Страница:
энергии (и, разумеется, покровительству некоторых особ) она вскоре получила
место статистки в Ковент-Гарден, а потом и несколько маленьких ролей в
разных театрах Хеймаркета. Там и открыл ее сын лейбористского члена
парламента, и она стала душой вечеринок, которые проходили в доме почтенного
политического деятеля на Кэрзон-стрит между полуночью и четырьмя утра, о чем
законный владелец квартиры, разумеется, не подозревал. Эти вечеринки (мне
больно об этом писать, поскольку в них участвовала Пат, но рассказ миссис
Крейн не оставлял на сей счет никаких сомнений) чаще всего перерастали в
настоящие оргии: много пили, много смеялись, а когда начинали завывать
сирены воздушной тревоги, в убежище никто не спускался; гасили свет, и
наступала тишина, -- "тишина, прерываемая вздохами", как безжалостно
уточнила Кэтрин.
Публика на этих сборищах была самая разношерстная -- сынки из богатых
семей, по болезни, действительной или мнимой, освобожденные от воинской
службы; спекулянты с черного рынка (об этих вещах Кэтрин говорила намеками),
актеры, писатели, а также субъекты, чье социальное положение миссис Крейн
затруднялась определить. Шла война; у всех этих людей было чувство, что жить
осталось недолго и моральными нормами можно пренебречь.
Каким образом Пат проникла в эту среду? Кэтрин не смогла мне этого
объяснить. Роз всегда мне говорила, что Пат всю войну работала сестрой
милосердия в военных госпиталях и если она неохотно рассказывает об этом
периоде своей жизни, то делает это только из скромности, потому что она вела
себя как настоящая героиня.
-- Может быть, Патриция и была раньше медсестрой, -- сказала мне Кэтрин
Вильсон, -- но, когда Тед впервые привел ее на Кэрзон-стрит, она уже в
госпитале не работала.
Кто такой был Тед? Его фамилии Кэтрин не знала, все звали его просто
Тед; кажется, он был сын лорда или что-то в этом роде. Тед был безумно
влюблен в Пат и не скрывал этого.
-- А она? -- спросил я с фальшивой непринужденностью. -- Отвечала ли
она ему взаимностью?
-- Плевать она на него хотела! -- незамедлительно откликнулась Кэтрин.
-- Она мне прямо сказала. Она знала, что Тед на ней никогда не женится.
Значит, Пат была способна на мелкий корыстный расчет? Этому я поверить
не мог. Миссис Крейн что-то напутала.
-- Впрочем, -- продолжала она, -- это тянулась недолго: Тед был в
отпуске после ранения; в начале сорок четвертого он вернулся в свою часть,
и, кажется, вскоре его убили. Но за это время Пат успела с нами сдружиться.
"С нами" -- это значит с Бобом (сыном лейбористского члена парламента), с
его друзьями Фредом и Рут, с актером Гарри Монтегю... В общем, славная была
компания... Кто еще в нее входил?.. Ах, да, конечно, еще Гарольд Рихтер.
Кэтрин впервые упомянула это имя. Я притворился, что меня оно тоже не
очень интересует.
-- Гарольд Рихтер? Кто же он такой?
-- Очень странный тип, -- отвечала Кэтрин. -- Понятия не имею, как он
попал на Кэрзон-стрит. Кажется, Боб был с ним знаком еще до встречи со мной.
Рихтер был старше нас, ему было уже под сорок. Лысеющий блондин, высокий и
стройный... очень импозантный и с большим обаянием. Патриция была от него
без ума. Ах, извините! -- спохватилась Кэтрин. -- Я не это хотела сказать.
Просто Рихтер за ней ухаживал... и ей это нравилось... Словом, вы меня
понимаете...
Конечно, я понимал... я слишком хорошо ее понимал. Как я уже говорил,
Том, в то утро я встал в боевом настроении и бодро пошел на войну; но сейчас
я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Под каким бы соусом
Кэтрин ни пыталась мне все это подать, ясно было одно: Пат не только утаила
от меня важный эпизод своей жизни, не только водила в то время компанию с
сомнительными людьми -- у нее еще был флирт с весьма подозрительным типом, и
флирт этот, очевидно, зашел довольно далеко.
Мне было мучительно больно слушать об этих вещах. Но я решил испить
свою чашу до дна и попросил Кэтрин продолжать.
Понемногу теплая компания стала распадаться -- сказались бомбежки,
лишения, нехватка продуктов. К тому же отец Боба узнал наконец, какую жизнь
ведет его сын; по этому поводу был даже весьма ядовитый запрос в палате
общин; папаша перестал давать Бобу деньги и выгнал его с Кэрзон-стрит.
-- Я снова вернулась в театр, -- сказала Кэтрин, -- мы сняли небольшую
квартирку на Эджвер-Роуд... ту самую, где до сих пор живет моя мать. Но
Рихтер по-прежнему приглашал нас, и раза три в неделю мы обедали вчетвером
-- Патриция, Рихтер, Боб и я. Платил всегда Рихтер; не знаю, где он брал
деньги. Собирались в одном маленьком и очень симпатичном баре, но только уж
слишком это было далеко, сами посудите: в Ричмонде! Чудное местечко, и люди
там попадались чудные. Этот Рихтер там жил.
-- Как назывался бар? -- спросил я.
-- "Фазан". Общий зал был там самый заурядный, обыкновенная
забегаловка, но в задней комнате, в маленькой гостиной, было очень
симпатично -- мягкий свет, музыка; мы долго танцевали, и даже когда
заведение закрывалось, нам разрешали еще посидеть. У Рихтера на втором этаже
была комната. Говорили, что в "Фазане" был еще зал, где играли в карты, но
сама я этого не видела... Да, странный был тип этот Рихтер. Одевался всегда
с иголочки, потрясающие галстуки, туфли крокодиловой кожи -- и это в то
время, когда простую-то кожу нельзя было достать. Болтали, что он немец и
занимается шпионажем, но я уверена, что все это неправда. Может, он и в
самом деле был по происхождению немец, но подданство имел британское, и
насчет шпионажа тоже все вранье. Иначе бы он так легко не отделался. После
той аварии он всего шесть месяцев получил...
-- После какой аварии? -- спросил я, изображая удивление.
