Осинский Владимир. Астропилот Ронг Третий

   - Простите мою назойливость, - сказал Художник.-Я хотел вам кое-что показать.
   Недоумевая, я пошел за ним. У самого входа в ракету он знаком попросил остановиться, а сам шагнул внутрь.
   - Смотрите внимательно,-попросил Горт с тем же несвойственным ему выражением застенчивости. Он стал перед креслом пилота, которое, по штатному расписанию бедной "Эфемериды", было моим рабочим местом, и достал из кармана свой альбом-камеру. Еле слышно щелкнула кнопка.
   В алых лучах заходящих солнц, освещавших ракету, возникло изображение астролетчика, распрямившего тело в стремительном прыжке. Он летел прямо па меня и смотрел расширившимися глазами прямо мне в глаза. Кровавые отблески солнечных лучей удивительно напоминали алое мерцание тревожного сигнала, кричавшего о начале Распада, и я вновь пережил, но теперь уже осознавая, так как глядел на себя со стороны, властное, подавившее все остальное, желание: успеть! Во что бы то ни стало успеть к двери, прежде чем она автоматически обрушится, отрезая ракету от гибнущего корабля, к человеку, стоявшему за порогом. Успеть - и спасти!
   Изображение исчезло.
   - Зачем?-грубо спросил я Художника.-Зачем и по какому праву вы меня преследовали все эти дни, а сейчас демонстрируете свое великолепное искусство? Разве вам еще не ясно, что мы - не друзья?
   Он провел рукой по высокому лбу, суживающемуся y ВИСКОВ.
   - Я ведь Художник, - сказал Горт так, словно это все объясняло.-Думаете, мне нравится надоедать людям? По-моему, даже животные ненавидят меня, когда я их снимаю... И ведь вы меня спасли.
   Опять пришла мысль о тяжести, которую обречен нести на себе этот человек. Но я вспомнил девушку, готовящуюся совершить Поступок, и непримиримо сказал:
   - Все равно-зачем это мне? Вы в таком плане не пробовали думать? И... почему, откуда-Сель?!
   Я не хотел, но не смог удержаться. Снова он удивил меня:
   - Я это понял вчера. Но подумайте, есть ли здесь моя вина?
   Нельзя было ударить больнее: он признавал, что все было! Мне нестерпимо захотелось ударить голографа, Я боролся с этим желанием не меньше двух секунд, и за это время Горт успел сделать чудовищную вещь-вскинуть камеру для съемки! Две секунды кончились. Моя вспышка прошла. Слишком сильным было удивление.
   Горт разочарованно опустил аппарат, так и не щелкнув затвором. Он даже не подумал защищаться. Он увидел только одно-перед ним мгновение, которое необходимо остановить, а на все остальное ему было наплевать.
   - Вот видите, - сказал Горт - опять таким тоном, будто все остальное было ясно само собой. - Поверьте, не очень легко жить подобным образом, но это сильнее меня.
   Во мне вновь поднялось возмущение:
   - Ну и что? Мне-то какое дело? Жалеть вас я не собираюсь!
   Горт досадливо поморщился:
   - Не о жалости речь. Но иногда необходимо, чтобы тебя поняли... Вы поймете, я почему-то уверен.
   Я сделал нетерпеливое движение.
