Страница:
- Товарищи, наше спасение только там, за мостом. Вперед, товарищи!..
С этими словами он поднялся первым, мы последовали за ним. Немцы усилили огонь, но мы не останавливались. Под нашим отчаянным натиском немцы снова разбежались. Мы уже торжествовали - мост был в нескольких метрах. Вдруг выскакивает откуда-то вражеский автоматчик и пускает навстречу нам длинную очередь. Саша пошатнулся, схватился рукой за живот и со стоном повалился на правый бок. Когда я подбежал к нему, глаза его закрылись:
- Конец, Борис.
Это были его последние слова...
Навеки остался наш добрый товарищ под Барышевкой. И нет даже могильного холмика над его останками. Последний свой долг мы отдали ему в некрологе, опубликованном в "Красной звезде". А некоторое время спустя в нашей же газете был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о посмертном награждении Александра Шуэра орденом Ленина.
Не вернулся в редакцию и Сергей Сапиго, капитан по званию, артиллерист по образованию, молодой военный журналист по профессии. Он отличился еще в финскую войну: заменил в критическую минуту погибшего командира батальона, взял на себя управление боем, выиграл его и был награжден орденом Красной Звезды. Уже тогда он работал в паре с Шуэром, которого считал не только своим наставником, но и другом.
При выходе из киевского окружения Сапиго был тяжело ранен. Попал в плен. Бежал из немецкого госпиталя. Долечивался в подпольной больнице, созданной нашими врачами в оккупированном гитлеровцами селе Большие Круполы. Не долечившись, пробрался в родную Полтаву. Стал там начальником штаба подпольной комсомольской организации "Непокоренная полтавчанка". Подпольщики героически сражались с оккупантами, но позже были выслежены и схвачены. В мае сорок третьего года вожаки "Непокоренной полтавчанки" Ляля Убийвовк, Сергей Сапиго - и еще несколько товарищей по подполью были расстреляны гестаповцами. О судьбе Сапиго и его подвиге мы узнали спустя двадцать лет...
* * *
Ныне у меня был "крупный" разговор с одним из наших спецкоров.
Вернулся с Южного фронта Николай Денисов. Прямо с дороги, не сбросив с себя запыленный реглан, зашел ко мне и "с места в карьер" попросил:
- Отпустите меня в строй. Мои товарищи воюют, а я все езжу по фронтам и никакой пользы не приношу...
"Вот тебе, - подумал я, - и "доездился"!"
Я хорошо знал его приверженность к журналистскому труду, и эта просьба была для меня совершенно неожиданной.
Выходец из флотской семьи, семнадцатилетним парнем Денисов в двадцать шестом году добровольно вступил в Красную Армию, вначале закончил артиллерийскую школу, служил взводным командиром, начальником разведки дивизиона, но вскоре его потянуло с "грешной" земли ввысь - он стал учиться в Оренбургском авиационном училище. Затем служил в Ленинградском военном округе, прошел путь от младшего летчика-наблюдателя до флаг-штурмана и командира отряда воздушных разведчиков. Позже военная судьба занесла его на Дальний Восток, где он работал начальником оперативного отдела в авиационных войсках.
В конце 30-х годов был старшим преподавателем кафедры тактики в Мелитопольском авиационном училище штурманов.
На этом его чисто военная деятельность закончилась, и началась журналистская.
К журналистике Денисов приобщился, как и многие из нас, через стенгазету. Писал поначалу на довольно прозаические темы еще в те годы, когда учился в артиллерийской школе: о курсантской учебе, дневальстве на конюшне, об орудийных стрельбах на полигоне. А потом его все более и более содержательные заметки и корреспонденции стали появляться в "Красной звезде". Редакция не раз отмечала активного военкора грамотами и подарками, в том числе даже оружием - пистолетом "Коровин", что считалось немалой наградой.
Начал Денисов пробовать свое перо и на литературной стезе - написал немудреный рассказ "Смерть, которой не было" - об авиаторе: пилот мог бы погибнуть, если бы все рассказанное происходило в боевой обстановке. Послал рукопись в журнал "Залп". Рассказ прочитал Леонид Соболев и отозвался теплым письмом. Писателю понравилась работа. Он признался автору: "Даже я "накололся" на Ваш сюжет. Считал, что это действительный случай". Соболев приблизил ленинградского автора к журналу; с делегацией "Залпа" Денисов побывал в Москве на I съезде ЛОКАФа (организация, объединявшая писателей и поэтов, выступавших на темы, связанные с Красной Армией, с флотом, с обороной страны).
В сороковом году Денисов получил предписание заместителя наркома обороны СССР Е. А. Щаденко прибыть в Москву в распоряжение "Красной звезды" для стажировки - решили поближе присмотреться к военкору, взять его в газету. Месяца через три Денисова спросили:
- Хотите остаться в "Красной звезде"?
- А подхожу ли я?
Да, ему хотелось работать в центральной военной газете, в "Красной звезде", но он все еще сомневался: потянет ли? Назначили Денисова, можно сказать, на рядовую должность - литературным сотрудником, или, как это тогда именовалось, инструктором отдела боевой подготовки. Конечно, по его более чем десятилетнему командному стажу это было весьма скромно, но, когда кто-то сказал ему об этом, он без рисовки, самым серьезным образом объяснил:
- Для меня самая большая должность - работа в газете...
И вот с этой "должности" он хотел "удрать". Мне было понятно желание Денисова, познавшего горечь наших поражений, охваченного ненавистью к немецко-фашистским захватчикам, лично уничтожать врага. В авиации, когда Денисов служил там, он ходил в "отличных штурманах" и "отличных огневиках". На свои силы и командирские способности мог вполне надеяться. Но все же я перевел разговор на другую тему.
Материал, который присылал Денисов с фронта, порой носил информационный характер и "погоды" в газете не делал. Как раз перед нашим разговором в редакции "зарубили" две его корреспонденции. Я сказал Денисову прямо и откровенно:
- Мы могли бы их напечатать. Но для вас это было бы хуже. Надо так писать, чтобы летчики искали ваши статьи в "Красной звезде", изучали их. Ведь вы можете хорошо писать...
На этом разговор наш и кончился. Прошло немного времени, и в газете стали появляться яркие и выразительные, написанные с большим тактическим кругозором корреспонденции и статьи Денисова. А чуть позже произошел эпизод, который окончательно убедил его, что ездит он по фронтам с пользой, воюет с фашистами тоже грозным для врага оружием - пером журналиста.