-- Как, вы не знаете? Весной сорок пятого года -- точнее я уже и не
помню, наверно, где-то в конце мая или в начале июня, потому что война уже
кончилась, -- Рихтер объявил, что он раздобыл машину и теперь нам будет
проще добираться до Ричмонда. Нам это показалось чудом; в то время машина
была роскошью, о которой и мечтать было нельзя. В самом деле, через
несколько дней Рихтер прикатил к нам вместе с Пат в стареньком "бентли", и
мы несколько дней шиковали... Вы, наверное, помните, какое тогда всюду
царило веселье, сразу после конца войны. Уж и не знаю, откуда бралось
шампанское, но оно лилось рекой. Короче говоря, возвращались мы как-то
вечером из Ричмонда, все четверо здорово под мухой; Рихтер что-то недоглядел
на повороте, машина опрокинулась... Я потеряла сознание. Очнулась в
больнице, долго понять не могла, что со мной. Немного погодя в палату ко мне
пришел полицейский, он очень был вежлив и помог мне все вспомнить. Он
сказал, что "бентли" был украден возле какого-то министерства. Бедный
Гарольд лежал в той же больнице, у него нога была в гипсе, и из больницы он
сразу попал в тюрьму. Вот как оно все получилось... Мне пришлось давать
показания как свидетельнице, Патриции тоже, а Боба его папаша сумел
выгородить, его даже не допрашивали. Словом, Рихтер схлопотал шесть месяцев
тюрьмы; с тех пор я его больше ни разу не видела; говорили, что нога у него
плохо срослась и он остался хромым на всю жизнь. Я и Патрицию, можно
сказать, уже больше не видела. Она не была ранена, даже ушибов не получила,
не то что я... Вся эта история на нее вроде сильно подействовала; наверно,
она связана была с Рихтером теснее, чем хотела в этом признаться, и очень
чего-то боялась...
Слова Кэтрин Вильсон поразили меня в самое сердце.
-- Что вы хотите этим сказать? -- резко спросил я ее. -- Объясните!
Она посмотрела на меня с удивлением.
-- Чего вы вдруг так обозлились? -- испуганно спросила она, и голос у
нее задрожал. -- Я ничего такого не сказала.
-- Нет, сказали! Вы сказали, что Патриция была связана с Рихтером
теснее, чем хотела в этом признаться. Говоря так, вы что-то имели в виду. Я
требую объяснений. Не забывайте, что речь идет о моей жене!
Мы сидели в холле "Камберленда", и я не осмеливался кричать, но, если
бы я мог, думаю, я схватил бы Кэтрин за руки и начал их выворачивать.
Немного помолчав, она пробормотала:
-- Если вы поклянетесь, что не будете использовать то, что я вам скажу,
я попробую вам объяснить.
Разумеется, я поклялся.
-- Ну так вот. Рихтера судили через две недели после аварии. В зале
суда я встретила Патрицию, мы обменялись несколькими словами, и на этом все
кончилось. Потом я пыталась несколько раз до нее дозвониться, но к телефону
всегда подходила ее мать; она отвечала, что Пат нету дома, и наконец я
поняла, что она не желает меня видеть. Я очень огорчилась, потому что
по-настоящему любила Патрицию, но потом примирилась. У меня своих забот
хватало. После истории с автомашиной Боб меня бросил, в театре дела пошли
плохо, мне пришлось уйти. Стала работать продавщицей у Вулворта. Так что,
сами понимаете, у меня больше не было случая опять попасть в "Фазан". А
потом, в начале сорок шестого, я прочитала в газете, что полиция, наверно,
на основании какого-то доноса, произвела в Ричмонде облаву. Выяснилось, что
в "Фазане" были не только игорный дом и не только штаб-квартира спекулянтов
с черного рынка, но, главное -- тут Кэтрин стыдливо потупилась, -- там был
дом терпимости. А еще в газете говорилось, что там нашли целый склад опиума
и кокаина... Как в шанхайских притонах... Не знаю, конечно, насколько все
это было правдой, но разразился страшный скандал, потому что в "Фазане"
бывали люди из высшего общества; прошел даже слух, что в день облавы там
оказался герцог Эдинбургский (которого тогда звали еще Филиппом
Маунтбэттеном). Правда, лично я его никогда не видела, хотя ужинала там не
меньше пятидесяти раз... "Фазан", конечно, закрыли, владельцев арестовали, и
много народу оказалось скомпрометированным. Я, разумеется, сразу подумала о
Рихтере и Пат, но не знала, у кого о них справиться. Лишь через несколько
недель Гарри Монтегю рассказал мне, что Патриция вышла замуж и уехала в
Соединенные Штаты. А Рихтеру повезло: за две недели до облавы он вышел из
тюрьмы и сразу же смылся из Англии, так что полиции не удалось его схватить.
Впрочем, историю с "Фазаном" поспешили замять: огласка задела бы рикошетом
слишком многих людей... Владельцев отпустили, взяли с них большой штраф, на
чем дело и закончилось. Я слышала, они снова открыли бар, но теперь-то уж
поумнели, голыми руками их не возьмешь.
Наступило молчание, и у меня не хватало духу нарушить его. Каждое слово
Кэтрин Вильсон причиняло мне боль, мучительную боль, но ее рассказ мог
навести меня на след. Никогда в жизни не мог бы я предположить, что моя жена
замешана в такой грязной истории; но все же лучше было знать правду, даже
столь неприглядную, чем сражаться с ветряными мельницами, а я только этим и
занимался все последние дни.
Кэтрин опять заговорила, но, казалось, теперь она не замечает моего
присутствия и перебирает воспоминания ради собственного удовольствия.
-- Монтегю сказал мне еще одну вещь, в которую мне как-то не хочется
верить. Он встретил Фреда, бывшего приятеля Рихтера. Фред тогда только
вернулся из Парижа, где виделся с Гарольдом, и Гарольд во всем винил
Патрицию, он говорил, что она обвела его вокруг пальца, что она виновница
всех его бед... Он даже утверждал, -- Кэтрин понизила голос, -- что именно
Пат известила полицию обо всех делах, которые творились в "Фазане"... Но я
всегда отказывалась этому верить. Я очень любила Пат; она сразу же
понравилась мне, и не только потому, что была красивая и воспитанная, но еще
и потому, что она очень умная была, а это такая редкость, чтобы женщина была
умная. И характер у нее был приятный: за полтора года мы ни разу с ней не
поссорились. Вот с мужчинами она была слишком жестока, это правда; Тед,
бедняга, здорово от нее натерпелся. Ну а Рихтер мне никогда не нравился...
Но доносить на него за это в полицию... И не на него одного, а на десятки
людей... Нет, Пат на это была не способна. А Рихтер твердил, что это именно
она. И он вроде поклялся ей рано или поздно отомстить.
Может, я был неправ, что так и не рассказал тебе обо всем этом? Ты
наверняка дал бы мне умный совет, возможно, и просветил бы меня насчет
Кэтрин Вильсон, помог бы мне избежать многих ошибок и многих оплошностей. Но
пойми меня, Том. Рассказ этой женщины выставлял Пат в таком неприглядном
свете; мне самому стоило большого труда все это переварить, мое существо
восставало против этого нового, навязанного мне облика Пат. Мог ли я, Том,
вынести мысль, что и ты увидишь ее такою?..
