- Я не уверен был, что вы так чутко спите, и мы могли бы даром патроны истратить, - отшучивался Петров. - И к тому же, что такое четыре часа? Мы вас неделю ищем.
   - Но в кого же вы все-таки стреляли у бухты?
   - Сам еще не знаю, но во что-то крупное, - ответил летчик. Радиолокационный аппарат показал нам неизвестный остров, и мы решили обследовать его. Нам понравилась бухта... Мы сели у самого берега и включили прожектор. Вдруг на нас напали какие-то водяные чудовища. Мне показалось, что они величиной со слонов. Их было несколько. Их, кажется, привлек и разъярил свет прожектора. Мы погасили его. Но звери не унимались.
   - Как же вы стреляли в темноте? - спросил Таусен.
   - Мы ведь перед этим только что их видели, а они так велики, что по ним трудно было промахнуться. Во всяком случае, после наших выстрелов они исчезли - или пошли ко дну, или удрали. А я боялся, как бы они не повредили машину: у них громадные острые бивни.
   Объяснения Петрова внезапно были прерваны раздавшимся сверху мощным шумом, оглушительным хлопаньем. Все подняли головы. Очень низко над ними, не быстро и тяжело, летела какая-то необыкновенная птица огромных размеров - пожалуй, не меньше страуса.
   Петров выхватил из кобуры револьвер и выстрелил. Но шум чудовищных крыльев заглушил выстрел. Птица пролетела еще немного и тяжело грохнулась на землю.
   Когда люди подошли к ней, она лежала на боку, с подвернувшимся крылом. Пуля Петрова попала прямо в сердце.
   - Да это гусь! - воскликнул Петров. - Только увеличенный в десятки раз. Скажите, пожалуйста, - обратился он к Таусену, - эти чудовища водятся на вашем острове?
   - Нет, они здесь не водятся, - ответил Таусен, - но происходят они отсюда.
   - Ну, тогда я ровно ничего не понимаю! - растерянно сказал Петров.
   - Они здесь не водятся, - повторил Таусен, - это я обыкновенных гусей превращаю в таких.
   - Хоть убей, не понимаю! - еще раз повторил Петров.
   - А нам вы ничего не сказали об этих птицах, - упрекнул Таусена Цветков.
   - Я вам сказал, - ответил академик, - не то еще увидите. Разве мало вы увидели за неделю? Я не задумывался о смысле своих экспериментов, - продолжал он, - а теперь начинаю разбираться: громадные тигры нам принесли только ненужные хлопоты, а вот гуси - это, пожалуй, полезно...
   - Какие здесь могут быть тигры? - удивился Петров.
   - Ну, мы вам еще о них расскажем, - ответил Цветков.
   - Э, значит, тут и впрямь нужна осторожность! Но тогда жаль бросать такую отличную гусятину - ее тигры съедят.
   - Тигров уже больше нет, - успокоил Таусен, - но мясо, конечно, съедят песцы или лемминги. Правда, мы в мясной пище не испытываем недостатка...
   - Но это уж очень лакомое блюдо, - заметил Петров, который, как страстный охотник, не любил бросать добычу. - Впрочем, оно, видно, не пропадет...
   В самом деле, юноши-саамы уже сложили из винтовок нечто вроде носилок и взвалили на них убитую птицу. Отряд двинулся дальше. Дорогой Петрову успели о многом сообщить: о судьбе Таусена, о том, кто такие саамы, что это за остров и как попали сюда Гущин и Цветков.
   - Так, может, водяные чудовища - тоже дело ваших рук? - спросил Гущин Таусена.
   - Думаю, что вы не ошибаетесь, - сказал ученый. - Это, очевидно, моржи.
   - Вот уж верно, - шепнул Юрию Гущин, - изобрел громоотвод и открыл таблицу умножения!
   Но Цветков сделал своему другу страшные глаза и, чтобы Таусен не обиделся на шепот, обратился к нему с вопросом:
   - Каким же образом вы увеличили моржей?