По неписаному правилу, каждый корреспондент, выезжая на фронт, захватывал с собой свежие номера "Красной звезды". В одну из своих поездок Денисов взял пачку газет, где как раз была напечатана его большая статья о новых тактических приемах немецких летчиков, прилетел в одну из дивизий, действовавших на Юго-Западном фронте. Газеты он передал в политотдел, и они были разосланы по полкам и эскадрильям. Утром, когда корреспондент направился к стоянкам самолетов, в лесочке он увидел группу летчиков и услышал, как командир авиаполка давал указания комэскам: "... а потом прочитаете всем летчикам статью Денисова в "Красной звезде" о воздушной тактике. Это пригодится..."
Не без гордости, вполне законной, рассказывал мне об этом Денисов. В ответ я лишь улыбнулся, даже не напомнив ему тот самый рапорт. Но он понял меня и без слов...
22 августа
Вот уже несколько дней в сводках Совинформбюро сообщается об упорных боях на кингисеппском и новгородском направлениях. Не надо быть стратегом, чтобы понять, какая угроза нависла над городом Ленина. В "Красной звезде" публикуется передовая "Отстоим наши города и села от нашествия гитлеровских войск". Она посвящена Ленинграду.
Теперь-то мне ясно, да и тогда было очевидно, что правильнее бы дать ей более точный заголовок - "Отстоять Ленинград!" Не дали. Не потому, что не догадались. Такой вариант предлагался. Но, откровенно говоря, сердце не мирилось с тем, что враг уже на подступах к городу Ленина.
В тексте же передовицы говорилось об этом прямо: "Ныне непосредственная опасность нависла над Ленинградом - колыбелью пролетарской революции".
А затем следовало:
"Не впервые к стенам этого прекрасного города рвутся враги. Когда в октябре 1919 года белые банды Юденича находились у ворот красного Питера, великий Ленин писал его доблестным защитникам: "Товарищи! Решается судьба Петрограда! Враг старается взять нас врасплох... Он силен быстротой, наглостью офицеров, техникой снабжения и вооружения. Помощь Питеру близка, мы двинули ее. Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца..."
С передовой соседствует репортаж о том, как ленинградцы поднимаются на защиту родного города. На первую полосу вынесена также заметка о митинге в танковой части, где прозвучали такие слова: "Все мы, если нужно, умрем под Ленинградом, но город не сдадим".
А на второй полосе - статья генерал-майора М. Процветкина "Воздушная оборона города". В ней сообщается, что в ленинградском небе за одну только декаду фашистская авиация потеряла свыше ста машин. Именно здесь - в воздушных боях над Ленинградом - отличились летчики Здоровцев, Харитонов и Жуков, первыми удостоенные звания Героя Советского Союза за боевые подвиги в Отечественной войне.
Среди сбитых над Ленинградом и взятых в плен немецких летчиков немало таких, которые бомбили города Франции, Англии, Польши. Один из них признался, что он бомбил там 17 месяцев подряд, а воздушный бой ему впервые навязали здесь, над Ленинградом, и сразу же "приземлили". Та же участь постигла и другого фашистского аса - командира полка. Не доверяя своим подчиненным, он решил лично попытать счастья и полетел на Ленинград. В первом же воздушном бою был сбит и захвачен в плен.
* * *
В Ленинграде у нас работал тогда опытный собкор Валентин Хействер. Всеволод Вишневский писал мне о нем: "Работает он здорово, часто выезжает в дивизии, полки, лазит под огонь..."
Все же мы решили послать на подмогу ему писателя. Выбор пал на Льва Славина.
С Львом Исаевичем Славиным я познакомился и подружился на Халхин-Голе, в "Героической красноармейской". Там он пользовался высоким авторитетом не только как писатель, а и как бывалый воин. Славин ведь был солдатом, а затем прапорщиком в первую мировую войну. Правда, на Халхин-Голе он выглядел не таким бравым, как в те времена. Годы сказывались. Да и служба была иной - не так уж требовалась в редакции безукоризненная строевая выправка. Выцветшая под беспощадным монгольским солнцем военная форма сидела на Славине далеко не щегольски. Но он был подвижен и вынослив в походной жизни, удивительно спокоен под огнем противника, темпераментен в работе. У этого мудрого человека таился неиссякаемый запас юмора.
В первые дни Отечественной войны, когда я начал собирать в "Красную звезду" моих добрых боевых товарищей-халхингольцев, кинулся, конечно, искать и Славина. А он, оказывается, уже работал в "Известиях". С этим я примириться не мог. 7 июля пригласил его к себе, спрашиваю:
- Как вы попали в "Известия"?
Лев Исаевич, видимо, уловил в моем вопросе оттенок упрека, стал оправдываться:
- Боялся опоздать на войну. А тут подвернулось предложение "Известий" стать их корреспондентом, я сразу же и согласился...
- Ладно, - прервал я Льва Исаевича, - вот прочитайте и распишитесь, и протянул ему, как говорили в старину, "казенную" бумагу. Это был приказ, датированный тем же днем - 7 июля. Он гласил: "Интендант 2-го ранга Славин Лев Исаевич призывается в кадры РККА и назначается корреспондентом газеты "Красная звезда". Заместитель наркома обороны армейский комиссар 1-го ранга Л. Мехлис".
Не знаю, обиделся ли Лев Исаевич за то, что я не переговорил с ним предварительно об его перемещении? Я почему-то был убежден, что все, кто работал в "Героической красноармейской", не откажутся работать со мной в "Красной звезде". В молодости многим свойственна чрезмерная самонадеянность. Как видно, и у меня был некоторый избыток ее. Однако Славина это не шокировало. Позже он сам писал: "Я согласился работать в "Известиях" не без сожаления. Я предпочел бы "Красную звезду": там вся наша халхингольская компания. Но "Известия" опередили. Как же я был обрадован, когда наш фронтовой халхингольский, а ныне редактор "Красной звезды" добился в ПУРе моего перевода в "Звездочку", как мы интимно-ласково называли "Красную звезду".
Уже 10 июля у нас был напечатан очерк Славина "Лейтенант Сотников" - о подвиге командира артиллерийской батареи. Материал был добыт в военном госпитале, что для опытного в прошлом газетчика не являлось делом трудным. Затем последовал новый его очерк о связисте. Это далось Славину еще легче тема знакомая. На Халхин-Голе он часто писал о связистах.
Однако надо было поспешать в Ленинград. Уехал туда Славин не один. За день до отъезда он сказал мне:
- Узнал о моей командировке Светлов и стал умолять: "Похлопочи перед редактором, чтобы и меня с тобой послали". Вот я и прошу за него.
