Овалов Лев. Букет алых роз

   Евдокимов пробежал глазами по странице.
   — “Смерть предателя”? — спросил он, прочитав один из заголовков.
   — Да-да, — оказал генерал. — Прочтите и скажите мне, что вы думаете по этому поводу.
   Евдокимов прочел статейку. Оказывается, она была посвящена Анохину. В статейке говорилось о том, что Павел Анохин, выдававший себя за деятеля русского национально-освободительного движения, оказался чекистским провокатором и по решению штаба повстанцев, активно действующих под Москвой, приговорен к смерти и казнен…
   “Так будет поступлено со всеми, — заканчивалась статейка, — кто вздумает изменить благородному делу освобождения России от ненавистного коммунистического ига”.
   — Ну-с, что вы по этому поводу скажете? — спросил генерал.
   — Ерунда какая-то, — ответил Евдокимов. — Анохин жив и здравствует. Обычная брехня!
   — Нет, не брехня, — возразил генерал. — Они знают, что пишут. Если они пишут, что он убит, значит, они уверены в том, что он убит или будет со дня на день убит. Понятно? И если он в данную минуту еще не убит, его смерть ходит за ним по пятам. Это дело их престижа!
   — В таком случае дело нашего престижа не допустить этого убийства, — сказал Евдокимов.
   — Ага, это вы понимаете? — насмешливо произнес генерал. — Зачем же вы уверяете меня, что Жадова можно некоторое время не опасаться?
   — Я сказал, что Жадов на некоторое время притаился, — поправился Евдокимов.
   — Притаился, но не успокоился, — подчеркнул генерал. — Он готовится к прыжку, и смотрите, если вы не уследите…
   Генерал не договорил.
   — Попробуйте еще раз прощупать явки, которые были даны Анохину, — посоветовал генерал. — Сейчас, в связи с появлением Жадова, возможна активизация… — Он помолчал и вопросительно посмотрел на Евдокимова. — А что поделывает господин Эджвуд? По-прежнему увлекается фотографией?
   — Что-то не слышно, — сказал Евдокимов. — В последнее время его вообще мало видно и слышно.
   — Ну вот! — упрекнул его генерал. — Жадова не слышно, Эджвуда не видно, а Анохина со дня на день должны убить…
   Генерал порывисто повернулся к Евдокимову и бросил на него хитрый вопросительный взгляд.
   — Вы, кажется, хотите что-то сказать?
   — Так точно! — Евдокимов вытянулся в своем кресле. — У меня появилась одна мысль, товарищ генерал, и я думаю…
   — Вот и отлично! — быстро перебил его генерал, продолжая хитро улыбаться. — Как говорится, мысли великих людей сходятся. Насколько я понимаю, господин Эджвуд будет торопить своего подручного. Им нужна смерть Анохина. Вы понимаете, она им очень нужна! Поэтому ваше положение особенно сложно, вы должны смотреть в обе стороны. Но если мы сумеем схватить этого господина за руку, мы попросим его убраться от нас восвояси…
   Генерал встал, вышел из-за стола и прошелся по кабинету.
   Тотчас поднялся и Евдокимов.
   — Вот об этом я и хотел вас предупредить, — сказал генерал. — Все это вы знаете, но они будут наращивать темпы, и я прошу вас быть начеку. — Он помедлил и добавил: — И еще есть одна загадка, которую нам никак не удается решить… — Он вопросительно взглянул на Евдокимова. — Догадываетесь?
   — Штаб? — спросил Евдокимов.
   — Да, штаб, — подтвердил генерал. — Штаб, штаб… Что это за штаб? С одной стороны, явная нелепость, а с другой… Должно же что-то под этим скрываться? Дыма без огня не бывает.
   Генерал прошелся по кабинету, остановился у окна, посмотрел на улицу.
