи команд восьмой лиги. Билеты распространялись по смехотворным ценам, а потому на трибунах был полный аншлаг.
Наскоро перекусив ворованными тещей голубцами, Серега сказал Любе, что идет на футбол, и, подхватив большой полиэтиленовый мешок, выскочил из квартиры.
Возле подъезда он снова встретился со старухой Гадючихой, которая плела интриги, нашептывая что-то на ухо другой пенсионерке.
Когда Тютюнин подошел к остановке, Леха уже стоял в условленном месте и поплевывал на асфальт.
– Ну ты меня подставил со своим дихлофосом американским! – с ходу начал Тютюнин.
– А чего не так с дихлофосом? – спросил Леха.
– Этот дихлофос не от моли, а от людей оказался.
– Да ты что?
– Вот и что. Я его против насекомых применил, так чуть сам дуба не дал и весь «Втормехпошив» не потравил. Меня даже уволить хотели…
– То-то у Митяя такая рожа довольная была, когда он мне пузырек дарил, – начал припоминать Окуркин. – Я ведь ему бритву свою отдал. Вот сволочь.
Подошел автобус, из которого вывалила толпа усталых пассажиров. Друзья заскочили в салон и сейчас же нарвались на толстую тетку-кондуктора.
– Ну? – строго спросила она с такой интонацией, что сейчас же напомнила Сереге его тещу.
– А мы чернобыльцы, у нас льготы, – не очень убедительно заявил Леха, показывая какую-то затертую книжку.
– Или берете билеты, «чернобыльцы», или вылетаете на следующей остановке.
– Берем билеты, – согласно кивнул Серега и отдал тетке деньги.
Когда друзья заняли место у окошка, Леха толкнул Тютюнина в бок и спросил:
– Ты чего это какой-то не такой? Надо было поспорить с ней, а ты сразу: берем билеты.
– Ладно, – отмахнулся Серега. – Я сегодня самовар прихватил медный – на десять кило чистого металла!
– Да ты что? Значит, завтра гуляем?
– Гуляем!
– Эх… – Леха поморщился. – Не получится завтра. Я в деревню еду. Кстати, не хочешь мне помочь?
– А чего делать надо?
– Да прабабка моя померла. Наследство оставила – дом и два сарая. Надо ехать.., это.., во владение вступать. Моей Ленке не терпится – прямо завтра и поедем.
– А чего, давай, – сразу согласился Серега, хотя внутренний голос советовал ему остаться дома. – Отпуск у меня только в сентябре, а шашлычка поесть хочется.
– Шашлычок будет, только с этим делом… При жене, сам понимаешь, нельзя. К тому же я за рулем.
– Понимаю, – согласно кивнул Тютюнин. – Но завтра только суббота, а будет еще и воскресенье.
– Будет, – согласился Леха. – Хотя в субботу тоже можно чего-то придумать.
На остановке «Чатланский завод» друзья вышли и направились прямо к стадиону. Туда уже стекались толпы подвыпивших граждан, которые несли с собой авоськи с баночным пивом, и это радовало Серегу с Лехой больше всего, поскольку они ходили на матчи не для спортивного удовольствия, а только корысти ради. Окуркин и Тютюнин контролировали половину пространства под трибуной Б-4, куда во время матча обильно сыпались пустые алюминиевые банки – бутылки на стадион приносить не разрешалось, чтобы их потом не швыряли на поле.
Время от времени на территорию под трибунами покушались бомжи из соседнего района, однако местная баночно-алюминиевая мафия давала чужакам достойный отпор.
– Кто сегодня играет? – спросил Леха у синюшного мужика в обоих левых ботинках.
– «Басмач ятаган», Турция, и «Обувщик» из Пескоструйска, – довольно внятно произнес тот. – Принимаются ставки на результат игры.
– Так ты значит этот.., брокер?
– Букмекер, – поправил синюшный. – Угадаете исход матча – пол-ящика пива ваши.
– Нет, мы здесь по работе, – ответил за Леху Тютюнин, видя, что тот при упоминании пива стал доверчиво улыбаться маклеру. – Пойдем, нам еще порядок навести нужно.
– Ты прав, нужно успеть до начала, – согласился Окуркин. Под порядком подразумевалась уборка того, что накапливалось под трибунами за неделю между матчами.
На месте они застали своего соседа – пятнадцатилетнего Азамата.
Тот приветливо помахал им, блеснув черными глазами. Прежний хозяин этой территории за долги отдал ее брату Азамата, который торговал на рынке фруктами.
По-русски мальчик говорил плохо, однако соседи хорошо друг друга понимали. Азамат вел бизнес честно и никогда не спорил из-за банок, падавших на демаркационную линию. Он великодушно отбрасывал их на сторону Сергея и Лехи.
Несколько раз после футбола за Азаматом приходили бритоголовые, однако Леха, хотя и был невысок ростом, умело действовал «пальцем» от танковой гусеницы, который он всегда держал под трибуной.
Подчистив территорию и приготовив камни – «прессовалки», которыми плющили банки, Тютюнин и Окуркин стали прислушиваться к тому, что происходило наверху.
