Страница:
– А я, опытный полковой снабженец, авторитетно заявляю: ни сегодня и ни завтра вы красиво не заживете. Вас просто доят, как сидорову козу. – Прапорщик поморщился, упомянув рогатую скотину.
Эрцгерцог густо покраснел.
– Знаешь, братан, – продолжил Палваныч. – Вы доверчивые, ну, форменные дети. Было бы у меня побольше времени, я бы вам так мозги промыл… Вы бы все мне отдали, да еще и долго потом извинялись, что мало получилось.
Гном хотел возразить, но веских слов отчего-то не находилось. Доверчивость штука необъяснимая.
– Так где ваша «госпожа»?
– Вообще-то она постоянно ездит от семьи к семье, а гномы живут во всех королевствах. У Белоснежки есть своя пещера. Правда, никто не знает, где она… Наверняка Хельга гостит там.
– Гостит?! – Прапорщик чуть не схватил эрцгерцога за бороду. – Ах вы, маленькие вшивые трусливые лилипуты! Хельгу захватили, понимаешь? Не гостит, а томится, блин!..
Гном вжал голову в плечи. Горькая правда хуже пощечины.
– Ладно. – Дубовых слегка сбавил обороты. – Если ты ничего не знаешь, спросим у черта. Ефрейтор Аршкопф!
Перед Палванычем возник черный бесенок.
– Товарищ прапорщик! – пронзительно запищал он, захлебываясь от радости. – Наконец-то вы вернули себе человеческий облик!
– Смирна! – гаркнул Дубовых.
Черт вытянулся, пожирая командира восхищенно-преданным взглядом.
Эрцгерцог раскрыл рот. Мало того, что возлюбленный Хельги водил знакомство с могущественной нечистой силой, так бес еще и подчинялся его приказам! Кем же он был, этот Пауль?
– Слушай, ефрейтор, новое задание. Найди мне Хельгуленочка и доставь сюда. Выполняй.
Аршкопф растворился, оставляя после себя серный запах.
– Вы, вероятно, большой маг и чародей… – уважительно протянул эрцгерцог.
– А то! Знал бы ты, как я на складе чудодействую. – Палваныч зажмурился, переживая накатившие воспоминания о лучших своих махинациях.
Раздалось тихое «бух!». Вернувшийся черт выглядел смущенным.
– Товарищ прапорщик, задание выполнено наполовину, – жалобно проверещал он. – Графиня обнаружена, но не доставлена.
– Почему?
– Она находится в одном из старых гномьих убежищ. На нее наложено изощренное тюремное заклятие. Я не способен его преодолеть.
– А кто, если не ты?! – Палваныч прищурился. – Послушай сюда, пятачкастая морда. Я не злопамятный, но ты ловко исправляешь этот мой недостаток. Сначала ты проваливаешь мероприятия по поиску всяких людей и кобеля в башмаках, теперь ты не способен снять заклятие… Ты по жизни черт или кто?
– Вы, – пискнул Аршкопф.
– Ты это я?!
– Никак нет. Вы спросили, кто, если не я. Я ответил, что вы.
– Поясни, рядовой.
– Моих сил не хватает на преодоление наложенных на графиню чар. Я слишком молод и неопытен. А вот поцелуй человека, который ее любит, разрушит заклинание лучше любого магического воздействия!
– О, блин, сказки Пушкина. – Прапорщик почесал затылок. – Не брешешь?
– Честное чертинятское!
Палваныч обернулся к эрцгерцогу:
– Карта есть?
Через минуту Дубовых изучал диспозицию. Его заинтересовал своеобразный «цветок», образованный государствами, окружавшими Драконью долину. Она была центром, от которого отрастали «лепестки»-королевства. Дробенланд был на западе, севернее находился Дриттенкенихрайх, на северо-востоке располагался Наменлос, еще восточнее – Вальденрайх, на юго-востоке – милитаристический Труппенплац[33]. Между Труппенплацем и Дробенландом раскинулось темное пятно – Черное королевство.
– Ну, что ж… Так я себе это все примерно и представлял, – изрек прапорщик тоном старого штабного волка. – Ефрейтор Аршкопф, где подземелье Белоснежки?
Черт ткнул острым коготком почти в центр Труппенплаца.
– Значит, нам туда дорога, – резюмировал Палваныч.
Ранним утром, после трехчасового сна, Дубовых покинул пещеру Страхенцвергов.
Над Драконьей долиной светило неизменное солнце. Редкие перистые облака, вытянувшиеся по ветру, напоминали прапорщику следы реактивных самолетов, отчего пробивало на легкую ностальгию. Обойдя озеро и удалившись от шумящего перед пещерой водопада, Палваныч попал в вековой лес.
Дубовых шел на юго-восток, сверяясь с картой эрцгерцога. Шагалось бодро, и к полудню путник дотопал до местечка, которое было отмечено как Драконий Университет. Россыпь гигантских камней образовывала подобие арены, окруженной трибунами. Прапорщик пробрался между гладкими валунами и подсмотрел за научным диспутом.
На трибунах возлежали двенадцать драконов – почтенных старейшин. Чешуя на их коричневых телах выцвела, крылья обветшали, а здоровенные, размером с киоски Роспечати, головы покоились на плитах – дряхлые шеи уже не могли подолгу удерживать на весу лучшие мозги драконьей расы.
– Слово предоставляется профессору Гроссешланге, – изрек самый древний ящер, председатель ученого совета.
Профессор с кряхтением поднял одну из голов и переложил ее в центр арены, на каменный куб, служивший своеобразной трибуной.
– Кхе-кхе, – дымно прочистил горло Гроссешланге. – Уважаемые коллеги! Я все еще считаю первоочередной задачей выработать четкую позицию по поводу грядущей людской войны…
– Мы уже обсуждали этот вопрос, коллега, – прохрипел ближний к затаившемуся Палванычу дракон. – Нас не интересуют мелкие страстишки двуногих.
Ученый совет одобрительно зашумел.
Председатель вскинул хвост и обрушил его на гранитную плиту. Удар получился громким.
– К порядку! – призвал ученых председатель. – Продолжайте, профессор.
– Спасибо. К сведению почетного собрания, нам грозят не «страстишки», а опустошительная война, ставящая под угрозу целостность ткани нашего мира! Это будет крупнейшая катастрофа, какой не бывало в последние… в последние… – Гроссешланге задумался, копаясь в памяти.
Он закатил глаза, потом сомкнул веки и замер.
– Он что, опять заснул? – раздались голоса мудрейших драконов. – Безобразие!
Другие высказывались по существу:
– Но у уважаемого Гроссешланге должны быть серьезные причины для разговоров о нарушении целостности ткани мироздания!.. Нельзя допустить панику и смятение в нашем обществе! Предлагаем разбудить коллегу для объяснений!
