Страница:
Алвин замотал головой туда обратно, пытаясь закричать. Это прозвучало, как стон «Нет, нет нет!»
«Ты делаешь еще хуже», сердито сказала Фэйт.
Сказитель посмотрел на отца, взглядом ища разрешения продолжать.
«Не надо мучить мальчика», сказал Миллер.
«Есть поговорка», сказал Сказитель. «Яблоня не спрашивает у бука, как ей растить плоды, а лев у лошади, как ему схватить добычу». «Что это значит?», спросила Фэйт.
«Это значит, что я был бы дураком, если бы пытался научить его использовать силы, природу которых не понимаю. Но раз уж он не знает, как ими пользоваться, я думаю, мне стоит попытаться?» Миллер на секунду задумался. «Давай, Сказитель. Лучше, чтобы он знал всю правду и смог понять, способен он себя вылечить или нет». Сказитель осторожно сжал руку мальчика своими руками. «Алвин, ведь ты хочешь сохранить свою ногу? Тогда думай о ней так, как ты думал о камне. Ты должен думать о коже на ноге, о том, как она прирастает на место, как к кости опять прирастает мясо и все становится как раньше. Ты должен подробно представить себе все это. У тебя будет куча времени, пока ты лежишь здесь. Не думай о боли, думай о том, какой должна стать твоя нога, вновь целой и сильной».
Алвин лежал, зажмурив глаза от боли.
«Ты сделаешь это, Алвин? Попытаешься?»
«Нет», сказал Алвин.
«Ты должен победить боль, тогда ты сможешь использовать свой дар сохранять форму вашей».
«Я не буду», сказал Алвин.
«Но почему?», закричала Фэйт.
«Сияющий Человек», сказал Алвин. «Я обещал ему». Сказитель вспомнил клятву Алвина, данную Сияющему Человеку, и у него опустилось сердце.
«Кто это — Сияющий Человек?», спросил Миллер.
«Это… видение, которое у него было, когда он был маленьким». «Как же так получилось, что мы об этом ничего не слышали?», спросил Миллер.
«Это было в ту ночь, когда раскололся шпиль», сказал Сказитель. «Алвин обещал Сияющему Человеку, что никогда не станет использовать свою силу для собственной выгоды».
«Но Алвин», сказала Фэйт. «Это ведь не чтобы сделать тебя богатым или что-нибудь такое, а для того, чтобы спасти твою жизнь.» Мальчик лишь поморщился от боли и покачал головой. «Не могли бы вы оставить меня наедине с ним», сказал Сказитель. «Всего на несколько минут, чтобы я мог с ним переговорить». Сказитель не успел договорить, как Миллер уже вытолкал Фэйт за двери. «Алвин», сказал Сказитель. «Ты должен выслушать меня. Ты знаешь, что я не стану тебе лгать. Нет ничего важнее клятвы и я бы не стал толкать человека на клятвопреступление, даже чтобы спасти ему жизнь. Так что я не прошу тебя использовать свою власть для собственной пользы. Ты слышишь меня?»
Алвин кивнул.
«Подумай вот над чем. Подумай, как по всему этому миру проходит Разрушитель. Никто не видит, как он делает свою работу, как рушит и уничтожает все на земле. Никто кроме одного мальчика. Кто этот мальчик, Алвин?»
Губы Алвина прошептали слово, хотя ни одного звука не было слышно. Я.
«И этому мальчику дана сила, которую он сам еще полностью не понимает. Сила создавать против силы разрушать, которая есть у врага. И более того, Алвин, желание создавать. Мальчик, который на каждый промельк Разрушителя отвечает крупицей Созидания. Теперь скажи мне, Алвин, тот, кто помогает Разрушителю, друг или враг человечеству?»
Враг, прошептали губы Алвина.
«А если ты помогаешь Разрушителю уничтожить его самого опасного противника, тогда ты враг человечеству или нет?» «Ты все переворачиваешь», с трудом выдавил из себя мальчик. «Я все проясняю», сказал Сказитель. «Ты поклялся никогда не использовать свою силу для собственной пользы. Но если ты умрешь, то это принесет пользу только Разрушителю, а если ты будешь жить, если вылечишь свою ногу, то это будет на пользу всему человечеству. Да, Алвин, раз уж это принесет пользу всему человечеству, то тут не о чем больше говорить». Алвин заплакал, и заставила его плакать не боль тела, а та боль, которую он чувствовал в своей душе.
"Но твоя клятва была ясной, так ведь? Никогда для собственной пользы.
Так почему бы тебе не дать еще одну клятву, чтобы не нарушать старую. Поклянись, что ты посвятишь свою жизнь борьбе с Разрушителем. Если ты сдержишь эту клятву — а ты сдержишь, Алвин, ты мальчик, который держит свое слово — если ты сдержишь эту клятву, тогда спасение твоей жизни принесет пользу только другим, а вовсе не тебе самому". Сказитель ждал, ждал, и, наконец, Алвин кивнул головой. «Алвин-младший, клянешься ли ты, что проживешь свою жизнь для того, чтобы победить Разрушителя, чтобы делать веши целыми и правильными?» «Да», прошептал мальчик.
«Тогда я говорю тебе, что согласно твоему собственному обещанию, ты должен исцелить себя».
Алвин ухватился за руку Сказителя. «Как?», прошептал он. «Этого я не знаю, мальчик», сказал Сказитель. Как использовать свою власть — ответ на этот вопрос ты должен отыскать в себе. Могу сказать тебе, что ты должен попытаться, или враг одержит победу и я должен буду закончить твою историю описанием того, как твое тело будет опушено в могилу". К удивлению Сказителя, Алвин улыбнулся, и тогда Сказитель понял, что действительно сказал смешную вещь. Эта история закончится могилой, что бы Алвин сегодня не делал. «Ты прав, мальчик», сказал Сказитель. «Но я был бы не против вписать еще несколько страниц, пока не кончилась Книга Алвина». «Я постараюсь», прошептал Алвин.
Если он действительно постарается, то все будет в порядке. Защитник Алвина слишком много сил потратил на него, чтобы взять и оставить его умирать. Сказитель не сомневался, что у Алвина хватит сил исцелить себя, главное чтобы он знал, как это сделать. Его тело было устроено гораздо сложнее, чем камень. Но если он хотел выжить, то должен был понять, как работает это тело и как он может срастить переломанные кости. Сказителю постелили в большой комнате. Он предложил поспать на полу у кровати Алвина, но Миллер покачал головой и ответил: «Это мое место». Оказалось, что заснуть в эту ночь Сказителю было нелегко. И в середине ночи он сдался, зажег фонарь щепкой из очага, надел свою куртку и отправился наружу.