Я внял этой просьбе, о чем жалеть потом не пришлось. И в Ленинграде, и на других фронтах Отечественной войны Михаил Светлов проявил себя с самой лучшей стороны.
Машина, на которой наши спецкоры выехали из Москвы, свободно прошла в Ленинград, пожалуй, одной из последних. Лев Исаевич рассказывал мне потом, с привычным юмором:
- Мы гнали вовсю. Сняли даже глушитель, чтобы увеличить скорость. Затем полетела одна из банок аккумулятора. Если машина не заводилась, приподнимали ее задок и принимались вертеть задние колеса... Невдалеке от Ленинграда проскочили через минное поле. Когда нам сказали об этом, мы только пожали плечами: переживать не было времени.
Поселились Славин и Светлов в полупустой гостинице "Астория". Выбрали себе не "люкс", хотя можно было занять любые апартаменты, а полутемную, тесную комнатушку. Она имела одно очень важное преимущество: ее прикрывала (если не от вражеских бомб и снарядов, то от их осколков) глухая кирпичная стена соседнего дома.
Впрочем, наши спецкоры не засиживались в "Астории". Они ежедневно бывали в войсках, на передовых позициях. Путь туда был уже совсем недалеким.
- К боевым участкам подвозил трамвай, - рассказывал Лев Исаевич. - За пятнадцать копеек... У ворот Кировского завода кондуктор объявлял: "Конечный пункт, дальше фронт". Немецкие позиции были всего в шести километрах от завода. "Оскорбительно близко", - как отметил однажды Александр Штейн...
Бесконечные тревоги, бомбежки и артобстрелы в самом городе бывалый солдат Славин переносил, конечно, легче, чем Светлов, но и поэт проявлял должную выдержку и бодрость духа. Как всегда, острословил. Узнав, что на квартире у одного знакомого журналиста, жившего на Московском шоссе, расположился ротный патронный пункт, Михаил Светлов спросил его:
- Старик, когда приглашаешь нас к себе на патроны?
В штабе фронта нашим спецкорам показали перехват гитлеровского радио: "Немецкие войска проникли в Ленинград". Светлов добавил от себя:
- Передачу ведет барон Мюнхгаузен.
Однажды, как свидетельствует Славин, его друг вернулся с передовых позиций преисполненный какой-то необыкновенной бодрости.
- Знаешь, что я видел на Пулковской высоте? - воскликнул он. - Орудие с "Авроры". Да, да, то самое, которое грохнуло по Зимнему дворцу в семнадцатом году. Так вот, оно сейчас стоит на огневой позиции и грохает по немцам. Здорово, а? Нет, ты только вдумайся! Сама Октябрьская революция бьет по фашистам!
* * *
Напечатали очерк Янки Купалы "Народная война" с таким примечательным авторским вступлением:
"Белоруссию во все века звали многострадальной землей. Стоя на рубеже между славянскими народами и германскими, тевтонскими ордами, она не раз грудью своей отражала нападение псов-рыцарей, напудренных фридриховских солдат и полков кайзеровской Германии. Всегда мы шли с русским народом, всегда побеждали вместе".
В очерке воспроизведена старая белорусская легенда, утверждающая силу коллективной солидарности и дружбы:
"Наступило однажды время, когда высохли реки и родники и не стало в мире воды. Все люди, звери и птицы собрались тогда вместе и стали копать озера. Только птица чибис не приняла участия в общей работе и была наказана великой карой: всегда летать над водой и вечно просить "пить"... Народная сказка, сложенная белорусами, как бы учит людей: быть вместе, работать и сражаться вместе. Слава дружбе, горе - измене!
...Наше горе, наши слезы,
Жалобы глухие
Встанут силой, встанут грозной
За права людские.
Верьте песне - выйдут зори!
Время наступает:
На волнах людского горя
Правда выплывает".
Много в номере и других писательских материалов. Очерк Василия Ильенкова о воентехнике Бузоверове, собравшем под бомбежкой из двух аварийных самолетов одну вполне боеспособную машину, притом выполнил эту работу втрое быстрее, чем положено по самым сжатым нормам. Борис Галин написал о санитарном поезде, обслуживающем западное направление. Писатель провел там день и ночь и нарисовал впечатляющую картину борьбы за спасение человеческих жизней в этом госпитале на колесах.
28 августа
Этот день мне запомнился... Но предварительно необходимо рассказать о событиях, предшествовавших ему.
Недели за две до того мне стало известно, что войска Западного и Резервного фронтов пытаются перехватить у противника инициативу на главном стратегическом направлении - московском. С этой целью шесть наших армий перешли в наступление против духовщинской и ельнинской группировок немецко-фашистских войск. Наибольший успех обозначился в полосе 19-й армии генерал-лейтенанта И. С. Конева. Я решил выехать в эту армию вместе с Зигмундом Хиреном.
Тронулись мы в путь рано утром, еще до рассвета. На карте-километровке мне прочертили в Генштабе маршрут до командного пункта Конева. И наша самая быстроходная тогда машина "ЗИС-101" уверенно мчала нас по не очень оживленным в этот предрассветный час дорогам Подмосковья, а затем и Смоленщины в сторону Духовщины.
Командарма мы застали на его КП. Но он уже был одет в свое любимое кожаное пальто (с которым не расставался, кажется, всю войну) приготовился к отъезду на наблюдательный пункт. Пригласил и нас туда.
У деревушки Лескове мы поднялись на высотку с топографической отметкой "208,0" - и перед нами открылась грозная панорама сражения. Наши войска упорно шаг за шагом продвигались вперед, буквально "прогрызая" оборону врага. Командарм сокрушался:
- Сил не хватает. Люди геройские, но мало танков и совсем скупо с авиацией. Нам бы сейчас пять-шесть ударов с воздуха по скоплению немецких танков, по их артпозициям...
Если бы кто-нибудь сказал тогда Ивану Степановичу, что настанет время, когда его 1-й Украинский и соседний с ним 1-й Белорусский фронты получат для совместных наступательных действий в Висло-Одерской операции свыше тридцати тысяч ствольной артиллерии, две тысячи "катюш", более шести тысяч танков и около пяти тысяч самолетов, он, пожалуй, и не поверил бы. Конев не сомневался, конечно, что будем мы в тех краях и до Берлина дойдем. Но по сравнению с теми скудными средствами боевого обеспечения тоже двух фронтов - Западного и Резервного, осуществлявших совместную наступательную операцию летом сорок первого года, это показалось бы сказкой...