   Таусен ответил:
   - Здесь я действовал так же, как и с другими животными, из которых вырастил гигантов, - путем трансплантации.
   Через Таусена как переводчика саамы расспрашивали Петрова о том, как летают на ракетоплане.
   Жители острова до сих пор никогда не видели такой машины.
   Петров обещал им завтра же показать ее и объяснить устройство.
   Таусен выразил твердое желание вернуться на Большую землю и прежде всего отправиться в Советский Союз, познакомиться с Рашковым и другими советскими учеными.
   Утром, как ни хотелось Петрову осмотреть остров, прежде всего ему нужно было направиться к бухте - сменить Иринина и лично по радио обо всем доложить.
   Когда он стал собираться в путь, оказалось, что с ним хочет идти почти все население острова. Гущину и Цветкову тоже не сиделось на месте. Присоединился к ним и Таусен. Арне вызвался сменить Иринина на вахте у ракетоплана. И всем остальным саамам тоже не терпелось ознакомиться с устройством этой удивительной машины.
   Дома остались только Эрик, чтобы следить за силовым хозяйством, и двое самых маленьких ребят, которых Марта и Амалия поручили его заботам.
   Отправились, когда еще было совсем темно.
   Рассвет застал их на полдороге. На острове начинался редкий для поздней осени безоблачный день.
   Петров предложил островитянам осмотреть машину внутри. Она была очень велика, и все могли поместиться в ней. Летчик прочел своих гостей по всем помещениям. Он показал им места для пассажиров, для груза, радарную установку, кислородные приборы, ознакомил с основными принципами управления.
   Для Гущина и Цветкова все это было уже не в новинку. Но Таусен был очень заинтересован. Он сказал:
   - Да, человечество шло вперед, а я засел на острове. Были дикари, которые жили на отдаленных островах. Культура развивалась, а они оставались почти на уровне каменного века. И я сам себя поставил с положение такого дикаря.
   Цветков невольно рассмеялся:
   - Ну, это уж вы переборщили, господин Таусен! Какой же вы дикарь? Но вы правы в том, что от жизни нельзя отрываться: она уходит вперед и оставляет вас позади.
   - И как хорошо, что вы это поняли! Значит, решено: вы летите с нами! подтвердил Гущин.
   Таусен молча кивнул.
   Он был задумчив, хотя это не мешало ему внимательно слушать и переводить саамам объяснения Петрова. Арне, Марта, Амалия, двое юношей, три девушки, Кнуд и девочка-подросток с интересом следили за объяснениями. Да, с этого дня в их жизни наступал резкий перелом: они переставали быть горсточкой людей, оторванных от всего человечества. По их радостному возбуждению можно было понять, что этот перелом их глубоко волнует.
   Петров кончил объяснения и предложил совершить небольшой полет. Предложение было с радостью принято.
   Москвичи, Таусен и саамы вошли и разместились в кабине. Яростное пламя вылетело из дюз, как из жерл стреляющих орудий. Машина вздрогнула и взмыла вверх, издавая протяжный вой.
   Раздались испуганные выкрики: сила ускорения непреодолимой тяжестью прижала пассажиров к сиденьям и спинкам кресел.
   Но неприятное ощущение прекратилось так же внезапно, как и началось.
   Таусен посмотрел в окно. Небо было необычайное - очень темной синевы. На нем, невысоко над линией горизонта, пылало ослепительное солнце. Посмотрел вниз: глубоко-глубоко смутная синева - и ничего больше.
   - Наверно, мы очень высоко поднялись, - догадался он.
   - Двадцать километров, - сказал Петров, поглядев на альтиметр. - Здесь очень разреженная атмосфера, очень малое сопротивление воздуха. Поэтому можно развить такую скорость без большой затраты горючего. Дальние полеты мы совершаем на еще больших высотах.
   Полет продолжался не больше четверти часа. Петров сделал огромный круг над морем и вернулся к бухте.
   Возбужденные и довольные, все направились знакомить новых гостей с островом.
