Орлов Алекс. Тютюнин против ЦРУ

17

   Позабытая всеми девушка с фингалом сошла на нужной остановке и, отойдя к газетному киоску, стала перебирать в памяти все увиденные образы. Немного подумав, она решительно преобразилась в человека с сачком. Уж больно любопытным ей показался предмет, что он держал в руках.
   Ожидая автобуса, человек с сачком неподвижно стоял на самом солнцепеке, не прячась в тень.
   Проходившие мимо двое крепких парней остановились под козырьком и, заинтересованно поглядев на странного человека, о чем-то пошептались.
   – Эй, ботаник, сколько время? – спросил один из них.
   «Ботаник» понял, что обращаются именно к нему, однако лишь покосился в сторону насмешников и ничего не ответил.
   – Плохо слышишь, ботаник?
   Один из крепышей вышел на солнце и, подойдя к человеку с сачком, заглянул ему в лицо.
   – Чего молчишь, чудик? Сказал бы чего-нибудь.
   – Митюковский рынок! – неожиданно закричал «ботаник» голосом вагоновожатой.
   Стоявший возле него хулиган отпрыгнул так, будто его ужалила оса.
   – Митюковский рынок на другой линии, – сообщила сопровождавшая десятилетнего внука бабушка. Конопатый мальчик самозабвенно ковырял в носу и внимательно следил за уличным представлением.
   Заметив, что оправившийся после испуга хулиган снова собирается пристать к «ботанику», мальчуган откашлялся и сказал:
   – На твоем месте, браток, я бы отошел от него подальше.
   – Это почему? – удивился тот, с интересом уставившись на малолетнего советчика.
   – Потому что у него может быть СПИД.
   – Да-а? А с чего ты взял?
   – Все признаки налицо. Бледность, круги под глазами, сачок в руках.
   Подавленный такой информированностью мальчишки, хулиган попятился и быстро отступил к своему товарищу.
   – СПИД – чума двадцать первого века, – произнесла бабушка умного мальчика и вздохнула.
   – Ба, ты достала уже, – скривился тот.
   – Молчу, Саша, молчу.
   Подъехал длинный автобус, и в него погрузились все стоявшие на остановке. Все, кроме «ботаника».
   Автобус поехал по маршруту, а человек с сачком отправился пешком, приговаривая: «колбаска, колбаска».
   Посматривая на названия улиц, он уверенно поворачивал, проходил через дворы и не замечал рычавших на него собак. Наконец, остановившись перед нужной многоэтажкой, «ботаник» отсчитал указанный в адресе подъезд и счастливо улыбнулся.
   – Колбаска, – произнес он, а затем, подумав, добавил:
   – Сергей Тютюнин… Тютюнин Сергей…

18

   Всю дорогу до работы Сергей опаздывал, однако прибежал во «Втормехпошив» вовремя.
   У входа в приемку он приметил длинный черный автомобиль, однако не придал этому значения, поскольку в этом же здании, но в соседнем подъезде располагалось «пип-шоу» и туда часто подъезжали шикарные авто.
   Что такое «пип-шоу», Серега не знал, однако пойти и посмотреть не мог из-за слишком высоких цен.
   Оказавшись в родной приемке, Тютюнин переоделся, нацепил клетчатые нарукавники и прислушался. Странное дело. Обычно приходившие с утра женщины бурно обсуждали в коридоре все новости минувших выходных, а тут – полная тишина, прерывавшаяся какими-то размеренными звуками.
   До открытия приемки оставалось еще минут пятнадцать. Сергей вышел в коридор, чтобы найти источник звука.
   В коридоре звуки были отчетливее, однако и теперь Сергей не разобрался в их природе. Двигаясь вдоль стены, он достиг дверей директорского кабинета. Вне всякого сомнения, звуки исходили оттуда. Сергей тихо вошел в приемную.
   Место секретарши пустовало – избалованная начальником Елена Васильевна появлялась не раньше одиннадцати.
