Страница:
Серая в яблоках заржала. Наверное, ей было еще смешнее, чем Палванычу с Лавочкиным.
Крестьянин проявил вежливость:
– Куда сами едете?
– Ищем сына моего. Младшенького. – Дубовых не стал изобретать свежих легенд. – Заплутал он, бедняга. Шляп… Шлюх…
– Шлюпфриг! – подсказал солдат.
– Точно, он! – подтвердил прапорщик.
– Что же ты, добрый человек, так неудачно сынка назвал? Сам путаешься, – сочувственно покачал головой Гюнтер.
– Слово не «Першинг-2»: вылетит, не перехватишь, – изложил свое видение проблемы Палваныч.
– А вон и наша деревенька, Швахвайзехаузен[7].
Тракт заворачивал вправо, огибая лес, а влево ответвлялась колея сельского необустроенного пути. Она сбегала по пологому склону в низину, где текла маленькая речушка, а на противоположном берегу размещалась скромная группка домов. Десятка полтора. Домики не впечатляли: кривые хлипкие хибары с неухоженными огородами. Воистину, деревенька – швах.
Солнце клонилось к закату. Прапорщик подумал о ночлеге и еще кое о чем.
– А у вас в селении все такие… сообразительные? – спросил он крестьянина.
– Я один из мудрейших, помощник старосты, – приосанился Гюнтер.
– Постой есть?
Мужичок слегка хлопнул ладонью кобылку в лоб. Она остановилась.
Сзади недовольно заворчали какие-то люди, катившие за телегой большую тачку.
– Доставай, – потер руки крестьянин.
– Чего?! – не понял Дубовых.
– Есть!
– Что есть?
– Что обещал.
– Кто?
– Ну, ты! – рассердился мужичок. – Ты же мне сказал, мол, постой, будем есть!
– Тьфу ты, карикатуры клок! – воскликнул Палваныч, бешено зыркая на Колю, дескать, не сметь смеяться. – «Постой» не в смысле «тпру», а в смысле «поспать», понимаешь?
– Да рано еще спать, тем более на дороге… – захлопал округлившимися глазами мужичок.
Дубовых схватился за голову: «Что бы вообразил этот идиот, если бы я объяснил про „есть“ не в смысле „жрать“, а в смысле „иметься“?! Нет, ну полный кретин!..»
– Разрешите, товарищ прапорщик? – встрял Лавочкин.
– Д-давай, – выдавил сквозь зубы пунцовый от злости Палваныч.
– Любезный, – начал Коля, – в вашей деревне найдется место переночевать? Для нас двоих.
– Да, конечно! Хоть у меня оставайтесь!
– Вот и славно, – обрадовался солдат. – Поехали?
– Разумеется! А куда? – спросил Гюнтер.
– Грмрмык!!! – прохрипел Дубовых.
– Чего?
– Товарищ прапорщик имел в виду, что мы должны ехать к вам домой на ночлег, – терпеливо объяснил парень.
– А! – Мужичок дернул лошадку за подбородок, и она потопала к повороту на Швахвайзехаузен. – Но сколь, однако же, ваш спутник емко изъясняется!
– Да, – ухмыльнулся Коля, – товарищ прапорщик был более чем лапидарен.
Почти успокоившийся Палваныч вновь вспыхнул праведным негодованием:
– Как ты сказал?! Я лапидарен?! Да за такие слова морду бить надо!
Всю дорогу до деревеньки Лавочкин отбивался от командирских нападок и растолковывал смысл «непристойного» термина.
К порогу подкатили затемно.
Дом Гюнтера являл собой неучтенное чудо света. Чудо заключалось в том, что такая рухлядь до сих пор не развалилась. Солдат, скептически обозревавший лачугу, решил ни в коем случае не чихать внутри этого гниловатого строения.
У Дубовых хибара тоже вызывала подозрение.
Тем не менее, стоило телеге подъехать к аварийной постройке, и распахнулась хлипкая дверь. Вопреки ожиданиям прапорщика и Коли, она не отлетела прочь от дома, а осталась висеть на ременных петлях.
Из внутреннего полумрака лачуги на свет выплыла круглая селянка мегаматрешечной формы. Лавочкин припомнил, что о таких в родной Рязани говаривали «поперек себя шире». А еще всплыла фраза «кошелка рязанская». Конечно, странно было примерять эти определения на немецкую крестьянку, но уж больно точно она им соответствовала.
