- Вы ведь Художник, Дин Горт,-сказал он с уже привычным мне вежливым холодком в голосе.-У вас лучше получится.
Я не стал спорить. Принято считать, что рассказ очевидца - самый достоверный, образный и стройный. Насчет последнего я не согласен. Когда человек сам пережил нечто необычное, а может и страшное,-oн редко находит в себе силы оставаться объективным и, следовательно, лаконичным. Он невольно нагромождает одна на другую сотни деталей, которые видятся ему самыми важными. Вот эта сопряжена с чудовищной близостью его, рассказчика, к гибели, а та-необычайно ярко живописует о чудесном избавлении... Рассказ получается больше похожим на сопровождаемое всхлипываниями повествование обиженного ребенка, чем на сухой и строгий отчет из корабельного кристалложурнала.
Итак, первым выскочил из ракеты Тинглн Челл.
Почти сейчас же последовал его крик, полный отвращения и бешеной ярости. И ярость эта была вполне понятной.
Лопоухие зеленоглазые кролики, бежавшие от неуклюжих громоздких существ, -поразивших нас своей отталкивающей жадной торопливостью, сгрудились в освещенном круге с видом обреченных на полное и жесточайшее уничтожение безобидных тварей. Они обратили круглые застывшие глаза к иллюминаторам и словно ждали от людей помощи. Медлительными неуклюжими скачками неотвратимо приближались рослые животные, которых Ронг так образно сравнил со свиньями, торопящимися сожрать еще несуществующие помои Из пустых корыт.
Наконец расстояние между стаями сократилось до десятка метров - и тогда "кролики" вдруг разом обернулись к преследователям. В первое мгновенье те замерли. Потом начали медленно и так же неотступно продвигаться вперед. Это были уже не прыжки - мягкая вкрадчивая поступь. Так, нехотя и рабски покорно, приближается к хозяину собака, ждущая неотвратимого наказания.
Тингли Челла выбросила из кораблика уверенность, что сейчас коричневые звери бросятся на "кроликов" и будут топтать их, давить мягкими широкими лапами, и брызнет гранатовый сок из маленьких пушистых тел, и померкнут изумрудные доверчивые глаза, минуту назад с упованием глядевшие в освещенные иллюминаторы, и мягкая голубая шерсть утонет в рваных широких ранах, каждая из которых-в половину пушистого бока зверюшки.
Он закричал, когда "кролики" бросились на медлительных коричневых зверей, словно крысы на умирающего кита, и заработали мелкими острыми зубами. Так подлинные кролики крошат челюстями морковь и капусту. Но здесь было живое мясо. Его было очень много, и в нем оказалось очень много горячей алой крови.
Самое страшное было в том, что ни одного, самого крошечного, клочка мяса мы не нашли потом в ржавом песке красной пустыни. Не менее страшным оказалось другое: "кроликов" было, пожалуй, меньше, чем жертв. Просто они оказались так тошнотворно проворны и прожорливы, что у них ни одной крохи даром, как говорится, не пропало.
Теперь главное.
Тингли, как уже известно, выпрыгнул первым и сразу бросился в самую гущу. Борьбы, собственно, не было. "Кролики" рвали несчастных коричневых увальней в полном молчании, а те время от времени тяжело и негромко вздыхали-будто коров доят. Вот и все их сопротивление.
Тингли бил "кроликов" рукояткой ультразвукового пистолета по головам, между ушей; он быстро обнаружил, что торчащая там острая шишка "ахиллесова пята" хищников. От удара они падали навзничь, продолжая мелко и быстро щелкать частыми, как ресницы, зубами, но нападать больше не пытались, хотя, как видите, и не подыхали.
...Довольно об этих тварях-и о тех, кто пожирал, и о тех, кого пожирали. Право, они стоили друг друга. Теперь-о людях.
Я люблю людей, хотя стараюсь, чтобы они поменьще об этом знали. Может быть, последнее сыграло свою роль и во всей нашей короткой, прекрасной и печальной истории с Селью.
Хватит, впрочем, и об этом тоже.
Вслед за Тингли Челлом выпрыгнула из ракеты милая и беспомощная. Кора Ирви-как раз в то мгновение, когда две "пираньи" (Вельд их точно, как всегда, назвал) нацелились на практиканта. Она попыталась заслонить собою Тингли, но тут подоспели Ронг и "космический мусорщик"...
Ультразвуковой пистолет, невесть каким чудом оказавшийся в руках Челла, так ни разу и не выстрелил: практикант использовал его лишь в качестве короткой дубинки или кастета.
Вот, пожалуй, и все.
