Орлов Алекс. Тютюнин против ЦРУ

Тютюнин против ЦРУ

   Жил-был Серега Тютюнин. И служил он в конторе «Втормехпошив», где принимал от населения поношенные кроличьи шкурки по три рубля за полкило. Работы было немного, зарплаты еще меньше, а потому в свободное время, которого у Сереги было предостаточно, он со своим другом Лехой Окуркиным соображал на двоих.
   Судьбы Сереги и Лехи были похожи. Обоих дома поколачивали жены, однако каждого по-своему.
   Если Леху его Ленка ввиду явного преимущества в росте и весе просто лупила кулаками, то Серегина Любочка встречала супруга дубовой скалкой.
   К слову сказать, дубовая скалка у Любочки появилась не сразу. Сначала была сосновая. Но теща Сереги, Олимпиада Петровна, посчитала, что Серегины фокусы сосновую скалку давно переросли, и подарила дочери дубовую.
   Так бы и жили в трудах Серега и Леха, если бы не произошло с ними нечто ужасное.

1

   Утро в конторе «Втормехпошив» начиналось как обычно. Едва Серега Тютюнин заступил на вахту, как народ к нему просто повалил.
   С восьми до десяти чесаться было некогда. Три шубки детские – стриженый кролик, доху камчатскую – голубая белка – и спиногрейку из кошки под бобра Серега принял на одном дыхании. И только он собрался расслабиться и пососать леденец, как с улицы завалилась старушка в старом драповом пальто.
   «И не жарко ей, в июне-то месяце?» – подумал Серега.
   Старушка, не отрывая взгляда от Тютюнина, медленно полезла в потертую сумку.
   Тютюнин вздохнул. Он уже хорошо знал подобных клиентов. Сейчас старушка достанет кацавейку времен свой молодости, лысую, как коленка, и попросит за нее денег.
   Однако сначала клиентка поставила на прилавок старый самовар и замерла, вопросительно глядя на приемщика подслеповатыми глазами.
   Самовар был не совсем по профилю «Втормехпошива», однако Серега, быстро прикинув вес позеленевшей меди, с ходу определил свою выгоду.
   – Пятьдесят рублей! – объявил он и тоже замер, ожидая, как старушка отреагирует.
   Кажется, она не совсем поняла, что он ей сказал, однако кивнула и взяла протянутые деньги.
   – Налево работаем, Тютюнин? – услышал Серега за своей спиной и, обернувшись, увидел бухгалтера Фригидина.
   Фригидин был человек злой и своим приплюснутым черепом напоминал змею-щитомордника. А еще он воровал у Сереги сахар, когда тот оставлял тумбочку открытой.
   – Что значит налево? – стараясь не терять из виду старушку, спросил Тютюнин.
   – А самоварчик-то зачем? Медь сдавать будем?
   – Я их, эти самовары, может, с пятого класса собираю, – соврал Серега.
   – Это еще доказать надо, – поднявши к потолку палец, заявил Фригидин и шмыгнул за угол. «Змей, – подумал Серега. – Аспид».
   И снова вернулся к служебным обязанностям.
   – Что вы еще хотели, бабушка? – спросил он.
   Старушка снова порылась в сумке и брякнула на прилавок древнюю муфту, с которой, словно золотистая пыль, разом поднялась целая туча моли. Штук примерно миллион.
   Моль в стенах «Втормехпошива» считалась самым страшным врагом. Если она попадала на склад готовой продукции – пиши пропало. На этот случай у Сереги Тютюнина был припасен баллон дихлофоса, а для особых ситуаций – крепко действующая отрава, привезенная из-за границы братом жены его друга Лехи Окуркина.
   В английском Тютюнин был не силен, а потому принял слова друга на веру: «Разок кнопку давани – и дело сделано. А сам старайся не дышать».
   Серега понимал, что применять средство придется в условиях населенного людьми города, а потому завел в своей приемке настоящий противогаз. У него дома их целый ящик был – чего жадничать?