Но все же, когда я распрощался с Кэтрин Крейн, первым моим побуждением
было позвонить тебе. Ты был мне необходим, мне нужно было, чтобы кто- то
ободрил меня, мне надо было с кем-то все обсудить, чтобы установить, что в
этом ужасном рассказе правда и что ложь. Я позвонил тебе, Том, но мне
сказали, что ты еще не вернулся. И я поневоле остался один и опять
погрузился в свои невеселые мысли.
Я понимал, что рассказ Кэтрин нельзя считать сплошным нагромождением
вымысла. Слишком уж многое в нем выглядело вполне достоверно. Да и зачем
было ей придумывать такую кучу событий, которые отнюдь не служили к ее
чести. Конечно, в ее повествование могли вкрасться и какие-нибудь
неточности, кое-что она могла неправильно истолковать, а кое о чем просто
забыть... Но в целом все казалось достаточно убедительным. И мне предстояло
свыкнуться с этой мыслью...
Как же я должен был теперь поступать? До сих пор я смотрел на жену как
на свою собственность, как на существо, которое принадлежит мне безраздельно
и о котором я все, абсолютно все знаю. Даже ее исчезновение, даже те
странные обстоятельства, которыми оно сопровождалось, не заставили меня
изменить своего мнения. А теперь я все должен был переоценить,
переосмыслить, пересмотреть. Патриция оказалась совсем не такой женщиной,
какой она мне представлялась прежде. Но означало ли это, что я перестану ее
любить? Какая чушь! Да, я считал ее непогрешимой, возвышенной, чистой.
Приходилось признать, что я ошибался; до встречи со мной она изведала
сомнения, соблазны, быть может, любовь... Но благодаря всем этим открытиям,
пока еще довольно туманным, я начинал понимать и другое: та, которую я
всегда считал такой сильной, на самом деле была растерянна и слаба... Она
была беззащитной, ее могли больно обидеть, и вот она в самом деле попала в
руки бесчестных, бессовестных, готовых на всякую подлость людей. И что же,
неужели я брошу ее в такую минуту? Нет и нет, тысячу раз нет! Именно сейчас,
больше чем когда бы то ни было, я должен, обязан ее защитить, я должен
ринуться ей на помощь. И я понял внезапно, что моя любовь к Пат не только не
пострадала от всего того, что я про нее узнал, но, напротив, стала еще
сильнее; моя любовь вышла из испытания окрепшей и возмужавшей; не
благоговейное восхищение, не эгоистическую страсть -- теперь я испытывал к
жене великую, полную сострадания нежность. О, если бы только удалось мне ее
спасти! Я не сказал бы ей ни слова упрека, я вообще не стал бы ей говорить,
что мне известно ее прошлое; я сделал бы все, что в моих силах, чтобы лучше
понять ее, чтобы стереть все следы этого мрачного прошлого, если они
остались в ее душе...
И тогда я решил не говорить тебе, Том, да и вообще никому про то, что
узнал от миссис Крейн. Если Пат сама мне обо всем не рассказала, значит, ей
были мучительны эти воспоминания, и она не хотела их больше касаться...
Правда, расследование, которым занялся Мэрфи, может кое- что из этих фактов
обнаружить, но будет лучше, если я по-прежнему стану их скрывать. Пат было
бы неприятно, если бы она узнала, что я о чем-то проведал, да еще поделился
с тобой...
Однако не стоило бросаться в другую крайность. В том, что наговорила
миссис Крейн, имелись некоторые сведения, которые могли оказаться полезными
в наших розысках. Не следовало ли сообщить их сэру Джону Мэрфи?
Так сидел я наедине со своими мыслями в холле "Камберленда", потягивая
очередную рюмку виски и не обращая внимания на снующих вокруг людей. В углу
стоял включенный телевизор, но никто на него не смотрел; передавали
спортивные новости, и я время от времени рассеянно поглядывал на экран, где
мелькали кадры игравшегося накануне матча. Меня самого удивляли то
спокойствие, та, я бы сказал, эйфория, в которой я пребывал и которой,
признаюсь, во многом был обязан выпитому спиртному. Подумать только, всего
лишь сутки назад я находился на грани самоубийства, мне было невыносимо
присутствие всех этих окружающих меня мужчин и женщин! А сегодня, когда я
узнал удручающие факты про женщину, которую любил больше всего на свете, --
сегодня я безмятежно сижу в своем кресле и спокойно раздумываю, сообщать ли
чиновнику Скотланд-Ярда новые данные, касающиеся моей жены!
И тут я испытал настоящий шок. Я вдруг увидел ее. Увидел Пат, свою
жену. Казалось, она была рядом, со своей улыбкой, с развевающимися на ветру
волосами, с гордо поднятой головой... Она была прямо передо мной на экране
телевизора, и диктор говорил:
-- На портрете, что вы сейчас видите, изображена Патриция Тейлор,
которая пропала в пятницу шестнадцатого сентября, сразу после того, как
приземлилась в лондонском аэропорту. Постоянное местожительство -- Милуоки,
штат Висконсин, Соединенные Штаты. Всех, кто видел миссис Тейлор в этот день
или позже, просим обратиться в Скотланд-Ярд, в отдел пропавших без вести.
Я едва не закричал. Но ведь появление Пат на экране было вполне
естественно. Разве Мэрфи не предупредил меня, что собирается прибегнуть к
помощи телевидения? И разве не ту самую фотографию, которую я передал вчера
Мэрфи, видел я сейчас на экране? Да, все так и было, но произошло
волшебство, и с экрана смотрела на меня другая, новая Пат. Не моя жена, а
женщина, пропавшая без вести. Патриция становилась достоянием публики.
Когда первое потрясение прошло, я отметил, что этот глас Скотланд-Ярда
бесследно растворился в смутном гостиничном гуле. Кроме меня, никто из этой
сотни стоявших, болтавших, ходивших взад и вперед по холлу людей не внял
призыву, который являл собою мою собственную, многократно усиленную
динамиками тоску... Неужто так было везде? Неужели все усилия Мэрфи ни к
чему не приведут?
Я опять подумал о тех сведениях, которые только что получил от миссис
Крейн. Правда, сведения касались давних времен; Кэтрин Крейн давно потеряла
следы этих людей. И все-таки можно было попробовать их разыскать и, если они
причастны к исчезновению моей жены, заставить заговорить...
Из довольно сбивчивого рассказа бывшей мисс Вильсон я все же кое-что
извлек, и в первую очередь -- адрес подпольного бара "Фазан". К этому бару
как будто сходились многие важные нити, с ним была связана пресловутая
история с автомобилем "бентли"... Во мне все больше крепло убеждение, что
Пат стала жертвой Гарольда Рихтера, а единственной для меня возможностью
найти этого человека было справиться о нем в "Фазане"...