С армейского НП мы перебрались в 229-ю стрелковую дивизию. Впервые я увидал здесь вещественные признаки поражения гитлеровцев: не убранные еще трупы вражеских солдат и офицеров, пленных, разбросанные где попало и как попало немецкие винтовки, автоматы, пулеметы, накренившийся набок броневик, два подбитых танка. С бруствера окопа командир дивизии М. И. Козлов пожилой с седыми висками генерал - показал на местности, что его полками сделано и что еще предстоит сделать. Конев тут же дал ему точные дополнительные указания. Обещал "подбросить силенок", но предупредил, что на многое рассчитывать не следует.
Впервые я видел освобожденные деревни и села, услышал рассказы местных жителей о зверствах немецких оккупантов. Впервые на поле боя наблюдал наших бойцов, доблестно сражавшихся с немецко-фашистскими захватчиками. Радостно было сознавать, что мы не отступаем, а наступаем...
Я оставил в 19-й армии Хирена, вызвал туда еще и Милецкого, а сам вернулся в Москву. Газета не позволяла отлучаться надолго.
К следующему утру я уже был в редакции и перво-наперво пригласил Шолохова. Я рассказал ему о своей поездке в армию Конева, обо всем, что увидел и услышал, и предложил поехать туда. Шолохов оживился, потом сдвинул брови, тяжело вздохнул:
- Горько читать сводки...
Разумеется, ему тоже хотелось увидеть не отступающие, а наступающие наши войска. Выехать он готов был немедленно. Договорились обо всем. Посоветовал побывать в 229-й дивизии у генерала Козлова, там он увидит много интересного.
Сборы были недолги. Михаил Шолохов вместе с секретарем редакции Александром Карповым уехал в 19-ю армию, по-моему, сутки спустя после моего возвращения оттуда. К нему присоединились Александр Фадеев и Евгений Петров.
Пробыл Шолохов там несколько дней. Конев был рад ему, даже гордился, что известный всему миру писатель приехал именно в его войска.
На ночлег Шолохова и его спутников устроили в палатке, устланной еловыми ветками. Вокруг стояли такие же палатки и тихо шептался замшелый лес. А совсем недалеко - за речкой - гремела артиллерийская канонада.
Михаил Александрович побывал во многих частях, в том числе и в 229-й дивизии. Беседовал с.генералом Козловым, с молодым сероглазым лейтенантом Наумовым из противотанковой батареи, с разведчиком сержантом Беловым. Этот сутуловатый, длиннорукий сержант шестнадцать раз ходил в тыл врага за "языками". Шолохов был искренне взволнован встречей с таким боевым трудягой. Но и Белов был взволнован не менее. Разглядывая Шолохова своими карими внимательными глазами, сказал:
- Первый раз вижу живого писателя. Читал ваши книги, видел портреты и ваши, и разных других писателей, а вот живого писателя вижу впервые...
Шолохов присутствовал на допросе обер-ефрейтора Гольдкампа. Тот предстал перед писателем в жалком виде: мундир замусолен, сапоги сбиты, лицо грязное - трое суток не умывался. После допроса писатель долго разговаривал с ним в неофициальном порядке и узнал много интересного. Потом Шолохов расскажет на страницах "Красной звезды", как под ударами советских войск, особенно нашей артиллерии, слетает спесь с завоевателей.
Уезжая из 19-й армии, Михаил Александрович записал: "Мы покидаем этот лес с одной твердой верой: какие бы тяжелые испытания ни пришлось перенести нашей Родине, она непобедима. Непобедима потому, что на защиту ее встали миллионы простых, скромных и мужественных сынов, не щадящих в борьбе с коричневым врагом ни крови, ни самой жизни".
* * *
А редакционная машина крутилась тем временем своим чередом. Начиная с 20 августа в газете каждый день появлялись обширные корреспонденции под такими, например, заголовками:. "Успешные бои частей командира Конева"; "Новые успехи частей командира Конева"; "Части командира Конева продолжают развивать успех"...
23 августа пришла корреспонденция Хирена и Милецкого - "Части командира Конева продолжают громить врага". Ее заверстали на самом видном месте. В два часа ночи готовые газетные полосы пошли в стереотипный цех под пресс. И как раз в этот момент прибегают ко мне из секретариата, докладывают, что спецкоры передают новое важное сообщение и просят поставить его в номер. Оно было озаглавлено "Славные коневцы разгромили вражескую дивизию". Что ж, действительно важное и радостное сообщение. Я сказал, чтобы задержали матрицирование полос. Новый репортаж из 19-й армии набрали жирным шрифтом и поставили рядом с первой корреспонденцией этих же авторов. Начальный абзац репортажа выглядел так:
"ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ, 24 августа, 2 часа. (По телеграфу от наш. спец. кор.) Части командира Конева продолжают наносить немецким войскам серьезное поражение. Уже сейчас разгромлена фашистская пехотная дивизия. Нашими частями захвачена артиллерия дивизии, уничтожено 130 танков, разгромлен штаб..."
Необычный факт: вся другая информация в газете датирована 23 августа, а эта - 24 августа, то есть днем выхода газеты, и даже обозначен час получения репортажа. Хотелось помимо всего прочего продемонстрировать оперативность наших спецкоров и к тому же объяснить, почему задержался выход газеты.
Все это, надо полагать, было понятно читателю. Если что и было неясным, так эти самые "командир Конев", "части командира Конева". Что это? Дивизия, корпус, армия, фронт? И кто такой этот самый таинственный командир Конев? Майор, полковник, генерал? Зашифровывали Конева и его армию, понятно, в целях сохранения военной тайны, хотя я не очень был уверен, что немецкая разведка не знала, кто именно воюет под Духовщиной. Но зачем помогать ей? Зачем давать возможность фашистским разведчикам явиться к своим генералам и, показывая сообщения "Красной звезды", сказать: вот, мол, какие у нас точные данные, их даже газета подтверждает. А за "Красной звездой" они усиленно охотились, и хотя не всегда удавалось ее достать, все равно знали, что печатается в каждом ее номере: обзор газеты передавался по радио. О ее содержании сообщали иностранные корреспонденты.
Кстати, сам Конев, конечно, знал, почему мы не обозначали его чин, армию, и все же спустя некоторое время, когда мы вновь встретились, он в шутливой форме мне напомнил, поздоровавшись: "Командир Конев!" Больше того, в середине 1944 года, когда я служил начальником политотдела 38-й армии, входившей в состав 1-го Украинского фронта, и вновь встретился с командующим фронтом Коневым, теперь уже маршалом, он, вспомнив, вероятно, мой приезд к нему в 19-ю армию и публикации "Красной звезды", не без подначки весело сказал:
С этими словами он поднялся первым, мы последовали за ним. Немцы усилили огонь, но мы не останавливались. Под нашим отчаянным натиском немцы снова разбежались. Мы уже торжествовали - мост был в нескольких метрах. Вдруг выскакивает откуда-то вражеский автоматчик и пускает навстречу нам длинную очередь. Саша пошатнулся, схватился рукой за живот и со стоном повалился на правый бок. Когда я подбежал к нему, глаза его закрылись:
- Конец, Борис.