   - Подождите,-потребовал голограф.-Я показал вам, свой лучший снимок и хочу объяснить, почему он получился. Критики увлекаются вычурными формулировками, а газеты-эффективными заголовками. Обычно это искажает суть вещей. Но красивая фраза об "остановленном мгновении" у них получилась. Именно в этом главное. Поверьте: техника может достичь чудес. Она создаст такие могучие изобразительные средства, перед которыми голография будет выглядеть рисунком пещерного человека, беспомощно царапающего камень. Но главное останется неизменным. Надо увидеть - и не упустить. Все живое, неважно - великий человек или двухмесячный щенок, переживает моменты, когда оно достигает вершины самовыражения. Ах, как мучительно жить в постоянном напряжении, вызванном боязнью, что упустишь этот момент!.. Конечно, не всякое самовыражение достойно того, чтобы быть запечатленным. Но я обычно догадываюсь, стоит ли игра свеч. Вот и с вами было так с самого начала. Только вы долго не могли стать... настоящим, что ли. В вас была неуверенность, вы боялись показаться смешным, опасались... ну, словом, "сидели не на своем месте в театре". Потом увлекались ролью космостюарда, играли (разумеется, вполне искренно) в общего благодетеля, опекали Кору Ирви, Сола Рустинга и даже из кожи вон лезли, желая быть терпимым к Тингли Челлу. Ваших подопечных умиляла эта заботливая предупредительность, а вы, сами не понимая, были в восторге от себя. Получилась до того противная сладкая тянучка, что мне хотелось запустить в вас камерой! Только я слишком хорошо знал (со MHOй так бывает): все это наносное, недолговечное-и терпеливо ждал своего часа. Мне повезло-тревога вас преобразила, и я, конечно, не "упустил мгновения"...
   "Мне повезло?!"-подумал я с негодованием.- Ведь он говорит о катастрофе, в которой погибли люди, четверо людей!.. И тут же я понял, что смешно обвинять в кощунстве Художника, одержимого вдохновением.
   Снова, как вчера, светила разом провалились за Горизонт, и зажглось внутреннее освещение. Горт молчал, у него было бесконечно усталое, печальное лицо. Однако мне ли его жалеть? Было противно ходить вокруг да около.
   - А Сель, - напрямик, спросил я. - Вы ее... очень хорошо знали?
   - Да.
   - И от вас она тоже... ушла сама?
   - Нет, - тихо сказал Художник. - Это я ушел от нее. Хотя... разве люди могут сказать с уверенностью, кто именно уходит, а кто остается?
   Мы окончательно замолчали. Нам больше не о чем было говорить. Я ощущал бесконечную пустоту и ничего, кроме нее. Как будто бежал из последних сил, задыхаясь, изнемогая, пуще всего на свете боясь, что соперник раньше достигнет цели, сумеет прийти первым, a там, куда мы оба стремились, ничего не оказалось...
   Голос Вельда, звавшего меня снаружи, прозвучал избавлением.
   Над планетой стояло небо, израненное незнакомыми созвездиями. Всходило крупное щербатое ночное светило - к счастью, только одно. Даже в его бледном свете поверхность планеты оставалась красной, только уже не ржаво-кирпичной, а черно-бурой. Воздух был неподвижен.
   - Кажется, здесь не бывает ветра,-заметил Сон Вельд.-Хорошо, если так.
   Мы отошли от ракеты метров на триста. Она уютно светилась вдали боковыми иллюминаторами. Странно, что Вельд, запретивший отходить от ракеты даже днем, выдумал эту ночную прогулку. Ландшафт казался совершенно однообразным. Только у самого горизонта отсвечивали в звездном сиянии контуры невысоких холмов.
   - Здесь,-сказал мой спутник.
   Не сразу я различил крестообразные следы в песке. Разглядев их, весь напрягся.
   - Ночью они обычно спят, - успокоил Вельд таким тоном, словно остальное мне было давно известно.
   Следы были крупные. По земным меркам, они принадлежали существу ростом в большую собаку. Впрочем, здесь могли существовать иные пропорции.
   Я тревожно посмотрел на Вельда. "Космический мусорщик" улыбался! В бледном ночном свете его лицо казалось высеченным. Оно напоминало изваянное из камня лицо Солдата Последней Войны-памятник на Земле, у подножья которого каждое утро лежали живые цветы.
   - Что это, Старший? - спросил я, понизив голос.
   - Не самое страшное, сынок. Не может быть самым страшным... Скажи, Ронг, ты, собственно, знаешь, в чем заключается работа космического мусорщика?
   У меня было весьма поверхностное представление об этом. Так я и ответил.
