Страница:
Прощание с «Богатырем», плавание на котором явилось для Макарова его первой морской школой и имело большое образовательно-воспитательное значение, было очень тяжелым.
Часа за два до ухода «Богатыря» с острова Ситха Макаров, едва сдерживая слезы, пришел проститься с адмиралом, офицерами и гардемаринами.
Предложив кадету сесть, адмирал Попов сказал ему:
— Не хотелось бы мне расставаться с вами, да что поделаешь, так, вероятно, нужно; я не смею ослушаться приказания. Вы, разумеется, не будете сердиться на меня, — продолжал он, останавливаясь на каждой фразе, — за то, что я вас иногда ругал. Я делал это для вашей пользы. В вас есть много добрых начал, но вы еще не совсем подготовлены, чтобы жить среди взрослых, и многие из взрослых также не совсем понимали, что с вами они не должны обращаться как с товарищем. Все время вы вели себя хорошо, все вас любили. Ну, знайте же, что и я вас люблю, и если нужно будет, так и пригожусь. Может быть, Казакевич еще пошлет вас в Петербург. Ну, да вы и там не пропадете, если, конечно, не будете о себе очень много думать…
Адмирал начал искать что-то в шифоньерке
— Жаль, у меня ничего нет подарить вам, врасплох застали… Не подумал прежде. Возьмите вот мою карточку. — Адмирал достал свою фотографию и написал: «Моему молодому другу С. Макарову на память о приятных и в особенности неприятных днях, проведенных им со мной. А. Попов. 18 мая 1864 г.».
Адмирал по-отечески поцеловал кадета, и они расстались.
Макаров направился в кают-компанию прощаться с офицерами и гардемаринами. Слезы душили его, он не мог даже вымолвить «прощайте» и только жал всем руки.
Так спустя два года вспоминал в своем дневнике Макаров о расставании с «Богатырем». А позже, оставляя корвет «Варяг», он писал: «Расставаться со своим судном гораздо более тяжело, чем с родным городом или с родительским домом… Когда я прощался с „Богатырем“ в 1864 г., оставаясь в Ситхе, я плакал целый день. С каким ужасом глядел я вслед „Богатырю“, который удалялся из Ситхи, и с ним уходили от меня те, которые заменили мне отца, братьев, учителей и товарищей…»
«Богатырь» был первым кораблем, который сыграл большую и положительную роль в воинском воспитании юного моряка. Служба и порядки, заведенные на корабле адмиралом Поповым, этим передовым и очень образованным моряком своего времени, обладавшим замечательным искусством заинтересовывать и вовлекать в работу своих подчиненных, развили в Макарове любознательность и любовь к морской службе. Макаров по достоинству сумел оценить и среду, в которой ему пришлось жить, работать и учиться, и своего наставника. Нет сомнения, что и команда, и офицеры «Богатыря» оказали серьезное влияние на формирование характера и взглядов молодого Макарова. Здесь, на «Богатыре», он впервые отчетливо осознал, что служба во флоте и есть его истинное призвание.
Распрощавшись с «Богатырем», Макаров решил обстоятельно ознакомиться с Ново-Архангельском, где он вынужден был сойти на берег. Он стал наблюдать местную жизнь. Его заинтересовали колоши — индейское племя, жившее на побережье Аляски, и Макаров начал изучать быт, нравы и экономику этого племени. Его внимание привлекли пироги, длинные выдолбленные из колод лодки, обтянутые тюленьими шкурами. Каждая пирога вмещала пятьдесят-шестьдесят человек. Макаров присматривался ко всему внимательно и вдумчиво. Индейцев, которые были ему известны по книгам и в детстве так поражали его воображение, он наблюдал теперь воочию.
В лице управляющего североамериканскими владениями России Д. П. Максутова Макаров встретил радушного и гостеприимного хозяина. Он подробно расспрашивал о делах Российско-американской компании, пароходах, условиях службы на них и пр., делал зарисовки Сйтхинского рейда и описывал входы на рейд. В этом проявилась здоровая любознательность Макарова, его потребность при всяком удобном случае учиться и приобретать практические навыки.
Наконец, пришел пароход Российско-американской компании «Александр II», и Макаров отправился на нем в Аян. По дороге пароход зашел на аляскинские острова Кинай и Кадьяк. Воспользовавшись остановкой, Макаров совершал экскурсии по островам и записывал свои наблюдения и мысли. На Кинае он побывал в угольных копях, где его поразила варварская эксплуатация людей и ничтожное вознаграждение за каторжный труд. Вернувшись на пароход, Макаров излил в дневнике свое возмущение. На Кадьяке он видел также, как промышляют морского зверя алеуты, тяжелым и опасным трудом которых существовала Российско-американская компания.
С первых же дней пребывания на пароходе у Макарова установились самые лучшие отношения с капитаном.
Зоркий глаз бывалого моряка быстро распознал в кадете молодого собрата по профессии и оценил хорошую школу, пройденную им. Свое доверие к Макарову он выразил тем, что разрешил ему стоять четвертую вахту в очередь и наравне с тремя давно уже плававшими штурманами.
— Ты, я вижу, парень дельный, хоть и молод. Не подкачаешь! — сказал он в напутствие.
Можно себе представить восторг Макарова, ничего так никогда не жаждавшего, как самостоятельности. В часы вахты он чувствовал себя полным командиром парохода, пересекавшего Тихий океан; ему подчинялись рулевые, вахтенные матросы, машинное отделение; он не побоялся ответственности и хорошо справился со своими обязанностями. 4 июля тихоходный «Александр II» прибыл в Аян — порт на берегу Охотского моря, во времена Российско-американской компании игравший значительную роль. Отсюда на канонерской лодке «Морж» Макаров отправился в Николаевск, куда и прибыл 8 августа 1864 года.
Макарову исполнилось только шестнадцать лет, но он был уже настоящим моряком, изучившим морское дело. И если бы после первых вахт на «Александре II» Макарову предложили стать командиром небольшого парохода, он, вероятно, не отказался бы.
По возвращении домой он тотчас отправился к контр-адмиралу Казакевичу и вручил ему письмо Попова. Прочитав его, Казакевич выразил уверенность, что все сказанное в письме о его подателе не комплимент, а сущая правда. Слово Попова в то время имело значительный вес, и Казакевич почувствовал немалое удовлетворение, прочитав характеристику рекомендованного им питомца.
