Страница:
А. Модильяни. Жанна Эбютерн
Но трудности начались практически в самом начале их совместной жизни. У обоих не было ни гроша, они не всегда могли пообедать. Если Модильяни и удавалось продать одну или две картины, то он в тот же день спускал все деньги. Жанна была вынуждена одеваться очень скромно и носить старые туфли на низком каблуке, которые уже вышли из моды; она не могла себе позволить купить ни пудры, ни румян. Однако никто не замечал их бедности. Несмотря на это, она всегда выглядела женственной и изящной.Уныло выглядело их жилище: Жанна, хотя и старалась, не могла создать здесь никакого уюта. Мастерская состояла из двух комнат. Их стены Амадео раскрасил охрой и оранжевой краской. Обстановка состояла из старой узкой кровати, мольберта, стола, двух стульев и все того же старого чемодана, который художник продолжал предлагать своим друзьям в качестве дивана. Однажды, когда у Амадео не было денег даже на скромный обед, он попробовал продать чемодан одному из своих друзей, но тот заявил, что у него у самого нет ни гроша и он даже не встает с постели, потому что есть все равно нечего. Опечаленный, Амадео вернулся домой и объявил жене, что сегодня им придется остаться без обеда. Затем он взял кисти, развел краски и начал рисовать очередной ее портрет.
Но главной причиной нищеты было то, что Модильяни и не думал бросать свою пагубную привычку, которая привела его к гибели: он все так же много пил. И если раньше он утверждал, что всегда может завязать, просто не хочет этого, то сейчас он осознал свое пагубное пристрастие; но никто во всем мире, даже Жанна, которая ради него была готова на все, не могла спасти его.
Модильяни угасал на глазах. Он похудел, побледнел, окончательно перестал следить за собой. Он все чаще вел себя буйно, его уже давно никуда не приглашали, в кабачках его нередко выгоняли за дверь. Если же ему разрешали оставаться за столиком, он быстро напивался, после чего начинал громко, нараспев, читать стихи на итальянском языке или петь песни, которые знал с детства. Прервав песню на полуслове, он вдруг начинал стучать кружкой по столу, требуя, чтобы ему принесли еще вина, хрипло кричать и вдруг заходился в сухом кашле, после которого у него на губах появлялись капли крови – туберкулез продолжал развиваться.
Жанна всегда сидела рядом и с испугом смотрела на своего любимого. Она очень скоро поняла, что не сможет спасти его, и единственное, что она могла сделать, это постараться облегчить его страдания.
Однако многие друзья называли буйство Модильяни показным. Некоторые уверяли, что ни разу за все время знакомства не видели его пьяным. Пикассо, хорошо знавший Амадео, однажды заявил: «Странно, где-нибудь на бульваре Сен-Дени Модильяни никогда не увидишь пьяным, а вот на углу бульвара Монпарнас и бульвара Распай – всегда».
Что же влекло Жанну к этому непостижимому человеку, за что она его любила? Кажется, понять это невозможно. Некоторые его друзья оставили свои воспоминания о Модильяни. Они знали его как милого, вежливого, внимательного, доброго, честного, отзывчивого и порядочного человека, каким он был, приехав в Париж, и каким, по их свидетельствам, оставался до конца своих дней, несмотря на свое пристрастие к алкоголю.
Например, он очень любил музыку, особенно Баха, и был рад, если ему где-нибудь удавалось его послушать, пусть даже не в лучшем исполнении. Жена одного из его друзей играла на фисгармонии, и он время от времени приходил и просил ее сыграть что-нибудь, а потом долго благодарил, несмотря на то что манера ее игры в действительности была далека от совершенства.
Когда Франсис Карко, один из биографов Модильяни, разговаривал с теми, кто знал художника – с бакалейщиком, консьержкой, угольщиком (всем им он сильно задолжал), то не раз слышал: «Ему невозможно отказывать…» или «Когда он не пьян – это человек, и до чего же он вежлив, и словечко-то для тебя у него всегда найдется хорошее…»
О нем говорили, что в периоды его творческого успеха его лицо как бы светилось. Возможно, он действительно черпал в алкоголе свое вдохновение и расплачивался за это сполна. При жизни он так и не добился успеха, но теперь его картины считаются шедеврами мирового искусства и украшают многие музеи мира.
Возможно, только некоторые его друзья, которые продолжали его поддерживать, и Жанна, его преданная спутница, оценили его при жизни, увидели в нем талант, который остальные признали только после его смерти.
Жанна, конечно, пыталась спасти его от алкоголизма, уговаривала не курить гашиш, показаться врачу. Однако она понимала, что все напрасно: ночами Амадео мучился от надрывного кашля, а потом долго вытирал кровь с губ. Да и сама Жанна от постоянного недоедания чувствовала себя не очень хорошо. Кроме того, она была беременна.
В 1918 году родители Жанны и Зборовские решили предпринять попытку помочь чете Модильяни и на свои средства отправили их отдыхать на юг, к морю. По настоянию Зборовского Модильяни поехали в Ниццу.
