Паджев Михаил. Через всю войну

   В. М. Галлак сообщил имена некоторых женщин-патриоток, которые изготовляли для нас противотанковые зажигательные бутылки на Лубненском заводе. Это Мария Стриха, Галина Демченко, Мария Коваленко, Екатерина Конькова (теперь Тараненко), сестры Варвара и Галина Кущенко, Мария и Евдокия Бурдым. Мария Никитична Стриха, всеми уважаемая, работает на заводе и сейчас. Галина Кущенко расстреляна фашистами как коммунистка.
   Спасибо вам, дорогие женщины из города Лубны, кто в суровую годину помогал нам.
   По тылам врага
   Шли последние минуты боя под Лубнами. Контратакующие группы, приняв на себя удар, отвлекли внимание немцев от основных сил полка, что позволило майору Врублевскому отдать приказ пограничникам об отходе в Лубненский лес. Не дошло это распоряжение только до нашей роты. Посланный из штаба полка связной пограничник Иван Иваненко не смог передать приказ. На его пути оказались фашистские автоматчики и танки. Иван Иваненко геройски погиб.
   Наш участок обороны от села Круглики до дома лесничего растянулся почти на четыре километра. Считалось, что мы находились в резерве командира полка. Но в сложившейся ситуации это определение оказалось неточным. Фронт был повсюду. Мы бились в окружении. Где-то к середине дня, когда часть пограничников уже отошла в лес, над Василенковым полем появилась немецкая авиация. Заглушая артиллерийскую канонаду, орудийный огонь танков, на поле и вблизи наших окопов стали рваться бомбы. Дымовая завеса от бомбовых разрывов плотной пеленой окутала позиции полка. Фашистские танки прорвались к селу Круглики. Отчетливо слышен стук пулеметов. Прямой наводкой бьют танки. Несколько машин обходят глубокий овраг и стремительно приближаются к нам. На дороге и от села Клепачи появились черно-желтые коробки с белыми крестами. С трех сторон танки обходят опорный пункт роты.
   Кругом уже никого. Наша оборона молчит. Простая мысль, что мы остались одни, доходит до меня не сразу. Со мной лишь пограничники Макаров, Ердаков, Волков, Цыпин, Дмитриев, Колесников, Шляхтин. Нужно отходить. Передаю по цепи: "Все в овраг!"
   Неожиданно в овраге сталкиваемся с женщиной.
   - Ваши пошли туда! - показывает она в сторону леса.
   С трудом взобрались почти по отвесной стене. Вдогонку слышна отчаянная пулеметная стрельба. Проносятся снаряды. Они рвутся позади и впереди нас. Немцы бьют беспорядочно. Прячась в посевах, попавшихся на нашем пути, мы достигли леса. Здесь на опушке встретили группу пограничников из 9-й роты десять бойцов во главе с политруком Константином Кузенковым. Все пограничники были ранены, в том числе и Кузенков. Правая рука политрука висела на окровавленном бинте.
   На опушке стали рваться снаряды, и мы поспешили укрыться в лесу. Сильный обстрел вынудил нас разойтись в разные стороны.
   Здесь, в лесу, нам в руки попала немецкая листовка, на которой изображался участок карты в полосе Юго-Западного фронта с нанесенной на ней окруженной группировкой наших войск. Текст был написан по-русски. В листовке предлагалось сдаваться в плен, выдавать сотрудников НКВД, комиссаров и евреев. Сдавшимся в плен немецкое командование гарантировало жизнь. Любопытно, что в листовке упоминалось о разгроме "сталинской гвардии - 20, 91, 93 и 94-го пограничных отрядов". Я разорвал листовку, а про себя подумал: видно, здорово мы насолили немцам, коль фашистские пропагандисты вспомнили о нас, пограничниках, даже здесь, за Днепром, за тысячу километров от границы.
   К вечеру мы набрели на своих. Вместе с майором Врублевским и батальонным комиссаром Авдюхиным в лесу собралось человек сто двадцать - сто пятьдесят.
   Задерживаться, однако, здесь мы не могли: не было продовольствия и боеприпасов. У семерых бойцов нашей заставы осталась всего .одна граната. Три патрона сохранилось в обойме моего пистолета и по нескольку патронов у бойцов. Мы не имели связи, не знали, каково теперь положение на фронте, где свои.