Болельщики беззлобно ругались матом, обещая туркам нелегкую жизнь, и открывали банки с шипящим теплым пивом.
Скоро началась игра, и первая тара полетела под трибуны.
Серега работал на подборе банок, а Леха прессовал их в алюминиевые пятачки. За хорошую игру друзья набирали до трех тысяч банок и, если бы не плющили их, могли бы увезти урожай только на самосвале.
Вскоре турки забили гол.
– Басмачей на мыло! – стали кричать с трибун, и вниз полетели недопитые банки – признак неудовольствия.
Пришлось Сереге выливать пиво на землю, что вызывало у Лехи тяжелые вздохи. Вылитое пиво было очень жалко.
Игра стала выравниваться, и банки падали с равными временными интервалами по всей площади трибуны.
Азамат быстро собирал их на своей половине и лишь слегка приминал ногами, прежде чем бросить в мешок, – за ним заезжал брат, а потому проблем с транспортировкой у него не было.
Скоро начало темнеть, однако банки сыпались исправно.
– Я уже пятнадцать сотен насчитал… – сообщил Окуркин, который, словно ложкоштамповочная машина, без устали плющил алюминий.
– Хорошо… – сказал Тютюнин.
Под конец матча «Обувщик» начал отыгрываться. Пиво полилось рекой, и Серега почувствовал, что ему становится жарко. Леха застучал камнем чаще, а сосед Азамат даже стал что-то напевать.
– Две пятьсот! – крикнул Окуркин, утирая со лба пот. «Обувщик» снова атаковал, и трибуны гудели от дружного рева.
«Сегодня будет рекорд, – подсказал Сереге внутренний голос. А затем добавил: – А в деревню ты бы лучше не ездил».
Наконец «Обувщик» сравнял счет, и банки обрушились настоящим цунами. У Сереги от напряжения стали подрагивать коленки, а Леха выдыхал воздух с каким-то хрипом, однако не сдавался и лишь время от времени нервно похохатывал.
– Три семьсот двадцать семь! – торжественно объявил он, когда марафон наконец закончился и болельщики стали покидать трибуны.
Серега помог другу уложить все заготовки и попробовал приподнять раздувшийся мешок. Это оказалось не так легко.
Мимо, словно стая волков, прошли бритоголовые. Они недобро покосились на Азамата, однако раскрасневшееся лицо Лехи Окуркина отпугнуло их.
– А вон и Сайд! – заметил бежевую «шестерку» Тютюнин, и Азамат приветливо помахал брату рукой.
В последнее время Сайд подвозил Леху с Сергеем, вместе с их товаром. Алюминий они тоже сдавали вместе, в подпольном пункте какого-то земляка Сайда и по более высоким ценам.
Пока грузили добычу, неподалеку происходила драка. Точнее, не драка, а избиение. Били букмекера, который за время матча успел пропить все доверенные ему ставки.
Неподалеку стоял милицейский сержант и со скучающей физиономией наблюдал за процессом. Его тоже угораздило поставить на результат, и теперь он мстил букмекеру чужими руками и ногами.
Видимо, решив, что тому уже хватит, он вяло разогнал народных мстителей и, махнув рукой, подозвал машину с клеткой.
– Хорошо денек прошел, – сказал довольный Леха, когда они погрузились в «шестерку» Сайда.
– Да, неплохо, – согласился Серега. – Очень неплохо.
7
Домой Тютюнин пришел в одиннадцатом часу. Не очень поздно, да к тому же трезвый.
Каково же было его удивление, когда жена встретила его потоком бранных слов и своей любимой скалкой.
Натренированный Серега увернулся от пары ударов, опрокинул стул и журнальный столик, однако в лоб все же получил.
– Ты что! – завопил он. – Я же трезвый!
– Не важно! – наступала Люба, на практике отрабатывая выпады и развороты.
Пробегая мимо софы, Тютюнин подхватил подушку и что есть силы швырнул ее в жену. От неожиданности Люба потеряла равновесие и со всего маху грохнулась задом об пол.
В шкафу зазвенели рюмки, а снизу шваброй в потолок застучали соседи.
– Сволочь ты, Тютюнин! – крикнула Люба и поползла за оброненной скалкой.
– Да ты объясни, в чем дело?!
– В чем? Еще спрашиваешь, харя твоя бесстыжая?! А любовницу себе кто завел?
– Какую еще любовницу? – опешил Сергей.
– Такую… – Люба шмыгнула носом и достала из кармана кусочек серого картона с телефоном. – Вот, у тебя в кармане нашла…
– А где тут написано, что это любовница?
– Не написано, зато духами пахнет… Ты нюхай, нюхай!
Тютюнин понюхал. Действительно, врачиха Света злоупотребила духами.
– А ты звонить по этому телефону пробовала?
– Это зачем еще?
Люба поднялась с пола, однако Серега на всякий случай все еще держался от нее на безопасном расстоянии.
– Затем, что проверить бы следовало, прежде чем на человека с дубиной бросаться. Тебе это в голову не приходило?
– Не-а, – призналась Люба. – Я маме позвонила, а она сразу сказала – бей его…
Решив не откладывать проверку в долгий ящик, Люба сейчас же набрала указанный номер и, когда ей ответили, переспросила:
– Куда, вы говорите, я попала? В морг?!
