Страница:
«Вы не чужой», поспешно сказала Фэйт.
«Но что если что-нибудь пойдет не так? Моя рука может дрогнуть. Его старая рана могла изменить положение некоторых кровеносных сосудов. Я могу задеть артерию и он в несколько секунд истечет кровью. Тогда на моих руках будет кровь вашего сына».
«Преподобный Троуэр», сказала Фэйт. «Мы не можем винить вас в несчастном случае. Все, что может сделать любой из нас — это попытаться». «Если мы ничего не станем делать», сказал Мишур. « То он точно умрет. Он сказал, что мы должны отрезать это больное пятно, пока болезнь не распространилась дальше».
«Может, кто-нибудь из ваших старших сыновей», сказал Троуэр. «У нас нет времени, чтобы вызвать их сюда!», крикнула Фэйт. «О, Алвин, ведь ты же выбрал этого мальчика, чтобы дать ему свое имя! И ты хочешь позволить ему умереть просто потому, что невзлюбил нашего священника?» Миллер с жалким видом покачал головой. «Тогда сделайте это».
«Па, он хотел, чтобы ты сделал это», сказал Мишур. «Нет!», горько вскричал Миллер. «Лучше кто угодно, лишь бы не я. Лучше пусть даже он».
Троуэр увидел на лице Мишура недоумение, даже презрение. Он встал и подошел к тому месту, где сидел, держа в руках нож и костяную пилу, Мишур. «Молодой человек», сказал он. «Никогда не обвиняйте человека в трусости. Вы не можете знать, какие причины прячет он в глубине своего сердца». Троуэр обернулся к Миллеру и увидел выражение удивления и благодарности. «Дай ему инструменты», сказал Миллер. Мишур протянул нож и пилу для костей. Троуэр вытащил платок, чтобы Мишур мог уложил в него инструменты.
Как легко у него получилось. Всего за несколько минут он добился того, чтобы они сами начали просить его взять нож, освободив его при этом заранее от ответственности за все, что может случиться. Он даже умудрился заложить первые зерна дружбы с Алвином Миллером. Ага, я обвел всех вас вокруг пальца, торжествующе подумал он. Я достойный соперник вашего повелителя — дьявола. Я обманул великого обманщика, и менее чем через час пошлю назад в ад предавшегося ему адепта.
«Кто будет держать мальчика?», спросил Троуэр. «Даже если опоить его вином, все равно он будет дергаться от боли, если никто не станет его удерживать».
«Держать могу я», сказал Мишур.
«Он не будет пить вина», сказала Фэйт. «Он сказал, что хочет иметь ясную голову».
«Он всего лишь десятилетний мальчик», сказал Троуэр. «И если вы прикажете ему выпить вина, он обязан вам подчиниться». Фэйт покачала головой. «Он знает, как лучше. И он хорошо переносит боль. Вы никогда такого еще не видели».
Могу себе представить, сказал себе Троуэр. Дьявол, владеющий мальчиком, без сомнения упивается болью и не хочет, чтобы действие вина ослабляло его блаженство. «Ну что ж, хорошо», сказал он. «В таком случае нет причин больше медлить». Он прошел в спальню и стащил одеяло с тела Алвина-младшего полностью. Мальчик немедленно принялся дрожать от холода, хотя и не переставал потеть из-за высокой температуры. «Вы говорите, он обозначит место, где нужно резать?»
«Ал», сказал Мишур. «Преподобный Троуэр собирается проделать эту операцию».
«Папа», сказал Алвин.
«Бесполезно просить его», сказал Мишур. «Не хочет ни в какую».
«Ты уверен, что не хотел бы выпить немного вина?», спросила Фэйт. На глазах Алвина показались слезы. «Нет», сказал он. «Если Папа будет держать меня, то все будет в порядке».
«А он будет держать», сказала Фэйт. «Резать он отказался, но он останется здесь с мальчиком, или я заткну им одну из печных труб!», она с грохотом вышла из комнаты.
«Вы сказали, что мальчик покажет место,» сказал Троуэр. «Давай, Ал, я помогу тебе сесть. Тут я принес немного угля, отметь точно то место, где нужно разрезать.»
Алвин застонал, когда Мишур приподнял его в сидячее положение, но его рука, которой он начертил на своей голени большой прямоугольник, была тверда. «Режьте снизу, но не отрезайте верхнюю часть полностью,» сказал он. Его голос был густым и медленным, каждое слово давалось с трудом. «Мишур, пока он режет, ты должен приподнимать надрезанный кусок.» «Это может сделать и Ма,» сказал Мишур. «Я должен держать тебя, чтобы ты не дергался.»
«Я не буду дергаться,» сказал Алвин. «Если Па будет держать меня.» Миллер медленно вошел в комнату, за ним шла его жена. «Я буду держать тебя,» сказал он, сел вместо Мишура позади мальчика, обхватив его руками. «Я буду держать тебя,» повторил он.
«Что ж, хорошо,» сказал Троуэр. Он стоял, готовясь приступить. И простоял так долго.
«Вы кажется, что-то забыли, Преподобный?» спросил Мишур.
«Что?» спросил Троуэр.
«Нож и пилу.» ответил Мишур.
Троуэр посмотрел на свою руку и зажатый в ней платок. «Как так, они же были здесь.»
«Вы по дороге положили их на стол,» сказал Мишур.
«Я принесу их,» сказала Добрая Фэйт. И быстро вышла из комнаты. Они ждали долго. В конце концов Мишур встал. «Не пойму, чего она так долго.»
Троуэр вышел вслед за ним. Они нашли Добрую Фэйт сидящей у камина вместе с девочками и помогающей им обшивать квадраты стеганого одеяла. «Ма,» сказал Мишур. «А как насчет пилы и ножа?» «Боже милосердный,» сказала Фэйт. «не могу представить себе, что это приключилось со мной. Я начисто забыла, зачем пришла сюда.» Она схватила пилу с ножом и вернулась в спальню. Мишур поглядел на Троуэра, пожал плечами и последовал за ней. Теперь, подумал Троуэр. Теперь я сделаю то, чего ждет от меня Господь. Я докажу Гостю, что я истинный приверженец Спасителя и заслужу свое место на небесах. Меня не будет ждать участь этого бедного и ничтожного грешника, страждущего в адском пламени. «Преподобный,» спросил Мишур. «Что вы делаете?»
«Эта картина…» сказал Троуэр.
«Что с ней такое?»
Троуэр пригляделся поближе к картине над очагом. Это была вовсе не душа в аду. Это было изображение старшего сына в этой семье, Вигора, и он тонул в реке. Он слышал эту историю по меньшей мере дюжину раз. Но почему же он стоит и смотрит на нее, когда в соседней комнате его ждет великая и ужасная миссия?
«С вами все в порядке?»
«Я чувствую себя превосходно,» сказал Троуэр. «Мне просто нужна была пара минут для тихой молитвы и сосредоточенности перед тем, как я возьму на себя выполнение этой задачи.»
