Но где же шоссе?
Нет, машина неслась прямо по бугристому пространству. Похрустывал взламываемый ледок, взлетали брызги воды и грязи.
Таусен инстинктивно ухватился за поручень, но быстрый ход машины был все так же плавен, пружинили подушки сиденья, и, отвернувшись от окна, можно было подумать, что едешь по автостраде.
Вдруг машина, до того мчавшаяся по прямой, стала обходить невидимое препятствие. Таусен увидел ограждение: на низких колышках нескончаемо тянулась над землей проволока, а за ней по земле стлалась какая-то зелень.
- Что же это такое? Зачем проволока?
Вместо ответа Миронов обратился к шоферу:
- Клава, давай медленнее.
Машина резко сбавила ход.
- Да это же стелющиеся яблони! - воскликнул Таусен, разглядывая их глазами знатока. - Тут растения получше моих! О, я вижу труды селекционеров!
А машина уже опять шла полным ходом, и Таусен безуспешно силился понять, сколько же насаждений в этом необъятном саду.
Он подумал: "А я еще с такой гордостью показывал молодым людям мой сад!"
Но вот опять ход машины замедлился.
- Взгляните-ко на наши груши, - сказал Миронов.
- Где же они?
Не было ничего похожего на древесные стволы. Таусен видел только высокие зеленые стебли, напоминавшие подсолнечник.
- А вы приглядитесь-ко получше, - предложил Миронов.
Машина остановилась.
- Действительно, груши! - воскликнул Таусен.
Груши были еще незрелы ("Очевидно, уж не успеют дозреть!"), но они вполне сформировались. Таусен сорвал одну, надкусил: твердая, кислая, но с грушевым запахом и знакомым привкусом.
- Неужели же вы об этом не знали? - спросил он Гущина.
- Ну, как не знали!
- А вы меня ввели в заблуждение, когда я думал поразить вас своими успехами в садоводстве.
Гущин улыбнулся, а Цветков пояснил:
- Мы не хотели вас разочаровывать. Мы тогда не были уверены, что вы так скоро сможете наглядно убедиться в достижениях наших селекционеров.
- Я ценю вашу деликатность, молодые люди, - сказал Таусен. - Это замечательный экземпляр однолетней груши. А какое это имеет практическое значение?
- Нам это очень нужно, - объяснял Миронов, обращаясь одновременно к Таусену и Кнуду, который слушал с таким напряжением, словно пытался понять незнакомый язык, - стелющиеся деревья еще жди, пока вырастут, а тут в первый же год плоды получаются.
Таусен хотел еще раз вернуться, пройтись по саду, но Миронов уговорил ехать дальше: "А то до вечера не успеем всего осмотреть".
Машина тронулась и помчалась. Впереди блеснула водная гладь.
Рев и мычание доносились оттуда.
Таусену сначала показалось, что это море. Но это было не море, а озеро. Правда, море было рядом и соединялось с озером недлинным узким каналом. Опять выглянуло солнце, тучи начали рассеиваться. На поверхности озера показались огромные животные.
Когда подъехали ближе, стало ясно, что это тюлени. Но какие!
Чувствуя солнечное тепло, животные стали выбираться на берег. Они поднимались на передних лапах и подтягивались вперед всем туловищем, потом ложились на грудь, горбили спину. В их движениях была своеобразная, тяжеловатая грация. Выбрав местечко на белом, сверкавшем на солнце песке, тюлень блаженно успокаивался, растянувшись, как человек, который собирается загорать.
Животных было так много, что озеро буквально кишело ими. Они ничуть не испугались приближения машины. Те, которые вылезли на берег, как по команде повернули головы и смотрели то на машину, то на людей.
Таусен выскочил первым, когда девушка-шофер еще тормозила. Он легко спрыгнул с подножки и с большим волнением устремился к животным.
Они были действительно огромны и превосходили по величине даже тех, которых он вывел там, на острове.
- Ведь вы видели моих гигантов, - упавшим голосом сказал Таусен, обращаясь к Цветкову и Гущину, - почему же вы ни одним словом не обмолвились? Впрочем, вы уже ответили мне на такой вопрос... Какую деликатность вы проявили! Как вы щадили мою самонадеянность! Но как... как это достигнуто? Можно ли в таком огромном количестве делать операции с пересадкой тканей?
- У нас это делается проще, - сказал Цветков.
Ему было неловко, что приходится говорить с таким крупным ученым языком учителя, объясняющего ученику. Но нельзя же было не ответить на вопрос Таусена!
- Рашков разработал совсем другой способ воздействия на гипофиз, продолжал он. - Железа облучается пучком ультрафиолетовых лучей...
- Позвольте! - перебил его Таусен. - Так, значит, у вас нашли способ давать узкий, направленный пучок - то, чего еще никто не умел... по крайней мере, насколько я знаю, десять лет назад...
- Да, - кивнул Цветков, - это достигнуто у нас.
- А правда, академик, - сказал Миронов, - большое дело сделали наши ученые со зверем? Кожа-то величиной со слона! Ведь еще до войны сколько зверя истребили! Техника-то лова улучшается. Гренландского кита почти вовсе выбили! А теперь, может, и кита будут увеличивать. Моржа в море мало, только в далеких местах сохранился. Морской коровы совсем нет. Морскую выдру только в заповеднике найдешь. Я читал: до войны по всем странам зверя били больше миллиона в год. А теперь, наверно, и того больше. Туша тюленя весит сколько? Ну, сто килограммов. А эти - тонн по девять! Одного такого убьешь - все равно, что сотню простых уложишь. И у нас скоро будет много таких питомников.
Заметив огорченный вид Таусена, Цветков тронул его за рукав:
- Да вы не расстраивайтесь! Работы на ваш век хватит! Еще столько надо сделать!..
--------------------------------------------------------------------------
----
- Куда же мы теперь? - спросил Таусен.
- Я ведь должен выполнить поручение Рашкова, - уклончиво ответил Цветков. - Отсюда это совсем уже недалеко.
Гущин незаметно наблюдал за Таусеном и старался разгадать, что с ним происходит. Ученый сидел прямой, строгий. Его лицо было задумчиво.
Да, судьба Таусена действительно могла быть темой для поучительного романа. Интерес к душевному перелому, который переживал Таусен, и удерживал здесь Гущина, как ни хотелось ему скорее повидаться с Леной.