   Дежурить в машине остался Арне.
   --------------------------------------------------------------------------
   ----
   Словно не дни, а годы прошли с тех пор, как Таусен один, а в последнюю неделю - в обществе своих гостей, завтракал, обедал и ужинал в своей комнате. Все его привычки нарушились. В тот день в самой просторной комнате большого дома был накрыт общий стол для всех островитян и гостей.
   Амалия была расстроена. Она не успела, как ей хотелось, приготовить этот торжественный обед. Путешествие к бухте отняло почти весь день. Однако семга, копченая птица, яйца, овощи вполне заменили вареные блюда. Впрочем, гигантского гуся все же успели поджарить. Ради такого необыкновенного случая подали вдоволь хлеба.
   Общая беседа затянулась до поздней ночи. Таусен был неустанным переводчиком.
   - Как хорошо, - сказал Гущин, - что в ракетоплане может поместиться все население острова!
   Но тут выяснилось, что саамы вовсе не собираются переселяться на Большую землю. Они привыкли жить здесь, здесь им нравится. Они даже звали сюда жить хороших людей с Большой земли. "И здесь будет город!" - уверяли они.
   - Здесь можно устроить туристскую базу! - сказал Гущин.
   - И прекрасный курорт, - вставил Цветков.
   - Аэродром и метеостанцию, - добавил Петров.
   Все это очень радовало саамов, но больше всего им хотелось продолжать привычный образ жизни - охоту, промысел, оленеводство.
   Они были довольны, что теперь они будут связаны с людьми Большой земли, что будет радио, будут - хоть, может, и не часто - приходить почтовые ракетопланы, что можно будет когда-нибудь побывать и самим на Большой земле. Но жить и трудиться они хотели здесь.
   Саамы обращались к Таусену с такой теплотой и благодарностью, что он не раз в течение этого вечера подумал о том, как тяжело ему будет расставаться с друзьями. Но его ждет работа, он должен наверстать то, чего не сделал за десять лет, заполненных только бытовым устройством, общением с горсточкой людей и бессистемными - он это теперь чувствовал - экспериментами.
   - Я одного не понимаю, - внезапно сказал Петров, - здесь выросли юноши и девушки, вообще подрастает смена. Неужели они думают замкнуться на этом острове?
   Вопрос Петрова озадачил Таусена. Он ни разу об этом не думал, но сейчас принял эти слова, как упрек в эгоизме. Он перевел саамам вопрос Петрова.
   Встал Эрик и заговорил - сначала запинаясь, а потом более свободно. Таусен смотрел на него и слушал сперва с удивлением, а затем с величайшим смущением. На лицах саамов, обращенных к нему, были лукавые и ласковые усмешки.
   - Что он говорит? - заинтересовался Петров.
   Таусен начал переводить, смущенно запинаясь:
   - Он говорит, что они и не думали навсегда оторваться от людей... Даже когда решили отправиться сюда со мной. Они так и считали, что рано или поздно люди придут на этот остров... А что касается молодежи... Они с самого начала так думали, что ребята в свое время вырастут, у них будут свои семьи. Только, говорят, юношам и девушкам очень нравится этот остров... Жен и мужей они возьмут с Большой земли. Правда, в свое время они мне ничего об этом не говорили... Видели, в каком состоянии я был, когда мы отправлялись сюда... Говорят... они полюбили меня... Не хотели со мной спорить...
   Он запутался и замолк.
   Петров посмотрел на него и, улыбаясь, сказал:
   - Ну, что же, академик! Выходит, что они куда дальше вас видели. Интересно, что вы думаете сейчас по этому поводу?
   - Что думаю? - сказал Таусен, вздохнул и поглядел ему в глаза. - Вот что: они были глубоко правы, а я не прав.
