Это убийство произошло, конечно же, совершенно случайно и из-за чепухи, а возможно, 18-летний Аль, сам того еще не понимая, уже попал на эту дорожку, обнесенную красными флажками, из которой оставался только один выход – вперед, к смерти, и неважно – к своей или чьей-то еще.
Аль Капоне. Обложка журнала «Тайм»
Свое первое убийство Аль помнил совсем смутно. Кажется, это был какой-то дешевый отель, где они с друзьями Фрэнки частенько коротали ночи за игрой в карты. Денег ему тогда не хватало отчаянно, и надо же, судьба снова отвернулась от него. Он проигрался, остался без гроша. Что оставалось делать? В тот момент на него что-то нашло, наверное отчаяние и бешенство из-за этой несправедливости судьбы. Плохо понимая, что делает, Аль поймал за дверью парня, который отыграл у него все деньги и без долгих разговоров приставил к его груди пистолет. «Верни мне деньги», – сказал он. – «Хорошо, хорошо, успокойся, – испуганно ответил тот, глядя на тускло поблескивающее дуло, как завороженный. Он уже доставал деньги, как пистолет качнулся в руке Аля, и парень, неожиданно всхлипнув, вдруг произнес: „Зачем ты так? Мы же с тобой знакомы!“. Быть может, это была просто жалоба, но Капоне почувствовал совсем другое: угроза! На курок он нажал машинально. „Черт тебя дернул сказать мне это“, – пробормотал он.
Однако с тех пор Капоне стали всерьез уважать. Фрэнки хвалился, что его другу ничего не стоит отправить человека к праотцам. «Это серьезный триггермен, – говорили о Капоне. – Его палец всегда находится на спусковом крючке. Говорят, ему что человека убить, что чихнуть – одинаково просто». Но если Фрэнки шутил, то и он сам, и Аль знали, что на самом деле все совершенно не так. Да, они вынуждены убивать, но они не убийцы. Фрэнки тоже убивает, но только тогда, когда его к этому принуждают обстоятельства; все его действия продиктованы исключительно холодным расчетом. Что же касается Капоне, то с ним это происходит неожиданно, обычно в гневе, и иногда он сам себя боится, только не хочет признаваться в этом.
Фрэнки Йейл
Фрэнки знал, что делает, распуская слухи о чудовищной жестокости Капоне. Свою банду молодых людей он назвал «Черной рукой», по аналогии с шайками, взрывавшими овощные лавки в Новом Орлеане и Чикаго, и теперь ее боялись по-настоящему. Фрэнки же видел в этом страхе залог успешного бизнеса, тем более что в этом ему как нельзя лучше помогали газетные репортажи, например: «…в „зоне спагетти“ взорвалось 55 бомб. Эти взрывы служат настойчивым предупреждением несговорчивым. По мнению одного опытного детектива, уже много лет работающего в итальянском квартале, среди каждых десяти человек, регулярно выплачивающих мафии дань, находится по меньшей мере один упрямый, который сопротивляется до тех пор, пока его не предупредят бомбой. Если это так, то с 1 января „Черная рука“ взимала дань с 550 человек… Хорошо информированные лица оценивают ежегодную дань „Черной руке“ в размере полумиллиона долларов».
А потом произошел случай, благодаря которому Аль Капоне навсегда получил свою кличку Лицо со шрамом. Это случилось в ресторане Фрэнка. Аль работал там вышибалой, а в тот вечер был немного пьян. Увидев симпатичную девочку, рядом с которой находился ее брат, 18-летний Винченцо Джибальди, он не смог сдержаться и сделал ей несколько грубый комплимент. Аль был искренен, но далеко не все итальянцы понимают юмор, к тому же оба были несколько пьяны, а потому Винченцо, недолго думая, полоснул Аля ножом по щеке. Трижды, со всей силы. Неизвестно, понимал ли он, что может при этом погибнуть, но через минуту ему дали это понять. Фрэнки бросился к другу, захлебывающемуся кровью, и закричал: «Что ты делаешь, придурок? Это же мой человек!».
Нет, Капоне никогда не отличался мстительностью. К тому же он был итальянцем и понимал, что такое честь сестры. Кажется, он был даже рад, что парень нанес ему такие серьезные увечья, помешавшие Алю непроизвольно продырявить его. «Я хочу знать все об этом человеке, – сказал он на следующий день другу Фрэнки. – Нет, не думай, я не хочу отомстить. Я понимаю, как был неправ. Прошу тебя, расскажи мне все, что станет о нем известно».