   — Так вот, Дмитрий Степанович, придется вам еще раз поискать штаб этих повстанцев. Быть может, они перешли на другую волну, на другие часы. Ищите!.. — сказал генерал, заключая разговор. — А что касается Анохина, вы обязаны сохранить его жизнь. Вы должны сделать все, чтобы этот некролог так и остался некрологом без пяти минут.

12. Каменный дождь

   Наташа отнеслась к поручению Евдокимова очень серьезно, и все же для нее в нем заключался какой-то элемент игры.
   До сих пор она жила только своей жизнью: она встречалась, знакомилась, общалась и интересовалась другими людьми лишь постольку, поскольку они имели какое-то отношение к ее собственной жизни, — а теперь ей приходилось интересоваться чужой жизнью, не имеющей никакого отношения к ее собственной, и ей это даже начинало нравиться.
   Она прислушивалась к чужим разговорам, присматривалась к чужим делам; ее интересовало все, что окружало Анохиных; она была готова преградить дорогу каждому неожиданному посетителю и подозревать каждого прохожего, случайно замедлившего шаги около их квартиры.
   Но незваные посетители не приходили и никто не задерживался возле окон!
   Каждое утро она выходила погулять, очень рано, перед завтраком. Она называла это физкультзарядкой. Она выходила вместе с Павлом Тихоновичем и шла с ним до завода. В переулке по утрам было пустынно и свежо. Наташа и Анохин шли рядом и болтали. Анохин охотно выходил вместе с Наташей: идти вдвоем было как-то спокойнее; он думал, что когда он с кем-то вдвоем, на него не решатся напасть. Сначала Наташа тоже воображала, что они идут вдвоем. Но потом начала примечать, что стоит Анохину появиться в переулке, как с обоих его концов появляются две фигуры и следуют вместе с ними на протяжении всего пути. Они просматривали весь переулок. Тот, кто шел впереди, так соразмерял свои шаги, что всегда находился от них на одинаковом расстоянии. Может быть, потому, что их всегда сопровождали эти два человека, никто на Анохина и не нападал? Ведь если Наташа сумела их увидеть, значит, мог увидеть и тот, другой, которому поручено убить…
   С каждым днем чувство ответственности у Наташи как-то стиралось, спокойно текла жизнь, но зато появилась привычка выйти утром, не спеша дойти с Анохиным до завода и быстро вернуться домой. Даже Нина Ивановна, которая любила критиковать дочь, одобряла такой образ жизни.
   В то утро, когда опять произошло чрезвычайное происшествие, нарушившее размеренный образ жизни Анохина, сначала все шло как обычно.
   Павел Тихонович стукнул в дверь к Сомовым.
   — Ты готова, Наташа?
   Она тут же выскочила в переднюю.
   — Угу!
   Он помог ей надеть пальто: рука еще болела; швы сняли, но руку она носила на перевязи.
   — Вы теперь мой постоянный кавалер! — засмеялась Наташа.
   Они вышли на улицу.
   Начинался сырой, промозглый день. Температура держалась где-то около нуля. В отдалении рассеивался белесоватый туман.
   Наташа привычно оглянулась.
   В конце переулка появился какой-то прохожий. Наташа подумала, что это один из тех, кто сопровождает их каждое утро.
   Все шло как обычно.
   Наташа заговорила о каких-то пустяках…
   Они миновали переулок и вышли на широкую новую улицу.
   Собственно говоря, улица только возникала. По одной ее стороне уже высились многоэтажные новые дома, по другой — только строились.
   На этой большой улице не было уже никакого тумана.
   Было очень рано, рабочий день еще не начался, люди только выходили из домов на работу.
   Анохин и Наташа шли как раз вдоль строящихся зданий.
   Впереди кто-то шел, позади кто-то шел.
   Нет, не так просто напасть здесь на кого бы то ни было! Наташа всматривалась во все, как вахтенный на военном корабле.
   Впереди, очень высоко, на уровне седьмого или шестого этажа, висела деревянная люлька — пустая люлька, в ней никого не было: рабочий день на стройке еще не начался.
   В висячей люльке не было ничего необычного, таких люлек много висело над тротуаром.