В испуге бросив трубку, она отскочила не середину комнаты и уставилась на Сергея широко раскрытыми глазами.
– Говорят – морг, Сереж. Откуда у тебя в брюках морг?
– Да в чьей-то шубе в кармане валялся. Я выбросить хотел, да, видать, забыл.
Чувствуя за собой вину, Люба собрала мужу поздний ужин и, глядя, как он ест, тяжело вздыхала.
– Я завтра с Лешкой и Ленкой его в деревню еду, – сообщил Тютюнин между пирожком и киселем.
– Я знаю, – снова вздохнула Люба. – Лена мне звонила. Говорит, они с Лешкой наследство получили.
– Ничего, и мы когда-нибудь получим, – усмехнулся Тютюнин. – Двухкомнатную квартиру, бывшую кооперативную, и старый проржавелый автомобиль «москвич».
Каково же было его удивление, когда жена встретила его потоком бранных слов и своей любимой скалкой.
Натренированный Серега увернулся от пары ударов, опрокинул стул и журнальный столик, однако в лоб все же получил.
– Ты что! – завопил он. – Я же трезвый!
– Не важно! – наступала Люба, на практике отрабатывая выпады и развороты.
Пробегая мимо софы, Тютюнин подхватил подушку и что есть силы швырнул ее в жену. От неожиданности Люба потеряла равновесие и со всего маху грохнулась задом об пол.
В шкафу зазвенели рюмки, а снизу шваброй в потолок застучали соседи.
– Сволочь ты, Тютюнин! – крикнула Люба и поползла за оброненной скалкой.
– Да ты объясни, в чем дело?!
– В чем? Еще спрашиваешь, харя твоя бесстыжая?! А любовницу себе кто завел?
– Какую еще любовницу? – опешил Сергей.
– Такую… – Люба шмыгнула носом и достала из кармана кусочек серого картона с телефоном. – Вот, у тебя в кармане нашла…
– А где тут написано, что это любовница?
– Не написано, зато духами пахнет… Ты нюхай, нюхай!
Тютюнин понюхал. Действительно, врачиха Света злоупотребила духами.
– А ты звонить по этому телефону пробовала?
– Это зачем еще?
Люба поднялась с пола, однако Серега на всякий случай все еще держался от нее на безопасном расстоянии.
– Затем, что проверить бы следовало, прежде чем на человека с дубиной бросаться. Тебе это в голову не приходило?
– Не-а, – призналась Люба. – Я маме позвонила, а она сразу сказала – бей его…
Решив не откладывать проверку в долгий ящик, Люба сейчас же набрала указанный номер и, когда ей ответили, переспросила:
– Куда, вы говорите, я попала? В морг?!
В испуге бросив трубку, она отскочила не середину комнаты и уставилась на Сергея широко раскрытыми глазами.
– Говорят – морг, Сереж. Откуда у тебя в брюках морг?
– Да в чьей-то шубе в кармане валялся. Я выбросить хотел, да, видать, забыл.
Чувствуя за собой вину, Люба собрала мужу поздний ужин и, глядя, как он ест, тяжело вздыхала.
– Я завтра с Лешкой и Ленкой его в деревню еду, – сообщил Тютюнин между пирожком и киселем.
– Я знаю, – снова вздохнула Люба. – Лена мне звонила. Говорит, они с Лешкой наследство получили.
– Ничего, и мы когда-нибудь получим, – усмехнулся Тютюнин. – Двухкомнатную квартиру, бывшую кооперативную, и старый проржавелый автомобиль «москвич».
8
Наутро пришедшего на кухню Серегу ожидал небольшой сюрприз. На столе стоял начищенный до блеска самовар. Тот самый, который он притащил, чтобы сдать на цветной лом.
– Удивился, да, Сереж? – лучась радостью, спросила Люба. – Это я до двух ночи драила медяшку, чтобы тебе приятное сделать.
– Ну чего… – Сергей пожал плечами, не зная, что сказать. Самовар, хотя одна ручка у него отсутствовала, а на корпусе красовались несколько глубоких вмятин, действительно смотрелся очень нарядно.
– И крантик, Сереж, работает! – похвалилась Люба. – А воду я кипятильником закипятила. Садись чай пить.
Серега сел и попил. А перед уходом поцеловал жену, показывая, что за вчерашнее недоразумение зла на нее не держит.
Едва он открыл дверь на лестничную площадку, как на пороге показался любимец его жены – кот Афоня, который отсутствовал дома двое суток.
– О, нашлась пропажа! – всплеснула руками Люба и, подхватив Афоню, потащила его в ванную – купать.
«Ну и хорошо», – неизвестно почему подумал Серега и прикрыл дверь.
Возле подъезда его уже ждал Леха на своем «запорожце» канареечного цвета, с женой Леной на заднем сиденье. Весила она немало, оттого желтая машинка, казалось, вот-вот встанет на дыбы.
– Когда-нибудь я куплю себе другой автомобиль, – бывало, говорил Леха, сидя за стаканом. – Но «запорожца» этого я не продам ни за какие деньги. Веришь, Серег?