Остатки пираний бежали, а от коричневых увальней остались только дочиста обглоданные скелеты. И красный, немного краснее обычного, песок под ногами. И тот же металлический тихий хруст, когда мы ходили убирать скелеты "телят" и легкие, но даже в смерти своей злобные тушки "пираний" подальше от глаз Коры Ирви. И-мечущийся в самой тяжкой из скорбей - скорби неисправимо оскорбленного самолюбия и безысходного стыда - Рустинг, так и не сумевший, поcлe первого ужаса, выйти из ракеты. И - Тингли Челл, с гордостью, но не без юмора позволявший трепетно-сосредоточенной Коре Ирви перевязывать его ободранное зубами "пираньи" плечо. И Вельд, сказавший по обыкновению ясно, громко и нелицеприятно:
- Ты, оказывается, человек, Тингли...
А мгновенную мою "потерю сознания" он квалифицировал так же просто:
- Не печалься, Горт. Ты ведь-Художник,
Больше я Эрга не видел,
КРИСТАЛЛ ШЕСТОЙ. ХЛЕВ НАСУЩНЫЙ
Мы шли долго, и кругом была все та же ржавая пустыня. Где-то на горизонте толпились холмы. Мы перешли через них. А там, дальше, опять открылся горизонт, были тоже холмы, и больше не было следов ни коричневых увальней, ни "пираний".
Мы - это были Дин Горт, Сон Вельд и я. Мы вновь шли за водой. В ракете остались Кора Ирви, Тингли Челл,-поскольку его ободрали "пираньи",-и Рустинг, этот по-своему великий мученик, боявшийся всего на свете и в то же время готовый ради Коры Ирви на подвиг, - хотя он так и не успел тогда выскочить из корабля.
Мы шли. Сон Вельд сказал, как всегда спокойно и медленно, как всегда ровно:
- Кажется, я ошибся. Кажется, здесь все же бывают бури.
Мы пришли к поляне, где когда-то были черные цветы (они в самом деле там были, только, как мне сказал Дин Горт, теперь-невидимые).
Но я увидел их.
Один из них... а потом и второй, и третий... Они словно смотрели на нас и были все такие же черные с изумрудной сердцевиной в радиальных черных лепестках, и казалось, что эти зеленые глаза смотрят на нас - смотрят жадно, тихо и с ожиданием.
Я не досчитался двух "цветков".
Пришла Сель. И опять я не мог коснуться ее руки.
И опять мы шли. Только на этот раз песок не скрипел под ботинками. А она, как всегда, полулетела и было на ней то же глупое, на мой взгляд, белое платье, совсем никчемное здесь, среди этой поганой ржавчины.
Я спросил:
- Что, Сель, так и нужно?
Она сказала:
- Наверно... Просто я иначе не умеЮ.
Тогда я сказал еще:
- Ты его любишь?
Сель сказала:
- Нет... Просто иначе не могу.
- Но почему?-почти злобно спросил я.-Если не любишь, то-зачем? Он что-больше меня?
Сель улыбнулась, и в этой улыбке была жалкость.
И не оговорился: не жалoсть, а жалкость.
У Сели стали те же милые, смешные глаза, как тогда, когда мы с ней просто ходили, и она сказала (я знаю, что она очень честно сказала);
- Я не знаю, что больше, что меньше... Ты понимаешь, Ропг, я просто его люблю... И, честное слово, я в этом не виновата. Ты понимаешь, Ронг: ты и молод, ты и чист, и красив, и глуп-настолько, насколько это может мне нравиться... Но что мне делать? Он сложен и, наверно, я никогда его не пойму. Но мне некуда деться... Ты ведь Ронг Третий!.. А Третий-счастливое число... Видишь ли, Ропг, я почему-то уверена, что ты с этим справишься... Вам будет трудно здесь, но ты справишься! Прощай, Ронг!
Дин Горт тронул меня за плечо и спросил-тихо и, может быть, даже сочувственно:
- У вас... то же?
Потом началась буря.
Сон Вельд сказал:
- Вот видите, я же говорил, что это, кажется, тихая планета.
Мы спрятались на дне того колодца, откуда носили воду; Там было почти сухо. Мы сидели и молчали. Мы просидели так трое суток. Иногда Сон Вельд набирал в ладони воду.
Мы ее пили.
Потом буря прошла, а в колодце собралась вода.
Дин Горт рассмеялся:
- Теперь-пора домой.
Мы наполнили бак. Сначала поднялся Дин Горт. Он поочередно подал нам руку.
Мы шли, увязая в песке, и эта красная гадость опять противно, металлически скрипела у нас под ногами.
Мы пришли к кораблю.
