Овалов Лев. Букет алых роз

   Конечно, Евдокимов не знал столько, сколько знал генерал, но генерал правильно его нацелил… Нацелить-то нацелил, но это была стрельба по движущейся мишени, непросто было в нее попасть.
   — Вы не можете предположить, где он остановился? — спросил Евдокимов.
   — Откуда же мне знать? — ответил Анохин. — Жадов хитер, ловок, его трудно будет найти.
   — А вчерашнего человека, который сидел со мною, вы так никогда и не видели? — переспросил Евдокимов.
   — Нет, нет, — решительно подтвердил Анохин. — Кого не знаю, того не знаю.
   В это время зазвонил телефон. Евдокимов снял трубку.
   — Это кабинет товарища Евдокимова? — спросил прерывающийся женский голос.
   — Да, — сказал Евдокимов.
   — Ох! Наконец-то, а то я уж отчаялась! — воскликнула женщина. — Товарищ Евдокимов?
   — Да, — сказал Евдокимов. — А кто говорит?
   — У вас нет моего мужа? — спросила она в ответ. — Это Анохина Александра Ивановна…
   — Да, он здесь, — сказал Евдокимов. — А что, что-нибудь случилось?
   — Пусть сейчас же едет домой, — сказала Анохина. — Немедленно. Хорошо?
   — Хорошо, — сказал Евдокимов, — я его сейчас отпущу.
   Анохина прервала разговор, не дослушав Евдокимова.
   — У вас в квартире нет телефона? — спросил Евдокимов.
   — Нет, — сказал Анохин. — А что?
   — Звонила ваша жена, — сказал Евдокимов. — Просила вас приехать.
   — Но ее не было дома! — удивился Анохин. — Как же она могла очутиться…
   — Откуда же она звонит? — спросил Евдокимов.
   — В соседнем доме есть телефон-автомат, — растерянно сказал Анохин. — Но почему она не на работе?..
   — А откуда она знает, что вы у меня? — спросил Евдокимов.
   — А я говорил ей утром, — объяснил Анохин, — что собираюсь к вам.
   — А с кем вы оставили девочку? — спросил Евдокимов.
   — С соседкой, — сказал Анохин. — У соседки есть дочка — Наташа. Мы всегда оставляем с ней Машеньку. Наташа учится в вечерней смене, кончает десятый класс…
   Он встал:
   — Я поеду.
   Евдокимов поправил его:
   — Поедем вместе.
   — Спасибо, — сказал Анохин.
   “Черт знает, может, это вовсе и не жена звонила, — подумал Евдокимов. — Вызывают, чтобы убить, такие случаи бывали…”
   Он заказал по телефону машину.
   — Зачем вы меня успокаиваете? — уже в машине упрекнул Анохин Евдокимова. — У меня все время сердце не на месте.
   Когда они приехали, в квартире Анохиных было полное смятение.
   Уезжая в город, Анохин попросил Наташу Сомову присмотреть за Машенькой. Наташа справлялась с этой обязанностью отлично. Так было и на этот раз. Машенька сидела в кроватке и играла, Наташа сидела рядом и читала книжку. Неожиданно раздался звонок…
   Четыре звонка! Наташа пошла открыть дверь. В дверях стоял какой-то незнакомец в приличном пальто и с портфелем в руке.
   — Это квартира Анохиных? — спросил он.
   — Да, они живут здесь, — подтвердила его слова Наташа.
   — Я врач, — сказал незнакомец. — Проведите меня к ним.
   — Но их нет дома, — сказала Наташа. — Дома только их девочка.
   — Она-то мне и нужна, — сказал незнакомец. — В поликлинику звонила ее мать и просила навестить ребенка.
   Наташа ничего об этом не слышала, но подумала, что ее просто забыли предупредить о посещении врача. Во всяком случае, в таком посещении не было ничего необычного, тем более что карантин, объявленный в яслях, куда носили Машеньку, еще не кончился.
   — Пойдемте, — сказала Наташа и повела незнакомца в комнату Анохиных.