– Если этот старый хрыч заснул, то это на…
– Тридцать тысяч лет! – изрек Гроссешланге, открыв глаза. – Последние тридцать тысяч лет не случалось катастрофы, сопоставимой с грядущей! Люди и так злоупотребили открыванием прохода между мирами! Здесь уже бродят пришельцы из иных миров, понимаете! И это не самое страшное…
«Ексель-моксель, – подумал прапорщик, – это же про нас с Лавочкиным!»
– Назревающая война наверняка спровоцирует создание новых проходов. Вы понимаете, что каждый портал – огромный риск. Прорехи в ткани мироздания – не царапины на брюхе драконихи. Учтите, лидер Черного королевства готов воспользоваться самыми неожиданными методами для достижения своих целей. Маги, ему противостоящие, ничуть не менее не стесняются в выборе средств. Если двуногие начинают драться, они совсем теряют головы. Подумайте над этим. Почитайте отчеты наших наблюдателей, взгляните на звезды, погадайте на мослах слонопотама, болотной гуще и дегенераторе случайных чисел. Убедитесь в реальности угрозы, а не вопите о том, что старый Гроссешланге паникует. У меня все.
Палваныч не стал слушать прения. Он осторожно вылез из каменного амфитеатра и покинул Драконий Университет.
Углубившись в лес, прапорщик решил передохнуть, обмозговывая подслушанное. Сел на сухой пень. Сорвал травинку. Закусил стебелек, высасывая сладкий сок. Как в детстве… Принялся мочалить травинку зубами, сорвал еще… И еще…
– Тьфу, ядрена лодка! – Палваныч выплюнул пучок жеваной травы. – Козлиное прошлое, будь оно неладно!
Он осмотрелся по сторонам, боясь, что кто-то мог стать свидетелем его позорного травоедства.
Повезло: зрителей не было.
Дубовых съел овсяную лепешку, которую дали ему гномы, и попил воды из ручья. Остаток дня и вечера прошли без приключений. Если прапорщик замечал впереди лежбище драконов, он крадучись их обходил. Вокруг высились могучие дубы, изредка встречались нагромождения камней. Еще Палваныч видел гигантский муравейник. Рыжие муравьи размером с русскую сторожевую деловито бежали к жилищу, готовясь ко сну. На человека они не обратили никакого внимания. Струхнувший человек был счастлив.
Прапорщик выбрал для ночлега очередной памятник драконьей архитектуры. В нише, образованной сваленными в беспорядке гранитными блоками, обнаружилось отличное место для сна. Этакий мемориальный шалаш.
– Ефрейтор Аршкопф! – вызвал черта Дубовых. – Приказ номер один. Доставить мне два одеяла и подушку!
Бесенок мгновенно исполнил поручение. Командир остался доволен.
– Приказ номер два. На время моего сна заступаешь в караул. Всех, кто несанкционированно пересечет эту линию, – прапорщик очертил палочкой большой полукруг перед входом в «шалаш», – остановить без выяснения целей прибытия. Вопросы есть? Нет? Тогда успешного несения службы!
– Служу товарищу прапорщику! – взвизгнул Аршкопф.
Россиянин завалился на одеяла и до рассвета продрых безмятежно, будто снотворного объелся. Он пропустил еженощное драконье пиротехническое шоу, зато превосходно отдохнул.
С первыми лучами солнца он вылез из укрытия и обалдел:
– Ектыш! Словно в музей попал!..
В защитном полукруге стояли чучела разных зверей.
– Товарищ прапорщик, задание выполнено! – отрапортовал черт. – Нарушители границы в составе двадцати семи единиц живой силы остановлены!
Палваныч осматривал нарушителей. Кабан, дикие собаки, странный саблезубый енот, улитка-переросток, несколько хищных птиц, висящих в воздухе, раскинув крылья, пара змей, паучок, чуть меньше круглого банкетного стола, комары с хоботками толщиной с соломинку для коктейля…
– Да, такой усосет насмерть, – оценил прапорщик. – Молоток, Аршкопф! Они все дохлые?
– Никак нет! Стоит вам приказать, и они отомрут.
– Ни фига себе стоп-кадр, – прошептал Дубовых. – Хорошо, через полдня пусть отмирают на здоровье.
Звучало двусмысленно, но Палваныч насчет таких глупостей не парился.
Он двинулся дальше. Вскоре захотелось по нужде. Привычка соблюдать хоть какие-то нормы приличий загнала прапорщика в кустарник. Хотя, казалось бы, от кого прятаться?..
Выйдя из зарослей, Дубовых неожиданно столкнулся с драконом и сильно порадовался, что успел удачно сходить в кусты.
Три одинаковых рыла, размером с тумбочку каждое. Зеленые. С черными любопытными глазами-блюдцами и зубастой пастью. С широченными ноздрями. На макушках – ряды желтых рожек. Шеи длинные, гибкие, находящиеся в постоянном движении. Изумрудное чешуйчатое тело размером с гараж. Толстые лапы. Широкие, но явно слабые крылья.
Малявка, дракончик, ящереныш…
– Ну, мелюзга, ты меня и испугал! – проговорил Палваныч, надеясь, что его «отеческий» тон отпугнет или подчинит детеныша.
– Толстенькая силавека! – сказал дракончик. – Вкусная!
– Э-э-э! – Прапорщик попятился. – Силавека несъедобная.
– Обоснуй-ка? – Головы синхронно облизались.
Глава 26.
Эрцгерцог густо покраснел.
– Знаешь, братан, – продолжил Палваныч. – Вы доверчивые, ну, форменные дети. Было бы у меня побольше времени, я бы вам так мозги промыл… Вы бы все мне отдали, да еще и долго потом извинялись, что мало получилось.
Гном хотел возразить, но веских слов отчего-то не находилось. Доверчивость штука необъяснимая.
– Так где ваша «госпожа»?
– Вообще-то она постоянно ездит от семьи к семье, а гномы живут во всех королевствах. У Белоснежки есть своя пещера. Правда, никто не знает, где она… Наверняка Хельга гостит там.
– Гостит?! – Прапорщик чуть не схватил эрцгерцога за бороду. – Ах вы, маленькие вшивые трусливые лилипуты! Хельгу захватили, понимаешь? Не гостит, а томится, блин!..
Гном вжал голову в плечи. Горькая правда хуже пощечины.
– Ладно. – Дубовых слегка сбавил обороты. – Если ты ничего не знаешь, спросим у черта. Ефрейтор Аршкопф!
Перед Палванычем возник черный бесенок.
– Товарищ прапорщик! – пронзительно запищал он, захлебываясь от радости. – Наконец-то вы вернули себе человеческий облик!
– Смирна! – гаркнул Дубовых.
