Дверь тихо открылась, и вошла давешняя женщина. Возможно, она предварительно постучалась, а друзья не расслышали.
Она произнесла что-то приветливое и улыбнулась, показав узкие, редкие зубы. Затем сделала им знак следовать за собою и ввела их в ту комнату, где Гущин пришел в себя. Теперь там стояли две койки.
Женщина вышла.
- Как в тюрьме! - зло сказал Гущин. - Привела надзирательница в камеру...
- Но не заперли, - возразил Цветков.
- Так ты же сам говоришь, что бежать некуда!
Женщина опять вошла, неся поднос с тарелками.
Ужин состоял из незнакомого, но вкусного рыбного блюда. Хлеба опять было по одному ломтику.
Не успели они поесть, как женщина принесла электрический чайник и маленький металлический чайничек с заваренным чаем. Цветков включил электрический чайник с холодной водой. Лампочка под потолком слегка потускнела. На подносе лежал небольшой пакетик с сахаром. Когда Цветков развернул пакет, из него выпала маленькая бумажка. На ней было написано твердым угловатым почерком: "Это ваша порция на неделю. Сахару, извините, у нас мало".
Пока Цветков хозяйничал, Гущин подошел к этажерке и стал рассматривать книги. Все они были напечатаны латинским шрифтом, но язык был ему незнаком не французский, не немецкий и не английский. Он вернулся к столу. Чайник начинал полегоньку шуметь.
- Знаешь, - сказал он, - я и забыл о боли. Совсем прошло.
- Значит, он и врач хороший, - улыбнулся Цветков.
- Да кто же все-таки он? - воскликнул Гущин. - И чего он от нас хочет? И почему разозлился?
- Кто его знает? - ответил Юрий. - Может быть, и впрямь сумасшедший. Ну, да мы уж сегодня ничего не узнаем. Утро вечера мудренее. Выпьем чаю - и на боковую. Спать безумно хочется!
Гущин тоже чувствовал сильную усталость, и она наконец победила его нетерпение и любопытство.
--------------------------------------------------------------------------
----
Было еще темно, когда Гущин открыл глаза. В окно видны были звезды.
"Может быть, уж утро? Ведь здесь осенью длинные ночи".
Он вспомнил все вчерашние впечатления. Надо немедленно повидать хозяина и связаться с Большой землей!
Включить свет? Но Юрий еще спит. Жалко будить.
Тихо постучали в дверь. И неожиданно, совсем не сонным голосом, отозвался Юрий:
- Войдите!
"Тоже не спал и боялся меня разбудить", - подумал Гущин. В комнату вошел хозяин.
- А товарищ ваш не спит? - спросил он Гущина.
- Не спит, - отозвался Гущин. - Сейчас встану.
- Подождите.
Хозяин включил лампу. Он был уже вполне одет. Его сюртук, хотя и заметно поношенный, был аккуратно разглажен. Лицо, как и вчера, свежевыбрито.
- Сейчас посмотрю ваши ушибы! - Он подошел к постели Гущина и склонил над ним свое сухощавое лицо.
Повязки были на обеих руках, на ногах, на спине и груди. Гущин повернулся с опаской, но нигде не болело. Хозяин начал снимать повязки одну за другой. Пальцы его двигались ловко, уверенно.
Затем он подошел к Цветкову:
- Ну, а как ваши дела, Юрий Михайлович?
- О, все в порядке!
- Ну, вставайте, позавтракаем, а потом будем осматривать остров.
Он говорил вежливо, даже доброжелательно, но было в его голосе что-то отчужденное - не та бесцветность, отсутствие интонаций, что вчера, - а именно какая-то отчужденность, скрытая внешней учтивостью.
Взгляд у него был настороженный, пытливый, словно изучающий.
"Впрямь, как тюремщик смотрит", - подумал Гущин.
Он хотел задать вопрос, но Цветков предупредил его.
- Простите, - сказал Юрий, - вы не сказали нам, как мы должны вас звать.
- Меня все зовут господин Орнульф, - сухо ответил хозяин.
"Судя по имени - норвежец", - подумал Цветков и сказал:
- Так вот, господин Орнульф... У нас нет часов.
Хозяин вынул плоские карманные часы:
- Девять часов по местному солнечному времени. Скоро рассвет.
- И еще, - добавил Гущин, - какой месяц и число?
- Восемнадцатое августа, - ответил Орнульф.
"Восемнадцатое... - подумал Гущин. - А выбросило нас сюда вчера, что ли... Значит, мы около трех суток носились по морю".
Он хотел спросить, что же все это значит, до каких пор их будут держать здесь, как связаться с людьми, но вспомнил вчерашнюю внезапную вспышку хозяина. Да, придется ждать благоприятного момента. Однако ему стоило большого труда сдерживаться. Цветков это понял и, когда хозяин прошел вперед, крепко сжал руку приятеля и умоляюще прошептал:
- Потерпи, Лева! Сегодня ведь все должно выясниться!
Простой умывальник висел на стене в коридоре. Кран нужно было подталкивать рукой кверху. На крышке лежал кусок мыла с неприятным запахом.
- Мыло у нас, - сказал хозяин, - извините, самодельное, из тюленьего жира.
Он принес два стареньких, не раз заплатанных, но чистых полотенца.
Завтракали опять втроем. Вчерашняя женщина подала какую-то свежую рыбу ярко-красного цвета.
Гущин вопросительно посмотрел на хозяина.
- Не стесняйтесь, - сказал хозяин, - вижу ведь, что эта рыба для вас новость и вы хотите спросить, что это такое. Но скажите, вкусно?
- Очень! - отвечали гости в один голос.
- Морской окунь, - пояснил Орнульф. - Он живет на большой глубине двести-триста метров.
- А чем он питается? Наверное, планктоном? - спросил Гущин, вспомнив рассказ Миронова о сельди и желая блеснуть своими знаниями.
- Совсем нет. Он ест мелких ракообразных и всякую рыбешку. Но я вижу, что морской окунь вас заинтересовал. Он этого заслуживает. Ведь он принадлежит к редкой разновидности рыб - живородящих. Вместо икры в его самках - зародыши; в некоторых до тысячи штук.
Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом побледнело.
Хозяин встал:
- Сейчас начнем экскурсию по острову.
Он вышел.
- Итак, - сказал Цветков, - мы уже знаем его имя...
- Но не знаем фамилии, - заметил Гущин.
- Зато знаем национальность: судя по имени, норвежец.
- Верно. И знаем, что он врач.
- И что он живет здесь десять лет, - продолжал Цветков, - да не один, а с какими-то людьми. Хорошо владеет русским языком...
- Но, - заметил Гущин, - все-таки он какой-то... очень странный! Чтобы не сказать больше.
Хозяин вошел, неся ворох теплой одежды.
- У нас еще не очень холодно, - сказал он, - но ветер. Это и хорошо, что здесь много ветров...