– Верю, – обычно говорил Тютюнин, поскольку из личного опыта знал, что не соглашаться с Окуркиным, когда он в таком состоянии, нельзя. В противном случае Леха либо лез в драку, либо начинал рыдать и рвать на себе рубаху. И неизвестно, что было хуже.
– Вот веришь ли, миллион баксов мне давай – не возьму. В руки пихай, а я не продам. Веришь?
В принципе, Леху можно было понять. Он в этот «запорожец» вложил больше сил, чем завод-изготовитель. Окуркин даже взялся лудить весь его кузов, однако, сточив за полгода четыре паяльника, ограничился только днищем.
– Привет, Мишка Квакин! – басом поздоровалась с Сергеем Елена. Она всегда называла его Квакиным, поскольку ее любимой и единственной в жизни книгой была «Тимур и его команда».
Она повсюду таскала ее с собой и даже теперь, сидя на заднем сиденье «запорожца», перелистывала страницы с полуистершимися буквами.
– Пассажирам пристегнуться! – громко объявил Леха, пролезая на свое место. – Начинаем заезд для иномарок в классе «Формулы-1», до деревни Гуняшкино!
Мотор машины задребезжал, застучал, затрясся и, дернув коробку с пассажирами, тяжело поволок ее по асфальту.
– Удивился, да, Сереж? – лучась радостью, спросила Люба. – Это я до двух ночи драила медяшку, чтобы тебе приятное сделать.
– Ну чего… – Сергей пожал плечами, не зная, что сказать. Самовар, хотя одна ручка у него отсутствовала, а на корпусе красовались несколько глубоких вмятин, действительно смотрелся очень нарядно.
– И крантик, Сереж, работает! – похвалилась Люба. – А воду я кипятильником закипятила. Садись чай пить.
Серега сел и попил. А перед уходом поцеловал жену, показывая, что за вчерашнее недоразумение зла на нее не держит.
Едва он открыл дверь на лестничную площадку, как на пороге показался любимец его жены – кот Афоня, который отсутствовал дома двое суток.
– О, нашлась пропажа! – всплеснула руками Люба и, подхватив Афоню, потащила его в ванную – купать.
«Ну и хорошо», – неизвестно почему подумал Серега и прикрыл дверь.
Возле подъезда его уже ждал Леха на своем «запорожце» канареечного цвета, с женой Леной на заднем сиденье. Весила она немало, оттого желтая машинка, казалось, вот-вот встанет на дыбы.
– Когда-нибудь я куплю себе другой автомобиль, – бывало, говорил Леха, сидя за стаканом. – Но «запорожца» этого я не продам ни за какие деньги. Веришь, Серег?
– Верю, – обычно говорил Тютюнин, поскольку из личного опыта знал, что не соглашаться с Окуркиным, когда он в таком состоянии, нельзя. В противном случае Леха либо лез в драку, либо начинал рыдать и рвать на себе рубаху. И неизвестно, что было хуже.
– Вот веришь ли, миллион баксов мне давай – не возьму. В руки пихай, а я не продам. Веришь?
В принципе, Леху можно было понять. Он в этот «запорожец» вложил больше сил, чем завод-изготовитель. Окуркин даже взялся лудить весь его кузов, однако, сточив за полгода четыре паяльника, ограничился только днищем.
– Привет, Мишка Квакин! – басом поздоровалась с Сергеем Елена. Она всегда называла его Квакиным, поскольку ее любимой и единственной в жизни книгой была «Тимур и его команда».
Она повсюду таскала ее с собой и даже теперь, сидя на заднем сиденье «запорожца», перелистывала страницы с полуистершимися буквами.
– Пассажирам пристегнуться! – громко объявил Леха, пролезая на свое место. – Начинаем заезд для иномарок в классе «Формулы-1», до деревни Гуняшкино!
Мотор машины задребезжал, застучал, затрясся и, дернув коробку с пассажирами, тяжело поволок ее по асфальту.
9
До Гуняшкина доехали довольно быстро – часа за три. И за всю дорогу Леху только один раз остановил гаишник.
– А чего это твоя помойка так свистит? – спросил он.
– Так это турбина, – просто ответил Окуркин, не моргнув глазом. Автоинспектор обошел «запорожец» вокруг, однако проверять турбину не стал. Так отпустил.
– А правда, Леха, чего у тебя там свистело? – поинтересовался Тютюнин, когда они уже въезжали в Гуняшкино.
– Да свисток он в трубу запихал, – пояснила Елена. – Взрослый человек, а туда же.
Прокравшись по заросшим лебедой обочинам, «запорожец» остановился напротив скособоченной избы, стены которой поросли мхом, а кирпичная труба, казалось, вот-вот должна была завалиться.
– Ты на дом не гляди, – предупредил Окуркин, выбираясь из машины. – Дом я новый отстрою. Ты смотри, сколько здесь земли – поместье, е-мое.
– И речка близко, – добавила Лена, с кряхтеньем пролезая через узковатую дверь. – Давайте выгружать продукты и лопаты, и сразу приступайте к делу, а то, если вас, алкоголиков, сразу работать не заставить, потом толку мало будет.
