Страница:
Это из той же статьи.
Я уже говорил, что нас никогда не покидала вера в несокрушимость Москвы. Но вот что удивительно: в самые критические дни Московской битвы эта вера крепла с каждым днем все больше и больше.
В ноябре я тоже часто встречался с Г. К. Жуковым, командующими армиями Западного фронта, бывал в войсках. Ежедневно беседовал то с одним, то с другим из наших спецкоров, которые хорошо знали настроения и думы фронтовиков. Ни одна из этих встреч не обходилась без откровенного обмена мнениями о ходе Московской битвы. А вот об ее исходе если иногда и возникал разговор, то все мои собеседники твердо высказывали убеждение: Москва была, и всегда будет нашей, гитлеровцы обязательно получат поворот от московских ворот, да такой, что костей своих не соберут!
В октябре, когда враг находился гораздо дальше от Москвы, сомнения кое у кого, возможно, и могли быть. Тогда, помнится, кто-то из моих знакомых сказал однажды:
- Ты вот бываешь у Жукова. Спросил бы его: удержим ли мы Москву?
Я, однако, никогда не спрашивал об этом Георгия Константиновича. Незачем было спрашивать. Сам видел и чувствовал, с какой уверенностью и мужественным спокойствием он ведет дело, и задавать ему тот вопрос, считал я, было бы просто нелепостью и даже кощунством.
Много лет спустя, вспоминая обстановку под Москвой осенью 1941 года, Георгий Константинович писал:
"Да, то были тяжелые времена... Греха таить не буду, были моменты, когда замирало сердце в ожидании развязки ожесточенных битв, но я не помню, чтобы возникали моменты неверия в стойкости наших войск".
Атмосфера уверенности, царившая на Западном фронте, где работники "Красной звезды", как говорится, дневали и ночевали, сам воздух тех дней укрепляли стойкость духа в редакционном коллективе. Наши статьи и наши призывы к читателям шли от самого чистого сердца...
* * *
В прошлом номере "Красной звезды" опубликовано решение Ставки главнокомандования о переименовании в гвардейские восьми стрелковых и одной мотострелковой дивизий. Наконец-то!
Советская гвардия родилась два месяца назад - 18 сентября сорок первого года. В тот день, будучи в Ставке, я сам читал приказ наркома обороны за No 308 о переименовании 100-й стрелковой дивизии в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 127-й - во 2-ю гвардейскую, 153-й - в 3-ю гвардейскую и 161-й - в 4-ю гвардейскую. Вернувшись в редакцию, сразу же усадил Вистинецкого писать передовую о советской гвардии. Мы не сомневались, что к вечеру получим из ТАССа соответствующее сообщение. Пришел и прошел вечер, наступила ночь, а сообщения все нет. Позвонил директору ТАСС Я. С. Хавинсону:
- Яков Семенович! Ты получил приказ о гвардии?
- Какая гвардия?! Какой приказ?!
Пришлось сыграть в молчанку. Не имел я полномочий рассказывать ему о том, что увидел в Ставке...
Не поступило ожидавшееся нами сообщение и на второй день. Я связался с генштабистами, но они ничего не смогли мне объяснить. На третий день позвонил Б. М. Шапошникову.
- Обождите, голубчик, - ответил он. - Позвоните мне попозже, вечером...
Позвонил вечером - и услышал такой ответ:
- Решено пока ничего не публиковать о гвардии. Не время... Приказ наркома No 308 не был объявлен даже в дивизиях, ставших гвардейскими. Скажем, командир 1-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор И. Н. Руссиянов узнал о существовании такого приказа лишь в октябре и то, как говорится, окольным путем. В его распоряжение прибыл тогда дивизион "катюш". Представляясь Руссиянову, командир этого дивизиона стал поздравлять его.
- С чем вы меня поздравляете? - удивился Руссиянов.
- А разве вы не знаете, что вашей дивизии присвоено гвардейское звание?
- Нет, не знаю...
Правда, для Руссиянова это не было неожиданностью. 15 сентября его вызывал начальник Генштаба по каким-то оперативным делам. Во время беседы командир дивизии услышал телефонный разговор Шапошникова со Сталиным как раз о преобразовании некоторых дивизий в гвардейские. И Борис Михайлович сказал ему, что, возможно, 100-я дивизия станет гвардейской. Но поскольку это было лишь "возможно", маршал попросил ни с кем и никаких разговоров на сей счет не вести.
21 сентября последовал новый приказ наркома - о переименовании 1-й Московской мотострелковой дивизии в гвардейскую. 26 сентября Сталин подписал еще один приказ - о преобразовании в гвардейские 107, 120 и 64-й стрелковых дивизий. И это мне стало известно, а официального сообщения все нет и нет.
18 ноября стала гвардейской 316-я стрелковая дивизия генерал-майора И. В. Панфилова. Лишь после этого было дано в печать объединенное сообщение сразу о девяти гвардейских соединениях. В один день с ним мы напечатали передовую "Советская гвардия". Это было нетрудно - она, уже сверстанная и вычитанная, дожидалась своего часа два месяца. Редакционные острословы говорили о ней: "Выдержана, как марочное вино".
А 19 ноября мы посвятили советской гвардии целую полосу. С двумя материалами на этой полосе выступил Петр Павленко. Его перу принадлежали очерк о 5-й гвардейской дивизии и подвальная статья "Гвардия".
С очерком Петр Андреевич справился легко. Он бывал в 5-й гвардейской дивизии, когда она называлась еще 107-й стрелковой, знал ее боевые заслуги, лучших ее людей.
А вот над статьей о гвардии пришлось попотеть. Тема гвардии советскими военными историками до войны не разрабатывалась. Тут автору надо было идти по целине, от древней Спарты и гвардии Александра Македонского, а затем тянуть нить к древнерусской гвардии Александра Невского, гвардии Петра 1, Суворова, Наполеона...
Своеобразно начал он статью.
"Говорят, - писал Павленко, - что римский полководец Сципион в бесплодных поначалу попытках разгромить карфагенянина Аннибала создал специальные отряды из наиболее опытных воинов и поручил им самые ответственные участки в бессмертной битве под Каннами, что отсюда надо вести историю гвардии. Едва ли это так. Гвардия существует с тех пор, как человечество ведет войны..."
Прослеживается в статье и генеалогия советской гвардии; установлена прямая связь с первыми гвардейскими отрядами Октября.