- Приехали! - раздался из шоферской кабины голос Миронова.
Машина остановилась. Перед ними невдалеке от берега протянулось длинное одноэтажное кирпичное здание.
- Это рыбозавод, - сказал Цветков.
Таусен рассеянно кивнул головой.
В директорском кабинете их встретила немолодая высокая женщина с черными глазами и гладко зачесанными седыми волосами. Она поднялась из-за письменного стола и протянула руку прежде всех Таусену.
- Ну, я рада вас видеть у нас... - Она замялась, не найдя сразу обращения, и добавила: - Таусен.
- Откуда вы знаете? - с недоумением спросил академик.
- Что же тут удивительного? - улыбнулся Цветков. - Мы ведь предупредили о нашем приезде. Позвольте вам представить Софью Ефимовну Липкину, старшего научного сотрудника завода.
- А сейчас я за директора, - пожаловалась Софья Ефимовна. - Иван Федотыч в командировке, и я вот... с канцелярией вожусь. Ску-ука!
Она певуче протянула это слово.
- Значит, страдает ваша диссертация? - участливо спросил Цветков.
Софья Ефимовна оживилась:
- Да нет, двигается.
- Вот Николай Фомич мне и поручил, - сказал Цветков, - посмотреть, как это у вас теперь получается.
- Софья Ефимовна - ученица Николая Фомича? - спросил Таусен.
- Да, - ответил Цветков, - хотя когда вы познакомитесь с темой ее докторской диссертации, то убедитесь, что слово "ученица" вообще-то к ней неприменимо. Скорей учительница многих и многих.
- Слушайте, - шутливо возмутилась Липкина, - да вы разговариваете обо мне как будто в моем отсутствии! - И она быстро спросила: - Вас сейчас покормить?
Все молчали, глядя на Таусена.
- Что касается меня, то я вполне сыт после завтрака, - сказал он.
- Мне кажется, мы все сыты и гостеприимного хозяина не обидели! - кивнул Гущин на Миронова.
- Тогда разрешите: я хочу провести вас по нашему хозяйству.
Легкой походкой она подошла к двери и раскрыла ее, пропуская посетителей.
Они вошли в огромное, очень длинное помещение, в котором тянулись в несколько рядов садки. Около каждого стояла женщина. Не переставая работать, женщины оглянулись на вошедших. Работа их состояла в том, что каждая выхватывала из садка справа от себя крупную рыбину и, держа ее на весу, правой рукой вкалывала в нее иглу шприца, а затем опускала рыбу в садок слева и бралась за следующую. Подсобные работницы быстро наполняли шприцы и принимали использованные. Работа шла очень быстро.
Таусен долго смотрел, потом сказал:
- Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело...
- Еще бы вы не поняли, коллега! - отозвалась Софья Ефимовна. - Ну, конечно, вы видите массовые гипофизарные инъекции.
- Насколько я помню, - сказал Таусен после долгой паузы, - первые опыты искусственного оплодотворения икры осетровых рыб, успешное выведение и выращивание мальков были произведены именно у вас, в России...
- Вы совершенно правы, - заметила Липкина. - Был такой рыбовод Овсянников. Овсянников еще в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году вместе со своим сотрудником Пельцамом добился на Волге искусственного оплодотворения стерляди. Они вывели мальков и вырастили их до годовалого возраста. Овсянников получил в свое время медаль первой степени от Парижского общества акклиматизации. В тысяча восемьсот семьдесят первом году он удачно повторил свой опыт, а еще через два года Пельцам начал разводить стерлядей. Тогда и в других странах стали, по их примеру, разводить севрюгу и другие породы. Ведь осетровые - одни из самых ценных рыб, а в неволе они размножались плохо. Запасы их давно уже стали истощаться. Но, впрочем, мы успешно применяем гипофизарные инъекции не только к осетровым, но и к разным другим породам.
- Я еще припоминаю, - сказал Таусен, - что метод гипофизарных инъекций почти одновременно был предложен лет пятнадцать назад одним из советских ученых и кем-то и Бразилии. Рыбам впрыскивают гормон передней доли гипофиза? обратился он к Софье Ефимовне.
- Да, - ответила она.
Они стояли недалеко от входа. Работницы, не обращая на них внимания, продолжали свое дело. Из больших окон падали широкие полосы света. В них поблескивали то рыбья чешуя, то стекло шприца.
- Уже тогда было установлено на практике, - говорил Таусен, - что этот гормон повышает выделение икры и молок и способствует наилучшему оплодотворению. Но ведь многочисленные опыты показали, что это дело имеет лишь лабораторный интерес. Помнится, тот бразилец уверял, что инъекция гипофиза вряд ли найдет практическое применение. Но, судя по тому, что я вижу, он ошибся.
- Безусловно, - сказал Гущин. - Никто так не ошибается в своих предсказаниях, как пророки ограниченности человеческого знания.
- Мне знакомо это изречение, которое вы привели, - сказал Таусен, - но не помню, откуда оно.
- Из Тимирязева, - ответил Гущин.
- Из его книги "Исторический метод в биологии", - уточнил Цветков и добавил: - Особенно, конечно, это относится к практическому применению научных достижений в нашей стране.
- Тимирязев - великий русский ученый... и революционер... - задумчиво произнес Таусен.
- Коммунист! - вставил Гущин.
- Да... я чтил его как биолога и недостаточно обращал внимания на идейную сторону его жизни и творчества. А теперь я начинаю понимать, что она не менее существенна... Наверно, потому-то каждая правильная идея у вас как бы попадает в какой-то множительный аппарат и приобретает гигантский творческий размах.
- А какие рыбы относятся к осетровым? - вдруг спросил Гущин. - Я знаю осетра, стерлядь...
- Еще белуга, севрюга, калуга, - перечислила Софья Ефимовна.
- Я не думаю, - медленно сказал Таусен, - чтобы этот рыбозавод был у вас одним из немногих.
- Это доказывает, - подтвердил Цветков, - что вы уже уловили характер наших масштабов. Да, таких питомников у нас много, в разных областях страны, и из них непрерывным потоком идет пополнение в наши реки, озера и моря.
После осмотра завода Липкина пригласила гостей обедать. И тут спохватились, что нет Кнуда. Его нашли в цехе, где он успел подружиться с работницами.