   Глава 16
   Расставание
   На следующее утро Петров решил заняться осмотром острова. Эрик отправился к ракетоплану, чтобы заменить Арне на дежурстве, а Таусен повел своих новых гостей осматривать ветросиловую станцию, дома, ледяную постройку, лабораторию, горячий источник, огород, сад и поле. Им показали стадо оленей, которым гордились саамы. На острове в изобилии рос олений мох - ягель.
   - Вы прямо Робинзон, - сказал Петров Таусену.
   - Не совсем, - возразил Таусен. - Робинзон долго был один, потом ему помогал только Пятница. А у меня, видите, четырнадцать верных друзей. Без них я пропал бы.
   - Но вы добровольно не откажетесь сейчас от многих миллионов друзей, продолжал Петров. - И потом все, что вы сделали, обнаруживает, конечно, ваш организаторский талант, а все это можно развернуть в таких масштабах!..
   Он взглянул на Таусена, который молча потупился, и поспешил переменить разговор:
   - А ведь это чудо, что до сих пор никто на вас не наткнулся. Доплыть сюда трудновато, но долететь - пустяк.
   И он предложил Таусену, не откладывая, собираться в дорогу.
   Какие могут быть сборы? И что ему брать с собой? Разве Отто? Иринин очень сдружился с гигантским псом и настаивал, чтобы его взяли. Петров не возражал.
   Решили взять также карликов - оленя и тюленя. Тюленя поместили в банке с водой и закрыли ее плотной пробковой крышкой. У пробки крупные поры, воздух в банку будет проникать, тем более что полет будет недолгий.
   Из вещей Таусена взяли несколько сделанных им чучел исполинской гагарки и с десяток ее законсервированных яиц. Таусен захватил с собой богатую коллекцию фотографий, которые он сделал на острове.
   - А вы нам не говорили, что занимаетесь фотографией, - заметил Цветков.
   - Я уже два года не занимаюсь этим, - ответил Таусен. - Вышли бумага и материалы, хотя я взял их много.
   В небольшой ящик были уложены снимки с видами острова, фотографии ветряка и других сооружений, озера, источника, сада, огорода и поля, складов, бухты с разбитым судном, берега с норландботом и сараями. Но с особенной любовью Таусен уложил портреты своих друзей - саамов, снятых отдельно и группами.
   Все было готово к отъезду.
   Таусену одновременно было и радостно и тяжело.
   "Осталось сесть в машину и в одну секунду расстаться с островом, - думал он, - остров, где прошло столько долгих и странных лет".
   Но не в острове, конечно, дело, а в людях. В людях, с которыми он так сжился, столько перенес и вытерпел...
   Вот они все: бесстрашный Эрик, рулевой и охотник, умелый и находчивый техник; всегда живой и веселый Арне, оленевод. Он очень любит животных, он постоянный помощник Таусена при научных экспериментах. Тяжело расставаться с милой Амалией, тихой и молчаливой, преданной старому ученому всей душой! Она такая исполнительная и точная!
   А неутомимая, упорная в труде Марта! Как будет не хватать ее!
   Вот Инга - белокурая дочка Эрика и Амалии. Когда отплыли из Норвегии, ей только что исполнилось три года. Теперь ей уже четырнадцать. Она очень способная, отлично учится, все на лету схватывает. Недавно Таусен начал заниматься с ней английским языком, и она сделала большие успехи. Кто ее теперь будет учить? Да, но теперь у нее будет все, чего она была лишена... по его вине: радио, газеты, книги.
   Инга еще ребенок, но она уже в море ходит, на рыбную ловлю...
   На год старше ее Кнуд.
   Мальчик, любимец Таусена, как бы почувствовал, что в этот момент академик подумал о нем. Он встретил взгляд Таусена и подошел к нему.
   - Господин Орнульф, - сказал он, - нам теперь, наверно, будет много лучше, чем было. Говорят, у нас будут удивительные вещи: радио и газета... Только я не знаю, что это такое, - наивно добавил он.
   - Скоро узнаешь, - рассеянно сказал Таусен.
   - Нам будет много лучше, - повторил Кнуд, - но...