Решение созрело мгновенно. Я ничего не скажу Мэрфи об этом смутном
эпизоде биографии Пат, не скажу, во всяком случае, до тех пор, пока меня не
принудят к этому чрезвычайные обстоятельства. Завтра я сам отправлюсь в
"Фазан" и расспрошу там людей. Если им что-нибудь известно, я найду способ
заставить их заговорить, какой бы опасностью это мне ни грозило. А если они
ничего не знают, то и риска никакого не будет.
Поэтому я мечтал теперь об одном -- о смертельной опасности. Ибо это
непреложно свидетельствовало бы о том, что я на верном пути.
Во вторник под вечер я поехал в "Фазан".
Помнишь, Том, мы в тот день пообедали с тобою вдвоем. С присущим тебе
остроумием ты рассказывал за обедом, как провел уик-энд, и я, слушая тебя,
мысленно переносился в этот особый замкнутый мир снобов, который всегда
внушал мне ужас и в то же время смутное желание проникнуть туда... Я так
заслушался твоих рассказов, что на какие-то полчаса даже забыл обо всех
своих горестях. Это ли не лучшая служба, какую ты мог мне тогда сослужить...
Как я и решил накануне, я ни слова тебе не сказал ни про свою встречу с
Кэтрин Крейн, ни про все то, что мне удалось от нее узнать. Мы расстались с
тобой в пять часов; пивные и бары открываются в шесть, у меня был впереди
еще целый час. Я сел в метро и отправился в Ричмонд.
Расстояние неблизкое, но я не скучал. Мной овладело какое-то странное
возбуждение; как ни тонка была ниточка, связывавшая Пат с этим баром, мне
казалось, что я приближаюсь к моей жене...
Станция метро "Ричмонд" расположена на полпути между ричмондским парком
и садами Кью. Довольно странный уголок: застроенный в начале девятнадцатого
века, а потом заброшенный и запущенный, он сохранял еще некоторые следы
былой элегантности, но был при этом поразительно мрачен; казалось, ты не в
Лондоне, а в одном из тех провинциальных городишек, которые столь методично
обследовал в свое время мистер Пиквик.
В надвигающихся сумерках я различал серые пятна деревьев Кью. Зачем я
сюда приехал? Где, в каком кривом переулке затаился этот проклятый бар? А
если Кэтрин солгала, если "Фазана" давно уже не существует? А быть может,
его и вообще никогда не было?
Я обратился к продавщице газет, сидевшей в киоске. Она сердито
проворчала, что сроду не слышала такого названия.
Я вышел из метро и побрел наугад. Не пройдя и ста метров, я понял, что
заблудился. На мое счастье, навстречу попался прохожий; он любезно сообщил
мне, что если я пойду прямо, то выйду на Кью-Роуд, то есть в сторону
Лондона; а если пойти в обратном направлении, то минут через пять можно
выйти к Темзе, пройти через Ричмондский мост, а там уж рукой подать до
Твикнгема. Заведение под названием "Фазан"? Нет, он никогда про такое не
слышал, а вообще-то, если идти в сторону Темзы, тут на каждом шагу
попадаются бары.
Я поблагодарил его и, повернув назад, направился к мосту. Через десять
минут я дошел до реки. В воде отражались последние лучи осеннего солнца. Я
не увидел ничего, что можно было бы принять за ресторан или бар. Спросил еще
одного прохожего и получил все тот же ответ: ни про какой "Фазан" он и
слыхом не слыхивал.
Но он показал мне на какое-то заведение, расположенное невдалеке от
моста, нечто вроде постоялого двора, которое я сперва не заметил, и я решил
зайти туда и выпить пива. Где, как не в баре, проще всего разузнать про
другой бар? Мой расчет оправдался. Женщина, которая нацедила мне кружку
пива, ничего про "Фазан" не знала, но один из клиентов, дремавший в углу
таксист, встрепенулся и уверенно сообщил, что если пойти отсюда направо,
потом еще раз свернуть направо, а потом разочек налево, то я прямо упрусь в
свое счастье.
Напутствуемый этими наставлениями, я вышел наружу и незамедлительно
заблудился в глухом лабиринте улочек; совсем стемнело, и я уже отчаялся не
только найти заветный бар, но вообще когда-нибудь вернуться в Лондон, как
вдруг едва не расшиб себе лоб о какую-то железную штуковину; при ближайшем
рассмотрении она оказалась кованой вывеской, на которой было изображено
некое подобие птицы.
Это было именно то, что я искал. Небольшой кокетливый домик, в нижних
окнах разноцветные витражи... Я поднялся по двум ступенькам крыльца и
толкнул дверь.
Кэтрин была права, обстановка скорее напоминала "обыкновенную
забегаловку", чем излюбленное пристанище герцога Эдинбургского. Простая
некрашеная стойка, грубо сколоченные деревенские столы без скатертей, голые
стены.
Но, приглядевшись внимательнее, я понял, что простота эта была не так
уж проста. Мягкий, спокойный свет, на деревянных столах старинные бутылки,
служащие подсвечниками, в нескольких -- зажженные свечи. Расположенная над
баром галерея, куда вели маленькая винтовая лестница, еще больше усиливала
впечатление старины. Позади стойки из небольшого радиоприемника, а может
быть, из проигрывателя доносились приглушенные звуки старых шотландских
мелодий.
В зале никого не было, и я сначала подумал, что и за стойкой никого
нет, но потом разглядел силуэт молодой женщины; в ожидании клиентов она
перелистывала иллюстрированный журнал. Я взобрался на бочку, служившую
табуретом, и спросил порцию виски. Барменша подняла ко мне хорошенькое, но
довольно сердитое личико, осведомилась, какой марки виски я желаю, налила
мне порцию и опять уткнулась в журнал.
Пора было приступать к делу. Я кашлянул, чтобы привлечь ее внимание, и
спросил без обиняков:
-- Давно существует это заведение?
Она подозрительно на меня посмотрела.
-- Оно -- самое старое в Ричмонде... Как же так получается, что вы
явились в бар, о котором никогда и не слышали?
Начало было неудачным. Я действительно дал маху: улица пустынная, лежит
в стороне от больших дорог; прийти сюда мог либо завсегдатай, либо человек,
привлеченный репутацией этого заведения... Надо было поскорее менять тему.
-- Не согласитесь ли вы что-нибудь со мной выпить? -- спросил я со всей
галантностью, на какую был способен.
Девушка пристально посмотрела на меня, потом быстро оглянулась на дверь
за своей спиной -- очевидно, там была кухня.
-- Вообще-то хозяин этого не любит. Но сейчас его нет, и если вам так
хочется...
Неожиданный успех. Она налила себе немного джина и подняла бокал до
уровня глаз:
-- За ваше здоровье.
-- За здоровье королевы, -- осмотрительно предложил я.
Она еще раз внимательно на меня посмотрела.
-- Вы случаем не американец?