Училище отметило успехи Макарова поощрительным мероприятием: ввиду недостатка учителей старшему воспитаннику Степану Макарову было поручено заниматься с младшими учениками. Вряд ли Макаров был особенно доволен таким поощрением. Еще менее радовало его назначение зимой 1864/65 года фельдфебелем училища. Фельдфебелю была дана власть наказывать по своему усмотрению провинившихся. Вначале Макаров был довольно мягок и старался воздействовать уговорами, но когда увидел, что старшие воспитанники демонстративно не желают признать в нем начальника и упорно стараются поддерживать дурную славу училища, он решил со всей строгостью применять предоставленное ему право. И хотя фельдфебеля стали слушаться, сам он чувствовал себя неважно.
После долгого перерыва Макаров снова смог приступить к систематическим занятиям и работал серьезно и упорно. Преподавание в училище его, конечно, не удовлетворяло, и он всячески стремился расширить свои познания чтением книг не только по специальности, но и общеобразовательных.
Свои мысли, переживания и планы Макаров неизменно поверял лучшему другу юности — дневнику. «Я ужасно привязался к моему дневнику, — пишет он, — все хочется мне что-нибудь писать, даже когда уже совершенно слипаются глаза. Да! Великое дело дневник! В особенности, когда нет друга, кому бы можно было высказать, кто бы мог посоветовать что-нибудь».
Прав С. Григорьев, изображая Макарова в своей повести «Победа моря» обыкновенным мальчиком со всеми особенностями, присущими этому возрасту, одержимым романтическим влечением к морю, отчасти под влиянием примера отца-моряка. Что же касается Макарова — ученика Николаевского училища и Макарова-юноши, то следует отметить, что он, безусловно, отличался от своих сверстников. Необычайно вдумчивый, самолюбивый и впечатлительный, солидный в поведении, постоянно занятый анализом собственных поступков и мыслей, сторонящийся пошляков, он невольно обращал на себя внимание. И надо отдать должное начальникам Макарова, принявшим в нем участие: они многое сделали для него — как на избранном им поприще, так и в его жизни вообще.
Переходный юношеский возраст, полный нередко тяжелых душевных кризисов, протекает у каждого по-разному. У Макарова этот критический период протекал очень остро. Но благодаря природной твердости характера и выдержке он держал себя в руках и не распускался. Дневник и книги были лучшим для него утешением. Макаров всегда любил чтение, читал самые разнообразные книги — и научные, и путешествия, и исторические, зачитывался русскими классиками, особенно Тургеневым и Пушкиным.
Близилось время сдачи выпускных экзаменов. Воспитанники училища усиленной зубрежкой старались наверстать упущенное. Занимались с утра до ночи. Но Макарову нечего было бояться, он знал все настолько основательно, что учителя, уверенные в его знаниях, ставили ему хорошие отметки, даже не спрашивая его. Но сам он не считал свои знания достаточными. «Я не ленюсь, — записывает он в дневнике, — а постоянно занимаюсь, но зло в том, что я сразу берусь за все, а гоняясь за двумя зайцами, ни одного не поймаешь. Эх, ежели бы я имел с моего раннего возраста хорошего наставника, который мог бы установить твердо мой характер и заставить меня прямо и неуклонно следовать по одному направлению, не блуждая то в ту, то в другую сторону».
Незаметно подошло время экзаменов. Макаров отлично сдал все предметы и окончил училище первым. Адмирал Казакевич поздравил его и сообщил, что сделал представление в Петербурге о производстве его за отличные успехи, способности и поведение не в кондукторы флотских штурманов, которых выпускает Николаевское училище, а в корабельные гардемарины, что дает ему возможность стать Мичманом, а затем поступить в морскую академию. Предварительно же ему необходимо было летом идти в учебное плавание.
Вскоре Макарова назначили на транспорт «Америка». Плавание началось неудачно. По причине сдвижки льдов пароход «Америка», вышедший в плавание очень рано, сел на мель, да так основательно, что потребовались сложные и продолжительные работы, чтобы спасти корабль.
Обычно все, с чем приходилось сталкиваться Макарову в жизни, возбуждало его интерес и любознательность. Заинтересовался он и аварией с «Америкой», внимательно следил за ходом работ по снятию корабля с мели, вникал во все мелочи, а когда работы были окончены, составил весьма обстоятельное и технически полезное описание работ, причем попутно высказал много собственных практически ценных соображений. Узнав об этой работе и ознакомившись с ней, адмирал Казакевич посоветовал Макарову обработать материал для статьи в местную газету «Восточное Поморье». Но Макаров после долгих колебаний решил не следовать совету адмирала. Его первая литературная работа — «Описание работ по снятию с мели парохода „Америка“ — так и не увидела света.9
Командир «Америки» почему-то невзлюбил Макарова и за какой-то промах разнес его и обозвал «лодырем». А в другой раз за провинность матросов, которые находились под наблюдением Макарова, посадил его на салинг.10 Взыскания, с точки зрения морской дисциплины, были наложены правильно, хотя в первом случае и в грубой форме, и Макаров это понял. Затем командир транспорта вменил в обязанность Макарову во время авралов находиться на марсе.11 Работа на марсе требовала значительной ловкости и смелости, и Макаров так откликается в дневнике на это распоряжение: «Я очень рад, что придется бывать на марсе и в свежий ветер при качке. Очень часто мне приходило в голову при свежем ветре в море сходить на марс, но всякий раз лень, а отчасти и боязнь заставляли оставаться на палубе. Теперь же, когда я должен ходить на марс по обязанности, трусость не придет в голову».
В августе 1865 года Макаров был назначен на корвет «Варяг» — флагманский корабль командующего эскадрой адмирала И. А. Ендогурова. Командиром корвета был опытный моряк капитан 2 ранга Р. А. Лунд. По ноябрь 1866 года Макаров, непрерывно находясь в плавании, побывал в Японском, Китайском и Охотском морях, а также в Тихом и Индийском океанах.