Однако светская обстановка этого модного курорта подействовала на Амадео угнетающе. Здесь было шумно, город таил в себе немало соблазнов. Художник продолжал много работать и так же много пить.
Амадео с женой несколько раз меняли место жительства, несколько месяцев провели у художника Остерлинда на его вилле в Канне, под Ниццей. В начале ноября они вернулись в Ниццу, ав конце того же месяца Жанна благополучно родила дочку, которую тоже назвали Жанной. Амадео был очень рад.
Однако его жена не могла сама кормить ребенка, и пришлось искать кормилицу. Кроме того, девочку зарегистрировали как дочь Жанны Эбютерн от неизвестного отца, поскольку родители так и не заключили брак. Амадео решил это исправить, но из-за постоянных болезней венчание все откладывалось и откладывалось.
Через некоторое время, когда Модильяни вернулись в Париж и Жанна снова была беременна, Амадео твердо решил обвенчаться с ней. Но и на этот раз он только составил и подписал в присутствии друзей соответствующее заявление. Дальше этого дело так и не пошло.
Но, несмотря на это, Амадео очень любил свою жену и души не чаял в малютке. Об этом он писал и в письмах к своей матери. Здоровье его продолжало ухудшаться. Его картины иногда продавались, но все деньги уходили на оплату жилья, услуг кормилицы, на продукты, так как Жанне нужно было хорошо питаться.
Теперь Жанна больше времени проводила с ребенком и не всегда сопровождала своего мужа. Модильяни же не изменял себе, работал и пил. По поводу своего пристрастия он говорил так: «Алкоголь изолирует нас от внешнего мира, но с его помощью мы проникаем в свой внутренний мир и в то же время вносим туда внешний».
Однажды Сезанн произнес по поводу одной из картин Тинторетто: «Знаете, чтобы передать на полотне этот сочный, ликующий розовый, надо было много выстрадать… поверьте мне». Модильяни тоже много страдал, для того чтобы выразить в своих полотнах все, что он видел. Но болезнь его прогрессировала. Он все чаще испытывал вспышки ярости, которую начал вымещать даже на Жанне. Однажды, опять же по свидетельствам очевидцев, он прямо на улице набросился на свою кроткую жену с кулаками.
Конец был уже близок. В гостях у друзей Амадео вдруг запел протяжную песню на еврейском языке, а потом долго плакал. Скорее всего, это была заупокойная молитва «Кадиш».
Наступила роковая для художника ночь, которую описал Ласкано Тэги: «…В тот вечер он был шумен и почти опасен. Он плелся за компанией художников, с которыми проводил вечер и которые теперь с удовольствием бы от него отделались: он был им в тягость; они пытались уговорить его идти спать. Он обижался и наотрез отказывался, шумел и упорно шел за нами, в некотором отдалении. Ночь была холодная, бурная, ветреная. Ледяной ветер раздувал его синюю куртку, а пальто он волочил за собой. Встречных он пугал, внезапно направляясь к ним и приближая бледное, худое лицо, как бы вглядываясь. Они от него шарахались. Компания собиралась зайти к художнику Бенито на рю де ля Томб-Иссуар. Модильяни дошел с ними до дверей. Они уже хотели взять его с собой, но он отказался и остался ждать на тротуаре. Шумел. Полицейский, заподозрив скандал, подошел и хотел увести его в жандармерию, но товарищи, в последний момент выйдя из подъезда, уговорили полицейского оставить его в покое и пытались увести его. Но он непременно хотел, чтобы они вместе с ним сели на скамью, в которой ему вдруг привиделась „гавань“, „место причала“. Они, наконец, оставили его там одного. А он кричал им вслед: „Нет у меня друзей! Нет у меня друзей!“. Они опять пытались увести его, поднять с этой оледенелой скамьи, но тщетно. Они ушли. Он остался».
На другой день Амадео начал жаловаться Жанне на недомогание, слег, потом стал говорить, что у него сильные боли в области почек. Амадео вызвали врача, который поставил диагноз – неврит. Состояние больного быстро ухудшалось, и его перевезли в Шаритэ – «больницу для бедных и бездомных». Художник уже находился без сознания. Очнулся он уже в больнице и, увидев вокруг себя множество больных, испугался. Затем у него начался бред. Через два дня он умер.
Жанна восприняла потерю очень тяжело. Ее пустили к телу мужа, и она долго молча стояла рядом с постелью и смотрела на него. Потом она так же молча повернулась и пошла к двери. Родители Жанны забрали ее к себе, ее ребенок в то время находился в деревне у кормилицы.
Всю ночь родители и брат стерегли Жанну. Они несколько раз заходили к ней в комнату и каждый раз заставали ее у окна. Она не плакала, все время молчала и только с тоской смотрела в окно. Вероятно, в эти последние минуты она припоминала всю их с Амадео жизнь, которая была недолгой и очень трудной. Но именно с ним она была счастлива и понимала, что никогда не сможет полюбить другого. На рассвете она покончила с собой, выбросившись из окна.