Вскоре поведение молодого Винченцо стало совершенно понятным. Как выяснил Фрэнки, он относительно недавно потерял отца, Антонио Джибальди, мелкого торговца спиртным, причем по нелепой случайности. Мистер Джибальди решил почистить обувь в одном из салонов города, как вдруг неожиданно туда ворвались двое молодых людей с обрезами и практически не глядя открыли огонь из своих обрезов. Как оказалось впоследствии, Антонио Джибальди стал жертвой ошибки. Он понятия не имел ни о какой войне между двумя бандитскими группами – итальянской и ирландской. Один из ирландцев обознался, решив, что Антонио тот самый триггермен, по вине которого неделю назад погиб его лучший друг. Возможно, для ирландцев все итальянцы были на одно лицо, но случившегося было уже не изменить.
Винченцо Джибальди находился просто в шоке, когда ему сообщили, что его отец убит. Чувствуя себя бесконечно одиноким в этом чужом городе и рыдая над гробом отца, он понял: его ничто не утешит. Нужна только месть, такая же беспощадная, на которую способны те самые ирландские подонки.
Винченцо всерьез занялся стрельбой и вскоре добился того, что каждую цель (а в основном это были банки) он сбивал с первого раза из своего духового ружья. Решив, что теперь он достаточно подготовлен, Винченцо по совету отцовских друзей приобрел всего за 30 долларов настоящий пистолет у неизвестного, но очень улыбчивого и любезного моряка. К этому времени Винченцо уже знал, кто станет его первой жертвой. Это был Джимми Каллаган. Это именно он решил, что Антонио Джибальди итальянский боевик.
Каллагана Джибальди выслеживал целую неделю, изучил все маршруты его поездок и, наконец, сев за руль «шевроле», который одолжил у своего брата, направился в пригород Нью-Йорка, где находилась вилла Каллагана. Едва ирландец покинул машину, прибыв поздней ночью к дверям своего дома, Винченцо открыл огонь. Он был уверен, что сумеет одной пулей убрать жертву, ненависть захлестывала его, и Каллаган упал, изрешеченный 24 пулями. «Так у тебя не останется шансов выжить», – холодно произнес молодой стрелок. Он вел себя как истинный профессионал: не оставил на месте преступления никаких следов, а потому для полиции дело об убийстве Каллагана осталось загадкой.
На следующий день все местные газеты поместили статьи, посвященные такому дерзкому убийству, а Винченцо заинтересовался Фрэнк Айелло, «крестный отец» мафии, контролировавшей Бруклин. Он вышел на него быстрее стражей порядка и сразу же предложил ему доходное место в своей группировке. Винченцо ответил, что весьма польщен, но не сможет принять любезное предложение господина Айелло, поскольку дал слово покончить со всеми убийцами своего отца. Кто этот второй, Айелло спрашивать не стал.
Даже он не знал, на кого именно готовит покушение Винченцо Джибальди. А этот второй руководил ирландской бандой. Звали его Билл Ловетт, и он был заклятым врагом Айелло. Вскоре Винченцо подстерег в засаде Билла Ловетта, однако не всегда судьба благоволит к подобного рода начинаниям, и глава ирландцев отделался только ранением. Теперь настал черед испугаться Фрэнку Айелло. Он понимал, что подозрения в покушении на убийство Ловетта падут именно на него: ведь их вражда была всем известна, вот только Айелло не был пока готов начинать серьезные боевые действия. Поэтому поступок мальчишки он оценил как опрометчивый и, мало того, поставивший его самого, Айелло, под удар.
«Знать не хочу этого глупого мальчишку, – в сердцах заявил Айелло. – Если бы он действительно убил Ловетта, все могло бы пойти совершенно по-другому. Он стал бы настоящим героем. Но теперь он проиграл и поставил под удар многих, потому что, если ему удалось развязать вендетту, то многим вскоре не поздоровится».
«Говоришь, он хотел убить Ловетта и рассердил Фрэнка Айелло? – задумчиво произнес Аль, выслушав рассказ друга. – Сделай так, чтобы мы встретились. Я хочу предложить ему работу. Это смелый человек, и он не побоялся вступиться за честь сестры. Только такой сможет стать моим телохранителем».