И статью и очерк я вычитывал в присутствии Петра Андреевича. Вместе что-то уточняли, что-то добавляли, от чего-то отказывались. Наконец все как будто утрясли, и я молча зачеркнул фамилию автора под очерком, а вместо нее написал: "А. Невский". Павленко весело рассмеялся. Это было для него не в новинку. Аналогичная история произошла у нас однажды в "Героическом походе". Там тоже в одном номере встретились два его материала. Тоже мы вычитывали их вдвоем, тоже все утрясли. Но как быть с подписью? Не в наших традициях публиковать в одном и том же номере газеты два материала за одной и той же подписью. Мне вспомнился случай из собственной практики, когда я работал корреспондентом "Правды" на Украине. В один прекрасный день позвонил мне заместитель главного редактора Лев Ровинский и стал выпытывать:
- Дети у тебя есть?.. Сын?.. Как его зовут?
- Вадим, - ответил я. - А в чем дело?
- В завтрашнем номере "Правды" мы печатаем два твоих материала. Один из них подпишем "Вадимов". Не возражаешь?
Так у меня появился литературный псевдоним.
Эту историю я рассказал Павленко и тоже спросил, как зовут его сына. Он задумался на минутку, потом взял ручку и сам поставил под одной из своих статей: "А. Невский". Я невольно задержал взгляд на этой подписи.
- Что, не подходит? - спросил Павленко.
- Напротив. Тоже по праву отцовства...
Дело в том, что у Петра Андреевича есть киноповесть "Александр Невский", по которой Эйзенштейн поставил фильм. Так появился у писателя псевдоним. Он не раз подписывал потом свои статьи в "Героическом походе" этим псевдонимом. А ныне "А. Невский" перекочевал в "Красную звезду".
21 ноября
В одной из разгромленных фашистских частей захвачен приказ Гитлера: "Учитывая важность назревших событий, особенно зиму, плохое материальное обеспечение армии, приказываю в ближайшее время любой ценой разделаться со столицей Москвой". Ни более ни менее! А вывод для наших войск из этого приказа фюрера один: усилить сопротивление врагу, упорно отстаивать каждую пядь подмосковной земли.
Так мы и написали.
Напечатан репортаж Трояновского о боях юго-восточнее Тулы. Враг продолжает продвигаться. Но есть в том же репортаже обнадеживающие известия: на южной окраине Тулы и северо-западнее ее противник остановлен.
Тревожное сообщение с Южного фронта. В сводках Информбюро сказано совсем кратко: идут ожесточенные бои на Ростовском участке фронта. Корреспонденты "Красной звезды" уточняют:
"Сейчас бои идут непосредственно за город... Несмотря на упорное сопротивление защитников Ростова, фашисты проникли в город... Идут уличные бои..."
В какой-то мере объяснена и причина Наших неудач: неприятель бросил в бой значительное количество подвижных средств и особенно танков. Только на днях группа Клейста пополнилась новым корпусом.
"Потеряв надежду взять Ростов с запада и пробиться к нему через Новошахтинск и Новочеркасск, фашисты изменили направление главного удара. Сейчас они выбрали более удобное по условиям местности направление. Используя эти условия, противник пустил в ход крупную танковую группу в сопровождении мотопехоты. Все это, вместе взятое, - объясняет далее спецкор, - и дало врагу возможность прорвать нашу оборону. Отсутствие естественных рубежей затрудняло нашим частям сопротивление подвижным немецким войскам".
Оставалось только сообщить, что сегодня врагу удалось захватить Ростов-на-Дону. Но этого не сделали ни Совинформбюро, ни наша газета. И только 29 ноября, когда было опубликовано сообщение об освобождении города все стало на свое место. Я хорошо помню, почему так вышло.
21 ноября наши спецкоры прислали репортаж об оставлении войсками Южного фронта Ростова-на-Дону. Пошли мы с этим материалом в Ставку. А там сказали, что печатать не надо. И вполне резонно. Как раз в эти дни 9-я и 56-я армии Харитонова и Ремизова перешли в контрнаступление и, громя группу генерала Клейста, быстро приближались к Ростову. Город вот-вот будет освобожден. К этим боям и повернуто было наше внимание. Уже 26 ноября в газете была напечатана большая корреспонденция "Контрнаступление войск Красной Армии на Юге", в которой самым подробным образом рассказывалось о ходе этой операции.
Прошло еще несколько дней - и в газетах было опубликовано поздравление Сталина командующим фронтами и армиями, "водрузившими над Ростовом наше славное красное знамя".
Так что умолчание об оставлении нашими войсками Ростова, когда еще не угасли бои за город, было, пожалуй, вполне оправдано, и не столько со стратегически-оперативных позиций, сколько, так сказать, с моральных, психологических. Так я думал тогда, так думаю и ныне...
* * *
В газете сообщение о гибели командира 8-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора И. В. Панфилова. До сих пор о военачальниках, павших в бою, мы, как правило, сообщений не печатали - слишком велики были потери, слишком много пропавших без вести! Хотя, откровенно говоря, можно было сделать гораздо больше, чем делалось, чтобы отдать последний долг воинам, сложившим свои головы на поле брани. Сколько в дни отступления, а порой и во время наступления оставляли мы безымянных могил! Уже после войны священным стал девиз "Никто не забыт, ничто не забыто!".
Но гибель Панфилова, как потом и гибель Ватутина, Черняховского, нельзя было обойти молчанием. Всем были известны его заслуги в обороне Москвы. Это был обаятельнейший человек, одинаково любимый и уважаемый как подчиненными, так и старшими начальниками.
Военный совет фронта прислал некролог. Подписан он был Жуковым, Рокоссовским, Соколовским и другими соратниками комдива. Георгий Константинович позвонил мне - хотел убедиться, поспел ли некролог в очередной номер газеты. Опубликовали мы его незамедлительно, с большим портретом Панфилова. Кроме того, дали обширный отчет о похоронах. В отчете воспроизведены слова Панфилова к своим бойцам в свой предсмертный час: "Умрем, но танков не пропустим!.." Есть в отчете пронзающие душу строки:
"Звучит траурная музыка. В первом почетном карауле - три генерала, а рядом с ними совсем юная девушка. На ней простая солдатская шинель и сапоги. Это Валя, дочь генерал-майора Панфилова. Она собирала отца на войну и вместе с его дивизией отправилась на фронт. Санитарка, она из уст раненых часто слышала у себя на перевязочном пункте о славных делах отца. Но вот внесли красноармейца, раненного в плечо, и он с волнением в голосе сказал Вале:
- Сестричка, ты знаешь о нашем горе? Слышала, наш генерал погиб...
Сердце девушки сжалось от боли, но она нашла в себе силы продолжать перевязку.
И вот теперь дочь генерала стоит у гроба отца. На поясном ремне у нее - маленький пистолет. Это боевое оружие отца, память об отце".