– Аче делать-то надо? – спросил Серега, вдыхая полной грудью чистый воздух.
– Сначала погреб разберем. Там у прабабки каких-то солянок понаставлено. А потом лебеду в огороде палками посшибаем – и все, отработали, – сообщил Леха.
– Зачем лебеду-то сшибать? Может, ее косить надо?
– Не надо косить. Просто мне нужно масштаб будущих работ определить.
– Каких еще работ?
– Ну, картошку мы с Ленкой решили посадить.
– В июне?
– А почему нет? Но если не успеем, то в зиму закопаем.
– А в зиму разве закапывают? – усомнился Тютюнин.
– Конечно закапывают, – уверенно заявил Леха. – Слово «озимые» слышал? Осенью сажают, а по весне выкапывают – все просто. Ну, пошли в погреб.
– Сначала костерок мне разожгите, работяги. А то как же я вам обед приготовлю? – напомнила Лена, стоя над узелками со снедью.
Глядя на нее, Сергей подумал, что работу по сшиба-нию лебеды стоило бы поручить ей, поскольку по телосложению супруга Лехи походила на начинающего боксера-тяжеловеса.
– Ладно, сама разожжешь, не маленькая, – отмахнулся Окуркин. – И вообще, давай лучше печку в доме растопим.
– Нет уж, лучше я здесь. Ну его, этот дом – меня там жуть пробирает.
«Жуть пробирает», – мысленно повторил Тютюнин и еще раз взглянул на скособоченную избушку. Теперь он понял, что чувствовал с самого утра или даже со вчерашнего вечера. Пусть не так явно, как сейчас, но это были те же ощущения.
Его пробирала жуть.
– А чего это твоя помойка так свистит? – спросил он.
– Так это турбина, – просто ответил Окуркин, не моргнув глазом. Автоинспектор обошел «запорожец» вокруг, однако проверять турбину не стал. Так отпустил.
– А правда, Леха, чего у тебя там свистело? – поинтересовался Тютюнин, когда они уже въезжали в Гуняшкино.
– Да свисток он в трубу запихал, – пояснила Елена. – Взрослый человек, а туда же.
Прокравшись по заросшим лебедой обочинам, «запорожец» остановился напротив скособоченной избы, стены которой поросли мхом, а кирпичная труба, казалось, вот-вот должна была завалиться.
– Ты на дом не гляди, – предупредил Окуркин, выбираясь из машины. – Дом я новый отстрою. Ты смотри, сколько здесь земли – поместье, е-мое.
– И речка близко, – добавила Лена, с кряхтеньем пролезая через узковатую дверь. – Давайте выгружать продукты и лопаты, и сразу приступайте к делу, а то, если вас, алкоголиков, сразу работать не заставить, потом толку мало будет.
– Аче делать-то надо? – спросил Серега, вдыхая полной грудью чистый воздух.
– Сначала погреб разберем. Там у прабабки каких-то солянок понаставлено. А потом лебеду в огороде палками посшибаем – и все, отработали, – сообщил Леха.
– Зачем лебеду-то сшибать? Может, ее косить надо?
– Не надо косить. Просто мне нужно масштаб будущих работ определить.
– Каких еще работ?
– Ну, картошку мы с Ленкой решили посадить.
– В июне?
– А почему нет? Но если не успеем, то в зиму закопаем.
– А в зиму разве закапывают? – усомнился Тютюнин.
– Конечно закапывают, – уверенно заявил Леха. – Слово «озимые» слышал? Осенью сажают, а по весне выкапывают – все просто. Ну, пошли в погреб.
– Сначала костерок мне разожгите, работяги. А то как же я вам обед приготовлю? – напомнила Лена, стоя над узелками со снедью.
Глядя на нее, Сергей подумал, что работу по сшиба-нию лебеды стоило бы поручить ей, поскольку по телосложению супруга Лехи походила на начинающего боксера-тяжеловеса.
– Ладно, сама разожжешь, не маленькая, – отмахнулся Окуркин. – И вообще, давай лучше печку в доме растопим.
– Нет уж, лучше я здесь. Ну его, этот дом – меня там жуть пробирает.
«Жуть пробирает», – мысленно повторил Тютюнин и еще раз взглянул на скособоченную избушку. Теперь он понял, что чувствовал с самого утра или даже со вчерашнего вечера. Пусть не так явно, как сейчас, но это были те же ощущения.
Его пробирала жуть.
10
Внутри дома было прохладно, если не сказать – холодно. Бревенчатые почерневшие стены не держали тепло и больше напоминали отсыревший камень.
Под потолком, тут и там висели пучки каких-то трав. По углам лежали на полу отшлифованные, похожие на гальку камешки.
– А свет здесь где включается? – поинтересовался Серега.
– Да нет здесь никакого света. Электричество сюда три раза проводить пытались. Сначала после революции, потом в тридцать седьмом и еще в пятьдесят третьем году.
– И что?
– Не дошли. Говорят, болота забирали к себе монтеров.
– Что значит забирали?
– Ну, утопли все.
– Ничего себе сказочки. – Серега нервно засмеялся.