   Машенька сидела в кроватке.
   — Эта? — спросил незнакомец, указывая на девочку.
   — Да, — сказала Наташа, — наша Машенька.
   — Ну вы можете идти, — сказал незнакомец. — Я осмотрю ребенка…
   Он сказал это столь повелительно, что Наташа не осмелилась ослушаться и невольно подчинилась, хотя не понимала, чем могла помешать врачу при осмотре.
   Она вышла в коридор, и тут вдруг ее поразили всякие несообразности в поведении врача: он не разделся, а прямо в пальто ввалился в комнату, не помыл рук перед осмотром, не достал никаких инструментов…
   Ей стало как-то не по себе.
   Она подошла к двери, постояла и тихонечко приотворила ее.
   На мгновение она замерла от ужаса: незнакомец с финкой в руке приближался к кровати ребенка и смотрел на Машеньку каким-то змеиным взглядом…
   Дальше Наташа уже ничего не соображала. Она дико взвизгнула и кинулась в комнату, пытаясь заслонить собой Машеньку. Она ничего не думала, то, что она делала, было где-то вне ее мыслей, она действовала инстинктивно и в то же время очень решительно. Незнакомец рванулся, занес руку, но Наташа в это мгновение уже заслонила девочку. Своего движения незнакомец сдержать уже не мог, нож скользнул по руке Наташи и располосовал ее всю от плеча до кисти.
   Наташа завизжала еще громче. На крики из своей комнаты выбежала Анна Яковлевна Деркач. Потом выбежала Нина Ивановна Сомова. Навстречу им выскочил какой-то человек, оттолкнул Анну Яковлевну, так оттолкнул, что она отлетела к стенке, открыл наружную дверь и исчез столь стремительно, что его невозможно было ни остановить, ни задержать.
   Наташа визжала. Женщины кинулись не за незнакомцем, а к Наташе. Обе девочки, и большая, и маленькая, были залиты кровью. Обе кричали. Понять ничего было нельзя.
   Нина Ивановна, мать Наташи, быстро взяла себя в руки. Она осмотрела обеих девочек. Машенька была невредима, у Наташи была ранена рука. Нина Ивановна кое-как перевязала руку простыней и побежала звонить по телефону. Вызвала “Скорую помощь”. Потом вызвала с работы Александру Ивановну Анохину. Потом позвонила в милицию…
   На заводе Анохиной дали машину. Она появилась у себя в комнате через полчаса. В квартире уже хозяйничали врачи. Милиционер писал протокол. Александра Ивановна побежала звонить Евдокимову. Павел Тихонович сказал ей утром, куда он собирается…
   Когда Евдокимов и Анохин вошли в квартиру, Наташу уже увезли в больницу.
   Анохин кинулся к Машеньке.
   Он схватил ее на руки и заплакал.
   Никто из женщин не плакал, плакал один Анохин.
   — Вы видите, видите? — приговаривал он сквозь слезы. — Они не останавливаются ни перед чем!

9. Супруги Анохины

   В том, что они не остановятся ни перед чем, не сомневался теперь и Евдокимов…
   Для этой цели они выбрали одного из самых страшных, самых жестоких своих псов, который действительно не остановится ни перед чем, и приказали ему уничтожить Анохина. Убийство ни в чем не повинного ребенка должно было показать, что Анохину от его бывших хозяев пощады не будет. Было очевидно, что в Жадове не осталось ничего человеческого. Хищник до мозга костей, до самой глубины своего сердца! Он должен быть пойман и обезврежен во что бы то ни стало…
   — Ну хватит, хватит, — резко сказал Евдокимов Анохину. — Возьмите себя в руки!
   Евдокимов перевел взгляд на Шуру. Она стояла у стола и словно выжидала, скоро ли уйдут из ее комнаты посторонние; у Евдокимова даже сложилось впечатление, что она не столько напугана, сколько раздражена.
   — Здравствуйте, товарищ Евдокимов, — произнесла она с приветливостью, мало гармонировавшей с тем, что произошло и происходило вокруг нее, и серьезно добавила: — Это хорошо, что вы приехали, теперь все будет в порядке.