- Почему? - спросил Гущин.
- Увидите. А одеваться надо теплее. Сыро.
Когда они вышли из дому, было уже светло. День был пасмурный. Нависли низкие, тяжелые облака. Дул не холодный, но очень сильный ветер.
Друзья огляделись. Пейзаж не походил на арктический. До горизонта тянулась зелень, правда неяркая. Ночью, при свете полярного сияния, через окно она казалась серой. У самого дома росли кустики. И недалеко поднималась очень высокая, толстая мачта.
- Радио! - воскликнул Гущин.
- Нет, - резко сказал хозяин, - это ветросиловая станция.
Действительно, наверху мачты вращался ветряк - так быстро, что лопасти нельзя было различить.
- Так вот откуда ваше электричество! - заметил Цветков.
- Да, - сказал хозяин, - это удобный двигатель. Я привез его с собой. Он очень простой конструкции, портативен, работает безотказно.
- У нас много таких установок, - сказал Гущин. - По-моему, при этом двигателе должна быть динамомашина.
- Конечно, - подтвердил Орнульф, - и сила двигателя меняется в зависимости от силы ветра. Правда, здесь ветры на редкость равномерные и очень сильные.
Идти против ветра было трудно. Он дул ровно, без порывов.
- У нас редкий день совсем без ветра, - продолжал хозяин, - но все же установка имеет батарею аккумуляторов на три-четыре дня работы. С изменением силы ветра меняются скорость динамо и напряжение. Этот двигатель работает совершенно автоматически. Динамомашина соединена с аккумуляторной батареей при помощи реле и автоматического выключателя и заряжает ее, когда увеличиваются скорость и напряжение. А если скорость ветра уменьшается, динамо отъединяется от батареи, и она не может разрядиться. Ток от батареи можно брать в любое время.
Гущин, подняв голову и придерживая от ветра меховую шапку, внимательно смотрел на электростанцию.
- Мачта разборная, - продолжал Орнульф. - Лопасти штампованные, из листовой оцинкованной стали и очень прочны. Их всего две, они похожи на лопасти воздушного винта самолета. Имеется руль, при помощи которого они устанавливаются по направлению ветра.
В его деревянном голосе прозвучала чуть заметно нотка гордости.
"И впрямь он практический человек, - подумал Цветков. - Но есть в нем все-таки что-то странное. Уж очень он хвастает своим ветряком, а ведь эта конструкция давно устарела!"
Но он вежливо спросил:
- Итак, эта установка вас освещает?
- И греет и готовит пищу, - добавил хозяин. - А вот и наш электромонтер!
Навстречу им шел человек почти такого же низкого роста, как и домашняя работница Орнульфа. Ветер дул ему в спину, подталкивал, и он должен был невольно ускорять шаги. Приблизившись, он поклонился и посмотрел на них с любопытством, но без удивления: очевидно, население острова уже знало об их прибытии. Гущин и Цветков ответили на поклон, а хозяин обменялся с монтером несколькими фразами. Гостям понравилось лицо этого человека: оно было, как и у женщины, монгольского типа, широкое, с острым подбородком, выдающимися скулами и узкими глазами. В нем было что-то открытое, простодушное и вместе с тем мужественное. Возраст его трудно было определить. Он казался молодым, но выражение лица было несколько усталое, как у много пожившего человека. Тон его в разговоре с хозяином был почтительный, но без подобострастия. Когда он пошел дальше, Цветков спросил:
- Скажите, пожалуйста, какой национальности эти люди?
- Саамы, - ответил хозяин, - или, как их еще называют, лапландцы, лопари.
Помолчав, он добавил:
- Хорошие люди, хорошие друзья. Единственные.
- А много их здесь с вами? - спросил Гущин.
- Две семьи. Они приехали со мной. Было четверо взрослых и столько же детей. Потом еще родились дети. Теперь всего, кроме меня, четырнадцать человек, в том числе трое совсем маленьких. - Орнульф нахмурился. - Были еще два подростка, - продолжал он, - они были бы теперь юношами.
- Они умерли? - участливо спросил Гущин.
- Да, - односложно ответил Орнульф.
- От какой-нибудь инфекции?
- Здесь инфекции не бывает, - задумчиво сказал Орнульф. - Болезнетворных бактерий почти нет, как повсюду в Арктике - исключительно чистый воздух.
- Мы создадим здесь прекрасный курорт! - вырвалось у Цветкова.
Орнульф поглядел на него с недоумением: мысли хозяина были где-то далеко.
- Один из этих мальчиков утонул во время рыбной ловли, когда поднялся шторм, - продолжал он, - другой погиб при охоте на белого медведя. Наша жизнь полна трудов и опасностей. Природа Севера сурова.
"Вот потому-то ее и нужно завоевывать силами коллектива, - подумал Гущин, - а не кучкой людей".
Они подошли к длинному деревянному одноэтажному дому.
- Вот в этом доме живут саамы, - сказал Орнульф. - Тут же и кухня.
Он повел их дальше.
Кругом расстилалась равнина, на востоке всхолмленная; вдали, на юго-западе, виднелась возвышенность.
Низко стоявшее, почти у самого горизонта, солнце вдруг проглянуло сквозь облака. Словно распахнулась дверь в светлую комнату. Но скоро опять небо затянулось облаками, и снова все помрачнело. А ветер дул не переставая, и люди старались поворачиваться к нему спиной.
- А велик ваш остров? - спросил Гущин.
- Не очень, - ответил хозяин, - тридцать девять километров в длину и двадцать два в ширину.
- А кажется, будто мы на материке, - сказал Цветков. - Куда ни посмотришь, моря не видно.
- Это оттого, - объяснил Орнульф, - что мы находимся в низине, почти в центре острова. Стоит только подняться на крышу - и увидите море.
- А почему вы живете именно здесь? - спросил Гущин. - Разве нет тут какой-нибудь бухты?
- Есть очень удобная бухта.
- Так вам бы около нее жить!
- Зачем?
- Как зачем? Чтобы удобнее было плавать на материк. Вы же привозите оттуда что-нибудь?
Хозяин вдруг заговорил сердито, почти злобно:
- Никогда и никуда на материк мы не плаваем и ничего оттуда не привозим! А кроме того, - немного спокойнее добавил он, - до материка доплыть отсюда очень сложно... Но бухтой мы, действительно, пользуемся для морского промысла. И вначале мы там, около нее, установили дома. Но потом перенесли их сюда - здесь имеется кое-что, около чего нам важно быть поблизости. Сейчас увидите.
Они обогнули большой дом, и вдруг перед ними блеснула вода. Глазам открылось озеро.
- Вот отсюда мы берем пресную воду, - сказал Орнульф.
- А верно! - спохватился Гущин. - Я и не подумал, как вы снабжаетесь водой. Ну, конечно, вам надо жить здесь, а не у бухты!