Как всегда меня выдал мой проклятый акцент. Отпираться было
бессмысленно.
место статистки в Ковент-Гарден, а потом и несколько маленьких ролей в
разных театрах Хеймаркета. Там и открыл ее сын лейбористского члена
парламента, и она стала душой вечеринок, которые проходили в доме почтенного
политического деятеля на Кэрзон-стрит между полуночью и четырьмя утра, о чем
законный владелец квартиры, разумеется, не подозревал. Эти вечеринки (мне
больно об этом писать, поскольку в них участвовала Пат, но рассказ миссис
Крейн не оставлял на сей счет никаких сомнений) чаще всего перерастали в
настоящие оргии: много пили, много смеялись, а когда начинали завывать
сирены воздушной тревоги, в убежище никто не спускался; гасили свет, и
наступала тишина, -- "тишина, прерываемая вздохами", как безжалостно
уточнила Кэтрин.
Публика на этих сборищах была самая разношерстная -- сынки из богатых
семей, по болезни, действительной или мнимой, освобожденные от воинской
службы; спекулянты с черного рынка (об этих вещах Кэтрин говорила намеками),
актеры, писатели, а также субъекты, чье социальное положение миссис Крейн
затруднялась определить. Шла война; у всех этих людей было чувство, что жить
осталось недолго и моральными нормами можно пренебречь.
Каким образом Пат проникла в эту среду? Кэтрин не смогла мне этого
объяснить. Роз всегда мне говорила, что Пат всю войну работала сестрой
милосердия в военных госпиталях и если она неохотно рассказывает об этом
периоде своей жизни, то делает это только из скромности, потому что она вела
себя как настоящая героиня.
-- Может быть, Патриция и была раньше медсестрой, -- сказала мне Кэтрин
Вильсон, -- но, когда Тед впервые привел ее на Кэрзон-стрит, она уже в
госпитале не работала.
Кто такой был Тед? Его фамилии Кэтрин не знала, все звали его просто
Тед; кажется, он был сын лорда или что-то в этом роде. Тед был безумно
влюблен в Пат и не скрывал этого.
-- А она? -- спросил я с фальшивой непринужденностью. -- Отвечала ли
она ему взаимностью?
-- Плевать она на него хотела! -- незамедлительно откликнулась Кэтрин.
-- Она мне прямо сказала. Она знала, что Тед на ней никогда не женится.
Значит, Пат была способна на мелкий корыстный расчет? Этому я поверить
не мог. Миссис Крейн что-то напутала.
-- Впрочем, -- продолжала она, -- это тянулась недолго: Тед был в
отпуске после ранения; в начале сорок четвертого он вернулся в свою часть,
и, кажется, вскоре его убили. Но за это время Пат успела с нами сдружиться.
"С нами" -- это значит с Бобом (сыном лейбористского члена парламента), с
его друзьями Фредом и Рут, с актером Гарри Монтегю... В общем, славная была
компания... Кто еще в нее входил?.. Ах, да, конечно, еще Гарольд Рихтер.
Кэтрин впервые упомянула это имя. Я притворился, что меня оно тоже не
очень интересует.
-- Гарольд Рихтер? Кто же он такой?
-- Очень странный тип, -- отвечала Кэтрин. -- Понятия не имею, как он
попал на Кэрзон-стрит. Кажется, Боб был с ним знаком еще до встречи со мной.
Рихтер был старше нас, ему было уже под сорок. Лысеющий блондин, высокий и
стройный... очень импозантный и с большим обаянием. Патриция была от него
без ума. Ах, извините! -- спохватилась Кэтрин. -- Я не это хотела сказать.
Просто Рихтер за ней ухаживал... и ей это нравилось... Словом, вы меня
понимаете...
Конечно, я понимал... я слишком хорошо ее понимал. Как я уже говорил,
Том, в то утро я встал в боевом настроении и бодро пошел на войну; но сейчас
я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. Под каким бы соусом
Кэтрин ни пыталась мне все это подать, ясно было одно: Пат не только утаила
от меня важный эпизод своей жизни, не только водила в то время компанию с
сомнительными людьми -- у нее еще был флирт с весьма подозрительным типом, и
флирт этот, очевидно, зашел довольно далеко.
Мне было мучительно больно слушать об этих вещах. Но я решил испить
свою чашу до дна и попросил Кэтрин продолжать.
Понемногу теплая компания стала распадаться -- сказались бомбежки,
лишения, нехватка продуктов. К тому же отец Боба узнал наконец, какую жизнь
ведет его сын; по этому поводу был даже весьма ядовитый запрос в палате
общин; папаша перестал давать Бобу деньги и выгнал его с Кэрзон-стрит.
-- Я снова вернулась в театр, -- сказала Кэтрин, -- мы сняли небольшую
квартирку на Эджвер-Роуд... ту самую, где до сих пор живет моя мать. Но
Рихтер по-прежнему приглашал нас, и раза три в неделю мы обедали вчетвером
-- Патриция, Рихтер, Боб и я. Платил всегда Рихтер; не знаю, где он брал
деньги. Собирались в одном маленьком и очень симпатичном баре, но только уж
слишком это было далеко, сами посудите: в Ричмонде! Чудное местечко, и люди
там попадались чудные. Этот Рихтер там жил.
-- Как назывался бар? -- спросил я.
-- "Фазан". Общий зал был там самый заурядный, обыкновенная
забегаловка, но в задней комнате, в маленькой гостиной, было очень
симпатично -- мягкий свет, музыка; мы долго танцевали, и даже когда
заведение закрывалось, нам разрешали еще посидеть. У Рихтера на втором этаже
была комната. Говорили, что в "Фазане" был еще зал, где играли в карты, но
сама я этого не видела... Да, странный был тип этот Рихтер. Одевался всегда
с иголочки, потрясающие галстуки, туфли крокодиловой кожи -- и это в то
время, когда простую-то кожу нельзя было достать. Болтали, что он немец и
занимается шпионажем, но я уверена, что все это неправда. Может, он и в
самом деле был по происхождению немец, но подданство имел британское, и
насчет шпионажа тоже все вранье. Иначе бы он так легко не отделался. После
той аварии он всего шесть месяцев получил...
-- После какой аварии? -- спросил я, изображая удивление.