– Да ладно, – успокоил его Леха, – у меня здесь лампа есть керосиновая. Пойдем, она возле печки осталась.
Во второй, довольно просторной, однако такой же мрачной комнате стояла большая печь. Пожалуй, даже очень большая, хотя выросший в городе Серега никогда печей не видел.
– Какая здоровая печка, Лех. Зачем она такая? – спросил Тютюнин, в то время как Окуркин ожесточенно встряхивал лампу, чтобы пропитать фитиль керосином.
– Откуда я знаю – я че, Пушкин? Наверно, здесь эти пекли.., караваи.
Среди ухватов и кочерег, стоявших возле печи, особенно выделялась широкая лопата. Такая широкая, что, если бы Тютюнин на нее сел и обхватил коленки, его запросто можно было бы задвинуть в жерло огромной печи. Серега хотел убрать заслонку, чтобы заглянуть внутрь печи, но побоялся.
– Ну вот, – бодро произнес Леха, когда ему удалось наконец разжечь керосиновую лампу. – Теперь полезли в погреб.
– Слушай, а фонарика у тебя нет?
– Фонарика? – Окуркин почесал макушку и хмыкнул. – Действительно, нужно было фонарик прихватить. Но тут уж ничего не поделаешь. Пока попользуемся лампой.
– А это что такое? – спросил Тютюнин, указывая на ржавую цепь, которая одним концом крепилась к вбитой в стену скобе, а вторым заканчивалась на ржавом ошейнике с клепкой вместо замка.
– Да хрен его знает. Может, старушка здесь собачку держала.
– На такой цепи не то что собачку, медведя можно держать, – заметил Тютюнин.
– Слушай, Серег, остынь. Откуда я знаю – я ж не Пушкин. Пошли лучше в погреб.
В погреб пришлось спускаться по скрипучей лестнице, которая, казалось, вот-вот обрушится.
– Не бойся, я уже на земле стою! – крикнул откуда-то снизу Леха, и в темноте заметался огонек его лампы.
Вскоре и Тютюнин закончил долгий спуск, а когда посмотрел вверх, то не обнаружил там светлого квадрата.
– Неожиданно, да? – спросил довольный Леха. – Я когда здесь первый раз был, так чуть не обделался. Это обманный эффект такой.
– Оптический? – уточнил Серега, у которого по физике в школе случались четверки.
– Ну ты спросил! Пойдем лучше, я тебе магазин покажу.
Леха повернулся и пошел по какому-то туннелю. Тютюнин, чтобы не отстать, поспешил за ним.
– Вот, смотри! – Леха осветил лампой старые деревянные полки, на которых стояло множество склянок с самым разным содержимым.
– И что же это такое? На варенье не похоже.
– Конечно не похоже. Это бабулины притирки, мази, настойки и прочая природная аптека.
– А зачем ей так много нужно было? Она что, сильно болела?
– Ты, Серег, в не правильном направлении мыслишь, – с наставительными интонациями произнес Окуркин. – Ты бы лучше поинтересовался, на чем эти травки настаивались.
– Неужели все это? – От промелькнувшей догадки Тютюнину стало теплее.
– Да, Серег, все это или почти все настояно на чистейшей деревенской самогонке. Так что нам тут работы непочатый край.
– Здорово! Вот только закуски нет.
– Закуски нет – тут ты прав. Но если б Ленка заметила, что мы с собой харчи потащили, расправа была бы скорой и жестокой.
Леха приподнялся на цыпочки и снял с полки приглянувшуюся ему трехлитровую бутыль.
– А как же ты за руль потом сядешь? – вспомнил Тютюнин.
– Да пока мы с тобой траву рубить будем, все выветрится. А когда пообедаем, вообще следа не останется. И потом, чего бояться – у меня ж в «запорожце» турбина!
Под потолком, тут и там висели пучки каких-то трав. По углам лежали на полу отшлифованные, похожие на гальку камешки.
– А свет здесь где включается? – поинтересовался Серега.
– Да нет здесь никакого света. Электричество сюда три раза проводить пытались. Сначала после революции, потом в тридцать седьмом и еще в пятьдесят третьем году.
– И что?
– Не дошли. Говорят, болота забирали к себе монтеров.
– Что значит забирали?
– Ну, утопли все.
– Ничего себе сказочки. – Серега нервно засмеялся.
– Да ладно, – успокоил его Леха, – у меня здесь лампа есть керосиновая. Пойдем, она возле печки осталась.
Во второй, довольно просторной, однако такой же мрачной комнате стояла большая печь. Пожалуй, даже очень большая, хотя выросший в городе Серега никогда печей не видел.
– Какая здоровая печка, Лех. Зачем она такая? – спросил Тютюнин, в то время как Окуркин ожесточенно встряхивал лампу, чтобы пропитать фитиль керосином.
– Откуда я знаю – я че, Пушкин? Наверно, здесь эти пекли.., караваи.
Среди ухватов и кочерег, стоявших возле печи, особенно выделялась широкая лопата. Такая широкая, что, если бы Тютюнин на нее сел и обхватил коленки, его запросто можно было бы задвинуть в жерло огромной печи. Серега хотел убрать заслонку, чтобы заглянуть внутрь печи, но побоялся.