Уверенной походкой он отправился в комнату и сел на стул у кровати, на которой лежало дитя Сатаны, дрожа в ожидании ножа. Троуэр оглянулся, ища орудия священного убийства. Нигде в поле зрения их не было. «Где нож?» спросил он.
Фэйт посмотрела на Мишура. «Разве ты не принес их обратно?» спросила она.
«Это ты принесла их сюда,» ответил Мишур.
«Но ведь когда ты пошел назад, чтобы позвать священника, разве ты не взял их с собой?»
«Разве?» Мишур выглядел пристыженным. «Должно быть, я оставил их где-то там.» Он встал и вышел из комнаты.
Троуэр начал осознавать, что, хотя он еще не успел пошевелить и пальцем, здесь уже происходит нечто странное. Он подошел к двери и стал ждать, когда вернется Мишур.
У двери стоял Калли, держа свою грифельную доску и глядя на священника.
«Ты собираешься убить моего брата?» спросил он. «Никогда даже не думал о таком,» ответил Троуэр. Отдавая инструменты Троуэру, Мишур выглядел немного смущенным. «Не могу понять, как это я так оставил их на каминной доске.» После этого молодой человек протиснулся за спиной Троуэра в комнату.
Через несколько секунд Троуэр последовал за ним и занял свое место у обнаженной ноги.
«Ну и куда же вы их подевали?» спросила Фэйт. Троуэр внезапно понял, что ни ножа, ни пилы у него нет. Он был в полной растерянности. Только что перед дверью он сам взял их у Мишура. Как же он мог их потерять?
В дверях стоял Калли. «Зачем вы отдали мне это?» спросил он. И действительно, инструменты находились у него в руках. «Неплохой вопрос,» сказал Мишур, хмуро глядя на пастора. «Зачем же вы отдали их Калли?»
«Я ничего не давал,» сказал Троуэр. «Должно быть это вы передали их ему.»
«Я отдал их прямо в ваши руки,» сказал Мишур.
«Пастор дал их мне,» сказал Калли.
«Ну, так неси их сюда,» сказала его мать.
Калли послушно зашел в комнату, размахивая инструментами как военными трофеями. Он шел, как великая армия в атаку. О, да, великая армия, такая, какой была армия Израильтян, ведомая Иисусом Навином в землю обетованную. Так вот, высоко над головами своими, держали они оружие свое во время движения вокруг Иерихона. И шли они и шли. Шли и шли. И на седьмой день остановились, вознесли трубы свои и издали ужасный зов, и рухнули стены, и держали они мечи и ножи свои высоко над головами, и вступили в город, уничтожая мужчин, женщин и детей, уничтожая всех этих врагов Господа, чтобы Земля Обетованная была очищена от их скверны и готова принять людей Господа. И к концу дня были они запятнаны кровью, и воскричал Иисус Навин, великий пророк Господа, подняв над головой окровавленный меч. Что же он кричал? Не могу вспомнить, что он кричал. Если бы мне только удалось это вспомнить, я бы понял, почему я стою здесь на дороге, среди заснеженных деревьев.
Преподобный Троуэр взглянул на свои руки, потом перевел свой взгляд на деревья,. Каким-то образом он прошел уже полмили от дома Миллеров. И даже не надел свое тяжелое пальто.
Теперь он увидел правду, как она есть. Ему так и не удалось одурачить дьявола. Сатана легко, как пушинку, переместил его сюда и не позволил убить Зверя. Троуэр упустил случай добиться величия. Он рухнул на холодное черное бревно и горько зарыдал.
Калли зашел в комнату, неся инструменты над головой. Мишур уже был готов крепко зажать ногу, когда старый Троуэр ни с того ни с сего вскочил и вышел из комнаты с такой поспешностью, как будто ему срочно понадобилось в уборную.
«Преподобный Троуэр», закричала Ма. «Куда же вы?»
Но Мишуру теперь все было ясно. «Пусть идет, Ма», сказал он. Они услышали, как открылась входная дверь дома и раздались звуки тяжелых шагов священника на крыльце.
«Калли, сходи закрой входную дверь», сказал Мишур. На этот раз Калли послушался без пререканий. Ма посмотрела на Мишура, потом на Па, потом опять на Мишура. «Я не могу понять, почему это он вот так вот взял и ушел».
Мишур едва уловимо усмехнулся ей в ответ и посмотрел на Папу. «Ты ведь знаешь, правда, Па?»
«Может быть», сказал он.
Мишур объяснил матери, «Эти самые ножи, и пастор, штука в том, что они не могут быть в этой комнате одновременно с Алом-младшим». «Но почему?», сказала она. «Он же собирался проделать эту операцию!»
«Ну, так теперь он точно этого не сделает», сказал Мишур.
Нож и костяная пила лежали на одеяле.
«Па», сказал Мишур.
«Только не я», сказал Па.
«Ма», сказал Мишур.
«Я не могу», сказала Фэйт.
«Ну ладно», сказал Мишур. «Кажется, придется мне стать доктором». Он посмотрел на Алвина.
Лицо мальчика было смертельно бледным, что выглядело еще хуже, чем когда на нем был горячечный румянец. Но он смог выдавить из себя что-то вроде улыбки и прошептать: «Мне тоже так кажется». «Мама, ты будешь сдвигать отрезанный кусок».
Она кивнула.
Мишур поднял нож и приложил его к нижней линии метки.
«Мишур», прошептал Ал-младший.
«Да, Алвин?», спросил Мишур.
«Я смогу терпеть боль и молчать, если ты будешь свистеть». «Если я буду в это время резать, то насвистывать песню не смогу. Только то, что взбредет в голову».
«Не надо песню», сказал Алвин.
Мишур посмотрел мальчику в глаза и решил, что он должен делать так, как он говорит. В конце концов, речь идет о его ноге и если ему нужен посвистывающий доктор, то он его получит. Мишур глубоко вздохнул и начал свистеть, просто так, без всякой мелодии. Он снова приложил нож острием к черной линии, и начал надрез. Сперва неглубоко, потому что услышал, как Алвин со свистом втянул в себя воздух.
«Продолжай свистеть», прошептал Алвин. «До самой кости». Мишур опять засвистел, и на этот раз сделал надрез глубоко и быстро. До самой кости, в самой середине черты. Расширил надрез ножом. Затем сделал то же самое по бокам, и сдвинул кусок мяса и мускулов назад. Кровь вначале хлынула очень сильно, но почти мгновенно кровотечение остановилось. Мишур решил, что кровь перестала течь так быстро, потому что Алвин что-то сделал внутри себя.
«Фэйт», сказал Па.
Ма наклонилась и положила руку на окровавленный кусок мяса. Ал протянул трясущуюся руку и обозначил клин на залитой кровью кости своей собственной ноги. Мишур положил нож и поднял пилу. Когда он начал пилить, раздался омерзительный звук, но Мишур продолжал пилить и свистеть, свистеть и пилить. И очень скоро в руке у него оказался костяной клин. На вид он ничем не отличался от остальной кости.