В последний месяц перед смертью Амадео мечтал переехать с женой и дочерью на родину, в Италию. Он откладывал поездку только из-за беременности Жанны. Возможно, он наконец-то решил взяться за ум, постараться вдали от Парижа и его соблазнов избавиться от своих пагубных пристрастий. Однако этой мечте так и не суждено было осуществиться. Сразу же после смерти Модильяни коммерсанты бросились скупать его картины. Один даже на похоронах художника не удержался, чтобы не похвастаться: «Мне повезло! Перед самой его смертью я еще нашел одного Модильяни за гроши. А то было бы поздно». И действительно, картины, выставленные в лавочках по 30 франков, очень скоро стали продаваться по 300, а затем по 3000 франков. Впоследствии одна из работ художника была продана за 45 миллионов франков. Были организованы его выставки, его картины стали приобретать музеи.
Модильяни признали талантливым художником. О нем было написано много статей и книг. В одной из статей, опубликованной в журнале «Монпарнас» в 1922 году, есть такие строки: «…Этот художник носит в себе все невысказанные стремления к новой выразительности, свойственные эпохе, жаждущей абсолютного и не знающей к нему путей». И только очень немногие смогли оценить его при жизни. Жанна же смогла сделать это – полюбив его, она увидела его робкую, чистую и светлую душу, с которой соединилась навек.
Несравненный король Сиама и его женщины
Тайну рождения американского актера русского происхождения Юла Бриннера мечтали узнать многие его поклонники, однако он не торопился раскрывать карты, потому что больше всего в жизни любил мистификации. В годы Второй мировой войны он приехал в Америку из Парижа, а познакомившись со своей будущей женой, американской актрисой Вирджинией Гилмор, он представился девушке монгольским ханом и сказал, что приехал в Штаты для того, чтобы подобрать подходящую невесту. Вирджиния поверила Юлу, да и как было не поверить, если внешность у молодого человека была и впрямь восточной, к тому же он практически не говорил на английском языке.
В Нью-Йорке Бриннер поселился в номере одного из самых шикарных отелей, который снимал, разумеется, в долг, и каждый раз встречал ее, развалившись на бархатном диване, в дорогом шелковом халате. Вся комната при этом была уставлена бутылками с изысканным французским шампанским. Вирджиния, конечно же, не устояла и влюбилась без памяти в восточного богача, у которого, впрочем, вскоре закончились деньги и он переехал в ее скромную квартиру.
На недоуменные вопросы девушки Бриннер невозмутимо отвечал, что отцу, наверное, не понравился его выбор, поэтому он и не торопится высылать деньги. И Гилмор снова поверила, потому что деньги для нее уже не имели значения. Она боготворила его самого, не догадываясь о том, что «богатый» ухажер подрабатывает не в самом лучшем ресторане под названием «Голубой ангел».
Актерская карьера Вирджинии только начиналась. Она снялась в фильмах «Гордость янки» с Гарри Купером и «Высокий, темный и красивый», после чего ее стали называть «звездой фильмов второго сорта». Ради Юла она бросила режиссера Фрица Ланга, который был ее любовником.
Руководство студии «XX век-Фокс» грозилось уволить Гилмор, если она не порвет со своим странным дружком. А Юл вдруг сделал ей предложение и в ознаменование их помолвки подарил поистине царский подарок – старинную бриллиантовую диадему. Вирджиния, не задумываясь, дала согласие. Бриннер был явно разочарован столь скорой победой и с сожалением заметил: «Я думал, что делаю предложение по крайней мере принцессе…»
Их свадьба состоялась 6 сентября 1943 года. С тех пор Юл больше никогда не сотрудничал со студией «Фокс», а как только отзвучал свадебный марш, потерял также и весь интерес к своей жене. Тем не менее именно с ее помощью он получил свою первую роль на Бродвее в мюзикле «Песнь лютни». Неожиданно для Бриннера на его премьеру приехал русский актер Михаил Чехов, которого высоко ценили в Голливуде. От него Вирджиния узнала, что ее муж русский.
В 1865 году 16-летний дед Юла – Жюль, или Юлий Иванович, Бриннер, а в те годы фамилия писалась именно так, был юнгой на пиратском судне, команда которого грабила корабли с шелком из Китая и с серебром из Маньчжурии. В поисках приключений он сбежал из родительского дома в Швейцарии. Капитан судна бросил его в Йокогаме, где юноша устроился на работу в экспортную фирму.
Случилось, как в хорошем романе: хозяин этой фирмы полюбил Жюля, как своего сына, и завещал ему все свое состояние. После его смерти Бриннер переехал во Владивосток, где открыл собственную пароходно-транспортную компанию. По утверждению Юла, вскоре его дед стал крупнейшим на Дальнем Востоке предпринимателем. Забегая вперед, скажем, что спустя годы сын Юла, Рок, опровергнет версию отца, заявив, что семья Бриннеров в XVIII веке приехала в Россию из Швейцарии, где занималась садоводством при царском дворе.