Черт вытянулся, пожирая командира восхищенно-преданным взглядом.
Эрцгерцог раскрыл рот. Мало того, что возлюбленный Хельги водил знакомство с могущественной нечистой силой, так бес еще и подчинялся его приказам! Кем же он был, этот Пауль?
– Слушай, ефрейтор, новое задание. Найди мне Хельгуленочка и доставь сюда. Выполняй.
Аршкопф растворился, оставляя после себя серный запах.
– Вы, вероятно, большой маг и чародей… – уважительно протянул эрцгерцог.
– А то! Знал бы ты, как я на складе чудодействую. – Палваныч зажмурился, переживая накатившие воспоминания о лучших своих махинациях.
Раздалось тихое «бух!». Вернувшийся черт выглядел смущенным.
– Товарищ прапорщик, задание выполнено наполовину, – жалобно проверещал он. – Графиня обнаружена, но не доставлена.
– Почему?
– Она находится в одном из старых гномьих убежищ. На нее наложено изощренное тюремное заклятие. Я не способен его преодолеть.
– А кто, если не ты?! – Палваныч прищурился. – Послушай сюда, пятачкастая морда. Я не злопамятный, но ты ловко исправляешь этот мой недостаток. Сначала ты проваливаешь мероприятия по поиску всяких людей и кобеля в башмаках, теперь ты не способен снять заклятие… Ты по жизни черт или кто?
– Вы, – пискнул Аршкопф.
– Ты это я?!
– Никак нет. Вы спросили, кто, если не я. Я ответил, что вы.
– Поясни, рядовой.
– Моих сил не хватает на преодоление наложенных на графиню чар. Я слишком молод и неопытен. А вот поцелуй человека, который ее любит, разрушит заклинание лучше любого магического воздействия!
– О, блин, сказки Пушкина. – Прапорщик почесал затылок. – Не брешешь?
– Честное чертинятское!
Палваныч обернулся к эрцгерцогу:
– Карта есть?
Через минуту Дубовых изучал диспозицию. Его заинтересовал своеобразный «цветок», образованный государствами, окружавшими Драконью долину. Она была центром, от которого отрастали «лепестки»-королевства. Дробенланд был на западе, севернее находился Дриттенкенихрайх, на северо-востоке располагался Наменлос, еще восточнее – Вальденрайх, на юго-востоке – милитаристический Труппенплац[33]. Между Труппенплацем и Дробенландом раскинулось темное пятно – Черное королевство.
– Ну, что ж… Так я себе это все примерно и представлял, – изрек прапорщик тоном старого штабного волка. – Ефрейтор Аршкопф, где подземелье Белоснежки?
Черт ткнул острым коготком почти в центр Труппенплаца.
– Значит, нам туда дорога, – резюмировал Палваныч.
Ранним утром, после трехчасового сна, Дубовых покинул пещеру Страхенцвергов.
Над Драконьей долиной светило неизменное солнце. Редкие перистые облака, вытянувшиеся по ветру, напоминали прапорщику следы реактивных самолетов, отчего пробивало на легкую ностальгию. Обойдя озеро и удалившись от шумящего перед пещерой водопада, Палваныч попал в вековой лес.
Дубовых шел на юго-восток, сверяясь с картой эрцгерцога. Шагалось бодро, и к полудню путник дотопал до местечка, которое было отмечено как Драконий Университет. Россыпь гигантских камней образовывала подобие арены, окруженной трибунами. Прапорщик пробрался между гладкими валунами и подсмотрел за научным диспутом.
На трибунах возлежали двенадцать драконов – почтенных старейшин. Чешуя на их коричневых телах выцвела, крылья обветшали, а здоровенные, размером с киоски Роспечати, головы покоились на плитах – дряхлые шеи уже не могли подолгу удерживать на весу лучшие мозги драконьей расы.
– Слово предоставляется профессору Гроссешланге, – изрек самый древний ящер, председатель ученого совета.
Профессор с кряхтением поднял одну из голов и переложил ее в центр арены, на каменный куб, служивший своеобразной трибуной.
– Кхе-кхе, – дымно прочистил горло Гроссешланге. – Уважаемые коллеги! Я все еще считаю первоочередной задачей выработать четкую позицию по поводу грядущей людской войны…
– Мы уже обсуждали этот вопрос, коллега, – прохрипел ближний к затаившемуся Палванычу дракон. – Нас не интересуют мелкие страстишки двуногих.
Ученый совет одобрительно зашумел.
Председатель вскинул хвост и обрушил его на гранитную плиту. Удар получился громким.
– К порядку! – призвал ученых председатель. – Продолжайте, профессор.
– Спасибо. К сведению почетного собрания, нам грозят не «страстишки», а опустошительная война, ставящая под угрозу целостность ткани нашего мира! Это будет крупнейшая катастрофа, какой не бывало в последние… в последние… – Гроссешланге задумался, копаясь в памяти.
Он закатил глаза, потом сомкнул веки и замер.
– Он что, опять заснул? – раздались голоса мудрейших драконов. – Безобразие!
Другие высказывались по существу:
– Но у уважаемого Гроссешланге должны быть серьезные причины для разговоров о нарушении целостности ткани мироздания!.. Нельзя допустить панику и смятение в нашем обществе! Предлагаем разбудить коллегу для объяснений!
– Если этот старый хрыч заснул, то это на…
– Тридцать тысяч лет! – изрек Гроссешланге, открыв глаза. – Последние тридцать тысяч лет не случалось катастрофы, сопоставимой с грядущей! Люди и так злоупотребили открыванием прохода между мирами! Здесь уже бродят пришельцы из иных миров, понимаете! И это не самое страшное…
«Ексель-моксель, – подумал прапорщик, – это же про нас с Лавочкиным!»
– Назревающая война наверняка спровоцирует создание новых проходов. Вы понимаете, что каждый портал – огромный риск. Прорехи в ткани мироздания – не царапины на брюхе драконихи. Учтите, лидер Черного королевства готов воспользоваться самыми неожиданными методами для достижения своих целей. Маги, ему противостоящие, ничуть не менее не стесняются в выборе средств. Если двуногие начинают драться, они совсем теряют головы. Подумайте над этим. Почитайте отчеты наших наблюдателей, взгляните на звезды, погадайте на мослах слонопотама, болотной гуще и дегенераторе случайных чисел. Убедитесь в реальности угрозы, а не вопите о том, что старый Гроссешланге паникует. У меня все.
Палваныч не стал слушать прения. Он осторожно вылез из каменного амфитеатра и покинул Драконий Университет.