Курносая, круглолицая, русая. В безразмерном платье. Босая.
Грозная и хмурая, словно штормовое предупреждение.
Гюнтер сразу вроде бы уменьшился, чуть сдулся. Лицо его превратилось в гротескную извиняющуюся мину. Наверняка такая же возникла у собакоубийцы Герасима, когда он делал свое черное дело.
Селянка всплеснула пухлыми ручищами.
– Вернулся, охламон! – визгливо прохрипела она (ужасный был голос, солдат не удержался и поморщился с непривычки). – А я уж думала, совсем не появишься, муженек.
«Муженек» крестьянка произнесла с особенной издевательской интонацией.
– Здравствуй, умничка моя! – заискивающе поприветствовал супругу Гюнтер. – Ребята, это Петероника. Петероника, это ребята.
– Очень приятно, – поклонился Коля.
– Здравия желаю, – буркнул Палваныч.
– Я выгляжу больной? – придралась к нему хозяйка.
– Нет, когда молчишь. – Дубовых совершил неожиданный юмористический прорыв.
Женщина замолчала, боясь показаться больной.
– А что же мы в дом не заходим? – залебезил Гюнтер. – Милости просим, гостюшки!
Внутреннее убранство было столь же трухлявым, сколь и лачуга снаружи. Старая мебель не раз ремонтировалась, причем ужасно неумело. Нет необходимости в подробном описании обстановки, достаточно упомянуть слово «рухлядь».
Рядового и прапорщика уложили на гору перин, сваленных на полу. После ночи в шалаше такой отбой воспринялся вполне нормально.
Утром их усадили за стол на еле живую скамью. Гости ежесекундно думали, как бы не свалиться с этого слабо упорядоченного набора обломков.
Петероника попыталась собрать угощение. Заботы заключались в беганье от стремного стола к серой печи и беспрерывном кудахтанье: «Что делать?» Габаритная крестьянка ухитрялась ничего не задеть, а любое касание мебели возымело бы разрушительный эффект.
Хозяин, севший напротив Коли и Палваныча, гордо глядел на супругу.
– Все хлопочет, рукодельница… – выдохнул он. – Души в ней не чаю…
Гости переглянулись.
– Эй! – Петероника внезапно застыла, тыкая указательным пальцем в мужа. – Я тебя куда посылала?
– На рынок, – Гюнтер опешил.
– А это… зачем?
– За мукой.
– Привез?
– Н-нет…
– Тогда чем же я стану вас угощать?! – возопила крестьянка.
Она была готова разреветься: затряслась пухлая нижняя губа, лицо исказилось плаксивой гримасой, Петероника вдохнула воздух полной грудью. Коле померещилось, что плотность атмосферы снизилась до критической отметки.
– Отставить рев! – гаркнул Палваныч.
Хозяйка осторожно выпустила воздух из легких.
Дубовых достал флейту и раздал четыре нотки.
– Хавчик наш, крыша ваша, – улыбнулся он.
Гюнтер и Петероника в благоговейном трансе уставились на возникшую из ниоткуда пищу. Через мгновение настроение крестьян резко изменилось. Они пришли в невыразимый ужас.
– Злые духи!!! Вы злые духи!!! – завопили они и ринулись к выходу, ломая на своем пути стул, комод и нечто похожее на кровать.
Глава 5.
Крестьянин проявил вежливость:
– Куда сами едете?
– Ищем сына моего. Младшенького. – Дубовых не стал изобретать свежих легенд. – Заплутал он, бедняга. Шляп… Шлюх…
– Шлюпфриг! – подсказал солдат.
– Точно, он! – подтвердил прапорщик.
– Что же ты, добрый человек, так неудачно сынка назвал? Сам путаешься, – сочувственно покачал головой Гюнтер.
– Слово не «Першинг-2»: вылетит, не перехватишь, – изложил свое видение проблемы Палваныч.
– А вон и наша деревенька, Швахвайзехаузен[7].
Тракт заворачивал вправо, огибая лес, а влево ответвлялась колея сельского необустроенного пути. Она сбегала по пологому склону в низину, где текла маленькая речушка, а на противоположном берегу размещалась скромная группка домов. Десятка полтора. Домики не впечатляли: кривые хлипкие хибары с неухоженными огородами. Воистину, деревенька – швах.