Дали мы в газете и снимок почетного караула у гроба Панфилова с Валей на переднем плане.
А через два дня "Красная звезда" сообщит, что Государственный Комитет Обороны СССР удовлетворил просьбу военных советов Западного фронта и 16-й армии о присвоении 8-й гвардейской стрелковой дивизии имени И. В. Панфилова. Кажется, на протяжении всей Отечественной войны это был единственный случай, когда соединению присваивалось имя его командира, павшего в бою.
* * *
Примечательны фотоснимки Капустянского, напечатанные на первой полосе. Под ними подписи: "Английские танки прибывают в N-ю часть. На снимке: 1. Колонна танков на марше. 2. Капитан тов. Мороз отправляет танки в бой". Это не только информация, но и выражение нашей признательности союзникам.
Однако лично у меня с этими "матильдами" связаны два не очень приятных воспоминания. Одно из них можно даже назвать очень неприятным.
Напечатали мы как-то снимок с поля боя с таким пояснительным текстом: "Фашистский танк, подбитый бойцами N-й части". А на другой день мне вдруг звонят и говорят: "Какой же это фашистский танк? Это "матильда"!" За досадную нашу ошибку ухватилось ведомство господина Геббельса - подняло вой о том, что, мол, Советам не удается одолеть немецкие танки, поэтому они выдают за свои трофеи подбитые немцами "матильды". Промелькнуло что-то в этом же роде и в прессе нейтральных стран. Обиделись и англичане.
В конечном счете я получил "готовый" приказ об увольнении фотокорреспондента и откомандировании его в войска. Жаль было терять хорошего работника, но, увы, нам пришлось расстаться с ним. Он достойно прошел всю войну, жив-здоров и ныне состоит членом редколлегии одного из популярнейших советских журналов.
Зато другой мой конфуз с английскими танками начисто лишен драматизма. Он имеет скорее юмористическую окраску.
Однажды Илья Эренбург привел в редакцию английского журналиста, который буквально замучил меня вопросами о "матильдах" и "Валентайнах":
- Как они воюют? Как отзываются о них ваши танкисты? Что вообще говорят о них в войсках?..
К сожалению, я был застигнут врасплох и ни на один из его вопросов не смог дать вразумительного ответа. Ах, как я досадовал потом, что моя встреча с английским журналистом произошла слишком рано. Летом 1942 года я побывал у Ивана Ивановича Федюнинского, который командовал в то время 5-й армией, оборонявшей подступы к столице по автомагистрали Минск - Москва. Перед моим появлением он только что проводил гостивших у него английского и американского военных атташе. По свежей памяти он воспроизвел мне свой ответ на их вопросы относительно "матильд" и "Валентайнов":
- Машины, в общем-то, хорошие. Где-нибудь в Африке, в степях и полустепных районах да еще, скажем, в колониальной войне, когда не надо прорывать прочную оборону, они незаменимы. Для этого, вероятно, и предназначались. А у нас же местность преимущественно лесисто-болотистая, пересеченная. Для нее гусеницы этих машин узковаты. И "матильдам" и "Валентайнам" туго приходится в лесу, на крутых поворотах, подъемах и спусках - гусеницы часто сваливаются. И потом, на мой взгляд, ваши машины излишне комфортабельны - в них много гуттаперчи, которая легко воспламеняется. Впрочем, этот недостаток мы устранили.
- Каким образом? - поинтересовались атташе.
- Очень просто, - объяснил Иван Иванович, - сняли гуттаперчу и отдали девушкам на гребешки...
После такой обстоятельной информации я бы, конечно, не сконфузился перед моим коллегой из Англии.
25 ноября
В эти дни все мы жили прежде всего битвой за Москву. Но тревожило положение и на других фронтах, особенно - Северо-Западном и Южном. 8 ноября враг захватил Тихвин.
Захват немцами Тихвина на первый взгляд казался не самой трагической потерей. К сожалению, нам приходилось в то время оставлять города и побольше Тихвина. Но этот относительно небольшой старинный городок приобрел тогда важное стратегическое значение. Наступая на Тихвин и Волхов, противник рассчитывал окружить Ленинград вторым блокадным кольцом, перерезать последнюю железную дорогу, по которой шли к Ладожскому озеру грузы для ленинградцев. Были у немецкого командования и другие далеко идущие планы: завладеть Тихвином и, соединившись с финнами у Свири, отрезать от центральной России Северный фронт и Мурманск.
Сразу же после захвата Тихвина Гитлер, выступая по радио, заявил: "Теперь Ленинград сам поднимет руки. Никто не освободится, никто не сумеет прорваться через созданные линии. Ленинграду придется умереть голодной смертью". Два дня подряд берлинское радиовещание каждые полчаса передавало сообщение о взятии Тихвина. Перед каждой передачей исполнялись бравурные марши.
Советское Верховное командование незамедлительно приняло контрмеры. Ставка потребовала от генерала армии К. А. Мерецкова только-только назначенного командующим 4-й армией, действовавшей в районе Тихвина, во что бы то ни стало отбросить немцев от города.
Наступление 4-й армии началось 19 ноября. На второй день - 20 ноября в "Красной звезде" появился интересный репортаж Михаила Цунца - "Большое сражение в районе Тихвина". Затем последовало его же сообщение с обнадеживающим заголовком: "Успешное преследование фашистских частей". А третья корреспонденция Цунца, напечатанная 25 ноября, свидетельствует уже о боях наших войск в самом городе. Она называется "Уличные бои в Тихвине".
Отмечу, однако, что материал о боях за Тихвин подавался в газете скупо. Генштабисты просили нас не "раздувать" эту операцию: противник не должен знать ни ее целей, ни масштабов. В сводках Совинформбюро о тихвинском наступлении даже не упоминалось. Пришлось беспощадно сокращать репортаж Цунца.
Под Тихвином прекрасно воевала 65-я стрелковая дивизия, прибывшая туда из Забайкалья. Командовал ею полковник П. К. Кошевой. О ее боевых делах Цунц прислал большой очерк, но напечатать его мы смогли лишь по завершении Тихвинской операции, да и то со значительными сокращениями. Выпал, в частности, живописный рассказ о том, как Мерецков "приучал" к войне командный состав дивизии, еще не побывавший под огнем, в том числе и полковника П. К - Кошевого, впоследствии маршала Советского Союза. Думается не лишним будет воспроизвести его по авторскому оригиналу:
"...Мерецков ознакомил командира дивизии с обстановкой. Показал все на карте. Северная железная дорога. Линия фронта. Тихвин. Подступы к Ладожскому озеру. Река Волхов - вот куда надо отбросить врага, чтобы Ленинград вздохнул свободнее. Ясно?