Углубившись в лес, прапорщик решил передохнуть, обмозговывая подслушанное. Сел на сухой пень. Сорвал травинку. Закусил стебелек, высасывая сладкий сок. Как в детстве… Принялся мочалить травинку зубами, сорвал еще… И еще…
– Тьфу, ядрена лодка! – Палваныч выплюнул пучок жеваной травы. – Козлиное прошлое, будь оно неладно!
Он осмотрелся по сторонам, боясь, что кто-то мог стать свидетелем его позорного травоедства.
Повезло: зрителей не было.
Дубовых съел овсяную лепешку, которую дали ему гномы, и попил воды из ручья. Остаток дня и вечера прошли без приключений. Если прапорщик замечал впереди лежбище драконов, он крадучись их обходил. Вокруг высились могучие дубы, изредка встречались нагромождения камней. Еще Палваныч видел гигантский муравейник. Рыжие муравьи размером с русскую сторожевую деловито бежали к жилищу, готовясь ко сну. На человека они не обратили никакого внимания. Струхнувший человек был счастлив.
Прапорщик выбрал для ночлега очередной памятник драконьей архитектуры. В нише, образованной сваленными в беспорядке гранитными блоками, обнаружилось отличное место для сна. Этакий мемориальный шалаш.
– Ефрейтор Аршкопф! – вызвал черта Дубовых. – Приказ номер один. Доставить мне два одеяла и подушку!
Бесенок мгновенно исполнил поручение. Командир остался доволен.
– Приказ номер два. На время моего сна заступаешь в караул. Всех, кто несанкционированно пересечет эту линию, – прапорщик очертил палочкой большой полукруг перед входом в «шалаш», – остановить без выяснения целей прибытия. Вопросы есть? Нет? Тогда успешного несения службы!
– Служу товарищу прапорщику! – взвизгнул Аршкопф.
Россиянин завалился на одеяла и до рассвета продрых безмятежно, будто снотворного объелся. Он пропустил еженощное драконье пиротехническое шоу, зато превосходно отдохнул.
С первыми лучами солнца он вылез из укрытия и обалдел:
– Ектыш! Словно в музей попал!..
В защитном полукруге стояли чучела разных зверей.
– Товарищ прапорщик, задание выполнено! – отрапортовал черт. – Нарушители границы в составе двадцати семи единиц живой силы остановлены!
Палваныч осматривал нарушителей. Кабан, дикие собаки, странный саблезубый енот, улитка-переросток, несколько хищных птиц, висящих в воздухе, раскинув крылья, пара змей, паучок, чуть меньше круглого банкетного стола, комары с хоботками толщиной с соломинку для коктейля…
– Да, такой усосет насмерть, – оценил прапорщик. – Молоток, Аршкопф! Они все дохлые?
– Никак нет! Стоит вам приказать, и они отомрут.
– Ни фига себе стоп-кадр, – прошептал Дубовых. – Хорошо, через полдня пусть отмирают на здоровье.
Звучало двусмысленно, но Палваныч насчет таких глупостей не парился.
Он двинулся дальше. Вскоре захотелось по нужде. Привычка соблюдать хоть какие-то нормы приличий загнала прапорщика в кустарник. Хотя, казалось бы, от кого прятаться?..
Выйдя из зарослей, Дубовых неожиданно столкнулся с драконом и сильно порадовался, что успел удачно сходить в кусты.
Три одинаковых рыла, размером с тумбочку каждое. Зеленые. С черными любопытными глазами-блюдцами и зубастой пастью. С широченными ноздрями. На макушках – ряды желтых рожек. Шеи длинные, гибкие, находящиеся в постоянном движении. Изумрудное чешуйчатое тело размером с гараж. Толстые лапы. Широкие, но явно слабые крылья.
Малявка, дракончик, ящереныш…
– Ну, мелюзга, ты меня и испугал! – проговорил Палваныч, надеясь, что его «отеческий» тон отпугнет или подчинит детеныша.
– Толстенькая силавека! – сказал дракончик. – Вкусная!
– Э-э-э! – Прапорщик попятился. – Силавека несъедобная.
– Обоснуй-ка? – Головы синхронно облизались.
Глава 26.
Три сестры, или Драконий шоу-бизнес
С точки зрения географии Драконья долина была интересным объектом. Она располагалась ниже, чем ее окрестности. Драконы, носители древнейшей магии, обустроили ее климат таким образом, чтобы не зависеть от общих погодных условий. Вокруг занудствовала осень, а в дубовых рощах долины царило лето.
Какими методами ящеры поддерживали идеальную погоду, оставалось загадкой. Некоторые короли пытались выведать и даже купить секрет управления климатом – в основном для разгона туч при проведении парадов или (самые хитрые) для создания на вражеской территории погодных катаклизмов. Именно из-за того, что человеку свойственно использовать все лучшее в самых наихудших целях, драконы хранили молчание.
Вальденрайх остался позади, и началась Драконья долина. Рядовой Лавочкин догадался об этом по двум признакам: по погоде и ландшафту. Морось прекратилась, тучи сменились мутными облачками, а впереди ярко синело абсолютно чистое небо. Довольно крутой склон, по которому Коля ехал часа полтора, наконец закончился. Мелкое редколесье сменилось дубовыми рощами. Здесь, где тепло едва-едва не дотягивало до отметки «зной», вальденрайхский холод казался нереальным.
Солдат сбросил теплые вещи и с удовольствием искупался в речке.
Он ехал полдня и всю ночь, не желая ночевать под дождем. Теперь, приятным жарким утром, страшно хотелось спать. Коля развалился на бережке и задремал. Привязанный к ветвям кустов конь пасся рядом.
В какой-то момент Лавочкину пригрезилось, будто над ним склонились три прелестные девы, чья краса была бесспорной, а голоса музыкальны.
– Мужчинка, сестры!.. – воскликнула первая.
– Да… – выдохнула вторая.
– Ну, кто не спрятался, мы не виноваты! – рассмеялась третья.
Солдат подумал, что формула «кто не спрятался, мы не виноваты» гармоничнее смотрелась бы на дверях военкомата, особенно во время призыва. Воспоминание об армии пробудило Колю от дремы. Он распахнул глаза и понял: три девичьих голоска ему не приснились.
Жаль, дамочки были отнюдь не прекрасными. Судя по одежде, крестьянки. На троих у них набиралось шесть глаз, что само по себе статистически неплохо. Только вот первая, постарше, лет девятнадцати, была одноглазой, средняя, семнадцатилетняя, двуглазой, а младшая, не больше пятнадцати годков от роду, трехглазой.
Лавочкину доводилось видеть циклопа. Лицо старшенькой походило на циклопье: единственное око располагалось над переносицей, в центре лба. Двуглазая была симпатичной нормальной девушкой. У младшенькой вместе с привычной парой глаз моргал третий – во лбу.
«Прямо как на картинках в аномальной прессе», – хмыкнул парень.