   Но тут с него разом слетела вся выдержка взрослого охотника. Он разрыдался и бросился на шею Таусену. Академик обнял его и поднял глаза на окружающих. Вот стоят старшие из молодого поколения - двое юношей и три девушки, уже вполне сложившиеся люди. Такие на континенте служат в армии, выходят замуж, женятся. В каком жестоком и эгоистическом ослеплении он был, когда намеревался заточить их на этом острове, лишить их нормальной человеческой жизни! И как снисходительно отнеслись саамы к его эгоизму!
   Как взрыв от детонации рождает другие взрывы, так рыдание Кнуда вызвало бурную вспышку горя среди саамов.
   Приезжие с волнением наблюдали эту картину. Таусен прерывисто говорил по-норвежски:
   - Ну, друзья мои... Но мы не будем так оторваны... Я буду навещать вас...
   Петров примиряюще сказал:
   - Вот что, господин Таусен: по-моему, надо, чтобы кто-нибудь из саамов отправился с нами на Большую землю.
   Таусен обернулся к нему.
   - Надо же привезти газеты, радио, - продолжал Петров, - да еще многое, наверно, будет нужно.
   - Конечно, нужно, - подхватил Таусен. - Нужны новые аккумуляторы для ветросиловой станции - кончится же когда-нибудь наш запас - электролампы, ружья, патроны, снасти... да мало ли... Конечно, все это нужно!.. Кому же полететь?
   Он задумался на минутку:
   - Пусть летит Кнуд.
   Мальчик, услышан свое имя, вопросительно взглянул на Таусена. Академик сказал ему по-норвежски о своем намерении. Кнуд опять бросился ему на шею - на этот раз с криком восторга. Арне смотрел на сына и улыбался.
   Марта, на лице которой еще не высохли слезы от предстоящей разлуки с Таусеном, снова заплакала.
   - Разве ты не хочешь, чтобы Кнуд первым побывал на Большой земле, увидел людей и их жизнь? - спросил Таусен ее по-норвежски.
   - Конечно, хочу! - ответила она, быстро вытирая слезы.
   --------------------------------------------------------------------------
   ----
   Уже наступил темный вечер, когда в гондоле ракетоплана Петров и Иринин заняли свои места управления у приборов, Таусен, Гущин, Цветков и Кнуд уселись в пассажирские кресла. Помещение гондолы, рассчитанное на гораздо большее число людей, казалось чересчур просторным.
   Был очень высокий прилив, норландбот покачивался на воде.
   Все население острова собралось на берегу бухты. В редких просветах густых облаков поблескивали звезды. Смутно белели гребни волн в открытом море.
   Кончилось прощание, задраили люк гондолы. Молча стояли саамы и неотрывно смотрели на раскрывающиеся во тьме очертания огромной машины. Несмотря на печаль расставания, их радовало предчувствие новой жизни.
   Таусен и его спутники смотрели на них в окна, но уже плохо видели лица.
   Вдруг какое-то движение возникло у горловины бухты. Оттуда неслось что-то темное, быстрое. Вот оно уже приблизилось.
   Иринин включил прожектор. Яркий луч осветил движущееся тело.
   - Гигантский морж! - вскрикнул Гущпн.
   Свет не остановил моржа. Он несся, действуя передними ластами, как рыба плавниками. Из пасти торчали два острых, сходящихся книзу клыка, каждый длиной с человеческую руку. Не успели люди опомниться, бивни моржа вонзились в борт норландбота. Раздался страшный треск. Чудовище с усилием выдернуло клыки и вновь стало вонзать их в борт, с яростью терзая судно.
   - Он разобьет нашу машину! - крикнул Петров.
   Он схватил ружье и раскрыл окно.
   - Стреляйте только в глаза! - громко сказал Таусен.
   Попасть в глаз, да еще такому стрелку, как Петров, ничего не стоило: глаза чудовища были в ладонь величиной. После выстрела морж перевернулся брюхом кверху и пошел ко дну. Норландбот накренился, начал быстро заполняться водой и тоже скоро затонул.