Кора Ирви лежала, и трудно было понять, что больше в ней улыбается запекшиеся губы или седая прядь в черных волосах. Рустинг сидел в углу, ощетинившись, и у него было разбито лицо; А Тингли выпрыгнул нам навстречу и крикнул бодро и громко:
- Вы принесли воду?
По-моему, Сон Вельд поступил жестоко: он очень четко и точно ударил его кулаком по пояснице. Тингли опрокинулся навзничь, но вскочил быстро: Почему?!
Вельд не ответил. Он поднялся в корабль, подошел к Ирви и тихо поцеловал ее седую прядь:
- Не нужно было...
- Он был очень похож...
А потом вошел я. Я бил Тингли не так, чтобы его убить. И все-таки была секунда, когда мои руки схватили его за ноги, чтобы разбить эту проклятую многоопытную и многострадальную голову о нереСоржу ракеты. Тогда Кора Ирви смогла чуть-чуть припoднять руку, И я остановился.
Все было предельно ясно. Воды не оставалось, потому что какой-то из этих несчастных коричневых увальней в предсмертной судороге опрокинул наш последний бак.
Кора отдавала воду Тингли, и этот подлец пил ее.
А когда Рустинг попытался вмешаться-он же любил Ирви,-Тингли, этот здоровяк, прошедший огонь и воду, посмевший попытаться раскрыть мне душу и метавшийся в поисках своей "музы", - он все же пил эту воду. И чтобы пить ее, он разбил Рустинту лицо.
Кора умерла утром. Я думаю: не от жажды. Мы ведь отдали ей всю воду, которую принесли, и поили ее осторожно, как полагается в таких случаях. Я думаю, что ей просто нечем уже было жить.
Тингли сошел с ума. Но прежде, чем сойти с ума, он вдребезги разбил наш жалкий передатчик и-побежал... По правде говоря, мне хотелось стрелять ему вслед. Но Сон Вельд вырвал у меня пистолет и разрядил его в чужое небо-прямо в эти два проклятые солнца. Потом швырнул его наземь, как, должно быть, в далеком прошлом дуэлянты отшвыривали разряженные пистолеты.
А оказалось так, что этот последний разряд ультразвука рассказал о нас кораблю, который уже трое суток, каким-то чудом нащупав наш радио-буй, вращался вокруг ржавой чужой планеты.
Однако это было потом. А ночь нам выдалась тяжелая.
Мы похоронили Кору Ирви рядом с кораблем, и, может быть самым странным или смешным было то, что Рустинг продолжал оставаться в своем углу. Только потом он тихо поднялся. Я не спал и видел, как он УШeл и долго и отрешенно стоял над тем Местом, где была похоронена Кора Ирви.
...A теперь я вам расскажу о трудной, и, вероятно, страшной ночи.
Сначала к иллюминатору пришла кобра. Она долбила острой, жадной мордой наше прочное стекло. Но мы не боялись, потому что это стекло переносило многократные перегрузки дикого и сейчас далекого Космоса и даже перенесло посадку на планету двух солнц. После нее в иллюминатор врезался аэролет, который был запечатлен годографом и великим Художником Дином Гортом на одном из его снимков. Затем откуда-то появился белый медведь и тоже жалко и беспомощно пытался грызть иллюминатор.
Мы не боялись. А потом появился... я. Он (или я) легко постучал в иллюминатор - и я уже хотел выйти. Дин Горт сказал:
- Нет.
Мы смотрели друг другу в глаза-я и Эрг. Он поднял руку-левую, как я обычно прощаюсь с друзьями. Я услышал, а может быть просто понял:
- Не выходи. Завтра за вами придет корабль.
Была фантасмагория. Звери, змеи, белоглазые люди подходили к нашему кораблю-малютке. Казалось, они хотят отворить дверь.
Дину Горту было плохо. Рустинг молчал в своем углу. Сон Вельд был сосредоточен и молчалив. Когда у иллюминатора появилась Сель, мы вскочили оба-Художник и я. Тогда мы впервые ощутили спокойную и твердую силу Вельда. Он просто положил руки нам на плечи - мы вновь оказались в своих креслах.
...Аэролет бросился на нас, как будто по-прeжнeму испытывал свою прочность. Я сказал Горту:
- Тот, испытатель aэролета был настоящим? Почему же вы не смогли остановить то мгновение?
Странно, грустно и тихо улыбнулся Горт:
- Он сам был тогда машиной, Ронг...
- Но ведь и я Тогда не вас спасал! Я тоже действовал, как отлично отлаженный механизм. К тому же, мстительно добавил я,-какое мне, собственно, дело до вAс?!
И опять грусть была в улыбке Горта:
- Именно потому. Вы не знали обо мне ничего, и я о вас-тоже... Ронг, вы сильный и честный звереныш. Хотелось бы мне так.