   Одним словом, моль уже поднималась к потолку, и Серега, осознавая, что нужно спешить, перегнулся через прилавок и одним мощный движением нахлобучил на старушку противогаз – прямо поверх шляпки. Бедняга так и села на пол, а Тютюнин, выхватив баллончик, смело пшикнул в самую гущу меховых вредителей.
   Эффект от применения был ошеломляющим не только для моли, но и для самого Сереги. Он вдохнул лишь самую малость и сразу увидел море, солнце и даже пальмы, а уже потом услышал свой хриплый кашель и понял, что быстро ползет по коридору.
   Рядом открылась дверь туалета, и в коридор шагнул змей Фригидин.
   Заметив ползущего Тютюнина, бухгалтер злорадно захихикал, однако ненадолго. Вздохнув, чтобы посмеяться во всю глотку, Фригидин схватился за горло и, выпучив глаза, рухнул рядом с Серегой. А затем, заходясь хриплым кашлем и судорожно взбрыкивая ногами, пополз следом за Тютюниным, стараясь не отставать.
   Оба знали, куда они ползут, спасая свою жизнь. По коридору налево находился кабинет директора «Втормехпошива» господина Штерна, в котором имелось большое окно. До других окон ползти было очень далеко.
   Когда до спасительного кабинета оставалось несколько метров, оттуда вышел дизайнер-закройщик Турбинов, личность творческая и пьющая. Увидев ползущих Тютюнина и Фригидина, Турбинов удивился и, не замечая катившейся по коридору волны оранжевого газа, сделал случайный вдох.
   Потолок и стены зашатались, и несчастный дизайнер-закройщик грохнулся на пол.
   Между тем Серега Тютюнин уже распахнул лбом дверь и первым вполз в приемную.
   На секретаршу господина Штерна трое вползающих посетителей с красными физиономиями и выпученными глазами не произвели никакого впечатления. Она нахмурила брови и, не переставая пилить ногти, строго спросила:
   – Куда это вы ломитесь? Борис Львович занят!
   Однако Тютюнин смело боднул следующую дверь, зная, что за ней его ждет спасение.

2

   Директор, Борис Львович, был действительно занят. Он разговаривал по телефону с любовницей.
   Когда распахнулась дверь и за ней никого не оказалось, Борис Львович промурлыкал в трубку: «Минуточку, рыбка» и приподнялся из кресла.
   То, что он увидел на полу, заставило его запрыгнуть на стол и закричать: «Помогите!» – отчаянно топая ногами и давя карандаши.
   Прямо по итальянскому паркету к нему ползли три неизвестных субъекта с красными лицами, выпученными глазами и распахнутыми ртами. Они хрипели и вытягивали вперед руки со скрюченными пальцами, а Борис Львович продолжал вопить и клясться, что больше никогда не будет никого обижать.
   Однако зомби оставались глухи к его мольбам и один за другим стали взбираться на стол. Не помня себя от страха, господин Штерн распахнул окно и сиганул вниз, на кусты сирени, произраставшие из строительного мусора. Этаж был второй, поэтому он почти не ушибся, но следом за ним в сирень стали падать его преследователи.
   – Тю… Тю… – попытался заговорить один из них, высунув из кустов сплющенную голову.
   – Фригидин! – узнал его Штерн.
   – Тютюнин виноват, Борис Львович! Тютюнин! – заверещал бухгалтер и стал тыкать пальцем в сторону приемщика. – Он на меня покушался и на Турбинова тоже!
   – Не покушался я, Борис Львович. Я моль травил, – сказал в свое оправдание Серега и начал отряхивать штаны. – Просто дихлофос крепкий попался. Я сам не ожидал.
   – А откуда моль-то взялась? – поинтересовался Борис Львович, понемногу приходя в себя.
   – Так бабуля притащила, клиентка! – радостно сообщил Тютюнин.
   – Бабуля? А как она перенесла дихлофос? Как бы нам за старушку отвечать не пришлось! – забеспокоился Штерн.
   – Да с бабулей ничего не могло случиться, – махнул рукой Серега. – Я на нее противогаз надел… Вот разве что…
   Страшная догадка поразила Тютюнина, и он, сорвавшись с места, побежал вокруг здания.