– Кто вы такие?
Дамочки по очереди представились:
– Одноглазка.
– Двуглазка.
– Трехглазка.
– Очень приятно… – промямлил Лавочкин, удрученный столь прямой связью внешности и имен незнакомок.
Похоже, с воображением у их родителей было негусто. Зато не спутаешь!
– Врет! – заявила Трехглазка. – Ему неприятно.
– Почему ты так решила? – спросил солдат, пряча взгляд.
– Третий глаз – это тебе не хухры-мухры, – сказала Одноглазка. – Он в самую суть зрит.
– Мне двух хватает, – буркнул Коля.
– Да, мы с сестричками заметили, что ты такой же урод, как и наша средненькая, – презрительно процедила Одноглазка.
– Хм… А я полагал, у меня все в порядке…
– Правильно говорит дед Семиух, – встряла Трехглазка, – уроды занимаются самообманом.
Младшая совсем не игриво толкнула среднюю локтем. Двуглазка не ответила, лишь чуть отодвинулась от сестры.
– Тут я с твоим дедом Восьминогом полностью согласен, – съязвил парень.
– При чем тут Восьминог? – прищурилась Одноглазка. – Восьминог нам дядька, да и тот двоюродный.
– Ладно, сестры. Пора отвести его в деревню, – подытожила Трехглазка.
– Вас целая деревня?! – Лавочкин представил селение, полное Семиухов, Восьминогов и Многоглазок.
Он сыронизировал про себя: «Прямо как в Петербурге, в музее… Ну, там где в пробирках заспиртовано всякое… Как же его?..»
– А зачем я вам? – спросил солдат.
– Будешь шутом.
– Я не умею шутить.
– А тебе не нужно, ты и так смешной, – заржали Одноглазка с Трехглазкой. – Ага, а то наша дуреха всем надоела.
Коля посмотрел на Двуглазку. Та уставилась куда-то мимо. Взглядом сломленного, затюканного человека.
«Елки-моталки… А девчонка-то единственная нормальная в целой деревне. Можно сказать, за всех нас отдувается», – подумал Коля. В его памяти всплыли детские воспоминания: он с друзьями частенько дразнил старого хромого соседа. Стало стыдно, и захотелось помочь Двуглазке.
Парень встал с травы.
– Никуда я не пойду. Более того, если ты, Двуглазка, готова, то я возьму тебя с собой и уведу к нормальным людям.
– К уродам?! – снова рассмеялись младшая со старшей.
Средняя недоверчиво заглянула в Колины глаза.
– Не бойся, – сказал он. – Захочешь – поселишься у гномов, а не захочешь – отведу к доброй женщине Красной Шапочке.
Солдат протянул руку, мол, пойдем.
Двуглазка поверила. Кивнула, шагнула к незнакомому парню.
– Эге, не так скоро! Чего захотели! – взвизгнула Одноглазка. – На этот случай с нами гуляет братец. Кстати, где он?
– Вон, в роще, – подсказала Трехглазка. – Грибы ищет.
Лавочкин обернулся в указанном направлении. Из кустов торчала большая голова. Братца наверняка звали Трехрот Двуносыч. Особого ума на лице не читалось.
– Эй, брат! – проорала Одноглазка. – Тут нас обижают! Защищай!
Родственничек выскочил из-за густых ветвей, и у Коли возникло подозрение, что имя защитника все же Четырехрук.
К поясу красавца были пристегнуты четыре сабли.
– Для крестьянина он слишком благородно вооружен, – проговорил солдат, скорее себе, чем сестрам Четырехрука.
– Мы – из обедневшего дворянского рода, – высокомерно произнесла Трехглазка. – У нас такое мощное и роскошное генеалогическое дерево, что…
– Я бы на твоем месте этим чахлым кустиком не хвастался, – закончил за нее Коля.
– Бра-а-ат! – капризно завопила Трехглазка. – Оскорбляют!..
Рядовой Лавочкин заметил: Четырехрук не может быстро бегать – кривоватые ножки ковыляли, а не шагали. Солдат мысленно сравнил его с комодом: братец «разноглазок» был настолько коренаст и ширококостен, что казался квадратным.
Наконец отпрыск обедневшего рода вывалился на берег речки. Выхватив из ножен все четыре сабли, боец отчаянно закрутил ими, рискуя отхватить себе какую-нибудь часть тела, и торжественно выкрикнул тремя ртами:
– Презренный оскорбитель! Я желаю скрестить с тобой клинки!
– Скрестить?! Ишь ты, мичуринец, – нервно хохотнул Коля, сжимая рукоять единственного кинжала. – И потом, у тебя преимущество.
– Нет, это у тебя недостаток.
«Болтает ловко, да вряд ли догонит», – постановил солдат.
– Двуглазка, – сказал он. – Если ты не передумала, то самое время смываться.
Прихватив ее за руку, парень побежал к коню. Девушка не растерялась, не замешкалась.
Сестры не двинулись, полагаясь на удаль братца. Тот закосолапил вслед беглецам, крича нечто разочарованно-оскорбительное. Но Коля и Двуглазка уже садились на коня.
– Вернись и сразись со мной, уродец! – сипел Четырехрук.
– Мы не гордые, – шепнул Двуглазке Лавочкин и стукнул жеребца каблуками по бокам.
Проскакав около часа, солдат и его новая спутница сделали привал. Перекусили.
– Как зовут твоего брата? – спросил Коля.
– Не знаю почему, но Трехчленом, – ответила девушка.
– Теперь понятно, отчего он так бесшабашно у пояса сабельками машет.
Помолчали.
– А что за у вас деревня-то такая? – поинтересовался он.
– Давным-давно наши предки ушли от людей, которых мы называем уродами. По легенде, уроды смеялись над нами… над ними. Вот они и удалились на границу Драконьей долины. Там нет уродов, а драконы забредают к нам не часто. Так и живем… живут.
Она не могла свыкнуться с тем, что убежала из дома. Нет, она жалела о своем поступке. Скорее, не верилось: «Неужели я действительно ушла?»
До вечера оставалось часа три. Двуглазка ежилась, но не от прохлады. Парень догадался, ее что-то пугает.
– Ты боишься?
– Еще бы! – чуть ли не шепотом сказала она. – Тут же кругом драконы! Неужели тебе не страшно?
– Нет, – Лавочкин развел руками. – Я их просто не вижу.
– А, ну ясно… Ты рыцарь, – вздохнула Двуглазка. – А я – девственница.
– Ты девственница?! Вот так удача! – раздался голос откуда-то со стороны реки.
Коля и беглая «уродка» разом обернулись на голос.
Над водой висела драконья голова. Коричневая, сараеподобная, с большими глазами и дымящимися ноздрями. Рот ящера растянулся в улыбке. Из ивняка, росшего на противоположном берегу, высунулись еще две головы. Не менее довольные.