-- Как, вы не знаете? Весной сорок пятого года -- точнее я уже и не
помню, наверно, где-то в конце мая или в начале июня, потому что война уже
кончилась, -- Рихтер объявил, что он раздобыл машину и теперь нам будет
проще добираться до Ричмонда. Нам это показалось чудом; в то время машина
была роскошью, о которой и мечтать было нельзя. В самом деле, через
несколько дней Рихтер прикатил к нам вместе с Пат в стареньком "бентли", и
мы несколько дней шиковали... Вы, наверное, помните, какое тогда всюду
царило веселье, сразу после конца войны. Уж и не знаю, откуда бралось
шампанское, но оно лилось рекой. Короче говоря, возвращались мы как-то
вечером из Ричмонда, все четверо здорово под мухой; Рихтер что-то недоглядел
на повороте, машина опрокинулась... Я потеряла сознание. Очнулась в
больнице, долго понять не могла, что со мной. Немного погодя в палату ко мне
пришел полицейский, он очень был вежлив и помог мне все вспомнить. Он
сказал, что "бентли" был украден возле какого-то министерства. Бедный
Гарольд лежал в той же больнице, у него нога была в гипсе, и из больницы он
сразу попал в тюрьму. Вот как оно все получилось... Мне пришлось давать
показания как свидетельнице, Патриции тоже, а Боба его папаша сумел
выгородить, его даже не допрашивали. Словом, Рихтер схлопотал шесть месяцев
тюрьмы; с тех пор я его больше ни разу не видела; говорили, что нога у него
плохо срослась и он остался хромым на всю жизнь. Я и Патрицию, можно
сказать, уже больше не видела. Она не была ранена, даже ушибов не получила,
не то что я... Вся эта история на нее вроде сильно подействовала; наверно,
она связана была с Рихтером теснее, чем хотела в этом признаться, и очень
чего-то боялась...
Слова Кэтрин Вильсон поразили меня в самое сердце.
-- Что вы хотите этим сказать? -- резко спросил я ее. -- Объясните!
Она посмотрела на меня с удивлением.
-- Чего вы вдруг так обозлились? -- испуганно спросила она, и голос у
нее задрожал. -- Я ничего такого не сказала.
-- Нет, сказали! Вы сказали, что Патриция была связана с Рихтером
теснее, чем хотела в этом признаться. Говоря так, вы что-то имели в виду. Я
требую объяснений. Не забывайте, что речь идет о моей жене!
Мы сидели в холле "Камберленда", и я не осмеливался кричать, но, если
бы я мог, думаю, я схватил бы Кэтрин за руки и начал их выворачивать.
Немного помолчав, она пробормотала:
-- Если вы поклянетесь, что не будете использовать то, что я вам скажу,
я попробую вам объяснить.
Разумеется, я поклялся.
-- Ну так вот. Рихтера судили через две недели после аварии. В зале
суда я встретила Патрицию, мы обменялись несколькими словами, и на этом все
кончилось. Потом я пыталась несколько раз до нее дозвониться, но к телефону
всегда подходила ее мать; она отвечала, что Пат нету дома, и наконец я
поняла, что она не желает меня видеть. Я очень огорчилась, потому что
по-настоящему любила Патрицию, но потом примирилась. У меня своих забот
хватало. После истории с автомашиной Боб меня бросил, в театре дела пошли
плохо, мне пришлось уйти. Стала работать продавщицей у Вулворта. Так что,
сами понимаете, у меня больше не было случая опять попасть в "Фазан". А
потом, в начале сорок шестого, я прочитала в газете, что полиция, наверно,
на основании какого-то доноса, произвела в Ричмонде облаву. Выяснилось, что
в "Фазане" были не только игорный дом и не только штаб-квартира спекулянтов
с черного рынка, но, главное -- тут Кэтрин стыдливо потупилась, -- там был
дом терпимости. А еще в газете говорилось, что там нашли целый склад опиума
и кокаина... Как в шанхайских притонах... Не знаю, конечно, насколько все
это было правдой, но разразился страшный скандал, потому что в "Фазане"
бывали люди из высшего общества; прошел даже слух, что в день облавы там
оказался герцог Эдинбургский (которого тогда звали еще Филиппом
Маунтбэттеном). Правда, лично я его никогда не видела, хотя ужинала там не
меньше пятидесяти раз... "Фазан", конечно, закрыли, владельцев арестовали, и
много народу оказалось скомпрометированным. Я, разумеется, сразу подумала о
Рихтере и Пат, но не знала, у кого о них справиться. Лишь через несколько
недель Гарри Монтегю рассказал мне, что Патриция вышла замуж и уехала в
Соединенные Штаты. А Рихтеру повезло: за две недели до облавы он вышел из
тюрьмы и сразу же смылся из Англии, так что полиции не удалось его схватить.
Впрочем, историю с "Фазаном" поспешили замять: огласка задела бы рикошетом
слишком многих людей... Владельцев отпустили, взяли с них большой штраф, на
чем дело и закончилось. Я слышала, они снова открыли бар, но теперь-то уж
поумнели, голыми руками их не возьмешь.
Наступило молчание, и у меня не хватало духу нарушить его. Каждое слово
Кэтрин Вильсон причиняло мне боль, мучительную боль, но ее рассказ мог
навести меня на след. Никогда в жизни не мог бы я предположить, что моя жена
замешана в такой грязной истории; но все же лучше было знать правду, даже
столь неприглядную, чем сражаться с ветряными мельницами, а я только этим и
занимался все последние дни.
Кэтрин опять заговорила, но, казалось, теперь она не замечает моего
присутствия и перебирает воспоминания ради собственного удовольствия.
-- Монтегю сказал мне еще одну вещь, в которую мне как-то не хочется
верить. Он встретил Фреда, бывшего приятеля Рихтера. Фред тогда только
вернулся из Парижа, где виделся с Гарольдом, и Гарольд во всем винил
Патрицию, он говорил, что она обвела его вокруг пальца, что она виновница
всех его бед... Он даже утверждал, -- Кэтрин понизила голос, -- что именно
Пат известила полицию обо всех делах, которые творились в "Фазане"... Но я
всегда отказывалась этому верить. Я очень любила Пат; она сразу же
понравилась мне, и не только потому, что была красивая и воспитанная, но еще
и потому, что она очень умная была, а это такая редкость, чтобы женщина была
умная. И характер у нее был приятный: за полтора года мы ни разу с ней не
поссорились. Вот с мужчинами она была слишком жестока, это правда; Тед,
бедняга, здорово от нее натерпелся. Ну а Рихтер мне никогда не нравился...
Но доносить на него за это в полицию... И не на него одного, а на десятки
людей... Нет, Пат на это была не способна. А Рихтер твердил, что это именно
она. И он вроде поклялся ей рано или поздно отомстить.
Может, я был неправ, что так и не рассказал тебе обо всем этом? Ты
наверняка дал бы мне умный совет, возможно, и просветил бы меня насчет
Кэтрин Вильсон, помог бы мне избежать многих ошибок и многих оплошностей. Но
пойми меня, Том. Рассказ этой женщины выставлял Пат в таком неприглядном
свете; мне самому стоило большого труда все это переварить, мое существо
восставало против этого нового, навязанного мне облика Пат. Мог ли я, Том,
вынести мысль, что и ты увидишь ее такою?..