«Ты уверен, что это то самое место?», спросил он.
Ал медленно кивнул.
«Я вырезал его полностью?», опять спросил Мишур.
Ал просидел несколько секунд неподвижно, затем снова кивнул.
«Ты хочешь, чтобы Ма пришила все назад?», спросил Мишур.
Ал ничего не ответил.
«Он потерял сознание», сказал Па.
Кровь опять начала течь, совсем чуть-чуть, просачиваясь в рану. У Ма были иголка и нитки в подушечке, которую она носила на шее. Не медля ни секунды она пристроила кусок кожи назад и стала пришивать его ровными плотными стяжками.
«Продолжай свистеть, Мишур», сказала она.
Он продолжил свистеть, и она шила до тех пор, пока вся рана не была крепко зашита, Алвин не был положен на спину и не стал посапывать во сне как новорожденный. Все трое встали, чтобы уйти. Папа положил руку на лоб мальчика, так нежно, как только мог.
«Мне кажется, жар прошел», сказал он.
И когда они выскользнули за дверь, Мишур начал свистеть все тише и тише, и, наконец, совсем замолк.
«Но что если что-нибудь пойдет не так? Моя рука может дрогнуть. Его старая рана могла изменить положение некоторых кровеносных сосудов. Я могу задеть артерию и он в несколько секунд истечет кровью. Тогда на моих руках будет кровь вашего сына».
«Преподобный Троуэр», сказала Фэйт. «Мы не можем винить вас в несчастном случае. Все, что может сделать любой из нас — это попытаться». «Если мы ничего не станем делать», сказал Мишур. « То он точно умрет. Он сказал, что мы должны отрезать это больное пятно, пока болезнь не распространилась дальше».
«Может, кто-нибудь из ваших старших сыновей», сказал Троуэр. «У нас нет времени, чтобы вызвать их сюда!», крикнула Фэйт. «О, Алвин, ведь ты же выбрал этого мальчика, чтобы дать ему свое имя! И ты хочешь позволить ему умереть просто потому, что невзлюбил нашего священника?» Миллер с жалким видом покачал головой. «Тогда сделайте это».
«Па, он хотел, чтобы ты сделал это», сказал Мишур. «Нет!», горько вскричал Миллер. «Лучше кто угодно, лишь бы не я. Лучше пусть даже он».
Троуэр увидел на лице Мишура недоумение, даже презрение. Он встал и подошел к тому месту, где сидел, держа в руках нож и костяную пилу, Мишур. «Молодой человек», сказал он. «Никогда не обвиняйте человека в трусости. Вы не можете знать, какие причины прячет он в глубине своего сердца». Троуэр обернулся к Миллеру и увидел выражение удивления и благодарности. «Дай ему инструменты», сказал Миллер. Мишур протянул нож и пилу для костей. Троуэр вытащил платок, чтобы Мишур мог уложил в него инструменты.
Как легко у него получилось. Всего за несколько минут он добился того, чтобы они сами начали просить его взять нож, освободив его при этом заранее от ответственности за все, что может случиться. Он даже умудрился заложить первые зерна дружбы с Алвином Миллером. Ага, я обвел всех вас вокруг пальца, торжествующе подумал он. Я достойный соперник вашего повелителя — дьявола. Я обманул великого обманщика, и менее чем через час пошлю назад в ад предавшегося ему адепта.
«Кто будет держать мальчика?», спросил Троуэр. «Даже если опоить его вином, все равно он будет дергаться от боли, если никто не станет его удерживать».
«Держать могу я», сказал Мишур.
«Он не будет пить вина», сказала Фэйт. «Он сказал, что хочет иметь ясную голову».
«Он всего лишь десятилетний мальчик», сказал Троуэр. «И если вы прикажете ему выпить вина, он обязан вам подчиниться». Фэйт покачала головой. «Он знает, как лучше. И он хорошо переносит боль. Вы никогда такого еще не видели».
Могу себе представить, сказал себе Троуэр. Дьявол, владеющий мальчиком, без сомнения упивается болью и не хочет, чтобы действие вина ослабляло его блаженство. «Ну что ж, хорошо», сказал он. «В таком случае нет причин больше медлить». Он прошел в спальню и стащил одеяло с тела Алвина-младшего полностью. Мальчик немедленно принялся дрожать от холода, хотя и не переставал потеть из-за высокой температуры. «Вы говорите, он обозначит место, где нужно резать?»
«Ал», сказал Мишур. «Преподобный Троуэр собирается проделать эту операцию».
«Папа», сказал Алвин.
«Бесполезно просить его», сказал Мишур. «Не хочет ни в какую».
«Ты уверен, что не хотел бы выпить немного вина?», спросила Фэйт. На глазах Алвина показались слезы. «Нет», сказал он. «Если Папа будет держать меня, то все будет в порядке».
«А он будет держать», сказала Фэйт. «Резать он отказался, но он останется здесь с мальчиком, или я заткну им одну из печных труб!», она с грохотом вышла из комнаты.
«Вы сказали, что мальчик покажет место,» сказал Троуэр. «Давай, Ал, я помогу тебе сесть. Тут я принес немного угля, отметь точно то место, где нужно разрезать.»
Алвин застонал, когда Мишур приподнял его в сидячее положение, но его рука, которой он начертил на своей голени большой прямоугольник, была тверда. «Режьте снизу, но не отрезайте верхнюю часть полностью,» сказал он. Его голос был густым и медленным, каждое слово давалось с трудом. «Мишур, пока он режет, ты должен приподнимать надрезанный кусок.» «Это может сделать и Ма,» сказал Мишур. «Я должен держать тебя, чтобы ты не дергался.»
«Я не буду дергаться,» сказал Алвин. «Если Па будет держать меня.» Миллер медленно вошел в комнату, за ним шла его жена. «Я буду держать тебя,» сказал он, сел вместо Мишура позади мальчика, обхватив его руками. «Я буду держать тебя,» повторил он.
«Что ж, хорошо,» сказал Троуэр. Он стоял, готовясь приступить. И простоял так долго.
«Вы кажется, что-то забыли, Преподобный?» спросил Мишур.
«Что?» спросил Троуэр.
«Нож и пилу.» ответил Мишур.
Троуэр посмотрел на свою руку и зажатый в ней платок. «Как так, они же были здесь.»
«Вы по дороге положили их на стол,» сказал Мишур.
«Я принесу их,» сказала Добрая Фэйт. И быстро вышла из комнаты. Они ждали долго. В конце концов Мишур встал. «Не пойму, чего она так долго.»