За обедом Цветков, покосившись, в сторону Таусена, обратился к Софье Ефимовне:
- Ну, как здоровье вашей сестры?
- Я как раз вчера получила от нее письмо, - ответила Липкина. - Она вернулась с курорта. Врачи нашли, что она вполне здорова, и она начала работать.
- Ваша сестра, очевидно, была серьезно больна? - участливо осведомился Таусен.
- Да, - просто ответила Софья Ефимовна, - у нее был рак пищевода.
Таусен даже встал со стула:
- Был? Но как же так...
Кнуд с изумлением и даже испугом смотрел на Таусена, не понимая, что происходит.
Софья Ефимовна засмеялась:
- Очень просто: его вырезали.
Таусен сел, но по-прежнему не принимался за еду.
- Кто вырезал?
- Луковников, - сказала Софья Ефимовна. - Да будете вы, наконец, кушать? Уха остынет.
Но Таусену было не до еды.
- О Луковникове я, конечно, слышал, - тихо сказал он, - такой знаменитый хирург... Но разве рак пищевода оперируют?
- Вполне.
- О, если бы знать раньше! - взволнованно сказал Таусен, но усилием воли взял себя в руки и начал есть.
- У нас уже лет пять широко практикуются операции рака пищевода, - говорил Цветков. - Теперь эта область не считается недоступной для хирургического вмешательства. Прежде боялись внести инфекцию в грудную полость при таких операциях, но теперь хорошо разработана техника шва и, кроме того, применяют пенициллин, так что эту опасность можно считать устраненной.
- А давно сделали вашей сестре операцию? - спросил Таусен, с некоторым недоверием глядя на Липкину.
- Отлично понимаю ваш вопрос, - сказал Цветков. - Вы хотите знать, может ли быть рецидив? Не может. Конечно, тут дело не ограничивается одним хирургическим вмешательством. Одновременно производится общее лечение.
- Какое же, какое? - настаивал Таусен.
- Если вы не будете обедать... - с притворной угрозой в голосе начала Софья Ефимовна.
- Буду, буду!
И он принялся за отличную янтарную уху.
- Видите ли, - рассказывал Цветков, - сейчас наши физиологи уже окончательно установили, что один из гормонов, а именно мужской, мешает в живом организме одним тканям разрастаться за счет других. Косвенное подтверждение этому находят в том, что женщины гораздо чаще болеют раком, чем мужчины. Этот гормон вводят больным в определенных дозах. Но внутреннее лечение состоит не только в этом, - оно комбинированное. Больному вводят такие микроорганизмы, которые уничтожают раковую опухоль, гарантируя в то же время невозможность метастаза.
- А как именно действуют эти микроорганизмы? - спросил Таусен. Установлена уже вирусная природа раковых заболеваний?
- Этот вопрос пока окончательно не решен, - ответил Цветков.
- Но позволь, - вмешался Гущин, - если бы рак происходил от каких-нибудь бактерий, то он, скажем, передавался бы путем заражения. А ведь это не установлено.
- Не установлено, - согласился Цветков. - Однако ведь те же туберкулезные бациллы попадают в организм множества людей, а заболевают далеко не все. Надо еще, чтобы было предрасположение. Ну, чтобы организм был истощен и ослаблен. Или наследственность... Тут еще не все вполне ясно. Например, возможно, что вирус нарушает нормальную выработку мужского гормона... Может быть, наследственность способствует такому нарушению...
А Таусен в это время с тоской видел перед собой образ покойной жены, которая могла бы... могла бы жить!
Глава 20
К новой жизни!
- Итак, дорогой Таусен, - сказал Рашков, - вы уже побывали в нашем степном заповеднике, где в широких масштабах ведутся экспериментальные работы над домашними животными. Что вы на это скажете, дорогой коллега?
Разговор происходил в кабинете Рашкова, где он месяц назад предложил Цветкову отправиться в командировку. Так же тихо было в громадной комнате, вдоль стен которой тянулись до потолка высокие книжные полки. На столе вперемешку стояли дорогие безделушки из кости и хрусталя и банки с заспиртованными аксолотлями. На подставке возвышалось чучело курицы с обличьем петуха - результат искусственного воздействия на гормональную систему птицы как память о первых работах Рашкова. Тут же на столе лежала стопка свёрстанных листов его новой книги. Сквозь двойные рамы смутно доносился шум Садовой. Все было, как в тот вечер, только против Рашкова сидел не Цветков, а Таусен - тот самый "талантливый чудак", существование которого они тогда только предполагали. Таусен сидел, прямой, высокий, и с потеплевшим выражением синих глаз смотрел на могучую фигуру Рашкова, на его белокурые, высоко зачесанные назад волосы, в которых тонула седина.
- Мне трудно рассказать обо всех впечатлениях и обо всем, что я пережил за это короткое время, - говорил Таусен.
Его голос уже не был таким равнодушно-деревянным, как в тот день, когда его впервые услышали Гущин и Цветков. В нем звучали живые человеческие интонации, хотя некоторая скованность речи еще напоминала о долгих годах добровольного заточения.
- Нет, я видел немного, - возразил он сам себе. - Очевидно, это лишь ничтожная доля того, что мне еще предстоит увидеть. Но этого хватит, чтобы понять... понять, как бессмысленно я истратил десять лет! - И он замолчал.
Рашков встал из-за стола, подошел к Таусену и, положив ему руку на плечо, сказал:
- Вы еще многое успеете сделать!
Таусен заговорил снова:
- Да, я видел свиней, о существовании которых никогда не мог предположить: сплошная масса жира! Как мне не приходило в голову! Им вводят в кровь инсулин, и это вызывает усиленное образование жира. Конечно, я понимаю, что это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Сколько надо настойчивого труда и сколько надо проделать опытов, чтоб найти дозировку, которая давала бы наилучший эффект и в то же время не вредила бы здоровью животных! Я все, все это понимаю! Но идея-то, она ведь сама напрашивается: давно известно - инсулин способствует образованию жира в организме, преобразует сахар в жир. В этом и заключается сахарная болезнь: поджелудочная железа перестает выделять инсулин, сахар не усваивается организмом, и больной истощается. Ясно, что если искусственно увеличить содержание инсулина в организме, то и выработка жира резко увеличится... Почему же я за все годы не подумал об этом?