Но все же, когда я распрощался с Кэтрин Крейн, первым моим побуждением
было позвонить тебе. Ты был мне необходим, мне нужно было, чтобы кто- то
ободрил меня, мне надо было с кем-то все обсудить, чтобы установить, что в
этом ужасном рассказе правда и что ложь. Я позвонил тебе, Том, но мне
сказали, что ты еще не вернулся. И я поневоле остался один и опять
погрузился в свои невеселые мысли.
Я понимал, что рассказ Кэтрин нельзя считать сплошным нагромождением
вымысла. Слишком уж многое в нем выглядело вполне достоверно. Да и зачем
было ей придумывать такую кучу событий, которые отнюдь не служили к ее
чести. Конечно, в ее повествование могли вкрасться и какие-нибудь
неточности, кое-что она могла неправильно истолковать, а кое о чем просто
забыть... Но в целом все казалось достаточно убедительным. И мне предстояло
свыкнуться с этой мыслью...
Как же я должен был теперь поступать? До сих пор я смотрел на жену как
на свою собственность, как на существо, которое принадлежит мне безраздельно
и о котором я все, абсолютно все знаю. Даже ее исчезновение, даже те
странные обстоятельства, которыми оно сопровождалось, не заставили меня
изменить своего мнения. А теперь я все должен был переоценить,
переосмыслить, пересмотреть. Патриция оказалась совсем не такой женщиной,
какой она мне представлялась прежде. Но означало ли это, что я перестану ее
любить? Какая чушь! Да, я считал ее непогрешимой, возвышенной, чистой.
Приходилось признать, что я ошибался; до встречи со мной она изведала
сомнения, соблазны, быть может, любовь... Но благодаря всем этим открытиям,
пока еще довольно туманным, я начинал понимать и другое: та, которую я
всегда считал такой сильной, на самом деле была растерянна и слаба... Она
была беззащитной, ее могли больно обидеть, и вот она в самом деле попала в
руки бесчестных, бессовестных, готовых на всякую подлость людей. И что же,
неужели я брошу ее в такую минуту? Нет и нет, тысячу раз нет! Именно сейчас,
больше чем когда бы то ни было, я должен, обязан ее защитить, я должен
ринуться ей на помощь. И я понял внезапно, что моя любовь к Пат не только не
пострадала от всего того, что я про нее узнал, но, напротив, стала еще
сильнее; моя любовь вышла из испытания окрепшей и возмужавшей; не
благоговейное восхищение, не эгоистическую страсть -- теперь я испытывал к
жене великую, полную сострадания нежность. О, если бы только удалось мне ее
спасти! Я не сказал бы ей ни слова упрека, я вообще не стал бы ей говорить,
что мне известно ее прошлое; я сделал бы все, что в моих силах, чтобы лучше
понять ее, чтобы стереть все следы этого мрачного прошлого, если они
остались в ее душе...
И тогда я решил не говорить тебе, Том, да и вообще никому про то, что
узнал от миссис Крейн. Если Пат сама мне обо всем не рассказала, значит, ей
были мучительны эти воспоминания, и она не хотела их больше касаться...
Правда, расследование, которым занялся Мэрфи, может кое- что из этих фактов
обнаружить, но будет лучше, если я по-прежнему стану их скрывать. Пат было
бы неприятно, если бы она узнала, что я о чем-то проведал, да еще поделился
с тобой...
Однако не стоило бросаться в другую крайность. В том, что наговорила
миссис Крейн, имелись некоторые сведения, которые могли оказаться полезными
в наших розысках. Не следовало ли сообщить их сэру Джону Мэрфи?
Так сидел я наедине со своими мыслями в холле "Камберленда", потягивая
очередную рюмку виски и не обращая внимания на снующих вокруг людей. В углу
стоял включенный телевизор, но никто на него не смотрел; передавали
спортивные новости, и я время от времени рассеянно поглядывал на экран, где
мелькали кадры игравшегося накануне матча. Меня самого удивляли то
спокойствие, та, я бы сказал, эйфория, в которой я пребывал и которой,
признаюсь, во многом был обязан выпитому спиртному. Подумать только, всего
лишь сутки назад я находился на грани самоубийства, мне было невыносимо
присутствие всех этих окружающих меня мужчин и женщин! А сегодня, когда я
узнал удручающие факты про женщину, которую любил больше всего на свете, --
сегодня я безмятежно сижу в своем кресле и спокойно раздумываю, сообщать ли
чиновнику Скотланд-Ярда новые данные, касающиеся моей жены!
И тут я испытал настоящий шок. Я вдруг увидел ее. Увидел Пат, свою
жену. Казалось, она была рядом, со своей улыбкой, с развевающимися на ветру
волосами, с гордо поднятой головой... Она была прямо передо мной на экране
телевизора, и диктор говорил:
-- На портрете, что вы сейчас видите, изображена Патриция Тейлор,
которая пропала в пятницу шестнадцатого сентября, сразу после того, как
приземлилась в лондонском аэропорту. Постоянное местожительство -- Милуоки,
штат Висконсин, Соединенные Штаты. Всех, кто видел миссис Тейлор в этот день
или позже, просим обратиться в Скотланд-Ярд, в отдел пропавших без вести.
Я едва не закричал. Но ведь появление Пат на экране было вполне
естественно. Разве Мэрфи не предупредил меня, что собирается прибегнуть к
помощи телевидения? И разве не ту самую фотографию, которую я передал вчера
Мэрфи, видел я сейчас на экране? Да, все так и было, но произошло
волшебство, и с экрана смотрела на меня другая, новая Пат. Не моя жена, а
женщина, пропавшая без вести. Патриция становилась достоянием публики.
Когда первое потрясение прошло, я отметил, что этот глас Скотланд-Ярда
бесследно растворился в смутном гостиничном гуле. Кроме меня, никто из этой
сотни стоявших, болтавших, ходивших взад и вперед по холлу людей не внял
призыву, который являл собою мою собственную, многократно усиленную
динамиками тоску... Неужто так было везде? Неужели все усилия Мэрфи ни к
чему не приведут?
Я опять подумал о тех сведениях, которые только что получил от миссис
Крейн. Правда, сведения касались давних времен; Кэтрин Крейн давно потеряла
следы этих людей. И все-таки можно было попробовать их разыскать и, если они
причастны к исчезновению моей жены, заставить заговорить...
Из довольно сбивчивого рассказа бывшей мисс Вильсон я все же кое-что
извлек, и в первую очередь -- адрес подпольного бара "Фазан". К этому бару
как будто сходились многие важные нити, с ним была связана пресловутая
история с автомобилем "бентли"... Во мне все больше крепло убеждение, что
Пат стала жертвой Гарольда Рихтера, а единственной для меня возможностью
найти этого человека было справиться о нем в "Фазане"...