– Петь умеешь?
– Д-да… – выдавила девушка. – Любимое занятие… С малых ногтей уходила в поле и целыми днями пела…
– Покажи!
– Я никогда… для кого-нибудь. Только в одиночестве.
– Не стесняйся, дитя. У тебя получится, – успокаивающе проговорил ящер.
Ситуация была просто нереальная – петь по заявке дракона. После непродолжительного растерянного раздумья Двуглазка откашлялась и запела чистым, чуть дрожащим голоском:
Лавочкин и девушка утерли брызги с лиц.
Оказалось, что дракон, замлев от пения Двуглазки, окончательно расслабил шеи и уронил головы в чистые воды. В те самые, куда секунду назад лились большие ящериные слезы.
Головы вынырнули, умильно улыбаясь.
– Подлинное искусство! – душевно прошипел дракон. – Будь моею!
– В каком это смысле? – ошалела Двуглазка.
– Будь моею певуньей. Я поселю тебя в маленькой золотой башне. Каждый вечер ты будешь исполнять песни, а я стану тебя кормить и лелеять.
– Эй, товарищ спонсор! – вклинился Коля, ощущая легкое дежавю.
Девушка, дракон и он… Знакомый сюжет.
– Да-да, ты, меценат склизкий! Я, по ходу дела, рыцарь. Барон Николас Могучий, если ты в курсе, кто это.
– Наслышан…
Ящер явно струхнул. Головы отодвинулись подальше, улыбки поблекли. Парень продолжил:
– Ты, надо думать, в курсе, что обычно бывает между драконом и рыцарем из-за прекрасных девственниц?
– Вполне. Но в нашем случае, смею заверить, нет никаких поводов для конфликта. Вы, юноша, носите в сердце совершенно четкий след иной дамы. Мне это абсолютно ясно. Следовательно, прекрасная певунья не занята. Я не буду ее обижать и уж тем более пожирать. Если ее пение мне прискучит, мы вместе подберем ей нового пылкого поклонника.
В доказательство своей пылкости дракон выпустил из пастей по черному дымному облаку.
– Звучит идеально, только не слишком верится, – возразил Лавочкин.
– Ваши опасения вполне оправданны… Не спорю, совсем недавно драконы предпочитали кушать надоевших певуний, но исследования нашего лучшего ученого – неподражаемого Гроссешланге показали, что поедание людей повышает уровень плохих веществ в драконьей крови, ведет к закупорке сосудов и, как следствие, к снижению продолжительности жизни и скорой смертности. К тому же волосы, зубы и некоторые кости не перевариваются, ранят кишечник и ведут к язве.
Двуглазка упала в обморок.
– Вот видишь, чешуйчатый садюга, что ты наделал? – напустился на ящера солдат. – Девушку уже от твоих слов с ног валит, а ты хочешь, чтобы она у тебя жила!
– Но я аккурат переходил к самому важному! – запротестовал трехголовый меломан. – Главное, мы теперь не обижаем певиц, а обмениваемся ими! Их жизнь идеальна. К их услугам – лучшие наряды, пища и книги. Они даже завели утренний клуб, где собираются и общаются.
– Ладушки. – Коля хлопнул в ладоши. – Тогда, пока милая дама в отключке, скажи мне как самец самцу: ты понимаешь, что ей необходимы муж, дети и все такое прочее?
– Конечно! Девушка, изъявившая желание вернуться к людям, вправе уйти, когда захочет.
– Я согласна! – Двуглазка подскочила, будто на пружинах.
«Вот, блин, актриса малых и больших театров! В обморок она упала…» – мысленно восхитился Лавочкин.
– Я счастлив! – восхищенно взревел дракон. – Пойдем, я покажу тебе башню!
– Не так прытко! – Солдат заставил ящера поморщиться.
– Ну что еще?
– Хочу убедиться, что девушку не надули. А то, знаете ли, всякое бывает. Пообещают, мол, топ-моделью сделаем, а сами на панель выталкивают.
– Боюсь, не понял смысла. – Дракон нахмурился от умственных усилий. – Но суть ухватил. Вы хотите удостовериться в моей честности и… переночевать.
– Да – по обоим пунктам.
– Тогда милости прошу, – пригласил ящер. – Буду рад принять у себя богатыря и мастера плевка.
Коля удовлетворенно отметил, что его подвиг с выбиванием драконьего глаза не забыт.
Башня действительно оказалась золотой. Высотой примерно с восьмиэтажку, она не достигала и половины роста местных дубов. Башня стояла на укромной поляне. На самом верху располагалась смотровая площадка, с которой и должна была выступать Двуглазка.
Девушку дракон поселил в верхних покоях, Лавочкина разместил в нижнем флигельке. Разрешил завести коня в коридор. Пояснил:
– А то ночью мои собратья съедят. Кони очень вкусно пахнут, хотя еще вреднее человечины. Но вы, люди, тоже много гадости едите и пьете, посему, Николас, не ухмыляйтесь.
Пока солдат и Двуглазка расселялись, дракон слетал к друзьям и пригласил их на вечерний концерт. В сумерках певунья исполнила несколько песенок. Ящеры в восторге бисировали и вызывали девушку на поклоны.
Какими методами ящеры поддерживали идеальную погоду, оставалось загадкой. Некоторые короли пытались выведать и даже купить секрет управления климатом – в основном для разгона туч при проведении парадов или (самые хитрые) для создания на вражеской территории погодных катаклизмов. Именно из-за того, что человеку свойственно использовать все лучшее в самых наихудших целях, драконы хранили молчание.
Вальденрайх остался позади, и началась Драконья долина. Рядовой Лавочкин догадался об этом по двум признакам: по погоде и ландшафту. Морось прекратилась, тучи сменились мутными облачками, а впереди ярко синело абсолютно чистое небо. Довольно крутой склон, по которому Коля ехал часа полтора, наконец закончился. Мелкое редколесье сменилось дубовыми рощами. Здесь, где тепло едва-едва не дотягивало до отметки «зной», вальденрайхский холод казался нереальным.
Солдат сбросил теплые вещи и с удовольствием искупался в речке.
Он ехал полдня и всю ночь, не желая ночевать под дождем. Теперь, приятным жарким утром, страшно хотелось спать. Коля развалился на бережке и задремал. Привязанный к ветвям кустов конь пасся рядом.
В какой-то момент Лавочкину пригрезилось, будто над ним склонились три прелестные девы, чья краса была бесспорной, а голоса музыкальны.
– Мужчинка, сестры!.. – воскликнула первая.
– Да… – выдохнула вторая.
– Ну, кто не спрятался, мы не виноваты! – рассмеялась третья.