   Анохин и Наташа неторопливо шли под ними.
   И вдруг Наташа заметила, что люлька — именно та люлька, которая висела за несколько шагов от них и к которой они приближались, как-то странно колеблется…
   Наташа невольно отстала от Анохина.
   Она задрала кверху голову.
   Что там происходит?
   Внезапно ей показалось… Нет, ничего не показалось! Это была молниеносная реакция на молниеносное движение. Недаром Евдокимов выбрал ее себе в помощники…
   У нее была природная предрасположенность к этой опасной и нервной работе.
   Наташа стремительно оттолкнулась от земли, как это делают спортсмены при прыжках в длину, подпрыгнула и здоровой рукой изо всех сил толкнула Анохина в спину и тут же с размаху уткнулась в него лицом.
   И почти в то же мгновение за их спинами обрушилась люлька, под которой они только что проскочили, и целая груда кирпичей упала на тротуар.
   — Что это?
   Анохин обернулся. Он был бледен как мел.
   — Ничего, — сказала Наташа, поднимая голову и смотря на груду только что обрушившегося кирпича. — Проскочили!
   Двое прохожих, шедшие впереди и позади Наташи и Анохина, почти мгновенно очутились возле них.
   — Идемте, идемте! — воскликнул тот, что шел впереди, схватывая Анохина за руку и увлекая его вперед. — Нечего тут рассматривать.
   Он быстро увлек Анохина за собой, а тот, что шел позади, не обменявшись с передним ни одним словом, сразу нырнул в калитку забора, опоясывавшего строящийся дом, и исчез на стройке.
   Должно быть, обязанности между ними были заранее и очень точно распределены.
   Только Наташей никто не интересовался.
   Она стояла у груды разбитого кирпича, стояла, смотрела на кирпич и не понимала, каким это чудом не были разбиты головы ее и Анохина.
   Везет иногда в жизни!
   Тут же она сообразила, что люлька упала неспроста.
   Вот как они охотятся за Анохиным!
   Один из незнакомцев, сопровождавших Анохина, побежал искать того, кто это сделал…
   Наташа подумала, что она может ему понадобиться.
   Ей было нехорошо, ее почему-то мутило. Она почувствовала тошноту, и ей стало страшно.
   Она отошла за выступ забора и присела на глину, наваленную за выступом. Уходить было нельзя: она могла понадобиться. Она села и почувствовала, что у нее болит раненая рука.
   Она не знала, сколько времени так сидела: секунду или пять секунд, минуту или пять минут… Она услышала, как кто-то по доскам пробежал за забором и через калитку выбежал на улицу. Наташа подумала, что это тот, что шел позади нее и Анохина.
   Она выглянула из-за своего выступа…
   Нет, этот был повыше… Она сразу его узнала. Это был тот самый человек, который хотел убить Машеньку. Вот теперь она могла бы его описать…
   И вдруг чувство бесконечного ужаса наполнило ее сердце. Стоит ей крикнуть, стоит показаться, и он убьет ее так же безжалостно, как намеревался убить Машеньку.
   Наташа невольно отклонилась назад.
   Где же тот, который побежал искать этого человека?
   Пока тот занят поисками в громадном недостроенном доме, этот человек уйдет, и Наташа бессильна его задержать…
   Так и есть! Вот он подходит… Нет, бежит!
   Сейчас он ее увидит…
   Он пробежал, даже не посмотрев в ее сторону.
   Бежит… И никого, кто бы… Он убежит! Вот он поворачивает… Скроется сейчас в переулке… Скрылся.
   И никого нет.

13. Дядя Витя снова заболел

   Каждое утро, отправляясь на работу, Евдокимов проезжал через переулок, где жил Роберт Д.Эджвуд. Евдокимова интересовало, не появился ли в одном из окон квартиры Эджвуда букет алых роз.
   Появление букета означало, что вечером мистер Эджвуд будет в кафе на улице Горького, и Евдокимов полагал, что если мистер Эджвуд посетит кафе, он посетит его для того, чтобы встретиться там с мистером Жадовым.