   Спугнув во дворе кошку и чуть не сбив уборщицу Дусю, Серега рванул на себя дверь и едва успел пригнуться. Плотный, словно кулак, рой обезумевшей моли рванулся вон из гибельной атмосферы «Втормехпошива» и, взвившись высоко в небо, унесся к горизонту в южном направлении.
   Оставив дверь широко открытой, Тютюнин осторожно вошел в приемку и потянул носом. Заграничная дрянь в воздухе еще держалась, но уже в безопасной концентрации. В углу у стеночки тихо сидела старушка. Она уже не шевелилась.
   – Эй, бабуля… – позвал Тютюнин. Старушка не отозвалась. Серега, сдернув с нее противогаз, снова позвал:
   – Бабуля, можно выходить…
   Клиентка по-прежнему не отзывалась, а Тютюнин, проверив фильтр противогаза, понял, в чем дело, – его закрывала резиновая пробка.
   «Посадят теперь», – подумал Серега и тоскливо посмотрел на прилавок. Там он простоял полтора года, служа «Втормехпошиву» верой и правдой.
   Представив себя на нарах, Тютюнин зашмыгал носом. Пока он жалел свою загубленную жизнь, старушка вдруг очнулась и, прихватив котомку и шляпку, выскочила на улицу.
   На полу осталась лишь горсть старорежимных пуговиц с двуглавыми орлами. Пуговицы тоже оказались медными, и Серега уже собрался сунуть их в карман, когда снова услышал голос вездесущего Фригидина.
   – Опять налево работаешь, Тютюнин? Серега обернулся и увидел стоявшего в дверях приемки директора, а рядом с ним бухгалтера.
   – Обратите внимание, Борис Львович, – продолжал ябедничать Фригидин. – Пуговичек жменьку из бабушки вытряс, а до этого – самовар медный тульский.
   – Откуда пуговицы, Тютюнин? – строго спросил Штерн, как будто это имело главнейшее значение.
   – Должно быть, из бабушки просыпались… – пожал плечами Серега. И вздохнул.
   – Ну, допустим, что из бабушки. А где тот дихлофос которым ты здесь моль уморить собирался?
   Серега прошел за прилавок и поднял с пола брошенный при отступлении баллончик.
   – Вот, пожалуйста, – сказал он, протягивая директору неопровержимую улику.
   – Так-так, Тютюнин, – произнес Борис Львович и строго посмотрел на Серегу. – Ты знаешь, что здесь написано?
   – Нет, я язык только в школе изучал.
   – Какой? – уточнил Штерн.
   – Говяжий! – съехидничал Фригидин.
   – Почему говяжий? – обиделся Серега. – Персидский язык.
   – Персидский?! – поразился директор и покачал головой. – Ну, Тютюнин… А ты видел, что здесь череп с костями нарисован?
   – Ну видел, – неопределенно пожал плечами Серега. – Это чтобы внутрь не принимали…
   – Турбинов, ну-ка давай ты, – обратился директор к появившемуся дизайнеру-закройщику, который во «Втормехпошиве» считался человеком просвещенным.
   – Полицейское спецсредство. Запрещено к продаже, – с ходу перевел тот.
   – Запрещено к продаже – ты слышал, Тютюнин? – Директор со значением поднял палец. – И кстати, – Борис Львович огляделся, – где хоть одна погибшая моль?
   – Да, где хоть одна погибшая моль? – повторил Фригидин.
   – Моль улетела…
   – Вся? – уточнил Штерн.
   – Практически, – кивнул Серега. – Только я дверь открыл, они как ломанулись. И сразу в небо…
   – «И их печальные голоса растаяли в вышине», – продекламировал Фригидин своим противным голоском. – Это ж тебе не журавли, Тютюнин. Это моль!
   – Как сказать, – вмешался бывалый Турбинов. – Мне один товарищ привозил из Шри-Ланки траву…
   – Не надо про траву, Турбинов, – остановил его директор. – А ты, Тютюнин, предъяви сам объект, с которого моль взлетала.
   – Ага, полигон журавлиный! – снова влез Фригидин. Со двора в приемку заглянула женщина.