Казалось, беседа окончена. Кошевой уже хотел проститься. Но Кирилл Афанасьевич встал, подошел вплотную к собеседнику:
- А ты был, товарищ полковник, на войне?
- На гражданской был.
- А на этой?
- Нет, товарищ командующий.
- Надо еще до первого боя побывать тебе под огнем... Вот что, Петр Кириллович. Покрась свою машину в белый цвет и езжай на передний край. Он тут совсем рядом, около Астрачи.
- Что же мне там делать, товарищ командующий?
- А ничего. Понюхай пороху. Заберись в ямку и посиди. Там бомбят все время. Смотри, как летят бомбы. Та, что брошена над тобой, - не твоя, не обращай внимания, и пуля, что просвистит, - тоже не твоя, не кланяйся ей. Та, что попадет, не свистит. Испытай и артиллерийский обстрел, и минометный... Понимаешь, времени у нас совсем нет, а тебе я даю на акклиматизацию целый день - это немало. Но командир, который побывал под огнем, пусть хоть чуть-чуть, это тоже много значит... Пусть в полках знают, что командир дивизии не трус, что он первым в дивизии обстрелян... И еще учти: нужна не только смелость, но и осторожность.
Прощаясь, Мерецков сказал:
- Как стемнеет, выбирайся с передовой и - ко мне. Расскажешь, как и что.
Едва забрезжил рассвет, Кошевой был уже на передовой. Первое, что его поразило, - близость противника, до его позиций было не больше трехсот метров. "Юнкерсы" с воем обрушивали бомбы на наши передовые позиции, потом появилась группа "хейнкелей", они заставили поглубже забраться в щель. Минометный огонь враг вел почти непрерывно. Свистели осколки артиллерийских снарядов. Автоматные очереди большого впечатления не произвели: огонь бесприцельный. Ползал Кошевой по траншеям, перескакивал из воронки в воронку. Беседовал с солдатами... С наступлением темноты, совершенно оглушенный, выбрался из траншеи, поехали в деревню, к командарму.
- Ну, как? - спросил Мерецков.
Посмотрел пристально. Заметил, что солдатский полушубок, в котором был Кошевой, задело осколком.
- Значит, бегал, прятался?
- По обстановке.
- Страшно?
- До предела, товарищ командующий, - сознался Кошевой.
Мерецкову понравился новый командир дивизии: в нем чувствовалась и воля и прямота. Оба эти качества Кирилл Афанасьевич ценил высоко.
- Завтра, - сказал он Кошевому, - отправь на передний край своих командиров полков. Пусть испытают то же, что и ты, увидят все своими глазами. Только предупреди, чтобы не собирались в кучу...
На третий день на передовой побывали командиры батальонов. А еще через день вся дивизия заняла свое место в первом эшелоне армии".
Напечатать этот рассказ нам не удалось. Узнал о нем Мерецков и попросил:
- Не надо писать о командующем. Не все мы еще сделали...
* * *
Несколько неожиданно получили мы телеграмму о награждении Цунца медалью "За отвагу". Сообщение это не только обрадовало нас, но и удивило: такими медалями награждались ведь, как правило, рядовые бойцы и сержанты за истинно солдатские подвиги. Вскоре, однако, все разъяснилось.
В ночь на 8 ноября, когда наши войска оставили Тихвин, корреспонденты "Красной звезды" Цунц и Минскер обнаружили в опустевшем штабном помещении забытые там ящики с секретными документами. В городе уже полыхали пожары, рвались вражеские снаряды и мины, на окраинные улицы прорвались первые немецкие танки. Но Цунц принялся грузить штабную документацию в редакционную полуторку. Его примеру последовали Минскер и водитель машины Липатов. Закончив погрузку, они пристроились к какой-то автоколонне. Уже на выезде из города ее атаковали танки. Липатову удалось увернуться от них. Круша легкие частоколы, он вывел машину на огороды; миновав их, выскочил к оврагу, казавшемуся в темноте пропастью, каким-то чудом преодолел его, и все закончилось относительно благополучно. К утру секретные документы, вывезенные из-под носа у противника, были доставлены в штаб армии.
Свою медаль Цунц получал в Кремле. Перед тем Михаил Иванович Калинин вручал награды Героям Советского Союза. Светились "юпитеры", щелкали фотоаппараты, жужжали кинокамеры. Когда очередь дошла до других наград, вся эта фотокиносуматоха постепенно стихла. "Юпитеры" погасли. Но, как только была названа фамилия Цунца, они вновь вспыхнули. Сидевшие в зале думали, что это какой-то особый герой. А произошло такое потому, что наш фотокорреспондент Сергей Лоскутов, работавший здесь, решил увековечить на пленке получение медали своим товарищем.
После вручения наград Калинин попросил Цунца задержаться, добавив при этом: "Если не спешите". Калинина заинтересовало то, что и нас, редакцию, за что корреспондент удостоен солдатской медали.
- Вы литератор, журналист. Почему "За отвагу"?..
Цунц за словом в карман не лез:
- Михаил Иванович! Это ведь вы меня награждали...
Калинину ответ понравился - он рассмеялся. Потом долго расспрашивал Цунца о житье-бытье фронтовых корреспондентов. Под конец с похвалой отозвался об их мужестве. Помянул добрым словом и "Красную звезду".
* * *
Вот уже несколько дней не поступает оперативная информация о битве за Донбасс. Все наши корреспонденты, работавшие на Южном фронте, устремились под Ростов. Остался в Донбассе лишь Борис Галин. Нельзя сказать, что он мало писал. Мы все время получаем от него интересные материалы, главным образом очерки о героях сражений с фашистскими захватчиками. В номере напечатан его очерк "Два товарища" - о комсомольцах-артиллеристах: маленьком, плотном Егоре Козлове и сухощавом, русоволосом Павле Зиме, который любит читать вслух Байрона.
Но где же репортаж о боях в Донбассе?
Этого Галин не присылает, и повернуть его на репортерскую стезю, по-видимому, невозможно. Пришлось послать ему в помощь нашего корреспондента из числа журналистов.
Сразу же стали поступать информация, репортажи. Среди них оказался переданный через линию фронта приказ коменданта города Красноармейска. Совсем еще "свежий" - от 24 октября 1941 года.
Такого рода трофеи сразу же передаются Илье Эренбургу. Уж он их умеет "обработать".
Так появилась его небольшая заметка "Мы им припомним".