Юл был еще совсем маленьким, когда его отец влюбился в актрису МХАТа Екатерину Корнакову, талантливую ученицу Михаила Чехова. Она была замужем, но в конце концов уступила настойчивым ухаживаниям Бриннера, разошлась с мужем, актером Алексеем Диким, и вскоре стала женой Бориса.
Всю жизнь мать ревновала Юла к мачехе, но он не обращал на это внимания. Ему нравилось бывать в гостях у Екатерины Ивановны, которая бросила театр и переехала во Владивосток.
Благодаря общению с этой женщиной Юл увлекся театром и решил стать актером. Смутная тревога закрадывалась в сердце Бориса Бриннера, когда он ловил взгляд сына, обращенный на его жену: в детских глазах светилось восхищение взрослого мужчины, так что Юл рано приобрел вкус к зрелым женщинам.
Как и многие русские, после революции Бриннеры из Владивостока перебрались сначала в Харбин, а затем в Париж, где Юл познакомился с цыганским семейством Димитриевичей. Иван Димитриевич научил его цыганским песням и пригласил юношу в русский ресторан «Распутин», посетители которого считали Юла чистокровным цыганом. Его дебют состоялся 15 июня 1935 года, когда юноше шел 15-й год. Пел он в этом ресторане несколько десятилетий, правда, с большими перерывами.
Тот первый день Юл запомнил на всю жизнь, так же как и последнее напутствие, которое дал ему перед выходом на сцену Иван Димитриевич: «Когда поешь с гитарой в руках, помни – ты должен выглядеть сильным, настоящим мужчиной». Таким он и стремился быть. Первой женщиной, которую сразило его мужское обаяние, стала красивая цыганка Маруся, младшая дочь Ивана Димитриевича. В благодарность за то, что Юл не отверг ее, когда девушка бросилась ему на шею после одного из самых проникновенных его выступлений, Маруся однажды нагадала ему, что он станет королем, не зная тогда, насколько верным окажется ее пророчество.
Цыганские песни стали не единственным увлечением Юла. Он хотел попробовать свои силы буквально во всем. Юноша поступил в Сорбонну, но через два года учебу забросил. Он любил слушать Шаляпина, обожал оперу и представления русского балета. Много лет спустя он признавался, что стал актером не в тот момент, когда впервые появился на сцене, а после длительной и довольно серьезной подготовки в драматической студии Жоржа и Людмилы Питоевых.
Но, наверное, самым романтическим увлечением юного Юла был цирк. Однажды он познакомился с цирковыми акробатами, которых уговорил обучить его некоторым премудростям акробатического мастерства. Юл оказался способным учеником. Благодаря природной гибкости и многолетним занятиям гимнастикой ему очень быстро удалось освоить довольно сложные трюки, так что вскоре он стал цирковым артистом.
На одно из воскресных представлений Бриннер решил пригласить мать и сестру Веру. Увидев своего сына под куполом, где он проделывал сложнейшие трюки на летающей трапеции, мать пронзительно вскрикнула и упала в обморок. Юл тем временем спустился на арену и, подхватив брошенную ему гитару, начал распевать веселые куплеты.
Однако цирковая карьера Юла была недолгой. На одном из представлений он сорвался вниз с огромной высоты, но, к счастью, остался в живых. То чудовищное состояние Юлу запомнилось на всю жизнь: сначала он, мертвенно-бледный, лежал на диване в артистической, потом его, забинтованного с ног до головы, отправили в больницу. Он старался лежать неподвижно, потому что каждое движение причиняло нестерпимую боль.
Больше всего Юл тогда боялся, что кто-то начнет жалеть его, поэтому он беспрестанно что-то рассказывал окружающим, шутил и заставлял смеяться других, хотя самому было не до смеха. Через несколько дней в Юла были влюблены все медсестры, которые чуть ли не дрались за право сделать ему укол или перевязку.
Тогда же Бриннер пристрастился и к морфию. Пристрастие это было недолгим, может быть, потому, что врач назначил ему наркотик в тот момент его жизни, когда он был абсолютно беспомощным. В тот период судьба свела его с Жаном Кокто, который сразу же признал в Юле морфиниста. Жан познакомил Бриннера с Жаном Марэ, а позднее – с Жан-Луи Барро, Марселем Марсо, Коллет, Дали и др. Бриннер пропагандировал русское искусство, пел для друзей цыганские романсы.
По ночам Бриннер и Кокто наведывались в доки, где покупали опиум, затем шли в портовый бордель. Здесь в обществе девиц, пахнувших дешевым мылом и резким одеколоном, Юл обучался искусству любви и, надо сказать, учеником он был способным и благодарным.
Однако распутная жизнь надоела Бриннеру, и он решил избавиться от пагубного пристрастия к морфию. Юл попросил своего дядю Феликса Юльевича устроить его в клинику. После лечения Бриннер навсегда вычеркнул наркотики из своей жизни.