– Ну вот, – бодро произнес Леха, когда ему удалось наконец разжечь керосиновую лампу. – Теперь полезли в погреб.
– Слушай, а фонарика у тебя нет?
– Фонарика? – Окуркин почесал макушку и хмыкнул. – Действительно, нужно было фонарик прихватить. Но тут уж ничего не поделаешь. Пока попользуемся лампой.
– А это что такое? – спросил Тютюнин, указывая на ржавую цепь, которая одним концом крепилась к вбитой в стену скобе, а вторым заканчивалась на ржавом ошейнике с клепкой вместо замка.
– Да хрен его знает. Может, старушка здесь собачку держала.
– На такой цепи не то что собачку, медведя можно держать, – заметил Тютюнин.
– Слушай, Серег, остынь. Откуда я знаю – я ж не Пушкин. Пошли лучше в погреб.
В погреб пришлось спускаться по скрипучей лестнице, которая, казалось, вот-вот обрушится.
– Не бойся, я уже на земле стою! – крикнул откуда-то снизу Леха, и в темноте заметался огонек его лампы.
Вскоре и Тютюнин закончил долгий спуск, а когда посмотрел вверх, то не обнаружил там светлого квадрата.
– Неожиданно, да? – спросил довольный Леха. – Я когда здесь первый раз был, так чуть не обделался. Это обманный эффект такой.
– Оптический? – уточнил Серега, у которого по физике в школе случались четверки.
– Ну ты спросил! Пойдем лучше, я тебе магазин покажу.
Леха повернулся и пошел по какому-то туннелю. Тютюнин, чтобы не отстать, поспешил за ним.
– Вот, смотри! – Леха осветил лампой старые деревянные полки, на которых стояло множество склянок с самым разным содержимым.
– И что же это такое? На варенье не похоже.
– Конечно не похоже. Это бабулины притирки, мази, настойки и прочая природная аптека.
– А зачем ей так много нужно было? Она что, сильно болела?
– Ты, Серег, в не правильном направлении мыслишь, – с наставительными интонациями произнес Окуркин. – Ты бы лучше поинтересовался, на чем эти травки настаивались.
– Неужели все это? – От промелькнувшей догадки Тютюнину стало теплее.
– Да, Серег, все это или почти все настояно на чистейшей деревенской самогонке. Так что нам тут работы непочатый край.
– Здорово! Вот только закуски нет.
– Закуски нет – тут ты прав. Но если б Ленка заметила, что мы с собой харчи потащили, расправа была бы скорой и жестокой.
Леха приподнялся на цыпочки и снял с полки приглянувшуюся ему трехлитровую бутыль.
– А как же ты за руль потом сядешь? – вспомнил Тютюнин.
– Да пока мы с тобой траву рубить будем, все выветрится. А когда пообедаем, вообще следа не останется. И потом, чего бояться – у меня ж в «запорожце» турбина!
11
При свете керосиновой лампы содержимое трехлитровки светилось как янтарное. Леха открыл пластмассовую крышку и дал Сереге понюхать.
– О-о! – протянул Тютюнин. Он был приятно удивлен тонким фруктовым запахом, поскольку ожидал чего-то совершенно другого. Им с Лехой приходилось пить такие вещи, что врачи из «скорой помощи» только удивлялись, как пациенты к их приезду еще оставались живы. А тут – сюрприз. Дивный фруктовый аромат.
– Из банки, что ли, будем? – спросил Тютюнин.
– Ну зачем из банки? Это харчи принести сложно, а стаканчики – вот они!
С этими словами Леха движениями фокусника открыл с легким щелчком два раскладных стаканчика.
– Попрошу наполнить, – сказал он, подставляя стаканы, и Серега налил из банки по первой порции. Затем вернул ее на полку и принял от Лехи стопочку.
– За что пьем?
– За удачное начало рабочего дня! – провозгласил Леха. – И чтобы Ленка не дозналась. Ну, поехали…
Оба друга одновременно опрокинули свои порции и, следуя традициям школы, выдохнули пары.
– Хорошо пошла, – заметил Тютюнин.
– Лучше не бывает. И закуски никакой не надо.
– По второй?
– Не возражаю…
– Стоп! А где банка? И где полки? Где все, Леха?
Тютюнин огляделся и понял, что находится в ярко освещенном помещении с неясно очерченными стенами. Они как будто состояли из утреннего тумана.
– Какая-то хреновина, Серег, – подал голос Окуркин.
– О, и ты здесь! А я думал, это только мой глюк.
– Видать, общий, – сделал вывод Леха.
Неожиданно прямо из туманной стены выплыл какой-то размытый осьминог. Он подплыл к Сереге с Лехой поближе и издал нечто похожее на «бу-бу-бу».
– Мама родная! Кажись, опять «белая» началась! – страшным шепотом произнес Леха.
– Не болтай. Одновременно у двоих «белая» не бывает, – не слишком уверенно заметил Сергей.
Между тем осьминог принял обличье шара, и вокруг него закрутились шарики поменьше, которые теснили друг друга и обступали Леху и Сергея со всех сторон.
– Бу-бу-бу-бу? – пробубнил самый большой шар.
– Он чего-то спрашивает, Серег.
– Вроде да, – согласился Тютюнин. А затем его осенило:
– Так это ж инопланетяне, Леха! Собратья по разуму!
– А как мы к ним попали? – спросил Окуркин, испуганно косясь на наплывавший прямо на него шарик. Лехе даже показалось, что он слышит смех.
В прошлом году, когда его забрали прямо с попойки в гараже и отвезли в «дурку», он тоже слышал смех.
«Неужели опять „белая“? – в страхе думал Окуркин. – Завяжу! Честное слово завяжу!»
Большой шар попытался сказать что-то еще, а затем превратился в красный пластмассовый стул. Из стула перетек в зеленое яблоко с синими листочками и, наконец, принял обличье толстого китайца в шелковом малиновом халате.
Маленькие шарики сейчас же превратились в дюжину шумных китайчат, и те забегали по дощатому полу просторной беседки, стенами которой теперь служили увитые плющом деревянные решетки.
– Как сложна аднака на вас настроица. Уй как сложна! – произнес китаец и, подойдя к Сереге, потрепал его по щеке. – Хароший панарепа! Большой панарепа! Вкусный панарепа!
Затем то же самое он проделал с Лехиной физиономией и также остался ею доволен.
– Тебя мы кушать сегодня, – пообещал китаец Окур-кину. – А его – завтра! – добавил он, указывая на Серегу.
Услышав это, китайчата радостно заулюлюкали и стали собираться вокруг Лехи.
– О-о! – протянул Тютюнин. Он был приятно удивлен тонким фруктовым запахом, поскольку ожидал чего-то совершенно другого. Им с Лехой приходилось пить такие вещи, что врачи из «скорой помощи» только удивлялись, как пациенты к их приезду еще оставались живы. А тут – сюрприз. Дивный фруктовый аромат.
– Из банки, что ли, будем? – спросил Тютюнин.
– Ну зачем из банки? Это харчи принести сложно, а стаканчики – вот они!
С этими словами Леха движениями фокусника открыл с легким щелчком два раскладных стаканчика.
– Попрошу наполнить, – сказал он, подставляя стаканы, и Серега налил из банки по первой порции. Затем вернул ее на полку и принял от Лехи стопочку.
– За что пьем?
– За удачное начало рабочего дня! – провозгласил Леха. – И чтобы Ленка не дозналась. Ну, поехали…
Оба друга одновременно опрокинули свои порции и, следуя традициям школы, выдохнули пары.
– Хорошо пошла, – заметил Тютюнин.
– Лучше не бывает. И закуски никакой не надо.
– По второй?
– Не возражаю…
– Стоп! А где банка? И где полки? Где все, Леха?
Тютюнин огляделся и понял, что находится в ярко освещенном помещении с неясно очерченными стенами. Они как будто состояли из утреннего тумана.
– Какая-то хреновина, Серег, – подал голос Окуркин.
– О, и ты здесь! А я думал, это только мой глюк.
– Видать, общий, – сделал вывод Леха.
Неожиданно прямо из туманной стены выплыл какой-то размытый осьминог. Он подплыл к Сереге с Лехой поближе и издал нечто похожее на «бу-бу-бу».
– Мама родная! Кажись, опять «белая» началась! – страшным шепотом произнес Леха.
– Не болтай. Одновременно у двоих «белая» не бывает, – не слишком уверенно заметил Сергей.
Между тем осьминог принял обличье шара, и вокруг него закрутились шарики поменьше, которые теснили друг друга и обступали Леху и Сергея со всех сторон.
– Бу-бу-бу-бу? – пробубнил самый большой шар.
– Он чего-то спрашивает, Серег.
– Вроде да, – согласился Тютюнин. А затем его осенило:
– Так это ж инопланетяне, Леха! Собратья по разуму!
– А как мы к ним попали? – спросил Окуркин, испуганно косясь на наплывавший прямо на него шарик. Лехе даже показалось, что он слышит смех.
В прошлом году, когда его забрали прямо с попойки в гараже и отвезли в «дурку», он тоже слышал смех.
«Неужели опять „белая“? – в страхе думал Окуркин. – Завяжу! Честное слово завяжу!»
Большой шар попытался сказать что-то еще, а затем превратился в красный пластмассовый стул. Из стула перетек в зеленое яблоко с синими листочками и, наконец, принял обличье толстого китайца в шелковом малиновом халате.
Маленькие шарики сейчас же превратились в дюжину шумных китайчат, и те забегали по дощатому полу просторной беседки, стенами которой теперь служили увитые плющом деревянные решетки.
– Как сложна аднака на вас настроица. Уй как сложна! – произнес китаец и, подойдя к Сереге, потрепал его по щеке. – Хароший панарепа! Большой панарепа! Вкусный панарепа!
Затем то же самое он проделал с Лехиной физиономией и также остался ею доволен.
– Тебя мы кушать сегодня, – пообещал китаец Окур-кину. – А его – завтра! – добавил он, указывая на Серегу.
Услышав это, китайчата радостно заулюлюкали и стали собираться вокруг Лехи.