Страница:
Эти мысли сбивали его с ритма и рифмы, и он еле закончил обещанную серию стихов. Вопросы поступали из зала заранее подготовленные, он их отвечал с заготовленным юмором, в зале смеялись. Но один вопрос, который был плановым, тем не мене оказался неожиданным. Его задала та самая женщина, что сидела в первом ряду:
– Владимир Сергеевич, расскажите о своей семье, своих детях и внуках, если есть.
– Первый брак у меня был с моей сокурсницей, Галиной Григорян, она родила сына Игоря, но прожили мы с ней всего четыре года.
Расстались, как говорят, друзьями. Игорь жил сначала у неё, а когда она уехала с новым мужем добывать нефть в Сибири, он жил у меня.
Закончил МГУ, по специальности микробиология. Уже несколько лет живёт в Америке, работает по длительному контракту. Там же и женился на девушке, чьи родители эмигрировали в Америку ещё до первой мировой войны из Украины. Произвели на свет внука, ему три года, зовут Майкл. Я долгое время жил один, и женился только в 70-ом году на балерине Чекмарёвой, молодой, подающей надежды, но я по натуре, как и большинство мужчин, эгоист и поставил условие – рожать.
Значит, балету финал. Родила сына Борьку. С ней мы тоже расстались.
Борис сейчас старший лейтенант. Я женился третий раз и от этого брака детей нет.
Раздались аплодисменты. Раевский поднял руку:
– Подождите аплодировать, кажется не всё. Я хочу быть честным до конца перед вами и в первую очередь перед собой. Я сегодня узнал, прости меня Бог, грешника, что у меня есть взрослая дочь и внучка.
В зале воцарилась такая тишина, что слышно стало, как открывалась наружная дверь.
– Я приложу все силы, чтобы встретится с ними и породниться как положено.
Зал зааплодировал радостно и восторженно, а потом началась овация. С последним хлопком Марина встала, вышла из зала и ушла в гостиницу. Почти всю ночь она не спала, и только под утро уснула крепким младенческим сном и проспала до обеда. Легко перекусила и отправилась к своей Свете, за которой успела соскучиться.
Марина ехала и спрашивала себя, почему она ушла от встречи с отцом, к которой она так стремилась. Даже не ушла, а панически сбежала? Спрашивала, но переполненная чувствами от прошедшей встречи, чёткого ответа не находила и только немного позже, успокоившись, она разобралась в себе и определила причину этому. Она попросту испугалась. Испугалась того, что понимая поэтическую натуру своего вновь увиденного отца, инстинктивно подумала, что у него под влиянием собственного выступления и эйфории переданной ему восторженными слушателями, обострились чувства, и он в тот момент готов был обнять весь мир, а позже, когда буря чувств утихнет, поймёт, что сделал ошибку, бросившись в объятия незнакомой ему женщины, назвавшейся его дочерью, будет мучиться сам и доставит и ей немало страданий.
Раевский после концерта постоял на сцене, ожидая, что зрители разойдутся, а женщина, написавшая письмо, останется в зале. Но зрители продолжали аплодировать с затихающим энтузиазмом, и он понял, что ставит себя в глупое положение, при котором он останется на сцене под топот ног разбегающихся слушателей. У него мелькнула картинка из давнего прошлого, когда выступая на концерте в провинциальном городе на Украине, кажется в Кировограде, объявил, что в заключение он расскажет своё любимое стихотворение, но не успел его закончить, как из зала по одному, а потом группами стали выбегать люди. Он не мог понять, что происходит: только что они буквально неистово аплодировали и вдруг такая реакция на последнее стихотворение. Но оставшиеся в зале, стоя продолжали аплодировать, и он со смешанными чувствами ушёл со сцены и спросил администратора областной филармонии, где он выступал:
– Что происходит?
– Не обижайся, Володя, – потерявший на войне глаз, администратор, по имени Шая разъяснил: – это галошники. Бегут в раздевалку получить свои галоши и одежду, чтобы успеть на автобус. Но ты слышишь – тебе продолжают аплодировать. Выйди на сцену.
– Хорошо, а Вы, дайте команду никого в зал не пускать.
Раевский вышел на сцену и произнёс:
– Спасибо, товарищи! В знак благодарности за ваше тёплое отношение к моему творчеству, выразительно показанное вашими аплодисментами, даже не считаясь с риском получить свои галоши позже, я почитаю ещё.
– В зале засмеялись и вновь зааплодировали.
И он под барабанную дробь стуков в закрытые двери начал читать стихи, и к удовольствию оставшихся, читал ещё с полчаса. Он забыл бы эту историю, но в восьмидесятых, на одном из съездов, делегат из
Украины напомнил ему об этом случае.
Но сейчас была совсем другая ситуация, и Раевский, поклонившись ушёл со сцены. Несколько раз он выглядывал из-за кулис, но зал опустел полностью. Не пришла*она* и за кулисы.
Раевский ужасно расстроился, и когда подошли друзья Марка с выпивкой и закуской, они сначала выпили в гримуборной, а потом поехали в гостиницу, где остановился Раевский, продолжили в ресторане, и закончили в его трёхкомнатном номере. Раевский давно так не напивался, но настроение ему пьянка не исправила, и он всё время жаловался собутыльником на какую-то женщину, что не пришла и не осталась.
– Да не переживай, Володя, из-за какой-то бабы. Мы тебе сейчас привезём такую ципочку, что оближешься.
– Дурак, ты Мотя, мне никто уже не нужен. Мне*она* нужна.
– Кто дурак, да я знаешь…
– Успокойся, Мотька, тебя пригласили с таким человеком поужинать, а ты… – пытался урезонить приятеля Марк.
Наконец, Раевский почувствовал, что переполнен и сказал:
– Пошли вы все в жопу, а я пошёл спать. Извините за компанию!
– Хорош адресок ты нам указал, поэт, – и продолжал уже вдогонку уходящему Раевскому, – Но мы тебя великодушно прощаем. Евреи народ мирный, да и шуметь в гостинице нельзя. Уже поздно.
– А чего евреи? Я не еврей. Я узбек, – гордо заявил один из приятелей.
– Ты, Узбек, на себя в зеркало посмотри, узбек он.
– Подумашь, зеркало. Моя мама еврейка, зато папа узбек.
– Чё, она у него в гареме жила? -
– Каком гареме? Она только третьей женой была, отец говорил, что самая любимая.
Компания покатилась со смеху.
– Ну и брехун, ты Узбек – прошлый раз говорил, что четвёртой женой была. Ну да хрен с тобой.