...Фантасмагория продолжалась.
К нам в ракету ломились пантеры с желтыми глазами, какие-то др ни, похожие на Людей. Даже пара фаланг скреблась о наш иллюминатор, потом "пирaньи"... Тут не выдержал даже Сон Вельд. Он вдруг закричал:
- Опять... эти!!!
Замолчал, рванулся к выходу,-и тут меня удивил Горт. Он легко и словно как-то мимоходом ударил
- Вельда чуть пониже правого уха. Через полторы минуты Сон Вельд коротко сжал его руку повыше локтя.
...Фантасмагория продолжалась до, утра, С появлением каждого нового упыря Горт становился как будто все ниже ростом. Когда последняя ящерица ткнулась в стекло, оставив на нем, как напоминание об этой странной и все-таки не очень страшной ночи, свой зеленый хвост-закорючку, Дин Горт, годограф, удостоенный категории Художника, человек молчаливый, замкнутый и -пусть ненавистный мне, но достойный подлинного уважения, произнес очень тихо:
- Я сделал В жизни две настоящие работы. Одна из них-вы, Ронг...
Помолчав, объяснил:
- В этих работах была душа. Остальные же ожили потому, что "цветы" нажрались живого мяса Тингли Челла...
Он неловко повел плечами:
- Хотя не знаю, зачем это им было нужно...
Два солнца ударили в ракету.
Нам было плохо, потому что умерла Кора Ирви.
Мне было плохо и потому, что погиб Тингли Челл, хотя, может быть, более мудрые старые люди сказали бы "собаке собачья смерть". Я не мог так сказать. Ведь Тингли открылся мне, и я знал, что жизнь у него была нелегкая, сложная и нелепая.
Два солнца ударили в ракету, и вслед за тем мы услышали характерный сухой, рев: это шел на посадку космокорабль.
КРИСТАЛЛ СЕДЬМОЙ. КОГДА-НИБУДЬ...
"Как себя назвать? Я-Эрг Последний, потому что остальные, недостойные, - они сгинули к рассвету. Л Сель... Я знаю, что я больше не найду Сели, и не мое дело и не мое право искать ее.
Собственнно, я еще и Ронг Третий. Но ведь я-не человек. Кто я?
Я знаю, что во мне избыток энергии, и потому я - Эрг.
Я не хочу жить один. И не потому, что мне кто-то нужен.
Но я знаю другое: жизнь-это Общение, жизнь--это когда рука касается руки, жизнь - когда улыбаешься и видишь в ответ улыбку, жизнь-это Любовь, жизнь-это Битва... А я всего-навсего черный цветок.
Я знаю, что могу быть вечен. Однако мне этого не нужно. И потому...
Люди! Корабли! Искры жизни, блуждающие по Вселенной, слушайте:
- Я здесь. Я одинок. Я не хочу жить... Нет! Я хочу жить! И поэтому все, что есть во мне, - вам, люди, или искры жизни, блуждающие по Вселенной! Если вы пролетите здесь-вы услышите меня... Но за что мне довелось узнать, что такое душа, которая умеет любить, сомневаться и дышать живым и острым дыханием?!"
Мы летели, и корабль назывался "Эфемерида-11", и Сон Вельд сказал, что это к счастью.
Я спросил Художника:
- Вы - куда?
- К Сели,-сказал он.
- А вы знаете...-начал я.
- Знаю,-сказал он.
Мы прилетели хорошо.
ЭПИЛОГ
И минули годы, и минули многие десятки лет.
Были "Эфемериды" - IV, VII и XIII. И люди разгадали тайну Распада. Она оказалась связанной с какими-то другими семенами жизни, которые тоже были созданы для того, чтобы жить и бороться за жизнь.
Однако Ронг Пятый-потомок и предок славной династии Ронгов-не углублялся в это. Смыслом его существования был Полет и он знал наизусть уже не одно завещание Ронгов предшествовавших. Тем не менее перед последним полетом - последним не для него, а в нашем повествовании-он всю ночь, хотя это запрещалось правилами Космического устава, прослушивал звукокристаллы Ронга Третьего. Уже забываясь в легком предутреннем сне, он сказал или подумал:
- Люди-всегда люди. Голос Эрга до сих пор несется через Пространство, а это значит, что бессмертие достигнуто... Но людям нужно: рука к руке, любовь и битва. Энергия-есть. А душа... Кто отдаст свою душу, хотя подчас она мала и ничтожна? Никто не захотел бессмертия. Первым отказался Сол Рустинг. Сон Вельд сказал, что он был и останется космическим мусорщиком. Дин Горт успел сделать еще несколько настоящих снимков. Потом ушла Сель. Ронг Третий нашел какую-то новую Галактику-и не вернулся...