- А реки на острове есть? - спросил Цветков,
- Нет. Только ручьи, когда тает снег.
- Но чем же тогда питается это озеро?
- Сейчас увидите, - сказал Орнульф.
Они подошли ближе к воде. Крупные птицы плавали по озеру, совсем как где-нибудь в средней полосе России, а не на далеком Севере. Ветер рябил воду, гнал в одну сторону мелкие волны. Птицы взъерошились, нахохлились от ветра, но занимались своим делом: опускали головы в воду, вытянув шеи, что-то доставали снизу, потом закидывали головы, глотали, крякали.
Одна птица, широко расправив крылья, взвилась - и вдруг, словно сорванные ветром, с нее посыпались перья, полетели одно за другим. Птица не могла бороться с ветром и беспомощно опустилась у самого берега. Гущин бросился к ней, нагнулся. На лице его последовательно сменялись недоумение, изумление, восторг.
Подошли Орнульф и Цветков. Хозяин осторожно взял в руки жалкую птицу; она мелко дрожала, но не сопротивлялась.
- Она, она! - закричал Гущин.
Глава 7
Инкогнито раскрыто
Так вот куда занес их шторм! Прямо к цели их поисков!
В сильном волнении смотрел Гущин на птицу. Кто здесь может заниматься научными экспериментами? Не саамы же? Значит, этот "господин Орнульф", этот странный отшельник, - ученый? Это он и есть тот самый, кого они разыскивали?
Глаза Гущина встретились со взглядом хозяина, столь же удивленным.
- Кто это "она"? - спросил Орнульф.
- Лысая утка, - пояснил Гущин.
- Как это "лысая"? - не сразу понял Орнульф. - Ах, вы хотите сказать, что у нее мало перьев?
- Вот именно.
- Но почему она вас так заинтересовала? Однако здесь, на ветру, трудно разговаривать. Пойдемте сюда.
Неподалеку от озера находилась постройка вроде длинного сарая.
- Это наше подсобное помещение, - сказал Орнульф.
Он открыл дверь, и они очутились в темном тамбуре. Хозяин прикрыл наружную дверь и открыл внутреннюю. Они вошли в помещение, плотно притворив дверь.
- Ну вот, мы здесь можем поговорить, - сказал Орнульф.
Он открыл большую проволочную клетку, стоявшую у стены, и посадил в нее птицу.
Она забилась в угол и нахохлилась.
- Ничего, отойдет, - сказал хозяин, - привыкнет. А перья скоро вырастут.
- Вы ее кормили щитовидной железой? - спросил Цветков.
- Э, да вы разбираетесь в этом! - удивился Орнульф. - Вы биолог, эндокринолог?
- Да, - коротко ответил Цветков и, не находя нужным умалчивать, добавил: Я ученик Рашкова.
Холодные синие глаза хозяина вдруг сверкнули:
- Рашкова?! Как... как он живет?
- Разве вы знакомы с ним? - удивился Цветков.
- Нет. Но, конечно, знаю. Как же его не знать!
- Николай Фомич живет отлично, - сказал Цветков.
- Не может быть! - вырвалось у хозяина.
- Да почему же? - удивился Цветков.
- А если отлично, - я его не уважаю!
--------------------------------------------------------------------------
----
Опять эта несуразная странность! Неужели Орнульф и в самом деле психопат? Обидно! Ведь он, очевидно, действительно ученый.
Как прав был Николай Фомич, предположив его существование "где-то в тех краях"! Рашков правильно определил, что этот ученый - чудак. Но почему Николай Фомич уверен в его талантливости? Тут Рашков ошибся. Нельзя допустить, что Орнульф сам додумался до повторения его открытия, сделанного уже тридцать лет назад. Ведь он, очевидно, хорошо знает Рашкова и его работы. И если он их копирует, что же тут талантливого?
- За что вы не уважаете Рашкова? - осторожно спросил Юрий.
Он сделал это вовремя, видя, что Гущин готов вспылить.
Но разве можно спорить с сумасбродом?
Орнульф молчал, глядя на них обоих так, будто хотел проникнуть в их самые сокровенные мысли. Потом сказал:
- Потому что он остался в России.
- Как остался? Когда? - не понял Цветков.
Гущин был так поражен нелепым ходом мыслей Орнульфа, что сразу не смог ничего вымолвить. Он устремил на хозяина изумленный взгляд. А Орнульф, не отвечая на реплику Цветкова, спросил:
- Почему вы бежали из России?
- Да с чего вы взяли, что мы бежали? - рассердился Гущин.
- А как же вы сюда попали?
- Вы сами знаете: нас занесло штормом.
- А как вы очутились на катере в открытом море?
- Катер для нас спустили с рыболовного судна, - пояснил Цветков, - а на судне мы отправились разыскивать вас.
- Меня? - удивился Орнульф. - Да откуда же вы узнали о моем существовании?
- Благодаря вашим птицам. Их находили и убивали на берегу Белого моря и даже значительно южнее. Хотя, - спохватился Юрий, - я не понимаю, как они могут залетать в такую даль - ведь они летают плохо.
- Их, вероятно, заносило ветром, - сказал Орнульф. - Но как вас мог заинтересовать такой вопрос, имеющий отношение к науке, если в России... - Он взглянул на недоумевающие лица своих собеседников и вдруг смущенно замолчал.
Он молчал так долго, что гости его стали терять терпение.
- Скажите, - тихо спросил он наконец, - разве фашисты... не всем миром владеют? Или, - поправился он, - не всей Европой?
Гущин даже вздрогнул от неожиданности.
- Как вам могла прийти такая дикая мысль, что Европой могут владеть фашисты? - вскричал он и несколько спокойнее добавил: - Их уже давно разгромили.
Орнульф был поражен.
- Как давно? - недоверчиво спросил он.
- Вот уже несколько лет!
- А фашистская Германия? А Япония? А их союзники?
- Да говорят же вам, - уже резко крикнул Гущин, - разгромлены впрах! Как это вам до сих пор неизвестно?
Орнульф потупился и молчал. Нет, лицо его вовсе не было похоже на лицо сумасшедшего - скорее он напоминал человека, который мучительно борется с каким-то кошмаром. Гущин долго смотрел на него и поймал себя на какой-то даже симпатии к нему. Вид сильного, отчаянно борющегося человека всегда вызывает сочувствие.
- Послушайте, - сказал Цветков, - мы вам себя назвали, рассказали о себе и еще расскажем. Скажите же нам, кто вы такой, зачем вы забрались сюда, почему у вас такие странные представления о том, что делается на Большой земле? Мы явились к вам с самыми лучшими намерениями, хотя и попали к вам невольно.
Орнульф молчал. Что-то трепетало в глубине его синих глаз. Сильное чувство отразилось на его сухощавом лице. Так сквозь прозрачный, еще крепкий лед видно, как нарастает полая вода.
Цветков тронул Орнульфа за руку:
- Господин Орнульф, разве вы не чувствуете, что можете довериться нам?