Солнце клонилось к закату. Прапорщик подумал о ночлеге и еще кое о чем.
– А у вас в селении все такие… сообразительные? – спросил он крестьянина.
– Я один из мудрейших, помощник старосты, – приосанился Гюнтер.
– Постой есть?
Мужичок слегка хлопнул ладонью кобылку в лоб. Она остановилась.
Сзади недовольно заворчали какие-то люди, катившие за телегой большую тачку.
– Доставай, – потер руки крестьянин.
– Чего?! – не понял Дубовых.
– Есть!
– Что есть?
– Что обещал.
– Кто?
– Ну, ты! – рассердился мужичок. – Ты же мне сказал, мол, постой, будем есть!
– Тьфу ты, карикатуры клок! – воскликнул Палваныч, бешено зыркая на Колю, дескать, не сметь смеяться. – «Постой» не в смысле «тпру», а в смысле «поспать», понимаешь?
– Да рано еще спать, тем более на дороге… – захлопал округлившимися глазами мужичок.
Дубовых схватился за голову: «Что бы вообразил этот идиот, если бы я объяснил про „есть“ не в смысле „жрать“, а в смысле „иметься“?! Нет, ну полный кретин!..»
– Разрешите, товарищ прапорщик? – встрял Лавочкин.
– Д-давай, – выдавил сквозь зубы пунцовый от злости Палваныч.
– Любезный, – начал Коля, – в вашей деревне найдется место переночевать? Для нас двоих.
– Да, конечно! Хоть у меня оставайтесь!
– Вот и славно, – обрадовался солдат. – Поехали?
– Разумеется! А куда? – спросил Гюнтер.
– Грмрмык!!! – прохрипел Дубовых.
– Чего?
– Товарищ прапорщик имел в виду, что мы должны ехать к вам домой на ночлег, – терпеливо объяснил парень.
– А! – Мужичок дернул лошадку за подбородок, и она потопала к повороту на Швахвайзехаузен. – Но сколь, однако же, ваш спутник емко изъясняется!
– Да, – ухмыльнулся Коля, – товарищ прапорщик был более чем лапидарен.
Почти успокоившийся Палваныч вновь вспыхнул праведным негодованием:
– Как ты сказал?! Я лапидарен?! Да за такие слова морду бить надо!
Всю дорогу до деревеньки Лавочкин отбивался от командирских нападок и растолковывал смысл «непристойного» термина.
К порогу подкатили затемно.
Дом Гюнтера являл собой неучтенное чудо света. Чудо заключалось в том, что такая рухлядь до сих пор не развалилась. Солдат, скептически обозревавший лачугу, решил ни в коем случае не чихать внутри этого гниловатого строения.
У Дубовых хибара тоже вызывала подозрение.
Тем не менее, стоило телеге подъехать к аварийной постройке, и распахнулась хлипкая дверь. Вопреки ожиданиям прапорщика и Коли, она не отлетела прочь от дома, а осталась висеть на ременных петлях.
Из внутреннего полумрака лачуги на свет выплыла круглая селянка мегаматрешечной формы. Лавочкин припомнил, что о таких в родной Рязани говаривали «поперек себя шире». А еще всплыла фраза «кошелка рязанская». Конечно, странно было примерять эти определения на немецкую крестьянку, но уж больно точно она им соответствовала.
Курносая, круглолицая, русая. В безразмерном платье. Босая.
Грозная и хмурая, словно штормовое предупреждение.
Гюнтер сразу вроде бы уменьшился, чуть сдулся. Лицо его превратилось в гротескную извиняющуюся мину. Наверняка такая же возникла у собакоубийцы Герасима, когда он делал свое черное дело.
Селянка всплеснула пухлыми ручищами.
– Вернулся, охламон! – визгливо прохрипела она (ужасный был голос, солдат не удержался и поморщился с непривычки). – А я уж думала, совсем не появишься, муженек.
«Муженек» крестьянка произнесла с особенной издевательской интонацией.
– Здравствуй, умничка моя! – заискивающе поприветствовал супругу Гюнтер. – Ребята, это Петероника. Петероника, это ребята.
– Очень приятно, – поклонился Коля.
– Здравия желаю, – буркнул Палваныч.
– Я выгляжу больной? – придралась к нему хозяйка.