Рашков молчал. Таусен сам ответил на свой вопрос:
- Потому что, делая свои опыты, я не думал о том, что они могут дать людям... А это - главный рычаг... Да, я занимался наукой ради науки!
Горькая ирония над самим собой прозвучала в его голосе.
- А знаете, - сказал Рашков, - мы сейчас и другим способом достигаем того же результата.
- Каким же? - быстро спросил Таусен.
- Облучаем заднюю долю гипофиза направленным пучком ультрафиолетовых лучей.
Таусен насторожился:
- Это должно вызвать ослабление деятельности задней части гипофиза!
- .Конечно!
- Позвольте... - Таусен явно волновался. - И это тоже должно вести к сильнейшему ожирению!
- Так оно и есть, - сказал Рашков.
- И что же лучше: облучение или введение инсулина?
- Мы это проверяем, - ответил Рашков. - И то и другое - дело новое. Впрочем, проверяем только, какой метод дает лучшие результаты. И оба метода уже применяются в животноводстве. Откормленных такими способами свиней и коров можно встретить на многих фермах Советского Союза.
- Я видел, - продолжал Таусен, - снежно-белых лисиц искусственной окраски. И этого ваши помощники добились, вводя животным гормон щитовидной железы в комбинации с некоторыми другими железами. Мне и это вполне понятно: ведь цвет волос у человека, например, зависит от содержания в крови гормона щитовидной железы - седина, то есть отсутствие пигмента, появляется при увеличении количества этого гормона. Но я бы никогда не догадался, для чего нужны такие звери. А оказывается, белый мех можно окрашивать во все цвета, и потому он высоко ценится меховыми фабриками. Я видел замечательную породу овец асканийских рамбулье. Какие крупные животные! В каждом больше ста килограммов живого веса, и овца дает до двадцати килограммов в год тончайшей шерсти! Я видел небывалых овец: у них и тончайшее руно и огромные жирные курдюки... Всего не упомнить. И все это за короткий срок создано вашими эндокринологами и селекционерами!
- Это работа не только наших ученых, но и всего нашего народа, - сказал Рашков. - Наряду с учеными у нас каждый может вносить в науку свой посильный вклад. Сила и особенность нашей науки в том, что она не отгораживается от народа, а помогает ему строить лучшую жизнь.
Хозяин нагнулся к настольной лампе, повернул выключатель, и кабинет погрузился в тьму. На стену против окна лег слабый отблеск уличного света.
Рашков подошел к стене, дернул за шнурок, раздвинул шторку, и Таусен увидел за ней светящуюся географическую карту. Красная линия огибала государственную границу Советского Союза. Границы союзных и автономных республик, областей и районов светились зелеными, фиолетовыми и оранжевыми пунктирными линиями. Синим цветом горели пятна морей и озер, зеленым низменности, ярко-белым и желтым - плоскогорья, коричневым - горные хребты и вершины. Голубым сиянием отливали извилистые линии рек, темно-синим - прямые, как по линейке проведенные, каналы и оранжевым - железные дороги. Сияющими звездочками разной величины и цвета блестели города, а в центре Европейской части Союза светилась розовым Спасская башня Кремля, увенчанная рубиновой звездой.
Широкая спина Рашкова заслонила на миг карту. В руке у академика появилась светящаяся указка.
- Вы правы, - сказал он, - вам предстоит увидеть еще очень многое... Вот новое море около города Рыбинска. Это мы его создали. Богатейшие рыбные ловли там, где шумели хвойные леса. Мощная электростанция... Вот Днепрогэс. Мы создавали его дважды, и теперь он сильнее и красивее, чем был. Около него восстановлены грандиозные заводы.
Указка метнулась в широкие просторы Средней Азии:
- Вот Кара-Кумский канал. Он протянулся в пустыне на сотни верст. Там, где несколько лет назад лежали выжженные солнцем пески, создана плодородная страна величиной с небольшое европейское государство.
Указка коснулась звездочки, обозначающей город Новосибирск:
- Здесь один из наших талантливых зоотехников вывел новую породу северной свиньи, исключительно продуктивную и настолько приспособленную к суровым условиям северных сибирских районов, что ее можно разводить даже за Полярным кругом.
Указка ушла далеко на запад и коснулась другой звездочки:
- Это город Мичуринск - центр творческой работы по ботанике. Здесь мы с вами обязательно побываем. Думаю, что и наш друг Гущин охотно съездит с нами туда. Я слышал, что у него там кое-какие личные дела... Тут родина тех растительных чудес, которые вы уже повидали на побережье. Здесь выведены гибриды груши и лимона, яблока и апельсина - плоды необыкновенного вкуса, они легко переносят климат Центральной России и уже обильно растут в московских садах.
Белое сияние указки замелькало по желтому цвету Памирского плоскогорья:
- Здесь скрестили домашних овец с крупным диким бараном архаром - предком домашней овцы, который водится в горных районах Памира и Тянь-Шаня. Получилась новая порода овец, отлично приспособленная к горным условиям... Вы увидите своими глазами, как мы переделываем природу. Мы заселяли моря и озера такими породами рыб, которые в них прежде не водились. Мы поселили пушных зверей белку, енота, бобра и других - в тех лесах, где они не жили никогда. Хлопок и рожь продвинулись далеко на север, под Москвой вызревают виноград, отличные арбузы и дыни. Мы создаем моря; меняем направление рек, сносим горы, меняем климат...
- Каким же я был... - с досадой начал Таусен.
Но Рашков прервал его:
- Предупреждаю: никаких упреков по адресу коллеги Таусена - он мой гость!
Рашков включил свет и увидел улыбку на лице Таусена. Но улыбка тут же сменилась выражением глубокой задумчивости.
- Да, - сказал Рашков, - я рад, что вы поняли, в чем подлинный смысл нашей науки: в том, чтобы вместе со всем народом неустанно работать для создания изобилия. Изобилия всего: еды, одежды, жилищ, здоровья, произведений искусства и научных ценностей. А изобилие всех материальных и духовных благ, доступных всему народу, может быть только при коммунизме. И мы строим коммунизм и приближаемся к нему с каждым днем, с каждым усилием нашего вдохновенного труда!
Таусен долго молчал. Потом произнес очень тихо:
- Вы... и ваш народ... распахнули мне дверь в новую жизнь... Не только мне, - поправил он себя, - всему человечеству!