   – Вы работаете или как? Тряпье берете?
   – Тряпье не берем, у нас тут не помойка, а предприятие по пошиву, – с достоинством произнес Штерн. – Вы пока подождите, мы внутреннее расследование проводим. Скоро уже закончим.
   – Ага, – кивнула женщина и прикрыла дверь.
   Тютюнин поднял с пола злополучную муфту и протянул Штерну. Вид ее был столь омерзителен, что директор попятился.
   – Ну-ка, брат Турбинов, посмотри, что это?
   – Муфта это дореволюционная, – сразу определил тот. Затем смело взял изделие в руки и понюхал.
   – Чем пахнет? – поинтересовался директор.
   – Дерьмом мышиным. Есть немного нафталина, мездра пованивает – пропала мездра. Однако дерьма все же больше. В этой муфте не одна тыща мышей вывелась.
   – Ну, в общем понятно, – подвел итог директор. – Ты пока работай, Тютюнин, рабочий день еще не закончился, а мы пойдем совещаться на тему, что с тобой делать. Возможно, ты уже сегодня будешь уволен.
   – Возможно уже сегодня! – радостно повторил Фригидин и убежал вслед за Штерном и Турбиновым.

3

   Тяжело вздохнув, Серега почесал макушку и вернулся к уже недолгим служебным обязанностям.
   Думать о том, что он скажет жене, ему не хотелось. Зато он отлично знал, что скажет Лехе Окуркину за его подарочек.
   У стойки выстроилась очередь из жаждущих сдать меха, и до четырнадцати ноль-ноль, когда приемка закрывалась на обед, Серега успел принять три собачьи шубы, кротовую поддевку, шкурку зайца и артефакт неизвестного происхождения, который ему отдали за так, в нагрузку к зайцу.
   Заперев изнутри дверь, Серега вернулся к себе за стойку и, подумав, отправился в уборную. Там в поломанном бачке всегда шумела вода, а шум воды Тютюнина здорово успокаивал.
   «Работу сразу искать не буду, – размышлял он. – Надо ждать хорошего места, где человека ценят».
   Почувствовав себя немного лучше, Серега вернулся в приемку и застал там Фригидина.
   Нагнувшись над тумбочкой Тютюнина, бухгалтер торопливо жрал сахар.
   «Должно быть, уже списал меня, гад!» – обозлился Серега и, тихо подкравшись, дал Фригидину крепкого пинка.
   – Ой! – вскрикнул тот и, развернувшись, стал потирать ушибленное место. – Это вы, Сергей? А я тут…
   – Сахар мой воруешь, сволочь, – угрожающе произнес Тютюнин.
   – Я попросил бы вас.., не усугублять свое и без того сложное положение… – залепетал пойманный с поличным бухгалтер. – И потом.., у вас еще полпачки осталось. Стоит ли жадничать?
   – А ты прав, – улыбнулся Серега подсказанной Фригидиным мысли. – Ты прав, гаденыш, я не жадный.
   С этими словами он достал из тумбочки оставшиеся полпачки сахара и, протянув Фригидину, приказал:
   – Ешь.
   – Ой, спасибо, Сергей! Вы не такой грубый, каким показались мне вначале. Я даже сожалею, что вас увольняют.
   Фригидин взял парочку кусочков и положил в карман.
   – Я их потом съем.
   – Нет, не потом, – со злой улыбочкой возразил Тютюнин. – Здесь будешь кушать – сейчас. И не два кусочка, а весь сахарок. Ты же его так любишь, гад!
   Серега снова продемонстрировал драконью улыбку и, чтобы Фригидин лучше понял, ткнул его под ребра.
   Бухгалтер снова ойкнул и принялся за сахар. Первые четверть пачки он одолел довольно быстро, но затем стал давиться, и Тютюнин позволил ему запивать угощение холодным, оставшимся со вчера чаем.
   – Все, – сказал Серега, когда сахар был съеден. – Теперь можешь идти.
