Страница:
После взятия второй линии окопов огонь со стороны австрийцев прекратился, и наши солдаты получили передышку.
В окопы пришли Радцевич с Музеусом. Ходили, осматривали устройство окопов, проволочные заграждения; удивлялись, насколько у них все благоустроено. Вместе с Музеусом был командир саперной роты Зенкевич, который особенно интересовался устройством "лисьих нор".
Капитан Зенкевич спустился в одну из них. Прошло минут десять Зенкевич не выходит. Музеус, торопясь идти дальше, стал кричать в "лисью нору", чтобы Зенкевич скорее выходил. Ответа не было. Заподозрили, что с Зенкевичем что-то случилось.
Музеус распорядился, чтобы в "лисью нору" спустить нескольких солдат с винтовками. Полезшие в "нору", солдаты с первой же ступеньки стали кричать, что в "норе" газ. Шедшего впереди солдата им удалось вытащить наверх с признаками отравления. Тогда Музеус приказал пойти в "лисью нору" в противогазах. Вошедшие в "нору" солдаты нашли Зенкевича мертвым. Оказалось, что внутри "лисьей норы" лежал баллон с открытым газом.
После этого Музеус распорядился не входить в "лисьи норы" без противогазов.
В австрийских окопах мы видели горы бутылок из-под минеральной воды, массу консервных коробок. Видимо, австрийские солдаты не имели походных кухонь и не всегда получали горячую пищу. Зато у них не было и таких ходов сообщения, как наш сапановский, в котором за зиму так много было народу перебито. Правда, местность за австрийскими окопами не такая болотистая, как перед нашими, а пересеченная, позволяющая даже подвозить продукты. Ко второй линии окопов подходит узкоколейная дорога, по которой подвозились припасы, снаряжение и продовольствие.
До часа дня полк был занят учетом потерь, ознакомлением с австрийскими окопами, подсчетом трофеев, а после наша артиллерия снова открыла огонь по третьей позиции австрийцев, которая проходила около Вербы.
С третьей линией пришлось повозиться, так как артиллерийский огонь стал слабее, чем утром. Тяжелые орудия перенесли свой огонь на артиллерийские батареи, находившиеся за третьей линией. К вечеру наша артиллерия заставила молчать артиллерию австрийцев, после чего перенесла свой огонь на окопы, и вскоре эти окопы оказались в наших руках. Пленных взяли видимо-невидимо. Думаю, не меньше десяти тысяч. Их гнали до поздней ночи...
- А у нас потеряли много? - спросил я.
- Как будто не особенно. Во всяком случае, в девятой и двенадцатой ротах не говорили, что у них много побито. Правда, шло довольно раненых, которые могли двигаться на перевязочные пункты сами, немало раненых я встретил и в самих окопах. Пока своих потерь еще не подсчитали. В австрийских окопах трупов много, много и раненых, но живых взято в плен несравненно больше...
В двенадцать ночи нашим телефонистом подслушана телефонограмма штаба полка, адресованная в штаб дивизии, в ней сообщались результаты боя 22 мая:
"Лихим ударом 11-го и 12-го полков сапановские укрепленные позиции австрийцев взяты. Полки заняли первые три линии австрийских окопов. Взято в плен 120 офицеров, 3000 нижних чинов. Захвачено 30 минометов и бомбометов, 12 орудий и 85 пулеметов. Кроме этого, большое количество ручного оружия. Наши потери: офицеров убитыми - 8, ранеными и контужеными - 17, нижних чинов убитыми - 350, ранеными и контужеными - 800. Дальнейшее наступление предположено с утра следующего дня".
Смотря на число убитых и раненых, можно сказать, что из двух полков, принимавших участие в наступлении на сапановские позиции, выбыло свыше одной четверти их штатного состава, а так как обычно в бою принимают участие штыки и сабли, то есть лишь строевые части, находящиеся в окопах, то надо признать, что полк потерял добрую половину своего состава.
Следующие два дня прошли в относительном затишье. Войска 3-й дивизии продвинулись вперед на расстояние всего лишь трех-четырех километров, встретив на своем пути сильно укрепленные австрийские позиции, перед которыми и застряли до момента, пока наша артиллерия не передвинется ближе к Сапанову. Саперные части и команды брошены на устройство гати по сапановскому болоту для продвижения артиллерии, ибо с того места, с которого стреляла артиллерия 22 мая, обстрел австрийских позиций за селом Верба за дальностью расстояния невозможен.
Новую, чрезвычайно сильную канонаду пришлось услышать на рассвете 26 мая. Так же, как и 22-го, в три часа утра поднялся ураганный огонь, сотрясший землю даже у нас в обозе.
Наши войска перешли в наступление.
С большим нетерпением ожидали мы окончания обстрела, чтобы узнать о результатах сегодняшнего боя.
К полудню стрельба притихла.
Мимо Рижских казарм по шоссе в сторону Дубно с одной стороны и к Кременцу - с другой тянулись колонны наших раненых и австрийских пленных. Появление огромных толп пленных свидетельствовало об успехе наших войск. Значит, и эту позицию полки 3-й дивизии взяли...
* * *
В шесть вечера неожиданно прибыл поручик Ханчев. Грязный, изорваны мундир и штаны от лежания в окопах, следы грязи на лице. Бледный, измученный.
- Что с тобой, Алексей Павлович? Ранен?
- Нет, контужен только. Дай отдохну, потом поговорим.
Я предложил свою кровать. Приказал Ларкину срочно вскипятить чай. Добыли в аптечном складе спирта. Выпив спирту и несколько стаканов чаю, Ханчев пришел в себя и рассказал о пережитом за последние четыре дня.
- Тебе хорошо, - начал он, - застрял в обозе. Меня же из Судович с места в карьер бросили в Сапанов, на тот самый участок, на котором мы с тобой зимой сидели. Не успел я пробыть в роте и нескольких часов, как поступило распоряжение приготовиться к атаке. В двенадцать ночи мы снялись с первой нашей линии, сменившись резервными солдатами, и ожидали артиллерийской стрельбы. Артиллерия начала стрелять на рассвете. Близость австрийских окопов заставляла бояться, что наши снаряды могут попадать в своих. К счастью, этого не случилось. Артиллерийский обстрел был настолько силен, что австрийцы были совершенно парализованы.
Тяжелые снаряды, разрывая проволоку в клочья, образовывали широкие проходы для продвижения наших солдат, австрийские окопы заваливали землей.
Пытавшихся бежать из первой линии окопов австрийцев настигали наши снаряды на полпути.
К половине пятого со стороны австрийцев уже не было признаков жизни. Обстрел продолжался лишь с нашей стороны. Около пяти, после окончания артиллерийской стрельбы, мы быстрым налетом захватили первую линию окопов. Сопротивления никакого.