Нет, машина неслась прямо по бугристому пространству. Похрустывал взламываемый ледок, взлетали брызги воды и грязи.
Таусен инстинктивно ухватился за поручень, но быстрый ход машины был все так же плавен, пружинили подушки сиденья, и, отвернувшись от окна, можно было подумать, что едешь по автостраде.
Вдруг машина, до того мчавшаяся по прямой, стала обходить невидимое препятствие. Таусен увидел ограждение: на низких колышках нескончаемо тянулась над землей проволока, а за ней по земле стлалась какая-то зелень.
- Что же это такое? Зачем проволока?
Вместо ответа Миронов обратился к шоферу:
- Клава, давай медленнее.
Машина резко сбавила ход.
- Да это же стелющиеся яблони! - воскликнул Таусен, разглядывая их глазами знатока. - Тут растения получше моих! О, я вижу труды селекционеров!
А машина уже опять шла полным ходом, и Таусен безуспешно силился понять, сколько же насаждений в этом необъятном саду.
Он подумал: "А я еще с такой гордостью показывал молодым людям мой сад!"
Но вот опять ход машины замедлился.
- Взгляните-ко на наши груши, - сказал Миронов.
- Где же они?
Не было ничего похожего на древесные стволы. Таусен видел только высокие зеленые стебли, напоминавшие подсолнечник.
- А вы приглядитесь-ко получше, - предложил Миронов.
Машина остановилась.
- Действительно, груши! - воскликнул Таусен.
Груши были еще незрелы ("Очевидно, уж не успеют дозреть!"), но они вполне сформировались. Таусен сорвал одну, надкусил: твердая, кислая, но с грушевым запахом и знакомым привкусом.
- Неужели же вы об этом не знали? - спросил он Гущина.
- Ну, как не знали!
- А вы меня ввели в заблуждение, когда я думал поразить вас своими успехами в садоводстве.
Гущин улыбнулся, а Цветков пояснил:
- Мы не хотели вас разочаровывать. Мы тогда не были уверены, что вы так скоро сможете наглядно убедиться в достижениях наших селекционеров.
- Я ценю вашу деликатность, молодые люди, - сказал Таусен. - Это замечательный экземпляр однолетней груши. А какое это имеет практическое значение?
- Нам это очень нужно, - объяснял Миронов, обращаясь одновременно к Таусену и Кнуду, который слушал с таким напряжением, словно пытался понять незнакомый язык, - стелющиеся деревья еще жди, пока вырастут, а тут в первый же год плоды получаются.
Таусен хотел еще раз вернуться, пройтись по саду, но Миронов уговорил ехать дальше: "А то до вечера не успеем всего осмотреть".
Машина тронулась и помчалась. Впереди блеснула водная гладь.
Рев и мычание доносились оттуда.
Таусену сначала показалось, что это море. Но это было не море, а озеро. Правда, море было рядом и соединялось с озером недлинным узким каналом. Опять выглянуло солнце, тучи начали рассеиваться. На поверхности озера показались огромные животные.
Когда подъехали ближе, стало ясно, что это тюлени. Но какие!
Чувствуя солнечное тепло, животные стали выбираться на берег. Они поднимались на передних лапах и подтягивались вперед всем туловищем, потом ложились на грудь, горбили спину. В их движениях была своеобразная, тяжеловатая грация. Выбрав местечко на белом, сверкавшем на солнце песке, тюлень блаженно успокаивался, растянувшись, как человек, который собирается загорать.
Животных было так много, что озеро буквально кишело ими. Они ничуть не испугались приближения машины. Те, которые вылезли на берег, как по команде повернули головы и смотрели то на машину, то на людей.
Таусен выскочил первым, когда девушка-шофер еще тормозила. Он легко спрыгнул с подножки и с большим волнением устремился к животным.
Они были действительно огромны и превосходили по величине даже тех, которых он вывел там, на острове.
- Ведь вы видели моих гигантов, - упавшим голосом сказал Таусен, обращаясь к Цветкову и Гущину, - почему же вы ни одним словом не обмолвились? Впрочем, вы уже ответили мне на такой вопрос... Какую деликатность вы проявили! Как вы щадили мою самонадеянность! Но как... как это достигнуто? Можно ли в таком огромном количестве делать операции с пересадкой тканей?
- У нас это делается проще, - сказал Цветков.
Ему было неловко, что приходится говорить с таким крупным ученым языком учителя, объясняющего ученику. Но нельзя же было не ответить на вопрос Таусена!
- Рашков разработал совсем другой способ воздействия на гипофиз, продолжал он. - Железа облучается пучком ультрафиолетовых лучей...
- Позвольте! - перебил его Таусен. - Так, значит, у вас нашли способ давать узкий, направленный пучок - то, чего еще никто не умел... по крайней мере, насколько я знаю, десять лет назад...
- Да, - кивнул Цветков, - это достигнуто у нас.
- А правда, академик, - сказал Миронов, - большое дело сделали наши ученые со зверем? Кожа-то величиной со слона! Ведь еще до войны сколько зверя истребили! Техника-то лова улучшается. Гренландского кита почти вовсе выбили! А теперь, может, и кита будут увеличивать. Моржа в море мало, только в далеких местах сохранился. Морской коровы совсем нет. Морскую выдру только в заповеднике найдешь. Я читал: до войны по всем странам зверя били больше миллиона в год. А теперь, наверно, и того больше. Туша тюленя весит сколько? Ну, сто килограммов. А эти - тонн по девять! Одного такого убьешь - все равно, что сотню простых уложишь. И у нас скоро будет много таких питомников.
Заметив огорченный вид Таусена, Цветков тронул его за рукав:
- Да вы не расстраивайтесь! Работы на ваш век хватит! Еще столько надо сделать!..
--------------------------------------------------------------------------
----
- Куда же мы теперь? - спросил Таусен.
- Я ведь должен выполнить поручение Рашкова, - уклончиво ответил Цветков. - Отсюда это совсем уже недалеко.
Гущин незаметно наблюдал за Таусеном и старался разгадать, что с ним происходит. Ученый сидел прямой, строгий. Его лицо было задумчиво.
Да, судьба Таусена действительно могла быть темой для поучительного романа. Интерес к душевному перелому, который переживал Таусен, и удерживал здесь Гущина, как ни хотелось ему скорее повидаться с Леной.