Однажды корвет был застигнут в Индийском океане ураганом. Разбушевавшаяся стихия представляла собой поистине страшное зрелище. В довершение всего разразилась тропическая гроза с необычайным по силе ливнем, заливавшим небольшой корабль. От стремительной качки «Варяг» ложился на борт, давая крен свыше 30 o . Почти вся команда, в том числе и кадет Макаров, непрерывно находилась на верхней палубе. Привязанные кто за что придется, чтобы не быть выброшенными волною за борт, усталые, промокшие до нитки люди, в том числе и кадет Степан Макаров, много часов подряд работали у ручных помп, откачивая воду, проникавшую во внутренние помещения. Тогда-то, вероятно, и зародилась у юноши Макарова мысль о том, что конструкцию корабля необходимо усовершенствовать, сделать корабль более надежным в плавании. Так возникла идея непотопляемости судов, над которой Макаров работал в течение всей своей жизни.
На трудолюбие и работоспособность Макарова обратили внимание все на корабле, особенно командир, впоследствии так аттестовавший своего питомца: «В продолжение слишком годовой службы на корвете Макаров выказал отличные познания по всем отраслям морского искусства, особенное усердие, старание и любознательность. Так, например, из любви к приобретению познаний Макаров присутствовал при всех астрономических и магнитных наблюдениях, деланных лейтенантом Старицким, и вычислял их для себя; кроме того, Макаров — юноша самого благородного и прекрасного поведения».
В ноябре 1866 года, по прибытии в японский порт Хакодате, Макарова перевели на третий корабль — корвет «Аскольд"12, плававший под флагом контр-адмирала Керна.
Макаров полагал, что на флагманском корабле ему придется задержаться надолго, на несколько лет. Но в декабре 1866 года «Аскольд» неожиданно получил приказ возвращаться в Россию. Макарову надо было решать: остаться ли в Сибирской флотилии или отправиться в Кронштадт и перейти в Балтийский флот. Не колеблясь, он выбрал последнее. Во время длительного перехода с Дальнего Востока в Кронштадт Макаров часто задумывался над своим будущим: произведут в гардемарины или нет? Будет ли ему обеспечена карьера морского офицера или он так и останется в штурманах? Придется ли держать экзамены в Петербурге по предметам, которые не изучались в Николаевском училище, или достаточно полученного им аттестата? На всякий случай он начал изучать высшую математику. Его неотступно грызла мысль: «А что, если снова придется вернуться в опостылевший Николаевск?.. Мне представляется, что все против меня, что всюду, куда я ни сунусь, везде неудачи…» Такие строки заносит в это время, Макаров в свой дневник. Временами ему кажется, что путь к офицерскому званию для него закрыт, и он начинает подумывать о переходе на частную службу.
В апреле 1867 года «Аскольд» прибыл в Англию. Все, достойное быть осмотренным в Лондоне, было осмотрено и описано Макаровым в дневнике. Но особенно его поразила опера, впервые в жизни услышанная им. Для него раскрылся новый, незнакомый ему мир звуков.
Но чем ближе подходили к Кронштадту, тем все более росло беспокойство Макарова. Мысль — произведут ли его в гардемарины или дадут погоны штурманского кондуктора — с новой силой волнует его, и он с горечью заносит в дневник: «О, блестящая карьера, предсказанная мне в молодости, вот какова ты, как милости приходится ждать для себя первого чина, и это постигает даже первых учеников морского корпуса. Что же будет со мною?»
История производства Макарова в гардемарины — яркий образец волокиты всероссийской канцелярской машины; не оставляет сомнения, что вся эта волокита была затеяна сознательно, с целью создать побольше препятствий для проникновения во флот лиц недворянского происхождения. Несмотря на отличные аттестации непосредственных начальников Макарова, в том числе двух адмиралов, только в результате двухлетней переписки, ходатайств, прошений и справок удалось установить, что действительно Макаров заслуживает производства в гардемарины как по способностям и поведению, так и по праву происхождения. С последним-то и вышло больше всего хлопот. «После долгих усилий множества лиц, — пишет Макаров, — и после переписки тысячи бумаг начерно и набело я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается: я вообразил себе, что главное затруднение будет — неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».
Нет надобности приводить примеры, каких колоссальных усилий стоило всем доброжелателям и покровителям Макарова «протолкнуть» его в гардемарины. Командующий войсками Восточно-Сибирского округа генерал Шелашников, через которого шло представление о Макарове морскому министру, в конце своего рапорта замечал, что, «по отзыву его ближайших начальников, Макаров подает надежды стать со временем выдающимся по своим познаниям и усердию флотским офицером». Командир корвета «Варяг» капитан 2 ранга Лунд заканчивал свое письмо в инспекторский департамент так: «Прося ходатайства о Макарове, я, со своей стороны, осмеливаюсь уверить, что Макаров будет одним из лучших морских офицеров молодого поколения, и, если перевод из корпуса флотских штурманов во флот есть отличие, то Макаров вполне этого достоин».
Таких отзывов было множество, и все они давали справедливую оценку способностям Макарова. Немало было и словесных ходатайств вернувшихся с Дальнего Востока адмиралов. И лишь когда окончательно выяснили, что Макаров родился в бытность его отца офицером, что давало ему дворянство, кадета Степана Макарова произвели в гардемарины. Родись он двумя годами раньше, то есть до получения его отцом офицерского чина, ему пришлось бы остаться в корпусе флотских штурманов или перейти на частную службу, и русский флот лишился бы одного из наиболее выдающихся своих деятелей. Однако совершенно несомненно также и то, что выдающиеся способности и энергия, которыми обладал Макаров, нашли бы исход, и, рано или поздно, он занял бы подобающее ему место, если не во флоте, то на ученом или ином поприще.