Я же поведу свой корабль завтра.
Я не стал спорить. Принято считать, что рассказ очевидца - самый достоверный, образный и стройный. Насчет последнего я не согласен. Когда человек сам пережил нечто необычное, а может и страшное,-oн редко находит в себе силы оставаться объективным и, следовательно, лаконичным. Он невольно нагромождает одна на другую сотни деталей, которые видятся ему самыми важными. Вот эта сопряжена с чудовищной близостью его, рассказчика, к гибели, а та-необычайно ярко живописует о чудесном избавлении... Рассказ получается больше похожим на сопровождаемое всхлипываниями повествование обиженного ребенка, чем на сухой и строгий отчет из корабельного кристалложурнала.
Итак, первым выскочил из ракеты Тинглн Челл.
Почти сейчас же последовал его крик, полный отвращения и бешеной ярости. И ярость эта была вполне понятной.
Лопоухие зеленоглазые кролики, бежавшие от неуклюжих громоздких существ, -поразивших нас своей отталкивающей жадной торопливостью, сгрудились в освещенном круге с видом обреченных на полное и жесточайшее уничтожение безобидных тварей. Они обратили круглые застывшие глаза к иллюминаторам и словно ждали от людей помощи. Медлительными неуклюжими скачками неотвратимо приближались рослые животные, которых Ронг так образно сравнил со свиньями, торопящимися сожрать еще несуществующие помои Из пустых корыт.
Наконец расстояние между стаями сократилось до десятка метров - и тогда "кролики" вдруг разом обернулись к преследователям. В первое мгновенье те замерли. Потом начали медленно и так же неотступно продвигаться вперед. Это были уже не прыжки - мягкая вкрадчивая поступь. Так, нехотя и рабски покорно, приближается к хозяину собака, ждущая неотвратимого наказания.
Тингли Челла выбросила из кораблика уверенность, что сейчас коричневые звери бросятся на "кроликов" и будут топтать их, давить мягкими широкими лапами, и брызнет гранатовый сок из маленьких пушистых тел, и померкнут изумрудные доверчивые глаза, минуту назад с упованием глядевшие в освещенные иллюминаторы, и мягкая голубая шерсть утонет в рваных широких ранах, каждая из которых-в половину пушистого бока зверюшки.
Он закричал, когда "кролики" бросились на медлительных коричневых зверей, словно крысы на умирающего кита, и заработали мелкими острыми зубами. Так подлинные кролики крошат челюстями морковь и капусту. Но здесь было живое мясо. Его было очень много, и в нем оказалось очень много горячей алой крови.
Самое страшное было в том, что ни одного, самого крошечного, клочка мяса мы не нашли потом в ржавом песке красной пустыни. Не менее страшным оказалось другое: "кроликов" было, пожалуй, меньше, чем жертв. Просто они оказались так тошнотворно проворны и прожорливы, что у них ни одной крохи даром, как говорится, не пропало.
Теперь главное.
Тингли, как уже известно, выпрыгнул первым и сразу бросился в самую гущу. Борьбы, собственно, не было. "Кролики" рвали несчастных коричневых увальней в полном молчании, а те время от времени тяжело и негромко вздыхали-будто коров доят. Вот и все их сопротивление.
Тингли бил "кроликов" рукояткой ультразвукового пистолета по головам, между ушей; он быстро обнаружил, что торчащая там острая шишка "ахиллесова пята" хищников. От удара они падали навзничь, продолжая мелко и быстро щелкать частыми, как ресницы, зубами, но нападать больше не пытались, хотя, как видите, и не подыхали.
...Довольно об этих тварях-и о тех, кто пожирал, и о тех, кого пожирали. Право, они стоили друг друга. Теперь-о людях.
Я люблю людей, хотя стараюсь, чтобы они поменьще об этом знали. Может быть, последнее сыграло свою роль и во всей нашей короткой, прекрасной и печальной истории с Селью.
Хватит, впрочем, и об этом тоже.
Вслед за Тингли Челлом выпрыгнула из ракеты милая и беспомощная. Кора Ирви-как раз в то мгновение, когда две "пираньи" (Вельд их точно, как всегда, назвал) нацелились на практиканта. Она попыталась заслонить собою Тингли, но тут подоспели Ронг и "космический мусорщик"...
Ультразвуковой пистолет, невесть каким чудом оказавшийся в руках Челла, так ни разу и не выстрелил: практикант использовал его лишь в качестве короткой дубинки или кастета.
Вот, пожалуй, и все.