   -Ладно. Когда-нибудь расскажу... Сейчас-о важном. Зверюг,- которые оставили эти следы, я видел на экране-ты знаешь, что на нем можно увидеть побольше, чем в иллюминатор... Это-хищники. Я видел троих-они дрались из-за какой-то добычи. Видел очень смутно, сам знаешь, чего стоит инфракрасный наблюдатель. Но размеры их можно определить довольно точно-чуть побольше теленка. Не очень приятно, верно? Однако бегают они, кажется, плохо. В общем, учти все это завтра. Надеюсь, не нападут. На всякий случаи держи пистолет при себе. Возьми. Челлу не отдавай, я ему почему-то не доверяю: похоже, он парень без стержня.
   Вельд взял меня за локоть:
   - Посмотри-ка на меня, Ронг. Ты понимаешь, что сам я не имею права идти?
   - Конечно!
   Он действительно не имел права. Инструкция Гoвoрит так: "...Если существует опасность и гибель вступающего в контакт с неведомым может иметь последствия, пагубные для остальных членов экспедиции, а разведку должен идти тот или те, у кого больше шансов остаться в живых и чья жизнь менее ценна".
   Я помнил Инструкцию н.аизусть. Она была предельно ясна. Именно потому поступок Вельда был героическим. Не каждый взял бы на себя столь тяжкий груз -посылать навстречу опасности другого и тем самым расписываться сразу в двух вещах: в собственнрйменьшей, чем у этого другого, жизнеспособности, с одной стороны, и в большей ценности, с другой. Очень трудно так прямо заявлять об этом.
   - Спасибо, Вельд... А теперь пойдем?
   - Пойдем, Ронг.
   Песок злобно повизгивал под ногами. По существу, мы попали в отчаянное положение. Вряд ли посланный мною радиопризыв о помощи дойдет по назначению..
   Вряд ли кто-нибудь наткнется на радиобуй, вращающийся сейчас по круговой орбите спутника этой загадочной планеты. Конечно, здесь не может не найтись воды. Иначе откуда взялись "кактусы"? И главное-мы ведь знакомь; пока с крошечным пятачком чужого я, конечно, громадного мира. В общем же нас можно сравнить с горсткой туристов, которые летели ракетой в тропики, чтобы поиграть в пинг-понг, покататься на волнах мелочно-теплого прибоя, весело пообедать в ресторане и к ужину вернуться домой, а вместо этого оказались в центре Сахары, какой она была два с половиной века назад.
   В каюте было весело. Тингли, с помощью часов, гребенки и шнурка от ботинок, показывал фокусы. Кора Ирви тихо смеялась, восторженно ахала и смотрела на практиканта с обожанием. Рустинг тоже был поразительно оживлен. Он старался поймать лучистый взгляд женщины и, когда удавалось, страшно смущался. Дин Горт задумчиво улыбался, наблюдая за ними из своего кресла. О камере он ЯвНО не вспоминал.
   Вот у нас и сложилась ячейка Общества, с удивлением подумал я. Видимо, люди не могут обойтись без того, чтобы между ними не возникли какие-нибудь взаимоотношения. Даже если людей - горстка.
   КРИСТАЛЛ ТРЕТИЙ. ЧЕРНЫЕ ЦВЕТЫ
   Мы ушли на разведку с опозданием на целый час. Причина была уважительная: Вельд, поднявшийся среди ночи, сумел отделить от топливных баков подобие бидона вместимостью литров тридцать (поначалу было решено использовать в качестве посуды несколько больших банок из-под джема, который мы вывалили прямо в песок метрах в ста от ракеты). "Космический мусорщик" смастерил заплечные ремни, содрав и нарезав карманяым ножом на полосы пластик с одного из кресел. Задержка была досадной, зато мы экипировались вполне прилично. Несмотря на опоздание, Вельд настоял на том, чтобы контрольный час возвращения не менялся.
   Мы шли, слегка увязая в прохладном песке, похожие, должно быть, на пионеров всех времен и народов.
