Страница:
Он снял свою ночную рубашку с вешалки и натянул ее через голову. Что-то укусило его под мышкой. Он закричал от резкой боли. Потом что-то опять укусило его, на этот раз в плечо. Что бы то это не было, им была полна вся ночная рубашка и даже когда он скинул ее с себя, оно продолжало колоть его повсюду. В конце концов укусы прекратились, и Алвин стоял полуголый, почесываясь и стряхивая с себя этих жуков или чем бы они там не были. Затем он наклонился и осторожно поднял ночную рубашку. Он не увидел на ней ничего ползающего, даже когда он встряхнул ее несколько раз, оттуда не выпало ни единого жучка. Но кое-что все-таки выпало. Оно блеснуло при свете свечи и упало на пол с нежным звяканьем.
Только тогда Алвин-младший и услышал сдавленное хихиканье из соседней комнаты. Ох, и уели они его на этот раз, уели по-настоящему. Он сидел на краю кровати, вынимая булавки из ночной рубашки и втыкая их в изнанку одеяла. Ему и в голову не могло придти что они разозлятся настолько, что рискнут потерять хоть одну из маминых драгоценных железных булавок только ради того, чтобы сквитаться с ним. Но он должен был быть готов к этому. Девочки никогда не соблюдают правил игры так, как это делают мальчики. Если ты борешься с мальчиком и он сшибет тебя с ног, что ж, он либо прыгнет на тебя сверху, либо подождет пока ты встанешь, но в любом случае вы оба будете или на земле или на ногах. Но Алвин имел несколько пренеприятнейших шансов убедиться в том, что девочки бьют лежачего и при каждом удобном случае нападают всем скопом на одного. Когда они дерутся, то делают это таким способом, чтобы драка закончилась как можно быстрее. Что портит все удовольствие.
Так было и этой ночью. Это была нечестная месть — он только ткнул ее пальцем, а они утыкали его иголками с ног до головы, причем некоторые из них вонзились так глубоко, что уколы кровоточили. При этом Алвин не думал, чтобы у Матильды хотя бы остался синяк, хоть и было бы не так уж плохо, если бы это произошло.
Алвин-младший вовсе не был злым. Но когда он сидел вот так вот на краю кровати и вынимал булавки из ночной рубашки ему было трудно, заметив как в трещинах пола тараканы спешат по своим делам, не представить себе как здорово было бы если б эти тараканы вдруг оказались в одной из комнат, из которых раздавалось хихиканье.
Поэтому он встал на пол на колени, поставил там свечку и стал нашептывать тараканам точно так же, как делал это в день заключения с ними мирного договора. Он стал рассказывать им о прекрасных свежих простынях и мягкой влажной коже, по которым им будет так приятно побегать, и особенно о сатиновой наволочке матильдиной подушки из гусиного пуха. Но похоже им не было до этого никакого дела. Они все время голодны, подумал Алвин. Все, что их интересует, это еда, еда и опасность. И он стал говорить им о еде, самой прекрасной и вкуснейшей еде, которую они только пробовали в своей жизни. Тараканы оживились и подбежали поближе, чтобы послушать, хотя, соблюдая договор, не один из них не полез на Алвина. Вся еда, которая вам только понадобиться, и все на этой мягкой поросячьей коже. И это вовсе не опасно, никакой опасности, вы можете не беспокоиться, просто идите туда и возьмите еду на этой мягкой, поросячьей, влажной, замечательной коже. Ага, он угадал, вот уже несколько тараканов начали пробираться под дверью Алвина, затем их стало больше, и еще больше, и в конце концов все они прошли в едином кавалерийском порядке под дверью, сквозь щели в стене, их тела мерцали и вспыхивали в свете свечи, они шли, ведомые своим вечным ненасытным голодом, и бесстрашные, потому что Алвин сказал им, что бояться нечего.
Не прошло и десяти секунд, как из соседней комнаты он услышал первый вскрик. А через минуту в доме стоял такой гам, что можно было подумать, что начался пожар. Девочки визжали, мальчики кричали и большие старые ботинки загремели, когда Папа взбежал вверх по лестнице и начал давить тараканов. Алвин был счастлив почти так же, как свинья, вывалявшаяся в грязи. В конце концов шум в соседней комнате стал утихать. Через пару минут они зайдут проверить, как там Алвин с Калвином, так что он задул свечу, юркнул под одеяло и шепнул тараканам, что пора прятаться. Ну точно, вот и Мамины шаги снаружи. В последний момент Алвин вспомнил, что он не одел ночную рубашку. Он вытянул руку, нащупал ночную рубашку и втянул ее под одеяло как раз в тот момент, когда дверь открылась. После чего постарался дышать легко и ровно.
Мама и Папа вошли, держа в руках свечи. Он слышал, как они в поисках тараканов приподняли одеяло Калвина и испугался, что они могут взяться и за него. Ведь это было постыдным делом, спать голым как животное. Но девочки знали наверняка, что он не заснет так быстро после того, как его всего искололи булавками, и по-настоящему испугались того, что Алвин мог бы рассказать Маме с Папой, так что они постарались, чтобы родители ушли из комнаты Алвина как можно быстрее, лишь посветив ему в лицо и убедившись, что он спит. Алвин заставил свое лицо застыть в неподвижности так, чтобы даже веки не подергивались. Свеча отодвинулась и дверь тихо закрылась. Он все еще ждал и, конечно же, дверь открылась опять. Он услышал шлепанье босых ног по полу. Затем дыхание Энн у своего лица и шепот прямо в ухо: «Мы не знаем, как ты добился этого, Алвин-младший, но мы знаем, что это твоих рук дело».
Алвин сделал вид, что ничего не слышит. Он даже слегка всхрапнул. «Тебе меня не обдурить, Алвин-младший. Лучше бы тебе сегодня не засыпать, потому что если ты заснешь, то может так статься, что проснуться тебе уже не придется, слышишь ты меня или нет?»
Снаружи раздался голос Папы: «А куда подевалась Энн?»
Она здесь, Папа, и грозится убить меня, подумал Алвин. Но, конечно, он не сказал этого вслух. В конце концов, она всего лишь пытается меня испугать.