   Осторожно приоткрыв следующую дверь, Сергей стал свидетелем удивительной картины. Борис Львович Штерн висел словно на дыбе, прихваченный за руки огромным стриженым детиной, в то время как другой, такой же здоровенный, парень короткими размеренными тычками бил директора в живот.
   Чуть в стороне, прислонившись к стене, стоял щеголь со злым лицом – именно он руководил всей этой экзекуцией.
   – Пойми, Шпак, ты не должен обманывать Казимира Куклинского. Этим ты сделал мне больно, и теперь я тебе тоже сделаю больно.
   – Я.., не… Шпак… Я Штерн, – мужественно хрипел директор и тут же получал под ребра новые тычки.
   – Ты, Шпак, думал, что продашь мне фуфло за четыре тыщонцы дуляров и я не замечу капроновой подкладки? Думаешь, Куклинский тупой и не знает, что при царе Иване не было капрона? Думаешь, я про то не вем, Шпак?
   – Извините, – подал голос Серега, поняв, что директора нужно выручать.
   – Цо то есть? – брезгливо указав на Серегу, спросил Куклинский. – Цо пану долега?
   – Извините еще раз, – Тютюнин вошел в кабинет и глупо улыбнулся, – там кто-то ОМОН вызвал, я пришел спросить – это не вы?
   – ОМОН?! – Руководитель избиения одернул дорогой пиджак и кивнул своим гориллам, чтобы те выходили. Несчастного Штерна отпустили, и он повалился на пол. Уже уходя, Куклинский остановился на пороге и, позволив себе злую ухмылку, сказал:
   – До видзеня, Панове.
   – Борис Львович! – Серега подбежал к директору и помог ему подняться. Штерн скривился от боли и закашлялся. – Что это за люди, Борис Львович?
   – Король.., король туалетной бумаги Казимир Куклинский… Мы ему доху продали…
   – Вы садитесь, Борис Львович.
   Тютюнин помог директору сесть и налил в стакан воды. Штерн сделал несколько глотков и, наконец вздохнув, стал ощупывать ребра.
   – Вроде ничего не сломали… Теперь нужно Турбинова найти. Он мне за все ответит.
   Однако Турбинова искать не пришлось. Он появился в кабинете тотчас, довольный, дышащий вчерашним перегаром и с огромной свежей шишкой на лбу.
   – Привет всем! – бодро произнес он и, дотронувшись до лба, сообщил:
   – Только что с клиентом во дворе столкнулся… Поговорили немного… Недовольны они, Борис Львович.
   – Я уже знаю, – мрачно заметил Штерн.
   – Спрашивают, почему трехсотлетняя доха имеет капроновую подкладку…
   – А ты чего сказал?
   – Я гений, Борис Львович! Я сказал, что настоящая подкладка из китайского шелка в настоящее время реставрируется в Эрмитаже.
   – И они поверили?
   – Поверили! – радостно закивал Турбинов. – Говорят меж собой, чего, дескать, зря какому-то Шпаку печенки поотбивали! Вы представляете, как весело, Борис Львович? Кому-то из-за нас перепало!
   Больше не в силах сдерживаться, рычащий Штерн схватил мраморную пепельницу и метнул ее в голову Турбинова.
   Послышал удар и грохот разлетавшихся кусков мрамора. А после этого удивленный голос Турбинова:
   – Че… Че-то я не понял…

19

   В одиннадцать часов на работу явилась секретарша Елена Васильевна. Она очень удивилась, застав в кабинете директора кроме самого Штерна еще двух сотрудников – Тютюнина и Турбинова. У последнего была забинтована голова и подбиты оба глаза, однако это не мешало ему с энтузиазмом прихлебывать с блюдечка растворимый кофе.
   – Ой, здравствуйте! У вас совещание, Борис Львович?
   – Да нет, просто небольшой перерыв.
   – А я посмотрите что принесла! – похвасталась секретарша и стала разворачивать большой плакат. – В школе у сына к сентябрю галерею портретов меняют – мастеров русской литературы, так вот ему выпало Чехова принести. Антон Палыча… Вот… – Елена Васильевна развернула портрет. – Красиво?