Вскоре Юл решил отвезти больную лейкемией мать на лечение в Америку. В Соединенных Штатах уже жила его родная сестра Вера, ставшая известной оперной певицей. Перед отъездом мачеха написала рекомендательное письмо, адресованное Михаилу Чехову, который к тому времени открыл в Америке драматическую студию, где обучались такие знаменитые голливудские актеры, как Мэрилин Монро, Грегори Пек, Энтони Куинн и др.
Первые годы жизни в Америке были для Юла очень тяжелыми. Ему приходилось работать швейцаром, официантом, что психологически с его независимым характером было невыносимо. На бензоколонках он зачастую дрался с чернокожими, которые ревновали его к своим подружкам. Нередко дело доходило до поножовщины. На самом же деле Юл и не думал приставать к девушкам, потому что никогда не испытывал тяги к афро-американкам, однако каждый раз, когда одна из них проходила мимо, одаривал их красноречивыми взглядами, что и выводило из себя работавших вместе с ним негров.
Об этом периоде своей жизни Юл рассказывать не любил, а на вопросы многочисленных поклонниц о том, где он брал деньги на содержание себя и матери, он отвечал, что получил небольшое наследство от дяди. Не узнала всех подробностей и Марлен Дитрих, с которой судьба свела Юла весной 1951 года.
И вдруг словно ток прошел по всему телу Юла: это же Марлен Дитрих, легендарная актриса, на которую он заглядывался в парижских кинотеатрах, по несколько раз пересматривая все фильмы с ее участием. Охваченный восторженным порывом, он резко развернулся, так что стул, на котором он сидел, полетел в сторону. Однако ничего сказать ни он, ни она не успели, потому что раздался звонок, и он должен был идти на сцену. «Я сейчас», – осипшим голосом произнес актер и попятился в сторону двери.
Наконец, Юл оставил свою партнершу по мюзиклу Гертруду Лоуренс, которая по сценарию должна была исполнять свою знаменитую арию «Знакомясь с тобой…» В распоряжении Юла было всего несколько минут, и он помчался обратно в гримерную. К счастью, Марлен Дитрих стояла на том же самом месте, прислонившись к оштукатуренной стене. Она не могла прийти в себя: настолько сильное впечатление оказала на нее встреча с Юлом. Он влетел в гримерную и, ни слова не говоря, притянул ее к себе и начал целовать.
Несмотря на довольно внушительную разницу в возрасте (Марлен было 49 лет, а Юлу – 31), между ними завязался сумасшедший роман. О свидании влюбленные договаривались, передавая записки через костюмера Юла. Обращались они друг к другу не по именам, а по прозвищам, придуманным Юлом. Он называл себя Кудрявым, а она подписывалась еще забавнее – Банда.
Местом их интимных свиданий стала маленькая квартирка, которую Марлен Дитрих сняла на Парк-авеню. Это был довольно уютный уголок. Стены комнаты были обтянуты золотистым сиамским шелком. В центре стояла огромная кровать, по обеим сторонам которой тянулась к потолку цепочка из электрических лампочек, напомнивших Бриннеру огни взлетной полосы и предвещавших райское блаженство.
На кухне стояло множество бочонков с черной и красной икрой, а шкафчики были до предела наполнены бутылками с самыми лучшими сортами шампанского и красных коллекционных вин, которые так нравились Юлу. Заранее договорившись о встрече с Марлен, Бриннер врывался в эту странную квартиру сразу же после спектакля, предпочитая не тратить драгоценного времени на то, чтобы смыть темный грим короля, покрывавший все его тело. Поэтому Марлен, прощая ему подобные выходки, по несколько раз перестилала простыни на кровати, а прежние, испачканные темной краской, просто-напросто приходилось выбрасывать.
В конце жизни Бриннер говорил: «Собственно, благодаря Марлен я чуть-чуть, совсем немножечко понял, что такое настоящая женщина». Изысканные эротические фантазии Марлен были поистине неиссякаемыми. Каждый раз она представала перед любимым в новом образе: легкомысленной девчонки в свободном свитере, танцовщицы в обтягивающем трико, великосветской дамы.
Марлен обладала удивительной способностью перевоплощаться. Однажды Юл и Марлен вместе отдыхали в романтическом месте, расположенном в горах Сан-Бернардино, где метрдотель открытого ресторана принял их за гомосексуалистов и потребовал немедленно покинуть зал, сидя в котором, они непрерывно целовались.
Марлен, одетая в мужские брюки, рубашку и галстук, медленно закуривала сигарету. Иллюзии способствовали рассеянный вечерний свет и легкая близорукость Юла. Она была до того похожа на юношу, что он вдруг впервые устроил ей сцену, приревновав к женщинам, и пытался выяснить подробности ее отношений с Эдит Пиаф. Она смеялась и на серьезные расспросы любимого отвечала шутками.