Это были его последние слова...
Навеки остался наш добрый товарищ под Барышевкой. И нет даже могильного холмика над его останками. Последний свой долг мы отдали ему в некрологе, опубликованном в "Красной звезде". А некоторое время спустя в нашей же газете был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о посмертном награждении Александра Шуэра орденом Ленина.
Не вернулся в редакцию и Сергей Сапиго, капитан по званию, артиллерист по образованию, молодой военный журналист по профессии. Он отличился еще в финскую войну: заменил в критическую минуту погибшего командира батальона, взял на себя управление боем, выиграл его и был награжден орденом Красной Звезды. Уже тогда он работал в паре с Шуэром, которого считал не только своим наставником, но и другом.
При выходе из киевского окружения Сапиго был тяжело ранен. Попал в плен. Бежал из немецкого госпиталя. Долечивался в подпольной больнице, созданной нашими врачами в оккупированном гитлеровцами селе Большие Круполы. Не долечившись, пробрался в родную Полтаву. Стал там начальником штаба подпольной комсомольской организации "Непокоренная полтавчанка". Подпольщики героически сражались с оккупантами, но позже были выслежены и схвачены. В мае сорок третьего года вожаки "Непокоренной полтавчанки" Ляля Убийвовк, Сергей Сапиго - и еще несколько товарищей по подполью были расстреляны гестаповцами. О судьбе Сапиго и его подвиге мы узнали спустя двадцать лет...
* * *
Ныне у меня был "крупный" разговор с одним из наших спецкоров.
Вернулся с Южного фронта Николай Денисов. Прямо с дороги, не сбросив с себя запыленный реглан, зашел ко мне и "с места в карьер" попросил:
- Отпустите меня в строй. Мои товарищи воюют, а я все езжу по фронтам и никакой пользы не приношу...
"Вот тебе, - подумал я, - и "доездился"!"
Я хорошо знал его приверженность к журналистскому труду, и эта просьба была для меня совершенно неожиданной.
Выходец из флотской семьи, семнадцатилетним парнем Денисов в двадцать шестом году добровольно вступил в Красную Армию, вначале закончил артиллерийскую школу, служил взводным командиром, начальником разведки дивизиона, но вскоре его потянуло с "грешной" земли ввысь - он стал учиться в Оренбургском авиационном училище. Затем служил в Ленинградском военном округе, прошел путь от младшего летчика-наблюдателя до флаг-штурмана и командира отряда воздушных разведчиков. Позже военная судьба занесла его на Дальний Восток, где он работал начальником оперативного отдела в авиационных войсках.
В конце 30-х годов был старшим преподавателем кафедры тактики в Мелитопольском авиационном училище штурманов.
На этом его чисто военная деятельность закончилась, и началась журналистская.
К журналистике Денисов приобщился, как и многие из нас, через стенгазету. Писал поначалу на довольно прозаические темы еще в те годы, когда учился в артиллерийской школе: о курсантской учебе, дневальстве на конюшне, об орудийных стрельбах на полигоне. А потом его все более и более содержательные заметки и корреспонденции стали появляться в "Красной звезде". Редакция не раз отмечала активного военкора грамотами и подарками, в том числе даже оружием - пистолетом "Коровин", что считалось немалой наградой.
Начал Денисов пробовать свое перо и на литературной стезе - написал немудреный рассказ "Смерть, которой не было" - об авиаторе: пилот мог бы погибнуть, если бы все рассказанное происходило в боевой обстановке. Послал рукопись в журнал "Залп". Рассказ прочитал Леонид Соболев и отозвался теплым письмом. Писателю понравилась работа. Он признался автору: "Даже я "накололся" на Ваш сюжет. Считал, что это действительный случай". Соболев приблизил ленинградского автора к журналу; с делегацией "Залпа" Денисов побывал в Москве на I съезде ЛОКАФа (организация, объединявшая писателей и поэтов, выступавших на темы, связанные с Красной Армией, с флотом, с обороной страны).
В сороковом году Денисов получил предписание заместителя наркома обороны СССР Е. А. Щаденко прибыть в Москву в распоряжение "Красной звезды" для стажировки - решили поближе присмотреться к военкору, взять его в газету. Месяца через три Денисова спросили:
- Хотите остаться в "Красной звезде"?
- А подхожу ли я?
Да, ему хотелось работать в центральной военной газете, в "Красной звезде", но он все еще сомневался: потянет ли? Назначили Денисова, можно сказать, на рядовую должность - литературным сотрудником, или, как это тогда именовалось, инструктором отдела боевой подготовки. Конечно, по его более чем десятилетнему командному стажу это было весьма скромно, но, когда кто-то сказал ему об этом, он без рисовки, самым серьезным образом объяснил:
- Для меня самая большая должность - работа в газете...
И вот с этой "должности" он хотел "удрать". Мне было понятно желание Денисова, познавшего горечь наших поражений, охваченного ненавистью к немецко-фашистским захватчикам, лично уничтожать врага. В авиации, когда Денисов служил там, он ходил в "отличных штурманах" и "отличных огневиках". На свои силы и командирские способности мог вполне надеяться. Но все же я перевел разговор на другую тему.
Материал, который присылал Денисов с фронта, порой носил информационный характер и "погоды" в газете не делал. Как раз перед нашим разговором в редакции "зарубили" две его корреспонденции. Я сказал Денисову прямо и откровенно:
- Мы могли бы их напечатать. Но для вас это было бы хуже. Надо так писать, чтобы летчики искали ваши статьи в "Красной звезде", изучали их. Ведь вы можете хорошо писать...
На этом разговор наш и кончился. Прошло немного времени, и в газете стали появляться яркие и выразительные, написанные с большим тактическим кругозором корреспонденции и статьи Денисова. А чуть позже произошел эпизод, который окончательно убедил его, что ездит он по фронтам с пользой, воюет с фашистами тоже грозным для врага оружием - пером журналиста.