   Много раз, при разных обстоятельствах, приходилось Евдокимову слышать такие слова.
   Вот и сейчас слова, сказанные ему этой молодой и очень простой женщиной, накладывали на него невероятную ответственность. Она совсем не знала Евдокимова, также как и он не знал ее, но в его лице она видела то, что охраняет ее покой, ее жизнь, ее благополучие. Она не сомневалась в том, что Евдокимов призван охранять ее благополучие, и, коли Евдокимов находился возле нее, она верила, что все будет в порядке.
   Евдокимов ничего ей не ответил, подошел к лейтенанту милиции, писавшему протокол, пошептался с ним, и тогда тот оторвался от протокола, быстро навел необходимый порядок, выпроводил из комнаты посторонних, дописал протокол, еще пошептался с Евдокимовым и оставил комнату вслед за остальными.
   Евдокимов остался с Анохиными.
   — А теперь сядем и поговорим, — сказал он.
   — Нет, я так не могу! — воскликнула Шура и тут же прикрикнула на мужа: — Да держи ты ее хорошо, а то руки дрожат, точно кур воровал!
   Анохин и вправду как-то неуверенно прижимал к себе дочь.
   — Сядь! — приказала ему Шура.
   Он послушно сел с дочерью на диван.
   — Вы меня извините, — сказала Шура Евдокимову и выбежала из комнаты.
   Она тут же вернулась с ведром и тряпкой.
   — Вы меня извините, — сказала она еще раз. — Как можно разговаривать, когда тут… — Она указала на заслеженный пол. — Вон сколько грязи нанесли. Я быстренько подмою, а уж тогда…
   Она действительно очень быстро и ловко протерла сырой тряпкой крашеный пол, вынесла ведро, вернулась, расставила по местам стулья, взяла у мужа дочку, села рядом с ним на диван, и все вокруг нее снова приняло естественный и обжитой вид, точно ничего здесь и не случилось.
   В ней не было ничего особенного — самая обыкновенная женщина, каких очень много, — но это деловое спокойствие, это стремление к порядку и чистоте делали ее необыкновенно привлекательной.
   Евдокимов посмотрел на Анохина, который сидел, точно побитый, перевел опять взгляд на Шуру и вдруг понял, что привлекло в ней Анохина.
   Неуравновешенный, не очень стойкий и даже в какой-то мере опустошенный за годы своих странствий, он в этой простенькой и неискушенной женщине черпал уверенность в своем завтрашнем дне; она была для него источником силы, которая помогала ему врастать в ту почву, где он когда-то рос, от которой был оторван и в которую ему необходимо было снова врасти.
   В этой маленькой русоволосой женщине с веснушками на носу, подумал Евдокимов, заключалась та самая сила, которая позволила нашим женщинам вынести все тяготы войны, голодать и работать, растить детей и с непостижимым тер пением ждать возвращения своих мужей…
   Сила жизни, которая в какой-то степени проявилась и проявлялась в Анохине, заключалась не столько в нем самом, сколько в этой самой Шурочке, которая, прибежав домой после такого страшного события, успела уже вымыть дочку протереть пол и сидела сейчас на диване и сердито посматривала на мужа. Она не успела только поплакать. Свои слезы она приберегла к ночи, когда уснет дочь, уснет муж и никто ее не увидит.
   — А теперь поговорим, — сказала Шура. — Я сама-то еще толком ни в чем не разобралась.
   Евдокимов взял стул и сел против дивана.
   — Вам-то понятно, что произошло? — спросил он Анохина.
   — Что ж тут понимать? — ответил он. — Моя песенка спета.
   — Какая же это песенка? — спросила Шура.
   — Да вы и петь-то еще не начинали, — сказал Евдокимов.
   — Теперь Шура проклянет тот день, когда пошла за меня замуж, — печально промолвил Анохин. — Одни только заботы со мной!
   — Сказал! — усмехнулась Шура. — А из-за чего же я за тебя замуж пошла?