«Мы сделаем так, что это будет похоже на несчастный случай», сказала Энн. «с тобой вечно что-то приключается, так что никто и не подумает, что это убийство».
Алвин начинал все больше и больше верить ей.
«Мы вытащим твое тело наружу и спихнем его в дыру туалета, и все подумают, что ты захотел облегчиться и свалился вниз». Это сработает, подумал Алвин. Энн была как раз способна выдумать что-нибудь дьявольски умное, причем ей всегда удавались такие веши, как ущипнуть кого-нибудь украдкой и оказаться в десяти футах от этого места, когда раздастся вопль. Вот почему она всегда выращивала такие длинные и острые ногти. Даже сейчас Алвин чувствовал, как один из этих ногтей царапает ему щеку.
Дверь открылась шире. «Энн», прошептала Мама. «Ты сейчас же выйдешь отсюда.»
Царапанье прекратилось. «Я просто хотела убедиться, что с маленьким Алвином все в порядке». Ее босые ноги прошлепали из комнаты. Вскоре все двери закрылись и он услышал, как ботинки Мамы и Папы простучали вниз по лестнице.
Он знал, что у него достаточно причин быть испуганным угрозами Энн до смерти, но он не боялся. Он выиграл эту битву. Он представил себе, как тараканы ползают по девочкам повсюду и засмеялся от удовольствия. Нет, так не пойдет. Он должен сдерживаться, дышать как можно спокойнее. Все его тело тряслось от попыток сдержать смех.
В комнате кто-то был.
Он ничего не слышал, а когда открыл свои глаза, то ничего и не увидел. Но он знал, что здесь кто-то есть. В дверь войти было нельзя, значит они должны были залезть в открытое окно. Ну это просто глупо, сказал себе Алвин, нет здесь никого. Но он лежал неподвижно и ему больше не хотелось смеяться, потому что он чувствовал, что здесь кто-то стоит. Нет, это просто кошмар, вот что это такое, мне все еще мерещится всякое из-за того, что я слишком долго думал о наблюдающих за мной снаружи Краснокожих или из-за угроз Энн и если я буду просто лежать с закрытыми глазами, то все пройдет. Темнота под веками Алвина стала розоветь. В комнате был свет. Свет, яркий как днем. В мире не было ни свечи, ни лампы способной гореть так ярко. Алвин открыл глаза и его страх превратился в ужас, когда он увидел, что его кошмары стали реальностью.
В шаге от него стоял человек, сверкавший так, как будто он был сделан из дневного света. Свет в комнате исходил от его кожи, его груди, видневшейся там, где рубашка была расстегнута, от его лица и его рук. И в одной из этих рук был нож, острый стальной нож. Сейчас я умру, подумал Алвин. Точно так, как обещала Энн, только сестры его не могли вызвать этот чудовищный призрак. Этот яркий Сияющий Человек пришел наверняка по своей воле и собирается убить Алвина-младшего за его грехи, а вовсе не потому, что кто-то послал его.
Затем случилось так, что свет из Человека проник сквозь кожу Алвина и страх сразу испарился. Да, у Сияющего Человека мог быть нож и он мог проникнуть в комнату не заботясь о замках, но у него в мыслях не было причинить Алвину какой-либо вред. Так что Алвин немного расслабился, приподнялся на кровати так, что почти что сел, опираясь на стену, и стал смотреть на Сияющего Человека, ожидая его действий. Сияющий Человек взял свой светлый стальной нож, приложил лезвие к ладони и воткнул его. Алвин увидел, как блестящая малиновая кровь вытекла из раны на руке Сияющего Человека, стекла по запястью и упала с локтя прямо на пол. И не успело упасть и четырех капель, как в его мозгу возникло видение. Он увидел комнату сестер, хорошо знакомое место, но все в ней выглядело как-то иначе. Кровати были высоко наверху и его сестры выглядели гигантами, так что он мог видеть только огромные ступни и ноги. Тогда он понял, что видит все так, как видит маленькая букашка. Как таракан. В этом видении он носился, подгоняемый голодом, абсолютно ничего не боясь, зная, что если он сможет залезть по этим ступням на эти ноги, то там будет еда, столько еды, сколько ему захочется. Поэтому он кидался, карабкался, бегал и искал. Но там не было еды, ни крошки ее и теперь гигантские руки хватали и сбрасывали его, гигантская тень вырастала над ним и он чувствовал резкую мучительную давящую боль смерти.
И не однажды, а много раз, десятки раз: надежда на еду, вера в то, что никакого вреда причинено не будет; затем растерянность — нечего есть, совсем нечего — и после растерянности ужас, боль, смерть. Каждый маленький доверчивый кусочек жизни, преданный, раздавленный и размазанный. И затем в своем видении он стал тем, кто спасся от ползающих теней, давящих башмаков под кровать, в трещину стены. Он спасся из этой комнаты смерти, но не в старое место, не в безопасную комнату, потому что теперь она уже больше не была безопасной. Это было место, откуда пришла ложь. Это было место предателя, лжеца, убийцы, пославшего их сюда на смерть. Конечно, в этом видении не было слов. В нем не могло быть слов, как не было ясности мысли в мозгу таракана. Но у Алвина были и слова и мысли и то, чему научились тараканы, он знал лучше любого таракана. Им обещали кое-что, их уверили в том, что это правда, а потом это оказалось ложью. Смерть ужасна, да, беги из этой комнаты; но в другой комнате было кое-что похуже чем смерть — там мир сошел с ума, это было место, где возможно все, где ничему нельзя было верить. Ужасное место. Самое плохое место. Тут видение кончилось. Алвин сидел, прижав ладони к глазам и отчаянно всхлипывал. Они страдали, кричал он мысленно, они страдали и все из-за меня, я предал их. Вот что хотел мне показать Сияющий Человек. Я заставил тараканов поверить мне, а потом обманул их и послал на смерть. Я совершил убийство.
Нет, не убийство! Где это слыхано, чтобы уничтожение тараканов называлось убийством? Никто на свете не назовет это так. Но Алвин знал, что бы ни думали другие люди — совершенно неважно.