По неписаному правилу, каждый корреспондент, выезжая на фронт, захватывал с собой свежие номера "Красной звезды". В одну из своих поездок Денисов взял пачку газет, где как раз была напечатана его большая статья о новых тактических приемах немецких летчиков, прилетел в одну из дивизий, действовавших на Юго-Западном фронте. Газеты он передал в политотдел, и они были разосланы по полкам и эскадрильям. Утром, когда корреспондент направился к стоянкам самолетов, в лесочке он увидел группу летчиков и услышал, как командир авиаполка давал указания комэскам: "... а потом прочитаете всем летчикам статью Денисова в "Красной звезде" о воздушной тактике. Это пригодится..."
Не без гордости, вполне законной, рассказывал мне об этом Денисов. В ответ я лишь улыбнулся, даже не напомнив ему тот самый рапорт. Но он понял меня и без слов...
22 августа
Вот уже несколько дней в сводках Совинформбюро сообщается об упорных боях на кингисеппском и новгородском направлениях. Не надо быть стратегом, чтобы понять, какая угроза нависла над городом Ленина. В "Красной звезде" публикуется передовая "Отстоим наши города и села от нашествия гитлеровских войск". Она посвящена Ленинграду.
Теперь-то мне ясно, да и тогда было очевидно, что правильнее бы дать ей более точный заголовок - "Отстоять Ленинград!" Не дали. Не потому, что не догадались. Такой вариант предлагался. Но, откровенно говоря, сердце не мирилось с тем, что враг уже на подступах к городу Ленина.
В тексте же передовицы говорилось об этом прямо: "Ныне непосредственная опасность нависла над Ленинградом - колыбелью пролетарской революции".
А затем следовало:
"Не впервые к стенам этого прекрасного города рвутся враги. Когда в октябре 1919 года белые банды Юденича находились у ворот красного Питера, великий Ленин писал его доблестным защитникам: "Товарищи! Решается судьба Петрограда! Враг старается взять нас врасплох... Он силен быстротой, наглостью офицеров, техникой снабжения и вооружения. Помощь Питеру близка, мы двинули ее. Мы гораздо сильнее врага. Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца..."
С передовой соседствует репортаж о том, как ленинградцы поднимаются на защиту родного города. На первую полосу вынесена также заметка о митинге в танковой части, где прозвучали такие слова: "Все мы, если нужно, умрем под Ленинградом, но город не сдадим".
А на второй полосе - статья генерал-майора М. Процветкина "Воздушная оборона города". В ней сообщается, что в ленинградском небе за одну только декаду фашистская авиация потеряла свыше ста машин. Именно здесь - в воздушных боях над Ленинградом - отличились летчики Здоровцев, Харитонов и Жуков, первыми удостоенные звания Героя Советского Союза за боевые подвиги в Отечественной войне.
Среди сбитых над Ленинградом и взятых в плен немецких летчиков немало таких, которые бомбили города Франции, Англии, Польши. Один из них признался, что он бомбил там 17 месяцев подряд, а воздушный бой ему впервые навязали здесь, над Ленинградом, и сразу же "приземлили". Та же участь постигла и другого фашистского аса - командира полка. Не доверяя своим подчиненным, он решил лично попытать счастья и полетел на Ленинград. В первом же воздушном бою был сбит и захвачен в плен.
* * *
В Ленинграде у нас работал тогда опытный собкор Валентин Хействер. Всеволод Вишневский писал мне о нем: "Работает он здорово, часто выезжает в дивизии, полки, лазит под огонь..."
Все же мы решили послать на подмогу ему писателя. Выбор пал на Льва Славина.
С Львом Исаевичем Славиным я познакомился и подружился на Халхин-Голе, в "Героической красноармейской". Там он пользовался высоким авторитетом не только как писатель, а и как бывалый воин. Славин ведь был солдатом, а затем прапорщиком в первую мировую войну. Правда, на Халхин-Голе он выглядел не таким бравым, как в те времена. Годы сказывались. Да и служба была иной - не так уж требовалась в редакции безукоризненная строевая выправка. Выцветшая под беспощадным монгольским солнцем военная форма сидела на Славине далеко не щегольски. Но он был подвижен и вынослив в походной жизни, удивительно спокоен под огнем противника, темпераментен в работе. У этого мудрого человека таился неиссякаемый запас юмора.
В первые дни Отечественной войны, когда я начал собирать в "Красную звезду" моих добрых боевых товарищей-халхингольцев, кинулся, конечно, искать и Славина. А он, оказывается, уже работал в "Известиях". С этим я примириться не мог. 7 июля пригласил его к себе, спрашиваю:
- Как вы попали в "Известия"?
Лев Исаевич, видимо, уловил в моем вопросе оттенок упрека, стал оправдываться:
- Боялся опоздать на войну. А тут подвернулось предложение "Известий" стать их корреспондентом, я сразу же и согласился...
- Ладно, - прервал я Льва Исаевича, - вот прочитайте и распишитесь, и протянул ему, как говорили в старину, "казенную" бумагу. Это был приказ, датированный тем же днем - 7 июля. Он гласил: "Интендант 2-го ранга Славин Лев Исаевич призывается в кадры РККА и назначается корреспондентом газеты "Красная звезда". Заместитель наркома обороны армейский комиссар 1-го ранга Л. Мехлис".
Не знаю, обиделся ли Лев Исаевич за то, что я не переговорил с ним предварительно об его перемещении? Я почему-то был убежден, что все, кто работал в "Героической красноармейской", не откажутся работать со мной в "Красной звезде". В молодости многим свойственна чрезмерная самонадеянность. Как видно, и у меня был некоторый избыток ее. Однако Славина это не шокировало. Позже он сам писал: "Я согласился работать в "Известиях" не без сожаления. Я предпочел бы "Красную звезду": там вся наша халхингольская компания. Но "Известия" опередили. Как же я был обрадован, когда наш фронтовой халхингольский, а ныне редактор "Красной звезды" добился в ПУРе моего перевода в "Звездочку", как мы интимно-ласково называли "Красную звезду".
Уже 10 июля у нас был напечатан очерк Славина "Лейтенант Сотников" - о подвиге командира артиллерийской батареи. Материал был добыт в военном госпитале, что для опытного в прошлом газетчика не являлось делом трудным. Затем последовал новый его очерк о связисте. Это далось Славину еще легче тема знакомая. На Халхин-Голе он часто писал о связистах.
Однако надо было поспешать в Ленинград. Уехал туда Славин не один. За день до отъезда он сказал мне:
- Узнал о моей командировке Светлов и стал умолять: "Похлопочи перед редактором, чтобы и меня с тобой послали". Вот я и прошу за него.