Известно, что Винченцо с радостью согласился на предложение Капоне. Доведя до конца начатое дело и отомстив за смерть отца, впоследствии Джибальди уехал вслед за новым хозяином из Нью-Йорка в Чикаго. Там он скоро сделался известным под прозвищем Пулеметчик Макговерн. Еще чаще его называли «спусковой крючок Аль Капоне». Винченцо прослужил хозяину верно и преданно всего 13 лет, пока его не выследила конкурирующая криминальная группировка. В канун Дня святого Валентина Винченцо зашел в кегельбан, куда вскоре ворвалась целая орава людей с автоматами. Они буквально изрешетили пулями Винченцо, одного из лучших людей Капоне, дружба с которым началась у Короля Чикаго с трех страшных ножевых ударов, из-за чего Аль и получил прозвище, с легкой руки чикагских газетчиков прилипшее к нему навсегда, – Лицо со шрамом.
Самое любопытное, что вскоре сам Капоне столкнулся с Биллом Ловеттом. Прошло три года с тех пор, как началась война между ирландцами и кланом Йейлом-Капоне. Битвы шли по специфическим законам гангстерского мира, однако погибали в основном молодые парни, только что вступившие в мафию и не способные ни на что, кроме мелких дел. В такое время Капоне мирно сидел в одном из баров, когда туда ввалился ирландец с сальными волосами и бесцветными глазами. Нагло глядя прямо в глаза Капоне, он начал оскорблять его, хотя поводов ему никто не подавал. Однако на Диком Западе зачастую совершенно необязательно подавать повод к ссоре. Был бы человек, а причина для перепалки найдется. «Грязный ирландец, – подумал тогда Капоне. – Даже пули на тебя тратить неохота». Он еще не знал, что этот нахальный ирландец являлся долгие годы правой рукой босса ирландской мафии. И кто бы мог сказать, что Капоне не хватает выдержки? Он просто встал со своего места, подошел к обидчику, и тот даже не успел выхватить оружие. Аль был в бешенстве, а потому справился с ним при помощи одних рук – переломал ему все ребра.
Утром Фрэнк Йейл позвонил Капоне и сказал, что тот попал в крайне затруднительное положение. «Мне только что сообщили, что ирландцы рыщут по всему городу, пытаясь отыскать итальянца с особыми приметами – тремя огромными шрамами на лице. Это ребята серьезные, Аль, и теперь у них нет вообще никаких дел, кроме одного – изловить тебя. Я посоветовал бы тебе сегодня же убраться из Нью-Йорка. Чикаго, как я считаю, ничуть не хуже».
Джон Торрио
Чикаго тогда был вотчиной известного мафиозного босса Джона Торрио. Он был не только хорошим знакомым Фрэнка, но и солидным человеком, недельный доход которого составлял до 100 тысяч долларов. Этот человек, которому принадлежали почти все публичные дома Чикаго, ввел Аля в курс дела. Молодой человек ему сразу понравился, и он объяснил ему специфику такого города, как Чикаго. «Понимаешь, Аль, – говорил он. – Здесь все абсолютно беззаконно, и ты должен усвоить прежде всего наши законы, чтобы выжить. Ты займешься моими борделями, если не возражаешь. Знаешь, часть моих веселых заведений раньше была расположена на улице имени героя гражданской войны капитана Билли Уэллса.
Вернее, я хочу сказать, что мои девочки живут там и сейчас, но местное население чрезвычайно раздражало, что улица позорит имя героя. Они написали прошение городскому мэру, требуя, чтобы это, как они сказали, безобразие прекратилось. В результате теперь эта улица носит название Пятая авеню. Слушайся меня, сынок, я проведу тебя наверх. Конечно, школа Фрэнки хороша, но только для начинающих, тех, кто захочет научиться метко стрелять и разводить местных подонков. Я же покажу тебе путь наверх. Едва я увидел тебя, как сразу понял: ты человек, который мне нужен. Только такой, как ты, сможет и в приличном обществе показаться, и стрелять, когда это станет нужным. Поверь, я немного людей встречал в своей жизни, кто с успехом сочетал бы эти две способности».
Капоне оказался на удивление понятливым учеником Торрио. В качестве охранника публичного дома он довел это дело до исключительного совершенства. С появлением Капоне доход от публичных домов составил для мафии 50% (остальное отдавалось проституткам). Но эти 50% не были конечным итогом получения прибыли. Одна из проституток призналась на допросе, и ее слова были запротоколированы: «Я заколачиваю 556 долларов в неделю. Половину из них загребает хозяйка дома, значит, остается 278 долларов. Хочу я этого или нет, но 25 долларов уходит моему посреднику в этом доме и 36 долларов тому подонку, который меня туда устроил. Ем я на 15 долларов в день, врачу отдаю каждую неделю 5 долларов. Да еще к тому же месяца не проходило, чтобы у нас не вымогали деньги на какой-нибудь очередной праздник или политический фонд. 10 долларов берут копы на свой спортивный праздник, столько же отнимает пикник у шерифа.