Орнульф продолжал молчать. Потом поднял голову, посмотрел им обоим в глаза и отчетливо произнес:
- Я - академик Таусен.
Глава 8
История Таусена
Цветков оторопел. Ведь он десять лет назад прочитал в газетах о смерти Таусена! Это был один из известнейших эндокринологов Западной Европы. В 1939 году было напечатано сообщение о его самоубийстве. Он оставил мрачное письмо. Цветкову даже запомнились некоторые выражения из этого письма. В нем говорилось, что для человечества наступает "беспросветная ночь". Так вот откуда уверенность Таусена в том, что фашисты владеют миром! Но почему же он не знает, что происходит на свете? И как он оказался в живых?
Цветков пристально глядел на Таусена.
"Итак, Рашков и в этом был прав! Действительно мы имеем дело с выдающимся ученым".
- Лева, - взволнованно сказал Юрий, - оказывается, наш хозяин - крупнейший ученый! И в некотором роде - воскресший из мертвых!
- Да, - безразличным тоном подтвердил Таусен и добавил: - За десять лет я вчера впервые увидел вас, людей с Большой земли.
- Как же вы сюда попали? - нетерпеливо спросил Гущин.
- И почему вы оторваны от всего мира? - недоумевал Цветков.
- Господа, - сказал Таусен, - я не могу вам ответить в двух словах, это история многих лет. И мне даже трудно привыкнуть к мысли, что я могу об этом кому-нибудь рассказывать. Знаете что? Сегодня нам, как видно, не придется больше осматривать остров. После обеда я постараюсь вам рассказать все. А с островом вы еще успеете познакомиться детально, у вас будет очень много времени...
- Почему же? - подозрительно спросил Гущин. - Разве вы собираетесь надолго задержать нас здесь?
- Я совсем не хочу делать ничего против вашего желания, - сказал Таусен, но не думайте, что отсюда можно выбраться в любой момент. У нас еще не холодно, но кругом пловучие льды. Только весной - и то не каждый год - можно доплыть до Большой земли.
- Но мы можем радировать нашему правительству! - воскликнул Гущин.
- Здесь нет радио, - медленно произнес Таусен.
- Мы так и думали, - сказал Цветков. - Но почему же?
- Так вышло, - ответил хозяин. - Я потом расскажу вам. Да... радиостанции у нас нет, и построить ее мы не сможем. Нет ни материалов, ни знающих людей. Я биолог, а не техник. Из моих помощников только Эрик, которого вы видели, справляется с электростанцией, но о радиотехнике он понятия не имеет. А вы?
- Я, как вы уже знаете, тоже биолог, - сказал Цветков.
- А я - журналист, - сказал Гущин. - Кое-какое представление о радиотехнике имею, но поэтому-то мне и ясно, что радиостанции нам не построить.
Внезапно раздался резкий гортанный крик. Гущин вздрогнул.
- Что вы? - невесело улыбнулся Таусен. - Это ведь утка, которая так заинтересовала вас.
Птица оправилась в тепле. В клетке стоял большой таз с водой. Она начала было плескаться в нем. Полетели брызги. Птица выскочила, стала отряхиваться. И тут же принялась за корм.
Однако сейчас уже не она интересовала москвичей. Им хотелось поскорее узнать про судьбу Таусена. Что заставило его пойти на такую странную мистификацию и скрыться от людей?
Они нетерпеливо ждали, когда Таусен начнет рассказывать о себе.
Быстро потускнел короткий полярный день. Сразу же после обеда пришлось включить свет. И до поздней ночи гости Таусена слушали его необычайное повествование.
- Я начну издалека, - говорил он, - так будет яснее. Я уроженец Осло. Родился в богатой семье. Тогда еще наша столица называлась Христианией. У моего отца был довольно крупный маргариновый завод. Жили мы в собственном небольшом, но комфортабельном особняке. В столице Норвегии я и провел большую часть своей жизни.
Когда я кончил гимназию, отец настаивая, чтобы я поступил в политехникум в Тронхейме. Но у меня уже тогда появился интерес к биологии. Я поступил на медицинский факультет университета, окончил его и перешел на биологический.
Я был оставлен при университете, стал доцентом, а потом вскоре и профессором. Я очень увлекся самостоятельными исследованиями.
Особенно меня интересовала внутренняя секреция. Я много работал над гипофизом - нижним придатком головного мозга. Ну, вы не специалист, обратился он к Гущину, - скажу вам немного подробнее. Этот орган залегает на нижней поверхности головного мозга, на дне черепной коробки, где есть углубление. Оно называется благодаря своей форме "турецким седлом". Так вот гипофиз заполняет это углубление. Один из гормонов передней доли гипофиза имеет огромное значение для роста организма.
- Мы видели в Ильинске акромегалика, - заметил Гущин.
- А где это Ильинск? - спросил Таусен и, не дожидаясь ответа, сказал: - Вы знаете, отчего это бывает? Человек до зрелого возраста развивается нормально, и вдруг гипофиз у него начинает разрастаться и отделять в кровь повышенное количество гормона. Тогда, хотя общий рост уже не может увеличиться, уродливо разрастаются отдельные части тела - особенно кисти рук, ступни, язык, нос, скулы и другие части лица. Ученые выяснили, что акромегалия связана с разрастанием гипофиза. Если гипофиз чрезмерно разрастается в ранней юности, то человек будет великаном, а если недоразовьется - выйдет карлик.
Вдруг Таусен прервал себя и обратился к Цветкову:
- Простите меня, коллега, я увлекся и рассказываю вашему товарищу.
- А я слушаю с интересом, - не совсем искренне сказал Гущин: на самом деле его гораздо больше интересовала необычайная судьба Таусена, чем происхождение и лечение акромегалии.
Затем Таусен погрузился в воспоминания и, не глядя на своих слушателей, рассказывал, словно сам перед собой воскрешал прожитые годы. В его приглушенном голосе чувствовалась грусть.
- Я добился серьезных результатов в этом направлении. Я работал над опытными животными, как скульптор. Это было особенно увлекательно, потому что моим материалом были не глина и камень, а живое, чувствующее, подвижное тело...
И мне удалось сделать для лечения больных людей кое-что полезное.
В то же время я занимался и другими физиологическими, в частности эндокринологическими, проблемами.
Конечно, работы вашего великого Павлова - по физиологии головного мозга, по вопросам сна - произвели на меня огромное впечатление. Я изучил русский язык, чтобы читать его труды в подлиннике. Я даже поехал к Павлову в Колтуши и некоторое время работал там как один из его внимательнейших учеников. Я многому у него научился. Меня всегда поражали своеобразие и смелость его исследовательских методов. Весь мир это должен признать: без Сеченова, без Павлова разве возможно было бы современное развитие физиологии? Вы, наверное, не хуже меня знаете, какое значение имеют русские физиологи. В Колтушах я научился уважать вашу науку и ценить ваших людей.