Решение созрело мгновенно. Я ничего не скажу Мэрфи об этом смутном
эпизоде биографии Пат, не скажу, во всяком случае, до тех пор, пока меня не
принудят к этому чрезвычайные обстоятельства. Завтра я сам отправлюсь в
"Фазан" и расспрошу там людей. Если им что-нибудь известно, я найду способ
заставить их заговорить, какой бы опасностью это мне ни грозило. А если они
ничего не знают, то и риска никакого не будет.
Поэтому я мечтал теперь об одном -- о смертельной опасности. Ибо это
непреложно свидетельствовало бы о том, что я на верном пути.
Во вторник под вечер я поехал в "Фазан".
Помнишь, Том, мы в тот день пообедали с тобою вдвоем. С присущим тебе
остроумием ты рассказывал за обедом, как провел уик-энд, и я, слушая тебя,
мысленно переносился в этот особый замкнутый мир снобов, который всегда
внушал мне ужас и в то же время смутное желание проникнуть туда... Я так
заслушался твоих рассказов, что на какие-то полчаса даже забыл обо всех
своих горестях. Это ли не лучшая служба, какую ты мог мне тогда сослужить...
Как я и решил накануне, я ни слова тебе не сказал ни про свою встречу с
Кэтрин Крейн, ни про все то, что мне удалось от нее узнать. Мы расстались с
тобой в пять часов; пивные и бары открываются в шесть, у меня был впереди
еще целый час. Я сел в метро и отправился в Ричмонд.
Расстояние неблизкое, но я не скучал. Мной овладело какое-то странное
возбуждение; как ни тонка была ниточка, связывавшая Пат с этим баром, мне
казалось, что я приближаюсь к моей жене...
Станция метро "Ричмонд" расположена на полпути между ричмондским парком
и садами Кью. Довольно странный уголок: застроенный в начале девятнадцатого
века, а потом заброшенный и запущенный, он сохранял еще некоторые следы
былой элегантности, но был при этом поразительно мрачен; казалось, ты не в
Лондоне, а в одном из тех провинциальных городишек, которые столь методично
обследовал в свое время мистер Пиквик.
В надвигающихся сумерках я различал серые пятна деревьев Кью. Зачем я
сюда приехал? Где, в каком кривом переулке затаился этот проклятый бар? А
если Кэтрин солгала, если "Фазана" давно уже не существует? А быть может,
его и вообще никогда не было?
Я обратился к продавщице газет, сидевшей в киоске. Она сердито
проворчала, что сроду не слышала такого названия.
Я вышел из метро и побрел наугад. Не пройдя и ста метров, я понял, что
заблудился. На мое счастье, навстречу попался прохожий; он любезно сообщил
мне, что если я пойду прямо, то выйду на Кью-Роуд, то есть в сторону
Лондона; а если пойти в обратном направлении, то минут через пять можно
выйти к Темзе, пройти через Ричмондский мост, а там уж рукой подать до
Твикнгема. Заведение под названием "Фазан"? Нет, он никогда про такое не
слышал, а вообще-то, если идти в сторону Темзы, тут на каждом шагу
попадаются бары.
Я поблагодарил его и, повернув назад, направился к мосту. Через десять
минут я дошел до реки. В воде отражались последние лучи осеннего солнца. Я
не увидел ничего, что можно было бы принять за ресторан или бар. Спросил еще
одного прохожего и получил все тот же ответ: ни про какой "Фазан" он и
слыхом не слыхивал.
Но он показал мне на какое-то заведение, расположенное невдалеке от
моста, нечто вроде постоялого двора, которое я сперва не заметил, и я решил
зайти туда и выпить пива. Где, как не в баре, проще всего разузнать про
другой бар? Мой расчет оправдался. Женщина, которая нацедила мне кружку
пива, ничего про "Фазан" не знала, но один из клиентов, дремавший в углу
таксист, встрепенулся и уверенно сообщил, что если пойти отсюда направо,
потом еще раз свернуть направо, а потом разочек налево, то я прямо упрусь в
свое счастье.
Напутствуемый этими наставлениями, я вышел наружу и незамедлительно
заблудился в глухом лабиринте улочек; совсем стемнело, и я уже отчаялся не
только найти заветный бар, но вообще когда-нибудь вернуться в Лондон, как
вдруг едва не расшиб себе лоб о какую-то железную штуковину; при ближайшем
рассмотрении она оказалась кованой вывеской, на которой было изображено
некое подобие птицы.
Это было именно то, что я искал. Небольшой кокетливый домик, в нижних
окнах разноцветные витражи... Я поднялся по двум ступенькам крыльца и
толкнул дверь.
Кэтрин была права, обстановка скорее напоминала "обыкновенную
забегаловку", чем излюбленное пристанище герцога Эдинбургского. Простая
некрашеная стойка, грубо сколоченные деревенские столы без скатертей, голые
стены.
Но, приглядевшись внимательнее, я понял, что простота эта была не так
уж проста. Мягкий, спокойный свет, на деревянных столах старинные бутылки,
служащие подсвечниками, в нескольких -- зажженные свечи. Расположенная над
баром галерея, куда вели маленькая винтовая лестница, еще больше усиливала
впечатление старины. Позади стойки из небольшого радиоприемника, а может
быть, из проигрывателя доносились приглушенные звуки старых шотландских
мелодий.
В зале никого не было, и я сначала подумал, что и за стойкой никого
нет, но потом разглядел силуэт молодой женщины; в ожидании клиентов она
перелистывала иллюстрированный журнал. Я взобрался на бочку, служившую
табуретом, и спросил порцию виски. Барменша подняла ко мне хорошенькое, но
довольно сердитое личико, осведомилась, какой марки виски я желаю, налила
мне порцию и опять уткнулась в журнал.
Пора было приступать к делу. Я кашлянул, чтобы привлечь ее внимание, и
спросил без обиняков:
-- Давно существует это заведение?
Она подозрительно на меня посмотрела.
-- Оно -- самое старое в Ричмонде... Как же так получается, что вы
явились в бар, о котором никогда и не слышали?
Начало было неудачным. Я действительно дал маху: улица пустынная, лежит
в стороне от больших дорог; прийти сюда мог либо завсегдатай, либо человек,
привлеченный репутацией этого заведения... Надо было поскорее менять тему.
-- Не согласитесь ли вы что-нибудь со мной выпить? -- спросил я со всей
галантностью, на какую был способен.
Девушка пристально посмотрела на меня, потом быстро оглянулась на дверь
за своей спиной -- очевидно, там была кухня.
-- Вообще-то хозяин этого не любит. Но сейчас его нет, и если вам так
хочется...
Неожиданный успех. Она налила себе немного джина и подняла бокал до
уровня глаз:
-- За ваше здоровье.
-- За здоровье королевы, -- осмотрительно предложил я.
Она еще раз внимательно на меня посмотрела.
-- Вы случаем не американец?
Как всегда меня выдал мой проклятый акцент. Отпираться было
бессмысленно.