Я обязана покупать вечерние платья стоимостью 50 долларов, потому что хозяйка сказала: если мы не станем этого делать, то все наше заведение просто взлетит на воздух. Через каждые два дня мне велят укладывать волосы, и это стоит 15 долларов. Транспорт обходится мне в 4 доллара, комната – в 10. Иногда копам хочется на всякий случай устроить у нас в доме облаву, и тогда мы скидываемся по пятерке с носа. Итого получается, что за неделю я расходую 221 доллар и 30 центов. Оставшиеся у меня 50 долларов и 70 центов я отношу своему сутенеру. Мы встречаемся с ним в конце каждой недели, а потом вместе идем в какой-нибудь бар, где напиваемся в стельку».
Теперь, когда бизнес от проституции процветал столь удачно, Капоне начали принимать в высшем обществе, там, где принято курить исключительно дорогие сигары, обсуждать оперы, или, вернее, смазливых оперных певичек. Никто не умел с таким изяществом носить фрак, никто не мог так непосредственно и очаровательно насвистывать мотивы из классических опер. Неподражаемый, несравненный Аль! Он покорял всех, с кем ему приходилось иметь дело. А то, что карман его одежды всегда выглядел слегка оттопыренным из-за пистолета, с которым тот никогда не расставался, то и эта мелочь прибавляла Капоне больше шарма.
Тем временем наступил 1920 год, когда американским конгрессом была принята 18-я поправка к конституции, по которой на территории страны запрещалась продажа, перевозка, ввоз и вывоз алкоголя. Наступило время сухого закона, когда никто не мог легально хранить ни ячменное пиво, ни виски. «Любопытно, – вспоминал Аль Капоне. – Казалось, только что граждане всей душой проклинали алкоголь, а тут вдруг, когда он стал запретным плодом, даже те, кто раньше не проявлял к спиртному ни малейшего интереса, стали выпивать, и спрос на эту продукцию начал расти, как на дрожжах».
В стране полным ходом развивалась алкогольная индустрия, а вместе с ней появились и новые понятия: «муншайнер», «бутлегер», «спикизи». Муншайнерами назывались самогонщики, занимавшиеся производством горячительных напитков при свете луны; бутлегер нелегально доставлял алкоголь в страну через границу, главным образом канадскую, или же перевозил через океан. Что же касается спикизи, то это понятие употреблялось в нелегальных притонах, когда клиент заказывал, например, чай и при этом многозначительно подмигивал, а все понимающий продавец немедленно подавал ему в чайной чашке порцию виски.
Что же касается Чикаго, то этот город был совершенно особый. Наверное, нигде в Америке так не процветал нелегальный бизнес, как здесь. Как можно было обойтись без спиртного в многочисленных притонах и казино? Да это просто немыслимо! Власти Чикаго, конечно, понимали проблемы своих сограждан, а потому решили ограничиться тем, что убрали вывески с питейных заведений. Но владельцы злачных мест просто обязаны были наладить связь с теми, кто сможет нелегально доставить им спиртное.
С этим нелегким делом была в состоянии справиться только сплоченная преступная организация, как та, которой заправляли Торрио и Аль Капоне. И они сумели связать воедино и скоординировать множество профессий, занятых в производстве горячительных напитков. Конечно, они скупали подпольные винные заводы и пивоварни, знали, кому дать взятку, нанимали моряков для перевоза контрабанды через океан. Это, конечно, должен был быть человек надежный, такой, что, получив несколько десятков тысяч долларов, доставит товар в нужное место, а не сочинит сказку о том, что товар у него неожиданно украли. Нужны были рабочие для производства алкоголя и водители грузовиков, причем такие, которые не вызвали бы подозрений у полиции.