Она произнесла что-то приветливое и улыбнулась, показав узкие, редкие зубы. Затем сделала им знак следовать за собою и ввела их в ту комнату, где Гущин пришел в себя. Теперь там стояли две койки.
Женщина вышла.
- Как в тюрьме! - зло сказал Гущин. - Привела надзирательница в камеру...
- Но не заперли, - возразил Цветков.
- Так ты же сам говоришь, что бежать некуда!
Женщина опять вошла, неся поднос с тарелками.
Ужин состоял из незнакомого, но вкусного рыбного блюда. Хлеба опять было по одному ломтику.
Не успели они поесть, как женщина принесла электрический чайник и маленький металлический чайничек с заваренным чаем. Цветков включил электрический чайник с холодной водой. Лампочка под потолком слегка потускнела. На подносе лежал небольшой пакетик с сахаром. Когда Цветков развернул пакет, из него выпала маленькая бумажка. На ней было написано твердым угловатым почерком: "Это ваша порция на неделю. Сахару, извините, у нас мало".
Пока Цветков хозяйничал, Гущин подошел к этажерке и стал рассматривать книги. Все они были напечатаны латинским шрифтом, но язык был ему незнаком не французский, не немецкий и не английский. Он вернулся к столу. Чайник начинал полегоньку шуметь.
- Знаешь, - сказал он, - я и забыл о боли. Совсем прошло.
- Значит, он и врач хороший, - улыбнулся Цветков.
- Да кто же все-таки он? - воскликнул Гущин. - И чего он от нас хочет? И почему разозлился?
- Кто его знает? - ответил Юрий. - Может быть, и впрямь сумасшедший. Ну, да мы уж сегодня ничего не узнаем. Утро вечера мудренее. Выпьем чаю - и на боковую. Спать безумно хочется!
Гущин тоже чувствовал сильную усталость, и она наконец победила его нетерпение и любопытство.
--------------------------------------------------------------------------
----
Было еще темно, когда Гущин открыл глаза. В окно видны были звезды.
"Может быть, уж утро? Ведь здесь осенью длинные ночи".
Он вспомнил все вчерашние впечатления. Надо немедленно повидать хозяина и связаться с Большой землей!
Включить свет? Но Юрий еще спит. Жалко будить.
Тихо постучали в дверь. И неожиданно, совсем не сонным голосом, отозвался Юрий:
- Войдите!
"Тоже не спал и боялся меня разбудить", - подумал Гущин. В комнату вошел хозяин.
- А товарищ ваш не спит? - спросил он Гущина.
- Не спит, - отозвался Гущин. - Сейчас встану.
- Подождите.
Хозяин включил лампу. Он был уже вполне одет. Его сюртук, хотя и заметно поношенный, был аккуратно разглажен. Лицо, как и вчера, свежевыбрито.
- Сейчас посмотрю ваши ушибы! - Он подошел к постели Гущина и склонил над ним свое сухощавое лицо.
Повязки были на обеих руках, на ногах, на спине и груди. Гущин повернулся с опаской, но нигде не болело. Хозяин начал снимать повязки одну за другой. Пальцы его двигались ловко, уверенно.
Затем он подошел к Цветкову:
- Ну, а как ваши дела, Юрий Михайлович?
- О, все в порядке!
- Ну, вставайте, позавтракаем, а потом будем осматривать остров.
Он говорил вежливо, даже доброжелательно, но было в его голосе что-то отчужденное - не та бесцветность, отсутствие интонаций, что вчера, - а именно какая-то отчужденность, скрытая внешней учтивостью.
Взгляд у него был настороженный, пытливый, словно изучающий.
"Впрямь, как тюремщик смотрит", - подумал Гущин.
Он хотел задать вопрос, но Цветков предупредил его.
- Простите, - сказал Юрий, - вы не сказали нам, как мы должны вас звать.
- Меня все зовут господин Орнульф, - сухо ответил хозяин.
"Судя по имени - норвежец", - подумал Цветков и сказал:
- Так вот, господин Орнульф... У нас нет часов.
Хозяин вынул плоские карманные часы:
- Девять часов по местному солнечному времени. Скоро рассвет.
- И еще, - добавил Гущин, - какой месяц и число?
- Восемнадцатое августа, - ответил Орнульф.
"Восемнадцатое... - подумал Гущин. - А выбросило нас сюда вчера, что ли... Значит, мы около трех суток носились по морю".
Он хотел спросить, что же все это значит, до каких пор их будут держать здесь, как связаться с людьми, но вспомнил вчерашнюю внезапную вспышку хозяина. Да, придется ждать благоприятного момента. Однако ему стоило большого труда сдерживаться. Цветков это понял и, когда хозяин прошел вперед, крепко сжал руку приятеля и умоляюще прошептал:
- Потерпи, Лева! Сегодня ведь все должно выясниться!
Простой умывальник висел на стене в коридоре. Кран нужно было подталкивать рукой кверху. На крышке лежал кусок мыла с неприятным запахом.
- Мыло у нас, - сказал хозяин, - извините, самодельное, из тюленьего жира.
Он принес два стареньких, не раз заплатанных, но чистых полотенца.
Завтракали опять втроем. Вчерашняя женщина подала какую-то свежую рыбу ярко-красного цвета.
Гущин вопросительно посмотрел на хозяина.
- Не стесняйтесь, - сказал хозяин, - вижу ведь, что эта рыба для вас новость и вы хотите спросить, что это такое. Но скажите, вкусно?
- Очень! - отвечали гости в один голос.
- Морской окунь, - пояснил Орнульф. - Он живет на большой глубине двести-триста метров.
- А чем он питается? Наверное, планктоном? - спросил Гущин, вспомнив рассказ Миронова о сельди и желая блеснуть своими знаниями.
- Совсем нет. Он ест мелких ракообразных и всякую рыбешку. Но я вижу, что морской окунь вас заинтересовал. Он этого заслуживает. Ведь он принадлежит к редкой разновидности рыб - живородящих. Вместо икры в его самках - зародыши; в некоторых до тысячи штук.
Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом побледнело.
Хозяин встал:
- Сейчас начнем экскурсию по острову.
Он вышел.
- Итак, - сказал Цветков, - мы уже знаем его имя...
- Но не знаем фамилии, - заметил Гущин.
- Зато знаем национальность: судя по имени, норвежец.
- Верно. И знаем, что он врач.
- И что он живет здесь десять лет, - продолжал Цветков, - да не один, а с какими-то людьми. Хорошо владеет русским языком...
- Но, - заметил Гущин, - все-таки он какой-то... очень странный! Чтобы не сказать больше.
Хозяин вошел, неся ворох теплой одежды.
- У нас еще не очень холодно, - сказал он, - но ветер. Это и хорошо, что здесь много ветров...
- Почему? - спросил Гущин.