Троуэр вышел вслед за ним. Они нашли Добрую Фэйт сидящей у камина вместе с девочками и помогающей им обшивать квадраты стеганого одеяла. «Ма,» сказал Мишур. «А как насчет пилы и ножа?» «Боже милосердный,» сказала Фэйт. «не могу представить себе, что это приключилось со мной. Я начисто забыла, зачем пришла сюда.» Она схватила пилу с ножом и вернулась в спальню. Мишур поглядел на Троуэра, пожал плечами и последовал за ней. Теперь, подумал Троуэр. Теперь я сделаю то, чего ждет от меня Господь. Я докажу Гостю, что я истинный приверженец Спасителя и заслужу свое место на небесах. Меня не будет ждать участь этого бедного и ничтожного грешника, страждущего в адском пламени. «Преподобный,» спросил Мишур. «Что вы делаете?»
«Эта картина…» сказал Троуэр.
«Что с ней такое?»
Троуэр пригляделся поближе к картине над очагом. Это была вовсе не душа в аду. Это было изображение старшего сына в этой семье, Вигора, и он тонул в реке. Он слышал эту историю по меньшей мере дюжину раз. Но почему же он стоит и смотрит на нее, когда в соседней комнате его ждет великая и ужасная миссия?
«С вами все в порядке?»
«Я чувствую себя превосходно,» сказал Троуэр. «Мне просто нужна была пара минут для тихой молитвы и сосредоточенности перед тем, как я возьму на себя выполнение этой задачи.»
Уверенной походкой он отправился в комнату и сел на стул у кровати, на которой лежало дитя Сатаны, дрожа в ожидании ножа. Троуэр оглянулся, ища орудия священного убийства. Нигде в поле зрения их не было. «Где нож?» спросил он.
Фэйт посмотрела на Мишура. «Разве ты не принес их обратно?» спросила она.
«Это ты принесла их сюда,» ответил Мишур.
«Но ведь когда ты пошел назад, чтобы позвать священника, разве ты не взял их с собой?»
«Разве?» Мишур выглядел пристыженным. «Должно быть, я оставил их где-то там.» Он встал и вышел из комнаты.
Троуэр начал осознавать, что, хотя он еще не успел пошевелить и пальцем, здесь уже происходит нечто странное. Он подошел к двери и стал ждать, когда вернется Мишур.
У двери стоял Калли, держа свою грифельную доску и глядя на священника.
«Ты собираешься убить моего брата?» спросил он. «Никогда даже не думал о таком,» ответил Троуэр. Отдавая инструменты Троуэру, Мишур выглядел немного смущенным. «Не могу понять, как это я так оставил их на каминной доске.» После этого молодой человек протиснулся за спиной Троуэра в комнату.
Через несколько секунд Троуэр последовал за ним и занял свое место у обнаженной ноги.
«Ну и куда же вы их подевали?» спросила Фэйт. Троуэр внезапно понял, что ни ножа, ни пилы у него нет. Он был в полной растерянности. Только что перед дверью он сам взял их у Мишура. Как же он мог их потерять?
В дверях стоял Калли. «Зачем вы отдали мне это?» спросил он. И действительно, инструменты находились у него в руках. «Неплохой вопрос,» сказал Мишур, хмуро глядя на пастора. «Зачем же вы отдали их Калли?»
«Я ничего не давал,» сказал Троуэр. «Должно быть это вы передали их ему.»
«Я отдал их прямо в ваши руки,» сказал Мишур.
«Пастор дал их мне,» сказал Калли.
«Ну, так неси их сюда,» сказала его мать.
Калли послушно зашел в комнату, размахивая инструментами как военными трофеями. Он шел, как великая армия в атаку. О, да, великая армия, такая, какой была армия Израильтян, ведомая Иисусом Навином в землю обетованную. Так вот, высоко над головами своими, держали они оружие свое во время движения вокруг Иерихона. И шли они и шли. Шли и шли. И на седьмой день остановились, вознесли трубы свои и издали ужасный зов, и рухнули стены, и держали они мечи и ножи свои высоко над головами, и вступили в город, уничтожая мужчин, женщин и детей, уничтожая всех этих врагов Господа, чтобы Земля Обетованная была очищена от их скверны и готова принять людей Господа. И к концу дня были они запятнаны кровью, и воскричал Иисус Навин, великий пророк Господа, подняв над головой окровавленный меч. Что же он кричал? Не могу вспомнить, что он кричал. Если бы мне только удалось это вспомнить, я бы понял, почему я стою здесь на дороге, среди заснеженных деревьев.
Преподобный Троуэр взглянул на свои руки, потом перевел свой взгляд на деревья,. Каким-то образом он прошел уже полмили от дома Миллеров. И даже не надел свое тяжелое пальто.
Теперь он увидел правду, как она есть. Ему так и не удалось одурачить дьявола. Сатана легко, как пушинку, переместил его сюда и не позволил убить Зверя. Троуэр упустил случай добиться величия. Он рухнул на холодное черное бревно и горько зарыдал.
Калли зашел в комнату, неся инструменты над головой. Мишур уже был готов крепко зажать ногу, когда старый Троуэр ни с того ни с сего вскочил и вышел из комнаты с такой поспешностью, как будто ему срочно понадобилось в уборную.
«Преподобный Троуэр», закричала Ма. «Куда же вы?»
Но Мишуру теперь все было ясно. «Пусть идет, Ма», сказал он. Они услышали, как открылась входная дверь дома и раздались звуки тяжелых шагов священника на крыльце.
«Калли, сходи закрой входную дверь», сказал Мишур. На этот раз Калли послушался без пререканий. Ма посмотрела на Мишура, потом на Па, потом опять на Мишура. «Я не могу понять, почему это он вот так вот взял и ушел».
Мишур едва уловимо усмехнулся ей в ответ и посмотрел на Папу. «Ты ведь знаешь, правда, Па?»
«Может быть», сказал он.
Мишур объяснил матери, «Эти самые ножи, и пастор, штука в том, что они не могут быть в этой комнате одновременно с Алом-младшим». «Но почему?», сказала она. «Он же собирался проделать эту операцию!»
«Ну, так теперь он точно этого не сделает», сказал Мишур.
Нож и костяная пила лежали на одеяле.
«Па», сказал Мишур.
«Только не я», сказал Па.
«Ма», сказал Мишур.
«Я не могу», сказала Фэйт.
«Ну ладно», сказал Мишур. «Кажется, придется мне стать доктором». Он посмотрел на Алвина.
Лицо мальчика было смертельно бледным, что выглядело еще хуже, чем когда на нем был горячечный румянец. Но он смог выдавить из себя что-то вроде улыбки и прошептать: «Мне тоже так кажется». «Мама, ты будешь сдвигать отрезанный кусок».
Она кивнула.
Мишур поднял нож и приложил его к нижней линии метки.
«Мишур», прошептал Ал-младший.
«Да, Алвин?», спросил Мишур.
«Я смогу терпеть боль и молчать, если ты будешь свистеть». «Если я буду в это время резать, то насвистывать песню не смогу. Только то, что взбредет в голову».
«Не надо песню», сказал Алвин.
Мишур посмотрел мальчику в глаза и решил, что он должен делать так, как он говорит. В конце концов, речь идет о его ноге и если ему нужен посвистывающий доктор, то он его получит. Мишур глубоко вздохнул и начал свистеть, просто так, без всякой мелодии. Он снова приложил нож острием к черной линии, и начал надрез. Сперва неглубоко, потому что услышал, как Алвин со свистом втянул в себя воздух.
«Продолжай свистеть», прошептал Алвин. «До самой кости». Мишур опять засвистел, и на этот раз сделал надрез глубоко и быстро. До самой кости, в самой середине черты. Расширил надрез ножом. Затем сделал то же самое по бокам, и сдвинул кусок мяса и мускулов назад. Кровь вначале хлынула очень сильно, но почти мгновенно кровотечение остановилось. Мишур решил, что кровь перестала течь так быстро, потому что Алвин что-то сделал внутри себя.
«Фэйт», сказал Па.
Ма наклонилась и положила руку на окровавленный кусок мяса. Ал протянул трясущуюся руку и обозначил клин на залитой кровью кости своей собственной ноги. Мишур положил нож и поднял пилу. Когда он начал пилить, раздался омерзительный звук, но Мишур продолжал пилить и свистеть, свистеть и пилить. И очень скоро в руке у него оказался костяной клин. На вид он ничем не отличался от остальной кости.
«Ты уверен, что это то самое место?», спросил он.
Ал медленно кивнул.
«Я вырезал его полностью?», опять спросил Мишур.
Ал просидел несколько секунд неподвижно, затем снова кивнул.
«Ты хочешь, чтобы Ма пришила все назад?», спросил Мишур.
Ал ничего не ответил.
«Он потерял сознание», сказал Па.
Кровь опять начала течь, совсем чуть-чуть, просачиваясь в рану. У Ма были иголка и нитки в подушечке, которую она носила на шее. Не медля ни секунды она пристроила кусок кожи назад и стала пришивать его ровными плотными стяжками.
«Продолжай свистеть, Мишур», сказала она.
Он продолжил свистеть, и она шила до тех пор, пока вся рана не была крепко зашита, Алвин не был положен на спину и не стал посапывать во сне как новорожденный. Все трое встали, чтобы уйти. Папа положил руку на лоб мальчика, так нежно, как только мог.
«Мне кажется, жар прошел», сказал он.
И когда они выскользнули за дверь, Мишур начал свистеть все тише и тише, и, наконец, совсем замолк.
Глава 14
НАКАЗАНИЕ
Стоило Элли увидеть его, как она сразу начала хлопотать, отряхивая снег, стаскивая тулуп, и даже намеком не пытаясь задать ему вопрос о том, как это случилось.
Но какой бы заботливой она ни была, это уже не имело никакого значения. Он был опозорен перед собственной женой, потому что рано или поздно она услышит эту историю от одного из детей. Вскоре об этом узнает каждый вверх и вниз по Уоббиш. О том, как Армор-оф-Год Вивер, владелец лавки на западной окраине, будущий губернатор, был сброшен своим тестем с крыльца прямо в снег. Они станут смеяться над ним, прикрывая рты ладонями, уж можете быть в этом уверены. Они будут смеяться над ним повсюду. Конечно, не в лицо, потому что вряд ли найдется между озером Канада и Нойзи-ривер человек, не задолжавший ему денег или не нуждающийся в его картах чтобы, обозначив в них свой земельный участок, заявить на него права. Придет время, когда страна Уоббиш станет штатом, а они все еще будут пересказывать эту историю на каждом углу. Можно неплохо относиться к человеку, над которым смеешься, но уважать его, а, значит, и голосовать за него они не будут. Это было крушением всех его планов и в его жене было слишком много от этой семейки Миллеров. Для женщины из приграничья она была довольно хорошенькой, но сейчас ему не было никакого дела до красоты. Ему не было никакого дела до горячих ночей и нежных утр. Ему было наплевать, что она бок о бок с ним работала в лавке. Все, что он чувствовал сейчас, были стыд и ярость.
«Прекрати».
«Тебе нужно снять эту мокрую рубашку. Как это ты умудрился набрать снега прямо за шиворот?»
«Я сказал тебе, убери свои руки!»
Она отступила назад в удивлении. «Я просто хотела…» «Я знаю, чего ты „просто хотела“. Бедный маленький Армор, ты прижмешь его к себе как маленького мальчика, и ему сразу станет лучше». «Ты же простудишься…»
«Скажи это своему отцу! Если я выкашляю свои кишки, тогда может он поймет, что значит бросать человека в снег!»
«Что?», закричала она. «Я не могу поверить, что Папа мог…»
«Видишь? Ты даже не веришь собственному мужу».
«Я верю тебе, просто это так непохоже на Папу…» «Нет уж, сударыня, это похоже на самого дьявола, вот на кого это похоже! Вот чем полон этот твой дом! Дух зла! И если кто-нибудь осмеливается произнести в этом доме хоть слово о Господе, они выбрасывают этого человека прямо в снег!»
«Что ты делал в этом доме?»
«Пытался спасти жизнь твоего брата. Теперь он уже наверняка мертв».
«Как ты можешь спасти его?»
Возможно, она и не хотела, чтобы это прозвучало так пренебрежительно. Теперь это было уже неважно. Потому что он знал, что она имела в виду. Раз он не владеет никакими скрытыми силами, то и не способен никому помочь. После всех этих лет, что они прожили вместе, она, как и ее родичи, возлагает все свои надежды только на колдовство. Он не сумел хоть чуть-чуть изменить ее. «Ты все та же», сказал он. «Зло так глубоко угнездилось в тебе, что я не могу изгнать его молитвой, не могу сделать это проповедью, не могу любовью, не могу криком!» Когда он сказал «молитвой», то слегка встряхнул ее, чтобы она поняла это получше. Когда он сказал «проповедью», то встряхнул еще сильнее, так, что ей пришлось отступить на шаг назад. Сказав «любовью», он взял ее за плечи и так мотанул, что волосы ее выбились из узла, в который были уложены, и разметались вокруг головы. Когда же дошла очередь до «крика», он толкнул ее так, что она не удержалась на ногах. И еще прежде, чем она коснулась пола, он ощутил, как его пронзил стыд, который был куда сильнее стыда от того, что ее отец бросил его в снег. Сильный человек дал мне почувствовать мою слабость, и тогда я отправился домой и сделал с собственной женой то, что сделал со мной этот человек. Я всегда был христианином, который не ударял и не причинял вреда мужчине или женщине и вот теперь я сшиб с ног прямо на пол мою собственную жену, плоть от плоти моей.
Такие вот мысли пронеслись у него в голове и он был уже почти готов броситься на колени, разрыдаться как ребенок и просить прошения. И он бы сделал это, если бы она, увидев его лицо искаженным от стыда и гнева, и не зная, что теперь его гнев направлен на самого себя, не сделала бы того, что было естественно для женщины, воспитанной так, как была воспитана она. Она сложила пальцы, чтобы сделать знак умиротворения и прошептала слово, чтобы остановить его.