Что только не представилось глазам в этих окопах! Огромное количество убитых австрийцев, масса разорванных в клочья. Тут же совершенно обалдевшие, растерявшиеся люди, лишенные разума, не понимающие, что вокруг них происходит. Я думаю, в первой линии не осталось ни одного полностью уцелевшего.
Вскоре перешли в наступление на вторую линию. Разрушений проволоки перед второй линией было меньше, и нам пришлось пустить в ход ручные ножницы. Я сам застрял в первой линии, руководя действиями своих взводов через посыльных. Но видел, как расстреливали наших солдат, застрявших перед неразбитыми проволочными заграждениями, почти в упор.
Но вот взята и вторая линия. Некоторый интервал во времени. Затем наступление на третью. Во время этого наступления у меня убили прапорщика Плохотного, ранили Патютко, сильно контужен Жуков, убили подпрапорщика Лапшина и много старых солдат.
К концу дня я недосчитался половины людей роты. Правда, мы взяли в плен много австрийцев, захватили много трофеев, значительно больше захватили, чем потеряли, но все же велика потеря в роте.
После этого боя мы просидели сравнительно спокойно три дня, пока наша артиллерия меняла позиции. Но то, что произошло сегодня, я сейчас передать не в состоянии. Это кошмар... Сегодня мы перешли в наступление, но совершенно неожиданно 12-я рота из-за идиотства Савицкого попала в исключительно скверное положение. Есть еще спирт?..
Я налил стакан разведенного спирта. Ханчев выпил. Полежал несколько минут молча. Попросил сделать ему на голову компресс. Старался собраться с мыслями.
- Спи, потом расскажешь. - Я вышел из землянки.
Вернувшись часа через два, застал Ханчева сидящим за чаем и говорящим с Ларкиным и своим денщиком Хабидулиным о хозяйственных делах.
Ханчев спрашивал, где повозки, в которых хранятся вещи 3-го батальона, сколько пешком до Лутовищ, чтобы принести оттуда белье. Я просил его не беспокоиться посылкой денщика за двадцать километров, взять белье у меня и пойти в импровизированную баню, которую мои солдаты устроили при обозе.
Ханчев сходил в баню, надел чистое белье, новую суконную солдатскую гимнастерку и штаны и через час вновь сидел со мной за чаем. Шутливый оттенок был в его голосе.
- Спасибо, накормил и напоил. Особенно за последнее, - смеялся он. Теперь я совершенно здоров. Я думаю, не столько контужен, сколько измучен и издерган. Сейчас шум в ушах прошел, голова посвежела, правда, чувствую себя разбитым. Поживу у тебя несколько дней - и вернусь в роту...
- Живи сколько угодно, а главное - сколько позволят, - пошутил я.
- Расскажу все по порядку. Наступление двадцать второго мая велось более организованно, чем когда-либо. Это мы приписываем непосредственному руководству Музеуса, который разместился по соседству с наступающими частями. Офицеры были вместе с частями, и даже Савицкому не удалось изловчиться застрять где-нибудь при штабе. Радцевич находился на расстоянии каких-нибудь четырехсот метров от первой линии окопов.
Таким образом, первый день прошел хорошо. Солдаты видели, что офицеры не отстают, находятся близко и подвергаются такой же опасности. Зато в последующие дни... Музеус перешел в Сапанов, там же остался Радцевич. Савицкий, сославшись на сильную контузию, тоже застрял в сапановских окопах и дальнейшим наступлением решил командовать через ординарцев, находясь в трех-четырех километрах от рот. Вечером Савицкий передал по телефону, что плохо себя чувствует и поручает мне старшинство над третьим батальоном. Я созвал ротных командиров, распределил между ними роли и решил, что, поскольку двенадцатая рота уже достаточно потрепана, наступление на новую линию австрийцев поведут первые три роты батальона, а двенадцатая будет в резерве.
Точно по расписанию вслед за артиллерийским обстрелом первые три роты двинулись в наступление, оставив при мне своих связистов. Мы начали наступать на правый фланг австрийских позиций. Левый упирался в Судовические болота, откуда, как мне казалось, ожидать сюрпризов оснований не было.
На всякий случай я выставил караул для наблюдения за левым флангом австрийцев. То ли мои наблюдатели прозевали, то ли условия местности таковы, но вскоре прибежал ко мне Шурыгин: на нас с левого фланга наступают немецкие колонны! Я выскочил из землянки. Вижу, действительно, на расстоянии пятисот-шестисот шагов движется немецкая часть - человек триста. Позвал пулеметчиков Махова, Шурыгина и Коптева.
Затаив дыхание, ждали мы приближения немцев. Они шли четко, сомкнутой колонной. Подпустив их шагов на триста, мои пулеметчики одновременно из трех пулеметов открыли по ним огонь. Немцы шарахнулись, бросились на землю окапываться. Но пулеметы так резали, что через какие-нибудь десять минут вся колонна оказалась пригвожденной к земле. Тут я бросил на немцев свой первый взвод, который захватил уцелевших, разоружил и в сопровождении нескольких солдат направил в Сапанов.
Прошло полчаса. Видим со стороны Судовических болот новую группу немцев. Повторяем тот же маневр и через полчаса почти полностью забираем ее в плен.
Прождали еще с полчаса. Снова оттуда же выходит колонна, численностью значительно больше предыдущих. Тут мне пришлось ввести в бой кроме своей роты еще оттянутую от наступления полуроту девятой роты. Новая немецкая колонна шла с большими предосторожностями и уже не сомкнутым строем, а врассыпную. Бой с ней продолжался не меньше двух часов.
Положение двенадцатой роты стало в высшей степени угрожающим. Немцы упорно накапливались и шаг за шагом продвигались вперед. Звоню по телефону Савицкому о высылке резервной роты на помощь. Савицкий отвечает, что в его распоряжении ничего нет. Звоню непосредственно Моросанову. Моросанов отвечает, что сделал распоряжение Савицкому обеспечить разгром наступающих на двенадцатую роту немцев. От Савицкого ни звука. Приходится выводить еще одну роту с правого фланга. В это время к немцам подходит подкрепление.
Я даю поручение Шурыгину срочно добежать до одиннадцатой роты, передать, чтобы Осипов обратил свою роту на наступающих немцев и взял в обстрел с фланга.
Ты можешь себе представить, какое волнение пришлось пережить в ожидании подкрепления?! На наше счастье, австрийская артиллерия в это время молчала. Немцы продолжали упорно, хотя и медленно, продвигаться вперед. Расстояние между двенадцатой ротой и немцами дошло до двухсот шагов. Стволы наших пулеметов накалились докрасна. Пулеметчики говорят, еще несколько минут такой интенсивной стрельбы - и пули будут разрываться в канале ствола.