- Увидите. А одеваться надо теплее. Сыро.
Когда они вышли из дому, было уже светло. День был пасмурный. Нависли низкие, тяжелые облака. Дул не холодный, но очень сильный ветер.
Друзья огляделись. Пейзаж не походил на арктический. До горизонта тянулась зелень, правда неяркая. Ночью, при свете полярного сияния, через окно она казалась серой. У самого дома росли кустики. И недалеко поднималась очень высокая, толстая мачта.
- Радио! - воскликнул Гущин.
- Нет, - резко сказал хозяин, - это ветросиловая станция.
Действительно, наверху мачты вращался ветряк - так быстро, что лопасти нельзя было различить.
- Так вот откуда ваше электричество! - заметил Цветков.
- Да, - сказал хозяин, - это удобный двигатель. Я привез его с собой. Он очень простой конструкции, портативен, работает безотказно.
- У нас много таких установок, - сказал Гущин. - По-моему, при этом двигателе должна быть динамомашина.
- Конечно, - подтвердил Орнульф, - и сила двигателя меняется в зависимости от силы ветра. Правда, здесь ветры на редкость равномерные и очень сильные.
Идти против ветра было трудно. Он дул ровно, без порывов.
- У нас редкий день совсем без ветра, - продолжал хозяин, - но все же установка имеет батарею аккумуляторов на три-четыре дня работы. С изменением силы ветра меняются скорость динамо и напряжение. Этот двигатель работает совершенно автоматически. Динамомашина соединена с аккумуляторной батареей при помощи реле и автоматического выключателя и заряжает ее, когда увеличиваются скорость и напряжение. А если скорость ветра уменьшается, динамо отъединяется от батареи, и она не может разрядиться. Ток от батареи можно брать в любое время.
Гущин, подняв голову и придерживая от ветра меховую шапку, внимательно смотрел на электростанцию.
- Мачта разборная, - продолжал Орнульф. - Лопасти штампованные, из листовой оцинкованной стали и очень прочны. Их всего две, они похожи на лопасти воздушного винта самолета. Имеется руль, при помощи которого они устанавливаются по направлению ветра.
В его деревянном голосе прозвучала чуть заметно нотка гордости.
"И впрямь он практический человек, - подумал Цветков. - Но есть в нем все-таки что-то странное. Уж очень он хвастает своим ветряком, а ведь эта конструкция давно устарела!"
Но он вежливо спросил:
- Итак, эта установка вас освещает?
- И греет и готовит пищу, - добавил хозяин. - А вот и наш электромонтер!
Навстречу им шел человек почти такого же низкого роста, как и домашняя работница Орнульфа. Ветер дул ему в спину, подталкивал, и он должен был невольно ускорять шаги. Приблизившись, он поклонился и посмотрел на них с любопытством, но без удивления: очевидно, население острова уже знало об их прибытии. Гущин и Цветков ответили на поклон, а хозяин обменялся с монтером несколькими фразами. Гостям понравилось лицо этого человека: оно было, как и у женщины, монгольского типа, широкое, с острым подбородком, выдающимися скулами и узкими глазами. В нем было что-то открытое, простодушное и вместе с тем мужественное. Возраст его трудно было определить. Он казался молодым, но выражение лица было несколько усталое, как у много пожившего человека. Тон его в разговоре с хозяином был почтительный, но без подобострастия. Когда он пошел дальше, Цветков спросил:
- Скажите, пожалуйста, какой национальности эти люди?
- Саамы, - ответил хозяин, - или, как их еще называют, лапландцы, лопари.
Помолчав, он добавил:
- Хорошие люди, хорошие друзья. Единственные.
- А много их здесь с вами? - спросил Гущин.
- Две семьи. Они приехали со мной. Было четверо взрослых и столько же детей. Потом еще родились дети. Теперь всего, кроме меня, четырнадцать человек, в том числе трое совсем маленьких. - Орнульф нахмурился. - Были еще два подростка, - продолжал он, - они были бы теперь юношами.
- Они умерли? - участливо спросил Гущин.
- Да, - односложно ответил Орнульф.
- От какой-нибудь инфекции?
- Здесь инфекции не бывает, - задумчиво сказал Орнульф. - Болезнетворных бактерий почти нет, как повсюду в Арктике - исключительно чистый воздух.
- Мы создадим здесь прекрасный курорт! - вырвалось у Цветкова.
Орнульф поглядел на него с недоумением: мысли хозяина были где-то далеко.
- Один из этих мальчиков утонул во время рыбной ловли, когда поднялся шторм, - продолжал он, - другой погиб при охоте на белого медведя. Наша жизнь полна трудов и опасностей. Природа Севера сурова.
"Вот потому-то ее и нужно завоевывать силами коллектива, - подумал Гущин, - а не кучкой людей".
Они подошли к длинному деревянному одноэтажному дому.
- Вот в этом доме живут саамы, - сказал Орнульф. - Тут же и кухня.
Он повел их дальше.
Кругом расстилалась равнина, на востоке всхолмленная; вдали, на юго-западе, виднелась возвышенность.
Низко стоявшее, почти у самого горизонта, солнце вдруг проглянуло сквозь облака. Словно распахнулась дверь в светлую комнату. Но скоро опять небо затянулось облаками, и снова все помрачнело. А ветер дул не переставая, и люди старались поворачиваться к нему спиной.
- А велик ваш остров? - спросил Гущин.
- Не очень, - ответил хозяин, - тридцать девять километров в длину и двадцать два в ширину.
- А кажется, будто мы на материке, - сказал Цветков. - Куда ни посмотришь, моря не видно.
- Это оттого, - объяснил Орнульф, - что мы находимся в низине, почти в центре острова. Стоит только подняться на крышу - и увидите море.
- А почему вы живете именно здесь? - спросил Гущин. - Разве нет тут какой-нибудь бухты?
- Есть очень удобная бухта.
- Так вам бы около нее жить!
- Зачем?
- Как зачем? Чтобы удобнее было плавать на материк. Вы же привозите оттуда что-нибудь?
Хозяин вдруг заговорил сердито, почти злобно:
- Никогда и никуда на материк мы не плаваем и ничего оттуда не привозим! А кроме того, - немного спокойнее добавил он, - до материка доплыть отсюда очень сложно... Но бухтой мы, действительно, пользуемся для морского промысла. И вначале мы там, около нее, установили дома. Но потом перенесли их сюда - здесь имеется кое-что, около чего нам важно быть поблизости. Сейчас увидите.
Они обогнули большой дом, и вдруг перед ними блеснула вода. Глазам открылось озеро.
- Вот отсюда мы берем пресную воду, - сказал Орнульф.
- А верно! - спохватился Гущин. - Я и не подумал, как вы снабжаетесь водой. Ну, конечно, вам надо жить здесь, а не у бухты!
- А реки на острове есть? - спросил Цветков,
- Нет. Только ручьи, когда тает снег.