   – Красиво, – кивнул Штерн. – Но вообще-то это Троцкий.
   – Как Троцкий?! – поразилась секретарша.
   – Очень просто. Лев Давыдович, – подтвердил Турбинов.
   – Да вы не тушуйтесь, Елена Васильевна. Несите как есть, сейчас в школе таким пустякам значения не придают.
   – А и ладно, – махнула рукой секретарша и убрала портрет. – Попью-ка я лучше чайку. Кстати, Борис Львович, вы слышали новость? Фригидин на работу вышел, собирался к вам зайти.
   – Пусть заходит. Чем он, кстати, болел, надеюсь, ничего серьезного?
   – Говорит, что-то вроде отравления. В этот момент в дверь постучали, и появился сам Фригидин.
   – Долго жить будет, – прокомментировал его появление Турбинов.
   – Можно, Борис Львович?
   – Заходите-заходите. Как вы себя чувствуете?
   – Благодарю вас, чувствую себя хорошо. Здравствуйте, Турбинов, и вы, Сергей, тоже здравствуйте. Пользуясь случаем, что здесь собрались лучшие люди нашего предприятия, я хотел бы покаяться.
   – В чем покаяться? – спросил Турбинов, поправляя сползавший на глаза бинт.
   – Я вел себя некорректно и недостойно высокого звания бухгалтерского работника, однако теперь все в прошлом. Я другой. Поверьте, Борис Львович, и вы, Сергей, поверьте тоже. Я – другой.
   После этих слов Фригидин приложил руку к груди и поклонился.
   – Не смею больше мешать и удаляюсь, – добавил он и вышел в приемную, плотно притворив дверь.
   – Что-то я не понял, в чем он каялся. Вы, Сергей, поняли?
   – Я? – Тюгюнин не знал, что ответить. С одной стороны, следовало рассказать о проделках Фригидина, с другой – это ведь он, Тютюнин довел человека до больничной койки. Однако его сомнения развеяла Елена Васильевна, которая снова заглянула в кабинет директора.
   – Извините, у меня тут на столе сахар лежал – десять кусочков. Вы не брали?
   – Нет, – за всех ответил Турбинов.
   – Надо же, на секунду отлучилась, и сахар сперли. Секретарша ушла, и Тютюнин тоже поднялся.
   – Пора мне уже сырье принимать. Люди небось волнуются.
   – Да, Сергей, идите. И знаете что, вы сегодня здорово мне помогли, поэтому примите сырье и отправляйтесь домой. Пусть у вас будет укороченный день.
   – А можно у меня тоже будет укороченный день? – тут же напросился Турбинов.
   – Нет, нельзя, – отрезал Штерн. – Вам, Федор Иванович, еще до обеда в Санкт-Петербург смотаться нужно – привезти из Эрмитажа отреставрированную подкладку…

20

   Сергей Тютюнин ушел с работы пораньше и, возвращаясь домой, думал одну мысль, которая его занимала.
   Впервые за довольно долгое время они с Окуркиным решили не пропивать все деньги, добытые удачной охотой на банки, а вложить их в собственное дело. Разговор на эту тему у них состоялся еще до событий в деревне Гуняшкино, и теперь, полностью избавившись от пережитых страхов, Сергей Тютюнин снова думал о серьезных вещах.
   Инициатором этой блестящей идеи был Леха. Как человек, близкий к тяжелой индустрии, он хорошо представлял себе металлургическое предприятие, и потому именно он разработал первый бизнес-план.
   – Пора нам менять масштаб нашего дела, – сказал он, когда они на автобусе возвращались из пункта сдачи цветных металлов.
   – Это как? – спросил Сергей.
   – Нужно самим банки принимать.
   – И что мы с ними будем делать?
   – Переплавлять в тарные чушки.
   – О, – только и сумел выговорить Тютюнин. – А чего делать с чушками?
   – А тут уже что хочешь, то и делай. Можно на международный рынок выйти.
   – Слушай, а где мы все это будем плавить? Нужны же какие-то домны или там конверторы?