Отступать поздно и некуда. Выход из положения один: перейти в контратаку, хотя и небольшими силами, задержать немца на этом месте до подхода одиннадцатой роты. Приказал двенадцатой роте перейти в наступление. С отчаянным криком "ура" люди бросились на немцев. Те оторопели. Произошло замешательство, длившееся минут пять. Мои люди напали на немцев со штыками наперевес, а в это время справа слышим звуки нашего "максима". Ура! Одиннадцатая рота подошла вовремя.
Стесненные, немцы бросились отступать.
Наскок двенадцатой роты, энергичное наступление одиннадцатой - и немецкий батальон в наших руках. Захватили в плен одних офицеров не меньше пятнадцати. Оказалось, это был Баварский егерский батальон, только что прибывший из центра Германии для подкрепления сапановского участка австрийской армии. Этот батальон был брошен в бой почти из вагонов. Весь батальон в полторы тысячи человек захвачен, можно сказать, одной двенадцатой ротой, - с гордостью закончил Ханчев. - Я не помню, когда был контужен, но после допроса немецких офицеров и отправки всего захваченного в тыл со мной сделалось дурно. Мой денщик привел меня к тебе...
Телефонист принес телефонограмму из штаба полка за подписью Моросанова: "Нашими войсками очищена от австрийцев позиция у Каменной Вербы. Австрийцы в беспорядке отступают к Бродам. Полку приказано повести энергичное наступление на отступающего австрийца. Командиром полка приказано вам сдать обоз 1-го разряда фельдфебелю, а самому срочно явиться в штаб для получения нового назначения".
Прочел телефонограмму Ханчеву, сказал:
- Теперь ты отдохнешь вместо меня. Сейчас донесу в штаб полка, что обоз сдал не фельдфебелю, а отдыхающему здесь поручику Ханчеву.
* * *
Сапановские окопы неузнаваемы. Это пустынные катакомбы средневековых времен без всякого признака каких-либо живых существ. За Сапановом - Малый Сапановчик, бывший ранее районом расположения австрийцев.
Повсюду следы большого разрушения, произведенного артиллерийскими обстрелами. Тут и там можно наткнуться на куски проволоки, рогатки с проволочными заграждениями, сброшенные с мест их установки тяжелыми снарядами. Не удержался, чтобы не заглянуть в землянки австрийских офицеров, в "лисьи норы" около этих землянок.
Лишь на карте остался знак, что здесь стоял когда-то Сапанов, да по отдельным развалинам и обломкам кирпича и глинобитных стен можно предположить, что в этом месте было селение.
Жители деревень еще осенью прошлого года выселены в другие районы. Но они уже здесь, хотя всего несколько дней назад здесь проходили бои.
Группа крестьян, человек 20-25 с лопатами, рылась на месте бывших окопов в поисках, может быть, зарытого здесь имущества.
За Малым Сапановчиком по дороге, ведущей к селению Каменная Верба, встречались сооружения, устроенные австрийцами за период зимней стоянки. Узкоколейные дороги, гати, огороды с посевами различных овощей - все свидетельствовало о большой внимательности австрийцев к своему тылу.
К удивлению, я совершенно не замечал варварского отношения к местным природным ценностям. Простояв больше полугода на позиции Иквы, австрийцы, очевидно, были настолько уверены в прочности своего положения, что не производили сколько-нибудь бросающегося в глаза разрушения. Скорее можно заметить большую хозяйственную работу, какую ведет добрый хозяин в своем имении.
В сумерки въехал в Каменную Вербу, большое селение, насчитывающее свыше тысячи крестьянских домов, утопавшее в зелени, то есть фруктовых садах. Жителей в селении достаточно. Правда, не видно взрослых мужчин.
Выехав на большую площадь, на которой расположена церковь и школа, я остановился навести справку о дальнейшем маршруте. На мое счастье, показалась повозка, в которой сидел поручик Попов. Обрадованный встречей, я соскочил со своего скакуна и к поручику с вопросом: как проехать к полку?
- Штаб полка отсюда километрах в восьми-десяти, - сказал Попов. Около него все роты, чтобы завтра с рассветом двинуться к Радзивиллову. Я только сейчас оттуда, еду в обоз, чтобы передохнуть от боев и полученной контузии. А ты откуда?
- А я из обоза, вызван в штаб полка для назначения на новую должность. Догоняю полк.
- Далеко ли до обоза?
- Я его оставил за Рижскими казармами с Ханчевым, который прибыл туда на отдых.
- Боюсь, не смогу проехать этих десяти километров. Уже темнеет. Давай остановимся здесь, заночуем.
- Мне не особенно удобно, - возразил я. - Телефонировал Моросанов, чтобы я как можно скорее прибыл в штаб полка.
- Эка важность! Я говорю, штаб полка остановился на ночлег в деревне Торжинской и лишь завтра с рассветом пойдет к Радзивиллову. Ты можешь переночевать здесь, а с рассветом выехать и догнать полк.
Я согласился.
Вошли в ближайшую хату, показавшуюся нам наиболее приличной. Хозяйка любезно предложила нам занять чистую горницу. Пока я расспрашивал Попова о бое, в котором он принимал участие, молодая крестьянка внесла большой горшок с кипяченой водой, так называемую баняку. Мы заварили чай.
- Ты помнишь, Николай Алексеевич, - обратился я к Попову, - за время стоянки в Сапанове нам все время твердили, что австрийцы чрезвычайно скверно относятся к пленным и к мирному населению и что в местах, занимаемых австрийскими и немецкими войсками, не остается ни одной женщины, ими не изнасилованной.
- Помню.
- А ты не спрашивал, действительно это так или все это было вранье?
- Не спрашивал я, да и некогда было спрашивать. С двадцать второго мая и до сих пор я не имел возможности по-человечески не только поесть, но и поспать.
- Давай сейчас спросим.
Я вышел в другую половину хаты. Там три молодых крестьянки-украинки стряпали ужин из картофеля и молока.
- Можно кого-нибудь попросить зайти к нам в горницу? Одна из женщин, высокая, стройная, лет двадцати шести, с приятным открытым лицом, ответила:
- Зараз буду.
Я вернулся в горницу. Минут через пять она вошла. За подол держался мальчонка, видно сынишка, лет шести.
- Садитесь, - обратился к ней Попов. - Не хотите ли кружку чая?
- Спасибо, барин, я пойду сейчас ужинать.
- Мы хотели вас спросить, - продолжал Попов, - правда ли, что австрийцы плохо с вами обращались?