- Но чем же тогда питается это озеро?
- Сейчас увидите, - сказал Орнульф.
Они подошли ближе к воде. Крупные птицы плавали по озеру, совсем как где-нибудь в средней полосе России, а не на далеком Севере. Ветер рябил воду, гнал в одну сторону мелкие волны. Птицы взъерошились, нахохлились от ветра, но занимались своим делом: опускали головы в воду, вытянув шеи, что-то доставали снизу, потом закидывали головы, глотали, крякали.
Одна птица, широко расправив крылья, взвилась - и вдруг, словно сорванные ветром, с нее посыпались перья, полетели одно за другим. Птица не могла бороться с ветром и беспомощно опустилась у самого берега. Гущин бросился к ней, нагнулся. На лице его последовательно сменялись недоумение, изумление, восторг.
Подошли Орнульф и Цветков. Хозяин осторожно взял в руки жалкую птицу; она мелко дрожала, но не сопротивлялась.
- Она, она! - закричал Гущин.
Глава 7
Инкогнито раскрыто
Так вот куда занес их шторм! Прямо к цели их поисков!
В сильном волнении смотрел Гущин на птицу. Кто здесь может заниматься научными экспериментами? Не саамы же? Значит, этот "господин Орнульф", этот странный отшельник, - ученый? Это он и есть тот самый, кого они разыскивали?
Глаза Гущина встретились со взглядом хозяина, столь же удивленным.
- Кто это "она"? - спросил Орнульф.
- Лысая утка, - пояснил Гущин.
- Как это "лысая"? - не сразу понял Орнульф. - Ах, вы хотите сказать, что у нее мало перьев?
- Вот именно.
- Но почему она вас так заинтересовала? Однако здесь, на ветру, трудно разговаривать. Пойдемте сюда.
Неподалеку от озера находилась постройка вроде длинного сарая.
- Это наше подсобное помещение, - сказал Орнульф.
Он открыл дверь, и они очутились в темном тамбуре. Хозяин прикрыл наружную дверь и открыл внутреннюю. Они вошли в помещение, плотно притворив дверь.
- Ну вот, мы здесь можем поговорить, - сказал Орнульф.
Он открыл большую проволочную клетку, стоявшую у стены, и посадил в нее птицу.
Она забилась в угол и нахохлилась.
- Ничего, отойдет, - сказал хозяин, - привыкнет. А перья скоро вырастут.
- Вы ее кормили щитовидной железой? - спросил Цветков.
- Э, да вы разбираетесь в этом! - удивился Орнульф. - Вы биолог, эндокринолог?
- Да, - коротко ответил Цветков и, не находя нужным умалчивать, добавил: Я ученик Рашкова.
Холодные синие глаза хозяина вдруг сверкнули:
- Рашкова?! Как... как он живет?
- Разве вы знакомы с ним? - удивился Цветков.
- Нет. Но, конечно, знаю. Как же его не знать!
- Николай Фомич живет отлично, - сказал Цветков.
- Не может быть! - вырвалось у хозяина.
- Да почему же? - удивился Цветков.
- А если отлично, - я его не уважаю!
--------------------------------------------------------------------------
----
Опять эта несуразная странность! Неужели Орнульф и в самом деле психопат? Обидно! Ведь он, очевидно, действительно ученый.
Как прав был Николай Фомич, предположив его существование "где-то в тех краях"! Рашков правильно определил, что этот ученый - чудак. Но почему Николай Фомич уверен в его талантливости? Тут Рашков ошибся. Нельзя допустить, что Орнульф сам додумался до повторения его открытия, сделанного уже тридцать лет назад. Ведь он, очевидно, хорошо знает Рашкова и его работы. И если он их копирует, что же тут талантливого?
- За что вы не уважаете Рашкова? - осторожно спросил Юрий.
Он сделал это вовремя, видя, что Гущин готов вспылить.
Но разве можно спорить с сумасбродом?
Орнульф молчал, глядя на них обоих так, будто хотел проникнуть в их самые сокровенные мысли. Потом сказал:
- Потому что он остался в России.
- Как остался? Когда? - не понял Цветков.
Гущин был так поражен нелепым ходом мыслей Орнульфа, что сразу не смог ничего вымолвить. Он устремил на хозяина изумленный взгляд. А Орнульф, не отвечая на реплику Цветкова, спросил:
- Почему вы бежали из России?
- Да с чего вы взяли, что мы бежали? - рассердился Гущин.
- А как же вы сюда попали?
- Вы сами знаете: нас занесло штормом.
- А как вы очутились на катере в открытом море?
- Катер для нас спустили с рыболовного судна, - пояснил Цветков, - а на судне мы отправились разыскивать вас.
- Меня? - удивился Орнульф. - Да откуда же вы узнали о моем существовании?
- Благодаря вашим птицам. Их находили и убивали на берегу Белого моря и даже значительно южнее. Хотя, - спохватился Юрий, - я не понимаю, как они могут залетать в такую даль - ведь они летают плохо.
- Их, вероятно, заносило ветром, - сказал Орнульф. - Но как вас мог заинтересовать такой вопрос, имеющий отношение к науке, если в России... - Он взглянул на недоумевающие лица своих собеседников и вдруг смущенно замолчал.
Он молчал так долго, что гости его стали терять терпение.
- Скажите, - тихо спросил он наконец, - разве фашисты... не всем миром владеют? Или, - поправился он, - не всей Европой?
Гущин даже вздрогнул от неожиданности.
- Как вам могла прийти такая дикая мысль, что Европой могут владеть фашисты? - вскричал он и несколько спокойнее добавил: - Их уже давно разгромили.
Орнульф был поражен.
- Как давно? - недоверчиво спросил он.
- Вот уже несколько лет!
- А фашистская Германия? А Япония? А их союзники?
- Да говорят же вам, - уже резко крикнул Гущин, - разгромлены впрах! Как это вам до сих пор неизвестно?
Орнульф потупился и молчал. Нет, лицо его вовсе не было похоже на лицо сумасшедшего - скорее он напоминал человека, который мучительно борется с каким-то кошмаром. Гущин долго смотрел на него и поймал себя на какой-то даже симпатии к нему. Вид сильного, отчаянно борющегося человека всегда вызывает сочувствие.
- Послушайте, - сказал Цветков, - мы вам себя назвали, рассказали о себе и еще расскажем. Скажите же нам, кто вы такой, зачем вы забрались сюда, почему у вас такие странные представления о том, что делается на Большой земле? Мы явились к вам с самыми лучшими намерениями, хотя и попали к вам невольно.
Орнульф молчал. Что-то трепетало в глубине его синих глаз. Сильное чувство отразилось на его сухощавом лице. Так сквозь прозрачный, еще крепкий лед видно, как нарастает полая вода.
Цветков тронул Орнульфа за руку:
- Господин Орнульф, разве вы не чувствуете, что можете довериться нам?