   – Пока обойдемся печкой у меня в гараже, а со временем будут у нас и домны. Главное – подмять под себя весь рынок алюминиевых банок, в масштабах города.
   – В масштабах города – это, конечно, много, – согласился Тютюнин и, глядя в окно автобуса, стал невольно представлять себе на месте гаражей корпуса нового завода по переплавке пивных банок. – Слушай, а может, нам сразу готовый завод подыскать, а то, если мы здесь все застроим, где ты «запорожец» будешь ставить? Да и соседи сожрут – скажут, дымит ваш завод.
   – Ну, – Леха поднял вверх указательный палец, – я гляжу, и ты кой-чего кумекать начинаешь. Думаю, прихватим мы алюминиевый завод в Братске. А потом и Норильский никелевый.
   – А на что нам никелевый?
   – Да чтобы в Сибирь по сто раз не мотаться. Не ближний конец – не набегаешься туда.
   – Это конечно. Тут я с тобой согласен. Вот только у этих заводов хозяева есть. Они ведь денег больших попросят.
   – С хозяевами разговор короткий… – сказал Леха. – Хозяев валить будем.
   – А не валить нельзя?
   – Можно не валить, но тогда мочить придется. Но, ты не бойся, это мы не сами будем делать.
   – А кто?
   – Найдутся люди. Найдутся.
   Вспоминая этот разговор, Тютюнин пытался припомнить, есть ли у него знакомства, через которые можно наладить продажу за границу тарных чушек. Выходило, что нет таких.
   Можно было, конечно, обратиться к Олимпиаде Петровне. У той всегда водились всякие жулики, однако тещу Сергей решил оставить на крайний случай – если уж они с Лехой сами не выйдут на международный рынок.
   Так, за размышлениями, он свернул с тротуара и пошел напрямик – через небольшой, стихийно образовавшийся скверик. Когда-то здесь собирались строить канализационно-насосную станцию, однако что-то не сложилось, и на месте котлована выросли деревья.
   – Сергей Тютюнин… Тютюнин Сергей…
   Голос был знакомым и незнакомым одновременно. Что-то шевельнулось в памяти Сергея, он настороженно повернулся.
   Очень милая девушка в коротком платьице поднялась с вросшей в землю бетонной плиты и направилась прямо к Тютюнину. Она улыбалась и поигрывала изящным дамским кастетом, заставив Сергея усомниться в ее добрых намерениях.
   Остановившись в двух шагах, девушка судорожно сглотнула и жалобно проблеяла:
   – Моя колбаски хочет. Твоя обещал колбаски…
   Весь мир Сереги Тютюнина в одно мгновение перевернулся с ног на голову. Тот ужасный деревенский кошмар, который он уже благополучно списал в сновидения, снова оказался рядом.
   – Когда ты приехал? – хрипло спросил Тютюнин.
   – Скора, – ответила девушка, и в ее глазах промелькнула хитрость толстого китайца.
   Все это видела пенсионерка Живолупова, она же Гадючиха, которая на всякий случай сидела в кроне высокого дерева с большим флотским биноклем в руках.
   «Я знала! Я знала!» – внутренне возликовала Живолупова и стала быстро спускаться вниз. Ей предстояло совершить бросок до своей квартиры, чтобы скорее позвонить на работу жене Тютюнина, Гадючиха давно ждала подходящего случая, и вот наконец это произошло. Вне всякого сомнения, Тютюнин-муж собирался привести любовницу домой, а потому Живолуповой представлялась возможность насладиться последующим спектаклем.
   – Мы на-а-аш, мы новый мир постро-о-оим… – тихо напевала Гадючиха, проворно перебирая руками. В какой-то момент она от удовольствия потеряла равновесие и полетела вниз.
   Приземление было жестким, но Живолупова сдержала стон и стала шарить по траве, нащупывая бинокль. Однако он был еще в полете и вскоре догнал свою владелицу, больно ударив ее по голове.
   «Как в старые добрые времена», – подумала Гадючиха, выползая на тротуар. Нога болела, голову саднило, однако мужественная старуха заковыляла к дому, чтобы довести задуманное до конца.