Остатки пираний бежали, а от коричневых увальней остались только дочиста обглоданные скелеты. И красный, немного краснее обычного, песок под ногами. И тот же металлический тихий хруст, когда мы ходили убирать скелеты "телят" и легкие, но даже в смерти своей злобные тушки "пираний" подальше от глаз Коры Ирви. И-мечущийся в самой тяжкой из скорбей - скорби неисправимо оскорбленного самолюбия и безысходного стыда - Рустинг, так и не сумевший, поcлe первого ужаса, выйти из ракеты. И - Тингли Челл, с гордостью, но не без юмора позволявший трепетно-сосредоточенной Коре Ирви перевязывать его ободранное зубами "пираньи" плечо. И Вельд, сказавший по обыкновению ясно, громко и нелицеприятно:
- Ты, оказывается, человек, Тингли...
А мгновенную мою "потерю сознания" он квалифицировал так же просто:
- Не печалься, Горт. Ты ведь-Художник,
Больше я Эрга не видел,
КРИСТАЛЛ ШЕСТОЙ. ХЛЕВ НАСУЩНЫЙ
Мы шли долго, и кругом была все та же ржавая пустыня. Где-то на горизонте толпились холмы. Мы перешли через них. А там, дальше, опять открылся горизонт, были тоже холмы, и больше не было следов ни коричневых увальней, ни "пираний".
Мы - это были Дин Горт, Сон Вельд и я. Мы вновь шли за водой. В ракете остались Кора Ирви, Тингли Челл,-поскольку его ободрали "пираньи",-и Рустинг, этот по-своему великий мученик, боявшийся всего на свете и в то же время готовый ради Коры Ирви на подвиг, - хотя он так и не успел тогда выскочить из корабля.
Мы шли. Сон Вельд сказал, как всегда спокойно и медленно, как всегда ровно:
- Кажется, я ошибся. Кажется, здесь все же бывают бури.
Мы пришли к поляне, где когда-то были черные цветы (они в самом деле там были, только, как мне сказал Дин Горт, теперь-невидимые).
Но я увидел их.
Один из них... а потом и второй, и третий... Они словно смотрели на нас и были все такие же черные с изумрудной сердцевиной в радиальных черных лепестках, и казалось, что эти зеленые глаза смотрят на нас - смотрят жадно, тихо и с ожиданием.
Я не досчитался двух "цветков".
Пришла Сель. И опять я не мог коснуться ее руки.
И опять мы шли. Только на этот раз песок не скрипел под ботинками. А она, как всегда, полулетела и было на ней то же глупое, на мой взгляд, белое платье, совсем никчемное здесь, среди этой поганой ржавчины.
Я спросил:
- Что, Сель, так и нужно?
Она сказала:
- Наверно... Просто я иначе не умеЮ.
Тогда я сказал еще:
- Ты его любишь?
Сель сказала:
- Нет... Просто иначе не могу.
- Но почему?-почти злобно спросил я.-Если не любишь, то-зачем? Он что-больше меня?
Сель улыбнулась, и в этой улыбке была жалкость.
И не оговорился: не жалoсть, а жалкость.
У Сели стали те же милые, смешные глаза, как тогда, когда мы с ней просто ходили, и она сказала (я знаю, что она очень честно сказала);
- Я не знаю, что больше, что меньше... Ты понимаешь, Ропг, я просто его люблю... И, честное слово, я в этом не виновата. Ты понимаешь, Ронг: ты и молод, ты и чист, и красив, и глуп-настолько, насколько это может мне нравиться... Но что мне делать? Он сложен и, наверно, я никогда его не пойму. Но мне некуда деться... Ты ведь Ронг Третий!.. А Третий-счастливое число... Видишь ли, Ропг, я почему-то уверена, что ты с этим справишься... Вам будет трудно здесь, но ты справишься! Прощай, Ронг!
Дин Горт тронул меня за плечо и спросил-тихо и, может быть, даже сочувственно:
- У вас... то же?
Потом началась буря.
Сон Вельд сказал:
- Вот видите, я же говорил, что это, кажется, тихая планета.
Мы спрятались на дне того колодца, откуда носили воду; Там было почти сухо. Мы сидели и молчали. Мы просидели так трое суток. Иногда Сон Вельд набирал в ладони воду.
Мы ее пили.
Потом буря прошла, а в колодце собралась вода.
Дин Горт рассмеялся:
- Теперь-пора домой.
Мы наполнили бак. Сначала поднялся Дин Горт. Он поочередно подал нам руку.
Мы шли, увязая в песке, и эта красная гадость опять противно, металлически скрипела у нас под ногами.
Мы пришли к кораблю.
Кора Ирви лежала, и трудно было понять, что больше в ней улыбается запекшиеся губы или седая прядь в черных волосах. Рустинг сидел в углу, ощетинившись, и у него было разбито лицо; А Тингли выпрыгнул нам навстречу и крикнул бодро и громко:
- Вы принесли воду?