   - Бот можно бы вытащить за цепь, на которую он привязан, но он так разбит, что неизвестно, удастся ли его отремонтировать, - с грустью сказал Таусен. Это - катастрофа для жителей острова. На чем они выйдут в море? Впрочем, поправился он, - теперь уже не катастрофа: ведь есть связь с Большой землей, можно будет доставить новое судно.
   - И с двигателем! - подтвердил Гущин.
   - Вот видите, академик, - сказал Петров, - если бы вы были прежним Таусеном, я, пожалуй, упрекнул бы вас в том, что своей намеренной оторванностью от мира вы подвергаете и себя и все население острова случайностям, которые могут привести к катастрофам. Но так как вы уже новый Таусен, то и говорить вам об этом незачем.
   Саамы тоже, очевидно, поняли, что теперь потеря бота уже не так страшна, они не проявляли особого волнения.
   - Ну, мы больше не можем задерживаться, - сказал Петров. - Нас ждут, и так много времени ушло.
   Он закрыл последнее окно.
   - Скажите, мне, - обратился Гущин к Таусену. - зачем вы велели стрелять животному в глаза?
   - Моржи и обычных размеров очень живучи, - ответил академик, - и, чтобы их убить, надо обязательно попасть в мозг или в сердце.
   Петров включил ракетный двигатель. Саамы отшатнулись. Пламя вылетело из дюз. Машина вздрогнула и с воем взлетела. Через мгновение она была уже высоко и далеко.
   И вот уже ничего не слышно. Одинокая звезда быстро несется к югу, чертя огненный след в облаках. Еще секунда - и нет ни звезды, ни огненной черты.
   Неуютная, ветреная, облачная ночь спустилась на остров.
   Начал накрапывать дождик, а кучка людей все еще стояла в темноте на берегу маленького залива.
   Глава 17
   Опять у Миронова
   В колхозе "Победа" уже знали из радиопередач, что Цветков и Гущин нашлись живыми и невредимыми на неведомом острове и летят к ним вместе с академиком Таусеном, который считался давно умершим. Шумная толпа собралась на берегу.
   Ракетоплан сел в гавани, подрулил к самому берегу, ярко освещенному электрическими фонарями.
   Первым вышел из машины Таусен, медленно, осторожно ступая по мягкому песку.
   - Шагай смелее! - крикнул кто-то из толпы. - Сухая вода!
   Таусен остановился.
   - Не понимаю! - громко сказал он. - Как это сухая вода?
   - Сухой водой у нас отлив называют, - объяснил кто-то.
   - Товарищи, а ведь это и есть академик Таусен! - сказал другой голос.
   Из толпы вышел невысокий человек. Он потряс руку Таусена и представился:
   - Председатель колхоза Миронов.
   Таусен молча ответил крепким пожатием.
   К Миронову уже подходили Цветков и Гущин.
   - Живые, живые! - говорил Миронов, обнимая их поочередно и целуя в щеки.
   Москвичи почувствовали при этом объятия угловатость и твердость его искусственной левой руки.
   - Живые, живые! - повторяли они, обнимая Миронова.
   Вышли и два последних пассажира ракетоплана.
   Вдруг толпа в ужасе шарахнулась: из машины большим прыжком выскочил Отто и остановился, рассматривая незнакомое общество.
   И без того страшный по размерам, да еще без левого глаза, пес казался чудовищем.
   - Ай, - завизжала какая-то женщина, - что же вы его не держите?
   - Это медведь! - крикнул кто-то из мужчин.
   Еще одна женщина взвизгнула.
   - Тише! - сказал Миронов громким, хотя и дрогнувшим голосом. - Не бойтесь, он наверняка ручной, а то бы разве взяли его?
   - Конечно! И притом это вовсе не медведь, а просто собака, - объяснил Таусен.
   - Ну да, как бы не так! - возразил кто-то из колхозников.
   Но Отто, словно подтверждая слова своего хозяина, залаял так оглушительно, что поморы сперва испугались, а потом весело расхохотались.