   С трудом добравшись до телефона, она достала пожелтевшие бланки для допросов, где по привычке хранила все сведения о соседях, и нашла номер отдела кадров завода, где трудилась гражданка Тютюнина.
   – Але, отдел кадров? Тютюнину Любу к телефону – срочно! Кто звонит? Сами догадайтесь! Вот так-то. Жду…
   Примерно через полминуты в трубке послышался взволнованный голос Тютюниной:
   – Ой, кто это?!
   – Это бабушка Живолупова, Любочка, – елейным голосом заговорила Гадючиха. – Я ить чего звоню, доченька, благоверный-то твой где сейчас?
   – На работе… – ответила Люба, и в ее голосе слышалось нарастающее беспокойство. – А что с ним? Он жив?
   – Да жив, доченька, жив, чего с ним, с кобелем, случится. Я ведь чего звоню, Любочка, спутался твой Сережа с какой-то малолеткой.
   – С какой малолеткой?!
   – Ну лет примерно.., семнадцати, – начала обрисовывать Гадючиха, на ее лице появилась счастливая улыбка. – Красивая, конечно, девчоночка. Ноги длинные, носик пуговкой, платьице коро-о-отенькое, губки…
   – Где они?! – словно раненая медведица проревела в трубку Люба.
   – Дык, я так полагаю, скоро на квартиру придут. Не будут же они на улице это самое делать, когда квартира свободная…
   Было слышно, как на рычаг телефона брякнулась трубка, а значит, все шло по плану.
   Довольная Гадючиха заглянула в холодильник, выудила оттуда банан и, хромая, направилась к выходу, напевая и дирижируя себе бананом:
   – Мы мир-ны-е лю-ди, но наш бро-не-поезд стоит на запас-ном пути, трам-тадам… Стоит! Еще как стоит!
   Спустившись на лифте, Живолупова вышла из подъезда и, осмотревшись, укрылась за стендом с наглядной агитацией.
   Долго ждать ей не пришлось – скоро, скрипнув тормозами, возле дома остановилось такси, и оттуда выскочила Люба. У нее горело лицо, и она жаждала мести.
   – Ну?! – спросила Люба у Гадючихи, когда та выглянула из-за стенда.
   – Еще не проходили, но скоро явятся. Ты пока иди, голубушка, домой в засаду. Приготовься, чтобы все было как положено…
   – Ага, – кивнула Люба. – В засаду.

21

   Тютюнин напряженно соображал, что же ему теперь делать. Блондинка стояла в опасной к нему близости, и, стоило кому-то доложить об этом Любе, могла случиться катастрофа.
   – Ты это… – Сергей откашлялся. – Ты не мог бы превратиться в какого нибудь мужика, что ли?.. А то с колбаской проблемы будут.
   Едва Тютюнин упомянул про колбаску, девушка, на мгновение мелькнув хитрым лицом китайца, превратилась в нечесаного старика с бешеными горящими глазами. В его руках оказалась лопата, Тютюнин невольно отшатнулся.
   – Я Палыч, – произнес старик.
   – Очень хорошо. Тогда пройдемте, что ли, ко мне домой, а потом я позвоню Лехе, чтоб вместе с ним вам колбаски достать.
   – Моя хотеть колбаски.
   – Да я понимаю. Но у меня сейчас нет – ее нужно еще собрать. Вам сколько нужно?
   – Сито сорок семь килограмма…
   – М-да… – Серега стал прикидывать стоимость колбасы. У него получились бешеные деньги. – Ну что ж, идемте.
   И они пошли. Тютюнин понуро брел впереди, в голове его от волнения ничего не придумывалось, а Палыч плелся следом, постукивая об асфальт остро отточенной лопатой.
   Когда они подходили к подъезду, Сергей обернулся.
   – Ты, Палыч, не мог бы другое обличье принять – поприличнее. Только чтобы не женщина и без лопаты.
   – Моя может, – согласился Палыч. Он пригляделся к фотографии на стенде и полностью скопировал увиденное.