- Конечно правда. Чего же ждать от них хорошего. Коняку забрали, быдло одно забрали, жита половину забрали. Дида с повозкой увели уже месяца два как, а и сейчас нет...
- Так плохо, значит, жилось?
- Плохо, барин. Дюже плохо, а ниц не зробишь - война.
- Ведь коняку, быдло, жито и русские берут, - заметил я.
- То верно, но то свои бы брали, а то австрияки.
- Ждали вы, что русские придут? - снова начал спрашивать Попов.
- О... нет, не ждали. Все говорили, что русским капут, больше не придут, а когда мы увидели, что австрийцы утекают, то нам стало ясно, что они брехали.
- Что же, рады вы русским?
- Как же не радоваться, мой мужик в армии, авось придет, если жив еще.
- А скажите, - обратился я к ней, - австрийцы с женщинами плохо обращались?
- Как плохо? - не поняла она.
- Да так, что лапали вас, заставляли с собой ночевать.
- Ой, что вы, барин, разве ж это можно?!
- А вот мы слышали, что там, где австрийцы появляются, они сейчас же девиц и жинок гонят в баню, а потом к себе спать тащат.
- Э, нет, у нас такого не бывало.
- Может быть, в других местах было?
- Не знаю, как в других местах, а у нас очень обходительные стояли. Если какая жинка сама захочет, то ей ничего не поделаешь, а чтоб силой тащить, так этого не было.
- А много было таких жинок, которые сами хотели?
- Какое много? Разве непутевая какая... У нас на селе одна Зоська этим занимается, так у нее всегда было полно и офицеров и солдат, а к другим ни-ни... - И она энергично замотала головой. - Австрияки плохие, хуже наших, особенно мадьяры, с ними не поговоришь, от них ничего не поймешь, но когда наступала весна и надо было жито сеять, они своих коней давали на посев, а у кого своего жита не было на обсеменение, то и жито давали.
- Ну, спасибо вам за рассказ, идите себе ужинать.
- Ну, что? - обратился я к Попову. - Значит, брехали в наших газетах, что австрийцы и немцы баб насилуют?
- Черт их знает, может быть, и брехали, да и нельзя не брехать война, а во время войны надо разжигать инстинкты. Как заставить солдата идти в наступление, если не говорить, что неприятель надругался над верой, над женами и детьми? По совести говоря, у нас в тылу, пожалуй, больше безобразий творится, чем тут. Все-таки австрийцы и немцы куда культурнее русского воинства.
Утро свежее, ранние весенние заморозки. Неприятно щекочет не пробудившееся ото сна тело. Проехав рысью километра четыре, я отпустил поводья, предоставив скакуну двигаться шагом, по его усмотрению. Проехав еще около часа, очутился на мало заезженной тропинке, пролегавшей среди леса.
Задумался, потерял ощущение времени.
Солнце уже высоко. Странно, что до сих пор я не только не догнал полк, но даже не встретил никаких признаков нахождения здесь русских войск.
Достав из сумки карту, установил, что я отвлекся от пути вправо километра на четыре. Взял вперед, к дороге. Отъехав метров двести, заметил на правой опушке леса нескольких всадников и направился было к ним, но тут же понял, что это не русские, а австрийцы. Они остановились и тоже смотрели в мою сторону.
Я стоял как раз посередине поля, в ста метрах от ближайшего лесочка.
Вперед или назад? Впереди группа австрийцев. Назад? Будут стрелять в спину... Спешиться, бросить своего скакуна - жалко.
Пригнулся к луке седла, пришпорил коня и к лесочку, влево от австрийцев, стремясь выиграть время, ибо до этого лесочка расстояние было короче. Мой скакун, точно угадав опасность, понесся галопом.
Жду стрельбы - нет. Взглядываю в сторону австрийцев и вижу: снимают с плеч карабины.
Успею ли добраться до леса? Еще больше пришпориваю коня.
Вот и лес. К досаде, на пути широкая канава. Боюсь за своего скакуна: сможет ли он ее осилить. Но конь делает отчаянный прыжок - и я по ту сторону канавы.
Ну, теперь посчитаемся. Хотя их шестеро, а у меня только наган с семью патронами, но в кобуре имеются запасные. Спрыгиваю с лошади, становлюсь за крупное дерево. Выжидаю, что будет дальше. Прислушиваюсь - нет ли преследования. Молчание. Бросив поводья, потихоньку пробираюсь к опушке посмотреть, что делают австрийцы. К моему удивлению, шесть человек удирают в противоположную сторону.
Опасность миновала.
Австрийцы, очевидно, подумали, что я один из разведчиков и что позади меня движутся колонны русских. Вернулся к скакуну, вытер листвой его вспотевшую спину. Передохнув несколько минут, вышел потихоньку к полю, но увы! - препятствие. Широкая канава, через которую перескочил мой конь, теперь не дает возможности выбраться из леса. Пришлось с полкилометра вести лошадь в поводу, чтобы наконец добраться до просеки, где канава мельче.
Снова смотрю на карту. Ехать вперед уже не рискую. Направляюсь обратно на торную дорогу, чтобы встретиться с полком. И только выехал из леса, как перед моими глазами предстал во всем своем вооружении наш полк, двигающийся в сторону Малой Криницы. Оказывается, я его перегнал на целый час. Пришпорив скакуна, я бросился почти галопом к штабу.
Первыми попались на глаза полковой поп, отец Николай, и Моросанов.
- Чего это, прапорщик, вид у вас такой торжественный? - обратился ко мне поп.
- С австрийцами дрался, батюшка, только сейчас от них вырвался.
- Картой надо пользоваться, прапорщик, а так не только к австрийцу, но похуже куда угодить можно.
Подъехал к Моросанову. Тон его повышенный:
- Теперь мы гнать будем австрийцев до самого мира и получать кресты, не то что раньше было, когда под Сапановом сидели.
Вскоре подъехал Радцевич-Плотницкий, выехавший с места ночевки полка позже.
Я представился полковнику, заявив, что сдал обоз 1-го разряда поручику Ханчеву.
- Отлично сделали, прапорщик, я думаю вас назначить младшим офицером двенадцатой роты. Там сейчас безлюдь. Рота на руках фельдфебеля. Вы сегодня же вступите во временное командование впредь до прибытия Ханчева, а потом видно будет.
- Слушаюсь.
Радцевич посмотрел на часы и распорядился двинуть полк дальше.
Прошли еще километра три. Лес окончился. Перед нами широкое поле, засеянное хлебами. На самой опушке леса приютилось несколько хат селения Малая Криница.
Дальше за этим селением пошла песчаная дорога, чрезвычайно тяжелая для пеших и для повозок. Ноги вязли в песке, и солдаты с трудом продвигались вперед.