Сияющий Человек пришел и показал ему, что убийство есть убийство. И теперь Сияющий Человек ушел. Свет ушел из комнаты и когда Ал открыл глаза, в комнате не было никого, кроме спящего Калли. Слишком поздно даже для того, чтобы просить прошения. Чувствуя себя страшно несчастным, Алвин закрыл глаза и еще немножко поплакал.
Сколько это длилось? Несколько секунд? Или, может, Алвин задремал и не заметил, что прошло гораздо больше времени? Сколько бы времени ни прошло — свет вернулся опять. Опять он проник в него, не через глаза, но пронизывая его прямо до сердца, шепча и успокаивая. Алвин открыл глаза опять и взглянул в лицо Сияющему Человеку ожидая, что он заговорит. И когда он не сказал ничего, Алвин подумал, что теперь его очередь и начал, запинаясь, говорить слова, не шедшие ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал. «Простите меня, я больше никогда не буду делать так, я буду…» Он знал, что всего лишь мямлит что-то явно неподходящее, и на душе у него было так тяжело, что он даже не слышал того, что говорит. Но свет на мгновение вспыхнул ярче и он почувствовал, что ему был задан вопрос. Уверяю вас, ни слова не было произнесено, но он понял, что Сияющий Человек хотел бы знать, за что он просит прошения.
И задумавшись, Алвин перестал быть таким уж уверенным, что он был не прав. Наверное, все-таки это не убийство, ведь если ты не зарежешь свинью, то рискуешь умереть от голода, и к тому же, ведь если ласка убивает мышь, то это не убийство, правда?
Тут в него опять проник свет и он увидел еще одно видение. На этот раз речь шла не о тараканах. Теперь он увидел, как Краснокожий, стоя на коленях перед оленем, звал его придти и умереть; олень подошел, глаза его были открыты и он дрожал так, как всегда дрожат испуганные чем-то олени. Он знал, что идет на смерть. Краснокожий выпустил в него стрелу, и она осталась дрожать в оленьем боку. Ноги оленя подкосились. Он упал. И Алвин знал, что в этом видении греха не было, потому что смерть и убийство были частью жизни. Краснокожий поступил правильно, олень тоже, и оба они действовали согласно законам природы.
Значит, если он совершил зло, то это была не смерть тараканов, а что же тогда? Власть, которой он обладал? Его умение повелевать вещами, подчинять их собственной воле, заставлять их ломаться в нужном для него месте; понимать то, как они устроены и таким образом заставлять их работать? Он считал это очень полезным, когда делал и чинил те веши, которые обычно делают и чинят мальчики в доме, находящемся в необжитой стране. Он мог сложить два куска рукоятки сломанной мотыги, и сложить их при этом так плотно, что они срастались без клея и гвоздей. Или два куска драной кожи, ему не надо было даже сшивать их; и когда он завязывал узел на веревке или канате, тот всегда был крепок. С тараканами он использовал тот же самый дар. Дай вещам знать, какими они должны быть, и они сами сделают все, что тебе надо. Так, значит, в этом даре и был его грех? Сияющий Человек услышал вопрос еще до того, как он подобрал нужные слова. Возникла новая вспышка света и пришло новое видение. На этот раз он увидел себя прижимающим руки к камню, который потек под его пальцами как масло и принял нужную форму, целый и невредимый упал с горы и покатился уже в виде идеальной сферы безупречной формы, увеличиваясь и увеличиваясь до тех пор, пока не стал целым миром, принимающим ту форму, которую придавали ему руки Алвина, с возникающими на его поверхности травой и деревьями, с животными бегающими, скачущими, летающими и плавающими на, над и внутри этого каменного шара, который сделал Алвин. Нет, это был не ужасный, а чудесный дар, если бы он только знал, как правильно воспользоваться им. Ну хорошо, если дело не в убийстве и не в моем даре, что тогда я сделал не так?
На этот раз Сияющий Человек ничего не показал ему. Не было вспышки света и не было никакого видения. Вместо этого внезапно пришел ответ, не от Сияющего Человека, но из глубин его собственного сознания. На секунду он почувствовал себя страшно глупым и неспособным понять причины собственной испорченности, но в следующий момент все стало на свои места. Дело было не в смерти тараканов и не в том, что он послужил ей причиной. А в том, что сделал он это для собственного удовольствия. Он сказал им, что они должны сделать это для их собственной пользы, а это было не так, пользу это несло только Алвину. Навредить сестрам, более чем навредить тараканам и все для того, чтобы Алвин мог валяться в постели трясясь от смеха, потому что он все же смог… Да, да, Сияющий Человек услышал эти мысли, и Алвин увидел, как из его сверкающих глаз вылетело пламя и ударило мальчика прямо в сердце. Он догадался. Правильно.
И тогда, на этом самом месте, Алвин сделал самое серьезное обещание в своей жизни. Ему был дан дар, и он будет им пользоваться, но в подобных вещах существуют свои правила, и он будет следовать им, даже если ему станет грозить смертельная опасность. «Я больше никогда не использую свой дар для себя», сказал Алвин-младший. И когда он сказал эти слова, то его сердце так сильно запылало изнутри, будто оно в огне.
Сияющий Человек опять исчез.
Измотанный рыданиями до предела, Алвин снова лег, натянул на себя одеяло, на этот раз уже чувствуя облегчение. Он сделал плохое дело, это верно, но до тех пор пока он будет выполнять свою клятву, пока он будет использовать свой дар только для помощи другим людям и никогда для своей собственной пользы, что ж, тогда он будет хорошим мальчиком и ему нечего станет стыдиться. Он почувствовал, как голова его становится легкой и ясной, так бывает после долгой болезни, да так оно в общем-то и было, он излечился от зла, зревшего в нем как проклятие. Он вспомнил, как смеялся, используя чужую смерть для собственного удовольствия и ему стало стыдно, но этот стыд не был невыносимым и не терзал его, потому что он знал, что это никогда больше не повторится.