Илья Григорьевич процитировал этот приказ:
Я уже говорил, что нас никогда не покидала вера в несокрушимость Москвы. Но вот что удивительно: в самые критические дни Московской битвы эта вера крепла с каждым днем все больше и больше.
В ноябре я тоже часто встречался с Г. К. Жуковым, командующими армиями Западного фронта, бывал в войсках. Ежедневно беседовал то с одним, то с другим из наших спецкоров, которые хорошо знали настроения и думы фронтовиков. Ни одна из этих встреч не обходилась без откровенного обмена мнениями о ходе Московской битвы. А вот об ее исходе если иногда и возникал разговор, то все мои собеседники твердо высказывали убеждение: Москва была, и всегда будет нашей, гитлеровцы обязательно получат поворот от московских ворот, да такой, что костей своих не соберут!
В октябре, когда враг находился гораздо дальше от Москвы, сомнения кое у кого, возможно, и могли быть. Тогда, помнится, кто-то из моих знакомых сказал однажды:
- Ты вот бываешь у Жукова. Спросил бы его: удержим ли мы Москву?
Я, однако, никогда не спрашивал об этом Георгия Константиновича. Незачем было спрашивать. Сам видел и чувствовал, с какой уверенностью и мужественным спокойствием он ведет дело, и задавать ему тот вопрос, считал я, было бы просто нелепостью и даже кощунством.
Много лет спустя, вспоминая обстановку под Москвой осенью 1941 года, Георгий Константинович писал:
"Да, то были тяжелые времена... Греха таить не буду, были моменты, когда замирало сердце в ожидании развязки ожесточенных битв, но я не помню, чтобы возникали моменты неверия в стойкости наших войск".
Атмосфера уверенности, царившая на Западном фронте, где работники "Красной звезды", как говорится, дневали и ночевали, сам воздух тех дней укрепляли стойкость духа в редакционном коллективе. Наши статьи и наши призывы к читателям шли от самого чистого сердца...
* * *
В прошлом номере "Красной звезды" опубликовано решение Ставки главнокомандования о переименовании в гвардейские восьми стрелковых и одной мотострелковой дивизий. Наконец-то!
Советская гвардия родилась два месяца назад - 18 сентября сорок первого года. В тот день, будучи в Ставке, я сам читал приказ наркома обороны за No 308 о переименовании 100-й стрелковой дивизии в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию, 127-й - во 2-ю гвардейскую, 153-й - в 3-ю гвардейскую и 161-й - в 4-ю гвардейскую. Вернувшись в редакцию, сразу же усадил Вистинецкого писать передовую о советской гвардии. Мы не сомневались, что к вечеру получим из ТАССа соответствующее сообщение. Пришел и прошел вечер, наступила ночь, а сообщения все нет. Позвонил директору ТАСС Я. С. Хавинсону:
- Яков Семенович! Ты получил приказ о гвардии?
- Какая гвардия?! Какой приказ?!
Пришлось сыграть в молчанку. Не имел я полномочий рассказывать ему о том, что увидел в Ставке...
Не поступило ожидавшееся нами сообщение и на второй день. Я связался с генштабистами, но они ничего не смогли мне объяснить. На третий день позвонил Б. М. Шапошникову.
- Обождите, голубчик, - ответил он. - Позвоните мне попозже, вечером...
Позвонил вечером - и услышал такой ответ:
- Решено пока ничего не публиковать о гвардии. Не время... Приказ наркома No 308 не был объявлен даже в дивизиях, ставших гвардейскими. Скажем, командир 1-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор И. Н. Руссиянов узнал о существовании такого приказа лишь в октябре и то, как говорится, окольным путем. В его распоряжение прибыл тогда дивизион "катюш". Представляясь Руссиянову, командир этого дивизиона стал поздравлять его.
- С чем вы меня поздравляете? - удивился Руссиянов.
- А разве вы не знаете, что вашей дивизии присвоено гвардейское звание?
- Нет, не знаю...
Правда, для Руссиянова это не было неожиданностью. 15 сентября его вызывал начальник Генштаба по каким-то оперативным делам. Во время беседы командир дивизии услышал телефонный разговор Шапошникова со Сталиным как раз о преобразовании некоторых дивизий в гвардейские. И Борис Михайлович сказал ему, что, возможно, 100-я дивизия станет гвардейской. Но поскольку это было лишь "возможно", маршал попросил ни с кем и никаких разговоров на сей счет не вести.
21 сентября последовал новый приказ наркома - о переименовании 1-й Московской мотострелковой дивизии в гвардейскую. 26 сентября Сталин подписал еще один приказ - о преобразовании в гвардейские 107, 120 и 64-й стрелковых дивизий. И это мне стало известно, а официального сообщения все нет и нет.
18 ноября стала гвардейской 316-я стрелковая дивизия генерал-майора И. В. Панфилова. Лишь после этого было дано в печать объединенное сообщение сразу о девяти гвардейских соединениях. В один день с ним мы напечатали передовую "Советская гвардия". Это было нетрудно - она, уже сверстанная и вычитанная, дожидалась своего часа два месяца. Редакционные острословы говорили о ней: "Выдержана, как марочное вино".
А 19 ноября мы посвятили советской гвардии целую полосу. С двумя материалами на этой полосе выступил Петр Павленко. Его перу принадлежали очерк о 5-й гвардейской дивизии и подвальная статья "Гвардия".
С очерком Петр Андреевич справился легко. Он бывал в 5-й гвардейской дивизии, когда она называлась еще 107-й стрелковой, знал ее боевые заслуги, лучших ее людей.
А вот над статьей о гвардии пришлось попотеть. Тема гвардии советскими военными историками до войны не разрабатывалась. Тут автору надо было идти по целине, от древней Спарты и гвардии Александра Македонского, а затем тянуть нить к древнерусской гвардии Александра Невского, гвардии Петра 1, Суворова, Наполеона...
Своеобразно начал он статью.
"Говорят, - писал Павленко, - что римский полководец Сципион в бесплодных поначалу попытках разгромить карфагенянина Аннибала создал специальные отряды из наиболее опытных воинов и поручил им самые ответственные участки в бессмертной битве под Каннами, что отсюда надо вести историю гвардии. Едва ли это так. Гвардия существует с тех пор, как человечество ведет войны..."
Прослеживается в статье и генеалогия советской гвардии; установлена прямая связь с первыми гвардейскими отрядами Октября.