Солдат подумал, что формула «кто не спрятался, мы не виноваты» гармоничнее смотрелась бы на дверях военкомата, особенно во время призыва. Воспоминание об армии пробудило Колю от дремы. Он распахнул глаза и понял: три девичьих голоска ему не приснились.
Жаль, дамочки были отнюдь не прекрасными. Судя по одежде, крестьянки. На троих у них набиралось шесть глаз, что само по себе статистически неплохо. Только вот первая, постарше, лет девятнадцати, была одноглазой, средняя, семнадцатилетняя, двуглазой, а младшая, не больше пятнадцати годков от роду, трехглазой.
Лавочкину доводилось видеть циклопа. Лицо старшенькой походило на циклопье: единственное око располагалось над переносицей, в центре лба. Двуглазая была симпатичной нормальной девушкой. У младшенькой вместе с привычной парой глаз моргал третий – во лбу.
«Прямо как на картинках в аномальной прессе», – хмыкнул парень.
– Кто вы такие?
Дамочки по очереди представились:
– Одноглазка.
– Двуглазка.
– Трехглазка.
– Очень приятно… – промямлил Лавочкин, удрученный столь прямой связью внешности и имен незнакомок.
Похоже, с воображением у их родителей было негусто. Зато не спутаешь!
– Врет! – заявила Трехглазка. – Ему неприятно.
– Почему ты так решила? – спросил солдат, пряча взгляд.
– Третий глаз – это тебе не хухры-мухры, – сказала Одноглазка. – Он в самую суть зрит.
– Мне двух хватает, – буркнул Коля.
– Да, мы с сестричками заметили, что ты такой же урод, как и наша средненькая, – презрительно процедила Одноглазка.
– Хм… А я полагал, у меня все в порядке…
– Правильно говорит дед Семиух, – встряла Трехглазка, – уроды занимаются самообманом.
Младшая совсем не игриво толкнула среднюю локтем. Двуглазка не ответила, лишь чуть отодвинулась от сестры.
– Тут я с твоим дедом Восьминогом полностью согласен, – съязвил парень.
– При чем тут Восьминог? – прищурилась Одноглазка. – Восьминог нам дядька, да и тот двоюродный.
– Ладно, сестры. Пора отвести его в деревню, – подытожила Трехглазка.
– Вас целая деревня?! – Лавочкин представил селение, полное Семиухов, Восьминогов и Многоглазок.
Он сыронизировал про себя: «Прямо как в Петербурге, в музее… Ну, там где в пробирках заспиртовано всякое… Как же его?..»
– А зачем я вам? – спросил солдат.
– Будешь шутом.
– Я не умею шутить.
– А тебе не нужно, ты и так смешной, – заржали Одноглазка с Трехглазкой. – Ага, а то наша дуреха всем надоела.
Коля посмотрел на Двуглазку. Та уставилась куда-то мимо. Взглядом сломленного, затюканного человека.
«Елки-моталки… А девчонка-то единственная нормальная в целой деревне. Можно сказать, за всех нас отдувается», – подумал Коля. В его памяти всплыли детские воспоминания: он с друзьями частенько дразнил старого хромого соседа. Стало стыдно, и захотелось помочь Двуглазке.
Парень встал с травы.
– Никуда я не пойду. Более того, если ты, Двуглазка, готова, то я возьму тебя с собой и уведу к нормальным людям.
– К уродам?! – снова рассмеялись младшая со старшей.
Средняя недоверчиво заглянула в Колины глаза.
– Не бойся, – сказал он. – Захочешь – поселишься у гномов, а не захочешь – отведу к доброй женщине Красной Шапочке.
Солдат протянул руку, мол, пойдем.
Двуглазка поверила. Кивнула, шагнула к незнакомому парню.
– Эге, не так скоро! Чего захотели! – взвизгнула Одноглазка. – На этот случай с нами гуляет братец. Кстати, где он?
– Вон, в роще, – подсказала Трехглазка. – Грибы ищет.
Лавочкин обернулся в указанном направлении. Из кустов торчала большая голова. Братца наверняка звали Трехрот Двуносыч. Особого ума на лице не читалось.
– Эй, брат! – проорала Одноглазка. – Тут нас обижают! Защищай!
Родственничек выскочил из-за густых ветвей, и у Коли возникло подозрение, что имя защитника все же Четырехрук.
К поясу красавца были пристегнуты четыре сабли.
– Для крестьянина он слишком благородно вооружен, – проговорил солдат, скорее себе, чем сестрам Четырехрука.
– Мы – из обедневшего дворянского рода, – высокомерно произнесла Трехглазка. – У нас такое мощное и роскошное генеалогическое дерево, что…
– Я бы на твоем месте этим чахлым кустиком не хвастался, – закончил за нее Коля.
– Бра-а-ат! – капризно завопила Трехглазка. – Оскорбляют!..
Рядовой Лавочкин заметил: Четырехрук не может быстро бегать – кривоватые ножки ковыляли, а не шагали. Солдат мысленно сравнил его с комодом: братец «разноглазок» был настолько коренаст и ширококостен, что казался квадратным.
Наконец отпрыск обедневшего рода вывалился на берег речки. Выхватив из ножен все четыре сабли, боец отчаянно закрутил ими, рискуя отхватить себе какую-нибудь часть тела, и торжественно выкрикнул тремя ртами:
– Презренный оскорбитель! Я желаю скрестить с тобой клинки!
– Скрестить?! Ишь ты, мичуринец, – нервно хохотнул Коля, сжимая рукоять единственного кинжала. – И потом, у тебя преимущество.
– Нет, это у тебя недостаток.
«Болтает ловко, да вряд ли догонит», – постановил солдат.
– Двуглазка, – сказал он. – Если ты не передумала, то самое время смываться.
Прихватив ее за руку, парень побежал к коню. Девушка не растерялась, не замешкалась.
Сестры не двинулись, полагаясь на удаль братца. Тот закосолапил вслед беглецам, крича нечто разочарованно-оскорбительное. Но Коля и Двуглазка уже садились на коня.
– Вернись и сразись со мной, уродец! – сипел Четырехрук.
– Мы не гордые, – шепнул Двуглазке Лавочкин и стукнул жеребца каблуками по бокам.
Проскакав около часа, солдат и его новая спутница сделали привал. Перекусили.
– Как зовут твоего брата? – спросил Коля.
– Не знаю почему, но Трехчленом, – ответила девушка.
– Теперь понятно, отчего он так бесшабашно у пояса сабельками машет.
Помолчали.
– А что за у вас деревня-то такая? – поинтересовался он.
– Давным-давно наши предки ушли от людей, которых мы называем уродами. По легенде, уроды смеялись над нами… над ними. Вот они и удалились на границу Драконьей долины. Там нет уродов, а драконы забредают к нам не часто. Так и живем… живут.