   Жадова, конечно, следовало арестовать, и если бы его удалось арестовать в обществе Эджвуда, помимо поимки Жадова, это означало бы и окончание деятельности самого капитана Эджвуда в Советском Союзе.
   В тот день, когда букет снова появился в окне, Евдокимов доложил генералу свои соображения.
   Однако генерал отнесся к предполагаемому аресту Жадова не слишком одобрительно.
   — Если обстоятельства вынудят, берите, — согласился он. — Но это половина дела. Следовало бы все-таки выяснить, что представляет собою этот пресловутый штаб повстанцев, на который так часто ссылаются эмигрантские газетки и радиостанции.
   Это было, так сказать, вынужденное согласие — генерал хотел от Евдокимова большего.
   Евдокимов, по обыкновению, позвонил Галине: при ее посредстве встречаться с Эджвудом было проще всего.
   — Что вы сегодня делаете? — небрежно поинтересовался Евдокимов.
   — Скучаю, — томно отозвалась она. — Роберт не показывается, вы меня забыли…
   — Галочка, не клевещите, — любезно возразил Евдокимов. — Вероятно, у мистера Эджвуда, как и у меня, много работы.
   — Вечная отговорка мужчин! — недовольно сказала Галина. — Я это слышала уже много раз!
   — Не сердитесь, Галочка, — нежно произнес Евдокимов. — Мы не принадлежим себе.
   — Приходите к нам сегодня вечером смотреть телевизор, — пригласила Галина. — Потом что-нибудь сообразим…
   Она не собиралась быть вечером в кафе, во всяком случае, Эджвуд ее туда не приглашал, иначе она сказала бы об этом Евдокимову. Это все, что ему было нужно выяснить. Эджвуд должен быть в кафе, в этом не могло быть сомнений, но если он не приглашал Галину, — значит, не хотел быть связанным; в иных случаях Галина служила Эджвуду отличной ширмой, но иногда могла и мешать. Если на этот раз Эджвуд хотел остаться свободным, не следовало связывать себя и Евдокимову.
   — Увы! — сказал он, отклоняя ее приглашение “смотреть телевизор”; в Москве многие приглашали друг друга “на телевизор”. — Рад бы в рай, но у нас сегодня в институте собрание…
   В крайнем случае, если он столкнется с нею в кафе, можно будет сказать, что он удрал.
   Евдокимов решил идти один. Лучше всего было бы вообще не попадаться на глаза Эджвуду, а если тот все же его увидит, Евдокимов притворится смертельно пьяным. Эджвуду нравилось видеть Евдокимова пьяным, и он всегда подзадоривал “своего русского друга” пить побольше.
   Евдокимов так и не принял никакого решения относительно Жадова, брать его или не брать, он предполагал решить это на месте, в зависимости от обстоятельств…
   Но, не зная еще, что он предпримет, Евдокимов подготовился к операции.
   Машина с тремя оперативными работниками должна была наготове стоять возле кафе, с тем чтобы в случае надобности Евдокимов мог немедленно воспользоваться необходимой помощью.
   В своей попугаичьей одежде Евдокимов мало чем отличался от стиляг, сидевших за соседними столиками.
   Играть свою роль следовало с самого начала. У Эджвуда здесь могли быть свои соглядатаи, и какая-нибудь мелочь могла провалить все дело.
   Евдокимов сел за столик и заказал кофе и коньяк; коньяк, рюмку за рюмкой, он слил в кофейную гущу; ему всегда удавалась роль сосредоточенного пьяницы.
   Он исподволь рассматривал посетителей. К его неудовольствию, на этот раз их было не так уж много. Развязные мужеподобные барышни с растрепанными волосами и претенциозные женственные юноши вели шикарную жизнь. Несколько мрачных иностранцев были явно удручены высокими ценами на вина. Несколько забулдыг, любящих выпить именно там, где берут подороже, пили разноцветные напитки. Сидели еще два или три случайно забредших человека…
   Музыканты играли западные танцы с таким видом, точно играли ни для кого, они также прилежно и равнодушно играли бы и в совершенно пустом помещении.