Так он и лежал, когда вдруг почувствовал, что комната опять наполняется светом. Но на этот раз он шел не из какого-то определенного места, и Сияющий Человек был не причем. Открыв глаза, он понял, что свет исходит из него самого. Его руки сияли, лицо его, наверное, мерцало так же, как лицо Сияющего Человека. Он отбросил одеяло и увидел, что и тело его сияет таким ослепительным светом, что он с трудом мог смотреть на себя, хотя от этого зрелища оторваться было нелегко. Действительно ли это я? подумал он. Нет, не я. Я так сияю, потому что должен кое-что сделать. Я должен сделать то же, что сделал Сияющий Человек для меня самого. Но для кого я должен это сделать?
Тут он увидел Сияющего Человека, стоящего в футе от его кровати, но теперь сияние его погасло. Это был Лолла-Воссики, этот одноглазый Краснокожий пьяница, окрещенный несколько дней назад и все еще носивший одежду белого человека, которую ему дали, когда он стал христианином. Теперь, когда в нем был свет, Алвин видел гораздо яснее, чем прежде. Он видел, что беднягу Краснокожего довел до такого состояния не ликер, дело было даже не в потере глаза. Причина была в чем-то более страшном, растущем как опухоль в его голове.
Краснокожий подошел на три шага и встал на колени у кровати так, что его лицо оказалось очень близко от глаз Алвина. Что ты хочешь от меня? Что я должен сделать?
Первый раз за все это время он открыл глаза и заговорил: «Сделай разделенное целым», сказал он. Через секунду Алвин-младший осознал, что это было сказано на языке индейцев — Шауни, — он помнил, как взрослые произносили это название во время крещения Краснокожего. Но Алвин прекрасно понимал его, как и родной язык самого Лорда-Протектора. Сделай разделенное целым.
Что ж, ведь в этом и заключался дар Ала. Чинить веши, заставлять их быть тем, чем они должны быть. Сложность заключалась в том, что он и наполовину не понимал, как это у него получается и уж совсем не представлял себе как починить что-нибудь живое.
Впрочем, может ему и не надо было этого понимать. Может, ему и нужно было действовать не задумываясь. Он поднял свою руку и как мог осторожнее дотронулся до щеки Лолла-Воссики под незрячим глазом. Нет, не так. Он провел пальцем выше, пока не прикоснулся к запавшей глазнице. Да, подумал он. Будь целым.
Раздался треск. Свет заискрился. Ал онемел от изумления и убрал руку. В комнате больше не было света, кроме света луны из окна. Не осталось и намека на бушевавшее здесь световое буйство. Все было так, как если бы он только что очнулся от сна, глубочайшего сна в его жизни. Прошла минута, прежде чем глаза Алвина свыклись с темнотой, и он смог видеть. Нет, это был не сон. Потому что индеец, бывший прежде Сияющим Человеком, был здесь. Какой же это сон, если у твоей постели стоит на коленях Краснокожий, слезы текут из здорового глаза, а другой глаз, до которого ты только что дотрагивался…
Глазная впадина была по-прежнему пуста. Глаз не появился. «Я не смог», прошептал Алвин. «Прости меня».
Ему был очень стыдно, ведь Сияющий Человек помог ему избавиться от постыднейшего порока, а он ничего так и не смог для него сделать. Но индеец не сказал ни слова упрека. Вместо этого он наклонился и взял большими сильными руками Алвина за голые плечи, притянул к себе и поцеловал в макушку, крепко, как отец сына, как брат брата, как настоящие друзья прощаются друг с другом перед лицом неминуемой смерти. Этот поцелуй, и все, что было в нем заключено — надежду, прощание, любовь — мне никогда не забыть, сказал себе Алвин.
Лолла-Воссики вскочил на ноги. Легко, как будто он был мальчиком, совсем не шатаясь от пьянства. Он был совсем совсем другой и тут Алвину подумалось, что может быть он все-таки исцелил что-то, что-то такое, что невозможно было заметить внешне. Может быть, Краснокожий просто освободился от пристрастия к спиртному?
Но Алвин знал, что даже если это так, то совершил это исцеление не он, а тот свет, который проник в него. Тот огонь, который грел, не обжигая. Краснокожий подбежал к окну, перемахнул через подоконник, на мгновение повис на руках и исчез. Он проделал это так тихо, что Алвин даже не услышал как его ноги коснулись земли. Так же тихо, как кошка прыгает на копну сена. Сколько это длилось? Часы? Скоро уже рассветет? Или все это произошло за считанные секунды после того, как Энн прекратила шептать в его ухо и вся семья утихомирилась.
В конце концов это было не так уж важно. Все равно после всего происшедшего Алвин никак не смог бы спать. Почему этот Краснокожий пришел к нему? Что все это значит, свет, исходивший от Лолла-Воссики и затем перешедший в самого Алвина? Он был так переполнен восторгом и изумлением, что в постели ему было не улежать. Поэтому он вскочил, залез в свою ночную рубашку и вылетел за дверь.
И теперь, в прихожей он вдруг услышал разговор Мамы и Папы внизу. Они еще не ложились. Сперва он хотел сбежать вниз и рассказать им все, что произошло. Но затем он услышал какими голосами они говорили. Гнев, страх, печаль. Не самое лучшее время рассказывать о своих снах. Хотя Алвин знал, что это не сон, но они-то сочтут это сном. И теперь, хорошенько обдумав, он решил, что лучше ничего им не рассказывать. Что, рассказать, как он послал тараканов в комнату сестер? Колючки, щипки и угрозы? Несмотря на то, что все это казалось происшедшим месяцы и годы назад, обо всем придется сказать. Да, это, конечно, не имело значения по сравнению с клятвой, которую он дал и тем будущим, которое, как казалось Алвину, открывалось перед ним — но это имело значение для Мамы с Папой.
Поэтому он прокрался по прихожей и вниз по лестнице достаточно близко, чтобы все слышать, но достаточно далеко, чтобы не быть замеченным. Через несколько минут он забыл о маскировке. Он подкрался так близко, что мог видеть большую комнату. Папа сидел на полу среди дров. Алвина удивило, что Папа все еще был там после того, как поднимался бить тараканов. Он сидел ссутулившись, закрыв лицо руками. Мама стояла на коленях напротив него так, что самые большие поленья были между ними. «Он жив, Алвин», сказала Мама. «Все остальное не имеет значения.» Папа поднял голову и посмотрел на нее. «Это проделала вода, просочившаяся в дерево задолго до того, как мы срубили его. Она замерзла там и потом растаяла. А мы срубили его так, что расщелина была не видна на срезе. Но оно было расщеплено в трех местах и для перелома ему был нужен только вес крестовины. Это сделала вода».