В окопы пришли Радцевич с Музеусом. Ходили, осматривали устройство окопов, проволочные заграждения; удивлялись, насколько у них все благоустроено. Вместе с Музеусом был командир саперной роты Зенкевич, который особенно интересовался устройством "лисьих нор".
Капитан Зенкевич спустился в одну из них. Прошло минут десять Зенкевич не выходит. Музеус, торопясь идти дальше, стал кричать в "лисью нору", чтобы Зенкевич скорее выходил. Ответа не было. Заподозрили, что с Зенкевичем что-то случилось.
Музеус распорядился, чтобы в "лисью нору" спустить нескольких солдат с винтовками. Полезшие в "нору", солдаты с первой же ступеньки стали кричать, что в "норе" газ. Шедшего впереди солдата им удалось вытащить наверх с признаками отравления. Тогда Музеус приказал пойти в "лисью нору" в противогазах. Вошедшие в "нору" солдаты нашли Зенкевича мертвым. Оказалось, что внутри "лисьей норы" лежал баллон с открытым газом.
После этого Музеус распорядился не входить в "лисьи норы" без противогазов.
В австрийских окопах мы видели горы бутылок из-под минеральной воды, массу консервных коробок. Видимо, австрийские солдаты не имели походных кухонь и не всегда получали горячую пищу. Зато у них не было и таких ходов сообщения, как наш сапановский, в котором за зиму так много было народу перебито. Правда, местность за австрийскими окопами не такая болотистая, как перед нашими, а пересеченная, позволяющая даже подвозить продукты. Ко второй линии окопов подходит узкоколейная дорога, по которой подвозились припасы, снаряжение и продовольствие.
До часа дня полк был занят учетом потерь, ознакомлением с австрийскими окопами, подсчетом трофеев, а после наша артиллерия снова открыла огонь по третьей позиции австрийцев, которая проходила около Вербы.
С третьей линией пришлось повозиться, так как артиллерийский огонь стал слабее, чем утром. Тяжелые орудия перенесли свой огонь на артиллерийские батареи, находившиеся за третьей линией. К вечеру наша артиллерия заставила молчать артиллерию австрийцев, после чего перенесла свой огонь на окопы, и вскоре эти окопы оказались в наших руках. Пленных взяли видимо-невидимо. Думаю, не меньше десяти тысяч. Их гнали до поздней ночи...
- А у нас потеряли много? - спросил я.
- Как будто не особенно. Во всяком случае, в девятой и двенадцатой ротах не говорили, что у них много побито. Правда, шло довольно раненых, которые могли двигаться на перевязочные пункты сами, немало раненых я встретил и в самих окопах. Пока своих потерь еще не подсчитали. В австрийских окопах трупов много, много и раненых, но живых взято в плен несравненно больше...
В двенадцать ночи нашим телефонистом подслушана телефонограмма штаба полка, адресованная в штаб дивизии, в ней сообщались результаты боя 22 мая:
"Лихим ударом 11-го и 12-го полков сапановские укрепленные позиции австрийцев взяты. Полки заняли первые три линии австрийских окопов. Взято в плен 120 офицеров, 3000 нижних чинов. Захвачено 30 минометов и бомбометов, 12 орудий и 85 пулеметов. Кроме этого, большое количество ручного оружия. Наши потери: офицеров убитыми - 8, ранеными и контужеными - 17, нижних чинов убитыми - 350, ранеными и контужеными - 800. Дальнейшее наступление предположено с утра следующего дня".
Смотря на число убитых и раненых, можно сказать, что из двух полков, принимавших участие в наступлении на сапановские позиции, выбыло свыше одной четверти их штатного состава, а так как обычно в бою принимают участие штыки и сабли, то есть лишь строевые части, находящиеся в окопах, то надо признать, что полк потерял добрую половину своего состава.
Следующие два дня прошли в относительном затишье. Войска 3-й дивизии продвинулись вперед на расстояние всего лишь трех-четырех километров, встретив на своем пути сильно укрепленные австрийские позиции, перед которыми и застряли до момента, пока наша артиллерия не передвинется ближе к Сапанову. Саперные части и команды брошены на устройство гати по сапановскому болоту для продвижения артиллерии, ибо с того места, с которого стреляла артиллерия 22 мая, обстрел австрийских позиций за селом Верба за дальностью расстояния невозможен.
Новую, чрезвычайно сильную канонаду пришлось услышать на рассвете 26 мая. Так же, как и 22-го, в три часа утра поднялся ураганный огонь, сотрясший землю даже у нас в обозе.
Наши войска перешли в наступление.
С большим нетерпением ожидали мы окончания обстрела, чтобы узнать о результатах сегодняшнего боя.
К полудню стрельба притихла.
Мимо Рижских казарм по шоссе в сторону Дубно с одной стороны и к Кременцу - с другой тянулись колонны наших раненых и австрийских пленных. Появление огромных толп пленных свидетельствовало об успехе наших войск. Значит, и эту позицию полки 3-й дивизии взяли...
* * *
В шесть вечера неожиданно прибыл поручик Ханчев. Грязный, изорваны мундир и штаны от лежания в окопах, следы грязи на лице. Бледный, измученный.
- Что с тобой, Алексей Павлович? Ранен?
- Нет, контужен только. Дай отдохну, потом поговорим.
Я предложил свою кровать. Приказал Ларкину срочно вскипятить чай. Добыли в аптечном складе спирта. Выпив спирту и несколько стаканов чаю, Ханчев пришел в себя и рассказал о пережитом за последние четыре дня.
- Тебе хорошо, - начал он, - застрял в обозе. Меня же из Судович с места в карьер бросили в Сапанов, на тот самый участок, на котором мы с тобой зимой сидели. Не успел я пробыть в роте и нескольких часов, как поступило распоряжение приготовиться к атаке. В двенадцать ночи мы снялись с первой нашей линии, сменившись резервными солдатами, и ожидали артиллерийской стрельбы. Артиллерия начала стрелять на рассвете. Близость австрийских окопов заставляла бояться, что наши снаряды могут попадать в своих. К счастью, этого не случилось. Артиллерийский обстрел был настолько силен, что австрийцы были совершенно парализованы.
Тяжелые снаряды, разрывая проволоку в клочья, образовывали широкие проходы для продвижения наших солдат, австрийские окопы заваливали землей.
Пытавшихся бежать из первой линии окопов австрийцев настигали наши снаряды на полпути.
К половине пятого со стороны австрийцев уже не было признаков жизни. Обстрел продолжался лишь с нашей стороны. Около пяти, после окончания артиллерийской стрельбы, мы быстрым налетом захватили первую линию окопов. Сопротивления никакого.