   Впереди-я с ультразвуковым пистолетом на поясе, замыкающим-Горт, посредине-Тингли. Он было запротестовал, считая такое размещение обидным для себя. Тогда Сон Вельд вручил ему бидон и сказал:
   - Вам доверяется самое дорогое. Значит, вас надо беречь.
   Никто не смог бы утверждать, что он сказал это с иронией, и Тингли, слегка поворчав, смирился. Но в глазах голографа мне померещилась усмешка.
   По утреннему холодку шагалось неплохо, и вскоре лежавшая на боку ракета стала маленькой, как выброшенная пустая бутылка.
   Ровный шаг наводил на неторопливые, спокойные мысли. Странно, думал я, каким обыденным сказывается на поверку то, о чем мечтаешь, когда оно превращается в действительность. Сколько видеопрограмм, научных и развлекательных, фантастических, посмотрел я, пытаясь представить контакт с неведомым! И вот в самом деле ступаю по поверхности неисследованной планеты-и, по правде говоря, не испытываю особых чувств. Каждый мой шаг-первый шаг первого человека в этом мире, ведь я иду впереди. И что же? Негромко, почти приятно хрустит песок, в теле-радостное ощущение силы и молодости, утренний воздух свеж, он слегка кружит голову, оттого что богат кислородом, и даже необычные два солнца, едва поднявшиеся над горизонтом, не рождают беспокойных ощущений: это просто две фары аэролета, застывшего над землей, чтобы через минуту мягко коснуться ее полозьями... Неужели такова жизнь вообще? Неужели подлинно необычное существует лишь в нашем воображении, чтобы, воплощаясь в реальность, разочаровывать на. каждом шагу, и ты чувствуешь себя соколом, стремительно упавшим с неба на манящий пестрый комок-дикую утку, но нелепо ударившимся о неживую твердость искусной подделки?
   Я шел, как альпинист при восхождедии, глядя себе под ноги, и Тингли увидел воду первым.
   - Ура!-заорал он мне в ухо. Раздосадованный, я сделал ему выговор-ни к чему поднимать шум в незнакомом месте. Однако истинная причина моего неудовольствия была шита белыми нитками, и практикант только ухмыльнулся во весь толстогубый рот.
   Забыв об Инструкции, мы, скользя по песку, сбежали к небольшой впадине, в центре которой темнел квадрат естественного неглубокого колодца. Вокруг росла чахлая бледно-зеленая трава.
   Воды было так мало, что когда мы наполнили бидон до половины, на дне колодца осталась лишь красная жижа.
   Удрученные, мы прилегли вокруг обманувшей нас находки, лениво обмениваясь репликами, расслабившись в коротком отдыхе, безучастно оглядываясь.
   И вдруг я увидел следы - точно такие же, как те, которые показал мне ночью Сон Вельд. Я не успел решить, сказать ли об открытии спутникам. Тингли, скачала громко, а потом, сорвавшись на шепот, вскрикнул;
   - Смотрите! Смотрите...
   В голосе практиканта было вполне понятное волнение-и только. Я быстро обернулся, чтобы посмотреть на реакцию Горта.
   Его на месте не было.
   - Берите бидон и ждите вон там, - я показал Челлу на гребень холма, с которого он обнаружил колодец.-Туда нельзя подойти незамеченным. Я буду искать Горта.
   Пришлось говорить в тоне приказа-не было времени для церемоний. Не знаю, понравилось ли это практиканту. Он молча повиновался.
   Я нашел голографа довольно быстро. Он лежал ничком, вытянув перед собой руки, прижавшись щекой к пеоду, и был, несомненно, без сознания. Но прежде чем броситься к нему на помощь, я почти минуту стоял пораженный.