Она не могла свыкнуться с тем, что убежала из дома. Нет, она жалела о своем поступке. Скорее, не верилось: «Неужели я действительно ушла?»
До вечера оставалось часа три. Двуглазка ежилась, но не от прохлады. Парень догадался, ее что-то пугает.
– Ты боишься?
– Еще бы! – чуть ли не шепотом сказала она. – Тут же кругом драконы! Неужели тебе не страшно?
– Нет, – Лавочкин развел руками. – Я их просто не вижу.
– А, ну ясно… Ты рыцарь, – вздохнула Двуглазка. – А я – девственница.
– Ты девственница?! Вот так удача! – раздался голос откуда-то со стороны реки.
Коля и беглая «уродка» разом обернулись на голос.
Над водой висела драконья голова. Коричневая, сараеподобная, с большими глазами и дымящимися ноздрями. Рот ящера растянулся в улыбке. Из ивняка, росшего на противоположном берегу, высунулись еще две головы. Не менее довольные.
– Петь умеешь?
– Д-да… – выдавила девушка. – Любимое занятие… С малых ногтей уходила в поле и целыми днями пела…
– Покажи!
– Я никогда… для кого-нибудь. Только в одиночестве.
– Не стесняйся, дитя. У тебя получится, – успокаивающе проговорил ящер.
Ситуация была просто нереальная – петь по заявке дракона. После непродолжительного растерянного раздумья Двуглазка откашлялась и запела чистым, чуть дрожащим голоском:
Тут прозвучали три громких «бултых!».
Ой вы, тирли мои, тирли! Фиу-фить да чик-чирик!
Птичка в клетке, клеть в беседке, на хозяине парик.
Он за мной строчит в тетрадке, позже к лютне припадет,
И на струнах, звонких струнах моя песня запоет.
Станут с нею плакать дамы, шмыгать носом господа:
«Это гений, без сомнений! Как играет! Гений, да!»
Я пою. Пою, не в силах плагиат остановить…
Ой вы, тирли мои, тирли! Чик-чирик да фиу-фить!
Лавочкин и девушка утерли брызги с лиц.
Оказалось, что дракон, замлев от пения Двуглазки, окончательно расслабил шеи и уронил головы в чистые воды. В те самые, куда секунду назад лились большие ящериные слезы.
Головы вынырнули, умильно улыбаясь.
– Подлинное искусство! – душевно прошипел дракон. – Будь моею!
– В каком это смысле? – ошалела Двуглазка.
– Будь моею певуньей. Я поселю тебя в маленькой золотой башне. Каждый вечер ты будешь исполнять песни, а я стану тебя кормить и лелеять.
– Эй, товарищ спонсор! – вклинился Коля, ощущая легкое дежавю.
Девушка, дракон и он… Знакомый сюжет.
– Да-да, ты, меценат склизкий! Я, по ходу дела, рыцарь. Барон Николас Могучий, если ты в курсе, кто это.
– Наслышан…
Ящер явно струхнул. Головы отодвинулись подальше, улыбки поблекли. Парень продолжил:
– Ты, надо думать, в курсе, что обычно бывает между драконом и рыцарем из-за прекрасных девственниц?
– Вполне. Но в нашем случае, смею заверить, нет никаких поводов для конфликта. Вы, юноша, носите в сердце совершенно четкий след иной дамы. Мне это абсолютно ясно. Следовательно, прекрасная певунья не занята. Я не буду ее обижать и уж тем более пожирать. Если ее пение мне прискучит, мы вместе подберем ей нового пылкого поклонника.
В доказательство своей пылкости дракон выпустил из пастей по черному дымному облаку.
– Звучит идеально, только не слишком верится, – возразил Лавочкин.
– Ваши опасения вполне оправданны… Не спорю, совсем недавно драконы предпочитали кушать надоевших певуний, но исследования нашего лучшего ученого – неподражаемого Гроссешланге показали, что поедание людей повышает уровень плохих веществ в драконьей крови, ведет к закупорке сосудов и, как следствие, к снижению продолжительности жизни и скорой смертности. К тому же волосы, зубы и некоторые кости не перевариваются, ранят кишечник и ведут к язве.
Двуглазка упала в обморок.
– Вот видишь, чешуйчатый садюга, что ты наделал? – напустился на ящера солдат. – Девушку уже от твоих слов с ног валит, а ты хочешь, чтобы она у тебя жила!
– Но я аккурат переходил к самому важному! – запротестовал трехголовый меломан. – Главное, мы теперь не обижаем певиц, а обмениваемся ими! Их жизнь идеальна. К их услугам – лучшие наряды, пища и книги. Они даже завели утренний клуб, где собираются и общаются.
– Ладушки. – Коля хлопнул в ладоши. – Тогда, пока милая дама в отключке, скажи мне как самец самцу: ты понимаешь, что ей необходимы муж, дети и все такое прочее?
– Конечно! Девушка, изъявившая желание вернуться к людям, вправе уйти, когда захочет.
– Я согласна! – Двуглазка подскочила, будто на пружинах.
«Вот, блин, актриса малых и больших театров! В обморок она упала…» – мысленно восхитился Лавочкин.
– Я счастлив! – восхищенно взревел дракон. – Пойдем, я покажу тебе башню!
– Не так прытко! – Солдат заставил ящера поморщиться.
– Ну что еще?
– Хочу убедиться, что девушку не надули. А то, знаете ли, всякое бывает. Пообещают, мол, топ-моделью сделаем, а сами на панель выталкивают.
– Боюсь, не понял смысла. – Дракон нахмурился от умственных усилий. – Но суть ухватил. Вы хотите удостовериться в моей честности и… переночевать.
– Да – по обоим пунктам.
– Тогда милости прошу, – пригласил ящер. – Буду рад принять у себя богатыря и мастера плевка.
Коля удовлетворенно отметил, что его подвиг с выбиванием драконьего глаза не забыт.
Башня действительно оказалась золотой. Высотой примерно с восьмиэтажку, она не достигала и половины роста местных дубов. Башня стояла на укромной поляне. На самом верху располагалась смотровая площадка, с которой и должна была выступать Двуглазка.
Девушку дракон поселил в верхних покоях, Лавочкина разместил в нижнем флигельке. Разрешил завести коня в коридор. Пояснил:
– А то ночью мои собратья съедят. Кони очень вкусно пахнут, хотя еще вреднее человечины. Но вы, люди, тоже много гадости едите и пьете, посему, Николас, не ухмыляйтесь.
Пока солдат и Двуглазка расселялись, дракон слетал к друзьям и пригласил их на вечерний концерт. В сумерках певунья исполнила несколько песенок. Ящеры в восторге бисировали и вызывали девушку на поклоны.