– Нет, когда молчишь. – Дубовых совершил неожиданный юмористический прорыв.
Женщина замолчала, боясь показаться больной.
– А что же мы в дом не заходим? – залебезил Гюнтер. – Милости просим, гостюшки!
Внутреннее убранство было столь же трухлявым, сколь и лачуга снаружи. Старая мебель не раз ремонтировалась, причем ужасно неумело. Нет необходимости в подробном описании обстановки, достаточно упомянуть слово «рухлядь».
Рядового и прапорщика уложили на гору перин, сваленных на полу. После ночи в шалаше такой отбой воспринялся вполне нормально.
Утром их усадили за стол на еле живую скамью. Гости ежесекундно думали, как бы не свалиться с этого слабо упорядоченного набора обломков.
Петероника попыталась собрать угощение. Заботы заключались в беганье от стремного стола к серой печи и беспрерывном кудахтанье: «Что делать?» Габаритная крестьянка ухитрялась ничего не задеть, а любое касание мебели возымело бы разрушительный эффект.
Хозяин, севший напротив Коли и Палваныча, гордо глядел на супругу.
– Все хлопочет, рукодельница… – выдохнул он. – Души в ней не чаю…
Гости переглянулись.
– Эй! – Петероника внезапно застыла, тыкая указательным пальцем в мужа. – Я тебя куда посылала?
– На рынок, – Гюнтер опешил.
– А это… зачем?
– За мукой.
– Привез?
– Н-нет…
– Тогда чем же я стану вас угощать?! – возопила крестьянка.
Она была готова разреветься: затряслась пухлая нижняя губа, лицо исказилось плаксивой гримасой, Петероника вдохнула воздух полной грудью. Коле померещилось, что плотность атмосферы снизилась до критической отметки.
– Отставить рев! – гаркнул Палваныч.
Хозяйка осторожно выпустила воздух из легких.
Дубовых достал флейту и раздал четыре нотки.
– Хавчик наш, крыша ваша, – улыбнулся он.
Гюнтер и Петероника в благоговейном трансе уставились на возникшую из ниоткуда пищу. Через мгновение настроение крестьян резко изменилось. Они пришли в невыразимый ужас.
– Злые духи!!! Вы злые духи!!! – завопили они и ринулись к выходу, ломая на своем пути стул, комод и нечто похожее на кровать.
Глава 5.
Особенности средневековых киллеров, или Страшный суд Линча
Барон Косолаппен сидел на троне и нетерпеливо теребил свой острый нос. Рядом стояли начальник стражи, советник и несколько бойцов.
С минуты на минуту ожидалось прибытие четырех всадников. Услуги их грозной команды стоили не один килограмм золота. Но она работала великолепно. Непогрешимые маги-убийцы соглашались на любой, даже самый сложный заказ и обязательно его выполняли. Народ Дробенланда, Дриттенкенихрайха и Наменлоса судачил о четверке почтительным полушепотом.
Молва величала их Мором, Гладом, Бранью и Смертью. Их никто не видел, точнее, заказчики-то и жертвы лицезрели, но с первых бралась нерушимая клятва о неразглашении, а другие молчали, как убитые. Хотя почему «как»?..
Великолепная четверка имела репутацию всемогущей. Ее окружал ореол таинственности и страха. Эти факторы отлично увеличивали стоимость найма.
Что ж, предстояло наказать поганцев, посягнувших на жизнь барона. В таких делах прижимистый Косолаппен предпочитал не экономить.
Темные глазки феодала гневно засверкали, кулаки сжались до хруста: он снова вспомнил черта с ножиком.
В аскетически обставленную и почти не украшенную залу вбежал слуга.
– Ваше величие, четыре всадника!
Слуга посторонился, и в дверях показалась… морда осла.
Люди удивленно охнули.
Осел черного окраса вошел в залу. Барон и его подданные увидели фигурку наездника.
Он (или она?) был невелик – не выше пятилетнего ребенка. Ноги, руки, лицо гостя скрывал просторный серебристый плащ с безразмерным капюшоном. За этим наездником въехал другой, в золотистом. Потом третий, в одеянии цвета бронзы. И последний, облаченный в белое.
Все на черных ослах. И безликие в одинаковых нарядах.
Выстроив своих животных в ряд, всадники подъехали к трону.