Только тогда Алвин-младший и услышал сдавленное хихиканье из соседней комнаты. Ох, и уели они его на этот раз, уели по-настоящему. Он сидел на краю кровати, вынимая булавки из ночной рубашки и втыкая их в изнанку одеяла. Ему и в голову не могло придти что они разозлятся настолько, что рискнут потерять хоть одну из маминых драгоценных железных булавок только ради того, чтобы сквитаться с ним. Но он должен был быть готов к этому. Девочки никогда не соблюдают правил игры так, как это делают мальчики. Если ты борешься с мальчиком и он сшибет тебя с ног, что ж, он либо прыгнет на тебя сверху, либо подождет пока ты встанешь, но в любом случае вы оба будете или на земле или на ногах. Но Алвин имел несколько пренеприятнейших шансов убедиться в том, что девочки бьют лежачего и при каждом удобном случае нападают всем скопом на одного. Когда они дерутся, то делают это таким способом, чтобы драка закончилась как можно быстрее. Что портит все удовольствие.
Так было и этой ночью. Это была нечестная месть — он только ткнул ее пальцем, а они утыкали его иголками с ног до головы, причем некоторые из них вонзились так глубоко, что уколы кровоточили. При этом Алвин не думал, чтобы у Матильды хотя бы остался синяк, хоть и было бы не так уж плохо, если бы это произошло.
Алвин-младший вовсе не был злым. Но когда он сидел вот так вот на краю кровати и вынимал булавки из ночной рубашки ему было трудно, заметив как в трещинах пола тараканы спешат по своим делам, не представить себе как здорово было бы если б эти тараканы вдруг оказались в одной из комнат, из которых раздавалось хихиканье.
Поэтому он встал на пол на колени, поставил там свечку и стал нашептывать тараканам точно так же, как делал это в день заключения с ними мирного договора. Он стал рассказывать им о прекрасных свежих простынях и мягкой влажной коже, по которым им будет так приятно побегать, и особенно о сатиновой наволочке матильдиной подушки из гусиного пуха. Но похоже им не было до этого никакого дела. Они все время голодны, подумал Алвин. Все, что их интересует, это еда, еда и опасность. И он стал говорить им о еде, самой прекрасной и вкуснейшей еде, которую они только пробовали в своей жизни. Тараканы оживились и подбежали поближе, чтобы послушать, хотя, соблюдая договор, не один из них не полез на Алвина. Вся еда, которая вам только понадобиться, и все на этой мягкой поросячьей коже. И это вовсе не опасно, никакой опасности, вы можете не беспокоиться, просто идите туда и возьмите еду на этой мягкой, поросячьей, влажной, замечательной коже. Ага, он угадал, вот уже несколько тараканов начали пробираться под дверью Алвина, затем их стало больше, и еще больше, и в конце концов все они прошли в едином кавалерийском порядке под дверью, сквозь щели в стене, их тела мерцали и вспыхивали в свете свечи, они шли, ведомые своим вечным ненасытным голодом, и бесстрашные, потому что Алвин сказал им, что бояться нечего.
Не прошло и десяти секунд, как из соседней комнаты он услышал первый вскрик. А через минуту в доме стоял такой гам, что можно было подумать, что начался пожар. Девочки визжали, мальчики кричали и большие старые ботинки загремели, когда Папа взбежал вверх по лестнице и начал давить тараканов. Алвин был счастлив почти так же, как свинья, вывалявшаяся в грязи. В конце концов шум в соседней комнате стал утихать. Через пару минут они зайдут проверить, как там Алвин с Калвином, так что он задул свечу, юркнул под одеяло и шепнул тараканам, что пора прятаться. Ну точно, вот и Мамины шаги снаружи. В последний момент Алвин вспомнил, что он не одел ночную рубашку. Он вытянул руку, нащупал ночную рубашку и втянул ее под одеяло как раз в тот момент, когда дверь открылась. После чего постарался дышать легко и ровно.
Мама и Папа вошли, держа в руках свечи. Он слышал, как они в поисках тараканов приподняли одеяло Калвина и испугался, что они могут взяться и за него. Ведь это было постыдным делом, спать голым как животное. Но девочки знали наверняка, что он не заснет так быстро после того, как его всего искололи булавками, и по-настоящему испугались того, что Алвин мог бы рассказать Маме с Папой, так что они постарались, чтобы родители ушли из комнаты Алвина как можно быстрее, лишь посветив ему в лицо и убедившись, что он спит. Алвин заставил свое лицо застыть в неподвижности так, чтобы даже веки не подергивались. Свеча отодвинулась и дверь тихо закрылась. Он все еще ждал и, конечно же, дверь открылась опять. Он услышал шлепанье босых ног по полу. Затем дыхание Энн у своего лица и шепот прямо в ухо: «Мы не знаем, как ты добился этого, Алвин-младший, но мы знаем, что это твоих рук дело».
Алвин сделал вид, что ничего не слышит. Он даже слегка всхрапнул. «Тебе меня не обдурить, Алвин-младший. Лучше бы тебе сегодня не засыпать, потому что если ты заснешь, то может так статься, что проснуться тебе уже не придется, слышишь ты меня или нет?»
Снаружи раздался голос Папы: «А куда подевалась Энн?»
Она здесь, Папа, и грозится убить меня, подумал Алвин. Но, конечно, он не сказал этого вслух. В конце концов, она всего лишь пытается меня испугать.
«Мы сделаем так, что это будет похоже на несчастный случай», сказала Энн. «с тобой вечно что-то приключается, так что никто и не подумает, что это убийство».
Алвин начинал все больше и больше верить ей.