   Довольно широкая, диаметром метров десять, плоская ложбина, в которой находился Художник, была сплошь покрыта необычными цветами. Величиной с большую долгоиграющую грампластинку, онл напоминали ромашки-только с аспидно-черными лепестками. Вероятно, этот цвет и вызвал сравнение с примитивной предшественницей современных звукокристаллов, которую я видел в музее древних искусств и даже слушал записанную на ней музыку Шопена. Бесчисленные лепестки находили друг на друга краями, образуя черный матовый круг, изрезанный радиальными линиями. Там, где у настоящей ромашки бархатно желтеют плотно пригнанные тычинки, в лучах уже довольно высоко поднявшихся светил ярко сверкала выпуклая изумрудная полусфера. Достаточно было взгляда, чтобы убедиться в неземном происхождении цветов. Однако больше всего поражали полная неожиданность открытия и резкий контраст, который составляли эти причудливые цветы (да и не ошибся ли я, так их назвав?) с угрюмым однообразием кирпично-красной пустыни.
   До Горта было близко. Я приподнял его голову, плечи... Они тяжело и безвольно падали на песок. С трудом оторвав Художцика от земли (казалось, она притягивает, как магнит), я понес его на руках в стороку Тингли.
   Было душно. Ноги наливались свинцом. Из глубины желтых солнц проступала вязкая краснота-отвратительное сочетание, напоминающее о разбитом яйце, в котором вы обнаружили следы формирующегося зародыша. Мягкие молоточки дробно стучали в затылок... Повинуясь неясному импульсу, я обернулся.
   Цветы шевелились!
   По аспидным узким секторам-лепесткам бежала мелкая непрерывная рябь-так утренний ветерок волнует траву. Но ветра не было. Цветы словно дышали. Мне почудилось, что изумрудные полусферы сделались ярче. Что-то тускло блеснуло в тесном пространстве между двумя "ромашками". Камера-альбом, с которой Дин Горт не разлучался. Наверно, он увлекся съемкой, подумал я, последним усилием выбираясь с этой чертовой поляны. Уложил голографа на спину, шагнул обратно, чтобы подобрать аппарат,-и уткнулся в невидимую стену. Цветы не пускали меня к себе! Я рванулся вперед и вниз, готовый упасть в прыжке на руки... Подошвы оторвались от песка-я на доли секунды почти горизонтально повис в воздухе. Невидимая стена была непробиваема.
   Лепестки дрожали истерической дрожью. Совсем нечем стало дышать. Однако никакого запаха я не различал-только сделавшийся уже привычным запах нагретого песка сухо щекотал ноздри. "Ромашки" не издавали ровно никакого аромата. Это я понял со всей определенностью, прежде чем окончательно налившиеcя кровью солнца сорвались с белого неба и вонзились мне в зрачки... Все-таки, теряя сознание, я успел извернуться и упасть ничком в сторону, противоположную черным цветам, едва не ударившись лицом в легкие ботинки Горта.
   Наверно, мы с годографом очнулись одновременно. Его тонкое осунувшееся лицо было мокрым, я почувствовал, как быстро испаряется влага с моего лица, кожу стягивало. Песок вокруг был сухим, он впитывал воду, как губка.
   Над нами растерянно стоял Тингли. Пошатываясь, я поднялся нa ноги, взял у него бидон. Вода плескалась на самом дне.
   Нещадно дышало зноем небо. Мы постояли-всего в нескольких метрах от изумрудно-черной полянки, как трое моряков, вырвавшихся из водоворота и еще не верящих в спасение.
   Цветы продолжали волноваться.
   Горт неуверенно сказал
   - А камера... альбом?..-и махнул рукой.
   Мы нашли в себе мужество вернуться к колодцу.
   На дне собрался тонкий слой воды. Она отсвечивала ржавчиной, однако была холодной и чистой. Нам удалось, спустившись поочередно вниз, втянуть в себя по несколько глотков. Нечего было и думать о том, чтобы восполнить вылитое Тингли из бидона, когда он приводил нас в сознание.
   Следов не прибавилось.
   Обратный путь мы проделали торопливо и молчa.