Что только не представилось глазам в этих окопах! Огромное количество убитых австрийцев, масса разорванных в клочья. Тут же совершенно обалдевшие, растерявшиеся люди, лишенные разума, не понимающие, что вокруг них происходит. Я думаю, в первой линии не осталось ни одного полностью уцелевшего.
Вскоре перешли в наступление на вторую линию. Разрушений проволоки перед второй линией было меньше, и нам пришлось пустить в ход ручные ножницы. Я сам застрял в первой линии, руководя действиями своих взводов через посыльных. Но видел, как расстреливали наших солдат, застрявших перед неразбитыми проволочными заграждениями, почти в упор.
Но вот взята и вторая линия. Некоторый интервал во времени. Затем наступление на третью. Во время этого наступления у меня убили прапорщика Плохотного, ранили Патютко, сильно контужен Жуков, убили подпрапорщика Лапшина и много старых солдат.
К концу дня я недосчитался половины людей роты. Правда, мы взяли в плен много австрийцев, захватили много трофеев, значительно больше захватили, чем потеряли, но все же велика потеря в роте.
После этого боя мы просидели сравнительно спокойно три дня, пока наша артиллерия меняла позиции. Но то, что произошло сегодня, я сейчас передать не в состоянии. Это кошмар... Сегодня мы перешли в наступление, но совершенно неожиданно 12-я рота из-за идиотства Савицкого попала в исключительно скверное положение. Есть еще спирт?..
Я налил стакан разведенного спирта. Ханчев выпил. Полежал несколько минут молча. Попросил сделать ему на голову компресс. Старался собраться с мыслями.
- Спи, потом расскажешь. - Я вышел из землянки.
Вернувшись часа через два, застал Ханчева сидящим за чаем и говорящим с Ларкиным и своим денщиком Хабидулиным о хозяйственных делах.
Ханчев спрашивал, где повозки, в которых хранятся вещи 3-го батальона, сколько пешком до Лутовищ, чтобы принести оттуда белье. Я просил его не беспокоиться посылкой денщика за двадцать километров, взять белье у меня и пойти в импровизированную баню, которую мои солдаты устроили при обозе.
Ханчев сходил в баню, надел чистое белье, новую суконную солдатскую гимнастерку и штаны и через час вновь сидел со мной за чаем. Шутливый оттенок был в его голосе.
- Спасибо, накормил и напоил. Особенно за последнее, - смеялся он. Теперь я совершенно здоров. Я думаю, не столько контужен, сколько измучен и издерган. Сейчас шум в ушах прошел, голова посвежела, правда, чувствую себя разбитым. Поживу у тебя несколько дней - и вернусь в роту...
- Живи сколько угодно, а главное - сколько позволят, - пошутил я.
- Расскажу все по порядку. Наступление двадцать второго мая велось более организованно, чем когда-либо. Это мы приписываем непосредственному руководству Музеуса, который разместился по соседству с наступающими частями. Офицеры были вместе с частями, и даже Савицкому не удалось изловчиться застрять где-нибудь при штабе. Радцевич находился на расстоянии каких-нибудь четырехсот метров от первой линии окопов.
Таким образом, первый день прошел хорошо. Солдаты видели, что офицеры не отстают, находятся близко и подвергаются такой же опасности. Зато в последующие дни... Музеус перешел в Сапанов, там же остался Радцевич. Савицкий, сославшись на сильную контузию, тоже застрял в сапановских окопах и дальнейшим наступлением решил командовать через ординарцев, находясь в трех-четырех километрах от рот. Вечером Савицкий передал по телефону, что плохо себя чувствует и поручает мне старшинство над третьим батальоном. Я созвал ротных командиров, распределил между ними роли и решил, что, поскольку двенадцатая рота уже достаточно потрепана, наступление на новую линию австрийцев поведут первые три роты батальона, а двенадцатая будет в резерве.
Точно по расписанию вслед за артиллерийским обстрелом первые три роты двинулись в наступление, оставив при мне своих связистов. Мы начали наступать на правый фланг австрийских позиций. Левый упирался в Судовические болота, откуда, как мне казалось, ожидать сюрпризов оснований не было.
На всякий случай я выставил караул для наблюдения за левым флангом австрийцев. То ли мои наблюдатели прозевали, то ли условия местности таковы, но вскоре прибежал ко мне Шурыгин: на нас с левого фланга наступают немецкие колонны! Я выскочил из землянки. Вижу, действительно, на расстоянии пятисот-шестисот шагов движется немецкая часть - человек триста. Позвал пулеметчиков Махова, Шурыгина и Коптева.
Затаив дыхание, ждали мы приближения немцев. Они шли четко, сомкнутой колонной. Подпустив их шагов на триста, мои пулеметчики одновременно из трех пулеметов открыли по ним огонь. Немцы шарахнулись, бросились на землю окапываться. Но пулеметы так резали, что через какие-нибудь десять минут вся колонна оказалась пригвожденной к земле. Тут я бросил на немцев свой первый взвод, который захватил уцелевших, разоружил и в сопровождении нескольких солдат направил в Сапанов.
Прошло полчаса. Видим со стороны Судовических болот новую группу немцев. Повторяем тот же маневр и через полчаса почти полностью забираем ее в плен.
Прождали еще с полчаса. Снова оттуда же выходит колонна, численностью значительно больше предыдущих. Тут мне пришлось ввести в бой кроме своей роты еще оттянутую от наступления полуроту девятой роты. Новая немецкая колонна шла с большими предосторожностями и уже не сомкнутым строем, а врассыпную. Бой с ней продолжался не меньше двух часов.
Положение двенадцатой роты стало в высшей степени угрожающим. Немцы упорно накапливались и шаг за шагом продвигались вперед. Звоню по телефону Савицкому о высылке резервной роты на помощь. Савицкий отвечает, что в его распоряжении ничего нет. Звоню непосредственно Моросанову. Моросанов отвечает, что сделал распоряжение Савицкому обеспечить разгром наступающих на двенадцатую роту немцев. От Савицкого ни звука. Приходится выводить еще одну роту с правого фланга. В это время к немцам подходит подкрепление.
Я даю поручение Шурыгину срочно добежать до одиннадцатой роты, передать, чтобы Осипов обратил свою роту на наступающих немцев и взял в обстрел с фланга.
Ты можешь себе представить, какое волнение пришлось пережить в ожидании подкрепления?! На наше счастье, австрийская артиллерия в это время молчала. Немцы продолжали упорно, хотя и медленно, продвигаться вперед. Расстояние между двенадцатой ротой и немцами дошло до двухсот шагов. Стволы наших пулеметов накалились докрасна. Пулеметчики говорят, еще несколько минут такой интенсивной стрельбы - и пули будут разрываться в канале ствола.