   - И впрямь собака! - воскликнул тот же колхозник, который принял Отто за медведя.
   Кнуд нес в руках клетку с крошечным оленем. Но всех так ошеломил Отто, что на клетку никто не обратил внимания, как и на банку с тюленем в руках Иринина.
   Цветков с беспокойством оглядывался кругом: а где же Рашков?
   В это время кто-то положил руку ему на плечо. Цветков обернулся и увидел своего учителя.
   - Простите, Юрий Михайлович, я задержался у телефона - говорил с институтом...
   Рокочущий басок звучал ласково, и Цветкову стало вдруг неловко, что всемирно известный ученый, пожилой человек, такой занятой, оставил институт, свою работу - пусть на неделю, - чтобы встретить его, что он, Юрий, причинил столько волнений и ему, и матери, и всем...
   "Но он же не меня одного встречает", - думал, оправдываясь перед самим собой, Цветков.
   К Рашкову подошел Таусен.
   Они познакомились.
   - Второй раз я в России, - глухо сказал Таусен. - И в этот раз после того, как она спасла мир... А у вас, господин Рашков, я должен просить извинения.
   - Да за что же? - удивился Рашков.
   - За то, что я плохо подумал о вас... Ну, хорошо, теперь все будет ясно, засмеялся он.
   Гущин и Цветков впервые услышали его смех; он был какой-то отрывистый, непривычный.
   Прибывших засыпали расспросами, им пожимали руки, их обнимали.
   Наконец Миронов скомандовал:
   - Пошли к жилу! Это что за порядок - гостей у воды держать?
   Рашков отыскал Гущина и крепко пожал ему руку.
   Все направились к поселку.
   По дороге Таусен обратился с просьбой к Миронову устроить привезенных животных.
   - Это собаку?
   - Не только.
   Таусен подозвал Кнуда и Иринина и показал Миронову оленя в клетке и тюленя в банке. Председатель ахнул:
   - Вот так чудо! Рогатая мышка! А лягушка к чему?
   - Это не мышь и не лягушка, - сказал Таусен. - Я потом все объясню. Так обещаете устроить?
   - Сейчас все будет в порядке, - ответил Миронов и, подозвав из толпы колхозников парнишку, что-то сказал ему, а потом обратился к Таусену: - Не беспокойтесь, всех устроим, как кому полагается.
   Пока дошли, успели продрогнуть. В большой избе Миронова их встретило уютное тепло. Стол был уставлен закусками и вином. Высокая худощавая хозяйка, в платке, плотно закрывающем волосы, кланяясь, говорила нараспев:
   - Добро пожаловать, гости дорогие, жданные, званые! Не порато богат ужин, порато рады вам!
   - А я думал, я хорошо знаю русский язык, - растерянно сказал Таусен. - Что это за "порато"?
   - Знаете, академик, - успокоил его Миронов, - иных наших поморских словечек и в России не знают. "Порато рады" значит "очень рады".
   В избу вошли еще несколько колхозников. Все уселись за стол, стало шумно и весело. Цветкова и Гущина попросили рассказать подробно обо всем, что с ними произошло после их отъезда на катере.
   Все слушали, затаив дыхание, лишь изредка тихо вскрикивали женщины.
   Один Кнуд не понимал рассказа. Но он не чувствовал себя одиноким. Он сидел рядом с хозяйкой, она подкладывала ему на тарелку лучшие куски. Хозяйка вспомнила своего сына, убитого на войне; она с нежностью гладила Кнуда по коротко остриженным волосам, приговаривая:
   - Ничего, ничего, зуек! Не скучай, хороший! Мамка далеко - ну, ничего.
   Мальчику было хорошо, тепло. Голос Гущина звучал в его ушах уже нечленораздельно, лампа мигала, гасла... И Кнуд задремал, сидя за столом. Хозяйке пришлось увести его в соседнюю комнату и уложить спать.
   --------------------------------------------------------------------------