Став гардемарином, Макаров после всех пережитых волнений ощутил настоятельную потребность отдохнуть. Получив месячный отпуск, он поехал в Новгородскую губернию, чтобы навестить своего старого друга по Николаевску Б. А. Бровцына. После многих лет, проведенных в море, после Николаевска и заграничных плаваний он впервые в жизни увидел простой, задушевный русский пейзаж. Перед ним открылся новый мир, но даже и здесь мысль о море не покидала его. «Даже здесь, в тихой деревенской жизни, живя в милой семье, — записывает Макаров в свой дневник, — я мечтаю по временам о море; тогда забываются все неудобства и представляется одна светлая сторона, туго натянутые паруса, педантическая чистота, ловкая, веселая команда, великолепные шлюпки с парусами, вымытыми лучше дамских манишек, и звонкая команда вахтенного лейтенанта. Много бы я сейчас дал, чтобы быть на судне и под лиселями обогнуть англичанина…»
Когда он вернулся из отпуска, его назначили на фрегат «Дмитрий Донской», уходивший с корабельными гардемаринами в учебное плавание за границу. Приняв самое деятельное участие в подготовке фрегата к дальнему рейсу, Макаров быстро завоевал расположение командира и товарищей и стал усердно готовиться к экзамену на офицера. В дневниках Макарова не сохранилось сколько-нибудь подробного описания этого плавания. Известен только его маршрут.13
Экзамены происходили во время плавания, в присутствии командира, дававшего характеристику каждому гардемарину. Макаров выдержал испытания блестяще и получил высшие отметки по всем предметам. Но начальство нашло, что проделанного плавания недостаточно. С сентября 1868 по май 1869 года «Дмитрий Донской» снова находился в море.
Когда корабль прибыл в Кронштадт, был назначен новый проверочный экзамен, на этот раз окончательный. 24 мая 1869 года двадцатилетний сын бывшего боцмана получает первый офицерский чин мичмана. За его плечами уже солидный стаж. В общей сложности он проплавал окоте пяти с половиной лет на одиннадцати кораблях, побывал во многих странах, накопил большой опыт дальних плаваний и изучил теорию корабля.
Учение закончено. Наступил новый период в жизни Макарова, период непрерывных исканий, блестящих, достижений и успехов.
Макаров был еще молод, но уже полон творческих стремлений, иногда не совсем еще ясных ему самому. «Никогда не изгладится из моей памяти стройная, здоровая фигура белокурого юноши, живые глаза которого сверкали проницательной любознательностью и природным умом, а веселая улыбка отражала добродушную, жизнерадостную самоуверенность», — вспоминал о Макарове один из его сослуживцев, познакомившийся с ним незадолго до производства его в первый офицерский чин.14
Мичман Макаров был назначен на период летней кампании 1869 года вахтенным начальником на двух-башенную броненосную лодку «Русалка». Уже когда плавание подходило к концу, «Русалка», следуя финскими шхерами, коснулась камня и получила пробоину. Повреждение было незначительным, и на него никто не обратил внимания. «Мы прикоснулись к камню при таком малом ходе, — вспоминает Макаров, — и так плавно, что как командир, так и все бывшие наверху были уверены, что лодка не потерпела никакого повреждения». На всякий случай, однако, было приказано осмотреть все трюмы. «Русалка» имела два дна. При осмотре второго, внутреннего дна не было обнаружено никаких повреждений, но когда открыли горловину в носовом отделении, из междудонного пространства хлынула вода. Стало ясно, что корабль получил пробоину, но в каком именно месте, — выяснить оказалось невозможным: за исключением узких горловин, никакого сообщения с междудонным пространством не было. Лишь прильнув ухом к одной из горловин, можно было услышать журчание воды. Между тем вода в трюме все прибывала и прибывала. Определили, что в междудонье поступает около пятидесяти ведер воды в минуту. Такую незначительную прибыль воды с успехом можно было бы приостановить, пустив в ход машинные помпы, способные откачать до семисот ведер воды в минуту. Но второе дно лишало возможности подступиться к пробоине и подвести к ней водоотливные средства.
Создавалось тяжелое и вместе с тем нелепое положение: боевому кораблю, имевшему водонепроницаемые переборки, из-за ничтожной пробоины, с которой без всякого труда можно было бы справиться собственными средствами, угрожала гибель. «Русалка» оказалась в совершенно беспомощном положении и, несомненно, погибла бы, если бы не приткнулась на мель. Двойное дно, которое имела «Русалка», при такой аварии не только не служило средством спасения, но и вело к гибели. Порочность подобной конструкции современного корабля поразила Макарова.15
В том же году фрегат «Олег», столкнувшись с броненосной батареей «Кремль», получил огромную пробоину почти в пять с половиной квадратных метров и пошел ко дну.
В одну кампанию две серьезные аварии! Одна, закончившаяся сравнительно благополучно, другая — повлекшая гибель корабля. «Случай с „Русалкой“ и фрегатом „Олег“, — пишет в это время Макаров, — имели решающее значение на всю мою последующую службу и привели меня к убеждению, что в технике морского дела в наше переходное время надо ко всему относиться критически и ни в чем не верить на слово. Нужно воображать себе различные положения, в какие судно может быть поставлено, и обсуждать все средства, которые придется употребить в этих случаях».
Наблюдательность и привычка ко всему относиться критически были развиты в Макарове очень сильно. Он видел не только бросающиеся в глаза грубые просчеты в конструкциях современных ему кораблей, но и «мелочи». Макаров понимал, что организация и техника исправления повреждений во флоте далеки от совершенства, разрешением же проблемы непотопляемости16 корабля практически никто не занимался.
Для заделки пробоин на кораблях издавна применяли пластырь, изготовляя его из большого куска просмоленной парусины. Казалось бы, в этом деле необходимо обеспечить прежде всего прочность пластыря и быстроту подведения его под пробоину. Однако пластырь обычно начинали изготовлять лишь после того, как корабль получал пробоину. Старались удалить воду при помощи судовых водоотливных средств и одновременно делали пластырь: заготовляли нужных размеров парусину, просмаливали ее, подводили под пробоину, натягивали, укрепляли и т. д.
Во время плавания на фрегате «Дмитрий Донской» Макаров убедился, сколь сложна и длительна вся эта процедура. На рейде Порто-Гранде немецкий пароход «Бисмарк» получил от другого парохода, неумело развернувшегося, небольшую пробоину в левом борту. Мичман Макаров поспешил на «Бисмарк», чтобы принять участие в спасательных работах, и оказался свидетелем того, как десять матросов в течение трех суток изготовляли пластырь. Подобную же картину Макаров наблюдал и на других судах, терпевших аварии. Именно такими медленными и непрактичными способами заделки пробоин пользовались повсюду, как на военных, так и на торговых судах. И решительно никому не приходила в голову простая мысль, что готовый пластырь нужно всегда иметь под рукою, подобно пожарному насосу или огнетушителю. Макаров первым предложил это делать.
Часа за два до ухода «Богатыря» с острова Ситха Макаров, едва сдерживая слезы, пришел проститься с адмиралом, офицерами и гардемаринами.
Предложив кадету сесть, адмирал Попов сказал ему:
— Не хотелось бы мне расставаться с вами, да что поделаешь, так, вероятно, нужно; я не смею ослушаться приказания. Вы, разумеется, не будете сердиться на меня, — продолжал он, останавливаясь на каждой фразе, — за то, что я вас иногда ругал. Я делал это для вашей пользы. В вас есть много добрых начал, но вы еще не совсем подготовлены, чтобы жить среди взрослых, и многие из взрослых также не совсем понимали, что с вами они не должны обращаться как с товарищем. Все время вы вели себя хорошо, все вас любили. Ну, знайте же, что и я вас люблю, и если нужно будет, так и пригожусь. Может быть, Казакевич еще пошлет вас в Петербург. Ну, да вы и там не пропадете, если, конечно, не будете о себе очень много думать…
Адмирал начал искать что-то в шифоньерке
— Жаль, у меня ничего нет подарить вам, врасплох застали… Не подумал прежде. Возьмите вот мою карточку. — Адмирал достал свою фотографию и написал: «Моему молодому другу С. Макарову на память о приятных и в особенности неприятных днях, проведенных им со мной. А. Попов. 18 мая 1864 г.».
Адмирал по-отечески поцеловал кадета, и они расстались.
Макаров направился в кают-компанию прощаться с офицерами и гардемаринами. Слезы душили его, он не мог даже вымолвить «прощайте» и только жал всем руки.
Так спустя два года вспоминал в своем дневнике Макаров о расставании с «Богатырем». А позже, оставляя корвет «Варяг», он писал: «Расставаться со своим судном гораздо более тяжело, чем с родным городом или с родительским домом… Когда я прощался с „Богатырем“ в 1864 г., оставаясь в Ситхе, я плакал целый день. С каким ужасом глядел я вслед „Богатырю“, который удалялся из Ситхи, и с ним уходили от меня те, которые заменили мне отца, братьев, учителей и товарищей…»
«Богатырь» был первым кораблем, который сыграл большую и положительную роль в воинском воспитании юного моряка. Служба и порядки, заведенные на корабле адмиралом Поповым, этим передовым и очень образованным моряком своего времени, обладавшим замечательным искусством заинтересовывать и вовлекать в работу своих подчиненных, развили в Макарове любознательность и любовь к морской службе. Макаров по достоинству сумел оценить и среду, в которой ему пришлось жить, работать и учиться, и своего наставника. Нет сомнения, что и команда, и офицеры «Богатыря» оказали серьезное влияние на формирование характера и взглядов молодого Макарова. Здесь, на «Богатыре», он впервые отчетливо осознал, что служба во флоте и есть его истинное призвание.
Распрощавшись с «Богатырем», Макаров решил обстоятельно ознакомиться с Ново-Архангельском, где он вынужден был сойти на берег. Он стал наблюдать местную жизнь. Его заинтересовали колоши — индейское племя, жившее на побережье Аляски, и Макаров начал изучать быт, нравы и экономику этого племени. Его внимание привлекли пироги, длинные выдолбленные из колод лодки, обтянутые тюленьими шкурами. Каждая пирога вмещала пятьдесят-шестьдесят человек. Макаров присматривался ко всему внимательно и вдумчиво. Индейцев, которые были ему известны по книгам и в детстве так поражали его воображение, он наблюдал теперь воочию.
В лице управляющего североамериканскими владениями России Д. П. Максутова Макаров встретил радушного и гостеприимного хозяина. Он подробно расспрашивал о делах Российско-американской компании, пароходах, условиях службы на них и пр., делал зарисовки Сйтхинского рейда и описывал входы на рейд. В этом проявилась здоровая любознательность Макарова, его потребность при всяком удобном случае учиться и приобретать практические навыки.
Наконец, пришел пароход Российско-американской компании «Александр II», и Макаров отправился на нем в Аян. По дороге пароход зашел на аляскинские острова Кинай и Кадьяк. Воспользовавшись остановкой, Макаров совершал экскурсии по островам и записывал свои наблюдения и мысли. На Кинае он побывал в угольных копях, где его поразила варварская эксплуатация людей и ничтожное вознаграждение за каторжный труд. Вернувшись на пароход, Макаров излил в дневнике свое возмущение. На Кадьяке он видел также, как промышляют морского зверя алеуты, тяжелым и опасным трудом которых существовала Российско-американская компания.
С первых же дней пребывания на пароходе у Макарова установились самые лучшие отношения с капитаном.
Зоркий глаз бывалого моряка быстро распознал в кадете молодого собрата по профессии и оценил хорошую школу, пройденную им. Свое доверие к Макарову он выразил тем, что разрешил ему стоять четвертую вахту в очередь и наравне с тремя давно уже плававшими штурманами.
— Ты, я вижу, парень дельный, хоть и молод. Не подкачаешь! — сказал он в напутствие.
Можно себе представить восторг Макарова, ничего так никогда не жаждавшего, как самостоятельности. В часы вахты он чувствовал себя полным командиром парохода, пересекавшего Тихий океан; ему подчинялись рулевые, вахтенные матросы, машинное отделение; он не побоялся ответственности и хорошо справился со своими обязанностями. 4 июля тихоходный «Александр II» прибыл в Аян — порт на берегу Охотского моря, во времена Российско-американской компании игравший значительную роль. Отсюда на канонерской лодке «Морж» Макаров отправился в Николаевск, куда и прибыл 8 августа 1864 года.
Макарову исполнилось только шестнадцать лет, но он был уже настоящим моряком, изучившим морское дело. И если бы после первых вахт на «Александре II» Макарову предложили стать командиром небольшого парохода, он, вероятно, не отказался бы.
По возвращении домой он тотчас отправился к контр-адмиралу Казакевичу и вручил ему письмо Попова. Прочитав его, Казакевич выразил уверенность, что все сказанное в письме о его подателе не комплимент, а сущая правда. Слово Попова в то время имело значительный вес, и Казакевич почувствовал немалое удовлетворение, прочитав характеристику рекомендованного им питомца.
Училище отметило успехи Макарова поощрительным мероприятием: ввиду недостатка учителей старшему воспитаннику Степану Макарову было поручено заниматься с младшими учениками. Вряд ли Макаров был особенно доволен таким поощрением. Еще менее радовало его назначение зимой 1864/65 года фельдфебелем училища. Фельдфебелю была дана власть наказывать по своему усмотрению провинившихся. Вначале Макаров был довольно мягок и старался воздействовать уговорами, но когда увидел, что старшие воспитанники демонстративно не желают признать в нем начальника и упорно стараются поддерживать дурную славу училища, он решил со всей строгостью применять предоставленное ему право. И хотя фельдфебеля стали слушаться, сам он чувствовал себя неважно.
После долгого перерыва Макаров снова смог приступить к систематическим занятиям и работал серьезно и упорно. Преподавание в училище его, конечно, не удовлетворяло, и он всячески стремился расширить свои познания чтением книг не только по специальности, но и общеобразовательных.
Свои мысли, переживания и планы Макаров неизменно поверял лучшему другу юности — дневнику. «Я ужасно привязался к моему дневнику, — пишет он, — все хочется мне что-нибудь писать, даже когда уже совершенно слипаются глаза. Да! Великое дело дневник! В особенности, когда нет друга, кому бы можно было высказать, кто бы мог посоветовать что-нибудь».
Прав С. Григорьев, изображая Макарова в своей повести «Победа моря» обыкновенным мальчиком со всеми особенностями, присущими этому возрасту, одержимым романтическим влечением к морю, отчасти под влиянием примера отца-моряка. Что же касается Макарова — ученика Николаевского училища и Макарова-юноши, то следует отметить, что он, безусловно, отличался от своих сверстников. Необычайно вдумчивый, самолюбивый и впечатлительный, солидный в поведении, постоянно занятый анализом собственных поступков и мыслей, сторонящийся пошляков, он невольно обращал на себя внимание. И надо отдать должное начальникам Макарова, принявшим в нем участие: они многое сделали для него — как на избранном им поприще, так и в его жизни вообще.
Переходный юношеский возраст, полный нередко тяжелых душевных кризисов, протекает у каждого по-разному. У Макарова этот критический период протекал очень остро. Но благодаря природной твердости характера и выдержке он держал себя в руках и не распускался. Дневник и книги были лучшим для него утешением. Макаров всегда любил чтение, читал самые разнообразные книги — и научные, и путешествия, и исторические, зачитывался русскими классиками, особенно Тургеневым и Пушкиным.
Близилось время сдачи выпускных экзаменов. Воспитанники училища усиленной зубрежкой старались наверстать упущенное. Занимались с утра до ночи. Но Макарову нечего было бояться, он знал все настолько основательно, что учителя, уверенные в его знаниях, ставили ему хорошие отметки, даже не спрашивая его. Но сам он не считал свои знания достаточными. «Я не ленюсь, — записывает он в дневнике, — а постоянно занимаюсь, но зло в том, что я сразу берусь за все, а гоняясь за двумя зайцами, ни одного не поймаешь. Эх, ежели бы я имел с моего раннего возраста хорошего наставника, который мог бы установить твердо мой характер и заставить меня прямо и неуклонно следовать по одному направлению, не блуждая то в ту, то в другую сторону».
Незаметно подошло время экзаменов. Макаров отлично сдал все предметы и окончил училище первым. Адмирал Казакевич поздравил его и сообщил, что сделал представление в Петербурге о производстве его за отличные успехи, способности и поведение не в кондукторы флотских штурманов, которых выпускает Николаевское училище, а в корабельные гардемарины, что дает ему возможность стать Мичманом, а затем поступить в морскую академию. Предварительно же ему необходимо было летом идти в учебное плавание.
Вскоре Макарова назначили на транспорт «Америка». Плавание началось неудачно. По причине сдвижки льдов пароход «Америка», вышедший в плавание очень рано, сел на мель, да так основательно, что потребовались сложные и продолжительные работы, чтобы спасти корабль.
Обычно все, с чем приходилось сталкиваться Макарову в жизни, возбуждало его интерес и любознательность. Заинтересовался он и аварией с «Америкой», внимательно следил за ходом работ по снятию корабля с мели, вникал во все мелочи, а когда работы были окончены, составил весьма обстоятельное и технически полезное описание работ, причем попутно высказал много собственных практически ценных соображений. Узнав об этой работе и ознакомившись с ней, адмирал Казакевич посоветовал Макарову обработать материал для статьи в местную газету «Восточное Поморье». Но Макаров после долгих колебаний решил не следовать совету адмирала. Его первая литературная работа — «Описание работ по снятию с мели парохода „Америка“ — так и не увидела света.9
Командир «Америки» почему-то невзлюбил Макарова и за какой-то промах разнес его и обозвал «лодырем». А в другой раз за провинность матросов, которые находились под наблюдением Макарова, посадил его на салинг.10 Взыскания, с точки зрения морской дисциплины, были наложены правильно, хотя в первом случае и в грубой форме, и Макаров это понял. Затем командир транспорта вменил в обязанность Макарову во время авралов находиться на марсе.11 Работа на марсе требовала значительной ловкости и смелости, и Макаров так откликается в дневнике на это распоряжение: «Я очень рад, что придется бывать на марсе и в свежий ветер при качке. Очень часто мне приходило в голову при свежем ветре в море сходить на марс, но всякий раз лень, а отчасти и боязнь заставляли оставаться на палубе. Теперь же, когда я должен ходить на марс по обязанности, трусость не придет в голову».
В августе 1865 года Макаров был назначен на корвет «Варяг» — флагманский корабль командующего эскадрой адмирала И. А. Ендогурова. Командиром корвета был опытный моряк капитан 2 ранга Р. А. Лунд. По ноябрь 1866 года Макаров, непрерывно находясь в плавании, побывал в Японском, Китайском и Охотском морях, а также в Тихом и Индийском океанах.
Однажды корвет был застигнут в Индийском океане ураганом. Разбушевавшаяся стихия представляла собой поистине страшное зрелище. В довершение всего разразилась тропическая гроза с необычайным по силе ливнем, заливавшим небольшой корабль. От стремительной качки «Варяг» ложился на борт, давая крен свыше 30 o . Почти вся команда, в том числе и кадет Макаров, непрерывно находилась на верхней палубе. Привязанные кто за что придется, чтобы не быть выброшенными волною за борт, усталые, промокшие до нитки люди, в том числе и кадет Степан Макаров, много часов подряд работали у ручных помп, откачивая воду, проникавшую во внутренние помещения. Тогда-то, вероятно, и зародилась у юноши Макарова мысль о том, что конструкцию корабля необходимо усовершенствовать, сделать корабль более надежным в плавании. Так возникла идея непотопляемости судов, над которой Макаров работал в течение всей своей жизни.
На трудолюбие и работоспособность Макарова обратили внимание все на корабле, особенно командир, впоследствии так аттестовавший своего питомца: «В продолжение слишком годовой службы на корвете Макаров выказал отличные познания по всем отраслям морского искусства, особенное усердие, старание и любознательность. Так, например, из любви к приобретению познаний Макаров присутствовал при всех астрономических и магнитных наблюдениях, деланных лейтенантом Старицким, и вычислял их для себя; кроме того, Макаров — юноша самого благородного и прекрасного поведения».
В ноябре 1866 года, по прибытии в японский порт Хакодате, Макарова перевели на третий корабль — корвет «Аскольд"12, плававший под флагом контр-адмирала Керна.
Макаров полагал, что на флагманском корабле ему придется задержаться надолго, на несколько лет. Но в декабре 1866 года «Аскольд» неожиданно получил приказ возвращаться в Россию. Макарову надо было решать: остаться ли в Сибирской флотилии или отправиться в Кронштадт и перейти в Балтийский флот. Не колеблясь, он выбрал последнее. Во время длительного перехода с Дальнего Востока в Кронштадт Макаров часто задумывался над своим будущим: произведут в гардемарины или нет? Будет ли ему обеспечена карьера морского офицера или он так и останется в штурманах? Придется ли держать экзамены в Петербурге по предметам, которые не изучались в Николаевском училище, или достаточно полученного им аттестата? На всякий случай он начал изучать высшую математику. Его неотступно грызла мысль: «А что, если снова придется вернуться в опостылевший Николаевск?.. Мне представляется, что все против меня, что всюду, куда я ни сунусь, везде неудачи…» Такие строки заносит в это время, Макаров в свой дневник. Временами ему кажется, что путь к офицерскому званию для него закрыт, и он начинает подумывать о переходе на частную службу.
В апреле 1867 года «Аскольд» прибыл в Англию. Все, достойное быть осмотренным в Лондоне, было осмотрено и описано Макаровым в дневнике. Но особенно его поразила опера, впервые в жизни услышанная им. Для него раскрылся новый, незнакомый ему мир звуков.
Но чем ближе подходили к Кронштадту, тем все более росло беспокойство Макарова. Мысль — произведут ли его в гардемарины или дадут погоны штурманского кондуктора — с новой силой волнует его, и он с горечью заносит в дневник: «О, блестящая карьера, предсказанная мне в молодости, вот какова ты, как милости приходится ждать для себя первого чина, и это постигает даже первых учеников морского корпуса. Что же будет со мною?»
История производства Макарова в гардемарины — яркий образец волокиты всероссийской канцелярской машины; не оставляет сомнения, что вся эта волокита была затеяна сознательно, с целью создать побольше препятствий для проникновения во флот лиц недворянского происхождения. Несмотря на отличные аттестации непосредственных начальников Макарова, в том числе двух адмиралов, только в результате двухлетней переписки, ходатайств, прошений и справок удалось установить, что действительно Макаров заслуживает производства в гардемарины как по способностям и поведению, так и по праву происхождения. С последним-то и вышло больше всего хлопот. «После долгих усилий множества лиц, — пишет Макаров, — и после переписки тысячи бумаг начерно и набело я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается: я вообразил себе, что главное затруднение будет — неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».
Нет надобности приводить примеры, каких колоссальных усилий стоило всем доброжелателям и покровителям Макарова «протолкнуть» его в гардемарины. Командующий войсками Восточно-Сибирского округа генерал Шелашников, через которого шло представление о Макарове морскому министру, в конце своего рапорта замечал, что, «по отзыву его ближайших начальников, Макаров подает надежды стать со временем выдающимся по своим познаниям и усердию флотским офицером». Командир корвета «Варяг» капитан 2 ранга Лунд заканчивал свое письмо в инспекторский департамент так: «Прося ходатайства о Макарове, я, со своей стороны, осмеливаюсь уверить, что Макаров будет одним из лучших морских офицеров молодого поколения, и, если перевод из корпуса флотских штурманов во флот есть отличие, то Макаров вполне этого достоин».
Таких отзывов было множество, и все они давали справедливую оценку способностям Макарова. Немало было и словесных ходатайств вернувшихся с Дальнего Востока адмиралов. И лишь когда окончательно выяснили, что Макаров родился в бытность его отца офицером, что давало ему дворянство, кадета Степана Макарова произвели в гардемарины. Родись он двумя годами раньше, то есть до получения его отцом офицерского чина, ему пришлось бы остаться в корпусе флотских штурманов или перейти на частную службу, и русский флот лишился бы одного из наиболее выдающихся своих деятелей. Однако совершенно несомненно также и то, что выдающиеся способности и энергия, которыми обладал Макаров, нашли бы исход, и, рано или поздно, он занял бы подобающее ему место, если не во флоте, то на ученом или ином поприще.
Став гардемарином, Макаров после всех пережитых волнений ощутил настоятельную потребность отдохнуть. Получив месячный отпуск, он поехал в Новгородскую губернию, чтобы навестить своего старого друга по Николаевску Б. А. Бровцына. После многих лет, проведенных в море, после Николаевска и заграничных плаваний он впервые в жизни увидел простой, задушевный русский пейзаж. Перед ним открылся новый мир, но даже и здесь мысль о море не покидала его. «Даже здесь, в тихой деревенской жизни, живя в милой семье, — записывает Макаров в свой дневник, — я мечтаю по временам о море; тогда забываются все неудобства и представляется одна светлая сторона, туго натянутые паруса, педантическая чистота, ловкая, веселая команда, великолепные шлюпки с парусами, вымытыми лучше дамских манишек, и звонкая команда вахтенного лейтенанта. Много бы я сейчас дал, чтобы быть на судне и под лиселями обогнуть англичанина…»
Когда он вернулся из отпуска, его назначили на фрегат «Дмитрий Донской», уходивший с корабельными гардемаринами в учебное плавание за границу. Приняв самое деятельное участие в подготовке фрегата к дальнему рейсу, Макаров быстро завоевал расположение командира и товарищей и стал усердно готовиться к экзамену на офицера. В дневниках Макарова не сохранилось сколько-нибудь подробного описания этого плавания. Известен только его маршрут.13
Экзамены происходили во время плавания, в присутствии командира, дававшего характеристику каждому гардемарину. Макаров выдержал испытания блестяще и получил высшие отметки по всем предметам. Но начальство нашло, что проделанного плавания недостаточно. С сентября 1868 по май 1869 года «Дмитрий Донской» снова находился в море.
Когда корабль прибыл в Кронштадт, был назначен новый проверочный экзамен, на этот раз окончательный. 24 мая 1869 года двадцатилетний сын бывшего боцмана получает первый офицерский чин мичмана. За его плечами уже солидный стаж. В общей сложности он проплавал окоте пяти с половиной лет на одиннадцати кораблях, побывал во многих странах, накопил большой опыт дальних плаваний и изучил теорию корабля.
Учение закончено. Наступил новый период в жизни Макарова, период непрерывных исканий, блестящих, достижений и успехов.
Макаров был еще молод, но уже полон творческих стремлений, иногда не совсем еще ясных ему самому. «Никогда не изгладится из моей памяти стройная, здоровая фигура белокурого юноши, живые глаза которого сверкали проницательной любознательностью и природным умом, а веселая улыбка отражала добродушную, жизнерадостную самоуверенность», — вспоминал о Макарове один из его сослуживцев, познакомившийся с ним незадолго до производства его в первый офицерский чин.14
ПЕРВЫЙ УСПЕХ
«По моему мнению, суда, снабженные предлагаемыми мною средствами, будут в пять раз меньше тонуть, чем суда с настоящим устройством».
С. О. Макаров
Мичман Макаров был назначен на период летней кампании 1869 года вахтенным начальником на двух-башенную броненосную лодку «Русалка». Уже когда плавание подходило к концу, «Русалка», следуя финскими шхерами, коснулась камня и получила пробоину. Повреждение было незначительным, и на него никто не обратил внимания. «Мы прикоснулись к камню при таком малом ходе, — вспоминает Макаров, — и так плавно, что как командир, так и все бывшие наверху были уверены, что лодка не потерпела никакого повреждения». На всякий случай, однако, было приказано осмотреть все трюмы. «Русалка» имела два дна. При осмотре второго, внутреннего дна не было обнаружено никаких повреждений, но когда открыли горловину в носовом отделении, из междудонного пространства хлынула вода. Стало ясно, что корабль получил пробоину, но в каком именно месте, — выяснить оказалось невозможным: за исключением узких горловин, никакого сообщения с междудонным пространством не было. Лишь прильнув ухом к одной из горловин, можно было услышать журчание воды. Между тем вода в трюме все прибывала и прибывала. Определили, что в междудонье поступает около пятидесяти ведер воды в минуту. Такую незначительную прибыль воды с успехом можно было бы приостановить, пустив в ход машинные помпы, способные откачать до семисот ведер воды в минуту. Но второе дно лишало возможности подступиться к пробоине и подвести к ней водоотливные средства.
Создавалось тяжелое и вместе с тем нелепое положение: боевому кораблю, имевшему водонепроницаемые переборки, из-за ничтожной пробоины, с которой без всякого труда можно было бы справиться собственными средствами, угрожала гибель. «Русалка» оказалась в совершенно беспомощном положении и, несомненно, погибла бы, если бы не приткнулась на мель. Двойное дно, которое имела «Русалка», при такой аварии не только не служило средством спасения, но и вело к гибели. Порочность подобной конструкции современного корабля поразила Макарова.15
В том же году фрегат «Олег», столкнувшись с броненосной батареей «Кремль», получил огромную пробоину почти в пять с половиной квадратных метров и пошел ко дну.
В одну кампанию две серьезные аварии! Одна, закончившаяся сравнительно благополучно, другая — повлекшая гибель корабля. «Случай с „Русалкой“ и фрегатом „Олег“, — пишет в это время Макаров, — имели решающее значение на всю мою последующую службу и привели меня к убеждению, что в технике морского дела в наше переходное время надо ко всему относиться критически и ни в чем не верить на слово. Нужно воображать себе различные положения, в какие судно может быть поставлено, и обсуждать все средства, которые придется употребить в этих случаях».
Наблюдательность и привычка ко всему относиться критически были развиты в Макарове очень сильно. Он видел не только бросающиеся в глаза грубые просчеты в конструкциях современных ему кораблей, но и «мелочи». Макаров понимал, что организация и техника исправления повреждений во флоте далеки от совершенства, разрешением же проблемы непотопляемости16 корабля практически никто не занимался.
Для заделки пробоин на кораблях издавна применяли пластырь, изготовляя его из большого куска просмоленной парусины. Казалось бы, в этом деле необходимо обеспечить прежде всего прочность пластыря и быстроту подведения его под пробоину. Однако пластырь обычно начинали изготовлять лишь после того, как корабль получал пробоину. Старались удалить воду при помощи судовых водоотливных средств и одновременно делали пластырь: заготовляли нужных размеров парусину, просмаливали ее, подводили под пробоину, натягивали, укрепляли и т. д.
Во время плавания на фрегате «Дмитрий Донской» Макаров убедился, сколь сложна и длительна вся эта процедура. На рейде Порто-Гранде немецкий пароход «Бисмарк» получил от другого парохода, неумело развернувшегося, небольшую пробоину в левом борту. Мичман Макаров поспешил на «Бисмарк», чтобы принять участие в спасательных работах, и оказался свидетелем того, как десять матросов в течение трех суток изготовляли пластырь. Подобную же картину Макаров наблюдал и на других судах, терпевших аварии. Именно такими медленными и непрактичными способами заделки пробоин пользовались повсюду, как на военных, так и на торговых судах. И решительно никому не приходила в голову простая мысль, что готовый пластырь нужно всегда иметь под рукою, подобно пожарному насосу или огнетушителю. Макаров первым предложил это делать.