Дверь открылась и Семён шагнул в коридор. И тут произошло неожиданное. Семён увидел в метре от себя направленный на него пистолет и возглас:
– Halt! (Стоять!)
Сотни, а может и тысячи раз он с разными напарниками, отрабатывал это упражнение в кировоградской десантной бригаде. Сейчас, ещё не слыша дальнейшего восклицания: "Polizei!", – и не видя протянутого удостоверения, десантник, младший сержант Котик, мгновенно отреагировал (как учили): захват, бросок и угрожавший ему человек летит через него, своими ногами разбивая электрическую лампочку в коридоре и вылетая из квартиры в открытую дверь, шаг вперёд – и новая угроза, но удар левой ногой в пах противнику, а правой удар кулаком в челюсть и бросок в сторону от третьего, бросившегося на него человека. Прогиб, в руке табурет, бросок, но противник успевает от него увернуться. Громкий окрик по-русски:
– Стоять, Котик! Полиция.
В конце комнаты, у окна стоит человек с пистолетом, направленным
Семёну в грудь. У Котика был на такой случай приём ухода от выстрела, но он очнулся. И, наверное, благодаря русской речи.
– Руки вверх, стреляю без предупреждения.
Семён успел увидеть перепуганного насмерть Соколова, сидящего на диване и больше он ничего не помнил. Очнулся он от того, что ему плеснули в лицо водой, а может и от нашатыря, потому что слышался запах аммиака. Лежать на полу было неудобно, болел затылок и руки за спиной, по всей вероятности, в наручниках. Правый глаз был прикрыт, наверное, заплыл от удара.
– Aufzustehen! (Встать!)
Семён попробовал встать, но всё тело заныло.
– Меня что, били? – спросил он по-русски и получил ответ:
– Нет, гладили. Благодари Бога, что не пристрелили. По инструкции должны были, – объяснил Гартнер, русскоговорящий полицейский, наверное, выросший в России, – встать можешь?
– Попробую, – и превозмогая боль повернулся набок, стал на колени и поднялся.
– Выходи!
Идя по коридору, он видел перепуганные лица людей, выглядывающих из дверей. В лифт его завели двое полицейских в форме и с автоматами, поставили лицом к задней стенке и приказали не двигаться, иначе будут стрелять. Прямо у подъезда его ждал полицейский джип, и рядом стоял ещё один полицейский с автоматом и второй держал поводок с привязанным на нём громадной овчаркой.
Семён сейчас всё фиксировал. На анализ своих действий и действий полиции у него не было ни сил, ни времени. "Вот это залёт! Будет теперь у мена время обо всём подумать. Как доложить Вере, почему меня нет. Плохо, если она позвонит Соколову, но у неё, кажется, нет его номера телефона" – думал Котик, сидя в зарешеченном джипе с мигалками. Он не представлял, что с ним будет дальше, в голове был полный сумбур. Его привезли в КПЗ, завели в крохотное помещение с сидением, крючками для одежды, сняли наручники и приказали раздеться. Из этой комнатушки он вышел голый через другую дверь, очутился в просторной душевой. Нажал на красную кнопку и пошла тёплая вода. Хотел сделать погорячей, но только увеличилось давление. Мыло не нашёл, зато были кнопочки и на них надпись, что это шампунь, а на второй жидкое мыло. Помывшись, дёрнул дверь, через которую зашёл – закрыто. Другая дверь завела его в комнату с зеркалом за толстым стеклом, с умывальником и унитазом в углу. На вешалке висела новая белоснежная рубашка, выглаженные брюки на резинке, майка, трусы, носки и туфли на резинках. К удивлению
Семёна, всё ему подошло.
– И когда они меня успели обмерить? – вслух сказал Семён.
Вода немного облегчила боль, глаз почти не видел. Он посмотрел в зеркало и ужаснулся синяку на пол-лица. Дернул двери, они оказались закрытыми. Сел на скамейку, дверь открылась, человек в непонятной форме, видимо надзиратель, повёл его по коридору с облицованными белым кафелем стенами и полом с прорезиненном покрытием.
– Это чтобы я если упаду, не сломал бы чего-нибудь, – улыбнулся
Котик.
Его завели в большую комнату, в которой сидели три человека в белых халатах, наверное, врачи. Надзиратель приказал раздеться, а сам остался стоять у двери. Один врач подошёл к Семёну, потрогал и приподнял больное веко. Семён чуть отшатнулся от боли.
– Da? schmerzt? (Что, болит?)
– Ага, ja, ja!
Врач что-то говорил сидящим за столом коллегам, а те писали.
Затем команды: повернись, нагнись присядь, подними руки и т.д. Всё как на медкомиссии в военкомате, только тщательней и дольше осмотр.
После медосмотра его завели в столовую и предложили выбрать себе еду самому. Семён подумал, что попал в лучшую, закрытую столовую для чиновников. Несколько салатов, мясные блюда, соусы на выбор. Семён взял себе куриную ножку, салат из редиски, кофе и булочку. Когда он покушал, то спросил надзирателя:
– Извините, пожалуйста, мне нужно сообщить домой, а то там будут волноваться.
Надзиратель его подвёл к телефонной будке и проинструктировал:
– Через три минуты телефон автоматически отключится. Связь только в пределах Германии. Звоните.
Семён набрал домашний номер, и только пошёл гудок, Вера схватила трубку, наверное сидела у телефона.
– Алё, алё! – крикнула торопливо Вера, – это ты, Сеня? Я уже волнуюсь.
– Слушай меня внимательно и не перебивай.
– Хорошо.
– Я влетел в халэпу. Рассказывать какую нет времени. Я в полиции.
Позвони Панайоти, чтобы работали пока без меня. В красной папке лежит Rechtsschutzversicherung – адвокатская страховка, зелёная первая страница. Поищи мне адвоката, желательно с русским языком. Я по возможности позвоню. Никаких действий не принимай и никого ни о чём не расспрашивай. Всё будет в порядке. Рите скажи, что папа в командировке…, – в трубке раздались гудки.
Семёна завели в комнату с решёткой на окне. Она ничем не отличалась от гостиничных одноместных номеров в Союзе, может только отсутствовал шкаф и унитаз был за прозрачным пластиком.
– Распорядок и правила поведения прочитайте, – сказал охранник, указал на табличку с текстом и вышел.