Отступать поздно и некуда. Выход из положения один: перейти в контратаку, хотя и небольшими силами, задержать немца на этом месте до подхода одиннадцатой роты. Приказал двенадцатой роте перейти в наступление. С отчаянным криком "ура" люди бросились на немцев. Те оторопели. Произошло замешательство, длившееся минут пять. Мои люди напали на немцев со штыками наперевес, а в это время справа слышим звуки нашего "максима". Ура! Одиннадцатая рота подошла вовремя.
Стесненные, немцы бросились отступать.
Наскок двенадцатой роты, энергичное наступление одиннадцатой - и немецкий батальон в наших руках. Захватили в плен одних офицеров не меньше пятнадцати. Оказалось, это был Баварский егерский батальон, только что прибывший из центра Германии для подкрепления сапановского участка австрийской армии. Этот батальон был брошен в бой почти из вагонов. Весь батальон в полторы тысячи человек захвачен, можно сказать, одной двенадцатой ротой, - с гордостью закончил Ханчев. - Я не помню, когда был контужен, но после допроса немецких офицеров и отправки всего захваченного в тыл со мной сделалось дурно. Мой денщик привел меня к тебе...
Телефонист принес телефонограмму из штаба полка за подписью Моросанова: "Нашими войсками очищена от австрийцев позиция у Каменной Вербы. Австрийцы в беспорядке отступают к Бродам. Полку приказано повести энергичное наступление на отступающего австрийца. Командиром полка приказано вам сдать обоз 1-го разряда фельдфебелю, а самому срочно явиться в штаб для получения нового назначения".
Прочел телефонограмму Ханчеву, сказал:
- Теперь ты отдохнешь вместо меня. Сейчас донесу в штаб полка, что обоз сдал не фельдфебелю, а отдыхающему здесь поручику Ханчеву.
* * *
Сапановские окопы неузнаваемы. Это пустынные катакомбы средневековых времен без всякого признака каких-либо живых существ. За Сапановом - Малый Сапановчик, бывший ранее районом расположения австрийцев.
Повсюду следы большого разрушения, произведенного артиллерийскими обстрелами. Тут и там можно наткнуться на куски проволоки, рогатки с проволочными заграждениями, сброшенные с мест их установки тяжелыми снарядами. Не удержался, чтобы не заглянуть в землянки австрийских офицеров, в "лисьи норы" около этих землянок.
Лишь на карте остался знак, что здесь стоял когда-то Сапанов, да по отдельным развалинам и обломкам кирпича и глинобитных стен можно предположить, что в этом месте было селение.
Жители деревень еще осенью прошлого года выселены в другие районы. Но они уже здесь, хотя всего несколько дней назад здесь проходили бои.
Группа крестьян, человек 20-25 с лопатами, рылась на месте бывших окопов в поисках, может быть, зарытого здесь имущества.
За Малым Сапановчиком по дороге, ведущей к селению Каменная Верба, встречались сооружения, устроенные австрийцами за период зимней стоянки. Узкоколейные дороги, гати, огороды с посевами различных овощей - все свидетельствовало о большой внимательности австрийцев к своему тылу.
К удивлению, я совершенно не замечал варварского отношения к местным природным ценностям. Простояв больше полугода на позиции Иквы, австрийцы, очевидно, были настолько уверены в прочности своего положения, что не производили сколько-нибудь бросающегося в глаза разрушения. Скорее можно заметить большую хозяйственную работу, какую ведет добрый хозяин в своем имении.
В сумерки въехал в Каменную Вербу, большое селение, насчитывающее свыше тысячи крестьянских домов, утопавшее в зелени, то есть фруктовых садах. Жителей в селении достаточно. Правда, не видно взрослых мужчин.
Выехав на большую площадь, на которой расположена церковь и школа, я остановился навести справку о дальнейшем маршруте. На мое счастье, показалась повозка, в которой сидел поручик Попов. Обрадованный встречей, я соскочил со своего скакуна и к поручику с вопросом: как проехать к полку?
- Штаб полка отсюда километрах в восьми-десяти, - сказал Попов. Около него все роты, чтобы завтра с рассветом двинуться к Радзивиллову. Я только сейчас оттуда, еду в обоз, чтобы передохнуть от боев и полученной контузии. А ты откуда?
- А я из обоза, вызван в штаб полка для назначения на новую должность. Догоняю полк.
- Далеко ли до обоза?
- Я его оставил за Рижскими казармами с Ханчевым, который прибыл туда на отдых.
- Боюсь, не смогу проехать этих десяти километров. Уже темнеет. Давай остановимся здесь, заночуем.
- Мне не особенно удобно, - возразил я. - Телефонировал Моросанов, чтобы я как можно скорее прибыл в штаб полка.
- Эка важность! Я говорю, штаб полка остановился на ночлег в деревне Торжинской и лишь завтра с рассветом пойдет к Радзивиллову. Ты можешь переночевать здесь, а с рассветом выехать и догнать полк.
Я согласился.
Вошли в ближайшую хату, показавшуюся нам наиболее приличной. Хозяйка любезно предложила нам занять чистую горницу. Пока я расспрашивал Попова о бое, в котором он принимал участие, молодая крестьянка внесла большой горшок с кипяченой водой, так называемую баняку. Мы заварили чай.
- Ты помнишь, Николай Алексеевич, - обратился я к Попову, - за время стоянки в Сапанове нам все время твердили, что австрийцы чрезвычайно скверно относятся к пленным и к мирному населению и что в местах, занимаемых австрийскими и немецкими войсками, не остается ни одной женщины, ими не изнасилованной.
- Помню.
- А ты не спрашивал, действительно это так или все это было вранье?
- Не спрашивал я, да и некогда было спрашивать. С двадцать второго мая и до сих пор я не имел возможности по-человечески не только поесть, но и поспать.
- Давай сейчас спросим.
Я вышел в другую половину хаты. Там три молодых крестьянки-украинки стряпали ужин из картофеля и молока.
- Можно кого-нибудь попросить зайти к нам в горницу? Одна из женщин, высокая, стройная, лет двадцати шести, с приятным открытым лицом, ответила:
- Зараз буду.
Я вернулся в горницу. Минут через пять она вошла. За подол держался мальчонка, видно сынишка, лет шести.
- Садитесь, - обратился к ней Попов. - Не хотите ли кружку чая?
- Спасибо, барин, я пойду сейчас ужинать.
- Мы хотели вас спросить, - продолжал Попов, - правда ли, что австрийцы плохо с вами обращались?