Он не мог упасть перед ней на колени. Он не мог даже сделать и шага к ней. Он не мог даже подумать о том, чтобы сделать к ней шаг. Ее оберег был таким сильным, что он отшатнулся назад, повернулся к двери, открыл ее и выбежал наружу в одной рубашке. Сегодня перед ним предстало воочию то, чего он боялся больше всего на свете. Возможно, у него больше и не оставалось никаких шансов как у политика, но это не имело никакого значения перед лицом того, что в его собственном доме его собственная жена использовала колдовство, использовала против него и он оказался перед ним беззащитен. Она ведьма. Ведьма. И дом его осквернен.
Было холодно. У него не было ни куртки, ни даже жилета. Его рубашка была и без того мокрая, теперь она облепила его тело и холод пробирал его до кости. Ему нужно было зайти в дом, но мысль о том, чтобы постучаться в чьи-нибудь двери была ему невыносима. Оставалось только одно место. Наверх, в церковь. У Троуэра там припасены дрова и он сможет обогреться. И в церкви он сможет помолиться и понять, почему Господь оставил его. Господи, разве не тебе я служил изо всех моих сил?
Преподобный Троуэр открыл дверь церкви и медленно, боязливо зашел внутрь. Его ужасала мысль о встрече с Гостем после того, как его миссия столь бесславно провалилась. Потому что вина лежала на нем самом, теперь ему было это ясно. Сатана не должен был обладать над ним такой властью, чтобы так вот выгнать из дома. Рукоположенный священник, действующий как посланник Господа и следующий указаниям, данным ангелом — Сатана просто не мог выкинуть его из дома, да еще так, что он только потом стал понимать, что происходит.
Он сбросил свое пальто, затем свой сюртук. В церкви было жарко. Должно быть, огонь в камине горел дольше, чем он предполагал. Или, возможно, ему было жарко от стыда.
Не могло быть так, что Сатана оказался сильнее Господа. Единственно возможным объяснением было то, что сам Троуэр был слишком слаб. Его подвело то, что он не был достаточно крепок в вере.
Троуэр встал на колени перед алтарем и принялся выкрикивать имя Господа. «Прости меня за неверие мое!», кричал он. «В руках у меня был нож, но Сатана встал передо мной и я утратил силу!». Он прочел покаянную литанию, перечисляя до полного изнеможения все поражения, которые претерпел за этот день.
И только тогда, когда глаза его покраснели от плача, и голос ослабел и охрип, он осознал, когда именно вера оставила его. Это произошло, когда он стоял в комнате Алвина и пытался добиться, чтобы мальчик объяснил, в чем его вера, на что тот отвечал измывательством над Божьими таинствами. «Как он может сидеть на том, что безгранично?» Хотя Троуэр и отмахнулся от этого вопроса, сочтя его результатом невежества и порочности, вопрос этот тем не менее засел у него в сознании и принялся подтачивать твердыню его веры. Веши, которые всю жизнь оставались для него неоспоримыми, внезапно были подвергнуты сомнению вопросами невежественного мальчика. «Он похитил мою веру», сказал Троуэр. «Я вошел в его комнату человеком Господа и вышел усомнившимся».
«Это уж точно», произнес голос позади него. Голос, который был ему знаком.
Голос, который сейчас, в момент своего унижения, он одновременно и боялся и жаждал услышать. О, прости меня, утешь меня, мой Гость, друг мой! Прости, но и накажи меня ужасным гневом Бога ревнивого. «Наказать тебя?», спросил Гость. «Как же я могу наказать тебя, являющегося столь превосходным образцом гуманизма?» «Я не могу быть образцом», жалко пролепетал Троуэр. «Ты всего на всего человек», сказал Гость. «По чьему образу и подобию ты был сделан? Я послал тебя в этот дом, чтобы принести туда мое слово, и вместо этого они едва не обратили тебя в свою веру. И как же мне называть тебя теперь? Еретиком? Или всего лишь скептиком?» «Христианином!», вскричал Троуэр. «Прости меня и назови опять христианином!»
«В твоей руке был нож, но ты опустил его».
«Но я не хотел!»
«Слаб, слаб, слаб, слаб, слаб…» — каждый раз, повторяя это слово, Гость произносил его все медленнее и медленнее, пока оно не стало звучать как песня. И распевая его, он начал обходить церковь. Он не бежал, но шел очень быстро, много быстрей, чем мог идти обычный человек. «Слаб, слаб…» Он двигался так быстро, что Троуэр должен был поворачиваться, чтобы не потерять его из виду. Теперь уже Гость шел не по полу. Он несся по стенам с проворством и легкостью таракана, затем еще быстрее, пока не стал смутной тенью, и Троуэр перестал следить за ним. Священник оперся об алтарь, лицом к пустым скамьям, смотря на то, как Гость появлялся снова, снова и снова. Понемногу Троуэр начал замечать, что Гость меняет обличье и вытягивается, как длинное тонкое животное, ящерица или сверкающий яркой чешуей аллигатор, становится все длиннее и длиннее, пока в конце концов тело Гостя не превратилось в длинного, опоясавшего всю церковь огромного червя, зажавшего свой хвост между зубов.
И Троуэр понял, как он мал и ничтожен в сравнении с этим великолепным существом, сверкающим тысячью различных цветов, вспыхивающим огненными блестками, вдыхающим тьму и выдыхающим свет. Я поклоняюсь тебе! — беззвучно вскричал он. Никто кроме тебя не нужен мне! Подари мне поцелуй, полный своей любви, чтобы я мог ощутить ее величие!
Внезапно Гость остановился и громадные челюсти приблизились к нему. Не для того, чтобы расправиться с ним, потому что Троуэр знал, что недостоин даже быть пожранным этим прекрасным созданием. Он увидел, в каком ужасном положении находится человек: он увидел, что на самом деле он висит над адскими безднами, как паук на тонкой нити, и единственной причиной, почему Господь не позволяет ему упасть, является та, что он не достоин разрушения. Бог не может ненавидеть его. Он столь мерзок, что Бог презирает его. Троуэр посмотрел в глаза Гостя, и его охватило отчаяние. Потому что в них не было ни любви, ни прошения, ни гнева, ни порицания. Глаза эти были абсолютно пусты. Чешуйки слепили его, брызжа искрами внутреннего огня. Но в глазах не было и следа огня. Они даже не были черными. Они совершенно отсутствовали здесь, их ужасающая пустота дрожала, не на секунду не оставаясь неподвижной, и Троуэр знал, что видит в этих глазах свое собственное отражение, что именно он и является никчемной пустотой и продолжать свое существование для него означает бесполезную трату пространства, занимаемого им, и единственный оставшийся для него выход — исчезнуть, раствориться, чтобы мир смог, очистившись от него, прийти к тому состоянию, в котором он находился б, если бы преподобный Троуэр никогда не появлялся на этот свет.