И статью и очерк я вычитывал в присутствии Петра Андреевича. Вместе что-то уточняли, что-то добавляли, от чего-то отказывались. Наконец все как будто утрясли, и я молча зачеркнул фамилию автора под очерком, а вместо нее написал: "А. Невский". Павленко весело рассмеялся. Это было для него не в новинку. Аналогичная история произошла у нас однажды в "Героическом походе". Там тоже в одном номере встретились два его материала. Тоже мы вычитывали их вдвоем, тоже все утрясли. Но как быть с подписью? Не в наших традициях публиковать в одном и том же номере газеты два материала за одной и той же подписью. Мне вспомнился случай из собственной практики, когда я работал корреспондентом "Правды" на Украине. В один прекрасный день позвонил мне заместитель главного редактора Лев Ровинский и стал выпытывать:
- Дети у тебя есть?.. Сын?.. Как его зовут?
- Вадим, - ответил я. - А в чем дело?
- В завтрашнем номере "Правды" мы печатаем два твоих материала. Один из них подпишем "Вадимов". Не возражаешь?
Так у меня появился литературный псевдоним.
Эту историю я рассказал Павленко и тоже спросил, как зовут его сына. Он задумался на минутку, потом взял ручку и сам поставил под одной из своих статей: "А. Невский". Я невольно задержал взгляд на этой подписи.
- Что, не подходит? - спросил Павленко.
- Напротив. Тоже по праву отцовства...
Дело в том, что у Петра Андреевича есть киноповесть "Александр Невский", по которой Эйзенштейн поставил фильм. Так появился у писателя псевдоним. Он не раз подписывал потом свои статьи в "Героическом походе" этим псевдонимом. А ныне "А. Невский" перекочевал в "Красную звезду".
21 ноября
В одной из разгромленных фашистских частей захвачен приказ Гитлера: "Учитывая важность назревших событий, особенно зиму, плохое материальное обеспечение армии, приказываю в ближайшее время любой ценой разделаться со столицей Москвой". Ни более ни менее! А вывод для наших войск из этого приказа фюрера один: усилить сопротивление врагу, упорно отстаивать каждую пядь подмосковной земли.
Так мы и написали.
Напечатан репортаж Трояновского о боях юго-восточнее Тулы. Враг продолжает продвигаться. Но есть в том же репортаже обнадеживающие известия: на южной окраине Тулы и северо-западнее ее противник остановлен.
Тревожное сообщение с Южного фронта. В сводках Информбюро сказано совсем кратко: идут ожесточенные бои на Ростовском участке фронта. Корреспонденты "Красной звезды" уточняют:
"Сейчас бои идут непосредственно за город... Несмотря на упорное сопротивление защитников Ростова, фашисты проникли в город... Идут уличные бои..."
В какой-то мере объяснена и причина Наших неудач: неприятель бросил в бой значительное количество подвижных средств и особенно танков. Только на днях группа Клейста пополнилась новым корпусом.
"Потеряв надежду взять Ростов с запада и пробиться к нему через Новошахтинск и Новочеркасск, фашисты изменили направление главного удара. Сейчас они выбрали более удобное по условиям местности направление. Используя эти условия, противник пустил в ход крупную танковую группу в сопровождении мотопехоты. Все это, вместе взятое, - объясняет далее спецкор, - и дало врагу возможность прорвать нашу оборону. Отсутствие естественных рубежей затрудняло нашим частям сопротивление подвижным немецким войскам".
Оставалось только сообщить, что сегодня врагу удалось захватить Ростов-на-Дону. Но этого не сделали ни Совинформбюро, ни наша газета. И только 29 ноября, когда было опубликовано сообщение об освобождении города все стало на свое место. Я хорошо помню, почему так вышло.
21 ноября наши спецкоры прислали репортаж об оставлении войсками Южного фронта Ростова-на-Дону. Пошли мы с этим материалом в Ставку. А там сказали, что печатать не надо. И вполне резонно. Как раз в эти дни 9-я и 56-я армии Харитонова и Ремизова перешли в контрнаступление и, громя группу генерала Клейста, быстро приближались к Ростову. Город вот-вот будет освобожден. К этим боям и повернуто было наше внимание. Уже 26 ноября в газете была напечатана большая корреспонденция "Контрнаступление войск Красной Армии на Юге", в которой самым подробным образом рассказывалось о ходе этой операции.
Прошло еще несколько дней - и в газетах было опубликовано поздравление Сталина командующим фронтами и армиями, "водрузившими над Ростовом наше славное красное знамя".
Так что умолчание об оставлении нашими войсками Ростова, когда еще не угасли бои за город, было, пожалуй, вполне оправдано, и не столько со стратегически-оперативных позиций, сколько, так сказать, с моральных, психологических. Так я думал тогда, так думаю и ныне...
* * *
В газете сообщение о гибели командира 8-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора И. В. Панфилова. До сих пор о военачальниках, павших в бою, мы, как правило, сообщений не печатали - слишком велики были потери, слишком много пропавших без вести! Хотя, откровенно говоря, можно было сделать гораздо больше, чем делалось, чтобы отдать последний долг воинам, сложившим свои головы на поле брани. Сколько в дни отступления, а порой и во время наступления оставляли мы безымянных могил! Уже после войны священным стал девиз "Никто не забыт, ничто не забыто!".
Но гибель Панфилова, как потом и гибель Ватутина, Черняховского, нельзя было обойти молчанием. Всем были известны его заслуги в обороне Москвы. Это был обаятельнейший человек, одинаково любимый и уважаемый как подчиненными, так и старшими начальниками.
Военный совет фронта прислал некролог. Подписан он был Жуковым, Рокоссовским, Соколовским и другими соратниками комдива. Георгий Константинович позвонил мне - хотел убедиться, поспел ли некролог в очередной номер газеты. Опубликовали мы его незамедлительно, с большим портретом Панфилова. Кроме того, дали обширный отчет о похоронах. В отчете воспроизведены слова Панфилова к своим бойцам в свой предсмертный час: "Умрем, но танков не пропустим!.." Есть в отчете пронзающие душу строки:
"Звучит траурная музыка. В первом почетном карауле - три генерала, а рядом с ними совсем юная девушка. На ней простая солдатская шинель и сапоги. Это Валя, дочь генерал-майора Панфилова. Она собирала отца на войну и вместе с его дивизией отправилась на фронт. Санитарка, она из уст раненых часто слышала у себя на перевязочном пункте о славных делах отца. Но вот внесли красноармейца, раненного в плечо, и он с волнением в голосе сказал Вале:
- Сестричка, ты знаешь о нашем горе? Слышала, наш генерал погиб...
Сердце девушки сжалось от боли, но она нашла в себе силы продолжать перевязку.
И вот теперь дочь генерала стоит у гроба отца. На поясном ремне у нее - маленький пистолет. Это боевое оружие отца, память об отце".