Чикаго стал настоящей столицей алкогольной контрабанды. Все банды просто ошалели, когда поняли, что с виски он получат сверхприбыли. Особенно опытным, хотя порой и непредсказуемым, человеком в алкогольном бизнесе Чикаго был Джим Колориссимо, или Большой Джим, возглавлявший «сицилийский союз». Его уважали больше, чем самого мэра Чикаго. Большой Джим предложил Торрио и Капоне войти в долю. Как вспоминал Капоне, «денег здесь было так много, что хватило бы на всех», но дело было не в деньгах. Иногда и они не самое главное. Весь вопрос в том, кто будет держать под контролем весь бутлегерский бизнес в Чикаго? Торрио и Аль Капоне не хотели бы уступить пальму первенства никому…
Аль Капоне знал, что Джим Колориссимо происходил из эмигрантской семьи, как и он сам. С малых лет он зарабатывал на хлеб тем, что торговал газетами, работал дворником, а потом стал мальчиком на побегушках у бандитов, бегая для них за спиртным и, конечно, воровал. Потом он стал рэкетиром и воевал за сферы влияния между бандами. Наконец, стал содержать публичный дом и женился по любви на Виктории Мореско, сделав ее хозяйкой своего публичного дома. Попутно Большой Джим занимался контрабандой и заработал такое большое состояние, что его уже принимали в высшем обществе и он сам принимал приличных людей в собственном салоне.
В 1920 году Большой Джим сделался образцом истинного светского человека для всего Чикаго. Все хотели походить на него, такого респектабельного и неотразимого. В его внешнем облике было продумано все до мелочей – запонки и галстуки, подтяжки и часы, ремень и бриллиантовая заколка, трость и фетровая шляпа. В квартале проституток Большой Джим открыл ресторан, славившийся изысканной кухней и лучшими итальянскими винами, где выступали такие оперные звезды, как Карузо, Амелитта Галли-Курчи, Фло Зиберт, Джон Маккормак…
Оперу Большой Джим любил необычайно, за что и заплатил жизнью. Этот человек не мог устоять перед прекрасным голосом, он действовал на мафиозного босса подобно наркотику. Начало же его падения было связано с появлением в Чикаго симпатичной певички Дейл Винтер, объездившей полстраны с различными опереттами и успевшей побывать в Австралии. В тот момент, когда она встретилась с Большим Джимом, работы у нее не было. Но это было неважно: Колориссимо потерял голову и от ее голоса, и от ее чудного тела. «Ты теперь будешь петь в моем ресторане, малышка», – произнес он, и мисс Винтер с радостью согласилась. Еще бы: он так трогательно заботился о ней, устроил в музыкальный колледж Чикаго, чтобы поддерживать в отличной форме ее голосовые связки. Какое-то время по настоянию Колориссимо девушка даже пела в хоре методистской церкви, но потом кто-то увидел ее в ресторане на улице «красных фонарей» и на этом ее карьера церковной певицы закончилась.
Не прошло и двух месяцев, как Большой Джим бросил свою преданную Викторию и женился на Дейл Винтер. «Зачем ты так поступил с той, что была с тобой вместе в богатстве и бедности?» – укоризненно произнес тогда Торрио. – «Потому что это то, что мне нужно», – недовольно отозвался Колориссимо. Торрио вздохнул: «Тогда считай, Джим, что ты уже покойник».
Колориссимо не привык прислушиваться к чужому мнению, особенно когда дело касалось любовных увлечений. Положив на счет своей певички 50 тысяч долларов, он провел с ней упоительный, но короткий медовый месяц в Индиане, а потом вернулся в Чикаго, где его ждали дела. Вскоре действительно в его доме раздался телефонный звонок. «Немедленно приходите в ресторан, мистер Колориссимо, – здесь дело чрезвычайной важности». – «Я ненадолго», – пообещал Большой Джим молодой жене и вышел. В ресторане он был убит из обрезов неизвестными молодыми людьми.
Газеты много писали об этом убийстве. Говорили, будто оно связано с женитьбой покойного на Дейл: ведь по законам сицилийской мафии у «человека чести» должна была быть всего одна жена, до самой смерти. И возможно, именно это имел в виду Торрио, когда говорил, что, сойдясь с Винтер, Колориссимо подписывает себе смертный приговор. Под удар попал и Торрио: его подозревали в организации убийства Большого Джима. «А почему бы вам не заподозрить „Черную руку“? – ответил газетчикам Торрио. – Когда-то они требовали от Джима 5 000 долларов, а потом вместо выкупа получили заряд пуль из английских винтовок под Большим мостом». Он умолчал о том, что одна из этих винтовок находилась в руках самого Джима Колориссимо.