«Мы вытащим твое тело наружу и спихнем его в дыру туалета, и все подумают, что ты захотел облегчиться и свалился вниз». Это сработает, подумал Алвин. Энн была как раз способна выдумать что-нибудь дьявольски умное, причем ей всегда удавались такие веши, как ущипнуть кого-нибудь украдкой и оказаться в десяти футах от этого места, когда раздастся вопль. Вот почему она всегда выращивала такие длинные и острые ногти. Даже сейчас Алвин чувствовал, как один из этих ногтей царапает ему щеку.
Дверь открылась шире. «Энн», прошептала Мама. «Ты сейчас же выйдешь отсюда.»
Царапанье прекратилось. «Я просто хотела убедиться, что с маленьким Алвином все в порядке». Ее босые ноги прошлепали из комнаты. Вскоре все двери закрылись и он услышал, как ботинки Мамы и Папы простучали вниз по лестнице.
Он знал, что у него достаточно причин быть испуганным угрозами Энн до смерти, но он не боялся. Он выиграл эту битву. Он представил себе, как тараканы ползают по девочкам повсюду и засмеялся от удовольствия. Нет, так не пойдет. Он должен сдерживаться, дышать как можно спокойнее. Все его тело тряслось от попыток сдержать смех.
В комнате кто-то был.
Он ничего не слышал, а когда открыл свои глаза, то ничего и не увидел. Но он знал, что здесь кто-то есть. В дверь войти было нельзя, значит они должны были залезть в открытое окно. Ну это просто глупо, сказал себе Алвин, нет здесь никого. Но он лежал неподвижно и ему больше не хотелось смеяться, потому что он чувствовал, что здесь кто-то стоит. Нет, это просто кошмар, вот что это такое, мне все еще мерещится всякое из-за того, что я слишком долго думал о наблюдающих за мной снаружи Краснокожих или из-за угроз Энн и если я буду просто лежать с закрытыми глазами, то все пройдет. Темнота под веками Алвина стала розоветь. В комнате был свет. Свет, яркий как днем. В мире не было ни свечи, ни лампы способной гореть так ярко. Алвин открыл глаза и его страх превратился в ужас, когда он увидел, что его кошмары стали реальностью.
В шаге от него стоял человек, сверкавший так, как будто он был сделан из дневного света. Свет в комнате исходил от его кожи, его груди, видневшейся там, где рубашка была расстегнута, от его лица и его рук. И в одной из этих рук был нож, острый стальной нож. Сейчас я умру, подумал Алвин. Точно так, как обещала Энн, только сестры его не могли вызвать этот чудовищный призрак. Этот яркий Сияющий Человек пришел наверняка по своей воле и собирается убить Алвина-младшего за его грехи, а вовсе не потому, что кто-то послал его.
Затем случилось так, что свет из Человека проник сквозь кожу Алвина и страх сразу испарился. Да, у Сияющего Человека мог быть нож и он мог проникнуть в комнату не заботясь о замках, но у него в мыслях не было причинить Алвину какой-либо вред. Так что Алвин немного расслабился, приподнялся на кровати так, что почти что сел, опираясь на стену, и стал смотреть на Сияющего Человека, ожидая его действий. Сияющий Человек взял свой светлый стальной нож, приложил лезвие к ладони и воткнул его. Алвин увидел, как блестящая малиновая кровь вытекла из раны на руке Сияющего Человека, стекла по запястью и упала с локтя прямо на пол. И не успело упасть и четырех капель, как в его мозгу возникло видение. Он увидел комнату сестер, хорошо знакомое место, но все в ней выглядело как-то иначе. Кровати были высоко наверху и его сестры выглядели гигантами, так что он мог видеть только огромные ступни и ноги. Тогда он понял, что видит все так, как видит маленькая букашка. Как таракан. В этом видении он носился, подгоняемый голодом, абсолютно ничего не боясь, зная, что если он сможет залезть по этим ступням на эти ноги, то там будет еда, столько еды, сколько ему захочется. Поэтому он кидался, карабкался, бегал и искал. Но там не было еды, ни крошки ее и теперь гигантские руки хватали и сбрасывали его, гигантская тень вырастала над ним и он чувствовал резкую мучительную давящую боль смерти.
И не однажды, а много раз, десятки раз: надежда на еду, вера в то, что никакого вреда причинено не будет; затем растерянность — нечего есть, совсем нечего — и после растерянности ужас, боль, смерть. Каждый маленький доверчивый кусочек жизни, преданный, раздавленный и размазанный. И затем в своем видении он стал тем, кто спасся от ползающих теней, давящих башмаков под кровать, в трещину стены. Он спасся из этой комнаты смерти, но не в старое место, не в безопасную комнату, потому что теперь она уже больше не была безопасной. Это было место, откуда пришла ложь. Это было место предателя, лжеца, убийцы, пославшего их сюда на смерть. Конечно, в этом видении не было слов. В нем не могло быть слов, как не было ясности мысли в мозгу таракана. Но у Алвина были и слова и мысли и то, чему научились тараканы, он знал лучше любого таракана. Им обещали кое-что, их уверили в том, что это правда, а потом это оказалось ложью. Смерть ужасна, да, беги из этой комнаты; но в другой комнате было кое-что похуже чем смерть — там мир сошел с ума, это было место, где возможно все, где ничему нельзя было верить. Ужасное место. Самое плохое место. Тут видение кончилось. Алвин сидел, прижав ладони к глазам и отчаянно всхлипывал. Они страдали, кричал он мысленно, они страдали и все из-за меня, я предал их. Вот что хотел мне показать Сияющий Человек. Я заставил тараканов поверить мне, а потом обманул их и послал на смерть. Я совершил убийство.
Нет, не убийство! Где это слыхано, чтобы уничтожение тараканов называлось убийством? Никто на свете не назовет это так. Но Алвин знал, что бы ни думали другие люди — совершенно неважно.
Сияющий Человек пришел и показал ему, что убийство есть убийство. И теперь Сияющий Человек ушел. Свет ушел из комнаты и когда Ал открыл глаза, в комнате не было никого, кроме спящего Калли. Слишком поздно даже для того, чтобы просить прошения. Чувствуя себя страшно несчастным, Алвин закрыл глаза и еще немножко поплакал.