- Приехали! - раздался из шоферской кабины голос Миронова.
Машина остановилась. Перед ними невдалеке от берега протянулось длинное одноэтажное кирпичное здание.
- Это рыбозавод, - сказал Цветков.
Таусен рассеянно кивнул головой.
В директорском кабинете их встретила немолодая высокая женщина с черными глазами и гладко зачесанными седыми волосами. Она поднялась из-за письменного стола и протянула руку прежде всех Таусену.
- Ну, я рада вас видеть у нас... - Она замялась, не найдя сразу обращения, и добавила: - Таусен.
- Откуда вы знаете? - с недоумением спросил академик.
- Что же тут удивительного? - улыбнулся Цветков. - Мы ведь предупредили о нашем приезде. Позвольте вам представить Софью Ефимовну Липкину, старшего научного сотрудника завода.
- А сейчас я за директора, - пожаловалась Софья Ефимовна. - Иван Федотыч в командировке, и я вот... с канцелярией вожусь. Ску-ука!
Она певуче протянула это слово.
- Значит, страдает ваша диссертация? - участливо спросил Цветков.
Софья Ефимовна оживилась:
- Да нет, двигается.
- Вот Николай Фомич мне и поручил, - сказал Цветков, - посмотреть, как это у вас теперь получается.
- Софья Ефимовна - ученица Николая Фомича? - спросил Таусен.
- Да, - ответил Цветков, - хотя когда вы познакомитесь с темой ее докторской диссертации, то убедитесь, что слово "ученица" вообще-то к ней неприменимо. Скорей учительница многих и многих.
- Слушайте, - шутливо возмутилась Липкина, - да вы разговариваете обо мне как будто в моем отсутствии! - И она быстро спросила: - Вас сейчас покормить?
Все молчали, глядя на Таусена.
- Что касается меня, то я вполне сыт после завтрака, - сказал он.
- Мне кажется, мы все сыты и гостеприимного хозяина не обидели! - кивнул Гущин на Миронова.
- Тогда разрешите: я хочу провести вас по нашему хозяйству.
Легкой походкой она подошла к двери и раскрыла ее, пропуская посетителей.
Они вошли в огромное, очень длинное помещение, в котором тянулись в несколько рядов садки. Около каждого стояла женщина. Не переставая работать, женщины оглянулись на вошедших. Работа их состояла в том, что каждая выхватывала из садка справа от себя крупную рыбину и, держа ее на весу, правой рукой вкалывала в нее иглу шприца, а затем опускала рыбу в садок слева и бралась за следующую. Подсобные работницы быстро наполняли шприцы и принимали использованные. Работа шла очень быстро.
Таусен долго смотрел, потом сказал:
- Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело...
- Еще бы вы не поняли, коллега! - отозвалась Софья Ефимовна. - Ну, конечно, вы видите массовые гипофизарные инъекции.
- Насколько я помню, - сказал Таусен после долгой паузы, - первые опыты искусственного оплодотворения икры осетровых рыб, успешное выведение и выращивание мальков были произведены именно у вас, в России...
- Вы совершенно правы, - заметила Липкина. - Был такой рыбовод Овсянников. Овсянников еще в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году вместе со своим сотрудником Пельцамом добился на Волге искусственного оплодотворения стерляди. Они вывели мальков и вырастили их до годовалого возраста. Овсянников получил в свое время медаль первой степени от Парижского общества акклиматизации. В тысяча восемьсот семьдесят первом году он удачно повторил свой опыт, а еще через два года Пельцам начал разводить стерлядей. Тогда и в других странах стали, по их примеру, разводить севрюгу и другие породы. Ведь осетровые - одни из самых ценных рыб, а в неволе они размножались плохо. Запасы их давно уже стали истощаться. Но, впрочем, мы успешно применяем гипофизарные инъекции не только к осетровым, но и к разным другим породам.
- Я еще припоминаю, - сказал Таусен, - что метод гипофизарных инъекций почти одновременно был предложен лет пятнадцать назад одним из советских ученых и кем-то и Бразилии. Рыбам впрыскивают гормон передней доли гипофиза? обратился он к Софье Ефимовне.
- Да, - ответила она.
Они стояли недалеко от входа. Работницы, не обращая на них внимания, продолжали свое дело. Из больших окон падали широкие полосы света. В них поблескивали то рыбья чешуя, то стекло шприца.
- Уже тогда было установлено на практике, - говорил Таусен, - что этот гормон повышает выделение икры и молок и способствует наилучшему оплодотворению. Но ведь многочисленные опыты показали, что это дело имеет лишь лабораторный интерес. Помнится, тот бразилец уверял, что инъекция гипофиза вряд ли найдет практическое применение. Но, судя по тому, что я вижу, он ошибся.
- Безусловно, - сказал Гущин. - Никто так не ошибается в своих предсказаниях, как пророки ограниченности человеческого знания.
- Мне знакомо это изречение, которое вы привели, - сказал Таусен, - но не помню, откуда оно.
- Из Тимирязева, - ответил Гущин.
- Из его книги "Исторический метод в биологии", - уточнил Цветков и добавил: - Особенно, конечно, это относится к практическому применению научных достижений в нашей стране.
- Тимирязев - великий русский ученый... и революционер... - задумчиво произнес Таусен.
- Коммунист! - вставил Гущин.
- Да... я чтил его как биолога и недостаточно обращал внимания на идейную сторону его жизни и творчества. А теперь я начинаю понимать, что она не менее существенна... Наверно, потому-то каждая правильная идея у вас как бы попадает в какой-то множительный аппарат и приобретает гигантский творческий размах.
- А какие рыбы относятся к осетровым? - вдруг спросил Гущин. - Я знаю осетра, стерлядь...
- Еще белуга, севрюга, калуга, - перечислила Софья Ефимовна.
- Я не думаю, - медленно сказал Таусен, - чтобы этот рыбозавод был у вас одним из немногих.
- Это доказывает, - подтвердил Цветков, - что вы уже уловили характер наших масштабов. Да, таких питомников у нас много, в разных областях страны, и из них непрерывным потоком идет пополнение в наши реки, озера и моря.
После осмотра завода Липкина пригласила гостей обедать. И тут спохватились, что нет Кнуда. Его нашли в цехе, где он успел подружиться с работницами.