   Евдокимов держал перед собой рюмку с коньяком и сосредоточенно ее рассматривал. На самом деле его взгляд незаметно скользил от посетителя к посетителю.
   “Вдруг”, “внезапно”, “неожиданно” не были теми словами, какие могли бы характеризовать действия и реакции Евдокимова, но его наметанный глаз сразу остановился и выхватил из всех посетителей кафе высокого смуглого человека, сидевшего за столиком у окна, неподалеку от выхода.
   Он ел какое-то мясо, пил водку, был хмур, спокоен, ни на что не обращал внимания.
   “Жадов”, — решил Евдокимов. Он был именно таким, каким его описывал Анохин, только, пожалуй, в жизни он был посильнее и пострашнее того Жадова, каким он представлялся Евдокимову.
   “Да, этого взять непросто, — подумал Евдокимов, — к такому с голыми руками не подойдешь, этот дешево себя не отдаст”.
   Евдокимов вертел в руках рюмку, а сам рассматривал Жадова. В нем было что-то звериное, волчье: он ни на кого не смотрел, но у него все время слегка шевелились уши. И Евдокимов понимал, что эти чуткие звериные уши ни на мгновение не перестают наблюдать за окружающим его миром, слышать все, что происходит вокруг, и не пропустят мимо себя ни малейшего дуновения опасности.
   Евдокимов склонил голову к столу, казалось, он вот-вот положит голову на руки и заснет. В двери кафе вошел Эджвуд. Но скрыться от него было нелегко. Неторопливо, точно фланируя в погожий день по бульвару, он пошел мимо столиков, окидывая каждого посетителя небрежно-внимательным взглядом.
   Куда же тут было от него деться?
   — Вы тут, Деметрей? — услышал Евдокимов над собой.
   Он поднял голову.
   Эджвуд стоял возле столика. На его лице сияла приветливая улыбка, но где-то в глубине серовато-голубоватых глаз таилось холодное недоверие. В этом Евдокимов обмануться не мог, ему приходилось общаться с самыми разнообразными людьми, и он научился определять их отношение к себе. Чем-то он возбудил в Эджвуде недоверие.
   Эджвуд был холоден, вежлив, насторожен. С таким Эджвудом нельзя было переигрывать; одно неверное движение или слово — и он очутится у этого Эджвуда как бы на ладошке.
   Евдокимов не стал делать вид, что очень пьян.
   — Сижу и жду вас, Роберт, — сказал он почти грубо.
   — Меня? — удивился Эджвуд.
   Такого ответа он не ожидал.
   — Вас, Роберт, — повторил Евдокимов. — Я давно уже сижу здесь и жду.
   — А откуда вы знали, что я буду? — подозрительно спросил Эджвуд.
   Евдокимов посмотрел Эджвуду в глаза.
   — Мне сказала Галина, — заявил он. Ссылка на Галину была совершенно безответственна: Галина могла сказать что угодно.
   Не ожидая приглашения, Эджвуд сел возле Евдокимова.
   — Что вам от меня надо? — спросил он.
   Эджвуд был в очень деловом настроении.
   — Я хочу говорить с вами по поводу Галины, — сказал Евдокимов.
   Эджвуд даже слегка удивился:
   — По поводу Галины?
   Говорить о том, что он влюблен в Галину, Евдокимов считал нелепым: Эджвуд не такой человек, чтобы верить в какую-то там любовь, да и сам Евдокимов не мог пойти на такую очевидную ложь — она была бы заметна. Евдокимов был убежден, что любить такую пустую дуру невозможно.
   Но у него был ход похитрее.
   — Вы знаете, что отец Галины — крупный правительственный чиновник? — спросил он Эджвуда.
   — Но какое отношение я имею к ее отцу? — спросил Эджвуд.