   Фригидин посмотрел на своего мучителя засахаренными глазами, икнул и нетвердой походкой направился в коридор. Уже из-за угла он, полуобернувшись, обронил:
   – Фа.., фашист… – и исчез.
   «Ну вот, – подумал Тютюнин. – Теперь и увольняться можно».
   В коридоре снова послышались шаги. Серега подумал, что это бухгалтер, однако вместо Фригидина в приемку заглянул рабочий из пошивочного цеха.
   – Ты, это, иди к директору… Зовут тебя…

4

   В кабинете господина Штерна было много света и свежего воздуха. Распахнутое окно напоминало о недавнем происшествии, однако на лицах присутствующих Тютюнин не заметил никакого ожесточения.
   «По-хорошему уволят», – решил он и взглянул на секретаршу директора Елену Васильевну, отчего та вздрогнула, должно быть вспомнив, как Серега вползал к ней в приемную.
   – Ну, Тютюнин, осознал свою вину? – поинтересовался Штерн.
   – Дык, – Серега пожал плечами, – понятное дело.
   – Это хорошо. Мы тут в муфте старинной лейбл нашли, поставщика Его Императорского Величества купца Резинова… Вот…
   И директор положил на стол небольшую медяшку.
   – Эта находка в корне меняет дело, поскольку мы ее теперь на главный заказ пришьем – доху для господина Куклинского, в «мерседесе» ездить. Получится у нас, Турбинов? – обратился Штерн к своему дизайнеру-закройщику.
   – Конечно получится. Кроличьи шапки мы уже красим и стрижем под барса. Потом сошьем их гнилыми нитками, и все подумают, что дохе триста лет и ею укрывался князь Голицын. Или Потемкин. Лейбл царского поставщика только придаст нашей дохе натуральности.
   – То есть качество гарантируете? – еще раз уточнил. Штерн.
   – Качество и безопасность, – легко пообещал Турбинов и потер свой большой нос. Он всегда потирал его, когда хотел выпить.
   – Одним словом, Тютюнин, ты остаешься в нашем славном коллективе, а за лейбл мы премируем тебя двести рублями… Или нет – двестью рублями… Елена Васильевна, подскажите, как правильно?
   Секретарша наморщила лоб, потом посмотрела в потолок и наконец сказала:
   – Дайте ему двести рублей, и дело с концом.
   – Правильно, а то обед заканчивается, – поддержал Турбинов и снова почесал нос.
   Директор отсчитал Тютюнину деньги, и тот, радостный, выскочил в коридор, где едва не столкнулся с людьми в белых халатах, которые деловито волокли на носилках тело Фригидина.
   – Мужчина! – позвали Серегу проникновенным басом, а затем тяжелый бюст припечатал его к стенке. – Вы кто такой?
   – Я Тютюнин, приемщик, – быстро ответил он, поглядывая снизу вверх на дородную врачиху.
   – Женаты?
   – Уже пять лет! – отрапортовал Серега.
   – Жаль. – Врачиха разочарованно улыбнулась, показав золотые зубы. – Но на всякий случай, меня Светланой зовут.
   – Очень приятно. А чего это с нашим бухгалтером случилось?
   – А слиплось все на хрен.
   – Все – это что? – осторожно уточнил Тютюнин.
   – Все – это все, – просто ответила врач Светлана.
   – И куда же его теперь повезете?
   – Ясно куда – отмачивать… Вы чего здесь производите, женатый? Я, конечно, не санврач, но вонь тут у вас… – Светлана скривилась и покачала головой.
   – Перелицовываем шкурки, пересаживаем мех и восстанавливаем мездру.
   – Ну ты со словами-то поаккуратней, я грубиянов не люблю, – предупредила Светлана.
   – Это не ругательство, это наш производственный термин.
   – Знаем мы ваши термины… – Светлана вздохнула, от чего ее могучий бюст едва не перекрыл Тютюнину дыхание. – Откуда на производстве сахар?
   – Не… Не знаю, – соврал Серега.
   – Обычно у нас вызовы на кондитерские фабрики, а тут, блин, мездра. – Произнеся это слово, Светлана хохотнула. – На прошлой неделе на пятую кондитерскую экскурсантов из Вьетнама привозили. Так те весь конвейер вылизали. Были семь случае слипания – два тяжелых.
   Из-за угла показалось красное лицо санитара.
   – Светлана Семеновна, мы готовы – можно ехать!
   – Уже иду, – отозвалась та. И, снова притиснув Серегу к стенке, спросила:
   – Сигареткой угостишь, женатик?
   – А я не курю.
   – Я – тоже… Когда-нибудь брошу… Ты вот что, Тютюнин, – Светлана извлекла из кармана кусочек серого картона и протянула Сереге, – здесь телефончик нашего морга, скажешь добавочный 137, и тебя со мной соединят.
   – Спасибо, – поспешил поблагодарить Тютюнин.
   – Пожалуйста. Если гланды нужно будет вырезать или там стул жидкий поправить – звони.
   Светлана подмигнула Сереге и двинулась по коридору, заставляя скрипеть плохо уложенный паркет.
   – Уф-ф, – выдохнул Тютюнин и огляделся. Несмотря на удачный исход дела с молью, на душе у него было тревожно. Событие, которое должно было изменить его жизнь, неотвратимо приближалось.

5

   Обычно приемка работала до шести вечера, но Серега сбежал на полчаса раньше. Ему не терпелось похвастаться перед женой двумя сотнями премии, а перед другом Лехой тяжелым самоваром и горстью пуговиц – всем тем, что после сдачи на приемный пункт гарантировало им отличное проведение ближайших выходных.
   Возле самого дома Тютюнина остановили двое милиционеров.
   – Что в сумке? – спросили они.
   – Самовар, – честно ответил Серега и, открыв сумку, показал содержимое.
   – Действительно самовар, – произнес один милиционер и разочарованно добавил:
   – Старый совсем. На медь сдавать будешь?
   – Нет, что вы. Я старину очень обожаю. Отчищу его и буду чай из него пить.
   – Ну ладно, иди, – совсем заскучали милиционеры. – Пей свой чай.
   В хорошем расположении духа Тютюнин вбежал в подъезд и быстро поднялся на свой этаж, однако неожиданно столкнулся там с пенсионеркой Живолуповой, в простонародье – Гадючихой. Гадючиха обладала тяжелым характером и болезненной подозрительностью, оставшимися ей в наследство с тех времен, когда она служила в НКВД.
   – Привет, Тютюнин! – с ложной доброжелательностью поздоровалась она.
   – Привет, – без особого энтузиазма ответил Серега.
   – Гляжу, опять ты чего-то на работе спер…
   – Я не спер. Я это купил.
   – Купил? – Гадючиха недобро усмехнулась и предложила:
   – Если поделишься, никому не скажу.
   – А не поделюсь?
   – Сообщу в органы, и отправишься по этапу на десять лет без права переписки…
   – Как же, обрадовалась! – воскликнул Серега, смело наступая на Гадючиху. – Прошли те времена, когда вы людей в Магадан отправляли! Кончилась ваша власть! Кончилась!
   Под напором Тютюнина пенсионерка поспешно отступила, и Серега, открыв ключом свою дверь, оказался в квартире.
   То, что он увидел в прихожей, его не обрадовало. Это были туфли, которые принадлежали теще Сергея – Олимпиаде Петровне.
   Олимпиада Петровна работала в столовой и каждый день уносила домой пакеты с продуктами. Оттого и туфли она носила на низком каблуке, что значительно способствовало ее грузоподъемности.
   Из комнаты доносились голоса, и Серега, осторожно опустив сумку с самоваром, стал прислушиваться.
   – Смотри внимательно, Люба, – это же так просто! Полуповорот, а затем легкое движение кистью и р-раз… Поняла?
   – Ну-ка, мама, давай я попробую. Значит так… Полуповорот, а затем движение…
   – Кистью! – напомнила теща.
   – Да знаю я, мама, не лезь… Кистью р-раз!
   «Да что они там делают – танцы, что ли, разучивают?» – удивился Тютюнин.
   Он осторожно приоткрыл дверь и вошел в комнату, а увлекшиеся занятиями женщины поначалу его даже не заметили.
   «И р-раз! Кистью, полуповорот!» – повторяли они свои заклинания и размахивали дубовыми скалками.
   – Так вот, значит, чем вы тут занимаетесь! – воскликнул возмущенный Тютюнин. – Бить меня обучаетесь! Да? Вы за этим, Олимпиада Петровна, приходите, чтобы жену на мужа натравлять?
   – И вовсе не за этим! – спрятав скалку за спину, стала оправдываться теща. – Просто навестить дочку зашла, а Люба здесь одна заскучала. Да и физкультура ей необходима.
   – Физкультура ей необходима? Да она этой физкультурой каждое воскресенье занимается – у меня вон на спине синяки не проходят! – И, чтобы доказать свою правоту, Тютюнин стал срывать с себя рубашку.
   – Да ты бы еще штаны снял, бездельник! И правильно, что синяки! Другой бы уже не пил, раз жене не нравится!
   – Я, к вашему сведению, Олимпиада Петровна, и не пью, а только выпиваю. Я ведь меру-то знаю! Я не какой нибудь запойный!
   – Не запойный?! – Теща усмехнулась и уставила руки в боки, не скрывая своей скалки. – А кто с двадцать третьего февраля по восьмое марта пил? Алкоголик!
   Получив такое ясное напоминание, Серега едва не сник. Действительно было. Однако, чтобы не оставлять поле битвы врагу, он сам перешел в наступление:
   – Если я алкоголик, то вы расхититель народного имущества! Вы, Олимпиада Петровна, из ресторана ушли, куда вас на хорошую зарплату устроили. А почему? Уж не потому ли, что там воровать нельзя было, а вы, дорогая теща, без этого не можете?
   – Не смей так говорить с мамой! – вмешалась Люба.
   – Не бойся, доча, я ему сейчас отвечу, – сказала Олимпиада Петровна, раздувая ноздри, словно разъяренный носорог. – Значит, ты думаешь, дорогой зятек, что уел меня этим? Мол, таскаю и все такое? А вот и не уел! Я вот энтими самыми руками с пятнадцати лет домой несу! Я энтими самыми руками за тридцать лет работы на автомобиль «москвич» натаскала и на кооперативную двухкомнатную квартиру! А ты чего для своей жены сделал?
   – Да я… Да я сегодня премию получил! Вот! Меня на работе ценят! – закричал Серега и шлепнул на стол двести рублей.
   – Ой, правда, что ли, премия? – воскликнула Люба и, взяв в руки две сотенных, посмотрела их на свет, словно ей не верилось, что они настоящие. А теща лишь усмехнулась и покачала головой.
   – Двести рублей. С поганой овцы хоть шерсти клок.
   – Да ладно тебе, мама. Может, он еще принесет.
   – Принесет, как же, – потеряв поддержку Любы, Олимпиада Петровна стал а успокаиваться. – Зашла к дочке на минутку, так он тут же скандал устроил.
   – А зачем вы в гости со своей дубовой скалочкой ходите, Олимпиада Петровна? У вас так принято, что ли?
   – А ну и что же, я, может, женщина одинокая, ко мне на улице каждый раз пристают. Нужно же чем-то обороняться.
   – Пристаю-у-ут? – передразнил Серега. – Размечталась! Не то что пристают, за километр обегают!
   – Перестань терзать маму, Сергей! – вступилась Люба. – Она все делает из лучших побуждений.
   – Да, из лучших побуждений. И скалочку тебе дубовую заместо сосновой подарила, и обучает, как мужа бить, чтобы наверняка угробить уже. Я поражаюсь, Олимпиада Петровна, как вы еще стальную скалочку дочурке не подарили. Чтобы как удар, так сразу и труп.
   – Все, Люба! – обиженным голосом объявила теща. – Этого я потерпеть не могу и сейчас же уезжаю. Ноги моей у вас больше не будет, Сергей Викторович! Ни одной ноги! – С этими словами она направилась в прихожую, а довольный Тютюнин вышел на кухню. Не часто ему случалось утереть Олимпиаде Петровне нос, однако сегодня это удалось.