За обедом Цветков, покосившись, в сторону Таусена, обратился к Софье Ефимовне:
- Ну, как здоровье вашей сестры?
- Я как раз вчера получила от нее письмо, - ответила Липкина. - Она вернулась с курорта. Врачи нашли, что она вполне здорова, и она начала работать.
- Ваша сестра, очевидно, была серьезно больна? - участливо осведомился Таусен.
- Да, - просто ответила Софья Ефимовна, - у нее был рак пищевода.
Таусен даже встал со стула:
- Был? Но как же так...
Кнуд с изумлением и даже испугом смотрел на Таусена, не понимая, что происходит.
Софья Ефимовна засмеялась:
- Очень просто: его вырезали.
Таусен сел, но по-прежнему не принимался за еду.
- Кто вырезал?
- Луковников, - сказала Софья Ефимовна. - Да будете вы, наконец, кушать? Уха остынет.
Но Таусену было не до еды.
- О Луковникове я, конечно, слышал, - тихо сказал он, - такой знаменитый хирург... Но разве рак пищевода оперируют?
- Вполне.
- О, если бы знать раньше! - взволнованно сказал Таусен, но усилием воли взял себя в руки и начал есть.
- У нас уже лет пять широко практикуются операции рака пищевода, - говорил Цветков. - Теперь эта область не считается недоступной для хирургического вмешательства. Прежде боялись внести инфекцию в грудную полость при таких операциях, но теперь хорошо разработана техника шва и, кроме того, применяют пенициллин, так что эту опасность можно считать устраненной.
- А давно сделали вашей сестре операцию? - спросил Таусен, с некоторым недоверием глядя на Липкину.
- Отлично понимаю ваш вопрос, - сказал Цветков. - Вы хотите знать, может ли быть рецидив? Не может. Конечно, тут дело не ограничивается одним хирургическим вмешательством. Одновременно производится общее лечение.
- Какое же, какое? - настаивал Таусен.
- Если вы не будете обедать... - с притворной угрозой в голосе начала Софья Ефимовна.
- Буду, буду!
И он принялся за отличную янтарную уху.
- Видите ли, - рассказывал Цветков, - сейчас наши физиологи уже окончательно установили, что один из гормонов, а именно мужской, мешает в живом организме одним тканям разрастаться за счет других. Косвенное подтверждение этому находят в том, что женщины гораздо чаще болеют раком, чем мужчины. Этот гормон вводят больным в определенных дозах. Но внутреннее лечение состоит не только в этом, - оно комбинированное. Больному вводят такие микроорганизмы, которые уничтожают раковую опухоль, гарантируя в то же время невозможность метастаза.
- А как именно действуют эти микроорганизмы? - спросил Таусен. Установлена уже вирусная природа раковых заболеваний?
- Этот вопрос пока окончательно не решен, - ответил Цветков.
- Но позволь, - вмешался Гущин, - если бы рак происходил от каких-нибудь бактерий, то он, скажем, передавался бы путем заражения. А ведь это не установлено.
- Не установлено, - согласился Цветков. - Однако ведь те же туберкулезные бациллы попадают в организм множества людей, а заболевают далеко не все. Надо еще, чтобы было предрасположение. Ну, чтобы организм был истощен и ослаблен. Или наследственность... Тут еще не все вполне ясно. Например, возможно, что вирус нарушает нормальную выработку мужского гормона... Может быть, наследственность способствует такому нарушению...
А Таусен в это время с тоской видел перед собой образ покойной жены, которая могла бы... могла бы жить!
Глава 20
К новой жизни!
- Итак, дорогой Таусен, - сказал Рашков, - вы уже побывали в нашем степном заповеднике, где в широких масштабах ведутся экспериментальные работы над домашними животными. Что вы на это скажете, дорогой коллега?
Разговор происходил в кабинете Рашкова, где он месяц назад предложил Цветкову отправиться в командировку. Так же тихо было в громадной комнате, вдоль стен которой тянулись до потолка высокие книжные полки. На столе вперемешку стояли дорогие безделушки из кости и хрусталя и банки с заспиртованными аксолотлями. На подставке возвышалось чучело курицы с обличьем петуха - результат искусственного воздействия на гормональную систему птицы как память о первых работах Рашкова. Тут же на столе лежала стопка свёрстанных листов его новой книги. Сквозь двойные рамы смутно доносился шум Садовой. Все было, как в тот вечер, только против Рашкова сидел не Цветков, а Таусен - тот самый "талантливый чудак", существование которого они тогда только предполагали. Таусен сидел, прямой, высокий, и с потеплевшим выражением синих глаз смотрел на могучую фигуру Рашкова, на его белокурые, высоко зачесанные назад волосы, в которых тонула седина.
- Мне трудно рассказать обо всех впечатлениях и обо всем, что я пережил за это короткое время, - говорил Таусен.
Его голос уже не был таким равнодушно-деревянным, как в тот день, когда его впервые услышали Гущин и Цветков. В нем звучали живые человеческие интонации, хотя некоторая скованность речи еще напоминала о долгих годах добровольного заточения.
- Нет, я видел немного, - возразил он сам себе. - Очевидно, это лишь ничтожная доля того, что мне еще предстоит увидеть. Но этого хватит, чтобы понять... понять, как бессмысленно я истратил десять лет! - И он замолчал.
Рашков встал из-за стола, подошел к Таусену и, положив ему руку на плечо, сказал:
- Вы еще многое успеете сделать!
Таусен заговорил снова:
- Да, я видел свиней, о существовании которых никогда не мог предположить: сплошная масса жира! Как мне не приходило в голову! Им вводят в кровь инсулин, и это вызывает усиленное образование жира. Конечно, я понимаю, что это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Сколько надо настойчивого труда и сколько надо проделать опытов, чтоб найти дозировку, которая давала бы наилучший эффект и в то же время не вредила бы здоровью животных! Я все, все это понимаю! Но идея-то, она ведь сама напрашивается: давно известно - инсулин способствует образованию жира в организме, преобразует сахар в жир. В этом и заключается сахарная болезнь: поджелудочная железа перестает выделять инсулин, сахар не усваивается организмом, и больной истощается. Ясно, что если искусственно увеличить содержание инсулина в организме, то и выработка жира резко увеличится... Почему же я за все годы не подумал об этом?