   — А из-за чего? — быстро спросил Евдокимов.
   — Жалко его стало, — сказала Шура. — Беспризорный он был какой-то, один…
   — Слышите? — спросил Евдокимов. — Или вы воображали, что она за героя вас приняла?
   — Вот дурень! — сказала Шура.
   — А вы понимаете, что произошло? — обратился Евдокимов к Шуре.
   — Это из-за того, что он не стал служить тем? — спросила она.
   Она пальцем указала на стену, подразумевая что-то, что осталось где-то там, далеко…
   — Да, именно из-за того, — подтвердил Евдокимов. — Из-за того, что в вашем Анохине еще сохранилась совесть и он не смог стать иудой.
   — Товарищ Евдокимов! — воскликнул Анохин. — Я и не хотел им стать!
   — Хотели, — неумолимо сказал Евдокимов. — Но не смогли.
   — Нет, он уже стал другим, — мягко сказала Шура. — Он еще боится тех, но он уже наш.
   — Вот вы и воспитывайте его, — сказал Евдокимов. — Вам он больше всего должен быть обязан.
   Машенька начала попискивать, вертеться; Шура каким-то очень свободным и легким движением подняла кофточку, придвинула Машеньку к своей груди, чтобы девочка не мешала разговору, и Машенька тут же к ней прильнула; Шура обнажила грудь так просто, точно в комнате не было постороннего мужчины, с таким целомудрием, что понравилась Евдокимову еще больше. Перед ним находилась действительно простая и хорошая женщина.
   — Что же теперь делать? — спросил Анохин. — Вы не знаете Жадова!
   — Знаю, — ответил Евдокимов. — Достаточно того, что он сделал сегодня, чтобы узнать вашего Жадова.
   — Он не уедет, не выполнив задания, — сказал Анохин.
   — А мы не позволим, — возразил Евдокимов. — Не думайте, это не так просто — ходить по советской земле и совершать убийства.
   — Его самого убьют, если он не выполнит задания! — настаивал Анохин.
   — Но ты же слышал товарища Евдокимова? — вмешалась Шура.
   — А мы и его не дадим убить, — сказал Евдокимов.
   — Что же делать, что же делать? — неуверенно спросил Анохин.
   — А вот это другой разговор, — одобрительно улыбнулся Евдокимов. — Думаю, что об этом и хотела поговорить ваша жена.
   — Конечно, — кивнула Шура. — Научите нас.
   — Да в общем ничего, — сказал Евдокимов. — Мы сами последим, чтобы случаи вроде сегодняшнего не повторялись. А вам надо быть поосторожнее. Будьте побольше на людях, избегайте пустынных мест, темных переулков, занавешивайте вечером окно.
   — Но ведь он будет нас выслеживать!.. — сказал Анохин с отчаянием.
   — А мы его, — произнес Евдокимов.
   — А если он опередит? — спросил Анохин.
   — Не думаю, — ответил Евдокимов.
   — А может, лучше уехать? — спросил Анохин.
   — Куда?
   — Не знаю. Куда-нибудь…
   — Но ведь вы сами говорите, что они вас найдут всюду? — сказал Евдокимов.
   — Значит, не ехать? — спросил Анохин.
   — Не советую, — сказал Евдокимов.
   — Да ты не сомневайся, — вмешалась Шура. — Разве у нас дадут погибнуть?!
   — Вы слушайте жену, — сказал Евдокимов. — А вы, в случае чего, звоните мне, — ласково кивнул он Шуре. — И я тоже буду к вам наведываться.

10. Наташа

   Слух о том, что сделала Наташа Сомова, дошел до ее школы в тот же день, и одноклассники решили немедленно навестить ее в больнице; они позвонили на станцию “Скорой помощи”, узнали, в какую больницу отвезена Сомова, и всей гурьбой пошли по указанному адресу.
   В больнице Наташи не оказалось.
   После того как ей обработали рану и наложили швы, Наташа решительно заявила, что оставаться в больнице не хочет. Ей советовали остаться на два—три дня, но она взмолилась и настаивала, что дома ей будет лучше, что рана легкая, что она будет осторожна. И ее в конце концов отпустили.