Верховая езда по главной зале замка, естественно, была оскорбительна. Барон стерпел и это унижение. Честно говоря, он просто не обратил внимания на вопиющее нарушение этикета – настолько обескураживал облик четырех всадников. Величайшая легенда обернулась нелепым анекдотом. Те, кого рисовали демонами на дышащих адским огнем лошадях, оказались коротышками на ослах.
– Размер не главное! – без приветствий произнес кто-то из всадников.
Косолаппен почувствовал себя неуютно.
Во-первых, мелькнуло: «Они умеют читать мысли!» Правда, барон тут же успокоил себя: «Скорее всего, стандартная заготовка. Ведь любой, хм, удивится их росту…»
Во-вторых, жутко, когда не знаешь, кто именно с тобой говорит.
В-третьих, голос всадника был холоден, словно вековая льдина: беспристрастный и безличный. У Косолаппена возникло ощущение, что к нему обратилась сама вечность.
– Я не это имел в виду, – то ли впопад, то ли не к месту сказал барон.
– К делу, – предложили, вернее, велели всадники.
– Двое лютых людей. Скорее всего, виртуозные маги. В услужении черт.
– Черт? – В ледяном голосе промелькнул намек на заинтересованность.
Ходили слухи, что к нечисти легендарная четверка относится особенно беспощадно. Косолаппена это вполне устраивало.
– Воистину так, рогатый, мохнатый и вонючий, – и барон подробно описал происшествие в березовой роще.
Маги выслушали не перебивая. Когда рассказ закончился, они долго молчали, затем спросили:
– Они точно назвались Николасом Могучим и Паулем?
– Да.
– Четыре килограмма золота. – Голос назвал цену.
Косолаппен обрадовался: минимальный тариф. Помогли сведения про черта и прощелыг, один из которых выдает себя за мертвого героя. Профессиональный интерес четырех всадников был настолько велик, что материальное вознаграждение отступило на второй план.
– Принеси плату, – отдал распоряжение советнику барон и обратился к гостям. – Я знаю о вашем требовании не разглашать ни существо сделки, ни то, как вы выглядите. Я клянусь все сохранить в тайне. Но мои слуги…
Коротышка в золотом плаще сделал круговой пасс рукой.
Все кроме Косолаппена и всадников повалились на пол.
– Вы… Их убили?! – профальцетил хозяин замка.
– Нет. Они спят. Проснутся, ничего не помня. – Голос развеял страхи барона.
Вернулся советник с золотом. Не успев удивиться, чего это валяются воины и начальник стражи, попал под действие магии. Рухнул без памяти.
Коротышка в серебряном плаще протянул руки к мешку с вознаграждением. Золото медленно взлетело в воздух и плавно спланировало к волшебнику на ладони.
– Мы уже занимаемся твоим делом. До свидания.
Ослы развернулись и поцокали к выходу.
– А как я?..
– Мы обязательно пришлем тебе доказательства выполнения работы. Или вернем плату.
На сей раз в голосе сквозила прохладная ирония.
Позже Косолаппен допросил подданных: и тех, кто был у трона, и тех, кто сторожил или просто находился снаружи. Никто не помнил четырех коротышек на ослах. На основе этих данных барон заключил: «С ума сойти…»
– Сбрендили они, что ли?! – хохотнул прапорщик, наблюдая, как орущие благим матом Гюнтер и Петероника застряли в дверном проеме.
Они настолько синхронно неслись к выходу, что встретились именно на пороге.
Коля боялся разрушений. Он их дождался. Пострадала не только мебель. Дородная хозяйка выдавила косяк, на котором крепилась дверь, вынесла вместе с частью стены.
Наконец, супруги убежали.
– Приступить к обеду! – скомандовал Палваныч, когда вопли окончательно стихли.
– А они? – робко спросил Лавочкин.
– Они идиоты, – Дубовых пожал плечами, – а идиоты голодают.
Жестокий афоризм был достоин полковой стенгазеты «В суровый час досуга».
Солдат решил не уподобляться голодающим, накинулся на цыпленка.
– И, кстати, не забудь, – проворчал прапорщик, – ты лишен сметаны и пива.
Парню оставалось лишь мысленно повторить знакомое всем рядовым заклинание: «Вот гад!» Потом Коля развлек себя рассуждением: «Если идиоты голодают, а я лишен части порции, то я, получается, полудурок?!»