Подъём в семь, завтрак в восемь, и дальше всё почти, как в армии, и свет выключают в одиннадцать. Телевизор висел на стене, и его удобно смотреть и лёжа. Семён включил программу Евро-спорт, но смотреть одним глазом было плохо, он выключил телевизор, закрыл глаза и отключился сам. Ночью проснулся и первое мгновение не мог сообразить, где он находится, но вспомнил вчерашние события, и сон мгновенно улетучился. Открыл глаза. В комнате, а вернее в тюремной камере, горел ночник. На душе стало омерзительно и страх неизвестности обволок душу. Семён даже задрожал, но сказал себе:
– Не трусь, Котик. Держи себя в руках. Ничего страшного не произошло. Ну, отсидишь пяток лет…
Но эти слова перепугали его опять. Что будет с Верой и дочкой?
Ему что, в такой тюрьме можно сидеть, а им позор от людей. Скрыть это, ведь, невозможно. А как Рита без своего папки будет? И Семён заплакал. Слёзы облегчили душу, он вытер пододеяльником слёзы, тяжело вздохнул и вспомнил причину всех неприятностей. Соколов, сосед, ровесник, товарищ детских игр, соученик. Всю жизнь Семён за него заступался и вот результат. И за что? За то что одолжил ему деньги. Может в деньгах заключена магическая сила зла? Но ведь это только бумажки. Зло в людях. Вот и Фимка, с детства хитрил, лебезил, искал прикрытия. Его надо было раскусить раньше. Кто как не он пришёл с рэкетом к ним в кооператив? После того и пошли все неприятности. Эх, дурак ты, Котик, дурак. От этого все неприятности.
Что дальше делать? Посмотрим. Надо спать. Разбудил его громкий оклик из репродуктора, вмонтированного в стенку: "Aufstieg!" (Подъём!)
Семён вскочил и начал делать зарядку, но некоторые движения вызывали боль и пришлось их избегать, но двадцать минут, отведенных на зарядку использовал полностью и осмотрелся уже при дневном свете.
Через решётку в окне просматривался двор с зелёной лужайкой и асфальтированной дорожкой по краям, и Семён подумал, что похоже на стадион, но поменьше. С противоположной стороны стояло здание кирхи с часами на башне и просматривались цветные витражи окон. Осматривая комнату, Семён обнаружил в тумбочке стола Библию и стопку бумаги.
Ручки не нашёл, и подумал, что её и не может быть, так как она может быть применена, как колющий предмет.
Щёлкнул запор двери, она открылась и новый надзиратель, поздоровавшись, отдал Семёну его портмоне и часы. Семён спросил, что будет с ним дальше.
– В девять Вас вызовут к следователю и тот решит, что будет дальше и какую изберут для Вас меру пресечения.
– Могут освободить? – как-то заискивающе спросил Семён и удивился своему тону.
– Ничего не знаю. Решает следователь.
Семён обратил внимание на то, как разговаривают надзиратели.
Никакого высокомерия или насмешки в их интонации не слышалось.
Просто говорят так, как говорят люди обращаясь к друг другу по делу.
Семён подумал, что это пока он подчиняется. Стоит ему не подчиниться и тон изменится, и под другим глазом фингал, наверное, появится. В восемь часов щёлкнул замок и по радио объявили, что надо выходить на завтрак. Семён открыл дверь и увидел, что из других камер выходят люди, совсем не похожие на зэков, и двое надзирателей приказали стать каждому у своей двери. Затем сказали, что разговаривать между собой запрещено и повели в столовую.
Завтрак был достаточно разнообразным. Семён положил на поднос яичницу из двух яиц, салат и кофе. Человек, с длинными до плеч волосами, стоящий перед Семёном, обратился к повару, накладывающему порции:
– Hallo Arnold! (Привет, Арнольд!)
– Привет, Курт! Недолго ты отсутствовал.
– Почему пива нет? – весело спросил Курт.
– Придёшь ко мне на Рождество, налью, – не то в шутку, не то всерьёз, в тон Курту ответил повар.
Семён сел за стол, прикрученный как и стулья к полу, напротив Курта.
– Что это у тебя на глазу? – спросил Курт у Семёна.
– Бандитская пуля, – шутя ответил Семён?
– А ты что, полицейский? – засмеялся Курт.
К ним подошёл надзиратель.
– Разговаривать запрещено, – спокойно сказал он.
– Я только спросил, вкусная яичница или нет? – дурачился Курт.
– Ты, доиграешься, Руперт, что я доложу о твоём поведении.
– Молчу, как кролик, – и когда надзиратель отошёл, сказал: – он неплохой парень, не доложит, – а ты что, первый раз?
– Мг, – боясь разговаривать, промычал Семён.
– Повезло тебе, парень. В центре города, возле суда, старая тюрьма, как в средневековье. Наверное, забита до отказа, поэтому тебя сюда привезли.
После завтрака опять завели в камеру, а ровно в девять повели к следователю. Небольшая светлая комната. За столом сидит пожилой, лет пятидесяти шести мужчина с простым, как у крестьянина лицом, но молодыми глазами, с интересом смотревшими на Котика. Пригласил сесть и разглядывал своего подследственного, как будто хотел разгадать чем тот дышит. Минуты через три спросил:
– Вы Котик? – дальше все стандартные вопросы, уточняющие анкетные данные.
Когда с ними закончили, следователь, назвался Михаилом Шумахером, но улыбнувшись добавил, что к Формуле он не имеет отношения, и продолжил:
– Против Вас, Котик, возбуждено уголовное дело в вымогательстве.
Расскажите, пожалуйста, почему Вы пошли требовать у господина
Соколова деньги?
– Я бы хотел говорить в присутствии адвоката.
– Насмотрелись криминальных фильмов? У вас есть адвокатская страховка?
– Да.
– Удивительно, у русских её никогда не бывает. Какая страховая касса?
– Я точно не помню, из Гамбурга, зелёная обложка.
– Hamburg-Mannheimer Rechtsschutzversicherung?
– Да, точно, – обрадовался Семён.
– У Вас есть постоянный адвокат?
– Нет, но я попросил вчера жену найти.
– Мы могли бы предложить Вам адвоката, но это в случае, если бы
Вы получали социальную помощь, а так можете подбирать сами. Давайте договоримся, что Вы мне расскажете, я только запишу на диктофон, а подписывать Вы ничего без адвоката не будете. Я решу, какую меру пресечения к Вам применить, и может быть, Вы и сами подберёте себе адвоката. Согласны?
– Согласен, – не очень уверенно произнёс Семён.
– Тогда вперёд.
Семён начал издалека, как они росли вместе во дворе, как жили, как учились в школе, как он всегда опекал своего соседа. Как тот приходил к нему одалживать деньги, как он просил его вернуть их.
Семёну трудно было рассказывать, он подбирал слова и иногда следователь переспрашивал несколько раз и Семён пытался снова доходчиво объяснить. Когда он закончил свой рассказ, следователь спросил:
– Пострадавший Соколов заявил полиции, что Вы и в Одессе занимались рэкетом.