   Когда совсем стемнело, командир полка и комиссар собрали командиров и довели до нашего сведения принятое ими решение. Суть его состояла в том, чтобы двигаться на север, в направлении села Хитцы, где должны были находиться тылы полка и где можно рассчитывать на пополнение боезапаса и продовольствия. Если в Хитцах наших тылов не окажется, то следует пробиваться еще дальше на север, к армейским тылам в Городище. В случае, если и тут нас постигнет неудача, необходимо форсировать Сулу и идти к Поповскому лесу, раскинувшемуся по берегу реки Хорол. А там, если нужно, форсировать Хорол. Сборный пункт намечался в районе города Ахтырки.
   Всю ночь мы шли по лесу и только под утро оказались на его окраине. Сквозь пелену предутреннего тумана просматривалась поляна, на которой отдыхало огромное стадо коров, примерно в километре виднелось село. Подул ветерок, туман расползся. Мы увидели, что село забито немецкими танками, машинами и артиллерией. Гитлеровцы расположились беспечно, никакого охранения, кроме нескольких часовых у дороги.
   Впереди ясно вырисовывался лес. Туда и нужно было попасть. Но как незамеченными пересечь поляну? Кто-то из пограничников удивленно спросил:
   - Откуда столько коров?
   Поразмыслив, пограничник Шляхтин заметил:
   - Видно, гнали эвакуированный скот, да немцы отсекли.
   Майор Врублевский приказал построить людей и, пригнувшись, без шума пройти мимо стада. Так наши буренушки сослужили нам добрую службу. Мы проскочили почти открытое место под носом у немцев.
   Однако не успели мы углубиться в окруживший нас дубняк, как услышали шум моторов. Без команды все залегли по обе стороны дороги. Показалась немецкая танкетка. За ней, метрах в пятидесяти, следовала автомашина с крытым кузовом. У кого-то оказалась связка гранат. Как только танкетка подошла к небольшому мостику, проложенному через лесной ручей, связка полетела под гусеницу. Раздался взрыв, танкетка остановилась. Дружным залпом мы ударили из винтовок по автомашине. Она сползла в кювет. Загорелся брезент и мотор. Из машины стали выпрыгивать немецкие солдаты. Но не успевали они отбежать от машины, как их настигали наши пули.
   В этой короткой схватке было уничтожено более двух десятков фашистских вояк. В селе зарычали танки. Пришлось сойти с дороги и углубиться в заросли. Тут и повстречалась нам группа полтавских и лубненских коммунистов - будущих партизан. Они снабдили нас продуктами.
   Во второй половине дня 18 сентября мы вышли к Хитцам, но наших тылов там не оказалось. Двинулись в Городище, не зная, сколь драматически складывалась в это время обстановка для всего Юго-Западного фронта. Именно 18 сентября по решению Ставки начался отвод войск 37-й армии из Киевского укрепрайона. Командующий фронтом генерал Кирпонос решил выводить из окружения основные силы фронта. В ночь на 19 сентября двинулся из Пирятина в Городище вместе с Военным советом и штабом Юго-Западного фронта и генерал Кирпонос. Начались бои, когда в схватку с врагом генералы нередко вступали как солдаты. Осколком мины в роще Шумейково, что у хутора Дрюковщина, был убит командующий фронтом М. П. Кирпонос. Но и в этих невероятно трудных условиях много смелых, инициативных командиров во главе значительных сил частей и соединений сумели пробиться сквозь огромную толщу немецких войск и выйти к своим.
   В сборнике документов "Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны" есть докладная записка начальника войск по охране тыла Юго-Западного фронта полковника Рогатина. Он писал, как выходили из окружения пограничники, оказавшиеся в непосредственной близости от штаба ЮЗФ.
   "Прорыв немецкого окружения у с. Городище и успешное контрнаступление у с. Лучки, - сообщал полковник Рогатин, - главные и основные операции, обеспечившие выход и вывод большого количества личного состава различных частей Юго-Западного фронта... В боях у с. Городище, Сенча и Лучки было разбито до батальона пехоты немцев, подбито четыре средних танка, взято и уничтожено два противотанковых орудия, взято два миномета и 80 штук мин, сожжены две грузовые машины, захвачено и уничтожено два склада боеприпасов к автоматам, захвачено четыре мотоцикла и 17 человек немецких солдат и офицеров..."
   Не ведая о том, какие события происходили на Юго-Западном фронте, в частности в селе Городище, мы шли туда, надеясь пополнить свой боезапас, а потом продолжать действовать, исходя из обстановки. К полудню встретили наши части, двигавшиеся из Городища. В колонне войск следовали две бронемашины и "эмка", в которой ехал генерал-майор авиации. Врублевский и Авдюхин доложили генералу, и он приказал примкнуть к колонне.
   Вскоре гитлеровцы обнаружили нас. Появилась авиация. С разных сторон стали подходить танки и мотопехота врага. Вместе с красноармейцами пограничники полка вступили в бой. Мы били немцев из балок, кустарников, прибрежных камышей. Но силы были слишком неравны. Пришлось рассредоточиться, действовать самостоятельно.
   К вечеру небольшая группа пограничников, в которой оказались и бойцы нашей роты, собралась в плавнях на островке при слиянии рек Удая и Сулы. Немецкие моторизованные части двигались по дорогам, обстреливая поля, кустарники и камыши. Не успокоились гитлеровцы и ночью. Фашистские пулеметы не давали улечься тишине. То в одном, то в другом месте пронизывали темень трассирующие стрелы, взлетали в небо ракеты. Не умолкая ни на минуту, на дорогах рычали машины.
   Мы лежали в мокрой траве и думали, как пробиваться дальше. Рассвет подкрался незаметно. Гул на дорогах немного утих. Над Удаем и Сулой повис густой туман.
   - Надо переправляться через реку, - сказал капитан Рыков и обратился ко мне: - Кто у вас хорошо плавает? Смотрите, в кустах на том берегу две лодки, пригоните их сюда.
   - Разрешите самому?
   - Давай плыви, - согласился Рыков.
   С астраханским рыбаком Макаровым мы пошли к реке. Сула в этом месте неширокая, но глубокая, заросшая у берегов водорослями. Как только мы оказались в воде, одежда на нас вздулась пузырем, а тело обожгли холодные струи. Плыть пришлось почти от самого берега. Водоросли опутывали руки и ноги, тянули ко дну. Мы с трудом одолевали быстрину и, едва волоча ноги, выбрались на противоположный берег.
   Началась переправа. Лодки курсировали через реку, перевозя с островка людей. На том берегу сразу начинались огороды. Несколько поодаль стояла покосившаяся хатка, а за ней первые дома села Березоточья. Кое-где уже дымились трубы. Хозяйка старой хатки, пожилая женщина, как будто только и ждала нашего прихода. Она принесла весь свой скудный запас продовольствия и отдала его нам. Мы начали есть, но тут раздались пулеметные очереди. Через наши головы пули полетели на ту сторону реки. Видимо, гитлеровцы обнаружили нашу переправу.
   Женщина сказала, что нужно уходить в поле, где росли кукуруза и подсолнух. Перебежав дорогу, мы устремились туда. Сбоку нас прикрывало несколько хат. Но немцы все же заметили движение. Длинная очередь из танкового пулемета врезалась в крышу ближайшего дома. Уходя от огня, мы заскочили в какой-то сад, а затем оказались в посевах подсолнечника и кукурузы. Березоточье осталось далеко позади.
   Примерно так же выходили из окружения и пограничники, которых вели майор Врублевский и батальонный комиссар Авдюхин. Переправившись через Сулу, они с боями пробивались сквозь заградотряды противника, уничтожая боевую технику и живую силу врага. Большую помощь оказывали бойцам и командирам местные жители. Они помогали нам всем, чем могли: кормили, указывали броды, переправляли через реки на лодках, оставляли у себя тяжелораненых.
   В один из дней мы оказались близ какого-то села. На дневку обосновались в посевах подсолнечника. И тут нас обнаружили женщины - принесли нам еду. От еды отказался только Сергей Цыпин, у которого к этому времени загноилась рана и поднялась высокая температура.
   Сергей настолько обессилел, что идти дальше самостоятельно не мог. Было опасение, что у него началось заражение крови, нести его дальше становилось рискованно. Нелегко было расставаться с Цыпиным, но женщины заверили, что они укроют и вылечат его. Сергей Цыпин остался в селе, название которого я не могу вспомнить. Дальнейшая судьба Цыпина неизвестна.
   20 сентября, на третий день пути, мы перешли железную дорогу Ромодан Миргород у станции Дубровка. Было уже темно, однако впереди маячили силуэты домов. Пограничники давно ничего не ели, и капитан Рыков принял решение заглянуть в село. Мы добрались до окраины, в зарослях садов редко стояли хаты, на улицах - ни души. Постучались в крайний дом. Молчание. Пошли дальше: впереди Макаров и я, сзади бойцы нашего взвода, а дальше командир роты капитан Рыков, лейтенант Симонов и пограничники из взвода Белоцерковского со старшиной Парфеновым. Миновав несколько домов, мы оказались в маленьком проулке близ какой-то фермы. И тут, словно из-под земли, перед нами вырос человек. Одет он был в нашу генеральскую шинель, но пилотку опустил на уши. Немец. Он стоял как мумия: растерялся или дремал. Только когда мы, миновав его, удалились метров на сто, он крикнул:
   - Хальт!
   Старшина Парфенов на оклик дал очередь из автомата. В селе поднялась стрельба, в небо полетели осветительные ракеты, затрещали мотоциклы.
   Вначале мы шли в гору, потом спустились в лощину, пока под ногами не захлюпала вода. Позади нас непрерывно стреляли, слышалось урчание машин, мелькал свет фар. Драться с немцами нечем: оружие есть, патронов нет. Единственная граната у меня, на всякий случай. А воды все прибывало, вот уже и идти нет никакой возможности, нас начала затягивать холодная топь. Мы остановились. Никто не мог вспомнить, куда мы двигались - на запад или на восток. Ночь темная, пасмурная, сориентироваться нет никакой возможности. Выход один: стоять в воде до утра.
   Когда забрезжил рассвет, мы увидели заболоченную пойму реки. Выбравшись из воды, пошли по краю лощины вдоль дороги. Шли долго. Наконец показалась опушка большого леса. Поспешили к ней. К нашему удивлению, в лесу оказалось много людей - военных и гражданских. Выяснилось, что это и был Поповский лес.
   К вечеру капитан Рыков приказал выделить людей и послать их в села за продуктами. От нашего взвода ходили Алексей Макаров и Александр Ердаков. Они принесли хлеба, вареной картошки, огурцов, а заодно разведали, где можно перейти Хорол вброд. Подкрепившись, мы стали пробираться к реке. Хорол дымился холодной испариной тумана. Один за другим пограничники вошли в воду. Вскоре она проникла в сапоги, потом дошла до колен. Выше не поднялась. Река тут и в самом деле оказалась неглубокой, но широкой. Поймы ее, заросшие камышом и осокой, тянулись бесконечно долго. Не помню уж, сколько времени мы шли, но в конце концов под ногами перестало хлюпать. Еще немного, и мы сидели на сухой земле - выливали из сапог воду.
   Это занятие нам пришлось неожиданно прервать. Тишину нарушили выстрелы, а над рекой повисли осветительные ракеты. Справа и слева застрочили автоматы. Натянув быстренько сапоги, мы уклонились в сторону. Теперь рядом со мной были только пограничники заставы: Макаров, Ердаков, Волков, Кузьмин, Колесников. Немного позже присоединился Дмитриев, зато где-то отстал Шляхтин. Остаток ночи мы блуждали по полям, пока не набрели на посевы подсолнуха. В них и остались дожидаться рассвета.
   Долго тянулся этот сентябрьский день. Вокруг по дорогам двигались немцы, а неподалеку в селе слышен был плач детей. Изредка лаяли собаки, кричали петухи. Под вечер ко мне обратился Макаров:
   - Товарищ лейтенант, разрешите в село за харчами? Я колебался. Вдруг в селе немцы? Можно сутки и поголодать. Словно угадав мои мысли, Макаров сказал:
   - Да вы не беспокойтесь, товарищ начальник, я между ног у фрицев пройду.
   - Ну хорошо, - согласился я. - Только возьмите с собой Колесникова.
   Пограничники растворились в вечерних сумерках, а мы остались лежать среди подсолнечника, настороженно прислушиваясь к каждому шороху. Почему-то, когда Макаров ушел, мне припомнился случай, связанный с этим пограничником и происшедший еще до войны. Характера Макаров был не очень строгого: остер на язык, насмешлив, но службу по охране государственной границы нес безупречно. Это и располагало к нему. Уже .вскоре после моего прихода на заставу я стал посылать его старшим наряда. К концу 1940 года на заставу прибыло пополнение бойцы из внутренних войск НКВД. Естественно, пограничной службы они не знали. И вот однажды, прибыв за получением боевого приказа на охрану границы, Макаров доложил:
   - Товарищ начальник заставы, пограничный наряд в составе красноармейцев Шляхтина, Алексеенко и пограничника Макарова прибыл за получением боевой задачи.
   Вначале показалось, что он просто оговорился. Но и на следующий день Макаров доложил, что Шляхтин и Алексеенко - красноармейцы, а он пограничник.
   - Товарищ Макаров, а чем отличается военная форма на Шляхтине и Алексеенко от вашей?
   - Ничем, - ответил он.
   - А почему вы только себя называете пограничником? Ведь они тоже числятся в штате нашей заставы.
   - Да, это так, - бойко ответил Макаров. - По форме вроде мы ничем не отличаемся, но до настоящих пограничников им еще далеко, товарищ начальник. Они каждый куст за нарушителя границы принимают. Привыкли за сто шагов кричать: "Стой, кто идет?" Никак от этого их не отучишь.
   Вскоре Шляхтин, Алексеенко и другие, кто прибыл на заставу из внутренних войск, познали нашу суровую и тревожную пограничную службу, и Макаров перестал подчеркивать свое превосходство над ними. Но в памяти у меня навсегда остался этот эпизод как часть самого Макарова, бесстрашного воина, никогда не унывавшего, не падавшего духом, выполнившего за первые месяцы войны не одно мое поручение, умелого разведчика - настоящего пограничника.
   Неожиданно наши посланцы появились с другой стороны.
   - Товарищ начальник, - зашептал Макаров, - продукты принесли. Когда шли в село, в подсолнухах в полукилометре отсюда лежал человек.
   - Живой или мертвый?
   - Живой, - вставил Колесников, - шевелился.
   Потихоньку мы прошли эти полкилометра. Макаров дал сигнал, все остановились. Я осторожно раздвинул стебли подсолнуха. Человек, одетый в черную куртку, какие тогда носили военнослужащие мехчастей, и армейскую фуражку, выхватил из кармана наган.
   - Свои, - тихо сказал я ему.
   - Пусть подойдет один, - отозвался лежащий.
   Я подошел.
   - Кто вы? - спросил он.
   - Пограничники. Я их командир.
   Тогда человек с большим трудом поднялся с земли. На его гимнастерке тускло поблескивали два ордена Красного Знамени. В петлицах незнакомца было по четыре шпалы. Он сказал:
   - Давайте предъявим друг другу документы.
   - Вы видите, я не один, со мной мои подчиненные, - возразил я, но потом решил: пусть и он посмотрит мои документы. Я показал мандат и кандидатскую карточку, он протянул свой партийный билет. Так мы встретились с полковым комиссаром Иваном Никифоровичем Богатиковым.
   - Я получил назначение в политотдел 21-й армии, - сказал он. - Со мной туда шли майор и капитан. Но обстоятельства сложились так, что до места мы добраться не смогли. Три дня я нахожусь у этого села. Майор и капитан пошли разведать обстановку и не вернулись.
   Мы предложили полковому комиссару выходить из окружения вместе, но признались, что заплутали: прошлой ночью напоролись на немцев и теперь потеряли всякую ориентировку.
   Полковой комиссар дал мне компас, и мы, взяв нужный азимут, двинулись на восток. В пути опять в каких-то посевах сделали привал. Макаров достал из наших запасов кусок хлеба и протянул его полковому комиссару. Кусок ли хлеба был тому виной или обстановка, в которой мы оказались, только, взяв хлеб, Богатиков сказал в сердцах:
   - Эх, до чего ж ты довоевался, полковой комиссар! Крадешься по родной земле, словно вор.
   Мы снова двинулись в путь и через некоторое время набрели на три большие скирды, стоявшие друг от друга на значительном расстоянии. Одну из них приспособили для ночлега. Проще, зарылись в солому и уснули.
   Разбудил меня Макаров. Солнце было уже высоко. Впереди, метрах в пятистах, чернел лес, дальше виднелся большой населенный пункт.
   - Товарищ начальник, на дальней скирде сидят два солдата.
   Действительно, на скирде сидели два солдата, но чьи они, наши или противника, разобрать трудно. Разбудили полкового комиссара, доложили ему, что на дальней скирде замечены наблюдатели.
   - Знаете что, - сказал Богатиков, - наши это или чужие, сейчас разбираться недосуг, давайте-ка лучше по одному быстро переберемся в лес, так будет надежнее.
   Где ползком, а где бегом мы добрались до леса. Прямо у самой опушки стояли три орудия, рядом лежали ящики со снарядами, тут же паслись кони. Подумалось: орудия и кони брошены при отходе наших частей. Но, осмотрев пушки, мы убедились, что они исправны.
   - Вот она, техника, стоит в лесу и бездействует, - возмутился кто-то из пограничников.
   Но тут из-за кустов появились красноармейцы с котелками и, растерявшись, уставились на нас. Полковой комиссар Богатиков строго спросил:
   - Кто такие? Почему орудия брошены?
   Сержант бойко ответил:
   - Товарищ полковой комиссар! Ходили получать завтрак на кухню.
   - Почему орудия оставили без охраны?
   - Да вон же впереди на скирде наши наблюдатели, а у реки кухня и КП командира батареи.
   - Ну хорошо, - смягчился Богатиков, - как пройти к вашему командиру?
   Лесной тропой мы спустились к реке. При появлении полкового комиссара комбат вскочил и охотно стал объяснять все, что нас интересовало.
   - На том берегу Великие Сорочинцы, там штаб нашего кавалерийского корпуса, - закончил он свой рассказ.
   Так 22 сентября 1941 года кончилось наше почти недельное скитание по вражеским тылам. В штабе корпуса нам сообщили, что сборный пункт всех выходящих из окружения находится в городе Ахтырке. Приведя себя в порядок и простившись с полковым комиссаром Богатиковым, мы покинули Великие Сорочинцы.
   24 сентября я и шесть пограничников заставы прибыли в Ахтырку. Здесь уже собралось около полутораста бойцов и командиров различных отрядов. Нас посадили на поезд и направили в Белгород. Сборный пункт располагался во дворе школы. Пограничники, военнослужащие внутренних войск, осунувшиеся, давно не бритые, с обветренными лицами, в грязном обмундировании и разбитой обуви, ожидали новых назначений.
   "Вспоминаю выход из окружения, - писал после войны мой бывший помощник командира взвода сержант В. А. Лебедев. - Я шел босиком, шел в больших галошах, обмотав тряпками ноги, шел снова босиком, укрывал ноги мешковиной, когда на землю выпадал снег... Сильно болели зубы. Были моменты, когда я был готов пустить себе пулю в лоб или лечь на собственную гранату. Но брал себя в руки и шел, понимая, что моя жизнь еще может пригодиться, что надо еще за многое рассчитаться с врагом..." Спустя много лет после окончания войны мы встретились с бывшим секретарем парторганизации 94-го погранотряда политруком Кузенковым. Он рассказал, как пробивался к своим.
   - После боя под Лубнами и нашей встречи на опушке леса, - рассказывал Кузенков, - я с десятью ранеными пограничниками направился на медицинский пункт полка. Однако медпункта мы уже не нашли. Зато повстречали в лесу группу лубненских женщин. Увидев наши раны и обмундирование, залитое кровью, они поснимали платки и косынки и, как могли, перевязали нас. Под вечер мы подошли к селу, сплошь забитому немецкими войсками. Убедившись за первые месяцы войны, что с наступлением темноты немцы из населенных пунктов не выходят, мы незаметно обогнули село, заночевали в стогах сена. На наше счастье, на нас набрела группа мальчишек. Я попросил принести йоду и бинтов. Мальчишки быстро выполнили это поручение. Мы обработали друг другу раны и как следует перевязали их.
   К утру пришли матери мальчишек и принесли продукты. Мы плотно позавтракали, но кое-что осталось. Тогда одна из женщин повынимала из противогазных сумок противогазы и наполнила их едой.
   - Без этих железных коробок вы обойдетесь, - сказала она, - а продукты на дорогу будут не лишние.
   - Видно, теперь всем нам крышка, - отозвалась другая. - Вон какая силища идет, вам их не одолеть.
   - Рано, мамаша, хоронишь нас, - ответил Кузенков. - Вот подлечимся, соберемся с силами и с лихвой за все расквитаемся с фашистами; побегут они отсюда без оглядки. Ждите, мы обязательно придем.
   - Дай-то бог.
   Оставаться на день в такой близости от села, которое забито немецкими войсками, пограничники не решились. Простились с женщинами и часа через три оказались в небольшом лесу, где набрели на своих.
   - На меня сильное впечатление произвело расположение пограничников, рассказывал Кузенков. - Они лежали на земле, словно кто их специально уложил по шеренгам - голова к голове, как будто на койках в образцовой казарме. Четко несли службу часовые. Бодрствовали дневальные и командиры. Из них я хорошо помню Афанасия Норова. Посоветовавшись, решили, что моя группа, где все были ранены, пойдет первой. Свой маршрут мы будем отмечать сломанными ветками, клочками бумаги и другими знаками. За нами пойдут остальные.