По-моему, Сон Вельд поступил жестоко: он очень четко и точно ударил его кулаком по пояснице. Тингли опрокинулся навзничь, но вскочил быстро: Почему?!
Вельд не ответил. Он поднялся в корабль, подошел к Ирви и тихо поцеловал ее седую прядь:
- Не нужно было...
- Он был очень похож...
А потом вошел я. Я бил Тингли не так, чтобы его убить. И все-таки была секунда, когда мои руки схватили его за ноги, чтобы разбить эту проклятую многоопытную и многострадальную голову о нереСоржу ракеты. Тогда Кора Ирви смогла чуть-чуть припoднять руку, И я остановился.
Все было предельно ясно. Воды не оставалось, потому что какой-то из этих несчастных коричневых увальней в предсмертной судороге опрокинул наш последний бак.
Кора отдавала воду Тингли, и этот подлец пил ее.
А когда Рустинг попытался вмешаться-он же любил Ирви,-Тингли, этот здоровяк, прошедший огонь и воду, посмевший попытаться раскрыть мне душу и метавшийся в поисках своей "музы", - он все же пил эту воду. И чтобы пить ее, он разбил Рустинту лицо.
Кора умерла утром. Я думаю: не от жажды. Мы ведь отдали ей всю воду, которую принесли, и поили ее осторожно, как полагается в таких случаях. Я думаю, что ей просто нечем уже было жить.
Тингли сошел с ума. Но прежде, чем сойти с ума, он вдребезги разбил наш жалкий передатчик и-побежал... По правде говоря, мне хотелось стрелять ему вслед. Но Сон Вельд вырвал у меня пистолет и разрядил его в чужое небо-прямо в эти два проклятые солнца. Потом швырнул его наземь, как, должно быть, в далеком прошлом дуэлянты отшвыривали разряженные пистолеты.
А оказалось так, что этот последний разряд ультразвука рассказал о нас кораблю, который уже трое суток, каким-то чудом нащупав наш радио-буй, вращался вокруг ржавой чужой планеты.
Однако это было потом. А ночь нам выдалась тяжелая.
Мы похоронили Кору Ирви рядом с кораблем, и, может быть самым странным или смешным было то, что Рустинг продолжал оставаться в своем углу. Только потом он тихо поднялся. Я не спал и видел, как он УШeл и долго и отрешенно стоял над тем Местом, где была похоронена Кора Ирви.
...A теперь я вам расскажу о трудной, и, вероятно, страшной ночи.
Сначала к иллюминатору пришла кобра. Она долбила острой, жадной мордой наше прочное стекло. Но мы не боялись, потому что это стекло переносило многократные перегрузки дикого и сейчас далекого Космоса и даже перенесло посадку на планету двух солнц. После нее в иллюминатор врезался аэролет, который был запечатлен годографом и великим Художником Дином Гортом на одном из его снимков. Затем откуда-то появился белый медведь и тоже жалко и беспомощно пытался грызть иллюминатор.
Мы не боялись. А потом появился... я. Он (или я) легко постучал в иллюминатор - и я уже хотел выйти. Дин Горт сказал:
- Нет.
Мы смотрели друг другу в глаза-я и Эрг. Он поднял руку-левую, как я обычно прощаюсь с друзьями. Я услышал, а может быть просто понял:
- Не выходи. Завтра за вами придет корабль.
Была фантасмагория. Звери, змеи, белоглазые люди подходили к нашему кораблю-малютке. Казалось, они хотят отворить дверь.
Дину Горту было плохо. Рустинг молчал в своем углу. Сон Вельд был сосредоточен и молчалив. Когда у иллюминатора появилась Сель, мы вскочили оба-Художник и я. Тогда мы впервые ощутили спокойную и твердую силу Вельда. Он просто положил руки нам на плечи - мы вновь оказались в своих креслах.
...Аэролет бросился на нас, как будто по-прeжнeму испытывал свою прочность. Я сказал Горту:
- Тот, испытатель aэролета был настоящим? Почему же вы не смогли остановить то мгновение?
Странно, грустно и тихо улыбнулся Горт:
- Он сам был тогда машиной, Ронг...
- Но ведь и я Тогда не вас спасал! Я тоже действовал, как отлично отлаженный механизм. К тому же, мстительно добавил я,-какое мне, собственно, дело до вAс?!
И опять грусть была в улыбке Горта:
- Именно потому. Вы не знали обо мне ничего, и я о вас-тоже... Ронг, вы сильный и честный звереныш. Хотелось бы мне так.
...Фантасмагория продолжалась.