Молитва Троуэра разбудила Армора. Он лежал, свернувшись, у камина. Может быть, он растопил камин чересчур жарко, но ему было это необходимо, чтобы промерзшие кости могли отойти. Ведь когда он зашел в церковь, его рубашка превратилась в ледяной футляр. Потраченный уголь он может возместить священнику потом.
Он хотел сразу же подать голос, чтобы преподобный Троуэр знал о его присутствии, но когда он услышал слова этой молитвы, то не знал, что и сказать. Троуэр говорил о ножах и артериях и о том, как нужно истреблять врагов Господних. Через минуту ему стало ясно: Троуэр ходил в дом на холме не для того, чтобы спасти мальчика, а для того, чтобы убить его! Что же это творится, думал Армор, если муж-христианин бьет свою жену, жена-христианка наводит порчу на своего мужа, а христианский священник замышляет убийство и молит о прошении за то, что это убийство ему не удалось совершить! В это время Троуэр внезапно прекратил молитву. Его голос был таким хриплым, а лицо так покраснело, что Армор подумал, не хватил ли его удар. Но нет. Троуэр поднял голову так, будто слушал кого-то. Армор тоже стал прислушиваться и услышал что-то, это звучало так, как звучит разговор двух людей во время сильного ветра, который никто, кроме их двоих не может разобрать.
Но какой бы заботливой она ни была, это уже не имело никакого значения. Он был опозорен перед собственной женой, потому что рано или поздно она услышит эту историю от одного из детей. Вскоре об этом узнает каждый вверх и вниз по Уоббиш. О том, как Армор-оф-Год Вивер, владелец лавки на западной окраине, будущий губернатор, был сброшен своим тестем с крыльца прямо в снег. Они станут смеяться над ним, прикрывая рты ладонями, уж можете быть в этом уверены. Они будут смеяться над ним повсюду. Конечно, не в лицо, потому что вряд ли найдется между озером Канада и Нойзи-ривер человек, не задолжавший ему денег или не нуждающийся в его картах чтобы, обозначив в них свой земельный участок, заявить на него права. Придет время, когда страна Уоббиш станет штатом, а они все еще будут пересказывать эту историю на каждом углу. Можно неплохо относиться к человеку, над которым смеешься, но уважать его, а, значит, и голосовать за него они не будут. Это было крушением всех его планов и в его жене было слишком много от этой семейки Миллеров. Для женщины из приграничья она была довольно хорошенькой, но сейчас ему не было никакого дела до красоты. Ему не было никакого дела до горячих ночей и нежных утр. Ему было наплевать, что она бок о бок с ним работала в лавке. Все, что он чувствовал сейчас, были стыд и ярость.
«Прекрати».
«Тебе нужно снять эту мокрую рубашку. Как это ты умудрился набрать снега прямо за шиворот?»
«Я сказал тебе, убери свои руки!»
Она отступила назад в удивлении. «Я просто хотела…» «Я знаю, чего ты „просто хотела“. Бедный маленький Армор, ты прижмешь его к себе как маленького мальчика, и ему сразу станет лучше». «Ты же простудишься…»
«Скажи это своему отцу! Если я выкашляю свои кишки, тогда может он поймет, что значит бросать человека в снег!»
«Что?», закричала она. «Я не могу поверить, что Папа мог…»
«Видишь? Ты даже не веришь собственному мужу».
«Я верю тебе, просто это так непохоже на Папу…» «Нет уж, сударыня, это похоже на самого дьявола, вот на кого это похоже! Вот чем полон этот твой дом! Дух зла! И если кто-нибудь осмеливается произнести в этом доме хоть слово о Господе, они выбрасывают этого человека прямо в снег!»
«Что ты делал в этом доме?»
«Пытался спасти жизнь твоего брата. Теперь он уже наверняка мертв».
«Как ты можешь спасти его?»
Возможно, она и не хотела, чтобы это прозвучало так пренебрежительно. Теперь это было уже неважно. Потому что он знал, что она имела в виду. Раз он не владеет никакими скрытыми силами, то и не способен никому помочь. После всех этих лет, что они прожили вместе, она, как и ее родичи, возлагает все свои надежды только на колдовство. Он не сумел хоть чуть-чуть изменить ее. «Ты все та же», сказал он. «Зло так глубоко угнездилось в тебе, что я не могу изгнать его молитвой, не могу сделать это проповедью, не могу любовью, не могу криком!» Когда он сказал «молитвой», то слегка встряхнул ее, чтобы она поняла это получше. Когда он сказал «проповедью», то встряхнул еще сильнее, так, что ей пришлось отступить на шаг назад. Сказав «любовью», он взял ее за плечи и так мотанул, что волосы ее выбились из узла, в который были уложены, и разметались вокруг головы. Когда же дошла очередь до «крика», он толкнул ее так, что она не удержалась на ногах. И еще прежде, чем она коснулась пола, он ощутил, как его пронзил стыд, который был куда сильнее стыда от того, что ее отец бросил его в снег. Сильный человек дал мне почувствовать мою слабость, и тогда я отправился домой и сделал с собственной женой то, что сделал со мной этот человек. Я всегда был христианином, который не ударял и не причинял вреда мужчине или женщине и вот теперь я сшиб с ног прямо на пол мою собственную жену, плоть от плоти моей.
Такие вот мысли пронеслись у него в голове и он был уже почти готов броситься на колени, разрыдаться как ребенок и просить прошения. И он бы сделал это, если бы она, увидев его лицо искаженным от стыда и гнева, и не зная, что теперь его гнев направлен на самого себя, не сделала бы того, что было естественно для женщины, воспитанной так, как была воспитана она. Она сложила пальцы, чтобы сделать знак умиротворения и прошептала слово, чтобы остановить его.
Он не мог упасть перед ней на колени. Он не мог даже сделать и шага к ней. Он не мог даже подумать о том, чтобы сделать к ней шаг. Ее оберег был таким сильным, что он отшатнулся назад, повернулся к двери, открыл ее и выбежал наружу в одной рубашке. Сегодня перед ним предстало воочию то, чего он боялся больше всего на свете. Возможно, у него больше и не оставалось никаких шансов как у политика, но это не имело никакого значения перед лицом того, что в его собственном доме его собственная жена использовала колдовство, использовала против него и он оказался перед ним беззащитен. Она ведьма. Ведьма. И дом его осквернен.
Было холодно. У него не было ни куртки, ни даже жилета. Его рубашка была и без того мокрая, теперь она облепила его тело и холод пробирал его до кости. Ему нужно было зайти в дом, но мысль о том, чтобы постучаться в чьи-нибудь двери была ему невыносима. Оставалось только одно место. Наверх, в церковь. У Троуэра там припасены дрова и он сможет обогреться. И в церкви он сможет помолиться и понять, почему Господь оставил его. Господи, разве не тебе я служил изо всех моих сил?