На похороны Большого Джима было истрачено 50 тысяч долларов, а провожал его в последний путь весь преступный мир Чикаго, большинство были людьми весьма уважаемыми. Гроб был изготовлен из красного дерева и отделан золотом, и нес его сам начальник чикагской полиции. Рядом с ним шли три самых авторитетных гангстеров Чикаго. Горевали судьи и полицейские, оперные певцы и актеры. Но, казалось, это несчастье больше всего коснулось Джона Торрио. Он едва не плакал, когда гроб с телом Большого Джима опускали в могилу. «Он был мне как брат и даже больше, – сказал этот гангстер. – Это он привез меня в Чикаго и возвел на самый верх этого золотого Олимпа».
Теперь, со смертью Торрио, став полновластным владельцем золотого Олимпа, Торрио намеревался взять весь преступный бизнес Чикаго в свои руки. Ему нужна была мощная империя, которую, как он надеялся, они создадут вместе со своим другом Аль Капоне.
Однако это было не так просто. Со смертью Колориссимо обнаружилось, что, оказывается, только он поддерживал очень шаткое равновесие между сицилийцами и ирландцами. Теперь же начался дележ наследства Большого Джима, и в Чикаго загремели выстрелы. Местной полиции не удавалось разобраться, кто именно стрелял, но под обстрел попадали и шоферы, пригонявшие грузовики с контрабандным виски, и те, кто покупал горячительное не у той банды, что хотела взять контроль над производством спиртного.
Из какого только оружия не стреляли в то время. Аль Капоне признавал все: и револьверы, и винтовки, и охотничьи ружья. «Но самое надежное, ребята, – учил он своих триггерменов, – это дробовик. Сами знаете: в Чикаго переулки узкие, и времени, чтобы целиться, крайне мало. С дробовиком у вас повышаются шансы выжить». Капоне убедил Торрио снабдить практически всех бойцов именно дробовиками.
Но Капоне никогда не останавливался на достигнутом. Как-то его внимание привлек восьмикилограммовый автомат Томпсона. «Вот идеальное оружие для гангстера, – подумал он, – целая сотня патронов! Да будь я слепым, и то не смог бы промахнуться из такого оружия!». Он немедленно приобрел оружие и уже через два дня опробовал его в деле. Увидев проезжавших мимо гангстеров из ирландской группировки, Капоне, сидевший в лимузине, принадлежавшем Торрио, вместе с тремя своими сообщниками устроил безумную погоню по улочкам Чикаго. От Капоне еще никто не уходил. Он догнал врагов и лично буквально изрешетил пулями их автомобиль.
Правда, Капоне не было известно одно щекотливое обстоятельство: в этой машине, что он так удачно обстрелял, сидел также и генеральный прокурор Чикаго. Ему-то и досталось свинца больше, чем остальным.
Это уже не было обычное убийство, одно из тех, о которых можно забыть. Мэр Чикаго понял, что ему лично грозит скандал федерального масштаба, и поспешил торжественно объявить войну бандитизму. По иронии судьбы победившим в этой войне, стал Аль Капоне, поскольку все улики указывали на причастность к этому преступлению Торрио. Он уже все больше склонялся к тому, чтобы передать все свои дела другу и компаньону, который не боялся того, что эти дела могут обжечь его руки. Пока не боялся. А Джон Торрио вскоре получил еще одно предупреждение, после которого ему уже не оставалось иного выбора, как только покинуть «город ветров». Конкурирующая группировка бандитов, возглавляемая Дайоном О’Банионом, готовилась нанести решительный удар.
Дайон О’Банион считал себя настоящим бизнесменом, но только без цилиндра. В Чикаго у него был крупнейший цветочный магазин. Он мог в любых количествах поставлять цветы и венки, тем более, что, когда вокруг так часто гремели выстрелы, солидные заказчики часто выражали желание усыпать весь гроб очередного безвременно почившего цветами.
Однако цветы не являлись главным занятием О’Баниона. Его называли пивным королем, и он оправдывал свое прозвище. Впрочем, он занимался не только контрабандой спиртного, но и контролировал многие игорные дома Чикаго.
Глядя на него, никто бы не подумал, что этот благообразный солидный человек вышел из беднейшей семьи. Его отец был штукатуром, и ему еле удавалось сводить концы с концами. Он был рад, что мог хотя бы платить за сына Дини, который пел на клиросе в церкви Имени Господня. Отец так никогда и не понял, почему его немного прихрамывающий очаровательный малыш так и не внял проповедям священника и избрал для себя в жизни совсем иной путь.