- Конечно правда. Чего же ждать от них хорошего. Коняку забрали, быдло одно забрали, жита половину забрали. Дида с повозкой увели уже месяца два как, а и сейчас нет...
- Так плохо, значит, жилось?
- Плохо, барин. Дюже плохо, а ниц не зробишь - война.
- Ведь коняку, быдло, жито и русские берут, - заметил я.
- То верно, но то свои бы брали, а то австрияки.
- Ждали вы, что русские придут? - снова начал спрашивать Попов.
- О... нет, не ждали. Все говорили, что русским капут, больше не придут, а когда мы увидели, что австрийцы утекают, то нам стало ясно, что они брехали.
- Что же, рады вы русским?
- Как же не радоваться, мой мужик в армии, авось придет, если жив еще.
- А скажите, - обратился я к ней, - австрийцы с женщинами плохо обращались?
- Как плохо? - не поняла она.
- Да так, что лапали вас, заставляли с собой ночевать.
- Ой, что вы, барин, разве ж это можно?!
- А вот мы слышали, что там, где австрийцы появляются, они сейчас же девиц и жинок гонят в баню, а потом к себе спать тащат.
- Э, нет, у нас такого не бывало.
- Может быть, в других местах было?
- Не знаю, как в других местах, а у нас очень обходительные стояли. Если какая жинка сама захочет, то ей ничего не поделаешь, а чтоб силой тащить, так этого не было.
- А много было таких жинок, которые сами хотели?
- Какое много? Разве непутевая какая... У нас на селе одна Зоська этим занимается, так у нее всегда было полно и офицеров и солдат, а к другим ни-ни... - И она энергично замотала головой. - Австрияки плохие, хуже наших, особенно мадьяры, с ними не поговоришь, от них ничего не поймешь, но когда наступала весна и надо было жито сеять, они своих коней давали на посев, а у кого своего жита не было на обсеменение, то и жито давали.
- Ну, спасибо вам за рассказ, идите себе ужинать.
- Ну, что? - обратился я к Попову. - Значит, брехали в наших газетах, что австрийцы и немцы баб насилуют?
- Черт их знает, может быть, и брехали, да и нельзя не брехать война, а во время войны надо разжигать инстинкты. Как заставить солдата идти в наступление, если не говорить, что неприятель надругался над верой, над женами и детьми? По совести говоря, у нас в тылу, пожалуй, больше безобразий творится, чем тут. Все-таки австрийцы и немцы куда культурнее русского воинства.
Утро свежее, ранние весенние заморозки. Неприятно щекочет не пробудившееся ото сна тело. Проехав рысью километра четыре, я отпустил поводья, предоставив скакуну двигаться шагом, по его усмотрению. Проехав еще около часа, очутился на мало заезженной тропинке, пролегавшей среди леса.
Задумался, потерял ощущение времени.
Солнце уже высоко. Странно, что до сих пор я не только не догнал полк, но даже не встретил никаких признаков нахождения здесь русских войск.
Достав из сумки карту, установил, что я отвлекся от пути вправо километра на четыре. Взял вперед, к дороге. Отъехав метров двести, заметил на правой опушке леса нескольких всадников и направился было к ним, но тут же понял, что это не русские, а австрийцы. Они остановились и тоже смотрели в мою сторону.
Я стоял как раз посередине поля, в ста метрах от ближайшего лесочка.
Вперед или назад? Впереди группа австрийцев. Назад? Будут стрелять в спину... Спешиться, бросить своего скакуна - жалко.
Пригнулся к луке седла, пришпорил коня и к лесочку, влево от австрийцев, стремясь выиграть время, ибо до этого лесочка расстояние было короче. Мой скакун, точно угадав опасность, понесся галопом.
Жду стрельбы - нет. Взглядываю в сторону австрийцев и вижу: снимают с плеч карабины.
Успею ли добраться до леса? Еще больше пришпориваю коня.
Вот и лес. К досаде, на пути широкая канава. Боюсь за своего скакуна: сможет ли он ее осилить. Но конь делает отчаянный прыжок - и я по ту сторону канавы.
Ну, теперь посчитаемся. Хотя их шестеро, а у меня только наган с семью патронами, но в кобуре имеются запасные. Спрыгиваю с лошади, становлюсь за крупное дерево. Выжидаю, что будет дальше. Прислушиваюсь - нет ли преследования. Молчание. Бросив поводья, потихоньку пробираюсь к опушке посмотреть, что делают австрийцы. К моему удивлению, шесть человек удирают в противоположную сторону.
Опасность миновала.
Австрийцы, очевидно, подумали, что я один из разведчиков и что позади меня движутся колонны русских. Вернулся к скакуну, вытер листвой его вспотевшую спину. Передохнув несколько минут, вышел потихоньку к полю, но увы! - препятствие. Широкая канава, через которую перескочил мой конь, теперь не дает возможности выбраться из леса. Пришлось с полкилометра вести лошадь в поводу, чтобы наконец добраться до просеки, где канава мельче.
Снова смотрю на карту. Ехать вперед уже не рискую. Направляюсь обратно на торную дорогу, чтобы встретиться с полком. И только выехал из леса, как перед моими глазами предстал во всем своем вооружении наш полк, двигающийся в сторону Малой Криницы. Оказывается, я его перегнал на целый час. Пришпорив скакуна, я бросился почти галопом к штабу.
Первыми попались на глаза полковой поп, отец Николай, и Моросанов.
- Чего это, прапорщик, вид у вас такой торжественный? - обратился ко мне поп.
- С австрийцами дрался, батюшка, только сейчас от них вырвался.
- Картой надо пользоваться, прапорщик, а так не только к австрийцу, но похуже куда угодить можно.
Подъехал к Моросанову. Тон его повышенный:
- Теперь мы гнать будем австрийцев до самого мира и получать кресты, не то что раньше было, когда под Сапановом сидели.
Вскоре подъехал Радцевич-Плотницкий, выехавший с места ночевки полка позже.
Я представился полковнику, заявив, что сдал обоз 1-го разряда поручику Ханчеву.
- Отлично сделали, прапорщик, я думаю вас назначить младшим офицером двенадцатой роты. Там сейчас безлюдь. Рота на руках фельдфебеля. Вы сегодня же вступите во временное командование впредь до прибытия Ханчева, а потом видно будет.
- Слушаюсь.
Радцевич посмотрел на часы и распорядился двинуть полк дальше.
Прошли еще километра три. Лес окончился. Перед нами широкое поле, засеянное хлебами. На самой опушке леса приютилось несколько хат селения Малая Криница.
Дальше за этим селением пошла песчаная дорога, чрезвычайно тяжелая для пеших и для повозок. Ноги вязли в песке, и солдаты с трудом продвигались вперед.