Сколько это длилось? Несколько секунд? Или, может, Алвин задремал и не заметил, что прошло гораздо больше времени? Сколько бы времени ни прошло — свет вернулся опять. Опять он проник в него, не через глаза, но пронизывая его прямо до сердца, шепча и успокаивая. Алвин открыл глаза опять и взглянул в лицо Сияющему Человеку ожидая, что он заговорит. И когда он не сказал ничего, Алвин подумал, что теперь его очередь и начал, запинаясь, говорить слова, не шедшие ни в какое сравнение с тем, что он чувствовал. «Простите меня, я больше никогда не буду делать так, я буду…» Он знал, что всего лишь мямлит что-то явно неподходящее, и на душе у него было так тяжело, что он даже не слышал того, что говорит. Но свет на мгновение вспыхнул ярче и он почувствовал, что ему был задан вопрос. Уверяю вас, ни слова не было произнесено, но он понял, что Сияющий Человек хотел бы знать, за что он просит прошения.
И задумавшись, Алвин перестал быть таким уж уверенным, что он был не прав. Наверное, все-таки это не убийство, ведь если ты не зарежешь свинью, то рискуешь умереть от голода, и к тому же, ведь если ласка убивает мышь, то это не убийство, правда?
Тут в него опять проник свет и он увидел еще одно видение. На этот раз речь шла не о тараканах. Теперь он увидел, как Краснокожий, стоя на коленях перед оленем, звал его придти и умереть; олень подошел, глаза его были открыты и он дрожал так, как всегда дрожат испуганные чем-то олени. Он знал, что идет на смерть. Краснокожий выпустил в него стрелу, и она осталась дрожать в оленьем боку. Ноги оленя подкосились. Он упал. И Алвин знал, что в этом видении греха не было, потому что смерть и убийство были частью жизни. Краснокожий поступил правильно, олень тоже, и оба они действовали согласно законам природы.
Значит, если он совершил зло, то это была не смерть тараканов, а что же тогда? Власть, которой он обладал? Его умение повелевать вещами, подчинять их собственной воле, заставлять их ломаться в нужном для него месте; понимать то, как они устроены и таким образом заставлять их работать? Он считал это очень полезным, когда делал и чинил те веши, которые обычно делают и чинят мальчики в доме, находящемся в необжитой стране. Он мог сложить два куска рукоятки сломанной мотыги, и сложить их при этом так плотно, что они срастались без клея и гвоздей. Или два куска драной кожи, ему не надо было даже сшивать их; и когда он завязывал узел на веревке или канате, тот всегда был крепок. С тараканами он использовал тот же самый дар. Дай вещам знать, какими они должны быть, и они сами сделают все, что тебе надо. Так, значит, в этом даре и был его грех? Сияющий Человек услышал вопрос еще до того, как он подобрал нужные слова. Возникла новая вспышка света и пришло новое видение. На этот раз он увидел себя прижимающим руки к камню, который потек под его пальцами как масло и принял нужную форму, целый и невредимый упал с горы и покатился уже в виде идеальной сферы безупречной формы, увеличиваясь и увеличиваясь до тех пор, пока не стал целым миром, принимающим ту форму, которую придавали ему руки Алвина, с возникающими на его поверхности травой и деревьями, с животными бегающими, скачущими, летающими и плавающими на, над и внутри этого каменного шара, который сделал Алвин. Нет, это был не ужасный, а чудесный дар, если бы он только знал, как правильно воспользоваться им. Ну хорошо, если дело не в убийстве и не в моем даре, что тогда я сделал не так?
На этот раз Сияющий Человек ничего не показал ему. Не было вспышки света и не было никакого видения. Вместо этого внезапно пришел ответ, не от Сияющего Человека, но из глубин его собственного сознания. На секунду он почувствовал себя страшно глупым и неспособным понять причины собственной испорченности, но в следующий момент все стало на свои места. Дело было не в смерти тараканов и не в том, что он послужил ей причиной. А в том, что сделал он это для собственного удовольствия. Он сказал им, что они должны сделать это для их собственной пользы, а это было не так, пользу это несло только Алвину. Навредить сестрам, более чем навредить тараканам и все для того, чтобы Алвин мог валяться в постели трясясь от смеха, потому что он все же смог… Да, да, Сияющий Человек услышал эти мысли, и Алвин увидел, как из его сверкающих глаз вылетело пламя и ударило мальчика прямо в сердце. Он догадался. Правильно.
И тогда, на этом самом месте, Алвин сделал самое серьезное обещание в своей жизни. Ему был дан дар, и он будет им пользоваться, но в подобных вещах существуют свои правила, и он будет следовать им, даже если ему станет грозить смертельная опасность. «Я больше никогда не использую свой дар для себя», сказал Алвин-младший. И когда он сказал эти слова, то его сердце так сильно запылало изнутри, будто оно в огне.
Сияющий Человек опять исчез.
Измотанный рыданиями до предела, Алвин снова лег, натянул на себя одеяло, на этот раз уже чувствуя облегчение. Он сделал плохое дело, это верно, но до тех пор пока он будет выполнять свою клятву, пока он будет использовать свой дар только для помощи другим людям и никогда для своей собственной пользы, что ж, тогда он будет хорошим мальчиком и ему нечего станет стыдиться. Он почувствовал, как голова его становится легкой и ясной, так бывает после долгой болезни, да так оно в общем-то и было, он излечился от зла, зревшего в нем как проклятие. Он вспомнил, как смеялся, используя чужую смерть для собственного удовольствия и ему стало стыдно, но этот стыд не был невыносимым и не терзал его, потому что он знал, что это никогда больше не повторится.
Так он и лежал, когда вдруг почувствовал, что комната опять наполняется светом. Но на этот раз он шел не из какого-то определенного места, и Сияющий Человек был не причем. Открыв глаза, он понял, что свет исходит из него самого. Его руки сияли, лицо его, наверное, мерцало так же, как лицо Сияющего Человека. Он отбросил одеяло и увидел, что и тело его сияет таким ослепительным светом, что он с трудом мог смотреть на себя, хотя от этого зрелища оторваться было нелегко. Действительно ли это я? подумал он. Нет, не я. Я так сияю, потому что должен кое-что сделать. Я должен сделать то же, что сделал Сияющий Человек для меня самого. Но для кого я должен это сделать?