Именно благодаря Марлен Дитрих Юл приобрел свой знаменитый имидж. Однажды, наблюдая за ним в гримерной, Марлен убедила парикмахера Нейла Гивена сбрить Юлу волосы, потому что считала, что в таком виде у Бриннера не будет возникать проблем с репертуаром. Со временем ее доводы подтвердились, а Юл с тех пор начал бриться наголо. Так волосы Бриннера стали неотъемлемой частью легендарного образа сиамского короля, благодаря которому он стал известным в 1950-е годы. На киноэкранах Юл появился уже бритоголовым.
В Нью-Йорке Бриннер поселился в номере одного из самых шикарных отелей, который снимал, разумеется, в долг, и каждый раз встречал ее, развалившись на бархатном диване, в дорогом шелковом халате. Вся комната при этом была уставлена бутылками с изысканным французским шампанским. Вирджиния, конечно же, не устояла и влюбилась без памяти в восточного богача, у которого, впрочем, вскоре закончились деньги и он переехал в ее скромную квартиру.
На недоуменные вопросы девушки Бриннер невозмутимо отвечал, что отцу, наверное, не понравился его выбор, поэтому он и не торопится высылать деньги. И Гилмор снова поверила, потому что деньги для нее уже не имели значения. Она боготворила его самого, не догадываясь о том, что «богатый» ухажер подрабатывает не в самом лучшем ресторане под названием «Голубой ангел».
Актерская карьера Вирджинии только начиналась. Она снялась в фильмах «Гордость янки» с Гарри Купером и «Высокий, темный и красивый», после чего ее стали называть «звездой фильмов второго сорта». Ради Юла она бросила режиссера Фрица Ланга, который был ее любовником.
Руководство студии «XX век-Фокс» грозилось уволить Гилмор, если она не порвет со своим странным дружком. А Юл вдруг сделал ей предложение и в ознаменование их помолвки подарил поистине царский подарок – старинную бриллиантовую диадему. Вирджиния, не задумываясь, дала согласие. Бриннер был явно разочарован столь скорой победой и с сожалением заметил: «Я думал, что делаю предложение по крайней мере принцессе…»
Их свадьба состоялась 6 сентября 1943 года. С тех пор Юл больше никогда не сотрудничал со студией «Фокс», а как только отзвучал свадебный марш, потерял также и весь интерес к своей жене. Тем не менее именно с ее помощью он получил свою первую роль на Бродвее в мюзикле «Песнь лютни». Неожиданно для Бриннера на его премьеру приехал русский актер Михаил Чехов, которого высоко ценили в Голливуде. От него Вирджиния узнала, что ее муж русский.
В 1865 году 16-летний дед Юла – Жюль, или Юлий Иванович, Бриннер, а в те годы фамилия писалась именно так, был юнгой на пиратском судне, команда которого грабила корабли с шелком из Китая и с серебром из Маньчжурии. В поисках приключений он сбежал из родительского дома в Швейцарии. Капитан судна бросил его в Йокогаме, где юноша устроился на работу в экспортную фирму.
Случилось, как в хорошем романе: хозяин этой фирмы полюбил Жюля, как своего сына, и завещал ему все свое состояние. После его смерти Бриннер переехал во Владивосток, где открыл собственную пароходно-транспортную компанию. По утверждению Юла, вскоре его дед стал крупнейшим на Дальнем Востоке предпринимателем. Забегая вперед, скажем, что спустя годы сын Юла, Рок, опровергнет версию отца, заявив, что семья Бриннеров в XVIII веке приехала в Россию из Швейцарии, где занималась садоводством при царском дворе.
Юл Бриннер
Как бы то ни было, приехав в Россию, дед Юла женился на Марии Куркутовой, в жилах которой текла русско-монгольская кровь. Вероятно, от нее Юл и унаследовал свою экзотическую внешность. Отец Юла, Борис Бриннер, женился на дочери владивостокского врача – Марусе Благовидовой. Девушка обладала замечательным сопрано, которым восхищались педагоги Петербургской консерватории, мечтала петь в оперном театре, однако взамен этого судьбой ей была уготована участь брошенной жены.Юл был еще совсем маленьким, когда его отец влюбился в актрису МХАТа Екатерину Корнакову, талантливую ученицу Михаила Чехова. Она была замужем, но в конце концов уступила настойчивым ухаживаниям Бриннера, разошлась с мужем, актером Алексеем Диким, и вскоре стала женой Бориса.
Всю жизнь мать ревновала Юла к мачехе, но он не обращал на это внимания. Ему нравилось бывать в гостях у Екатерины Ивановны, которая бросила театр и переехала во Владивосток.
Благодаря общению с этой женщиной Юл увлекся театром и решил стать актером. Смутная тревога закрадывалась в сердце Бориса Бриннера, когда он ловил взгляд сына, обращенный на его жену: в детских глазах светилось восхищение взрослого мужчины, так что Юл рано приобрел вкус к зрелым женщинам.
Как и многие русские, после революции Бриннеры из Владивостока перебрались сначала в Харбин, а затем в Париж, где Юл познакомился с цыганским семейством Димитриевичей. Иван Димитриевич научил его цыганским песням и пригласил юношу в русский ресторан «Распутин», посетители которого считали Юла чистокровным цыганом. Его дебют состоялся 15 июня 1935 года, когда юноше шел 15-й год. Пел он в этом ресторане несколько десятилетий, правда, с большими перерывами.
Тот первый день Юл запомнил на всю жизнь, так же как и последнее напутствие, которое дал ему перед выходом на сцену Иван Димитриевич: «Когда поешь с гитарой в руках, помни – ты должен выглядеть сильным, настоящим мужчиной». Таким он и стремился быть. Первой женщиной, которую сразило его мужское обаяние, стала красивая цыганка Маруся, младшая дочь Ивана Димитриевича. В благодарность за то, что Юл не отверг ее, когда девушка бросилась ему на шею после одного из самых проникновенных его выступлений, Маруся однажды нагадала ему, что он станет королем, не зная тогда, насколько верным окажется ее пророчество.
Цыганские песни стали не единственным увлечением Юла. Он хотел попробовать свои силы буквально во всем. Юноша поступил в Сорбонну, но через два года учебу забросил. Он любил слушать Шаляпина, обожал оперу и представления русского балета. Много лет спустя он признавался, что стал актером не в тот момент, когда впервые появился на сцене, а после длительной и довольно серьезной подготовки в драматической студии Жоржа и Людмилы Питоевых.
Но, наверное, самым романтическим увлечением юного Юла был цирк. Однажды он познакомился с цирковыми акробатами, которых уговорил обучить его некоторым премудростям акробатического мастерства. Юл оказался способным учеником. Благодаря природной гибкости и многолетним занятиям гимнастикой ему очень быстро удалось освоить довольно сложные трюки, так что вскоре он стал цирковым артистом.
На одно из воскресных представлений Бриннер решил пригласить мать и сестру Веру. Увидев своего сына под куполом, где он проделывал сложнейшие трюки на летающей трапеции, мать пронзительно вскрикнула и упала в обморок. Юл тем временем спустился на арену и, подхватив брошенную ему гитару, начал распевать веселые куплеты.
Однако цирковая карьера Юла была недолгой. На одном из представлений он сорвался вниз с огромной высоты, но, к счастью, остался в живых. То чудовищное состояние Юлу запомнилось на всю жизнь: сначала он, мертвенно-бледный, лежал на диване в артистической, потом его, забинтованного с ног до головы, отправили в больницу. Он старался лежать неподвижно, потому что каждое движение причиняло нестерпимую боль.
Больше всего Юл тогда боялся, что кто-то начнет жалеть его, поэтому он беспрестанно что-то рассказывал окружающим, шутил и заставлял смеяться других, хотя самому было не до смеха. Через несколько дней в Юла были влюблены все медсестры, которые чуть ли не дрались за право сделать ему укол или перевязку.
Тогда же Бриннер пристрастился и к морфию. Пристрастие это было недолгим, может быть, потому, что врач назначил ему наркотик в тот момент его жизни, когда он был абсолютно беспомощным. В тот период судьба свела его с Жаном Кокто, который сразу же признал в Юле морфиниста. Жан познакомил Бриннера с Жаном Марэ, а позднее – с Жан-Луи Барро, Марселем Марсо, Коллет, Дали и др. Бриннер пропагандировал русское искусство, пел для друзей цыганские романсы.
По ночам Бриннер и Кокто наведывались в доки, где покупали опиум, затем шли в портовый бордель. Здесь в обществе девиц, пахнувших дешевым мылом и резким одеколоном, Юл обучался искусству любви и, надо сказать, учеником он был способным и благодарным.
Однако распутная жизнь надоела Бриннеру, и он решил избавиться от пагубного пристрастия к морфию. Юл попросил своего дядю Феликса Юльевича устроить его в клинику. После лечения Бриннер навсегда вычеркнул наркотики из своей жизни.
Вскоре Юл решил отвезти больную лейкемией мать на лечение в Америку. В Соединенных Штатах уже жила его родная сестра Вера, ставшая известной оперной певицей. Перед отъездом мачеха написала рекомендательное письмо, адресованное Михаилу Чехову, который к тому времени открыл в Америке драматическую студию, где обучались такие знаменитые голливудские актеры, как Мэрилин Монро, Грегори Пек, Энтони Куинн и др.
Первые годы жизни в Америке были для Юла очень тяжелыми. Ему приходилось работать швейцаром, официантом, что психологически с его независимым характером было невыносимо. На бензоколонках он зачастую дрался с чернокожими, которые ревновали его к своим подружкам. Нередко дело доходило до поножовщины. На самом же деле Юл и не думал приставать к девушкам, потому что никогда не испытывал тяги к афро-американкам, однако каждый раз, когда одна из них проходила мимо, одаривал их красноречивыми взглядами, что и выводило из себя работавших вместе с ним негров.
Об этом периоде своей жизни Юл рассказывать не любил, а на вопросы многочисленных поклонниц о том, где он брал деньги на содержание себя и матери, он отвечал, что получил небольшое наследство от дяди. Не узнала всех подробностей и Марлен Дитрих, с которой судьба свела Юла весной 1951 года.
Загадочная Марлен Дитрих. Любовный Эверест короля Сиама
Знакомство их стало неожиданностью для обоих. Марлен вошла в гримерную небольшого театра на Бродвее, где он играл роль короля Сиама в мюзикле «Король и я», и увидела сидевшего к ней спиной мужчину. Его лицо, отраженное в зеркале, показалось ей необычайно красивым. Несколько минут она стояла завороженная, склонив голову набок. Молодой человек тоже внимательно вглядывался в отражение вошедшей женщины.И вдруг словно ток прошел по всему телу Юла: это же Марлен Дитрих, легендарная актриса, на которую он заглядывался в парижских кинотеатрах, по несколько раз пересматривая все фильмы с ее участием. Охваченный восторженным порывом, он резко развернулся, так что стул, на котором он сидел, полетел в сторону. Однако ничего сказать ни он, ни она не успели, потому что раздался звонок, и он должен был идти на сцену. «Я сейчас», – осипшим голосом произнес актер и попятился в сторону двери.
Наконец, Юл оставил свою партнершу по мюзиклу Гертруду Лоуренс, которая по сценарию должна была исполнять свою знаменитую арию «Знакомясь с тобой…» В распоряжении Юла было всего несколько минут, и он помчался обратно в гримерную. К счастью, Марлен Дитрих стояла на том же самом месте, прислонившись к оштукатуренной стене. Она не могла прийти в себя: настолько сильное впечатление оказала на нее встреча с Юлом. Он влетел в гримерную и, ни слова не говоря, притянул ее к себе и начал целовать.
Несмотря на довольно внушительную разницу в возрасте (Марлен было 49 лет, а Юлу – 31), между ними завязался сумасшедший роман. О свидании влюбленные договаривались, передавая записки через костюмера Юла. Обращались они друг к другу не по именам, а по прозвищам, придуманным Юлом. Он называл себя Кудрявым, а она подписывалась еще забавнее – Банда.
Местом их интимных свиданий стала маленькая квартирка, которую Марлен Дитрих сняла на Парк-авеню. Это был довольно уютный уголок. Стены комнаты были обтянуты золотистым сиамским шелком. В центре стояла огромная кровать, по обеим сторонам которой тянулась к потолку цепочка из электрических лампочек, напомнивших Бриннеру огни взлетной полосы и предвещавших райское блаженство.
На кухне стояло множество бочонков с черной и красной икрой, а шкафчики были до предела наполнены бутылками с самыми лучшими сортами шампанского и красных коллекционных вин, которые так нравились Юлу. Заранее договорившись о встрече с Марлен, Бриннер врывался в эту странную квартиру сразу же после спектакля, предпочитая не тратить драгоценного времени на то, чтобы смыть темный грим короля, покрывавший все его тело. Поэтому Марлен, прощая ему подобные выходки, по несколько раз перестилала простыни на кровати, а прежние, испачканные темной краской, просто-напросто приходилось выбрасывать.
В конце жизни Бриннер говорил: «Собственно, благодаря Марлен я чуть-чуть, совсем немножечко понял, что такое настоящая женщина». Изысканные эротические фантазии Марлен были поистине неиссякаемыми. Каждый раз она представала перед любимым в новом образе: легкомысленной девчонки в свободном свитере, танцовщицы в обтягивающем трико, великосветской дамы.
Марлен обладала удивительной способностью перевоплощаться. Однажды Юл и Марлен вместе отдыхали в романтическом месте, расположенном в горах Сан-Бернардино, где метрдотель открытого ресторана принял их за гомосексуалистов и потребовал немедленно покинуть зал, сидя в котором, они непрерывно целовались.
Марлен, одетая в мужские брюки, рубашку и галстук, медленно закуривала сигарету. Иллюзии способствовали рассеянный вечерний свет и легкая близорукость Юла. Она была до того похожа на юношу, что он вдруг впервые устроил ей сцену, приревновав к женщинам, и пытался выяснить подробности ее отношений с Эдит Пиаф. Она смеялась и на серьезные расспросы любимого отвечала шутками.
Именно благодаря Марлен Дитрих Юл приобрел свой знаменитый имидж. Однажды, наблюдая за ним в гримерной, Марлен убедила парикмахера Нейла Гивена сбрить Юлу волосы, потому что считала, что в таком виде у Бриннера не будет возникать проблем с репертуаром. Со временем ее доводы подтвердились, а Юл с тех пор начал бриться наголо. Так волосы Бриннера стали неотъемлемой частью легендарного образа сиамского короля, благодаря которому он стал известным в 1950-е годы. На киноэкранах Юл появился уже бритоголовым.