Поев, Палваныч размяк, сослался на утренний недосып и назначил себе внеплановый тихий час. Оставив Лавочкина караулить, стянул с поломанной кровати матрас и одеяло, постелил их на пол у печи и задал неслабого храповца.
Солдат сел на крылечке, прихватив с собой запрещенную кружку пива. Нужно было сочинить план небольшого мятежа.
«Знаешь, Колян, ты неплохой вроде бы парень, – беседовал с собой рядовой. – Веселый такой, смышленый. Но ты не гребец получаешься, а щепка. Вот несет тебя куда-то, бросает на волнах, ты плывешь не спеша по течению… А ведь так нельзя все время-то. Бывают моменты, когда надо упереться и поплыть против. Или в сторону. Или чуть задержаться на месте. А ты пролетаешь мимо таких моментов! Так вот, для начала пора менять правила игры, иначе этот боров задушит тебя своими издевками. Арестовывает на ходу, по воде гоняет, жратвы лишает… В каком уставе такое написано? А может, и написано… Зря ты в „учебке“ не уделял должного внимания главным документам, зря…»
Лавочкин улыбнулся, вспомнив замполита: худой, кожа да кости, мужичок с орлиным взором каждое занятие начинал с классической фразы:
– Устав ты должен был выучить так, чтобы если ночью пыльным мешком из-за угла разбудить, он от зубов отскакивал!
– Мешок? – не выдержал однажды Коля.
– Дурак, – ответил замполит и объявил ему три наряда вне очереди.
Солдат вернулся к раздумьям: «К шутам гороховым все уставы! Мы не в полку. И Болванычу об этом следует напомнить. Шмотки таскает, здорово. Автомат-то не поролоновый. Только низка цена за унижения. Ситуацию необходимо менять…»
Мысль оборвалась. Парень разомлел от жары, пива и созерцания быстрых легких облаков на нестерпимо голубом небе. Как ни обидно признавать, но здесь цвет неба был насыщеннее и чище, чем в нашем мире.
Зато там дом. Подстроившись под ритмичный храп прапорщика, Лавочкин тихо замурлыкал самую главную солдатскую песню:
Коля чуть-чуть пожалел себя и вновь вернулся к мыслям о главном: «Можно просто взбунтоваться и поставить ультиматум. А Болваныч матом… Можно найти знамя, тогда ему нечем будет крыть. Но как захватить инициативу в поиске? Дубовых ведь ни с хрена ее не отдаст. А сбежать? Нетушки, тут он получит полное право по возвращении предать меня трибуналу, и не отмажусь ведь!.. Можно заручиться поддержкой мага. Обязательно мага. Желательно передать-таки письмо Тиллю Всезнайгелю. Он бы сильно выручил. Значит, первое из осуществимого: отыскать любого волшебника и упросить его связаться с моим вальденрайхским другом. Деньги у меня есть, заплачу…»
Через пять домов в глубине улицы началось подозрительное движение. Парень встал, вглядываясь в просвет между ветвей яблонь, росших вдоль забора.
«Тотальная осень, – отметил Лавочкин. – Листья уже чуть желтые. А яблоки-то какие!»
Солдат сфокусировался на движении. Вдалеке собралась кучка людей. Участники сходки прихватили с собой рогатины, косы и дубье. Вряд ли у них намечалась вечеринка. Более вероятно, что Гюнтер и Петероника поднимали соседей на борьбу с нечистью…
– Ага, пора будить великого полководца, – постановил Коля.
Он зашел в дом. Палваныч не храпел, а часто сопел и дергал пальцами рук.
– Оливье, еще оливье… – пробормотал Дубовых. – И селедочки… Ну, вздрогнули.
«Что за гигант мысли! – умилился солдат. – Даже во сне бухать умудряется!»
– Товарищ прапорщик… Товарищ прапорщик… Подъем…
Палваныч не реагировал. Лавочкин крикнул:
– Подъем!
– А? Я! – Вояка подскочил на четвереньки и снова плюхнулся на одеяло.
Поморгал. Зло посмотрел на рядового.
– Если ты разбудил меня без веских причин, то…
– Похоже, нас сейчас придут изгонять. Хозяева позвали подмогу.
– Тогда хватит дурака валять, пора бы и ерундой заняться! – выдал сонный прапорщик.
Звучало парадоксально, но окрыляющее.