Дали мы в газете и снимок почетного караула у гроба Панфилова с Валей на переднем плане.
А через два дня "Красная звезда" сообщит, что Государственный Комитет Обороны СССР удовлетворил просьбу военных советов Западного фронта и 16-й армии о присвоении 8-й гвардейской стрелковой дивизии имени И. В. Панфилова. Кажется, на протяжении всей Отечественной войны это был единственный случай, когда соединению присваивалось имя его командира, павшего в бою.
* * *
Примечательны фотоснимки Капустянского, напечатанные на первой полосе. Под ними подписи: "Английские танки прибывают в N-ю часть. На снимке: 1. Колонна танков на марше. 2. Капитан тов. Мороз отправляет танки в бой". Это не только информация, но и выражение нашей признательности союзникам.
Однако лично у меня с этими "матильдами" связаны два не очень приятных воспоминания. Одно из них можно даже назвать очень неприятным.
Напечатали мы как-то снимок с поля боя с таким пояснительным текстом: "Фашистский танк, подбитый бойцами N-й части". А на другой день мне вдруг звонят и говорят: "Какой же это фашистский танк? Это "матильда"!" За досадную нашу ошибку ухватилось ведомство господина Геббельса - подняло вой о том, что, мол, Советам не удается одолеть немецкие танки, поэтому они выдают за свои трофеи подбитые немцами "матильды". Промелькнуло что-то в этом же роде и в прессе нейтральных стран. Обиделись и англичане.
В конечном счете я получил "готовый" приказ об увольнении фотокорреспондента и откомандировании его в войска. Жаль было терять хорошего работника, но, увы, нам пришлось расстаться с ним. Он достойно прошел всю войну, жив-здоров и ныне состоит членом редколлегии одного из популярнейших советских журналов.
Зато другой мой конфуз с английскими танками начисто лишен драматизма. Он имеет скорее юмористическую окраску.
Однажды Илья Эренбург привел в редакцию английского журналиста, который буквально замучил меня вопросами о "матильдах" и "Валентайнах":
- Как они воюют? Как отзываются о них ваши танкисты? Что вообще говорят о них в войсках?..
К сожалению, я был застигнут врасплох и ни на один из его вопросов не смог дать вразумительного ответа. Ах, как я досадовал потом, что моя встреча с английским журналистом произошла слишком рано. Летом 1942 года я побывал у Ивана Ивановича Федюнинского, который командовал в то время 5-й армией, оборонявшей подступы к столице по автомагистрали Минск - Москва. Перед моим появлением он только что проводил гостивших у него английского и американского военных атташе. По свежей памяти он воспроизвел мне свой ответ на их вопросы относительно "матильд" и "Валентайнов":
- Машины, в общем-то, хорошие. Где-нибудь в Африке, в степях и полустепных районах да еще, скажем, в колониальной войне, когда не надо прорывать прочную оборону, они незаменимы. Для этого, вероятно, и предназначались. А у нас же местность преимущественно лесисто-болотистая, пересеченная. Для нее гусеницы этих машин узковаты. И "матильдам" и "Валентайнам" туго приходится в лесу, на крутых поворотах, подъемах и спусках - гусеницы часто сваливаются. И потом, на мой взгляд, ваши машины излишне комфортабельны - в них много гуттаперчи, которая легко воспламеняется. Впрочем, этот недостаток мы устранили.
- Каким образом? - поинтересовались атташе.
- Очень просто, - объяснил Иван Иванович, - сняли гуттаперчу и отдали девушкам на гребешки...
После такой обстоятельной информации я бы, конечно, не сконфузился перед моим коллегой из Англии.
25 ноября
В эти дни все мы жили прежде всего битвой за Москву. Но тревожило положение и на других фронтах, особенно - Северо-Западном и Южном. 8 ноября враг захватил Тихвин.
Захват немцами Тихвина на первый взгляд казался не самой трагической потерей. К сожалению, нам приходилось в то время оставлять города и побольше Тихвина. Но этот относительно небольшой старинный городок приобрел тогда важное стратегическое значение. Наступая на Тихвин и Волхов, противник рассчитывал окружить Ленинград вторым блокадным кольцом, перерезать последнюю железную дорогу, по которой шли к Ладожскому озеру грузы для ленинградцев. Были у немецкого командования и другие далеко идущие планы: завладеть Тихвином и, соединившись с финнами у Свири, отрезать от центральной России Северный фронт и Мурманск.
Сразу же после захвата Тихвина Гитлер, выступая по радио, заявил: "Теперь Ленинград сам поднимет руки. Никто не освободится, никто не сумеет прорваться через созданные линии. Ленинграду придется умереть голодной смертью". Два дня подряд берлинское радиовещание каждые полчаса передавало сообщение о взятии Тихвина. Перед каждой передачей исполнялись бравурные марши.
Советское Верховное командование незамедлительно приняло контрмеры. Ставка потребовала от генерала армии К. А. Мерецкова только-только назначенного командующим 4-й армией, действовавшей в районе Тихвина, во что бы то ни стало отбросить немцев от города.
Наступление 4-й армии началось 19 ноября. На второй день - 20 ноября в "Красной звезде" появился интересный репортаж Михаила Цунца - "Большое сражение в районе Тихвина". Затем последовало его же сообщение с обнадеживающим заголовком: "Успешное преследование фашистских частей". А третья корреспонденция Цунца, напечатанная 25 ноября, свидетельствует уже о боях наших войск в самом городе. Она называется "Уличные бои в Тихвине".
Отмечу, однако, что материал о боях за Тихвин подавался в газете скупо. Генштабисты просили нас не "раздувать" эту операцию: противник не должен знать ни ее целей, ни масштабов. В сводках Совинформбюро о тихвинском наступлении даже не упоминалось. Пришлось беспощадно сокращать репортаж Цунца.
Под Тихвином прекрасно воевала 65-я стрелковая дивизия, прибывшая туда из Забайкалья. Командовал ею полковник П. К. Кошевой. О ее боевых делах Цунц прислал большой очерк, но напечатать его мы смогли лишь по завершении Тихвинской операции, да и то со значительными сокращениями. Выпал, в частности, живописный рассказ о том, как Мерецков "приучал" к войне командный состав дивизии, еще не побывавший под огнем, в том числе и полковника П. К - Кошевого, впоследствии маршала Советского Союза. Думается не лишним будет воспроизвести его по авторскому оригиналу:
"...Мерецков ознакомил командира дивизии с обстановкой. Показал все на карте. Северная железная дорога. Линия фронта. Тихвин. Подступы к Ладожскому озеру. Река Волхов - вот куда надо отбросить врага, чтобы Ленинград вздохнул свободнее. Ясно?