Тут он увидел Сияющего Человека, стоящего в футе от его кровати, но теперь сияние его погасло. Это был Лолла-Воссики, этот одноглазый Краснокожий пьяница, окрещенный несколько дней назад и все еще носивший одежду белого человека, которую ему дали, когда он стал христианином. Теперь, когда в нем был свет, Алвин видел гораздо яснее, чем прежде. Он видел, что беднягу Краснокожего довел до такого состояния не ликер, дело было даже не в потере глаза. Причина была в чем-то более страшном, растущем как опухоль в его голове.
Краснокожий подошел на три шага и встал на колени у кровати так, что его лицо оказалось очень близко от глаз Алвина. Что ты хочешь от меня? Что я должен сделать?
Первый раз за все это время он открыл глаза и заговорил: «Сделай разделенное целым», сказал он. Через секунду Алвин-младший осознал, что это было сказано на языке индейцев — Шауни, — он помнил, как взрослые произносили это название во время крещения Краснокожего. Но Алвин прекрасно понимал его, как и родной язык самого Лорда-Протектора. Сделай разделенное целым.
Что ж, ведь в этом и заключался дар Ала. Чинить веши, заставлять их быть тем, чем они должны быть. Сложность заключалась в том, что он и наполовину не понимал, как это у него получается и уж совсем не представлял себе как починить что-нибудь живое.
Впрочем, может ему и не надо было этого понимать. Может, ему и нужно было действовать не задумываясь. Он поднял свою руку и как мог осторожнее дотронулся до щеки Лолла-Воссики под незрячим глазом. Нет, не так. Он провел пальцем выше, пока не прикоснулся к запавшей глазнице. Да, подумал он. Будь целым.
Раздался треск. Свет заискрился. Ал онемел от изумления и убрал руку. В комнате больше не было света, кроме света луны из окна. Не осталось и намека на бушевавшее здесь световое буйство. Все было так, как если бы он только что очнулся от сна, глубочайшего сна в его жизни. Прошла минута, прежде чем глаза Алвина свыклись с темнотой, и он смог видеть. Нет, это был не сон. Потому что индеец, бывший прежде Сияющим Человеком, был здесь. Какой же это сон, если у твоей постели стоит на коленях Краснокожий, слезы текут из здорового глаза, а другой глаз, до которого ты только что дотрагивался…
Глазная впадина была по-прежнему пуста. Глаз не появился. «Я не смог», прошептал Алвин. «Прости меня».
Ему был очень стыдно, ведь Сияющий Человек помог ему избавиться от постыднейшего порока, а он ничего так и не смог для него сделать. Но индеец не сказал ни слова упрека. Вместо этого он наклонился и взял большими сильными руками Алвина за голые плечи, притянул к себе и поцеловал в макушку, крепко, как отец сына, как брат брата, как настоящие друзья прощаются друг с другом перед лицом неминуемой смерти. Этот поцелуй, и все, что было в нем заключено — надежду, прощание, любовь — мне никогда не забыть, сказал себе Алвин.
Лолла-Воссики вскочил на ноги. Легко, как будто он был мальчиком, совсем не шатаясь от пьянства. Он был совсем совсем другой и тут Алвину подумалось, что может быть он все-таки исцелил что-то, что-то такое, что невозможно было заметить внешне. Может быть, Краснокожий просто освободился от пристрастия к спиртному?
Но Алвин знал, что даже если это так, то совершил это исцеление не он, а тот свет, который проник в него. Тот огонь, который грел, не обжигая. Краснокожий подбежал к окну, перемахнул через подоконник, на мгновение повис на руках и исчез. Он проделал это так тихо, что Алвин даже не услышал как его ноги коснулись земли. Так же тихо, как кошка прыгает на копну сена. Сколько это длилось? Часы? Скоро уже рассветет? Или все это произошло за считанные секунды после того, как Энн прекратила шептать в его ухо и вся семья утихомирилась.
В конце концов это было не так уж важно. Все равно после всего происшедшего Алвин никак не смог бы спать. Почему этот Краснокожий пришел к нему? Что все это значит, свет, исходивший от Лолла-Воссики и затем перешедший в самого Алвина? Он был так переполнен восторгом и изумлением, что в постели ему было не улежать. Поэтому он вскочил, залез в свою ночную рубашку и вылетел за дверь.
И теперь, в прихожей он вдруг услышал разговор Мамы и Папы внизу. Они еще не ложились. Сперва он хотел сбежать вниз и рассказать им все, что произошло. Но затем он услышал какими голосами они говорили. Гнев, страх, печаль. Не самое лучшее время рассказывать о своих снах. Хотя Алвин знал, что это не сон, но они-то сочтут это сном. И теперь, хорошенько обдумав, он решил, что лучше ничего им не рассказывать. Что, рассказать, как он послал тараканов в комнату сестер? Колючки, щипки и угрозы? Несмотря на то, что все это казалось происшедшим месяцы и годы назад, обо всем придется сказать. Да, это, конечно, не имело значения по сравнению с клятвой, которую он дал и тем будущим, которое, как казалось Алвину, открывалось перед ним — но это имело значение для Мамы с Папой.
Поэтому он прокрался по прихожей и вниз по лестнице достаточно близко, чтобы все слышать, но достаточно далеко, чтобы не быть замеченным. Через несколько минут он забыл о маскировке. Он подкрался так близко, что мог видеть большую комнату. Папа сидел на полу среди дров. Алвина удивило, что Папа все еще был там после того, как поднимался бить тараканов. Он сидел ссутулившись, закрыв лицо руками. Мама стояла на коленях напротив него так, что самые большие поленья были между ними. «Он жив, Алвин», сказала Мама. «Все остальное не имеет значения.» Папа поднял голову и посмотрел на нее. «Это проделала вода, просочившаяся в дерево задолго до того, как мы срубили его. Она замерзла там и потом растаяла. А мы срубили его так, что расщелина была не видна на срезе. Но оно было расщеплено в трех местах и для перелома ему был нужен только вес крестовины. Это сделала вода».