   — Самое непосредственное, — сказал Евдокимов. — Вы мешаете мне жениться на Галине. Женитьба на Галине обеспечит мою дальнейшую карьеру, а вам она в общем не нужна…
   Евдокимов увидел, что он купил, купил мистера Эджвуда!
   Глаза Эджвуда загорелись металлическим блеском.
   — Мне нравится такой откровенный мужской разговор! — воскликнул он. — И я вам сочувствую, Деметрей. Но, как вы понимаете, ничто не продается даром, особенно женщина. Вы хотите Галину? Я вам ее даю. Но взамен вы даете мне… — На мгновение он остановился и все-таки решился, сказал то, что ему давным-давно хотелось сказать “своему русскому другу”, о котором он имел совершенно превратное представление. — А взамен вы будете давать мне копию плана научных исследований вашего института.
   Он захохотал и дружески похлопал Евдокимова по плечу.
   — Так идет?
   — Ну, знаете ли… — сказал Евдокимов. — Это я еще должен…
   Эджвуд быстро взглянул на часы.
   — Ничего, — сказал он. — Сейчас я очень тороплюсь, но мы будем продолжать наш разговор. Я уверен, что мы… как это по-русски?.. Да — сторгуемся!
   Он поднялся и опять неторопливо пошел вдоль столиков.
   Теперь Евдокимов мог открыто следить за своим счастливым соперником.
   Вот Эджвуд задержался около Жадова…
   Однако он нахален, этот Эджвуд!
   Жадов что-то сказал, и Эджвуд что-то сказал…
   Вот Эджвуд пошел уже дальше, завершил свой круг по залу и вышел в гардероб.
   Следовало ждать, что теперь поднимется Жадов и выйдет вслед за Эджвудом.
   Он так и поступил. Поднялся и пошел к выходу.
   Евдокимов считал себя вправе побежать и настигнуть Эджвуда, тем более что разговор о Галине у них не был закончен… Нельзя было упускать эту пару.
   Евдокимов торопливо прошел через зал. Эджвуда не было. Жадов, одетый, в пальто, выходил в наружную дверь…
   Нельзя было их упускать!
   Евдокимов помедлил несколько секунд, чтобы не налететь на Жадова, и, не одеваясь, выскочил на тротуар и отбежал в сторону, в тень, делая вид, точно кого-то ищет…
   Эджвуда не было. Жадов стоял против кафе, посреди тротуара, и чего-то ждал. У самого тротуара стояла машина Эджвуда…
   Эджвуд обыкновенно сам водил свою машину.
   Дверца ее открылась, из машины выглянул Эджвуд.
   — Виктор! — позвал он.
   Жадов двумя шагами пересек тротуар и быстро влез в машину. Дверца захлопнулась.
   Евдокимов подскочил к своей машине.
   — Быстро! — сказал он Андрееву, шоферу, с которым вместе выследил не одного преступника. — Видишь — впереди?
   Они поняли друг друга с полуслова.
   — Не отставай! — сказал Евдокимов. — Может быть, одного сегодня возьмем.
   Андреев включил мотор.
   Но Эджвуд вовсе не торопился, он не спеша тронулся с места и аккуратно завернул на Моховую.
   Евдокимов раздумывал: брать Жадова или не брать? Где-нибудь да должен будет Эджвуд его высадить…
   Эджвуд ехал домой. Въехал в переулок, где находилась его квартира…
   Андреев следовал за Эджвудом.
   Эджвуд остановился у своего дома. Вылез из машины, вошел в парадное.
   Он всегда делал так, когда сам вел машину.
   Из дома должен был выйти один из его лакеев и загнать машину в гараж, находившийся во дворе дома.
   Андреев подъехал почти впритык к машине Эджвуда и слегка затормозил. Евдокимов распахнул дверцу и заглянул в машину Эджвуда, — в ней не было никого.
   Евдокимов догадался об этом до того, как заглянул в машину, и мог бы догадаться об этом еще раньше: слишком уж спокойно вел себя Эджвуд.
   — Ну что? — спросил Евдокимова один из его спутников.
   — Ничего! — сердито сказал Евдокимов.
   — Где же он успел выскочить? — удивился Андреев.
   Евдокимову все стало понятно.
   — А он нигде не выскакивал. Этот тип влез в машину, они на ходу о чем-то условились, и через другую дверь тут же на глазах у нас, ротозеев, скрылся в толпе.

14. Нейлон, неон и не он

   Больше розы в окне квартиры Эджвуда не появлялись, а сам Эджвуд не появлялся ни в каких кафе.
   Сделал ли он какие-то сопоставления, казалось бы, случайных встреч или что-либо еще показалось ему подозрительным, но с горизонта Евдокимова он исчез.
   Лишь из телефонных разговоров с Галиной Евдокимов знал, что Эджвуд проводит с ней еще больше времени, чем раньше. Чем-то Галина устраивала Эджвуда!
   По-видимому, своей девственной глупостью. Галина была так увлечена собственной особой, что ничего не замечала вокруг; люди, которые видят только самих себя, иногда служат отличной ширмой для тех, кто делает за их спиной всякие темные делишки.
   Но в Галине нуждался и Евдокимов: у него не было иной возможности подобраться к Эджвуду — этому ловкому и скользкому авантюристу с улыбающейся и самодовольной сомовьей мордой. А от него тянулась ниточка к Жадову, а может быть, и к кому-нибудь еще.
   Иным путем Жадова, пожалуй, и невозможно было найти. Он юлил, петлял, скрывался среди огромного множества людей, хитрый, опытный, дерзкий. В толпе он был недосягаем для поисков, как песчинка на дне океана.
   Галина была для Евдокимова мостиком к Эджвуду, Эджвуд мог привести к Жадову…
   Вот почему о Галине Евдокимов думал сейчас больше, чем думают о любимой девушке.
   Ведь скроена она не на какой-то особый манер; родители у нее хорошие, училась в советской школе, голова на плечах самая обыкновенная, человеческая…
   То, что превратило ее в смешную пустышку, заключалось не в ней самой, а пришло откуда-то извне; виноваты, конечно, в этом были все — и сама Галина, и родители, и школа…
   Ее родители были слишком обременены служебными делами. Евдокимову уже приходилось сталкиваться с такими очень занятыми родителями, когда их детей уличали в неблаговидных проступках; слишком много рассуждали они о воспитании всего поколения, и поэтому у них не оставалось времени подумать о воспитании собственных детей!
   “Эх, будь я ее отцом, — думал Евдокимов, — выдрал бы я ее раз-другой, узнала бы она у меня, где раки зимуют, и сразу взялась бы за ум. А то что это такое: “Галочка, не утомляйся!”, “Галочка, не изводи себя!”, “Галочка, ешь побольше фруктов!”, “Галочка, не промочи ножки!”. Противно слушать! По мнению Евдокимова, в воспитании Галочки недоставало палки.
   Но Галина была ему необходима, он нуждался в ее помощи, и он решил самолично возместить пробел в ее воспитании.
   Наживку он придумал самую подходящую для нее.
   Он, как обычно, вызвал ее по телефону:
   — Галочка?
   — Дмитрий Степанович, мне скучно!
   — Подите и погуляйте.
   — Я еще не одета.
   — Да ведь двенадцать часов!
   — Я легла в пять…
   Такой разговор мог продолжаться бесконечно; Евдокимов сразу взял быка за рога.
   — Галочка, у вас есть неоновая блузка? — спросил он.
   — Вы хотите сказать “нейлоновая”? — поправила она Евдокимова.
   — Я хочу сказать то, что говорю. Именно неоновая.
   — Я не понимаю, — сказала Галина. — Есть перлон, нейлон…
   — Вчерашний день, — пренебрежительно сказал Евдокимов. — Перлон и нейлон уже выходят из моды, в Америке все кинозвезды носят кофточки только из неона.