Казалось, беседа окончена. Кошевой уже хотел проститься. Но Кирилл Афанасьевич встал, подошел вплотную к собеседнику:
- А ты был, товарищ полковник, на войне?
- На гражданской был.
- А на этой?
- Нет, товарищ командующий.
- Надо еще до первого боя побывать тебе под огнем... Вот что, Петр Кириллович. Покрась свою машину в белый цвет и езжай на передний край. Он тут совсем рядом, около Астрачи.
- Что же мне там делать, товарищ командующий?
- А ничего. Понюхай пороху. Заберись в ямку и посиди. Там бомбят все время. Смотри, как летят бомбы. Та, что брошена над тобой, - не твоя, не обращай внимания, и пуля, что просвистит, - тоже не твоя, не кланяйся ей. Та, что попадет, не свистит. Испытай и артиллерийский обстрел, и минометный... Понимаешь, времени у нас совсем нет, а тебе я даю на акклиматизацию целый день - это немало. Но командир, который побывал под огнем, пусть хоть чуть-чуть, это тоже много значит... Пусть в полках знают, что командир дивизии не трус, что он первым в дивизии обстрелян... И еще учти: нужна не только смелость, но и осторожность.
Прощаясь, Мерецков сказал:
- Как стемнеет, выбирайся с передовой и - ко мне. Расскажешь, как и что.
Едва забрезжил рассвет, Кошевой был уже на передовой. Первое, что его поразило, - близость противника, до его позиций было не больше трехсот метров. "Юнкерсы" с воем обрушивали бомбы на наши передовые позиции, потом появилась группа "хейнкелей", они заставили поглубже забраться в щель. Минометный огонь враг вел почти непрерывно. Свистели осколки артиллерийских снарядов. Автоматные очереди большого впечатления не произвели: огонь бесприцельный. Ползал Кошевой по траншеям, перескакивал из воронки в воронку. Беседовал с солдатами... С наступлением темноты, совершенно оглушенный, выбрался из траншеи, поехали в деревню, к командарму.
- Ну, как? - спросил Мерецков.
Посмотрел пристально. Заметил, что солдатский полушубок, в котором был Кошевой, задело осколком.
- Значит, бегал, прятался?
- По обстановке.
- Страшно?
- До предела, товарищ командующий, - сознался Кошевой.
Мерецкову понравился новый командир дивизии: в нем чувствовалась и воля и прямота. Оба эти качества Кирилл Афанасьевич ценил высоко.
- Завтра, - сказал он Кошевому, - отправь на передний край своих командиров полков. Пусть испытают то же, что и ты, увидят все своими глазами. Только предупреди, чтобы не собирались в кучу...
На третий день на передовой побывали командиры батальонов. А еще через день вся дивизия заняла свое место в первом эшелоне армии".
Напечатать этот рассказ нам не удалось. Узнал о нем Мерецков и попросил:
- Не надо писать о командующем. Не все мы еще сделали...
* * *
Несколько неожиданно получили мы телеграмму о награждении Цунца медалью "За отвагу". Сообщение это не только обрадовало нас, но и удивило: такими медалями награждались ведь, как правило, рядовые бойцы и сержанты за истинно солдатские подвиги. Вскоре, однако, все разъяснилось.
В ночь на 8 ноября, когда наши войска оставили Тихвин, корреспонденты "Красной звезды" Цунц и Минскер обнаружили в опустевшем штабном помещении забытые там ящики с секретными документами. В городе уже полыхали пожары, рвались вражеские снаряды и мины, на окраинные улицы прорвались первые немецкие танки. Но Цунц принялся грузить штабную документацию в редакционную полуторку. Его примеру последовали Минскер и водитель машины Липатов. Закончив погрузку, они пристроились к какой-то автоколонне. Уже на выезде из города ее атаковали танки. Липатову удалось увернуться от них. Круша легкие частоколы, он вывел машину на огороды; миновав их, выскочил к оврагу, казавшемуся в темноте пропастью, каким-то чудом преодолел его, и все закончилось относительно благополучно. К утру секретные документы, вывезенные из-под носа у противника, были доставлены в штаб армии.
Свою медаль Цунц получал в Кремле. Перед тем Михаил Иванович Калинин вручал награды Героям Советского Союза. Светились "юпитеры", щелкали фотоаппараты, жужжали кинокамеры. Когда очередь дошла до других наград, вся эта фотокиносуматоха постепенно стихла. "Юпитеры" погасли. Но, как только была названа фамилия Цунца, они вновь вспыхнули. Сидевшие в зале думали, что это какой-то особый герой. А произошло такое потому, что наш фотокорреспондент Сергей Лоскутов, работавший здесь, решил увековечить на пленке получение медали своим товарищем.
После вручения наград Калинин попросил Цунца задержаться, добавив при этом: "Если не спешите". Калинина заинтересовало то, что и нас, редакцию, за что корреспондент удостоен солдатской медали.
- Вы литератор, журналист. Почему "За отвагу"?..
Цунц за словом в карман не лез:
- Михаил Иванович! Это ведь вы меня награждали...
Калинину ответ понравился - он рассмеялся. Потом долго расспрашивал Цунца о житье-бытье фронтовых корреспондентов. Под конец с похвалой отозвался об их мужестве. Помянул добрым словом и "Красную звезду".
* * *
Вот уже несколько дней не поступает оперативная информация о битве за Донбасс. Все наши корреспонденты, работавшие на Южном фронте, устремились под Ростов. Остался в Донбассе лишь Борис Галин. Нельзя сказать, что он мало писал. Мы все время получаем от него интересные материалы, главным образом очерки о героях сражений с фашистскими захватчиками. В номере напечатан его очерк "Два товарища" - о комсомольцах-артиллеристах: маленьком, плотном Егоре Козлове и сухощавом, русоволосом Павле Зиме, который любит читать вслух Байрона.
Но где же репортаж о боях в Донбассе?
Этого Галин не присылает, и повернуть его на репортерскую стезю, по-видимому, невозможно. Пришлось послать ему в помощь нашего корреспондента из числа журналистов.
Сразу же стали поступать информация, репортажи. Среди них оказался переданный через линию фронта приказ коменданта города Красноармейска. Совсем еще "свежий" - от 24 октября 1941 года.
Такого рода трофеи сразу же передаются Илье Эренбургу. Уж он их умеет "обработать".
Так появилась его небольшая заметка "Мы им припомним".
Илья Григорьевич процитировал этот приказ: