Паджев Михаил. Через всю войну

   - По противнику гранатами - огонь!
   Землю и воздух потрясли взрывы. Но у наших окопов по-прежнему рвутся мины. Мы под двойным обстрелом - минометчиков и немецких автоматчиков. Вражеский огонь не дает поднять головы. Положение угрожающее. Еще немного, и гитлеровцы ворвутся на наши позиции. Есть только один выход - рукопашная. Это понимают все. Понимает и старший политрук Коровушкин. Вижу, как он с десятком бойцов перебегает огородами.
   - Ура-а!
   Поднимается и лейтенант Аникин. Его смуглое лицо еще больше почернело, плотно сжатые губы перекосились, глаза горят лихорадочным блеском. Весь он как сжатая пружина. Впереди блестит штык винтовки, которую он держит наперевес. Я тоже примкнул штык к своей винтовке, поднялся. За мной вскакивают бойцы. Рядом, как всегда, Ердаков, за ним Макаров, тут же комсорг заставы Вьюгов, пограничники Лючев, Лушников, Кузьмин, Колесников, Дмитриев, Виноградов. Чуть в стороне устремились на немцев Скляр, Ефимов, Сергеев, Устюгов, Савченко, Сычев, Арбузов и еще несколько бойцов. А за ними поднялись пограничники Агафонов, Шляхтин, Смирнов, Ваньков, Кудряшов, Зыкин во главе со своим командиром сержантом Михайловым.
   - Ура-а! - этот клич воедино сплетает наш порыв.
   Фашисты не принимают рукопашного боя - бегут к стоянкам автомашин. Мины теперь рвутся где-то позади нас. Но потом гитлеровцы переносят огонь. Перед нами вырастает заградительный огневой вал. Мы вынуждены отойти к своим окопам.
   Снова начался обстрел. И вновь гитлеровцы атаковали нас. И опять, чтобы выйти из-под двойного обстрела и сорвать вражескую атаку, мы поднялись врукопашную. Фашисты и на этот раз отступили, остановив нас отчаянным минометным огнем.
   Об этом бое вспоминает пограничник нашей комендатуры Иван Беспалов: "В селе Елисаветовка оборона была хорошая. Несколько раз немцы после артиллерийской и минометной подготовки ходили в атаку. Они шли пьяные, в полный рост, лезли напролом. Мы их подпускали на близкое расстояние и отбивались, чем могли. Отбивать атаки, однако, мешало то, что фашисты и в это время не прекращали минометного огня. И тогда, чтобы отразить врага, мы шли врукопашную. Но немцы удирали раньше, чем их догоняли мы".
   Итак, гитлеровцы не смогли овладеть селом, но они не оставили нас в покое. Очередной обстрел был настолько изнуряющим, что казалось, его нам не перенести. С пронзительным визгом секли воздух осколки. Пули срезали подсолнухи, сдирали с вишневых веток кору. Пыль и дым заволокли все вокруг. Когда в обстреле наступила пауза и я выглянул из своего окопа, представшее перед глазами поразило меня. Подле нас стояли совершенно белые деревья, словно их неожиданно обтесала ловкая рука дровосека. Двор Павленко сплошь был изрыт воронками. Сотни пробоин изрешетили стены дома. Пристроившись за углом, Павел Бойко бинтовал окровавленного человека, но не закончил, сказал: "Скончался". Это был мой друг и сосед по заставе лейтенант Аникин. Рядом с ним лежало еще чье-то безжизненное тело - политрук Долбилов. Чуть поодаль приткнулся убитый начальник связи комендатуры лейтенант Пономаренко. У колодца, где только что стоял наш ручной пулемет, валялись расплющенная коробка с магазинами и бесформенный металл. Пулеметчик Гуляев и политрук Скляр лежали неподвижно.
   Я выбрался из окопа, подбежал к Максиму. На сером плаще его темнела кровь. Лицо было бледным, глаза полуоткрыты. Откуда-то появились пограничники Вьюгов и Лючев. Они подняли безжизненное тело политрука и перенесли к дому. Сюда же положили Гуляева. Почти машинально я достал из кармана гимнастерки Скляра партийный билет, удостоверение личности, фотографию Альбертины и все это передал Вьюгову.
   Закончив перевязывать раненых, к нам подошел Павел Бойко. Он осмотрел Скляра и Гуляева.
   - Моя помощь им уже не нужна.
   Потрясенный, я стоял в каком-то оцепенении, ничего не видя вокруг, кроме павших своих близких боевых друзей. Казалось, это просто страшный сон: стоит только открыть глаза, и все исчезнет. Но это была явь.
   Противник между тем начал атаку на участке четвертой комендатуры. Там создалось критическое положение. Враг напирал, наседая на цепь пограничников все сильнее и сильнее. Бойцы едва отбивали натиск пьяной фашистской своры. Начальник штаба четвертой комендатуры старший лейтенант Андряков решил контратаковать врага. Помогая соседям, перешли в контратаку и заставы нашей комендатуры. Так мы поднялись врукопашную в третий раз. И враг снова бежал.
   День постепенно угасал. Синий сумрак спускался на землю. Мало-помалу все стало затихать вокруг. Не сумев сломить нашего сопротивления, гитлеровцы от дальнейшего наступления отказались. Однако они оставались в поле на своих исходных рубежах. Фашисты напоминали о себе ракетами, которые то и дело пускали со стоянок своих машин. Рассыпаясь на множество мелких искр, ракеты освещали истоптанное поле пшеницы зеленоватым призрачным светом. Где-то у Фастова и Белой Церкви тоже раздвигали темное небо желто-багровые снопы света, слышались тяжкие вздохи взрывов. Мы настороженно всматривались в пелену неожиданно опустившегося тумана - где-то там затаились немцы.
   Глубокой ночью из Белой Церкви, из штаба 6-го стрелкового корпуса, в Елисаветовку прибыл капитан Андрианов. Он информировал начальника отряда о том, что части корпуса оставили город. Кто-то из командования приказал захоронить погибших пограничников. Прямо в огороде колхозника Дмитрия Павленко была отрыта братская могила.
   Из штаба отряда прибыл связной. Он передал, что получен приказ двигаться к железной дороге между Фастовом и Белой Церковью. Лейтенант Тихомиров, политрук Эдельштейн и я построили пограничников комендатуры. Бойцы положили на плащ-палатку смертельно раненного младшего лейтенанта Данилова, и мы тронулись в путь. Дорога привела к оврагу, где находился командный пункт отряда. Неподалеку от кирпичного дома стояли застрявшие в грязи отрядные автомашины.
   Вспоминая о бое в Елисаветовке, сын Дмитрия Ефимовича Павленко Владимир через много лет написал: "Хотя я был тогда мальчишкой, но помню, когда к нам в Елисаветовку пришли пограничники. Героически дрались с фашистами бойцы в зеленых фуражках. Вы стояли насмерть за наше село. Благодаря вашему мужеству нога фашистских гадов боялась вступить в Елисаветовку даже тогда, когда враг был уже под Киевом. Прежде чем заехать в село, гитлеровцы высылали моторизованную разведку. Вот какого вы им тогда нагнали страху. Жители села никогда не забудут этого боя и тех, кто пал смертью храбрых".
   Да, подвиг, который совершили пограничники отряда в июльские дни 1941 года на дальних подступах к столице Украины Киеву, не забыт. По просьбе трудящихся Фастовского района, по решению Киевского- областного Совета депутатов трудящихся 30 мая 1965 года на площади в селе Елисаветовке в центре нашей обороны установлен гранитный обелиск, на котором золотыми буквами написано:
   "Вечная слава героям.
   17-18 июля 1941 года в районе села Елисаветовка пограничники 94-го отряда вели героические бои против гитлеровских захватчиков.
   Смертью храбрых пали: Аникин П. Т., Данилов В. А., Долбилов Н. Г., Ефимов, Жуков, Калмыков И. Д., Осадчий, Савченков М. А., Скляр М. А., Титов П. М., Титков А. В., Цветков.
   Сооружен в память подвига советских пограничников".
   На гранитной плите высечено двенадцать фамилий. Нет там имен Ильи Михайловича Гуляева, Леонида Петровича Горожанинова, Анатолия Ивановича Заплатина, Леонида Кирилловича Пономаренко и многих других, кто тоже пал в том бою.
   Гранитный обелиск напоминает, что в тяжелую годину для нашей Родины небольшой отряд пограничников стоял здесь насмерть и не пропустил врага. Этот обелиск - свидетельство мужества и бесстрашия бойцов в зеленых фуражках, их беззаветной преданности своей Отчизне.
   В Устиновском лесу
   На рассвете 19 июля мы прибыли на небольшую железнодорожную станцию Устиновка. Утро выдалось хмурым, туманным, дождливым. Промокшие, голодные, измученные бессонным ночным маршем, пограничники садились прямо на каменный перрон станции и засыпали. Казалось, никакая сила не в состоянии заставить их подняться. Командование и работники штаба собрались в станционном здании. Начальник связи отряда капитан Ребристый пытался дозвониться по железнодорожной телефонной сети до штаба пограничного округа, но ему не отвечали. Однако он не терял надежды и продолжал вызывать Киев. В конце концов удалось соединиться с начальником штаба войск округа полковником Рогатиным. Но разговор прервался: з сеть вклинились немецкие телефонисты. Никаких конкретных указаний от Рогатина получить не удалось.
   Легкий ветерок постепенно рассеял утренний туман. Стали видны редкие дома пристанционного поселка. На северо-востоке, примерно в двух километрах от станции, сквозь дымку проглянула опушка небольшого леса. Закричали первые петухи. А следом за петушиным криком тишину утра нарушил тягучий гул моторов вперемежку с мотоциклетным треском. Гул приближался - к станции двигались немцы.
   Политрук Эдельштейн, младший лейтенант Тихомиров и я, растормошив командиров отделений, начали вместе с ними будить пограничников. На заставе бойцы вскакивали от самого легкого прикосновения. Поднять спящих с холодной цементной платформы было почти невозможно. Командиры отделений почти каждого человека ставили на ноги и трясли, пока тот не приходил в себя. Так одного за другим разбудили всех. Без суеты и шума пограничники построились в ожидании, что им прикажут делать дальше.
   Было видно, как вдали по железнодорожному полотну от Фастова, скрежеща о рельсы гусеницами, ползли к Устиновке немецкие танки, а к переезду, скрытые от нас посадками, подъехали мотоциклисты. Воевать нам с гитлеровцами нечем: станковый пулемет без лент, у ручных пулеметчиков неполные магазины, у бойцов одна-две обоймы - все, что осталось после боя в Елисаветовке. Видимо, и командование понимало, что самое разумное - сохранить людей. Кто-то из штабных работников выбежал из здания станции и, показав в сторону леса рукой, скомандовал:
   - Бегом, марш!
   Перебежав через железнодорожное полотно, мы устремились к лесу. Это был небольшой Лес, можно даже сказать, просматриваемый из конца в конец лесок, но все же это было укрытие. Опушку окаймляла канава, вдоль нее рос дубняк вперемежку с кустарником. Вдоль этих кустов и заняли заставы круговую оборону. Штаб отряда расположился в центре.
   После вчерашнего боя, ночного марша, всего пережитого лес казался нам надежным убежищем. Немцев не видно, хотя со стороны Устиновки слышались их голоса. Видимо, там двигалась какая-то немецкая часть, с которой мы едва не столкнулись ночью, отходя из Елисаветовки. Потом шум движущейся колонны донесся с противоположной стороны. Мы оказались на скрещении дорог, по которым перемещались фашистские войска.
   Время от времени немцы постреливали по лесу. Но, видимо, это были случайные выстрелы, и мы чувствовали себя в относительной безопасности. Нас все больше занимали мысли не о возможности новой стычки с врагом, а о том, как утолить голод. Вот уже шесть дней, как мы не пробовали горячей пищи. Трое последних суток питались вообще бог знает чем. Пограничники лежали или сидели в каком-то полусонном оцепенении.
   К вечеру более крепкие физически бойцы и командиры стали говорить, что можно было бы рискнуть сходить в Устиновку, неподалеку от станции, и попытаться достать там продуктов. К этому в конце концов склонилось и командование. Когда совсем стемнело, группа добровольцев, в которую вошли воины всех застав, под командованием майора Врублевского отправилась в село. С помощью местных жителей они достали кое-что из еды. На обратном пути наши "ходоки" столкнулись с немецкими часовыми. Завязалась перестрелка. Закончилась она, однако, благополучно. Не потеряв ни одного человека, группа возвратилась в лес.
   Утолив голод, люди повеселели. Стали слышны голоса. Кто-то осторожно предупреждает:
   - Тише, ребята...
   Над ним смеются.
   - Что мы, воры? Мы на своей земле. Пусть фашисты прячутся.
   По голосу узнаю секретаря комсомольского бюро комендатуры Сергея Маслова.
   - Больно ты смел, Серега, - вступил в разговор кто-то еще. - У них танки, а у нас, кроме винтовок да пулеметов, ничего нет.
   Но Маслов и в самом деле раззадорился.
   - Не понимаю, долго ли мы еще будем здесь торчать? Хрустнула ветка. Чей-то спокойный голос произнес:
   - И понимать нечего. Видите, что творится вокруг. Погубить людей напрасно - ума не надо, а вот сохранить их, выйти из окружения - это совсем иное дело. Мы еще должны отплатить за все гитлеровцам, мы обязаны их разбить.
   Это говорил батальонный комиссар Николай Акимович Авдюхин. Он всегда так говорил - негромко, не повышая голоса, просто, убеждая собеседника не интонацией, не авторитетом старшего, а логикой, аргументами. С виду наш комиссар был не очень бравый. Небольшого роста, с легкими залысинами, мягкой, покачивающейся походкой, он скорее походил на гражданского человека, хотя прослужил в армии свыше двадцати лет. Но его любили и уважали. И прежде всего за то, что он всегда знал, когда и что нужно сказать людям, умел вовремя поддержать их, помочь им. Он был непринужден в разговоре, беседе, доступен, и это еще больше укрепляло его авторитет, вызывало к нему доверие.
   Закончив разговор с Масловым, Авдюхин направился дальше. Видимо, батальонный комиссар хотел обойти расположение застав, поговорить с людьми, подбодрить их.
   Все слабей и слабей рокотали моторы, затихали вокруг звуки. Ночь вступала в свои права. Но командованию отряда не спалось: предстояло решить, как быть дальше, куда выходить из окружения. Мнения единого не сложилось. Одни предлагали идти через Гребенки на Васильков и далее на Киев, другие советовали пробираться через Пинчуки к Обухову и Триполью. Наконец было решено для уточнения обстановки и выбора маршрута движения создать разведывательные группы. Одну из них, куда входил помощник комиссара отряда по комсомольской работе Петр Латышев и несколько пограничников, возглавил майор Врублевский. Старшим другой назначили помощника начальника отделения штаба отряда капитана А. И. Алексо. С ним шло несколько командиров. Разведгруппы обнаружили броды через болото, лежавшее неподалеку от Устиновского леса, и наметили дальнейший маршрут выхода из окружения.
   Утром из Устиновки донесся петушиный крик. Замычали коровы, залаяли собаки. Незаметно взошло солнце. Его лучи пробили крону деревьев и светлыми бликами легли на поляны. Высоко в небе послышался звенящий гул самолетов, он все усиливался, и вот уже клинья вражеских бомбардировщиков повисли над нами. Ожили, залязгали, зарычали дороги. Затрещало, загудело все вокруг: вражеские колонны шли нескончаемым потоком.
   Звенели мухи в лесу, какие-то букашки оживленно ползали по траве. Не ведая ни о чем, старательно трудились муравьи. День казался неимоверно длинным. Наконец солнце нехотя спрятало свой красный диск за горизонт. Поля окутал вечерний мрак.
   Наутро опять ожили дороги, забитые танками, артиллерией и мотопехотой противника. Но вот между колоннами образовался небольшой разрыв, и мы услышали непривычный для уха скрип: к лесу подъезжала телега. Правил лошадью невысокий мужчина, одетый в темную рубаху. Рядом с ним на повозке сидел паренек лет четырнадцати. Повозка свернула с дороги на поле. Мужчина снял косу, осмотрелся, потом взвалил на плечи мешок и опустил его на землю К опушке подбежал паренек и кивнул головой в сторону мешка. Вскоре мешок с продуктами оказался у нас. Мы поняли, что на этих людей можно положиться. Кто-то из штабных работников переговорил с крестьянином и попросил забрать раненых, когда мы уйдем.
   Устиновский лес мы оставили на третий или четвертый день. Под покровом темноты колонна в двести пятьдесят пограничников начала движение в тылу врага. Шли в кромешной темноте на восток, придерживаясь ориентиров, переданных разведчиками. Часа через три-четыре где-то между Гребенками и Пинчуками путь нам преградило болото. У берега ожидал младший лейтенант Илья Васильченко. Начальник отряда майор Босый спросил его, есть ли через болото брод.
   - Да, - ответил Васильченко, но тут же добавил: - Где именно - не знаю. Капитан Алексо со старшим лейтенантом Кухленко перешли болото, а место перехода не отметили, днем, может, я бы отыскал его, но в такой темноте...
   Вскоре после того, как улегся гнев начальника отряда, нам было приказано связать по два снопа пшеницы, чтобы опираться на них при переходе через болото. Пока мы дергали жесткие стебли и вязали их, на горизонте пробилась светлая полоска зари. Тревожное, знобящее чувство испытал тогда каждый из нас. Не столько потому, что никто не знал, как встретит нас противоположный берег, сколько потому, что придется месить эту вонючую жижу. Подготовив снопы, пограничники медлили входить в болото.
   Тогда к берегу подошел батальонный комиссар Авдюхин и со свойственным ему юмором заметил:
   - А ну, орлы, перемахнем эту лужицу?
   Авдюхин первым ступил в зыбкую прибрежную почву, поросшую осокой. За ним двинулись капитан Мирзиашвили и сержант Мендрин. Они прошли всего несколько шагов и увязли в трясине. Потом, опираясь на снопы, с трудом продвинулись еще немного вперед. Все поняли, что придется очень туго. Я плавал хорошо. Отличным пловцом был на заставе и астраханский рыбак пограничник Макаров. Но нашлось два человека на заставе, совсем не умевших держаться на воде. Их затащили в болото с большим трудом. Когда воды прибавилось, пограничники собрали поясные ремни и связали по нескольку снопов вместе. Не умевшие плавать взялись за эти своеобразные плотики, и пограничники поочередно тянули их. Чем дальше заходили мы в болото, тем все меньше становилось твердой земли под ногами. Потом и вовсе ноги перестали касаться грунта. Это были тяжелые минуты. Бойцы напрягали все силы, чтобы одолеть глубоководье. Люди почти ползли, одолевая последние метры в болотной жиже. Выбравшись на берег, они падали, обессилев, и, немного отдохнув, стягивали с себя черные, покрытые липкой грязью гимнастерки, выливали из сапог воду. Белье липло к телу, усиливая озноб. Чтобы согреться, бойцы прижимались друг к другу.
   В эти минуты никто не думал об опасности. А она была близка. Рядом проходила шоссейная дорога из Белой Церкви на Киев. Задерживаться здесь было рискованно. Но сразу пересекать дорогу наши командиры не решились. Вперед выслали несколько бойцов с лейтенантом Фоменко. Неподалеку от шоссе пограничники набрели на немецкий полевой караул. Они сняли одного часового, но другой, обнаружив разведчиков, поднял стрельбу. Гитлеровцы на дороге зашевелились. В небо полетели ракеты, ударил пулемет, застрекотали автоматы.
   Неожиданная пальба вывела нас из оцепенения. Стало ясно: придется пробиваться с боем. Однако пока фашисты не видели нас. Расположившиеся рядом пограничники четвертой комендатуры во главе с капитаном Андриановым неожиданно устремились по берегу болота на север. Я тоже поднял заставу. За нами, не отставая, последовали остальные пограничники комендатуры. Перемахнув через шоссе правее места, откуда слышалась стрельба, мы оказались у какого-то села. Словно из-под земли перед нами выросла высокая, худая фигура одного из работников штаба отряда капитана Мирзиашвили. В руках он держал карабин.
   - Стой! Зачем паника?
   Мы остановились.
   - Построиться! - приказал капитан.
   Пока пограничники строились, немцы обнаружили нас. Одновременно из сел Гребенки и Пинчуки они открыли огонь. Но нас укрыл густой туман. Благодаря ему нам удалось незаметно выйти из зоны обстрела. Гитлеровцы завязали перестрелку между собой, а мы, воспользовавшись этим, благополучно преодолели небольшую речушку, оказавшуюся на нашем пути, и добрались до спасительного кустарника. Взошло солнце. Впереди показались дома. На всякий случай капитан Мирзиашвили развернул нас в цепь. Но немцев в селе не оказалось. Зато жители словно ожидали нас. Взрослые и дети - все высыпали на улицу.
   Нам протягивали хлеб, сало, вареную картошку. Задерживаться, однако, было нельзя. Справа и слева уже слышалcя треск немецких мотоциклов.
   Гитлеровцы, разобравшись, что под носом у них проскочило какое-то советское подразделение, решили догнать его. У насыпи железной дороги, что проходила в нескольких километрах от села, подвижная группа фашистов встретила нас пулеметным и автоматным огнем. Капитан Мирзиашвили приказал начальникам застав лейтенантам Рабовскому и Трушевскому смять вражеский заслон. Вместе с пограничниками своих застав Рабовский и Трушевский уничтожили врага. Но в короткой схватке погибли лейтенант Семен Рабовский и еще несколько пограничников.
   Едва мы перевалили через насыпь узкоколейки, как снова ударили автоматы и пулеметы противника. На этот раз гитлеровцы засели в мелколесье. Мы уничтожили и этот заслон, но оставили на поле боя заместителя коменданта младшего политрука Николая Нестерова и многих других. Вражеская пуля сразила и нашего фельдшера Павла Бойко.
   Теперь заставы двигались самостоятельно. Мелкими группами легче было просочиться сквозь вражеские заслоны. По посевам пшеницы, по оврагам, сторонясь дорог, пробирались и пограничники десятой заставы, пока на небольшой возвышенности между селами Григоровка и Матяшевка не встретили нескольких работников штаба отряда: Буланова, Королькова, Ребристого, Яковлева. С ними был майор Босый. Сюда же подходили и пограничники других застав.
   Ярко светило солнце. От наших гимнастерок, не просохших за ночь после форсирования болота, шел пар. Из-за пригорка показалась колонна бойцов. Это были пограничники, которые еще в Сквире убыли в распоряжение замнаркома НКГБ УССР майора госбезопасности Ткаченко. Впереди .колонны шагал майор Иванов начальник штаба охраны тыла 26-й армии. Поражала исключительная дисциплина строя и отличная выправка бойцов. Иванов на ходу переговорил с начальником отряда майором Босым. Из дошедших фраз стало понятно, что майор Иванов с людьми следует в Мироновку для прикрытия каневских переправ через Днепр.
   Много лет спустя из села Устиновка мне пришло письмо от Ивана Архиповича Кириченко, того возницы, что доставил нам в лес со своим сыном продукты и кого мы просили забрать раненых после нашего отхода. Вот что написал И. А. Кириченко: "В тот день, когда я привез пограничникам мешок с едой, меня попросили взять двух очень ослабевших от ран бойцов. Утром на подводе мы с сыном въехали в лес. Раненые находились в условленном месте. Мы положили их на повозку, прикрыли скошенной травой и привезли домой. Всего в нашем селе оказалось около десятка раненых пограничников. Всех их мы развезли по домам и спрятали".
   Одного из тех, кто остался тогда в селе, удалось разыскать. Им оказался пограничник Вячеслав Владимирович Раевский.
   - Я был очень слаб после перенесенной контузии 19 июля в селе Елисаветовка, - рассказал он. - Когда пришел в себя, то увидел военфельдшера комендатуры Михаила Даниловича Галушко. Он сделал мне укол, я вновь потерял сознание. Очнулся в каком-то доме. Как потом узнал, это был дом жителя села Устиновка И. А. Кириченко. Впоследствии я воевал в частях 2-го Белорусского фронта до дня нашей победы. В декабре 1946 года демобилизовался.
   О судьбе другого раненого пограничника, командира отделения сержанта Андрея Венигдиктова, рассказывали в Устиновке, когда я наведался туда после войны. Тяжело раненного Венигдиктова местные жители укрыли от немецкой облавы. Он долго лечился, а когда Красная Армия освободила село, ушел на фронт. Командовал взводом, погиб в бою при освобождении Будапешта. Кто еще был с Раевским и Венигдиктовым, что стало с ними - неизвестно.
   Итак, между селами Григоровка и Матяшевка мы наконец оторвались от преследования и, как оказалось, вырвались из окружейия. Приведя себя в порядок, пограничники построились в походную колонну. Майор Босый приказал доложить о количестве людей, и мы двинулись по берегу маленькой речушки на восток. Карт ни у меня, ни у других начальников застав не было, поэтому мы не знали, куда ведет эта речка. А она вела к Днепру, к известному своей трагедией в годы гражданской войны селу Триполью, находившемуся в пятидесяти километрах южнее Киева.
   Туда мы пришли под вечер. Нам указали, где нужно занять временную оборону. Командование отряда снова попыталось связаться по местной телефонной линии со штабом пограничного округа. Нашей заставе приказали занять позиции на окраине Триполья, у дороги. Выставив наблюдателей, мы расположились у окраинного домика в саду.
   Вечер стоял тихий, теплый. Слышался монотонный, убаюкивающий шум Днепра. После сытного ужина, которым нас накормили местные жители, пограничники пришли, как говорится, в себя. Наиболее бойкие Макаров и Хретинин начали выпытывать, куда пойдем дальше: за Днепр или в Киев? Чтобы уклониться от разговора, я заметил неопределенно, что "сверху" виднее, а наше дело - ждать новых распоряжений. Вместе с тем я понимал, что подчиненных надо как-то подбодрить. И тут мне вспомнилась прочитанная когда-то статья "Трипольская трагедия". В статье рассказывалось, как в июне 1919 года в селе, где мы сейчас находились, героически сражался с бандой атамана Зеленого партийно-комсомольский отряд. Бандитам удалось окружить горстку коммунистов и комсомольцев, но те не сдались. Неоднократно бросаясь в штыковую атаку, они сражались до последнего патрона. Захваченных в плен бандиты зверски замучили.