Орнульф продолжал молчать. Потом поднял голову, посмотрел им обоим в глаза и отчетливо произнес:
- Я - академик Таусен.
Глава 8
История Таусена
Цветков оторопел. Ведь он десять лет назад прочитал в газетах о смерти Таусена! Это был один из известнейших эндокринологов Западной Европы. В 1939 году было напечатано сообщение о его самоубийстве. Он оставил мрачное письмо. Цветкову даже запомнились некоторые выражения из этого письма. В нем говорилось, что для человечества наступает "беспросветная ночь". Так вот откуда уверенность Таусена в том, что фашисты владеют миром! Но почему же он не знает, что происходит на свете? И как он оказался в живых?
Цветков пристально глядел на Таусена.
"Итак, Рашков и в этом был прав! Действительно мы имеем дело с выдающимся ученым".
- Лева, - взволнованно сказал Юрий, - оказывается, наш хозяин - крупнейший ученый! И в некотором роде - воскресший из мертвых!
- Да, - безразличным тоном подтвердил Таусен и добавил: - За десять лет я вчера впервые увидел вас, людей с Большой земли.
- Как же вы сюда попали? - нетерпеливо спросил Гущин.
- И почему вы оторваны от всего мира? - недоумевал Цветков.
- Господа, - сказал Таусен, - я не могу вам ответить в двух словах, это история многих лет. И мне даже трудно привыкнуть к мысли, что я могу об этом кому-нибудь рассказывать. Знаете что? Сегодня нам, как видно, не придется больше осматривать остров. После обеда я постараюсь вам рассказать все. А с островом вы еще успеете познакомиться детально, у вас будет очень много времени...
- Почему же? - подозрительно спросил Гущин. - Разве вы собираетесь надолго задержать нас здесь?
- Я совсем не хочу делать ничего против вашего желания, - сказал Таусен, но не думайте, что отсюда можно выбраться в любой момент. У нас еще не холодно, но кругом пловучие льды. Только весной - и то не каждый год - можно доплыть до Большой земли.
- Но мы можем радировать нашему правительству! - воскликнул Гущин.
- Здесь нет радио, - медленно произнес Таусен.
- Мы так и думали, - сказал Цветков. - Но почему же?
- Так вышло, - ответил хозяин. - Я потом расскажу вам. Да... радиостанции у нас нет, и построить ее мы не сможем. Нет ни материалов, ни знающих людей. Я биолог, а не техник. Из моих помощников только Эрик, которого вы видели, справляется с электростанцией, но о радиотехнике он понятия не имеет. А вы?
- Я, как вы уже знаете, тоже биолог, - сказал Цветков.
- А я - журналист, - сказал Гущин. - Кое-какое представление о радиотехнике имею, но поэтому-то мне и ясно, что радиостанции нам не построить.
Внезапно раздался резкий гортанный крик. Гущин вздрогнул.
- Что вы? - невесело улыбнулся Таусен. - Это ведь утка, которая так заинтересовала вас.
Птица оправилась в тепле. В клетке стоял большой таз с водой. Она начала было плескаться в нем. Полетели брызги. Птица выскочила, стала отряхиваться. И тут же принялась за корм.
Однако сейчас уже не она интересовала москвичей. Им хотелось поскорее узнать про судьбу Таусена. Что заставило его пойти на такую странную мистификацию и скрыться от людей?
Они нетерпеливо ждали, когда Таусен начнет рассказывать о себе.
Быстро потускнел короткий полярный день. Сразу же после обеда пришлось включить свет. И до поздней ночи гости Таусена слушали его необычайное повествование.
- Я начну издалека, - говорил он, - так будет яснее. Я уроженец Осло. Родился в богатой семье. Тогда еще наша столица называлась Христианией. У моего отца был довольно крупный маргариновый завод. Жили мы в собственном небольшом, но комфортабельном особняке. В столице Норвегии я и провел большую часть своей жизни.
Когда я кончил гимназию, отец настаивая, чтобы я поступил в политехникум в Тронхейме. Но у меня уже тогда появился интерес к биологии. Я поступил на медицинский факультет университета, окончил его и перешел на биологический.
Я был оставлен при университете, стал доцентом, а потом вскоре и профессором. Я очень увлекся самостоятельными исследованиями.
Особенно меня интересовала внутренняя секреция. Я много работал над гипофизом - нижним придатком головного мозга. Ну, вы не специалист, обратился он к Гущину, - скажу вам немного подробнее. Этот орган залегает на нижней поверхности головного мозга, на дне черепной коробки, где есть углубление. Оно называется благодаря своей форме "турецким седлом". Так вот гипофиз заполняет это углубление. Один из гормонов передней доли гипофиза имеет огромное значение для роста организма.
- Мы видели в Ильинске акромегалика, - заметил Гущин.
- А где это Ильинск? - спросил Таусен и, не дожидаясь ответа, сказал: - Вы знаете, отчего это бывает? Человек до зрелого возраста развивается нормально, и вдруг гипофиз у него начинает разрастаться и отделять в кровь повышенное количество гормона. Тогда, хотя общий рост уже не может увеличиться, уродливо разрастаются отдельные части тела - особенно кисти рук, ступни, язык, нос, скулы и другие части лица. Ученые выяснили, что акромегалия связана с разрастанием гипофиза. Если гипофиз чрезмерно разрастается в ранней юности, то человек будет великаном, а если недоразовьется - выйдет карлик.
Вдруг Таусен прервал себя и обратился к Цветкову:
- Простите меня, коллега, я увлекся и рассказываю вашему товарищу.
- А я слушаю с интересом, - не совсем искренне сказал Гущин: на самом деле его гораздо больше интересовала необычайная судьба Таусена, чем происхождение и лечение акромегалии.
Затем Таусен погрузился в воспоминания и, не глядя на своих слушателей, рассказывал, словно сам перед собой воскрешал прожитые годы. В его приглушенном голосе чувствовалась грусть.
- Я добился серьезных результатов в этом направлении. Я работал над опытными животными, как скульптор. Это было особенно увлекательно, потому что моим материалом были не глина и камень, а живое, чувствующее, подвижное тело...
И мне удалось сделать для лечения больных людей кое-что полезное.
В то же время я занимался и другими физиологическими, в частности эндокринологическими, проблемами.
Конечно, работы вашего великого Павлова - по физиологии головного мозга, по вопросам сна - произвели на меня огромное впечатление. Я изучил русский язык, чтобы читать его труды в подлиннике. Я даже поехал к Павлову в Колтуши и некоторое время работал там как один из его внимательнейших учеников. Я многому у него научился. Меня всегда поражали своеобразие и смелость его исследовательских методов. Весь мир это должен признать: без Сеченова, без Павлова разве возможно было бы современное развитие физиологии? Вы, наверное, не хуже меня знаете, какое значение имеют русские физиологи. В Колтушах я научился уважать вашу науку и ценить ваших людей.