   Только Тингли с вызовом спросил меня:
   - Надеюсь, вы не думаете, что я спешил помочь вам. ПОТОМУ что боялся остаться один?
   Ну и вывернутые же у этого парня мозги!
   В нашем лагере парили мир и благодать. Кора Ирви наматывала на клубок капроновые нитки, добытые, очевидно, из распотрошенного амортизационного кресла-есть там такое устройство. Сол Рустинг держал их на растопыренных пальцах, навытяжку сидя перед Корой на обрубке "кактуса" (из них получились отличные СТУЛЬЯ, как в стилизованных южных ресторанчиках). Идиллическая картина! Нетрудно было догaдaться, для кого Кора Ирви собирается вязать.
   Вельд вышел из ракеты спокойный, будто мы вернулись с прогулки. Но вдруг крепко пожал мне руку, чего не делал раньше,-и, досадуя на себя, без надобности откашлялся.
   Вместе с добытой набралось около двадцати литров воды - ничтожно мало на шесть человек.
   Позаботившись о том, чтобы Ирви и Рустинг остались в неведении, я подробно рассказал Вельду обо всем.
   - Ну что же,-невозмутимо проговорил он.-Мы ведь на планете-икс... Завтра пойдем посмотрим вместе.
   Пока мы ходили на разведку, "космический мусорщик" не терял времени даром. Он переоборудовал экран внешнего обзора в великолепный инфракрасный сторож. Прибор поднимал страшный шум, стоило в радиусе километра с лишним от ракеты появиться любому телу, температура которого хоть немного отличалась от температуры внешней среды.
   Под надежной охраной этого сторожа мы не без удобств расположились в тени н.авеса. изготовленного тем же Вельдом из кусков внутренней обшивки ракеты.
   Должно быть, я уснул и проснулся от того, что, задыхаясь, пытался убежать от аспидных чудовищных лепестков, вытягивавшихся вслед за мною гигантскими плоскими щупальцами.
   Стряхнув сонную одурь, а заодно колючие песчинки, забравшиеся в волосы, я увидел перед собой Тингли. Он сидел на "кактусовом" обрубке и -смотрел на меня с выражением тоскливого ожидания.
   - Тоже посетил кошмар?-участливо спросил практикант. Я кивнул.-Послушайте, Ронг, можно мне с вами поговорить?-он зло усмехнулся:-Вы ведь такой правильный, не испорченный и к тому же битком набиты познаниями вселенского масштаба...
   - Слушайте... Я Bac, кажется, не звал... И вообще, какого черта вы ко мне привязались?
   Он не обиделся, только грустно покачал головой.
   - Видите, Ронг, как странно устроено человеческое сознание... Вернее, как мы ограниченны в способах выражения эмоций и консервативны. Давным-давно люди не верят ни в бога, ни в черта, но наша почтенная матрона Кора Ирви болтает о "чем-то", существующем "там, наверху", и вы, воплощение рационализма и трезвости, желая высказать свою нелюбовь ко мне, примитивно цепляетесь за архаическое выражение типа "какого черта"... Не печально ли это?
   - Кора Ирви больна,-резко сказал я.-К тому же она относится к вам (какого черта мне с ним церемониться!)... значительно лучше, чем вы заслуживаете.
   - Знаю. Я и о болезни Рустинга знаю - подслушал, когда вы говорили Вельду, нашему всезнающему, беспредельно принципиальному, образцовому предводителю...
   - Откуда в вас столько злости?-искренне удивился я.
   - А вот откуда. Почему вы знаете, что я не болен, как эти двое несчастненьких? Почему вы-все вы, такие правильные, такие порядочные граждане нашего распрекрасного Общества Гармонии, - по существу, слепы и примитивны в оценке людей и явлений?!
   - Тингли, - терпеливо сказал я. - Если у вас истерика, то, может, надо принять успокоительное? Только, ради бога, поймите правильно: я ведь все-таки почти пилот и имею некоторые права Руководителя.