   Теперь он был небритым мужчиной со шрамом на правой щеке. Лопаты при нем не было, и это Серегу успокоило.
   – Хорошо. Теперь пойдем…
   Едва они скрылись в подъезде, как из-за стенда, доедая банан, выбралась пенсионерка Живолупова.
   «Девчонка исчезла, но появился бомж с лопатой, – рассуждала Гадючиха. – Значит, закопали болезную. Выходит, Тютюнин еще и душегубец. Я буду не я, если под статью его не подведу. Я буду не я…»
   Взгляд Живолуповой упал на стенд, где под заголовком «Внимание розыск!» она узнала неоднократно судимого гражданина Сивухина по кличке «Морж», который только что вошел в подъезд вместе с Тютюниным.
   От такого крутого поворота пенсионерку прошиб пот. Выйти на след банды убийц – высокая заслуга. Тут дело пахло государственной наградой.
   Позабыв про больную ногу, Живолупова помчалась к ближайшему отделению милиции.

22

   Не успели Сергей и его новый друг переступить порог тютюнинской квартиры, как из-за посудного шкафа, словно тигрица, выпрыгнула Люба. Воздух колыхнулся от пущенной дубовой скалки – Сергей понял, что нужно спасаться.
   «Убьет дура!» – успел подумать он и резко пригнулся, а вся мощь страшного удара пришлась на физиономию Палыча.
   От такого сотрясения тот сразу потерял контроль над превращениями и обратился в старика с лопатой. Люба вскрикнула от неожиданности и добавила ему еще.
   Палыч крякнул и стал ботаником с сачком для ловли бабочек. Серегина жена совершенно ошалела и нанесла ему изощренный, показанный мамой, удар. Ботаник ойкнул и исчез, а ему на смену пришла блондинка в коротком платьице.
   – Ах вот она! – торжественно произнесла Люба. – Ах вот какую сучку ты привел!
   Отшвырнув скалку, она бросилась на противницу, желая немедленно вцепиться ей в волосы, однако обхватила руками стриженую голову рецидивиста Сивухина.
   – Ой, извините, – сказала Люба и громко икнула. – Сережа… – она повернувшись к мужу. – Я схожу с ума, Сережа… Я схожу с ума…
   Тютюнин подхватил падающую супругу и проводил ее в другую комнату, где уложил на кровать, а потом принес холодного молока.
   – Полежи пока, Любаш, скоро все пройдет, – пообещал он и вышел к гостю, который понуро сидел в облике Сивухина и, посмотрев на Сергея, спросил:
   – Что это была? Моя шибко боялся…
   – Это как бы небольшое приветствие, – соврал Тютюнин. – Просто у нас так здороваются. Как увидят друг друга, так сразу – хрясь скалкой. Здороваются… – Серега вздохнул. – Меня она тоже неоднократно прикладывала… – признался он. – Но ты не обижайся, такие у нас обычаи. Обычаи такие…
   – Моя понял, – кивнул Палыч. В этот момент кто-то толкнул входную дверь и, поскольку она оказалась незапертой, вошел в прихожую.
   – Кто там? – крикнул Серега.
   – Я, кто же еще! – ответила ему Олимпиада Петровна, появляясь в комнате.
   Посмотрев на Сергея и переведя взгляд на незнакомца, она криво усмехнулась и наставительным тоном произнесла:
   – Хоть бы поздоровались с дамой. Или этого уже и не нужно делать?
   Сергей не успел сказать и слова, как Палыч метнулся к оброненной скалке, а затем, с нею, бросился к Олимпиаде Петровне.
   – Нет, Палыч! Нет!
   Однако было поздно. Последовал страшный удар, вследствие чего ноги Олимпиады Петровны оторвались от пола и она, пролетев по воздуху до самого посудного шкафа, врезалась в него головой.
   При этом обрушилась полка с карельским сервизом, и его осколки посыпались через распахнувшуюся дверцу.
   – О-о-ой! – заголосила Олимпиада Петровна. – Убива-а-ают! Карау-у-ул!
   – Он не хотел! – попытался прояснить ситуацию Тютюнин, нагибаясь нда поверженной тещей. – Он поздороваться намеревался!
   – О-о-ой! – дотронувшись до уха, снова застонала Олимпиада. – Меня муж никогда не бил и собаки всегда боялись! А вы меня скалкой. Бандиты! Душегубцы!
   Из другой комнаты прибежала на шум со стаканом молока Люба. Она еще не вполне оправилась от собственного потрясения, а потому, взглянув на проломленный шкаф, спросила:
   – Что случилось, мама?
   – Что случилось, что случилось… Я этого такие оставлю… – Олимпиада Петровна, размазывая слезы, поднялась на ноги и, пошатываясь, вышла в прихожую, откуда вернулась со своей собственной скалкой. – За все ответишь, лось, – сказала она Палычу. – Я мастер скалкинга, и тебе не уйти…
   Понимая, что сейчас его гостя начнут натурально убивать и неизвестно, чем все это закончится, Тютюнин попытался заступиться за Палыча:
   – Олимпиада Петровна, он не хотел вас обидеть, поверьте. Просто его Люба сильно побила, и он подумал, что у нас так здороваются. Он не местный!
   – Поздно. Мое ухо опухло и требует отмщения. – Отодвинув Серегу в сторону, Олимпиада Петровна двинулась на Палыча и, резко выдохнув, перебросила скалку из правой руки в левую. – Твоя смерть будет ужасной, чужеземец…
   – Моя боится! – воскликнул Палыч, начавший от страха терять четкие очертания. – Моя насчет колбаски!
   – Олимпиада Петровна, не трогайте его, а то я милицию вызову! – пригрозил Тютюнин.
   В этот момент снова хлопнула незапертая дверь, и из прихожей вывалился огромный милиционер.
   – Опа-на! Всем-стоять-по-местам-не-кашлять! – закричал он, наводя большой черный пистолет на всех по очереди. – Моя милиция меня бережет! Финки, стволы, заточки и опилки на землю! Отставить «на землю»! На пол!
   – Накаркал… – бросила теща Тютюнину и нехотя выпустила из рук скалку.
   – Ага! Граната! – сказал милиционер. – Отставить «граната». Деревянная заточка.
   Не обнаружив в руках присутствующих больше никакого оружия, милиционер опустил свой пистолет и, выйдя не середину комнаты, объявил:
   – Всем внимание! Я старший шериф округа… Стоп, отставить «шериф округа». Я верховный участковый микрорайона, майор Шароемов. – Майор подошел вплотную к Палычу и, склонившись к нему, добавил:
   – Попрошу внимательно произносить мое фамилие, понял? Шуток с заменой «мы» на «бы» я не понимаю…
   Оставив Палыча, Шароемов сделал полуоборот и оказался возле Тютюнина.
   – Все шутники уже на нарах – что?
   – Что? – не понял Серега.
   – На нарах – что? – парятся. Теперь вопрос второй – кто содержатель притона?
   – Хозяин квартиры – я, – неуверенно произнес Тютюнин, поднимая руку точно на уроке.
   – Почему укрывали рецидивиста Сивухина?
   – Я.., не укрывал. Мы только зашли.
   – Не удивляюсь, – усмехнулся майор Шароемов и, оставив Сергея, подошел к Олимпиаде Петровне.
   – Что с ушком, мамаша? Как будто заплыло ушко? Молчите? Тогда позволю себе – что? – небольшое предположение. Имели место бандитские разборки. А еще меня интересует… – Шароемов обвел всех проницательным взглядом. – Где вы спрятали труп малолетней любовницы гражданина Тютюнина?
   – Любовницы? – поразилась Люба.
   – Труп? – подхватила Олимпиада Петровна. – Я всегда знала, что этим все и кончится. Я всегда знала!
   – Да не было никакого трупа! – вмешался Сергей.
   – Не было? – Шароемов хитро улыбнулся и погрозил Тютюнину пальцем. – Я даже знаю, кто его закапывал, этот самый труп.