К нам в ракету ломились пантеры с желтыми глазами, какие-то др ни, похожие на Людей. Даже пара фаланг скреблась о наш иллюминатор, потом "пирaньи"... Тут не выдержал даже Сон Вельд. Он вдруг закричал:
- Опять... эти!!!
Замолчал, рванулся к выходу,-и тут меня удивил Горт. Он легко и словно как-то мимоходом ударил
- Вельда чуть пониже правого уха. Через полторы минуты Сон Вельд коротко сжал его руку повыше локтя.
...Фантасмагория продолжалась до, утра, С появлением каждого нового упыря Горт становился как будто все ниже ростом. Когда последняя ящерица ткнулась в стекло, оставив на нем, как напоминание об этой странной и все-таки не очень страшной ночи, свой зеленый хвост-закорючку, Дин Горт, годограф, удостоенный категории Художника, человек молчаливый, замкнутый и -пусть ненавистный мне, но достойный подлинного уважения, произнес очень тихо:
- Я сделал В жизни две настоящие работы. Одна из них-вы, Ронг...
Помолчав, объяснил:
- В этих работах была душа. Остальные же ожили потому, что "цветы" нажрались живого мяса Тингли Челла...
Он неловко повел плечами:
- Хотя не знаю, зачем это им было нужно...
Два солнца ударили в ракету.
Нам было плохо, потому что умерла Кора Ирви.
Мне было плохо и потому, что погиб Тингли Челл, хотя, может быть, более мудрые старые люди сказали бы "собаке собачья смерть". Я не мог так сказать. Ведь Тингли открылся мне, и я знал, что жизнь у него была нелегкая, сложная и нелепая.
Два солнца ударили в ракету, и вслед за тем мы услышали характерный сухой, рев: это шел на посадку космокорабль.
КРИСТАЛЛ СЕДЬМОЙ. КОГДА-НИБУДЬ...
"Как себя назвать? Я-Эрг Последний, потому что остальные, недостойные, - они сгинули к рассвету. Л Сель... Я знаю, что я больше не найду Сели, и не мое дело и не мое право искать ее.
Собственнно, я еще и Ронг Третий. Но ведь я-не человек. Кто я?
Я знаю, что во мне избыток энергии, и потому я - Эрг.
Я не хочу жить один. И не потому, что мне кто-то нужен.
Но я знаю другое: жизнь-это Общение, жизнь--это когда рука касается руки, жизнь - когда улыбаешься и видишь в ответ улыбку, жизнь-это Любовь, жизнь-это Битва... А я всего-навсего черный цветок.
Я знаю, что могу быть вечен. Однако мне этого не нужно. И потому...
Люди! Корабли! Искры жизни, блуждающие по Вселенной, слушайте:
- Я здесь. Я одинок. Я не хочу жить... Нет! Я хочу жить! И поэтому все, что есть во мне, - вам, люди, или искры жизни, блуждающие по Вселенной! Если вы пролетите здесь-вы услышите меня... Но за что мне довелось узнать, что такое душа, которая умеет любить, сомневаться и дышать живым и острым дыханием?!"
Мы летели, и корабль назывался "Эфемерида-11", и Сон Вельд сказал, что это к счастью.
Я спросил Художника:
- Вы - куда?
- К Сели,-сказал он.
- А вы знаете...-начал я.
- Знаю,-сказал он.
Мы прилетели хорошо.
ЭПИЛОГ
И минули годы, и минули многие десятки лет.
Были "Эфемериды" - IV, VII и XIII. И люди разгадали тайну Распада. Она оказалась связанной с какими-то другими семенами жизни, которые тоже были созданы для того, чтобы жить и бороться за жизнь.
Однако Ронг Пятый-потомок и предок славной династии Ронгов-не углублялся в это. Смыслом его существования был Полет и он знал наизусть уже не одно завещание Ронгов предшествовавших. Тем не менее перед последним полетом - последним не для него, а в нашем повествовании-он всю ночь, хотя это запрещалось правилами Космического устава, прослушивал звукокристаллы Ронга Третьего. Уже забываясь в легком предутреннем сне, он сказал или подумал:
- Люди-всегда люди. Голос Эрга до сих пор несется через Пространство, а это значит, что бессмертие достигнуто... Но людям нужно: рука к руке, любовь и битва. Энергия-есть. А душа... Кто отдаст свою душу, хотя подчас она мала и ничтожна? Никто не захотел бессмертия. Первым отказался Сол Рустинг. Сон Вельд сказал, что он был и останется космическим мусорщиком. Дин Горт успел сделать еще несколько настоящих снимков. Потом ушла Сель. Ронг Третий нашел какую-то новую Галактику-и не вернулся...
Я же поведу свой корабль завтра.