– Что??? – задохнувшись от возмущения, спросил Семён по-русски, и опомнившись продолжил по-немецки, – извините, я специально умолчал, что это он занимался рэкетом, а он, – Семён задумался подбирая подходящее слово, – Hundesohn (собачий сын)…
– Я просил Вас говорить всё и воздержитесь от характеристик в чужой адрес. Говорите по сути.
– Семён начал рассказывать, но в динамике раздался голос, что пора на обед.
– Продолжим в пятнадцать часов, обедайте.
За обедом Курт, опять севший за одним столом с Семёном, спросил его?
– Ты в волейбол играешь?
– А что?
– Можно пойти на прогулку, а можно в спортзал. Там есть волейбольная сетка и баскетбольные щиты, можно и гимнастикой заняться.
– Боюсь, что пока не смогу. Пойду на прогулку.
– Желание арестанта для нас закон, – ёрничал Курт.
Получасовая прогулка проводилась во дворе. Заключённых вышло на прогулку всего 5 человек. Им разрешили ходить по кромке двора, а два надзирателя стояли в углах по диагонали друг к другу. Они предупредили заключённых, что разговаривать нельзя, но эта строгость была условной. В углу двора, невидимого из окна Семёновой камеры, стоял вольер, как в зоопарке, размером 4Х4 метра, сверху закрытый сеткой. В нём тоже прогуливался человек, а над ним стоял надзиратель с автоматом. Такой же вольер рядом пустовал. Семён подумал, что в том вольере прогуливается, если можно так сказать, преступник, серьёзней, чем он, а может уже осуждённый, и пока он, Семён под следствием, то гуляет здесь, а потом ему уготована такая клетка.
Увиденное испортило и так плохое настроение, и Семён решил, что следующий раз пойдёт в спортзал. Там хоть весёлый мужик Курт будет.
Семён услышал за собой шаги и услышал русскую речь.
– Ты, паря побыстрее шагай, сердце кровь лучше разгонит, – говорил обгоняющий Семёна мужчина средних лет с давней небритостью.
– А как ты узнал, что я знаю русский?
– Такой бланш мог заработать в Германии только русский. Или в драке, или от полицаев. Угадал?
– К сожалению, угадал.
– Иди за мной поговорим. За что тебя?
– За добро, что делал приятелю.
– Э, парень. Тебя плохо воспитывали.
– Почему это?
– Папа с мамой должны были рассказать, что добро наказуемо.
Понял? Помолчим, на нас охранник смотрит.
Полчаса пролетели очень быстро. Когда он зашёл в камеру, то на столе увидел молитвенную книжку, такую же, какие читал в синагоге в своём доме. "Заботятся о моей душе. И откуда они узнали?" – подумал
Котик и вспомнил, что когда заполнял бланк для прописки, то в графе
"Religion" написал – JЭdische (иудейская), хотя в Бога не верил, но его соотечественники, прибывшие раньше, предупредили, что так нужно писать. Полистал книгу, просматривая страницы на русском языке.
– Вроде нигде не сказано, что нельзя делать добро и нельзя оказывать сопротивление человеку, направившему на тебя пистолет. Ну как бы там ни было, помоги мне Боже, если ты есть, русский, еврейский или китайский, – сказал Котик вслух и услышал:
– Котик, к следователю.
– Вот он сейчас и есть мой бог, – грустно подумал Семён.
Он продолжил рассказывать следователю историю с их кооперативом, и роль, которую сыграл в его развале Соколов.
– Как Вы думаете, – спросил в конце беседы Шумахер, – может он это делал по принуждению, или по собственной воле?
– Не знаю. Можно вопрос, господин следователь?
– Можно.
– Мне нужно позвонить домой вечером. Надзиратель сказал, что Вы можете разрешить.
– Могу, только Вам это не понадобится.
– Почему? – испугался Семён.
– Потому что Вы будете сегодня дома. Не возражаете?
– Нет, конечно.
– So hier (так вот), Котик, я решил взять с Вас подписку о невыезде за пределы земли Гессен, мне кажется, что вы не представляете опасности для общества вообще и для Соколова в частности. Рекомендую Вам не появляться в районе его жилья, а если встретите случайно, отойдите подальше. Прошу Вас, не подведите меня и в первую очередь себя. Ищите себе адвоката. Чем быстрее тем лучше, хотя такие дела у нас делаются не быстро. Недели Вам хватит. Вот моя визитная карточка, отдадите ему. Прочитайте и распишитесь.
Семён взял заполненный лист бумаги и хотел сразу расписаться, но следователь остановил его:
– Прочитайте, потом подписывайтесь.
Семён торопился, перескакивая через строчки, но понял, что не имеет права уезжать из земли Гессен до окончания следствия, и должен немедленно прибыть, если его вызывает прокуратура или полиция. Семён подписал. Хотел спросить, почему его не спрашивают о том, почему он оказал сопротивление полиции, но вспомнил одну армейскую историю ставшую, для него и его друзей своеобразным девизом: "Противогазы брать?"
Ещё когда Котик проходил курс молодого бойца, старшина Байда построил учебную роту и сказал, что сейчас они совершат трёхкилометровый кросс, и солдат Вышня спросил:
– Противогазы брать, товарищ старшина?
– Всем взять противогазы и через минуту в строй, – мгновенно отреагировал старшина.
Уже когда все бежали в казарму, рядовому Вышне достались все эпитеты – придурок и идиот из которых, были самыми мягкими. После того как все встали в строй, последовала команда:
– Одеть противогазы, бегом марш.
Те кто бегал в противогазе, оценит вопрос Вышни по достоинству. С тех пор, прежде чем что-нибудь спросить, Семён говорил себе:
"Противогазы брать?"
Вспомнив, Семён не задал вопрос и Шумахер, оторвав копию подписки, вручил её Котку со словами:
– Можешь идти и не делай глупостей.
– Danke, – сказал Михаил, и надзиратель отвёл его в камеру.
Минут через двадцать принесли одежду. Всё выглядело как новое, выстирано и поглажено.
Выйдя из здания, сразу же позвонил Вере и сказал, что поедет заберёт машину и часа через полтора будет дома. Пошёл на автобусную остановку и оттуда поехал на Бонамес. Машина стояла на том месте, где он её оставил, но подойдя к ней, увидел, что левая дверь не заперта, но всё что лежало в машине: солнцезащитные очки, часы, управляемые по радио, фотоаппарат, фонарик – осталось на месте.