Рашков молчал. Таусен сам ответил на свой вопрос:
- Потому что, делая свои опыты, я не думал о том, что они могут дать людям... А это - главный рычаг... Да, я занимался наукой ради науки!
Горькая ирония над самим собой прозвучала в его голосе.
- А знаете, - сказал Рашков, - мы сейчас и другим способом достигаем того же результата.
- Каким же? - быстро спросил Таусен.
- Облучаем заднюю долю гипофиза направленным пучком ультрафиолетовых лучей.
Таусен насторожился:
- Это должно вызвать ослабление деятельности задней части гипофиза!
- .Конечно!
- Позвольте... - Таусен явно волновался. - И это тоже должно вести к сильнейшему ожирению!
- Так оно и есть, - сказал Рашков.
- И что же лучше: облучение или введение инсулина?
- Мы это проверяем, - ответил Рашков. - И то и другое - дело новое. Впрочем, проверяем только, какой метод дает лучшие результаты. И оба метода уже применяются в животноводстве. Откормленных такими способами свиней и коров можно встретить на многих фермах Советского Союза.
- Я видел, - продолжал Таусен, - снежно-белых лисиц искусственной окраски. И этого ваши помощники добились, вводя животным гормон щитовидной железы в комбинации с некоторыми другими железами. Мне и это вполне понятно: ведь цвет волос у человека, например, зависит от содержания в крови гормона щитовидной железы - седина, то есть отсутствие пигмента, появляется при увеличении количества этого гормона. Но я бы никогда не догадался, для чего нужны такие звери. А оказывается, белый мех можно окрашивать во все цвета, и потому он высоко ценится меховыми фабриками. Я видел замечательную породу овец асканийских рамбулье. Какие крупные животные! В каждом больше ста килограммов живого веса, и овца дает до двадцати килограммов в год тончайшей шерсти! Я видел небывалых овец: у них и тончайшее руно и огромные жирные курдюки... Всего не упомнить. И все это за короткий срок создано вашими эндокринологами и селекционерами!
- Это работа не только наших ученых, но и всего нашего народа, - сказал Рашков. - Наряду с учеными у нас каждый может вносить в науку свой посильный вклад. Сила и особенность нашей науки в том, что она не отгораживается от народа, а помогает ему строить лучшую жизнь.
Хозяин нагнулся к настольной лампе, повернул выключатель, и кабинет погрузился в тьму. На стену против окна лег слабый отблеск уличного света.
Рашков подошел к стене, дернул за шнурок, раздвинул шторку, и Таусен увидел за ней светящуюся географическую карту. Красная линия огибала государственную границу Советского Союза. Границы союзных и автономных республик, областей и районов светились зелеными, фиолетовыми и оранжевыми пунктирными линиями. Синим цветом горели пятна морей и озер, зеленым низменности, ярко-белым и желтым - плоскогорья, коричневым - горные хребты и вершины. Голубым сиянием отливали извилистые линии рек, темно-синим - прямые, как по линейке проведенные, каналы и оранжевым - железные дороги. Сияющими звездочками разной величины и цвета блестели города, а в центре Европейской части Союза светилась розовым Спасская башня Кремля, увенчанная рубиновой звездой.
Широкая спина Рашкова заслонила на миг карту. В руке у академика появилась светящаяся указка.
- Вы правы, - сказал он, - вам предстоит увидеть еще очень многое... Вот новое море около города Рыбинска. Это мы его создали. Богатейшие рыбные ловли там, где шумели хвойные леса. Мощная электростанция... Вот Днепрогэс. Мы создавали его дважды, и теперь он сильнее и красивее, чем был. Около него восстановлены грандиозные заводы.
Указка метнулась в широкие просторы Средней Азии:
- Вот Кара-Кумский канал. Он протянулся в пустыне на сотни верст. Там, где несколько лет назад лежали выжженные солнцем пески, создана плодородная страна величиной с небольшое европейское государство.
Указка коснулась звездочки, обозначающей город Новосибирск:
- Здесь один из наших талантливых зоотехников вывел новую породу северной свиньи, исключительно продуктивную и настолько приспособленную к суровым условиям северных сибирских районов, что ее можно разводить даже за Полярным кругом.
Указка ушла далеко на запад и коснулась другой звездочки:
- Это город Мичуринск - центр творческой работы по ботанике. Здесь мы с вами обязательно побываем. Думаю, что и наш друг Гущин охотно съездит с нами туда. Я слышал, что у него там кое-какие личные дела... Тут родина тех растительных чудес, которые вы уже повидали на побережье. Здесь выведены гибриды груши и лимона, яблока и апельсина - плоды необыкновенного вкуса, они легко переносят климат Центральной России и уже обильно растут в московских садах.
Белое сияние указки замелькало по желтому цвету Памирского плоскогорья:
- Здесь скрестили домашних овец с крупным диким бараном архаром - предком домашней овцы, который водится в горных районах Памира и Тянь-Шаня. Получилась новая порода овец, отлично приспособленная к горным условиям... Вы увидите своими глазами, как мы переделываем природу. Мы заселяли моря и озера такими породами рыб, которые в них прежде не водились. Мы поселили пушных зверей белку, енота, бобра и других - в тех лесах, где они не жили никогда. Хлопок и рожь продвинулись далеко на север, под Москвой вызревают виноград, отличные арбузы и дыни. Мы создаем моря; меняем направление рек, сносим горы, меняем климат...
- Каким же я был... - с досадой начал Таусен.
Но Рашков прервал его:
- Предупреждаю: никаких упреков по адресу коллеги Таусена - он мой гость!
Рашков включил свет и увидел улыбку на лице Таусена. Но улыбка тут же сменилась выражением глубокой задумчивости.
- Да, - сказал Рашков, - я рад, что вы поняли, в чем подлинный смысл нашей науки: в том, чтобы вместе со всем народом неустанно работать для создания изобилия. Изобилия всего: еды, одежды, жилищ, здоровья, произведений искусства и научных ценностей. А изобилие всех материальных и духовных благ, доступных всему народу, может быть только при коммунизме. И мы строим коммунизм и приближаемся к нему с каждым днем, с каждым усилием нашего вдохновенного труда!
Таусен долго молчал. Потом произнес очень тихо:
- Вы... и ваш народ... распахнули мне дверь в новую жизнь... Не только мне, - поправил он себя, - всему человечеству!