   Наташа вышла из больницы, тихонечко, как и обещала врачу, дошла до угла и, хотя у нее с собой не было денег, села в такси и поехала домой.
   Приехав, она позвонила левой рукой и сделала вид, что не замечает удивления матери, открывшей ей дверь.
   — Тебя отпустили? — удивилась Нина Ивановна.
   — Ничего серьезного, — залпом выпалила Наташа. — Ты меня извини, мама, но я приехала на такси, пешком не решилась идти, а денег у меня не было, заплати, пожалуйста.
   — Ох боже мой, какая ты у меня еще глупенькая! — нежно сказала Нина Ивановна и пошла расплачиваться с шофером.
   Она уложила Наташу в постель и не успела толком расспросить, что делали с ней в больнице, как пришли Наташины товарищи.
   Они засыпали ее вопросами и восклицаниями.
   — Но что же в самом деле произошло?
   — Неужели этот тип в самом деле пытался убить девочку?
   — А он был не сумасшедший?
   — А ты увидела и бросилась?
   — Но ведь он мог тебя убить!
   Товарищи восхищались ею и охали, расспрашивали и не могли успокоиться.
   — Конечно, я не думаю, чтобы это был вполне нормальный человек, — вмешалась в разговор Нина Ивановна. — Но говорят, что у него с Павлом Тихоновичем, с нашим соседом, дочку которого он хотел убить, какие-то старые счеты и он из мести хотел убить девочку.
   Наташины товарищи заволновались снова.
   — Но как же это можно?
   — Убить ребенка!
   — Ты герой, Наташка!
   — Не ожидали, что ты такая смелая!
   Но сама Наташа хладнокровно остудила их пыл.
   — Я не понимаю, чему вы удивляетесь? — рассудительно сказала она. — А как бы вы поступили на моем месте? Представьте себе, что на ваших глазах кто-то хочет убить ребенка. Стояли бы в стороне и смотрели? Никогда не поверю!
   Гости смутились.
   — Но все-таки ты бросилась под нож, — несмело заметил кто-то. — Не всякий решится…
   — Хорошо! — запальчиво сказала Наташа. — А кто из вас не решился бы заслонить ребенка? Скажите!
   Вес застенчиво молчали.
   — Вот видите! — торжественно заявила Наташа. — Среди нас нет ни одного труса!
   — Ну, это теоретически, — заключил спор Петя Кудеяров, самый маленький и самый горластый мальчик из всего класса. — Но практически ты показала нам всем пример, и за это мы уважаем теперь тебя еще больше!
   Наутро, перед тем как разойтись из дому, в передней собрались все жильцы квартиры, чтобы договориться о необходимых мерах предосторожности.
   Было решено, что днем на все звонки будет подходить к двери Анна Яковлевна Деркач и, прежде чем открыть, тщательно выяснять, кто пришел и зачем, а незнакомых решили вообще не впускать в квартиру.
   Поэтому, когда в обед раздались три звонка и незнакомый голос из-за двери попросил впустить его к Наташе Сомовой, Анна Яковлевна не хотела открыть дверь.
   Евдокимов просил, настаивал, требовал.
   Анна Яковлевна была неумолима.
   Тогда Евдокимов вынужден был сказать, где он работает.
   Но осторожная Анна Яковлевна только приоткрыла дверь, не снимая дверной цепочки, и попросила Евдокимова подтвердить свои слова документами.
   Лишь после тщательного изучения удостоверения она впустила его в квартиру.
   Наташа Сомова с рукой на перевязи сидела на диване в своей комнате. Евдокимов постучал.
   — Вы ко мне? — не слишком приветливо спросила она.
   — Если вы Наташа, то к вам, — сказал Евдокимов, улыбаясь.
   — Я Наташа, — подтвердила она. — Но я не сделала ничего особенного и не хочу об этом разговаривать.
   — А вы не знаете, зачем я пришел, — улыбнулся Евдокимов. — Поэтому можно быть и поприветливее.
   Наташа испытующе поглядела на Евдокимова.
   — Вы не из “Пионерской правды”? — недоверчиво спросила она.
   — Нет, — заверил ее Евдокимов.
   — И не из “Комсомольской”? — спросила она.
   — Нет, — сказал Евдокимов.
   — А то я терпеть не могу заметок о старушках и утопающих детях! — резко сказала Наташа.
   — О каких старушках? — не понял Евдокимов.
   — Которых пионеры переводят через дорогу, — сказала Наташа не без юмора, явно кого-то копируя. — Пионер Костя Иванов отличается высоким пониманием пионерского долга и четвертого апреля, в пятнадцать часов ноль—ноль минут, на углу Садовой и Самотечной перевел престарелую пенсионерку З.В.Хлестову через улицу!
   — А что тут плохого? — спросил ее Евдокимов.
   — Ничего плохого, но и ничего особенного, — насмешливо ответила Наташа. — По-моему, это просто неестественно — удивляться тому, что в советском обществе хороших людей больше, чем плохих!
   — Так не волнуйтесь, я не пришел восхищаться вами, — серьезно сказал Евдокимов. — Я к вам по делу.
   Наташа вдруг засмеялась.
   — Да вы садитесь, я не кусаюсь!
   Евдокимов сел.
   — Я серьезно по делу, — сказал он. — Я именно потому и пришел, что вы так мужественно вели себя с этим негодяем.
   — Ну во-от, так и знала, — разочарованно протянула Наташа. — А теперь начнете расспрашивать, как, да почему, да отчего.
   — Нет, — сказал Евдокимов. — Я работник специальных органов, и меня интересуете не вы, а тот, кто вас ранил. Понятно?
   — Ну это — другое дело, — сказала Наташа. — Но только что я могу о нем сообщить? Я видела его всего несколько минут, а когда он меня ранил, даже не видела, я, должно быть, зажмурилась и только орала от страха.
   — А какой он из себя? — спросил Евдокимов. — Попытайтесь, расскажите.
   — Неприятный, — ответила Наташа. — Мне он сразу не понравился.
   — Маловато! — усмехнулся Евдокимов. — Высокий, низкий, толстый, худой, безусый, усатый? Все это очень важно.
   — Высокий, немолодой, худой, — сказала Наташа.
   — А подробнее? — попросил Евдокимов.
   — А больше я не запомнила. Вот если бы мне его показали, я бы узнала.
   — Так всегда! — с досадой сказал Евдокимов. — Чтобы показать, надо найти, а чтобы найти, надо знать, кого искать. Высоких и худых по Москве миллион ходит!
   Наташа вздохнула.
   — Жаль, что я не могу быть вам полезна, но ничего не поделаешь…
   — О нет! — сказал Евдокимов. — Вы можете быть полезны, и потому-то я и пришел.
   — Я? — удивилась Наташа и серьезно добавила: — Говорите.
   — Видите ли, Наташа, — сказал Евдокимов, — не прояви вы… — он поискал подходящее слово, — тревоги, что ли… девочки не было бы в живых…
   — Ах! Вы опять! — прервала его Наташа. — Не надо!
   — Нет, вы помолчите, послушайте меня, — остановил ее Евдокимов. — Девочки не было бы в живых. И я хочу вас попросить помочь мне в том, чтобы не было других жертв.
   Он внимательно посмотрел на Наташу.
   — Вы комсомолка, — сказал он. — То, что я вам скажу, я прошу сохранить в секрете…
   И Евдокимов откровенно рассказал Наташе то, о чем не считал нужным говорить Анохину.
   — Мы интересуемся жизнью Анохина гораздо больше, чем он думает, — закончил Евдокимов. — Именно потому, что он решил вновь стать человеком, за ним идет охота. Они его хотят убить за то, что он вырвался из их рук и чтобы припугнуть других, чтобы другим неповадно было…
   — Но чем же я могу быть полезна? — спросила Наташа, недоумевая.
   — Многим, — ответил Евдокимов. — Вы осторожны и внимательны, это показало вчерашнее происшествие. Вот я и хочу просить вас взять Анохиных под свое наблюдение, взять их, так сказать, под негласную опеку. Ваше дело — только присматриваться. Со стороны заметнее то, чего сами они могут не увидеть…
   Наташа задумалась.
   — Трудная задача, — нерешительно произнесла она. — А если я не услежу?
   — Да вы не подумайте, что я вверяю вам охрану жизни Анохина, — сказал Евдокимов. — Мы сами будем его оберегать, но вы можете нам помочь. Смотрите во все глаза. Это единственное, что от вас требуется, и в случае чего звоните мне, а если не будет уже времени, кричите изо всех сил!
   Наташа улыбнулась.
   — Как вчера?
   — Да, как вчера, — серьезно сказал Евдокимов. — Вчера вы сделали большое дело.
   — Но я ведь скоро пойду в школу… — предупредила его Наташа.
   — Ну и что из того? — сказал Евдокимов. — Ходите себе на здоровье, но только не забывайте о тех, кто находится с вами рядом.

11. Некролог без пяти минут

   Не успел Евдокимов прийти на работу, как его вызвали к генералу.
   — Уже два раза спрашивал, — сказал секретарь отдела лейтенант Мусатов. — Приехал ни свет ни заря, меня еще не было, и сразу: “Где Евдокимов?”
   — А в чем дело? — заволновался Евдокимов. — Не знаешь?
   — Не говорил, — сказал Мусатов. — Но, я вижу, нервничает.
   Евдокимов вздохнул.
   — Докладывай.
   Мусатов вошел в кабинет и тотчас вернулся.
   — Заходи. Говорит, поздно приходишь.
   Евдокимов вошел в кабинет.
   Генерал сидел за столом и писал. Он не поднял головы при появлении Евдокимова, хотя не мог не слышать, что тот вошел.
   Евдокимов ждал, когда генерал к нему обратится. В течение нескольких минут царило молчание.
   Наконец генерал поднял голову.
   — Ах, это вы, Дмитрий Степанович? — сказал он язвительно-любезным тоном. — Рад вас видеть!
   Его тон не предвещал ничего хорошего: подчеркнутая любезность означала, что генерал не в духе. Он испытующе посмотрел на Евдокимова.
   — Как там у вас? — спросил генерал.
   — Насчет Анохина?
   — Вы догадливы, — ответил генерал. — Совершенно верно, меня интересует ваш подопечный.
   — О покушении на ребенка я вам докладывал, — сказал Евдокимов. — После этого не произошло ничего существенного.
   — Наступило, так сказать, затишье? — спросил генерал. — Жадов на некоторое время притих и не подает признаков жизни?
   — Так точно! Наступило некоторое затишье.
   — Вы так полагаете? — спросил генерал с нескрываемой язвительностью.
   — Так точно! — подтвердил Евдокимов, не понимая, почему генерал сердится.
   — Ну-с, докладывайте, — сказал генерал. — Что же вы делаете?
   — За Анохиным неотступно наблюдают два наших работника, — доложил Евдокимов. — Я тоже не выпускаю его из своего поля зрения.
   — А Жадов? — нетерпеливо перебил генерал. — Я уверен, Жадов тоже неотступно кружит возле Анохина…
   Он взмахнул перед лицом Евдокимова какой-то газетой.
   — Вы эту газетку знаете?
   Он протянул газету Евдокимову. Это был номер “Посева”, эмигрантской русской газетки, издаваемой в Западной Германии.
   — Видеть ее видел, — сказал Евдокимов, — но вообще не читаю.
   — И напрасно! — Генерал помахал перед собой пальцем. — Из этого поганенького листка можно извлечь кое-что полезное…
   Евдокимов ждал, что скажет генерал.
   — Садитесь, садитесь, Дмитрий Степанович, — предложил ему генерал. — “Сейте разумное, доброе, вечное!” Вот “Посев” и сеет. Посмотрите на последнюю страницу, найдите там некролог…