Я внял этой просьбе, о чем жалеть потом не пришлось. И в Ленинграде, и на других фронтах Отечественной войны Михаил Светлов проявил себя с самой лучшей стороны.
Машина, на которой наши спецкоры выехали из Москвы, свободно прошла в Ленинград, пожалуй, одной из последних. Лев Исаевич рассказывал мне потом, с привычным юмором:
- Мы гнали вовсю. Сняли даже глушитель, чтобы увеличить скорость. Затем полетела одна из банок аккумулятора. Если машина не заводилась, приподнимали ее задок и принимались вертеть задние колеса... Невдалеке от Ленинграда проскочили через минное поле. Когда нам сказали об этом, мы только пожали плечами: переживать не было времени.
Поселились Славин и Светлов в полупустой гостинице "Астория". Выбрали себе не "люкс", хотя можно было занять любые апартаменты, а полутемную, тесную комнатушку. Она имела одно очень важное преимущество: ее прикрывала (если не от вражеских бомб и снарядов, то от их осколков) глухая кирпичная стена соседнего дома.
Впрочем, наши спецкоры не засиживались в "Астории". Они ежедневно бывали в войсках, на передовых позициях. Путь туда был уже совсем недалеким.
- К боевым участкам подвозил трамвай, - рассказывал Лев Исаевич. - За пятнадцать копеек... У ворот Кировского завода кондуктор объявлял: "Конечный пункт, дальше фронт". Немецкие позиции были всего в шести километрах от завода. "Оскорбительно близко", - как отметил однажды Александр Штейн...
Бесконечные тревоги, бомбежки и артобстрелы в самом городе бывалый солдат Славин переносил, конечно, легче, чем Светлов, но и поэт проявлял должную выдержку и бодрость духа. Как всегда, острословил. Узнав, что на квартире у одного знакомого журналиста, жившего на Московском шоссе, расположился ротный патронный пункт, Михаил Светлов спросил его:
- Старик, когда приглашаешь нас к себе на патроны?
В штабе фронта нашим спецкорам показали перехват гитлеровского радио: "Немецкие войска проникли в Ленинград". Светлов добавил от себя:
- Передачу ведет барон Мюнхгаузен.
Однажды, как свидетельствует Славин, его друг вернулся с передовых позиций преисполненный какой-то необыкновенной бодрости.
- Знаешь, что я видел на Пулковской высоте? - воскликнул он. - Орудие с "Авроры". Да, да, то самое, которое грохнуло по Зимнему дворцу в семнадцатом году. Так вот, оно сейчас стоит на огневой позиции и грохает по немцам. Здорово, а? Нет, ты только вдумайся! Сама Октябрьская революция бьет по фашистам!
* * *
Напечатали очерк Янки Купалы "Народная война" с таким примечательным авторским вступлением:
"Белоруссию во все века звали многострадальной землей. Стоя на рубеже между славянскими народами и германскими, тевтонскими ордами, она не раз грудью своей отражала нападение псов-рыцарей, напудренных фридриховских солдат и полков кайзеровской Германии. Всегда мы шли с русским народом, всегда побеждали вместе".
В очерке воспроизведена старая белорусская легенда, утверждающая силу коллективной солидарности и дружбы:
"Наступило однажды время, когда высохли реки и родники и не стало в мире воды. Все люди, звери и птицы собрались тогда вместе и стали копать озера. Только птица чибис не приняла участия в общей работе и была наказана великой карой: всегда летать над водой и вечно просить "пить"... Народная сказка, сложенная белорусами, как бы учит людей: быть вместе, работать и сражаться вместе. Слава дружбе, горе - измене!
...Наше горе, наши слезы,
Жалобы глухие
Встанут силой, встанут грозной
За права людские.
Верьте песне - выйдут зори!
Время наступает:
На волнах людского горя
Правда выплывает".
Много в номере и других писательских материалов. Очерк Василия Ильенкова о воентехнике Бузоверове, собравшем под бомбежкой из двух аварийных самолетов одну вполне боеспособную машину, притом выполнил эту работу втрое быстрее, чем положено по самым сжатым нормам. Борис Галин написал о санитарном поезде, обслуживающем западное направление. Писатель провел там день и ночь и нарисовал впечатляющую картину борьбы за спасение человеческих жизней в этом госпитале на колесах.
28 августа
Этот день мне запомнился... Но предварительно необходимо рассказать о событиях, предшествовавших ему.
Недели за две до того мне стало известно, что войска Западного и Резервного фронтов пытаются перехватить у противника инициативу на главном стратегическом направлении - московском. С этой целью шесть наших армий перешли в наступление против духовщинской и ельнинской группировок немецко-фашистских войск. Наибольший успех обозначился в полосе 19-й армии генерал-лейтенанта И. С. Конева. Я решил выехать в эту армию вместе с Зигмундом Хиреном.
Тронулись мы в путь рано утром, еще до рассвета. На карте-километровке мне прочертили в Генштабе маршрут до командного пункта Конева. И наша самая быстроходная тогда машина "ЗИС-101" уверенно мчала нас по не очень оживленным в этот предрассветный час дорогам Подмосковья, а затем и Смоленщины в сторону Духовщины.
Командарма мы застали на его КП. Но он уже был одет в свое любимое кожаное пальто (с которым не расставался, кажется, всю войну) приготовился к отъезду на наблюдательный пункт. Пригласил и нас туда.
У деревушки Лескове мы поднялись на высотку с топографической отметкой "208,0" - и перед нами открылась грозная панорама сражения. Наши войска упорно шаг за шагом продвигались вперед, буквально "прогрызая" оборону врага. Командарм сокрушался:
- Сил не хватает. Люди геройские, но мало танков и совсем скупо с авиацией. Нам бы сейчас пять-шесть ударов с воздуха по скоплению немецких танков, по их артпозициям...
Если бы кто-нибудь сказал тогда Ивану Степановичу, что настанет время, когда его 1-й Украинский и соседний с ним 1-й Белорусский фронты получат для совместных наступательных действий в Висло-Одерской операции свыше тридцати тысяч ствольной артиллерии, две тысячи "катюш", более шести тысяч танков и около пяти тысяч самолетов, он, пожалуй, и не поверил бы. Конев не сомневался, конечно, что будем мы в тех краях и до Берлина дойдем. Но по сравнению с теми скудными средствами боевого обеспечения тоже двух фронтов - Западного и Резервного, осуществлявших совместную наступательную операцию летом сорок первого года, это показалось бы сказкой...