   - Вы когда-нибудь задумывались, Poн, что такое практикант Общества? Нет, я не спрашиваю, знaeтe ли вы права, обязанности и прочее, составляющее сущность этой общественной категории. Речь о другом: представляете ли вы, каково ощущать себя в названной роли-причем не месяц и не два, а в течение лет?
   - Насколько мне известно,-осторожно сказал я, - категория практиканта Общества присваивается далеко не каждому.
   - Разумеется! Чтобы стать практикантом, нужно кое-что иметь за душой-как говорится, подавать Надежды. Ведь вы это имели в виду? Но знаете ли вы, что значит быть "подающим надежды - Год, два и три, и четыре-"подающим надежды"?! Это неплохо в девять лет, когда ты поешь сольную партию в хоре мальчиков и возможная перспектива потерять голос в перeломном возрасте представляет для тебя чисто теоретический интерес... Мы безмерно гордимся тем, что достигли уровня жизни, при котором можем без малейшего ущерба для Общества позволить себе роскошь содержать десятки и сотни подобных мне практика;! тов. Вот, мол: перед вами открыты все пути, вы освобождены от докучливой необходимости в поте лица своего добывать хлеб насущный, вам не страшны козни конкурентов, ибо последних просто не существует... Так ищите, дерзайте, пробуйте себя на любом поприще, не бойтесь неудач, потому что никто и ничто не мешает вам бросить начатое и взяться за новое! Пишите книги, и если они окажутся бездарными, то спокойно отправляйте их в аппараты по переработке макулатуры в Вещи, Полезные Обществу. Сочиняйте музыку, ничего не говорящую ни уму, ни сердцу, - ее легко стереть с кристаллов звукозаписи, чтобы потом использовать их с толком. Изображайте себе на здоровье трагические метания Гамлета или мудрую, циничную и честную опустошенность героев Бернарда Шоу-только не сетуйте на несправедливость, если вашей единственной аудиторией будет зеркало или два-три многотерпеливых друга... И не тревожьтесь ровно ни о чем! Общество берет вас на бессрочное содержание. Оно любезно соглашается кормить и одевать вас, представлять вам неограниченное количество холста и красок, перевозить в любые районы обжитого и еще не исследованного Пространства-словом, Общество предоставляет "подающим надежды" полный простор для самовыражения. Оно не только не мешает, напротив - всемерно поощрит ваши бестолковые поиски и терпеливо ждет, когда вы найдете, наконец, точку приложения сил... или убедитесь в своей полнейшей несостоятельности!
   Тингли Челл, широкоплечий здоровяк с хорошо развитой мускулатурой, с первых минут знакомства вызывавший во мне неприязнь своей бесцеремонной развязностью и шумной непосредственностью самодовольного двадцатипятилетнего крепыша, смотрел сейчас невидящими глазами куда-то в пространство, и его неизменно румяное лицо было искажено гримасой застарелой душевной боли.
   - А не разумнее ли было устроено общество наших предков?-тихо спросил он.-Может, ставя человека в.условия, когда полнота его дарования или заурядности проявлялась в органической связи с тяжелым, но естественным процессом борьбы за существование, ожесточенного соперничества с конкурентами, - может, тогда Общество поступало честнее и... гуманнее?
   Получив категорию практиканта, я был счастлив: ведь действительно не каждому дано. А сейчас... честное слово... я бы предпочел быть хорошо знающим свое место - каким бы оно, черт возьми, ни было! аккуратно пригнанным скромным винтиком в сложном, как говорят поэты и философы, механизме Общества. Пусть это будет любая профессия-ну хоть того же рабочего службы космической санитарии. Уверенности вот чего м,не не хватает. Я не говорю сейчас о том блаженном состоянии душевного покоя, которое доступно счастливцам, не обременяющим себя ненужными мыслями о жизни, о ее смысле (вернее, полнейшей бессмысленности), о множестве других-темных, сложных, мучительных - вещей. Это уже от природы, с этим человек рождается, чтобы нести свой крест до конца...