Ветер был резким. Собиралась буря и, судя по запаху, которым был наполнен воздух, со снегом. В большом хлеву беспокойно метались животные. Сказителю подумалось, что снаружи он мог оказаться не один. В ночи могли таиться Краснокожие, они могли даже бродить среди строений фермы, наблюдая за ним. Он даже слегка поежился, но потом отбросил страх. Этой ночью было слишком холодно. Даже самые кровожадные и ненавидящие Белых Чок-Тавы и Кри-Эки, лазутчики которых иногда приходили с юга, были не так глупы, чтобы оказаться на открытом пространстве, когда близится такая сильная буря. Скоро выпадет снег, первый в этом году, но сильный. Завтра он будет идти целый день, Сказитель чувствовал это, он знал, что воздух за грозовыми облаками будет еще холоднее, такой холодный, что снег будет сухим и пушистым, такой снег обычно валит часами, покрывая землю все более и более толстым слоем. Если бы Алвин не помог им дотащить камень до дома за один день, им бы пришлось пытаться дотащить его среди снежной бури. Стало бы скользко и могло б случиться что-нибудь похуже происшедшего. Сказитель очнулся от раздумий, стоя внутри мельницы и рассматривая камень. Он выглядел таким массивным, что трудно было представить себе, что его можно было тащить. Сказитель вновь прикоснулся к режущей кромке, пытаясь не порезаться. Провел пальцами по мелким бороздкам заточки, где будет собираться мука, когда большое водяное колесо повернет ось и заставит жернов вращаться и вращаться на мельнице так же неуклонно, как Земля все вращается и вращается вокруг Солнца, год за годом превращая время в пыль так же, как мельница превращает зерно в муку.
Он посмотрел вниз на то место, где земля слегка подалась под камнем, качнула его и почти убила мальчика. Дно ямки блеснуло при свете фонаря. Сказитель встал на колени и погрузил свой палец на полдюйма в воду. Должно быть, она долго собиралась здесь, подтачивая грунт, вымывая почву. И так, чтобы никто не мог увидеть влагу. Но вполне достаточно для того, чтобы под давлением большой тяжести она поддалась.
Эй, Разрушитель, подумал Сказитель, покажись же мне и я построю такой дом, что ты навсегда будешь заточен в нем. Но как он не старался, ему не удавалось увидеть то дрожание воздуха, которое было видно седьмому сыну Алвина Миллера. В конце концов Сказитель поднял фонарь и вышел из мельницы. Первые хлопья снега уже падали. Ветер почти утих. Снег шел все быстрее и быстрее, танцуя в свете фонаря. И когда он подошел к дому, земля уже посветлела от снега и лес был больше не виден. Он вошел в дом, лег на пол, даже не снимая ботинок, и мгновенно уснул.
«Ты делаешь еще хуже», сердито сказала Фэйт.
Сказитель посмотрел на отца, взглядом ища разрешения продолжать.
«Не надо мучить мальчика», сказал Миллер.
«Есть поговорка», сказал Сказитель. «Яблоня не спрашивает у бука, как ей растить плоды, а лев у лошади, как ему схватить добычу». «Что это значит?», спросила Фэйт.
«Это значит, что я был бы дураком, если бы пытался научить его использовать силы, природу которых не понимаю. Но раз уж он не знает, как ими пользоваться, я думаю, мне стоит попытаться?» Миллер на секунду задумался. «Давай, Сказитель. Лучше, чтобы он знал всю правду и смог понять, способен он себя вылечить или нет». Сказитель осторожно сжал руку мальчика своими руками. «Алвин, ведь ты хочешь сохранить свою ногу? Тогда думай о ней так, как ты думал о камне. Ты должен думать о коже на ноге, о том, как она прирастает на место, как к кости опять прирастает мясо и все становится как раньше. Ты должен подробно представить себе все это. У тебя будет куча времени, пока ты лежишь здесь. Не думай о боли, думай о том, какой должна стать твоя нога, вновь целой и сильной».
Алвин лежал, зажмурив глаза от боли.
«Ты сделаешь это, Алвин? Попытаешься?»
«Нет», сказал Алвин.
«Ты должен победить боль, тогда ты сможешь использовать свой дар сохранять форму вашей».
«Я не буду», сказал Алвин.
«Но почему?», закричала Фэйт.
«Сияющий Человек», сказал Алвин. «Я обещал ему». Сказитель вспомнил клятву Алвина, данную Сияющему Человеку, и у него опустилось сердце.
«Кто это — Сияющий Человек?», спросил Миллер.
«Это… видение, которое у него было, когда он был маленьким». «Как же так получилось, что мы об этом ничего не слышали?», спросил Миллер.
«Это было в ту ночь, когда раскололся шпиль», сказал Сказитель. «Алвин обещал Сияющему Человеку, что никогда не станет использовать свою силу для собственной выгоды».
«Но Алвин», сказала Фэйт. «Это ведь не чтобы сделать тебя богатым или что-нибудь такое, а для того, чтобы спасти твою жизнь.» Мальчик лишь поморщился от боли и покачал головой. «Не могли бы вы оставить меня наедине с ним», сказал Сказитель. «Всего на несколько минут, чтобы я мог с ним переговорить». Сказитель не успел договорить, как Миллер уже вытолкал Фэйт за двери. «Алвин», сказал Сказитель. «Ты должен выслушать меня. Ты знаешь, что я не стану тебе лгать. Нет ничего важнее клятвы и я бы не стал толкать человека на клятвопреступление, даже чтобы спасти ему жизнь. Так что я не прошу тебя использовать свою власть для собственной пользы. Ты слышишь меня?»
Алвин кивнул.
«Подумай вот над чем. Подумай, как по всему этому миру проходит Разрушитель. Никто не видит, как он делает свою работу, как рушит и уничтожает все на земле. Никто кроме одного мальчика. Кто этот мальчик, Алвин?»
Губы Алвина прошептали слово, хотя ни одного звука не было слышно. Я.
«И этому мальчику дана сила, которую он сам еще полностью не понимает. Сила создавать против силы разрушать, которая есть у врага. И более того, Алвин, желание создавать. Мальчик, который на каждый промельк Разрушителя отвечает крупицей Созидания. Теперь скажи мне, Алвин, тот, кто помогает Разрушителю, друг или враг человечеству?»
Враг, прошептали губы Алвина.
«А если ты помогаешь Разрушителю уничтожить его самого опасного противника, тогда ты враг человечеству или нет?» «Ты все переворачиваешь», с трудом выдавил из себя мальчик. «Я все проясняю», сказал Сказитель. «Ты поклялся никогда не использовать свою силу для собственной пользы. Но если ты умрешь, то это принесет пользу только Разрушителю, а если ты будешь жить, если вылечишь свою ногу, то это будет на пользу всему человечеству. Да, Алвин, раз уж это принесет пользу всему человечеству, то тут не о чем больше говорить». Алвин заплакал, и заставила его плакать не боль тела, а та боль, которую он чувствовал в своей душе.
"Но твоя клятва была ясной, так ведь? Никогда для собственной пользы.
Так почему бы тебе не дать еще одну клятву, чтобы не нарушать старую. Поклянись, что ты посвятишь свою жизнь борьбе с Разрушителем. Если ты сдержишь эту клятву — а ты сдержишь, Алвин, ты мальчик, который держит свое слово — если ты сдержишь эту клятву, тогда спасение твоей жизни принесет пользу только другим, а вовсе не тебе самому". Сказитель ждал, ждал, и, наконец, Алвин кивнул головой. «Алвин-младший, клянешься ли ты, что проживешь свою жизнь для того, чтобы победить Разрушителя, чтобы делать веши целыми и правильными?» «Да», прошептал мальчик.
«Тогда я говорю тебе, что согласно твоему собственному обещанию, ты должен исцелить себя».
Алвин ухватился за руку Сказителя. «Как?», прошептал он. «Этого я не знаю, мальчик», сказал Сказитель. Как использовать свою власть — ответ на этот вопрос ты должен отыскать в себе. Могу сказать тебе, что ты должен попытаться, или враг одержит победу и я должен буду закончить твою историю описанием того, как твое тело будет опушено в могилу". К удивлению Сказителя, Алвин улыбнулся, и тогда Сказитель понял, что действительно сказал смешную вещь. Эта история закончится могилой, что бы Алвин сегодня не делал. «Ты прав, мальчик», сказал Сказитель. «Но я был бы не против вписать еще несколько страниц, пока не кончилась Книга Алвина». «Я постараюсь», прошептал Алвин.
Если он действительно постарается, то все будет в порядке. Защитник Алвина слишком много сил потратил на него, чтобы взять и оставить его умирать. Сказитель не сомневался, что у Алвина хватит сил исцелить себя, главное чтобы он знал, как это сделать. Его тело было устроено гораздо сложнее, чем камень. Но если он хотел выжить, то должен был понять, как работает это тело и как он может срастить переломанные кости. Сказителю постелили в большой комнате. Он предложил поспать на полу у кровати Алвина, но Миллер покачал головой и ответил: «Это мое место». Оказалось, что заснуть в эту ночь Сказителю было нелегко. И в середине ночи он сдался, зажег фонарь щепкой из очага, надел свою куртку и отправился наружу.
Ветер был резким. Собиралась буря и, судя по запаху, которым был наполнен воздух, со снегом. В большом хлеву беспокойно метались животные. Сказителю подумалось, что снаружи он мог оказаться не один. В ночи могли таиться Краснокожие, они могли даже бродить среди строений фермы, наблюдая за ним. Он даже слегка поежился, но потом отбросил страх. Этой ночью было слишком холодно. Даже самые кровожадные и ненавидящие Белых Чок-Тавы и Кри-Эки, лазутчики которых иногда приходили с юга, были не так глупы, чтобы оказаться на открытом пространстве, когда близится такая сильная буря. Скоро выпадет снег, первый в этом году, но сильный. Завтра он будет идти целый день, Сказитель чувствовал это, он знал, что воздух за грозовыми облаками будет еще холоднее, такой холодный, что снег будет сухим и пушистым, такой снег обычно валит часами, покрывая землю все более и более толстым слоем. Если бы Алвин не помог им дотащить камень до дома за один день, им бы пришлось пытаться дотащить его среди снежной бури. Стало бы скользко и могло б случиться что-нибудь похуже происшедшего. Сказитель очнулся от раздумий, стоя внутри мельницы и рассматривая камень. Он выглядел таким массивным, что трудно было представить себе, что его можно было тащить. Сказитель вновь прикоснулся к режущей кромке, пытаясь не порезаться. Провел пальцами по мелким бороздкам заточки, где будет собираться мука, когда большое водяное колесо повернет ось и заставит жернов вращаться и вращаться на мельнице так же неуклонно, как Земля все вращается и вращается вокруг Солнца, год за годом превращая время в пыль так же, как мельница превращает зерно в муку.
Он посмотрел вниз на то место, где земля слегка подалась под камнем, качнула его и почти убила мальчика. Дно ямки блеснуло при свете фонаря. Сказитель встал на колени и погрузил свой палец на полдюйма в воду. Должно быть, она долго собиралась здесь, подтачивая грунт, вымывая почву. И так, чтобы никто не мог увидеть влагу. Но вполне достаточно для того, чтобы под давлением большой тяжести она поддалась.
Эй, Разрушитель, подумал Сказитель, покажись же мне и я построю такой дом, что ты навсегда будешь заточен в нем. Но как он не старался, ему не удавалось увидеть то дрожание воздуха, которое было видно седьмому сыну Алвина Миллера. В конце концов Сказитель поднял фонарь и вышел из мельницы. Первые хлопья снега уже падали. Ветер почти утих. Снег шел все быстрее и быстрее, танцуя в свете фонаря. И когда он подошел к дому, земля уже посветлела от снега и лес был больше не виден. Он вошел в дом, лег на пол, даже не снимая ботинок, и мгновенно уснул.
Глава 12
КНИГА
Днем и ночью они поддерживали огонь из трех больших бревен так, что от каменных стен пыхало жаром и воздух в комнате был сухим. Алвин неподвижно лежал на кровати, нога его весом бандажей и повязок была прижата к кровати как якорь, а тело плыло, покачивалось и металось по всей кровати. У него кружилась голова и слегка поташнивало.
Но он не замечал ни веса ноги, ни головокружения. Врагом его была боль, чьи биение и толчки отвлекали его разум от той задачи, которую поставил ему Сказитель: излечить себя.
Но боль была и его союзником. Она выстроила вокруг него такую стену, что он едва сознавал, что находится в доме, в комнате, на кровати. Внешний мир мог сгореть и превратиться в пепел и он этого не заметил бы. Сейчас Алвин был погружен только в свой внутренний мир. Сказитель и наполовину не представлял себе того, о чем говорил. Дело тут было не в том, чтобы просто представить себе что-нибудь. Если он представит себе, что его нога излечилась, то лучше ей от этого не станет. Но все же, в главном Сказитель был прав. Если Алвин мог чувствовать камень, находить его сильные и слабые места и приказывать им где ломаться, а где оставаться прочными, почему бы ему не сделать этого с кожей и костью? Сложность была в том, что плоть и кость были так перемешаны. Камень был одинаковым везде, но каждый слой плоти отличался от предыдущего, и было очень нелегко разобраться что как устроено. Так он и лежал на кровати с закрытыми глазами, впервые пытаясь вглядеться внутрь своего собственного тела. Вначале он попытался проследить источник боли, но это ничего не давало, потому что когда он добрался до этого места, там все было раздавлено, разорвано и перемешано так, что невозможно отличить верх от низа. После долгих попыток Алвин решил применить другой подход. Он стал прислушиваться к биению собственного сердца. Первое время боль отвлекала его, но вскоре его внимание было полностью замкнуто на этом звуке. Даже если во внешнем мире и существовал какой-нибудь шум, он об этом ничего не знал, потому что боль отгородила его от всего. А сам ритм сердцебиения если и не полностью, то хотя бы отчасти отгородил его от боли. Он проследил движение крови, крупных сильных потоков и маленьких ручейков. Иногда он в них терялся. Иногда импульс боли от ноги пробивался и замутнял его сознание. Но шаг за шагом он нашел путь к неповрежденным кости и плоти здоровой ноги. Ток крови здесь не был и наполовину так стремителен, но он вел туда, куда нужно. Плоть ноги состояла здесь из множества слоев, как в луковице. Он изучил их порядок, разобрался в том, как переплетаются между собой мускулы, как мельчайшие венозные сосуды пронизывают ногу насквозь, как происходит сжатие и растяжение ткани и как плотно все связано внутри нее.
Только после этого он разыскал путь к раненой ноге. Кусок мяса, пришитый Мамой, почти совсем омертвел и начал гнить. Теперь Алвин-младший уже знал, что нужно этой части тела для того, чтобы она могла жить. Он нашел разорванные концы артерий вокруг раны и попытался приказать им расти так, как он делал это с камнем, когда заставлял трещины внутри него разрастаться. Сделать это с камнем было очень просто, если сравнить с нынешней задачей, надо было только начать. С живой плотью все происходило гораздо медленнее, и вскоре он отказался от мысли восстановить кровеносную систему целиком и занялся только крупными артериями.
Алвин начал понимать, как использовать различные кусочки для перестройки ткани. Многие веши происходили так быстро, были такими мелкими и сложными, что мальчик не мог охватить их своим сознанием. Но он мог заставить свое тело вырабатывать то, что нужно было артериям для роста. Он мог посылать это в нужное место, и через некоторое время омертвевшая ткань была уже соединена артериями с остальным телом. Работа эта была нелегкой, но в конце концов он разыскал все концы пересохших артерий, соединил их и послал поток крови в пришитый кусок.
Слишком рано и слишком быстро. Он ощутил на своей ноге теплоту от крови, сочащейся из дюжины мест на мертвом куске кожи. Она не смогла выдержать такого объема посланной туда крови. Медленней, медленней, медленней. Он опять послал кровь в поврежденное место, но не толчком, как прежде, теперь она едва сочилась, и вновь присоединил сосуды и артерии к венам, пытаясь сделать их такими же, как на неповрежденной ноге. В конце концов дело было сделано и нормальное кровообращение восстановилось. Многие участки мертвого мяса ожили, когда кровь вернулась. Другие же оставались мертвыми. Алвин продолжал и продолжал омывать рану кровью, смывая мертвую ткань, размывая ее в такие маленькие кусочки и частички, что уже не мог их различить. Но живая ткань их различала и начинала перерабатывать. Куда бы ни дотягивался Алвин, везде плоть начинала расти.
До тех пор, пока он так не устал от тяжелой работы, не дававшей ему даже подумать, что против своей воли заснул.
«Я не хочу его будить».
«Нельзя поменять перевязку, не прикоснувшись к ней, Фэйт».
«Ну ладно, тогда — ох, осторожней, Алвин! Нет, дай мне!»
«Я уже делал это прежде…»
«С коровами, Алвин, а не с маленькими мальчиками!» Алвин-младший почувствовал на своей ноге давление. Что-то сдавило его рану. Боль была уже не такой сильной, как вчера. Но он все еще был слишком усталым для того, чтобы открыть глаза. Даже для того, чтобы издать стон и дать им понять, что он очнулся и может их слышать. «Судя по всему, Фэйт, он потерял ночью много крови».
«Мама, Мэри сказала, что я должен…»
«Закрой рот и выметайся отсюда, Калли! Ты что, не видишь, что Мама…»
«Не надо кричать на мальчика, Алвин. Ему только семь лет». «Семь лет — это достаточно для того, чтобы держать рот на замке и оставлять взрослых в покое, когда они… Посмотри-ка сюда». «Я не могу поверить».
«Я ожидал увидеть, что гной течет как молоко из вымени коровы».
«Чище и не бывает. Ни следа гноя».
«И мясо нарастает, видишь? Похоже, пришитый кусок приживается».
«Я не могла и надеяться, что мясо будет жить».
«Даже кости уже не видно».
«Господь Бог благословил нас. Я молилась все ночь, Алвин, и смотри, что сделал Господь».
«Ну, тогда неплохо бы тебе помолиться получше, чтобы он излечился полностью. Мне нужен этот мальчик для работы». «Не богохульствуй в моем присутствии, Алвин Миллер.» «Просто меня тошнит от того, как люди сваливают все на Бога. Может, Алвин просто хороший целитель, не приходило тебе это в голову?» «Смотри, твоя мерзкая болтовня разбудила мальчика».
«Спроси, не хочет ли он воды.»
«Хочет или нет, он ее получит.»
Алвин очень хотел. Пересох не только рот, но все его тело; ему нужно было вернуть себе ту влагу, которую оно потеряло с кровью. Поэтому он проглотил столько воды из поднесенной ко рту оловянной кружки, сколько смог. Много разлилось по лицу и шее, но едва ли он замечал это. Главным было то, сколько воды попало ему в желудок. Он откинулся назад и попытался разглядеть изнутри, что происходит с его раной. Но ему было слишком тяжело опять вернуться туда, слишком трудно сосредоточиться. Он сдался не пройдя и половины пути до поврежденного места.
Алвин снова проснулся и подумал, что либо опять наступила ночь, либо задернуты занавески. Он не смог выяснить этого точно, потому что боль вернулась с новой силой и хуже того: рана начала так зудеть, что он с трудом сдерживался, чтобы не расчесать ее. Через некоторое время он все же оказался способен добраться до раны, чтобы помочь расти новым слоям. Пока он спал, образовался тонкий, но сплошной слой здоровой ткани, закрывающий рану полностью. Тело под этим слоем продолжало восстанавливать уничтоженные мускулы и сращивать сломанные кости. Но больше не было ни потерь крови, ни открытой раны, в которую могла попасть инфекция. «Посмотри-ка на это, Сказитель. Видел что-нибудь подобное?»
«Кожа как у новорожденного младенца.»
«Может быть я сошел с ума, но не вижу причины держать эту ногу в перевязке, разве что оставить шины для сломанной кости.» «Ни следа раны. Да, ты прав, бинты тут уже не нужны.» «Может, моя жена права, Сказитель. Может, Господь послал чудо и исцелил моего мальчика.»
«Вряд ли мы можем говорить о чем-то с уверенностью. Может, когда мальчик проснется, у него будет, что рассказать нам.» «Об этом пока нечего и думать. Все это время он даже не открывал глаза.»
«В одном мы можем быть уверены, мистер Миллер. Этот мальчик умирать не собирается. И это больше, чем то, на что я мог надеяться вчера.» «Я уже был готов сколотить ему ящик и упрятать под землю. Не надеялся, что он может выжить. Видишь, каким здоровым он выглядит? Хотел бы я знать что или кто защищает его.»
«Что бы его не защищало, мистер Миллер, мальчик еще сильнее. Тут есть над чем задуматься. Защитник расколол для него камень, но Алвин-младший соединил его снова и защитник оказался бессилен что-либо изменить.» «Думаю, он должен понимать, что делает?»
«У него должно быть какое-то представление о своих силах. Он знал, что может сделать с камнем.»
«Честно говоря, я никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь был такой дар. Я рассказал Фэйт о том, как он заточил заднюю часть камня даже не коснувшись его инструментом. А она стала читать мне из Книги Даниила и кричать об исполнении пророчеств. Хотела прибежать сюда и предупредить мальчика о глиняных ногах. Одуреть можно! Религия сводит их с ума. Я еще не встречал ни одной женщины, которая не рехнулась бы на религии.» Дверь приоткрылась.
«Убирайся отсюда! Ты что, полный идиот, что я должен повторять тебе двадцать раз, Калли? Где его мать, разве это так трудно держать одного семилетнего мальчишку подальше от…»
«Полегче с парнем, Миллер. В любом случае, он уже ушел.» «Я не могу понять, что с ним происходит. С тех пор, как Ал-младший слег, я вижу лицо Калли везде, куда бы не взглянул. Как будто он гробовщик, который ищет работенку.»
«Может, ему это очень странно. Что Алвин ранен.»
«Сколько раз Алвин был на волосок от смерти…»
«Но ни разу не пострадал.»
Долгая тишина.
«Сказитель.»
«Да, мистер Миллер?»
"Ты был хорошим другом для нас здесь, хотя иногда мы сами мешали этому.
Но я думаю, ты по-прежнему путешественник?"
«Я им и остаюсь, мистер Миллер.»
«То что я хочу сказать, не означает, что я тебя прогоняю, но если вдруг ты когда-нибудь куда-нибудь вскорости отправишься, и если ты решишь двинуться в восточном направлении, то как ты думаешь, не смог бы ты передать письмо от меня?»
«Я буду рад. И совершенно бесплатно, для тебя и для твоего адресата». «Это похоже на тебя. Я вот думал о том, что ты сказал. О мальчике, которого нужно отослать от некоторых опасностей. И я стал воспоминать, где на земле есть такие люди, которым я мог бы доверить присмотреть за мальчиком. Там, в Новой Англии, у нас не осталось родни, о которой стоило бы говорить — и я не хотел бы, чтобы мальчика воспитали как пуританина». «Я рад слышать это, мистер Миллер, потому что у меня самого нет особой охоты снова увидеть Новую Англию».
"Если ты отправишься по дороге, проложенной нами когда мы шли на запад, то рано или поздно придешь в одно место на Хатрак-ривер, которое находится примерно в тридцати милях к северу от Хио и неподалеку от форта Дикэйн. Там будет, или, по крайней мере, был постоялый двор с кладбищем на задворках. На этом кладбище есть надгробный камень с надписью: «Вигор. Он умер, чтобы спасти родных».
«Ты хочешь, чтобы я взял мальчика с собой?»
«Нет, конечно нет, не сейчас, когда выпал снег. Вода…»
«Я понимаю».
«Там есть кузнец и, думаю, ему может понадобиться подмастерье. Алвин еще мал, но для своего возраста он крупный, и мне кажется, что кузнец не прогадает, взяв его».
«Подмастерьем?»
«Ну, а что ж мне, в рабство его продать, что ли? На то, чтобы послать его в школу, у меня нет денег».
«Я отнесу письмо. Но я хотел бы остаться до тех пор, пока мальчик не проснется, чтобы я мог попрощаться с ним».
«А разве я собираюсь посылать тебя в путь на ночь глядя? Или даже завтра, когда снега навалит уже столько, что в нем запросто может утонуть зверь размером с кролика?»
«Оказывается, ты еще способен замечать, какая снаружи погода». «Погоду, при которой под ногами вода, я замечаю всегда», он криво усмехнулся и они вышли из комнаты.
Алвин-младший лежал и пытался понять, почему Папа отсылает его. Разве всю свою жизнь не старался он поступать правильно? Разве не старался помочь всегда, когда знал, как это сделать? Разве не ходил в школу Преподобного Троуэра, хотя тот делал все, чтобы разозлить Алвина и заставить его выглядеть глупым? И, в конце концов, разве не он добыл с горы отличный камень, всю дорогу следя за тем, чтобы тот не раскололся и был быстрее довезен до дома. И разве не он рисковал собственной ногой ради того, чтобы камень остался целым? А теперь они собираются отослать его отсюда. Подмастерье! У кузнеца. За всю свою жизнь он не видел еще ни одного кузнеца. До ближайшей кузницы было три дня езды и Папа никогда не брал его с собой. Никогда в жизни он еще не был дальше десяти миль от родного дома. В общем, чем больше он думал обо всем этом, тем сильнее злился. Ведь он все время упрашивал Маму с Папой разрешить ему гулять одному по лесу, и они всегда отказывали ему. Всегда кто-нибудь присматривал за ним, как будто он пленник или раб и нужно следить за тем, чтобы он не убежал. И если он опаздывал куда-нибудь хоть на пять минут, они отправлялись искать его. Он никогда не отправлялся в дальний путь — самой дальней целью его поездок была каменоломня. И теперь, после того, как он всю свою жизнь провел взаперти, будто рождественская индейка, они собрались отослать его куда-то на край света.
Это было так ужасно несправедливо, что слезы подступили к его глазам, скопились в уголках глаз, и скатились по щекам прямо в уши, а это было так глупо, что он рассмеялся.
«Над чем это ты смеешься?» спросил Калли.
Алвин не слышал, как он зашел.
«Тебе уже лучше? Крови больше нигде нет, Ал?»
Калли прикоснулся к его щеке.
«Ты плачешь, потому что тебе больно?»
Возможно, Алвину и удалось бы ответить, но ему казалось, что открыть рот и попытаться выдавить из себя какие-то слова так тяжело, что он просто покачал головой, медленно и осторожно.
«Ты собираешься умереть, Алвин?», спросил Калли.
Он снова качнул головой.
«Эх», сказал Калли.
Он выглядел таким разочарованным, что это немного разозлило Алвина.
Разозлило достаточно для того, чтобы он все-таки открыл свой рот.
«Извини», пробормотал он.
«И вообще это нечестно», сказал Калли. "Я не хотел, чтобы ты умер, но они все говорили, что ты собираешься умереть. И я уже начал представлять себе, на что это может быть похоже, когда они станут заботиться и обо мне. Они все время смотрят только на тебя, а стоит мне сказать хоть самую малую малость, как мне говорят: «Убирайся, Калли!» или: «Заткнешься ты когда-нибудь наконец, Калли?» или: «Тебя никто не спрашивает, Калли!», «Тебе уже давно пора быть в постели, Калли!». И им наплевать, чем я занимаюсь. Лишь бы я не дрался с тобой, тогда они начинают орать: «Не устраивай здесь драк, Калли!»
«Для полевой мышки ты дерешься неплохо», хотел сказать Алвин, но так и не узнал наверняка, удалось ли ему хотя бы пошевелить губами. "Знаешь, что я сделал однажды, когда мне было шесть лет? Я вышел из дома и попытался потеряться в лесу. Я шел и шел куда глаза глядят. Иногда я закрывал глаза и поворачивался несколько раз вокруг, так что я совсем не знал, где нахожусь. Должно быть, я бродил где-то целых полдня. И как ты думаешь, хоть кто-то отправился меня искать? В конце концов мне пришлось вернуться и разыскать дорогу домой самому. Никто не сказал мне: «Калли, где ты был целый день?». Мама сказала только: «Твои руки грязные, как зад больной лошади, иди и вымойся».
Алвин опять рассмеялся, почти беззвучно, и грудь его заколыхалась.
«Это смешно тебе. Все смотрят только на тебя». Алвин долго старался, чтобы на этот раз его было слышно. «Ты хочешь, чтобы я ушел?».
Калли долго молчал перед тем, как ответить. «Нет. Кто тогда станет играть со мной? Останутся только старые глупые двоюродные братья. Среди них всех не найдется никого, с кем бы было интересно побороться». «Я уйду», сказал Алвин.
«Да нет, куда ты уйдешь. Ты седьмой сын и они никогда не отпустят тебя».
«Уйду».
«Конечно, если считать по-моему, тогда я буду седьмым сыном. Дэвид, Калм, Мишур, Вэйстнот, Вонтнот, Алвин-младший — это ты, и потом я — получается семь».
«Вигор».
«Он умер. Он уже давно умер. Кто-нибудь должен сказать это Маме с Папой».
Алвин лежал, почти полностью обессиленный теми несколькими словами, которые он произнес. Больше Калли ничего такого особенного не сказал. Просто сидел около него, не говоря ни слова и очень крепко держа Алвина за руку. Очень скоро в голове у Алвина начало все плыть и он уже не был уверен, действительно ли Калли что-нибудь говорил или это был просто сон. Но все же он слышал, как Калли сказал, «Я никогда не хотел, чтобы ты умер, Алвин». А потом, кажется, еще добавил, «Я всегда хотел быть тобой». Но Алвин уже все равно поплыл в сон, и когда он опять проснулся, рядом с ним не было никого, а в доме стало тихо, не считая обычных ночных шорохов, и только ветер скрипел ставнями, а балки дома и дрова в амбаре трещали, сжимаясь от холода. Алвин вновь отправился в путь по собственному телу и продолжил работу над раной. На этот раз он не стал касаться кожи или мускулов. Теперь настало время заняться костью. Его удивило то, что кость внутри оказалось не сплошь твердой, как камень, а была вся испещрена маленькими пустотами, напоминая кружево. Но вскоре он разобрался в ее устройстве и срастить разлом оказалось не такой уж сложной задачей.
Но он не замечал ни веса ноги, ни головокружения. Врагом его была боль, чьи биение и толчки отвлекали его разум от той задачи, которую поставил ему Сказитель: излечить себя.
Но боль была и его союзником. Она выстроила вокруг него такую стену, что он едва сознавал, что находится в доме, в комнате, на кровати. Внешний мир мог сгореть и превратиться в пепел и он этого не заметил бы. Сейчас Алвин был погружен только в свой внутренний мир. Сказитель и наполовину не представлял себе того, о чем говорил. Дело тут было не в том, чтобы просто представить себе что-нибудь. Если он представит себе, что его нога излечилась, то лучше ей от этого не станет. Но все же, в главном Сказитель был прав. Если Алвин мог чувствовать камень, находить его сильные и слабые места и приказывать им где ломаться, а где оставаться прочными, почему бы ему не сделать этого с кожей и костью? Сложность была в том, что плоть и кость были так перемешаны. Камень был одинаковым везде, но каждый слой плоти отличался от предыдущего, и было очень нелегко разобраться что как устроено. Так он и лежал на кровати с закрытыми глазами, впервые пытаясь вглядеться внутрь своего собственного тела. Вначале он попытался проследить источник боли, но это ничего не давало, потому что когда он добрался до этого места, там все было раздавлено, разорвано и перемешано так, что невозможно отличить верх от низа. После долгих попыток Алвин решил применить другой подход. Он стал прислушиваться к биению собственного сердца. Первое время боль отвлекала его, но вскоре его внимание было полностью замкнуто на этом звуке. Даже если во внешнем мире и существовал какой-нибудь шум, он об этом ничего не знал, потому что боль отгородила его от всего. А сам ритм сердцебиения если и не полностью, то хотя бы отчасти отгородил его от боли. Он проследил движение крови, крупных сильных потоков и маленьких ручейков. Иногда он в них терялся. Иногда импульс боли от ноги пробивался и замутнял его сознание. Но шаг за шагом он нашел путь к неповрежденным кости и плоти здоровой ноги. Ток крови здесь не был и наполовину так стремителен, но он вел туда, куда нужно. Плоть ноги состояла здесь из множества слоев, как в луковице. Он изучил их порядок, разобрался в том, как переплетаются между собой мускулы, как мельчайшие венозные сосуды пронизывают ногу насквозь, как происходит сжатие и растяжение ткани и как плотно все связано внутри нее.
Только после этого он разыскал путь к раненой ноге. Кусок мяса, пришитый Мамой, почти совсем омертвел и начал гнить. Теперь Алвин-младший уже знал, что нужно этой части тела для того, чтобы она могла жить. Он нашел разорванные концы артерий вокруг раны и попытался приказать им расти так, как он делал это с камнем, когда заставлял трещины внутри него разрастаться. Сделать это с камнем было очень просто, если сравнить с нынешней задачей, надо было только начать. С живой плотью все происходило гораздо медленнее, и вскоре он отказался от мысли восстановить кровеносную систему целиком и занялся только крупными артериями.
Алвин начал понимать, как использовать различные кусочки для перестройки ткани. Многие веши происходили так быстро, были такими мелкими и сложными, что мальчик не мог охватить их своим сознанием. Но он мог заставить свое тело вырабатывать то, что нужно было артериям для роста. Он мог посылать это в нужное место, и через некоторое время омертвевшая ткань была уже соединена артериями с остальным телом. Работа эта была нелегкой, но в конце концов он разыскал все концы пересохших артерий, соединил их и послал поток крови в пришитый кусок.
Слишком рано и слишком быстро. Он ощутил на своей ноге теплоту от крови, сочащейся из дюжины мест на мертвом куске кожи. Она не смогла выдержать такого объема посланной туда крови. Медленней, медленней, медленней. Он опять послал кровь в поврежденное место, но не толчком, как прежде, теперь она едва сочилась, и вновь присоединил сосуды и артерии к венам, пытаясь сделать их такими же, как на неповрежденной ноге. В конце концов дело было сделано и нормальное кровообращение восстановилось. Многие участки мертвого мяса ожили, когда кровь вернулась. Другие же оставались мертвыми. Алвин продолжал и продолжал омывать рану кровью, смывая мертвую ткань, размывая ее в такие маленькие кусочки и частички, что уже не мог их различить. Но живая ткань их различала и начинала перерабатывать. Куда бы ни дотягивался Алвин, везде плоть начинала расти.
До тех пор, пока он так не устал от тяжелой работы, не дававшей ему даже подумать, что против своей воли заснул.
«Я не хочу его будить».
«Нельзя поменять перевязку, не прикоснувшись к ней, Фэйт».
«Ну ладно, тогда — ох, осторожней, Алвин! Нет, дай мне!»
«Я уже делал это прежде…»
«С коровами, Алвин, а не с маленькими мальчиками!» Алвин-младший почувствовал на своей ноге давление. Что-то сдавило его рану. Боль была уже не такой сильной, как вчера. Но он все еще был слишком усталым для того, чтобы открыть глаза. Даже для того, чтобы издать стон и дать им понять, что он очнулся и может их слышать. «Судя по всему, Фэйт, он потерял ночью много крови».
«Мама, Мэри сказала, что я должен…»
«Закрой рот и выметайся отсюда, Калли! Ты что, не видишь, что Мама…»
«Не надо кричать на мальчика, Алвин. Ему только семь лет». «Семь лет — это достаточно для того, чтобы держать рот на замке и оставлять взрослых в покое, когда они… Посмотри-ка сюда». «Я не могу поверить».
«Я ожидал увидеть, что гной течет как молоко из вымени коровы».
«Чище и не бывает. Ни следа гноя».
«И мясо нарастает, видишь? Похоже, пришитый кусок приживается».
«Я не могла и надеяться, что мясо будет жить».
«Даже кости уже не видно».
«Господь Бог благословил нас. Я молилась все ночь, Алвин, и смотри, что сделал Господь».
«Ну, тогда неплохо бы тебе помолиться получше, чтобы он излечился полностью. Мне нужен этот мальчик для работы». «Не богохульствуй в моем присутствии, Алвин Миллер.» «Просто меня тошнит от того, как люди сваливают все на Бога. Может, Алвин просто хороший целитель, не приходило тебе это в голову?» «Смотри, твоя мерзкая болтовня разбудила мальчика».
«Спроси, не хочет ли он воды.»
«Хочет или нет, он ее получит.»
Алвин очень хотел. Пересох не только рот, но все его тело; ему нужно было вернуть себе ту влагу, которую оно потеряло с кровью. Поэтому он проглотил столько воды из поднесенной ко рту оловянной кружки, сколько смог. Много разлилось по лицу и шее, но едва ли он замечал это. Главным было то, сколько воды попало ему в желудок. Он откинулся назад и попытался разглядеть изнутри, что происходит с его раной. Но ему было слишком тяжело опять вернуться туда, слишком трудно сосредоточиться. Он сдался не пройдя и половины пути до поврежденного места.
Алвин снова проснулся и подумал, что либо опять наступила ночь, либо задернуты занавески. Он не смог выяснить этого точно, потому что боль вернулась с новой силой и хуже того: рана начала так зудеть, что он с трудом сдерживался, чтобы не расчесать ее. Через некоторое время он все же оказался способен добраться до раны, чтобы помочь расти новым слоям. Пока он спал, образовался тонкий, но сплошной слой здоровой ткани, закрывающий рану полностью. Тело под этим слоем продолжало восстанавливать уничтоженные мускулы и сращивать сломанные кости. Но больше не было ни потерь крови, ни открытой раны, в которую могла попасть инфекция. «Посмотри-ка на это, Сказитель. Видел что-нибудь подобное?»
«Кожа как у новорожденного младенца.»
«Может быть я сошел с ума, но не вижу причины держать эту ногу в перевязке, разве что оставить шины для сломанной кости.» «Ни следа раны. Да, ты прав, бинты тут уже не нужны.» «Может, моя жена права, Сказитель. Может, Господь послал чудо и исцелил моего мальчика.»
«Вряд ли мы можем говорить о чем-то с уверенностью. Может, когда мальчик проснется, у него будет, что рассказать нам.» «Об этом пока нечего и думать. Все это время он даже не открывал глаза.»
«В одном мы можем быть уверены, мистер Миллер. Этот мальчик умирать не собирается. И это больше, чем то, на что я мог надеяться вчера.» «Я уже был готов сколотить ему ящик и упрятать под землю. Не надеялся, что он может выжить. Видишь, каким здоровым он выглядит? Хотел бы я знать что или кто защищает его.»
«Что бы его не защищало, мистер Миллер, мальчик еще сильнее. Тут есть над чем задуматься. Защитник расколол для него камень, но Алвин-младший соединил его снова и защитник оказался бессилен что-либо изменить.» «Думаю, он должен понимать, что делает?»
«У него должно быть какое-то представление о своих силах. Он знал, что может сделать с камнем.»
«Честно говоря, я никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь был такой дар. Я рассказал Фэйт о том, как он заточил заднюю часть камня даже не коснувшись его инструментом. А она стала читать мне из Книги Даниила и кричать об исполнении пророчеств. Хотела прибежать сюда и предупредить мальчика о глиняных ногах. Одуреть можно! Религия сводит их с ума. Я еще не встречал ни одной женщины, которая не рехнулась бы на религии.» Дверь приоткрылась.
«Убирайся отсюда! Ты что, полный идиот, что я должен повторять тебе двадцать раз, Калли? Где его мать, разве это так трудно держать одного семилетнего мальчишку подальше от…»
«Полегче с парнем, Миллер. В любом случае, он уже ушел.» «Я не могу понять, что с ним происходит. С тех пор, как Ал-младший слег, я вижу лицо Калли везде, куда бы не взглянул. Как будто он гробовщик, который ищет работенку.»
«Может, ему это очень странно. Что Алвин ранен.»
«Сколько раз Алвин был на волосок от смерти…»
«Но ни разу не пострадал.»
Долгая тишина.
«Сказитель.»
«Да, мистер Миллер?»
"Ты был хорошим другом для нас здесь, хотя иногда мы сами мешали этому.
Но я думаю, ты по-прежнему путешественник?"
«Я им и остаюсь, мистер Миллер.»
«То что я хочу сказать, не означает, что я тебя прогоняю, но если вдруг ты когда-нибудь куда-нибудь вскорости отправишься, и если ты решишь двинуться в восточном направлении, то как ты думаешь, не смог бы ты передать письмо от меня?»
«Я буду рад. И совершенно бесплатно, для тебя и для твоего адресата». «Это похоже на тебя. Я вот думал о том, что ты сказал. О мальчике, которого нужно отослать от некоторых опасностей. И я стал воспоминать, где на земле есть такие люди, которым я мог бы доверить присмотреть за мальчиком. Там, в Новой Англии, у нас не осталось родни, о которой стоило бы говорить — и я не хотел бы, чтобы мальчика воспитали как пуританина». «Я рад слышать это, мистер Миллер, потому что у меня самого нет особой охоты снова увидеть Новую Англию».
"Если ты отправишься по дороге, проложенной нами когда мы шли на запад, то рано или поздно придешь в одно место на Хатрак-ривер, которое находится примерно в тридцати милях к северу от Хио и неподалеку от форта Дикэйн. Там будет, или, по крайней мере, был постоялый двор с кладбищем на задворках. На этом кладбище есть надгробный камень с надписью: «Вигор. Он умер, чтобы спасти родных».
«Ты хочешь, чтобы я взял мальчика с собой?»
«Нет, конечно нет, не сейчас, когда выпал снег. Вода…»
«Я понимаю».
«Там есть кузнец и, думаю, ему может понадобиться подмастерье. Алвин еще мал, но для своего возраста он крупный, и мне кажется, что кузнец не прогадает, взяв его».
«Подмастерьем?»
«Ну, а что ж мне, в рабство его продать, что ли? На то, чтобы послать его в школу, у меня нет денег».
«Я отнесу письмо. Но я хотел бы остаться до тех пор, пока мальчик не проснется, чтобы я мог попрощаться с ним».
«А разве я собираюсь посылать тебя в путь на ночь глядя? Или даже завтра, когда снега навалит уже столько, что в нем запросто может утонуть зверь размером с кролика?»
«Оказывается, ты еще способен замечать, какая снаружи погода». «Погоду, при которой под ногами вода, я замечаю всегда», он криво усмехнулся и они вышли из комнаты.
Алвин-младший лежал и пытался понять, почему Папа отсылает его. Разве всю свою жизнь не старался он поступать правильно? Разве не старался помочь всегда, когда знал, как это сделать? Разве не ходил в школу Преподобного Троуэра, хотя тот делал все, чтобы разозлить Алвина и заставить его выглядеть глупым? И, в конце концов, разве не он добыл с горы отличный камень, всю дорогу следя за тем, чтобы тот не раскололся и был быстрее довезен до дома. И разве не он рисковал собственной ногой ради того, чтобы камень остался целым? А теперь они собираются отослать его отсюда. Подмастерье! У кузнеца. За всю свою жизнь он не видел еще ни одного кузнеца. До ближайшей кузницы было три дня езды и Папа никогда не брал его с собой. Никогда в жизни он еще не был дальше десяти миль от родного дома. В общем, чем больше он думал обо всем этом, тем сильнее злился. Ведь он все время упрашивал Маму с Папой разрешить ему гулять одному по лесу, и они всегда отказывали ему. Всегда кто-нибудь присматривал за ним, как будто он пленник или раб и нужно следить за тем, чтобы он не убежал. И если он опаздывал куда-нибудь хоть на пять минут, они отправлялись искать его. Он никогда не отправлялся в дальний путь — самой дальней целью его поездок была каменоломня. И теперь, после того, как он всю свою жизнь провел взаперти, будто рождественская индейка, они собрались отослать его куда-то на край света.
Это было так ужасно несправедливо, что слезы подступили к его глазам, скопились в уголках глаз, и скатились по щекам прямо в уши, а это было так глупо, что он рассмеялся.
«Над чем это ты смеешься?» спросил Калли.
Алвин не слышал, как он зашел.
«Тебе уже лучше? Крови больше нигде нет, Ал?»
Калли прикоснулся к его щеке.
«Ты плачешь, потому что тебе больно?»
Возможно, Алвину и удалось бы ответить, но ему казалось, что открыть рот и попытаться выдавить из себя какие-то слова так тяжело, что он просто покачал головой, медленно и осторожно.
«Ты собираешься умереть, Алвин?», спросил Калли.
Он снова качнул головой.
«Эх», сказал Калли.
Он выглядел таким разочарованным, что это немного разозлило Алвина.
Разозлило достаточно для того, чтобы он все-таки открыл свой рот.
«Извини», пробормотал он.
«И вообще это нечестно», сказал Калли. "Я не хотел, чтобы ты умер, но они все говорили, что ты собираешься умереть. И я уже начал представлять себе, на что это может быть похоже, когда они станут заботиться и обо мне. Они все время смотрят только на тебя, а стоит мне сказать хоть самую малую малость, как мне говорят: «Убирайся, Калли!» или: «Заткнешься ты когда-нибудь наконец, Калли?» или: «Тебя никто не спрашивает, Калли!», «Тебе уже давно пора быть в постели, Калли!». И им наплевать, чем я занимаюсь. Лишь бы я не дрался с тобой, тогда они начинают орать: «Не устраивай здесь драк, Калли!»
«Для полевой мышки ты дерешься неплохо», хотел сказать Алвин, но так и не узнал наверняка, удалось ли ему хотя бы пошевелить губами. "Знаешь, что я сделал однажды, когда мне было шесть лет? Я вышел из дома и попытался потеряться в лесу. Я шел и шел куда глаза глядят. Иногда я закрывал глаза и поворачивался несколько раз вокруг, так что я совсем не знал, где нахожусь. Должно быть, я бродил где-то целых полдня. И как ты думаешь, хоть кто-то отправился меня искать? В конце концов мне пришлось вернуться и разыскать дорогу домой самому. Никто не сказал мне: «Калли, где ты был целый день?». Мама сказала только: «Твои руки грязные, как зад больной лошади, иди и вымойся».
Алвин опять рассмеялся, почти беззвучно, и грудь его заколыхалась.
«Это смешно тебе. Все смотрят только на тебя». Алвин долго старался, чтобы на этот раз его было слышно. «Ты хочешь, чтобы я ушел?».
Калли долго молчал перед тем, как ответить. «Нет. Кто тогда станет играть со мной? Останутся только старые глупые двоюродные братья. Среди них всех не найдется никого, с кем бы было интересно побороться». «Я уйду», сказал Алвин.
«Да нет, куда ты уйдешь. Ты седьмой сын и они никогда не отпустят тебя».
«Уйду».
«Конечно, если считать по-моему, тогда я буду седьмым сыном. Дэвид, Калм, Мишур, Вэйстнот, Вонтнот, Алвин-младший — это ты, и потом я — получается семь».
«Вигор».
«Он умер. Он уже давно умер. Кто-нибудь должен сказать это Маме с Папой».
Алвин лежал, почти полностью обессиленный теми несколькими словами, которые он произнес. Больше Калли ничего такого особенного не сказал. Просто сидел около него, не говоря ни слова и очень крепко держа Алвина за руку. Очень скоро в голове у Алвина начало все плыть и он уже не был уверен, действительно ли Калли что-нибудь говорил или это был просто сон. Но все же он слышал, как Калли сказал, «Я никогда не хотел, чтобы ты умер, Алвин». А потом, кажется, еще добавил, «Я всегда хотел быть тобой». Но Алвин уже все равно поплыл в сон, и когда он опять проснулся, рядом с ним не было никого, а в доме стало тихо, не считая обычных ночных шорохов, и только ветер скрипел ставнями, а балки дома и дрова в амбаре трещали, сжимаясь от холода. Алвин вновь отправился в путь по собственному телу и продолжил работу над раной. На этот раз он не стал касаться кожи или мускулов. Теперь настало время заняться костью. Его удивило то, что кость внутри оказалось не сплошь твердой, как камень, а была вся испещрена маленькими пустотами, напоминая кружево. Но вскоре он разобрался в ее устройстве и срастить разлом оказалось не такой уж сложной задачей.