Подумал о том, что было бы, оставь он открытой машину в Одессе. У его соседа, машину оставленную на ночь во дворе, лишили колёс и передних сидений, сняли аккумулятор, карбюратор и ещё что-то. Здесь за брошенную на улице старую машину можно схлопотать штраф, а в металлолом её сдать можно только за деньги.
– Владимир Сергеевич, расскажите о своей семье, своих детях и внуках, если есть.
– Первый брак у меня был с моей сокурсницей, Галиной Григорян, она родила сына Игоря, но прожили мы с ней всего четыре года.
Расстались, как говорят, друзьями. Игорь жил сначала у неё, а когда она уехала с новым мужем добывать нефть в Сибири, он жил у меня.
Закончил МГУ, по специальности микробиология. Уже несколько лет живёт в Америке, работает по длительному контракту. Там же и женился на девушке, чьи родители эмигрировали в Америку ещё до первой мировой войны из Украины. Произвели на свет внука, ему три года, зовут Майкл. Я долгое время жил один, и женился только в 70-ом году на балерине Чекмарёвой, молодой, подающей надежды, но я по натуре, как и большинство мужчин, эгоист и поставил условие – рожать.
Значит, балету финал. Родила сына Борьку. С ней мы тоже расстались.
Борис сейчас старший лейтенант. Я женился третий раз и от этого брака детей нет.
Раздались аплодисменты. Раевский поднял руку:
– Подождите аплодировать, кажется не всё. Я хочу быть честным до конца перед вами и в первую очередь перед собой. Я сегодня узнал, прости меня Бог, грешника, что у меня есть взрослая дочь и внучка.
В зале воцарилась такая тишина, что слышно стало, как открывалась наружная дверь.
– Я приложу все силы, чтобы встретится с ними и породниться как положено.
Зал зааплодировал радостно и восторженно, а потом началась овация. С последним хлопком Марина встала, вышла из зала и ушла в гостиницу. Почти всю ночь она не спала, и только под утро уснула крепким младенческим сном и проспала до обеда. Легко перекусила и отправилась к своей Свете, за которой успела соскучиться.
Марина ехала и спрашивала себя, почему она ушла от встречи с отцом, к которой она так стремилась. Даже не ушла, а панически сбежала? Спрашивала, но переполненная чувствами от прошедшей встречи, чёткого ответа не находила и только немного позже, успокоившись, она разобралась в себе и определила причину этому. Она попросту испугалась. Испугалась того, что понимая поэтическую натуру своего вновь увиденного отца, инстинктивно подумала, что у него под влиянием собственного выступления и эйфории переданной ему восторженными слушателями, обострились чувства, и он в тот момент готов был обнять весь мир, а позже, когда буря чувств утихнет, поймёт, что сделал ошибку, бросившись в объятия незнакомой ему женщины, назвавшейся его дочерью, будет мучиться сам и доставит и ей немало страданий.
Раевский после концерта постоял на сцене, ожидая, что зрители разойдутся, а женщина, написавшая письмо, останется в зале. Но зрители продолжали аплодировать с затихающим энтузиазмом, и он понял, что ставит себя в глупое положение, при котором он останется на сцене под топот ног разбегающихся слушателей. У него мелькнула картинка из давнего прошлого, когда выступая на концерте в провинциальном городе на Украине, кажется в Кировограде, объявил, что в заключение он расскажет своё любимое стихотворение, но не успел его закончить, как из зала по одному, а потом группами стали выбегать люди. Он не мог понять, что происходит: только что они буквально неистово аплодировали и вдруг такая реакция на последнее стихотворение. Но оставшиеся в зале, стоя продолжали аплодировать, и он со смешанными чувствами ушёл со сцены и спросил администратора областной филармонии, где он выступал:
– Что происходит?
– Не обижайся, Володя, – потерявший на войне глаз, администратор, по имени Шая разъяснил: – это галошники. Бегут в раздевалку получить свои галоши и одежду, чтобы успеть на автобус. Но ты слышишь – тебе продолжают аплодировать. Выйди на сцену.
– Хорошо, а Вы, дайте команду никого в зал не пускать.
Раевский вышел на сцену и произнёс:
– Спасибо, товарищи! В знак благодарности за ваше тёплое отношение к моему творчеству, выразительно показанное вашими аплодисментами, даже не считаясь с риском получить свои галоши позже, я почитаю ещё.
– В зале засмеялись и вновь зааплодировали.
И он под барабанную дробь стуков в закрытые двери начал читать стихи, и к удовольствию оставшихся, читал ещё с полчаса. Он забыл бы эту историю, но в восьмидесятых, на одном из съездов, делегат из
Украины напомнил ему об этом случае.
Но сейчас была совсем другая ситуация, и Раевский, поклонившись ушёл со сцены. Несколько раз он выглядывал из-за кулис, но зал опустел полностью. Не пришла*она* и за кулисы.
Раевский ужасно расстроился, и когда подошли друзья Марка с выпивкой и закуской, они сначала выпили в гримуборной, а потом поехали в гостиницу, где остановился Раевский, продолжили в ресторане, и закончили в его трёхкомнатном номере. Раевский давно так не напивался, но настроение ему пьянка не исправила, и он всё время жаловался собутыльником на какую-то женщину, что не пришла и не осталась.
– Да не переживай, Володя, из-за какой-то бабы. Мы тебе сейчас привезём такую ципочку, что оближешься.
– Дурак, ты Мотя, мне никто уже не нужен. Мне*она* нужна.
– Кто дурак, да я знаешь…
– Успокойся, Мотька, тебя пригласили с таким человеком поужинать, а ты… – пытался урезонить приятеля Марк.
Наконец, Раевский почувствовал, что переполнен и сказал:
– Пошли вы все в жопу, а я пошёл спать. Извините за компанию!
– Хорош адресок ты нам указал, поэт, – и продолжал уже вдогонку уходящему Раевскому, – Но мы тебя великодушно прощаем. Евреи народ мирный, да и шуметь в гостинице нельзя. Уже поздно.
– А чего евреи? Я не еврей. Я узбек, – гордо заявил один из приятелей.
– Ты, Узбек, на себя в зеркало посмотри, узбек он.
– Подумашь, зеркало. Моя мама еврейка, зато папа узбек.
– Чё, она у него в гареме жила? -
– Каком гареме? Она только третьей женой была, отец говорил, что самая любимая.
Компания покатилась со смеху.
– Ну и брехун, ты Узбек – прошлый раз говорил, что четвёртой женой была. Ну да хрен с тобой.
Дверь открылась и Семён шагнул в коридор. И тут произошло неожиданное. Семён увидел в метре от себя направленный на него пистолет и возглас:
– Halt! (Стоять!)