С армейского НП мы перебрались в 229-ю стрелковую дивизию. Впервые я увидал здесь вещественные признаки поражения гитлеровцев: не убранные еще трупы вражеских солдат и офицеров, пленных, разбросанные где попало и как попало немецкие винтовки, автоматы, пулеметы, накренившийся набок броневик, два подбитых танка. С бруствера окопа командир дивизии М. И. Козлов пожилой с седыми висками генерал - показал на местности, что его полками сделано и что еще предстоит сделать. Конев тут же дал ему точные дополнительные указания. Обещал "подбросить силенок", но предупредил, что на многое рассчитывать не следует.
Впервые я видел освобожденные деревни и села, услышал рассказы местных жителей о зверствах немецких оккупантов. Впервые на поле боя наблюдал наших бойцов, доблестно сражавшихся с немецко-фашистскими захватчиками. Радостно было сознавать, что мы не отступаем, а наступаем...
Я оставил в 19-й армии Хирена, вызвал туда еще и Милецкого, а сам вернулся в Москву. Газета не позволяла отлучаться надолго.
К следующему утру я уже был в редакции и перво-наперво пригласил Шолохова. Я рассказал ему о своей поездке в армию Конева, обо всем, что увидел и услышал, и предложил поехать туда. Шолохов оживился, потом сдвинул брови, тяжело вздохнул:
- Горько читать сводки...
Разумеется, ему тоже хотелось увидеть не отступающие, а наступающие наши войска. Выехать он готов был немедленно. Договорились обо всем. Посоветовал побывать в 229-й дивизии у генерала Козлова, там он увидит много интересного.
Сборы были недолги. Михаил Шолохов вместе с секретарем редакции Александром Карповым уехал в 19-ю армию, по-моему, сутки спустя после моего возвращения оттуда. К нему присоединились Александр Фадеев и Евгений Петров.
Пробыл Шолохов там несколько дней. Конев был рад ему, даже гордился, что известный всему миру писатель приехал именно в его войска.
На ночлег Шолохова и его спутников устроили в палатке, устланной еловыми ветками. Вокруг стояли такие же палатки и тихо шептался замшелый лес. А совсем недалеко - за речкой - гремела артиллерийская канонада.
Михаил Александрович побывал во многих частях, в том числе и в 229-й дивизии. Беседовал с.генералом Козловым, с молодым сероглазым лейтенантом Наумовым из противотанковой батареи, с разведчиком сержантом Беловым. Этот сутуловатый, длиннорукий сержант шестнадцать раз ходил в тыл врага за "языками". Шолохов был искренне взволнован встречей с таким боевым трудягой. Но и Белов был взволнован не менее. Разглядывая Шолохова своими карими внимательными глазами, сказал:
- Первый раз вижу живого писателя. Читал ваши книги, видел портреты и ваши, и разных других писателей, а вот живого писателя вижу впервые...
Шолохов присутствовал на допросе обер-ефрейтора Гольдкампа. Тот предстал перед писателем в жалком виде: мундир замусолен, сапоги сбиты, лицо грязное - трое суток не умывался. После допроса писатель долго разговаривал с ним в неофициальном порядке и узнал много интересного. Потом Шолохов расскажет на страницах "Красной звезды", как под ударами советских войск, особенно нашей артиллерии, слетает спесь с завоевателей.
Уезжая из 19-й армии, Михаил Александрович записал: "Мы покидаем этот лес с одной твердой верой: какие бы тяжелые испытания ни пришлось перенести нашей Родине, она непобедима. Непобедима потому, что на защиту ее встали миллионы простых, скромных и мужественных сынов, не щадящих в борьбе с коричневым врагом ни крови, ни самой жизни".
* * *
А редакционная машина крутилась тем временем своим чередом. Начиная с 20 августа в газете каждый день появлялись обширные корреспонденции под такими, например, заголовками:. "Успешные бои частей командира Конева"; "Новые успехи частей командира Конева"; "Части командира Конева продолжают развивать успех"...
23 августа пришла корреспонденция Хирена и Милецкого - "Части командира Конева продолжают громить врага". Ее заверстали на самом видном месте. В два часа ночи готовые газетные полосы пошли в стереотипный цех под пресс. И как раз в этот момент прибегают ко мне из секретариата, докладывают, что спецкоры передают новое важное сообщение и просят поставить его в номер. Оно было озаглавлено "Славные коневцы разгромили вражескую дивизию". Что ж, действительно важное и радостное сообщение. Я сказал, чтобы задержали матрицирование полос. Новый репортаж из 19-й армии набрали жирным шрифтом и поставили рядом с первой корреспонденцией этих же авторов. Начальный абзац репортажа выглядел так:
"ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ, 24 августа, 2 часа. (По телеграфу от наш. спец. кор.) Части командира Конева продолжают наносить немецким войскам серьезное поражение. Уже сейчас разгромлена фашистская пехотная дивизия. Нашими частями захвачена артиллерия дивизии, уничтожено 130 танков, разгромлен штаб..."
Необычный факт: вся другая информация в газете датирована 23 августа, а эта - 24 августа, то есть днем выхода газеты, и даже обозначен час получения репортажа. Хотелось помимо всего прочего продемонстрировать оперативность наших спецкоров и к тому же объяснить, почему задержался выход газеты.
Все это, надо полагать, было понятно читателю. Если что и было неясным, так эти самые "командир Конев", "части командира Конева". Что это? Дивизия, корпус, армия, фронт? И кто такой этот самый таинственный командир Конев? Майор, полковник, генерал? Зашифровывали Конева и его армию, понятно, в целях сохранения военной тайны, хотя я не очень был уверен, что немецкая разведка не знала, кто именно воюет под Духовщиной. Но зачем помогать ей? Зачем давать возможность фашистским разведчикам явиться к своим генералам и, показывая сообщения "Красной звезды", сказать: вот, мол, какие у нас точные данные, их даже газета подтверждает. А за "Красной звездой" они усиленно охотились, и хотя не всегда удавалось ее достать, все равно знали, что печатается в каждом ее номере: обзор газеты передавался по радио. О ее содержании сообщали иностранные корреспонденты.
Кстати, сам Конев, конечно, знал, почему мы не обозначали его чин, армию, и все же спустя некоторое время, когда мы вновь встретились, он в шутливой форме мне напомнил, поздоровавшись: "Командир Конев!" Больше того, в середине 1944 года, когда я служил начальником политотдела 38-й армии, входившей в состав 1-го Украинского фронта, и вновь встретился с командующим фронтом Коневым, теперь уже маршалом, он, вспомнив, вероятно, мой приезд к нему в 19-ю армию и публикации "Красной звезды", не без подначки весело сказал: