Отян Анатолий. Добро Наказуемо

   Sparkasse, там я менял доллары, которые ты мне передал.
   Шеф только кивнул головой. Когда остановились, Шеф сказал Соколову:
   – Сейчас можешь уезжать. Когда будешь нужен, позвоню. Никуда не убегай. Будь дома и на работе. Понял?
   – А если нужно пойти в магазин?
   Ответом было молчание. Ефим пожал плечами сел в автобус и уехал.
   Он чувствовал обиду на шефа, которому был предан как собака, а тот даже "до свидания" не сказал.
   Костя остался у двери на улице, а шеф зашёл в большое помещение сберкассы. У окошек стояли очереди из двух-трёх человек. Все стояли спокойно, на расстоянии двух метров от кассира, и подходили к нему, когда отходил предыдущий посетитель. Минут через пять шеф подошёл к кассиру.
   – Guten Tag! – Поздоровался шеф.
   – Guten Tag! – Ответил, кассир, – Что Вам угодно?
   – Обменяйте пожалуйста десять тысяч долларов на Дойче марки, – ответил шеф и протянул ему пачку с долларами:
   – Извините, но я могу Вам обменять только пять тысяч, а если Вам нужна большая сумма, то необходимо предварительно заявить, таковы правила.
   – Хорошо.
   Получив необходимую сумму, они вышли на площадь, перешли улицу, взяли такси, шеф назвал адрес и поехали. Остановились на тихой улице. Расплатились с таксистом и вошли во двор. Трёхэтажный особняк, причудливой конструкции с башенками в разных уровнях был обсажен деревьями не заслоняющими его и служившими каймой, подчёркивающей красоту произведения рук человеческих. В углу двора стояла большая ель, добавляя красоту дому. Шеф остановился, любуясь красотой.
   – Не хватает только сказочных персонажей, – подметил Костя.
   – А мы? – ответил шеф и засмеялся.
   – Достоевский был прав.
   – Кто его знает, Костя, атомный гриб тоже красивый.
   Из входной двери появилась высокая женщина, лет пятидесяти, и обращаясь к пришедшим, сказала:
   – Herr Rudolf? Willkommen! (Господин Rudolf? Добро пожаловать!).
   – Guten Tag! Frau Drossel? (Здравствуйте! Госпожа Дроссель?)
 
   Марина вечером сидела с Ядвигой, которая читала вслух отрывок из романа Золя "Деньги", а Марина поправляла её произношение. Зазвенел телефон, и Марина подняла трубку. Она подумала, что кто бы это мог быть? Ёкнуло сердце: а вдруг опять плохо маме.
   – Я слушаю.
   – Здравствуй Марина, не ожидала услышать меня?
   – Кто это? – раздражённо спросила Марина, и сразу вспомнила этот приятный, бархатистый, и такой властный голос, который нельзя спутать ни с кем, и она торопливо вскликнула, – ой Юра, извини, не ожидала, что ты можешь позвонить! Здравствуй, рада слышать тебя живым и здоровым.
   – То, что пока жив, точно. А здоровье ни к чёрту.
   – Прости, а что у тебя?
   – Ничего страшного. Ты можешь завтра приехать во Франкфурт и придти к магазину "Галерея" и подняться наверх?
   – На смотровую площадку?
   – Да.
   – И скажи время, когда ты можешь быть.
   – Так, до пяти я занята, – Марина смотрела на часы, – к восьми тебя устроит?
   – Вполне. До завтра.
   Марина в недоумении положила трубку. Что могло случиться, что шеф приехал в Германию. Даже намёков никаких не было. А чего она удивляется? Она знала раньше что-то о нём, выходящее за рамки их встреч? Она и подумать не могла, что кто-то или какие-то обстоятельства могут повлиять на жизненный уклад этого всесильного человека, иногда жёсткого, иногда лиричного, иногда развратного до омерзения, но всегда закрытого, как ракушка, и стоящего выше тех, с кем он общается. Его негромкий голос, чтобы он не говорил, звучит притягательно и зарождает в сердце непонятный страх, который может на время проходить. Он может быть и добрым, а может и злым, но всегда управляемым и нацеленным на результат.
   – Что Вас так взволновало? – прервала её раздумья Ядвига.
   – Извините, позвонил старый знакомый.
   – Понимаю. Давайте сейчас прервёмся.
   – У меня к Вам просьба, Ядвига. Побудьте завтра вечером со
   Светой. Может быть мне придётся поздно вернуться.
   – О чём разговор? Конечно.
   Марина поставила машину в подземный гараж и без десяти восемь зашла в магазин. Его построили на американские деньги, и это был магазин не в том понимании, в котором понимали его русские.
   Громадное помещение сдавалось в аренду множеству магазинов, в большинстве своём это были американские специализированные бутики.
   Здание построили из кружевных металлических конструкций, подъём наверх осуществлялся скоростными лифтами или эскалаторами, а вниз с эскалатора на эскалатор нужно переходить так, что не минуешь ни одного магазина. У входа всегда дежурил чернокожий американец, по выправке которого безошибочно определялась его недавняя служба в
   Армии США.
   Марина вошла в стеклянный лифт и не успела полюбоваться внутренним цветным убранством, как очутилась на самом верху. На смотровую площадку вела ещё одна лестница, и только Марина хотела зайти на неё, как увидела идущего к ней шефа.
   – Ну, здравствуй, Марина! Ты стала ещё красивее.
   – Спасибо, ты тоже неплохо выглядишь, – сказала Марина и почувствовала в своём голосе фальшь.
   Шеф постарел и выглядел каким-то вялым. Его движения были замедлены, казалось, что он боится сделать резкое движение, чтобы ничего не порвать или разбить внутри себя.
   – Зайдём в ресторан, я заказал столик у окна. Оттуда открывается чудесный вид на площадь. И на город.
   Они сели за столик и Марина спросила его.
   – Извини, Юра, я знаю, что ты не любишь вопросов, но я всё таки спрошу? Что тебя привело в Германию? Здоровье?
   – Люблю я тебя Марина не только за красоту, но и за ум. Да,
   Марина – болезнь. И не просто болезнь, а болезнь сердца. Говорят, что здесь врачи творят чудеса. Устроили конвейер по замене человеческих запчастей. Да, кстати, как дочка?
   – Спасибо, Юра. Тьху -тьху, чтоб не сглазить, неплохо. Тебя тоже здесь починят, будешь, как новый.
   – Надеюсь. Наши врачи говорят, что мне шунтирование нужно сделать, но они не единодушны. Возможно ещё и клапан искусственный придётся ставить, скоро иду на обследование. Вот нам несут ужин. Я вино не заказывал, мне нельзя, а ты выпьешь?
   – Нет, я за рулём, правда, в Германии рюмка вина допустима, но я сама не допускаю, всё равно голова кружится. Как там в Одессе?
   – Хиреет наша Одесса. Наш брат, криминальный элемент, так разошёлся, что приходится сворачивать все дела. Только и смотри, как бы твои бывшие помощники тебя не ухлопали – конкуренция. Верить нельзя никому. Вот сейчас я приехал сюда с одним парнем, как будто бы предан, но до того времени, пока его не прижмут или не купят.
   Единственный человек, кому я пока (извини, да – пока) доверяю, так это ты. Никто не знает о наших с тобой отношениях, поэтому я здесь один.
   – А Соколов?
   – Ты права, но он будет молчать пока я жив. Он знает о твоей деятельности?
   – Думаю, что нет, но возможно догадывается. Мне кажется, что он видел деньги, пока я не начала их класть на счёт в Швейцарии.
   – Я уточню. Марина, я тебя пригласил не только для беседы, хотя мне и она интересна. Деньги, которые у тебя на счету, пусть пока так и лежат. Если я после операции останусь жить, я распоряжусь, куда их деть или перевести.
   – Забрал бы ты их Юра. Они лежат не в банке, а у меня на душе тяжким грузом. Если бы не должна была их тебе, давно избавилась бы от них. Я тебе безмерно благодарна, что ты помог мне спасти
   Светочку, но цена, которую я заплатила за это, непомерна велика и не знаю, как долго я смогу нести эту тяжесть.
   Шеф наклонил голову, помолчал, а потом с какой-то решительностью или злостью стал говорить:
   – Я, Марина, не священник, что ты передо мной исповедуешься.
   Далеко не священник. Кто я? Думаешь, я знаю? Наверное, Mefisto, или кто-то в этом роде. Но Mefisto не мучался угрызениями совести, у него её не водилось, а у меня какие-то крохи остались, и они меня стали донимать. Я знаю, что я недостоин сострадания, слишком много грехов на мне лежит, и скажу тебе честно, я не боюсь предстоящей операции, в случае её неудачи с медицинской точки зрения для меня это будет удача, вот и хочется хоть чем-то отмыться перед… Не хочу произносить это имя вслух, я недостоин этого.
   – Успокойся, Юра. Пока мы живы, нужно думать, как покаяться. Нет, не обязательно перед Богом, мы не знаем есть он или нет, я думаю, что Бог – это наша совесть. Она нам и должна говорить как жить и что делать.
   – И ещё. Мы поедем сейчас к дому, где я остановился, это недалеко, я вынесу тебе чемодан с пятью картинами, которые ты видела у меня на Сапёрной…
   – Тогда было три – Коровин, нет – Левитан и, кажется, Шишкин, да, да – Шишкин. Озеро, лес и облака. Третья – какой-то голландец.
   – Нет, немец. Сейчас добавился Поленов и Шагал. Оставишь их у себя. Пока никому не показывай. Они не в розыске, но вывозить их нельзя было.
   – А как же ты рисковал?
   – Какой там риск! Сегодня у нас можно купить не только таможню. У меня там всегда окна были, а сейчас за деньги покупается и продаётся всё. Не за купоны, конечно. А у немцев почти нет досмотра.
   – Юра, может тебе нужна какая-то помощь с моей стороны?
   – Спасибо, я всё организовал. Даже реабилитационный санаторий.
   Если что понадобиться, я тебе скажу. Если ты мне будешь звонить, то звони только с автомата, телефоны я буду сообщать. Не думаю, что за мной сразу установили слежку, но всё же. Давай доедим и пошли.
   – Я уже не хочу. Посмотри, Юра какая красивая площадь. Я её в темное время ещё не видела.
   Внизу, напротив окна стояла кирха, а чуть правее находился одноэтажный, отдельностоящий ресторан, построенный в стиле барокко, всё было освещено разноцветными огнями и создавало праздничный вид.
   – Смотри, Юра. Видишь, на горизонте самолёт на посадку идёт? Там аэропорт, куда ты прилетел. Он тебе понравился?
   Шеф отставил от себя тарелку, положив в неё нож и вилку, вытер салфеткой губы и улыбаясь сказал:
   – Я бывал здесь и раньше не один раз. Летал в командировку.
   – Откуда? – задала глупый вопрос Марина.
   – От верблюда, сейчас расплачусь с официантом и пойдём.
   – Твой хороший немецкий, как я понимаю, тоже от верблюда?
   – Ты догадлива. От него самого. Не будем об этом, когда-нибудь придёт время, узнаешь. Хотя вряд ли. Не разжигай своё любопытство.
   Тебе не нужно знать больше, чем ты знаешь. Тебе и так много известно. Всевозможные тайны усложняют нашу жизнь. Но и жить нараспашку, всё равно, что ходить голым. Это твоя машина?
   – Нет, я не люблю блеклые тона для машин. Недавно обгоняла на узкой дороге и увидела впереди, идущую мне в лоб темно-зеленую машину. Я успела увернуться, но испугалась. А будь она поярче, я бы и не пошла на обгон.
   – Ты права. Судя по твоей логике, вот эта жёлтая – твоя. Угадал?
   – Да, тем более, что блеснули стопы – я открыла замки на дверях.
   – Поехали.
   – Куда?
   – Борнхаймер Ландвег, в районе Борнхайма. Езжай в сторону
   Айспортхалле, я там покажу.
   Когда подъехали к дому, шеф приказал:
   – Проедь дальше и стань за углом.
   – Тебе тяжело будет нести.
   – Да нет, чемодан на колёсиках и картины без рам. Я пошёл.
   Минут через десять уложили чемодан в багажник, Марина поцеловала шефа в щеку и пожелала:
   – Ни пуха тебе ни пера, Юра.
   – К чёрту! Тебе удачи. Прощай!
   – Нет, до свидания!
   Марина ехала по загруженному автобану и особенно размышлять было некогда. Машины шли сплошным потоком по трём полосам. Пошёл небольшой дождь. На спусках красным пунктиром от стоп-сигналов освещалась дорога, и встречные полосы блестели от тысяч фар. Марина взяла одной рукой фотоаппарат и не глядя в видоискатель, пару раз нажала на спуск, надеясь получить хороший снимок.
   Приехала к себе в квартиру. Света ночевала у Ядвиги. Легла и стала думать о том, о чём не смогла размышлять в дороге.
   Кто в самом деле был тот, кого она называла шефом и Юрой? Раньше она над этим не особенно задумывалась. Она понимала, что он просто предводитель банды, хотя где-то в глубине души понимала, что не только, но тогда не могла и не хотела думать ни о чём, кроме того, чтобы спасти ребёнка, да и никакими зацепками не располагала. И вот сейчас его знание немецкого языка, знание Франкфурта, посеяли неясные мысли о его принадлежности к одной из самых влиятельных и всесильных организаций бывшего СССР. Неужели? Неужели эта организация представляла собой обыкновенную мафию, или переродилась в неё в годы перестройки? С этими мыслями Марина уснула.
   Снилась ей Одесса и она, маленькая девочка, стоит в сквере на
   Дерибасовской, а там в беседке восседает духовой оркестр пожарных в форме и красивых, блестящих на солнце касках с гребешком наверху, и играет "Амурские волны". А потом она увидела перед собой песчаный морской берег, из воды выходит человек в белом костюме, она бежит ему навстречу с криком "папа", но кода он взял её на руки, то оказалось, что это совсем не Раевский, а какой-то монстр со сплошной кровавой раной вместо лица. Она закричала и выпала из рук монстра разлившейся водой, ушла в песок и проснулась.
   Сон был таким ярким и так походил на реальность, что Марина обрадовалась, что монстра нет, но стало жалко, что и оркестра нет.
   Она вспомнила звучащий во сне вальс "Амурские волны", стала в уме напевать его и опять уснула.
 
   Франкфурт – большой город, но эмигранты в нём живут, в большинстве своём общаясь между собой, образуя официальные общины и неофициальные сообщества. Причём, ищущие работу, поляки и югославы, собираются отдельными группами в разных скверах, и работодатели, нуждающиеся в почти дармовой рабочей силе, ищут её там. Русские немцы и евреи общаются по телефону. Знакомство евреев проходит в
   Городском социаламте, где они сидят ожидая очереди на приём, затем в общежитии, куда их поселяют до получения квартиры, позже в синагоге и т.д.
   Кто-то рассказал Галке-давалке, что в доме, где живёт её хахаль
   Фимка, была жуткая перестрелка бандитов с полицией, одного бандита убили и увезли, остальные разбежались. Галка позвонила Соколову, но его не оказалось дома, и она забыла об этом. Немногим позже она шла в магазин и возле шпаркассы, что находилась рядом с общежитием, встретила мужчину со знакомым лицом. Он поздоровался и Галка вспомнила, что это земляк и дружок Ефима, и чтобы завязать разговор спросила:
   – Семён, ты не знаешь, что за шум был в Фимкином доме? Кто-то стрелял, кого-то убили.
   – Никто не стрелял и никого не убили. А выносили в машину меня.
   – Да ты, что? – Галка сделала круглые газа, – что случилось?
   – Я когда-то имел неосторожность одолжить Соколову деньги…
   – Пять тысяч?
   – Нет, три. А откуда Вы знаете?
   – А он мне говорил сам, что пять.
   – Ну, неважно. Он мне не отдавал несколько месяцев под разными предлогами, и я решил у него их забрать. Поехал к нему, а он вызвал полицию и сказал, что никаких денег я ему не давал.
   – Вот сволочь! Жмотяра и подлец. А что теперь?
   – Срок мне пришьют, наверное.
   – А я могу подтвердить, что он брал у тебя деньги.
   – Правда?
   – Стопроцентная. Подлецов нужно наказывать.
   – Спасибо, я скажу своему адвокату.
 
   Суд начался ровно в десять. Как обычно бывает в таких случаях, были представлены участники суда, потерпевший, обвиняемый, их адвокаты и переводчик, приглашённый в суд по ходатайству защиты.
   Адвокат предупредил Семёна, что судья, в отличие от советского суда, сидит один, никаких народных заседателей нет, а в случае сложных дел, связанных с серьёзными преступлениями, присутствуют и присяжные заседатели. Судьёй была женщина средних лет, одетая в мантию, государственный обвинитель – молодой человек в тёмной форме и секретарь суда – девушка с длинными, светлыми, наверное, крашеными волосами. Переводчик был человек лет пятидесяти, с седой бородкой, усами и волнистыми волосами, такими же белыми, как бородка и усы. Он работал ассистентом на кафедре русского языка в университете им.
   Гёте, подрабатывал литературными и другими переводами, в том числе и в суде. При случае, он говорил, что раньше работал профессором в
   Киевском госуниверситете.
   Судья выполнила положенные формальности и приступила к делу.
   Гособвинитель зачитал обвинение и предъявил требование к ответчику, выплатить 126 DM за нанесённый материальный ущерб, и 25 тысяч DM за моральный ущерб, нанесённый потерпевшему.
   Затем судья допросила ответчика. Котик отрицал то, что он хотел силой забрать у Соколова деньги и настаивал на том, что одолжил ему три тысячи DM.
   Тогда гособвинитель представил судье кассету с записью телефонного разговора Котика с Соколовым, где, по утверждению обвинения, звучит угроза в адрес потерпевшего.
   Бамберг – адвокат Котика, попросил озвучить кассету, и когда секретарь суда включила магнитофон из него раздалось:
   – Ты отдашь завтра деньги? – без всякого вступления начал Семён.
   – Какие деньги? Что ты пристал ко мне с какими-то деньгами, – как-то запинаясь, прозвучал ответ.
   – Ах ты, блядь, ты ещё и издеваться будешь?
   – Отцепись ты от меня, Котик. Тебе всё мало. Смотри, подавишься.
   – Ты думаешь, тебе это сойдёт с рук? – уже спокойно сказал Семён?
   – Угрожаешь? Ложил я на тебя с прибором, Кот вонючий.
   – Посмотрим, что ты скажешь завтра. Я к тебе в семь вечера приеду.
   – Буду ждать.
   Судья спросила Соколова и Котика – их ли это разговор, и оба подтвердили, что их.
   Бамберг попросил переводчика ответить, есть ли в словах Котика угроза в адрес Соколова. Переводчик ещё раз попросил прокрутить кассету, и сказал, что угрозы в словах Котика нет.
   Гособвинитель стал настаивать, что в переводе, представленном полицией, явно звучит угроза, на что переводчик ответил:
   – По всей вероятности, ваш переводчик или недостаточно квалифицирован, или недобросовестен.
   – Вы не вправе оценивать квалификацию полицейского переводчика, – сделала замечание судья.
   – Простите, – извинился переводчик, – но я настаиваю, что в этом разговоре нет никакой угрозы.
   Адвокат Соколова Миллер сидела с таким видом, что ей всё это малоинтересно, но она не могла самоустраниться от суда и заявила, что никаких денег Котик Соколову не давал.
   Тогда в зал вызвали свидетеля – Котик Веру. Она рассказала, что к ним приходил Соколов и просил одолжить пять тысяч DM, и она сама попросила мужа одолжить ему деньги, но столько денег у них не было, и муж пообещал завтра снять со счёта деньги и дать Соколову.
   – Какого числа у Вас был Соколов? – спросил Бамберг.
   Вера ответила. Тогда адвокат представил судье Kontoauszug – выкопировку из счёта Котика, на котором было ясно видно, что дата снятия денег, произошла после посещения Соколовым Котиков. Но гособвинитель сказал, что в данном случае жена – лицо заинтересованное и её показания не могут служить основанием для вынесения решения судом.
   Адвокат Бамберг взял в руку листок и зачитал просьбу, произведшую на всех присутствующих эффект шипения горящего бикфордова шнура присоединённого к бомбе, готовой взорваться.
   – Прошу пригласить свидетеля Галину Гольдштейн.
   В зал вошла Галка-давалка, как всегда накрашенная и модно одетая.
   Он подчеркнула свою загадочность красной шляпкой с такой же вуалью.
   Она отвечала на вопросы судьи:
   – Галина Гольдштейн, 1946 года рождения, город Чирчик. Буду говорить правду и только правду.
   – Откуда Вы знаете потерпевшего? – спросила судья?
   – Я спала с ним постоянно.
   Переводчик перевёл:
   – Я имела с ним постоянный половой контакт.
   Присутствующие в зале заулыбались.
   – Ссорились ли вы? Имеется ли между Вами неприязнь?
   – Нет, не ссорились, только один раз сказала ему, что он жмот.
   Переводчик перевёл, что Соколов скуп.
   – Кто имеет вопросы к свидетелю? – спросила судья, и поднялся адвокат Котика:
   – Скажите, фрау Гольдштейн, говорил ли Вам Соколов, что он одалживал деньги у Котика, когда и как это было?
   – Когда-то я пришла к нему в гости, а он поставил на стол ужасную еду. Я ему сказала, что он жмот, а он в оправдание сказал, что у него нет денег, что он одолжил у Котика пять тысяч…
   – Врёт она, три тысячи, – вскочил Соколов.
   Судья стукнула молотком, и сделала Соколову замечание.
   – Так Вы признаёте что взяли три тысячи, – ухватился за эти слова адвокат Котика.
   – Но это было давно, – поймался Соколов.
   Адвокат перевёл и судья спросила его:
   – Зачем Вы морочите суду голову?
   Попросил слова Гособвинитель и началось препирательство между ним, Бамбергом и фрау Миллер.
   Оно продолжалось минут двадцать, пока судья не сделала вывод, что не видит состава преступления и выносит вердикт о невиновности
   Котика. Заключение будет отправлено по почте в течение месяца. Все судебные издержки должна оплатить проигравшая сторона.
   Вера захлопала в ладоши, но сразу же оборвала аплодисменты и подскочила к мужу. Семён не выражал никакой радости. Он так нанервничался за всё это время, что уже и не хватало сил радоваться.
   Бамберг сложил в портфель бумаги и подошёл к Семёну:
   – Поздравляю с победой!
   – Спасибо, если бы не вы, то никакой победы не было бы. Слава
   Богу, что всё закончилось.
   Не знал Семён, что далеко всё не закончилось, а драматические последствия будут длится ещё продолжительное время.
   – Скажи ей спасибо, – Бамберг поискал глазами Галку, но она уже вышла из зала, ну ладно, – я тебе позвоню, когда получу документы.
   До свиданья.
   Когда Галка вышла на улицу, ей навстречу шагнул с перекошенным от злобы лицом Соколов.
   – Это всё, сука, из-за тебя. Я тебе ещё покажу.
   – Угрожаешь, говно собачье? Мне недолго вернуться и написать заявление в суд.
   – Ты у меня напишешь! – шипел негромко Ефим, боясь, что его услышaт выходящие из здания и о чём-то беседующие Бамберг и Миллер.
   – Плевать я хотела на твои угрозы! – громко, чтобы все вокруг слышали, почти крикнула Галка.
   Бамберг оглянулся, а Соколов трусливо засеменил в сторону.
 
   Марине позвонила женщина, ухаживающая за матерью, и сказала, что мать в очень тяжёлом состоянии, перенесла очередной инфаркт, и врачи ничего положительного не могут сказать. Марина сразу же договорилась с руководством санатория, что она отлучится на несколько дней за счёт своего отпуска, и ей ответили, что она может отсутствовать столько, сколько ей нужно. Но была одна проблема, которая удерживала её. Она не могла уехать, не предупредив шефа, а он не оставил своих координат, да и искать его не оставалось времени, тем более, что шеф предупредил, что её никто из его окружения знать не должен. Марина решила посоветоваться с Ядвигой, надеясь на то, что та у неё поживёт до её приезда и ответит на телефонный звонок, если он поступит.
   Но Ядвига сказала, что в этом нет необходимости, потому, что всё можно наговорить на автоответчик, и по приезду узнать, кто звонил и что сообщил. Марина удивилась простоте предложенного, так как никогда не пользовалась этой услугой телефона, потому что не ожидала никаких звонков. Записав причину своего отсутствия, попрощалась с дочкой, попросила её слушаться Ядвигу, у которой она будет жить это время, на что Света ей ответила:
   – Мама, я уже большая и буду жить одна.
   – Нет, доченька, в Германии запрещается оставлять детей твоего возраста без присмотра.
   Немного покапризничав, Света согласилась. Раздался телефонный звонок, и подняв трубку Марина услышала:
   – Это я, узнала?
   – Ой, Юра, а я только что записала на автоответчик причину своего отсутствия, – и она ему всё объяснила.
   – Хорошо, езжай. Желаю, чтобы мать выздоровела.
   – Спасибо большое.
   – Я завтра ложусь на операцию, в CardioClinic
   Bethanienkrankenhaus, и если всё будет нормально, буду там не меньше десяти дней, после чего поеду долечиваться в Bad Nauheim, в реабилитационный санаторий. Я сам тебе позвоню.
   – Хорошо, буду ждать звонка или наговоришь всё что нужно на автоответчик.
   – Ну, а если не наговорю, значит операция врачам не удалась.
   – Не говори ерунду. Всё будет О-Кей. Ни пуха тебе, ни пера!
   – К чёрту!
   Марина собралась и поехала во Франкфурт. На одной из улиц, недалеко от остановки метро, припарковала машину и поехала в аэропорт. Ей повезло, самолёт на Одессу отправлялся через три часа и были свободные места. Марина сдала чемодан, присела, чтобы разобраться с билетом и документами. Копаясь в сумке, он увидела перед собой расставленные мужские ноги и подняла голову. Перед ней стоял и нахально улыбался её бывший фиктивный муж и отвратительный тип Соколов. Марина встала, но Фимка так близко стоял, что загораживал ей дорогу.
   – Пропусти!
   – Хотя бы поздоровалась.
   – Много чести, пропусти! Я сейчас позову полицию!
   – Смотри, какая стала, – и Соколов сделал шаг в сторону.
   Марина пошла, но он шёл рядом.
   – Одолжи мне денег, я совсем поиздержался, – но Марина шла молча,
   – Я знаю, что у тебя есть чемодан с деньгами. Я видел.
   Марина резко остановилась, и со злостью, глядя в лицо Ефиму, проговорила:
   – А вот об этом я доложу шефу!
   – Я пошутил, ничего я не видел. А ты не знаешь, он ещё во
   Франкфурте?
   – А что, он был во Франкфурте? -удивлённо спросила Марина.
   Поняв, что он проговорился, и может за это понести наказание, стал бормотать что-то несуразное. Уже когда подошли к паспортному контролю, Марина сказала:
   – Если человек дурак, то это надолго, – и прошла в зал ожидания.
   Она тут же забыла о непрошеном собеседнике, села и стала думать о матери. Марина очень любила свою мать, но так случилось в этой жизни, что она недостаточно уделила ей внимания. Почему в этой?