Сотни, а может и тысячи раз он с разными напарниками, отрабатывал это упражнение в кировоградской десантной бригаде. Сейчас, ещё не слыша дальнейшего восклицания: "Polizei!", – и не видя протянутого удостоверения, десантник, младший сержант Котик, мгновенно отреагировал (как учили): захват, бросок и угрожавший ему человек летит через него, своими ногами разбивая электрическую лампочку в коридоре и вылетая из квартиры в открытую дверь, шаг вперёд – и новая угроза, но удар левой ногой в пах противнику, а правой удар кулаком в челюсть и бросок в сторону от третьего, бросившегося на него человека. Прогиб, в руке табурет, бросок, но противник успевает от него увернуться. Громкий окрик по-русски:
– Стоять, Котик! Полиция.
В конце комнаты, у окна стоит человек с пистолетом, направленным
Семёну в грудь. У Котика был на такой случай приём ухода от выстрела, но он очнулся. И, наверное, благодаря русской речи.
– Руки вверх, стреляю без предупреждения.
Семён успел увидеть перепуганного насмерть Соколова, сидящего на диване и больше он ничего не помнил. Очнулся он от того, что ему плеснули в лицо водой, а может и от нашатыря, потому что слышался запах аммиака. Лежать на полу было неудобно, болел затылок и руки за спиной, по всей вероятности, в наручниках. Правый глаз был прикрыт, наверное, заплыл от удара.
– Aufzustehen! (Встать!)
Семён попробовал встать, но всё тело заныло.
– Меня что, били? – спросил он по-русски и получил ответ:
– Нет, гладили. Благодари Бога, что не пристрелили. По инструкции должны были, – объяснил Гартнер, русскоговорящий полицейский, наверное, выросший в России, – встать можешь?
– Попробую, – и превозмогая боль повернулся набок, стал на колени и поднялся.
– Выходи!
Идя по коридору, он видел перепуганные лица людей, выглядывающих из дверей. В лифт его завели двое полицейских в форме и с автоматами, поставили лицом к задней стенке и приказали не двигаться, иначе будут стрелять. Прямо у подъезда его ждал полицейский джип, и рядом стоял ещё один полицейский с автоматом и второй держал поводок с привязанным на нём громадной овчаркой.
Семён сейчас всё фиксировал. На анализ своих действий и действий полиции у него не было ни сил, ни времени. "Вот это залёт! Будет теперь у мена время обо всём подумать. Как доложить Вере, почему меня нет. Плохо, если она позвонит Соколову, но у неё, кажется, нет его номера телефона" – думал Котик, сидя в зарешеченном джипе с мигалками. Он не представлял, что с ним будет дальше, в голове был полный сумбур. Его привезли в КПЗ, завели в крохотное помещение с сидением, крючками для одежды, сняли наручники и приказали раздеться. Из этой комнатушки он вышел голый через другую дверь, очутился в просторной душевой. Нажал на красную кнопку и пошла тёплая вода. Хотел сделать погорячей, но только увеличилось давление. Мыло не нашёл, зато были кнопочки и на них надпись, что это шампунь, а на второй жидкое мыло. Помывшись, дёрнул дверь, через которую зашёл – закрыто. Другая дверь завела его в комнату с зеркалом за толстым стеклом, с умывальником и унитазом в углу. На вешалке висела новая белоснежная рубашка, выглаженные брюки на резинке, майка, трусы, носки и туфли на резинках. К удивлению
Семёна, всё ему подошло.
– И когда они меня успели обмерить? – вслух сказал Семён.
Вода немного облегчила боль, глаз почти не видел. Он посмотрел в зеркало и ужаснулся синяку на пол-лица. Дернул двери, они оказались закрытыми. Сел на скамейку, дверь открылась, человек в непонятной форме, видимо надзиратель, повёл его по коридору с облицованными белым кафелем стенами и полом с прорезиненном покрытием.
– Это чтобы я если упаду, не сломал бы чего-нибудь, – улыбнулся
Котик.
Его завели в большую комнату, в которой сидели три человека в белых халатах, наверное, врачи. Надзиратель приказал раздеться, а сам остался стоять у двери. Один врач подошёл к Семёну, потрогал и приподнял больное веко. Семён чуть отшатнулся от боли.
– Da? schmerzt? (Что, болит?)
– Ага, ja, ja!
Врач что-то говорил сидящим за столом коллегам, а те писали.
Затем команды: повернись, нагнись присядь, подними руки и т.д. Всё как на медкомиссии в военкомате, только тщательней и дольше осмотр.
После медосмотра его завели в столовую и предложили выбрать себе еду самому. Семён подумал, что попал в лучшую, закрытую столовую для чиновников. Несколько салатов, мясные блюда, соусы на выбор. Семён взял себе куриную ножку, салат из редиски, кофе и булочку. Когда он покушал, то спросил надзирателя:
– Извините, пожалуйста, мне нужно сообщить домой, а то там будут волноваться.
Надзиратель его подвёл к телефонной будке и проинструктировал:
– Через три минуты телефон автоматически отключится. Связь только в пределах Германии. Звоните.
Семён набрал домашний номер, и только пошёл гудок, Вера схватила трубку, наверное сидела у телефона.
– Алё, алё! – крикнула торопливо Вера, – это ты, Сеня? Я уже волнуюсь.
– Слушай меня внимательно и не перебивай.
– Хорошо.
– Я влетел в халэпу. Рассказывать какую нет времени. Я в полиции.
Позвони Панайоти, чтобы работали пока без меня. В красной папке лежит Rechtsschutzversicherung – адвокатская страховка, зелёная первая страница. Поищи мне адвоката, желательно с русским языком. Я по возможности позвоню. Никаких действий не принимай и никого ни о чём не расспрашивай. Всё будет в порядке. Рите скажи, что папа в командировке…, – в трубке раздались гудки.
Семёна завели в комнату с решёткой на окне. Она ничем не отличалась от гостиничных одноместных номеров в Союзе, может только отсутствовал шкаф и унитаз был за прозрачным пластиком.
– Распорядок и правила поведения прочитайте, – сказал охранник, указал на табличку с текстом и вышел.
Подъём в семь, завтрак в восемь, и дальше всё почти, как в армии, и свет выключают в одиннадцать. Телевизор висел на стене, и его удобно смотреть и лёжа. Семён включил программу Евро-спорт, но смотреть одним глазом было плохо, он выключил телевизор, закрыл глаза и отключился сам. Ночью проснулся и первое мгновение не мог сообразить, где он находится, но вспомнил вчерашние события, и сон мгновенно улетучился. Открыл глаза. В комнате, а вернее в тюремной камере, горел ночник. На душе стало омерзительно и страх неизвестности обволок душу. Семён даже задрожал, но сказал себе:
– Не трусь, Котик. Держи себя в руках. Ничего страшного не произошло. Ну, отсидишь пяток лет…
Но эти слова перепугали его опять. Что будет с Верой и дочкой?
Ему что, в такой тюрьме можно сидеть, а им позор от людей. Скрыть это, ведь, невозможно. А как Рита без своего папки будет? И Семён заплакал. Слёзы облегчили душу, он вытер пододеяльником слёзы, тяжело вздохнул и вспомнил причину всех неприятностей. Соколов, сосед, ровесник, товарищ детских игр, соученик. Всю жизнь Семён за него заступался и вот результат. И за что? За то что одолжил ему деньги. Может в деньгах заключена магическая сила зла? Но ведь это только бумажки. Зло в людях. Вот и Фимка, с детства хитрил, лебезил, искал прикрытия. Его надо было раскусить раньше. Кто как не он пришёл с рэкетом к ним в кооператив? После того и пошли все неприятности. Эх, дурак ты, Котик, дурак. От этого все неприятности.
Что дальше делать? Посмотрим. Надо спать. Разбудил его громкий оклик из репродуктора, вмонтированного в стенку: "Aufstieg!" (Подъём!)
Семён вскочил и начал делать зарядку, но некоторые движения вызывали боль и пришлось их избегать, но двадцать минут, отведенных на зарядку использовал полностью и осмотрелся уже при дневном свете.
Через решётку в окне просматривался двор с зелёной лужайкой и асфальтированной дорожкой по краям, и Семён подумал, что похоже на стадион, но поменьше. С противоположной стороны стояло здание кирхи с часами на башне и просматривались цветные витражи окон. Осматривая комнату, Семён обнаружил в тумбочке стола Библию и стопку бумаги.
Ручки не нашёл, и подумал, что её и не может быть, так как она может быть применена, как колющий предмет.
Щёлкнул запор двери, она открылась и новый надзиратель, поздоровавшись, отдал Семёну его портмоне и часы. Семён спросил, что будет с ним дальше.
– В девять Вас вызовут к следователю и тот решит, что будет дальше и какую изберут для Вас меру пресечения.
– Могут освободить? – как-то заискивающе спросил Семён и удивился своему тону.
– Ничего не знаю. Решает следователь.
Семён обратил внимание на то, как разговаривают надзиратели.
Никакого высокомерия или насмешки в их интонации не слышалось.
Просто говорят так, как говорят люди обращаясь к друг другу по делу.
Семён подумал, что это пока он подчиняется. Стоит ему не подчиниться и тон изменится, и под другим глазом фингал, наверное, появится. В восемь часов щёлкнул замок и по радио объявили, что надо выходить на завтрак. Семён открыл дверь и увидел, что из других камер выходят люди, совсем не похожие на зэков, и двое надзирателей приказали стать каждому у своей двери. Затем сказали, что разговаривать между собой запрещено и повели в столовую.
Завтрак был достаточно разнообразным. Семён положил на поднос яичницу из двух яиц, салат и кофе. Человек, с длинными до плеч волосами, стоящий перед Семёном, обратился к повару, накладывающему порции:
– Hallo Arnold! (Привет, Арнольд!)
– Привет, Курт! Недолго ты отсутствовал.
– Почему пива нет? – весело спросил Курт.
– Придёшь ко мне на Рождество, налью, – не то в шутку, не то всерьёз, в тон Курту ответил повар.
Семён сел за стол, прикрученный как и стулья к полу, напротив Курта.
– Что это у тебя на глазу? – спросил Курт у Семёна.
– Бандитская пуля, – шутя ответил Семён?
– А ты что, полицейский? – засмеялся Курт.
К ним подошёл надзиратель.
– Разговаривать запрещено, – спокойно сказал он.
– Я только спросил, вкусная яичница или нет? – дурачился Курт.
– Ты, доиграешься, Руперт, что я доложу о твоём поведении.
– Молчу, как кролик, – и когда надзиратель отошёл, сказал: – он неплохой парень, не доложит, – а ты что, первый раз?
– Мг, – боясь разговаривать, промычал Семён.
– Повезло тебе, парень. В центре города, возле суда, старая тюрьма, как в средневековье. Наверное, забита до отказа, поэтому тебя сюда привезли.
После завтрака опять завели в камеру, а ровно в девять повели к следователю. Небольшая светлая комната. За столом сидит пожилой, лет пятидесяти шести мужчина с простым, как у крестьянина лицом, но молодыми глазами, с интересом смотревшими на Котика. Пригласил сесть и разглядывал своего подследственного, как будто хотел разгадать чем тот дышит. Минуты через три спросил:
– Вы Котик? – дальше все стандартные вопросы, уточняющие анкетные данные.
Когда с ними закончили, следователь, назвался Михаилом Шумахером, но улыбнувшись добавил, что к Формуле он не имеет отношения, и продолжил:
– Против Вас, Котик, возбуждено уголовное дело в вымогательстве.
Расскажите, пожалуйста, почему Вы пошли требовать у господина
Соколова деньги?
– Я бы хотел говорить в присутствии адвоката.
– Насмотрелись криминальных фильмов? У вас есть адвокатская страховка?
– Да.
– Удивительно, у русских её никогда не бывает. Какая страховая касса?
– Я точно не помню, из Гамбурга, зелёная обложка.
– Hamburg-Mannheimer Rechtsschutzversicherung?
– Да, точно, – обрадовался Семён.
– У Вас есть постоянный адвокат?
– Нет, но я попросил вчера жену найти.
– Мы могли бы предложить Вам адвоката, но это в случае, если бы
Вы получали социальную помощь, а так можете подбирать сами. Давайте договоримся, что Вы мне расскажете, я только запишу на диктофон, а подписывать Вы ничего без адвоката не будете. Я решу, какую меру пресечения к Вам применить, и может быть, Вы и сами подберёте себе адвоката. Согласны?
– Согласен, – не очень уверенно произнёс Семён.
– Тогда вперёд.
Семён начал издалека, как они росли вместе во дворе, как жили, как учились в школе, как он всегда опекал своего соседа. Как тот приходил к нему одалживать деньги, как он просил его вернуть их.
Семёну трудно было рассказывать, он подбирал слова и иногда следователь переспрашивал несколько раз и Семён пытался снова доходчиво объяснить. Когда он закончил свой рассказ, следователь спросил:
– Пострадавший Соколов заявил полиции, что Вы и в Одессе занимались рэкетом.
– Что??? – задохнувшись от возмущения, спросил Семён по-русски, и опомнившись продолжил по-немецки, – извините, я специально умолчал, что это он занимался рэкетом, а он, – Семён задумался подбирая подходящее слово, – Hundesohn (собачий сын)…
– Я просил Вас говорить всё и воздержитесь от характеристик в чужой адрес. Говорите по сути.
– Семён начал рассказывать, но в динамике раздался голос, что пора на обед.
– Продолжим в пятнадцать часов, обедайте.
За обедом Курт, опять севший за одним столом с Семёном, спросил его?
– Ты в волейбол играешь?
– А что?
– Можно пойти на прогулку, а можно в спортзал. Там есть волейбольная сетка и баскетбольные щиты, можно и гимнастикой заняться.
– Боюсь, что пока не смогу. Пойду на прогулку.
– Желание арестанта для нас закон, – ёрничал Курт.
Получасовая прогулка проводилась во дворе. Заключённых вышло на прогулку всего 5 человек. Им разрешили ходить по кромке двора, а два надзирателя стояли в углах по диагонали друг к другу. Они предупредили заключённых, что разговаривать нельзя, но эта строгость была условной. В углу двора, невидимого из окна Семёновой камеры, стоял вольер, как в зоопарке, размером 4Х4 метра, сверху закрытый сеткой. В нём тоже прогуливался человек, а над ним стоял надзиратель с автоматом. Такой же вольер рядом пустовал. Семён подумал, что в том вольере прогуливается, если можно так сказать, преступник, серьёзней, чем он, а может уже осуждённый, и пока он, Семён под следствием, то гуляет здесь, а потом ему уготована такая клетка.
Увиденное испортило и так плохое настроение, и Семён решил, что следующий раз пойдёт в спортзал. Там хоть весёлый мужик Курт будет.
Семён услышал за собой шаги и услышал русскую речь.
– Ты, паря побыстрее шагай, сердце кровь лучше разгонит, – говорил обгоняющий Семёна мужчина средних лет с давней небритостью.
– А как ты узнал, что я знаю русский?
– Такой бланш мог заработать в Германии только русский. Или в драке, или от полицаев. Угадал?
– К сожалению, угадал.
– Иди за мной поговорим. За что тебя?
– За добро, что делал приятелю.
– Э, парень. Тебя плохо воспитывали.
– Почему это?
– Папа с мамой должны были рассказать, что добро наказуемо.
Понял? Помолчим, на нас охранник смотрит.
Полчаса пролетели очень быстро. Когда он зашёл в камеру, то на столе увидел молитвенную книжку, такую же, какие читал в синагоге в своём доме. "Заботятся о моей душе. И откуда они узнали?" – подумал
Котик и вспомнил, что когда заполнял бланк для прописки, то в графе
"Religion" написал – JЭdische (иудейская), хотя в Бога не верил, но его соотечественники, прибывшие раньше, предупредили, что так нужно писать. Полистал книгу, просматривая страницы на русском языке.
– Вроде нигде не сказано, что нельзя делать добро и нельзя оказывать сопротивление человеку, направившему на тебя пистолет. Ну как бы там ни было, помоги мне Боже, если ты есть, русский, еврейский или китайский, – сказал Котик вслух и услышал:
– Котик, к следователю.
– Вот он сейчас и есть мой бог, – грустно подумал Семён.
Он продолжил рассказывать следователю историю с их кооперативом, и роль, которую сыграл в его развале Соколов.
– Как Вы думаете, – спросил в конце беседы Шумахер, – может он это делал по принуждению, или по собственной воле?
– Не знаю. Можно вопрос, господин следователь?
– Можно.
– Мне нужно позвонить домой вечером. Надзиратель сказал, что Вы можете разрешить.
– Могу, только Вам это не понадобится.
– Почему? – испугался Семён.
– Потому что Вы будете сегодня дома. Не возражаете?
– Нет, конечно.
– So hier (так вот), Котик, я решил взять с Вас подписку о невыезде за пределы земли Гессен, мне кажется, что вы не представляете опасности для общества вообще и для Соколова в частности. Рекомендую Вам не появляться в районе его жилья, а если встретите случайно, отойдите подальше. Прошу Вас, не подведите меня и в первую очередь себя. Ищите себе адвоката. Чем быстрее тем лучше, хотя такие дела у нас делаются не быстро. Недели Вам хватит. Вот моя визитная карточка, отдадите ему. Прочитайте и распишитесь.
Семён взял заполненный лист бумаги и хотел сразу расписаться, но следователь остановил его:
– Прочитайте, потом подписывайтесь.
Семён торопился, перескакивая через строчки, но понял, что не имеет права уезжать из земли Гессен до окончания следствия, и должен немедленно прибыть, если его вызывает прокуратура или полиция. Семён подписал. Хотел спросить, почему его не спрашивают о том, почему он оказал сопротивление полиции, но вспомнил одну армейскую историю ставшую, для него и его друзей своеобразным девизом: "Противогазы брать?"
Ещё когда Котик проходил курс молодого бойца, старшина Байда построил учебную роту и сказал, что сейчас они совершат трёхкилометровый кросс, и солдат Вышня спросил:
– Противогазы брать, товарищ старшина?
– Всем взять противогазы и через минуту в строй, – мгновенно отреагировал старшина.
Уже когда все бежали в казарму, рядовому Вышне достались все эпитеты – придурок и идиот из которых, были самыми мягкими. После того как все встали в строй, последовала команда:
– Одеть противогазы, бегом марш.
Те кто бегал в противогазе, оценит вопрос Вышни по достоинству. С тех пор, прежде чем что-нибудь спросить, Семён говорил себе:
"Противогазы брать?"
Вспомнив, Семён не задал вопрос и Шумахер, оторвав копию подписки, вручил её Котку со словами:
– Можешь идти и не делай глупостей.
– Danke, – сказал Михаил, и надзиратель отвёл его в камеру.
Минут через двадцать принесли одежду. Всё выглядело как новое, выстирано и поглажено.
Выйдя из здания, сразу же позвонил Вере и сказал, что поедет заберёт машину и часа через полтора будет дома. Пошёл на автобусную остановку и оттуда поехал на Бонамес. Машина стояла на том месте, где он её оставил, но подойдя к ней, увидел, что левая дверь не заперта, но всё что лежало в машине: солнцезащитные очки, часы, управляемые по радио, фотоаппарат, фонарик – осталось на месте.
Подумал о том, что было бы, оставь он открытой машину в Одессе. У его соседа, машину оставленную на ночь во дворе, лишили колёс и передних сидений, сняли аккумулятор, карбюратор и ещё что-то. Здесь за брошенную на улице старую машину можно схлопотать штраф, а в металлолом её сдать можно только за деньги.