Преподобный Троуэр открыл дверь церкви и медленно, боязливо зашел внутрь. Его ужасала мысль о встрече с Гостем после того, как его миссия столь бесславно провалилась. Потому что вина лежала на нем самом, теперь ему было это ясно. Сатана не должен был обладать над ним такой властью, чтобы так вот выгнать из дома. Рукоположенный священник, действующий как посланник Господа и следующий указаниям, данным ангелом — Сатана просто не мог выкинуть его из дома, да еще так, что он только потом стал понимать, что происходит.
Он сбросил свое пальто, затем свой сюртук. В церкви было жарко. Должно быть, огонь в камине горел дольше, чем он предполагал. Или, возможно, ему было жарко от стыда.
Не могло быть так, что Сатана оказался сильнее Господа. Единственно возможным объяснением было то, что сам Троуэр был слишком слаб. Его подвело то, что он не был достаточно крепок в вере.
Троуэр встал на колени перед алтарем и принялся выкрикивать имя Господа. «Прости меня за неверие мое!», кричал он. «В руках у меня был нож, но Сатана встал передо мной и я утратил силу!». Он прочел покаянную литанию, перечисляя до полного изнеможения все поражения, которые претерпел за этот день.
И только тогда, когда глаза его покраснели от плача, и голос ослабел и охрип, он осознал, когда именно вера оставила его. Это произошло, когда он стоял в комнате Алвина и пытался добиться, чтобы мальчик объяснил, в чем его вера, на что тот отвечал измывательством над Божьими таинствами. «Как он может сидеть на том, что безгранично?» Хотя Троуэр и отмахнулся от этого вопроса, сочтя его результатом невежества и порочности, вопрос этот тем не менее засел у него в сознании и принялся подтачивать твердыню его веры. Веши, которые всю жизнь оставались для него неоспоримыми, внезапно были подвергнуты сомнению вопросами невежественного мальчика. «Он похитил мою веру», сказал Троуэр. «Я вошел в его комнату человеком Господа и вышел усомнившимся».
«Это уж точно», произнес голос позади него. Голос, который был ему знаком.
Голос, который сейчас, в момент своего унижения, он одновременно и боялся и жаждал услышать. О, прости меня, утешь меня, мой Гость, друг мой! Прости, но и накажи меня ужасным гневом Бога ревнивого. «Наказать тебя?», спросил Гость. «Как же я могу наказать тебя, являющегося столь превосходным образцом гуманизма?» «Я не могу быть образцом», жалко пролепетал Троуэр. «Ты всего на всего человек», сказал Гость. «По чьему образу и подобию ты был сделан? Я послал тебя в этот дом, чтобы принести туда мое слово, и вместо этого они едва не обратили тебя в свою веру. И как же мне называть тебя теперь? Еретиком? Или всего лишь скептиком?» «Христианином!», вскричал Троуэр. «Прости меня и назови опять христианином!»
«В твоей руке был нож, но ты опустил его».
«Но я не хотел!»
«Слаб, слаб, слаб, слаб, слаб…» — каждый раз, повторяя это слово, Гость произносил его все медленнее и медленнее, пока оно не стало звучать как песня. И распевая его, он начал обходить церковь. Он не бежал, но шел очень быстро, много быстрей, чем мог идти обычный человек. «Слаб, слаб…» Он двигался так быстро, что Троуэр должен был поворачиваться, чтобы не потерять его из виду. Теперь уже Гость шел не по полу. Он несся по стенам с проворством и легкостью таракана, затем еще быстрее, пока не стал смутной тенью, и Троуэр перестал следить за ним. Священник оперся об алтарь, лицом к пустым скамьям, смотря на то, как Гость появлялся снова, снова и снова. Понемногу Троуэр начал замечать, что Гость меняет обличье и вытягивается, как длинное тонкое животное, ящерица или сверкающий яркой чешуей аллигатор, становится все длиннее и длиннее, пока в конце концов тело Гостя не превратилось в длинного, опоясавшего всю церковь огромного червя, зажавшего свой хвост между зубов.
И Троуэр понял, как он мал и ничтожен в сравнении с этим великолепным существом, сверкающим тысячью различных цветов, вспыхивающим огненными блестками, вдыхающим тьму и выдыхающим свет. Я поклоняюсь тебе! — беззвучно вскричал он. Никто кроме тебя не нужен мне! Подари мне поцелуй, полный своей любви, чтобы я мог ощутить ее величие!
Внезапно Гость остановился и громадные челюсти приблизились к нему. Не для того, чтобы расправиться с ним, потому что Троуэр знал, что недостоин даже быть пожранным этим прекрасным созданием. Он увидел, в каком ужасном положении находится человек: он увидел, что на самом деле он висит над адскими безднами, как паук на тонкой нити, и единственной причиной, почему Господь не позволяет ему упасть, является та, что он не достоин разрушения. Бог не может ненавидеть его. Он столь мерзок, что Бог презирает его. Троуэр посмотрел в глаза Гостя, и его охватило отчаяние. Потому что в них не было ни любви, ни прошения, ни гнева, ни порицания. Глаза эти были абсолютно пусты. Чешуйки слепили его, брызжа искрами внутреннего огня. Но в глазах не было и следа огня. Они даже не были черными. Они совершенно отсутствовали здесь, их ужасающая пустота дрожала, не на секунду не оставаясь неподвижной, и Троуэр знал, что видит в этих глазах свое собственное отражение, что именно он и является никчемной пустотой и продолжать свое существование для него означает бесполезную трату пространства, занимаемого им, и единственный оставшийся для него выход — исчезнуть, раствориться, чтобы мир смог, очистившись от него, прийти к тому состоянию, в котором он находился б, если бы преподобный Троуэр никогда не появлялся на этот свет.
Молитва Троуэра разбудила Армора. Он лежал, свернувшись, у камина. Может быть, он растопил камин чересчур жарко, но ему было это необходимо, чтобы промерзшие кости могли отойти. Ведь когда он зашел в церковь, его рубашка превратилась в ледяной футляр. Потраченный уголь он может возместить священнику потом.
Он хотел сразу же подать голос, чтобы преподобный Троуэр знал о его присутствии, но когда он услышал слова этой молитвы, то не знал, что и сказать. Троуэр говорил о ножах и артериях и о том, как нужно истреблять врагов Господних. Через минуту ему стало ясно: Троуэр ходил в дом на холме не для того, чтобы спасти мальчика, а для того, чтобы убить его! Что же это творится, думал Армор, если муж-христианин бьет свою жену, жена-христианка наводит порчу на своего мужа, а христианский священник замышляет убийство и молит о прошении за то, что это убийство ему не удалось совершить! В это время Троуэр внезапно прекратил молитву. Его голос был таким хриплым, а лицо так покраснело, что Армор подумал, не хватил ли его удар. Но нет. Троуэр поднял голову так, будто слушал кого-то. Армор тоже стал прислушиваться и услышал что-то, это звучало так, как звучит разговор двух людей во время сильного ветра, который никто, кроме их двоих не может разобрать.