Парень вернулся к двери.
– Топают!
– Уболтаем, – пообещал Дубовых.
Селяне мялись напротив крыльца.
Палваныч спокойно, по-чапаевски вышел к народу.
– Вот он! – заверещал Гюнтер. – И малый с ним.
Петероника поддакнула. Толпа ощерилась садово-огородным инвентарем.
– Об чем забота, граждане? На субботник собрались? – громко спросил прапорщик, изо всех сил показывая, что его не пугают косы, вилы и дубье.
– Ты злой дух! – выкрикнул хозяин дома трусливым фальцетом.
– С чего ты взял?
– Ты наколдовал пищу! Она появилась прямо из воздуха. А такое волшебство доступно только нечистым.
– Опаньки, – сник Палваныч. – Аргумент непрошибаемый…
– Разрешите, я, товарищ прапорщик? – шепнул Коля.
– Не возражаю.
Дубовых был рад скинуть на рядового ответственность за ведение неудачно начатых переговоров. Провалится – будет очередной повод для разноса. Преуспеет – ну и хорошо.
Лавочкин выступил вперед:
– Давайте разберемся подробнее, господа!
Крестьяне принялись растерянно озираться, ища затесавшихся между ними господ.
– Достославный и радушный Гюнтер заявляет, дескать, мгновенное возникновение предметов есть результат злой магии. О да, существует такая зависимость! Но касается она мгновенного переноса предмета с одного места на другое. Только вот кто поручится, что еда перенеслась? А если она была невидимой? Великий маг и чародей Пауль лишь снял полог невидимости.
– О! – Гюнтер растерянно тискал в руках дубину.
Селяне зашушукались.
В этом раунде самым интеллектуальным игроком оказалась Петероника.
– Звучит гладко, – раздался ее фирменный хрипящий визг. – Но откуда у меня на столе невидимая пища?
– Ну… я принес! – выкрутился Коля.
– Это… Гюнтер, – пробормотал кто-то из крестьян. – Ты бы перед тем, как паниковать, взвесил бы все спокойно, а?
Люди одобрительно загомонили:
– Да, сосед, хватил ты лишку… Перегнул палку… У страха штаны велики… Пойдем по домам, ребята!..
Жители Швахвайзехаузена двинулись, чтобы ретироваться.
Парень облегченно вздохнул. Похоже, дела налаживались. Ловко он отбрехался от разъяренной толпы!
– Минуточку внимания! – вклинился прапорщик.
Солдат рефлекторно скривил недовольную мину: обычно произносящий эту формулу начинает что-либо активно продавать. Но Палваныч решил воспользоваться стихийным митингом не для торговли.
– Граждане! Мы ищем моего сына. Зовут его…
– Шлюпфриг! – Лавочкин уже привычно пришел на помощь начальнику.
– Вот! – подтвердил «покинутый отец». – Паренек такой совсем юный. Рыжеволосый, остроносый, должен при себе иметь красное знамя с золотыми буквами. Вы его не встречали?
– Нет, друг, извини, не было такого. – Люди качали головами, разводили руками и совершали прочие действия, обозначающие отказ.
– Где ж его черти носят? – Дубовых с досадой стукнул кулаком о ладонь.
Перед Палванычем тотчас материализовался Аршкопф.
– Осмелюсь доложить, товарищ прапорщик, ни я, ни другие черти нигде не носим Шлюпфрига! – пропищал он.
Народ, мягко говоря, напрягся.
– А? Что я говорил? – победно завопил Гюнтер.
Его ликование завязло в тишине. Крестьяне боялись. Они, разумеется, вновь схватились за свое сельскохозяйственное оружие, но драться с чертом не спешили.
– Как не вовремя, – прошипел Лавочкин, мысленно ругая спутника.
– Они вам мешают, товарищ прапорщик? – Бес зыркнул через плечо на людей.
Селяне попятились. Блеск маленьких злых глаз и оскал острых зубов не внушали доверия.
– В целом, да, – ответил Палваныч.
Черт развернулся к деревенским ополченцам, развел черные мохнатые руки в стороны, топнул копытом, щелкнул хвостом.
– Пошли во-о-он!!!
Аршкопф завизжал так, что крестьяне мигом бросились прочь, побросав оружие. Неслись они невероятно быстро, умудряясь при этом зажимать ладонями уши.
Коля и сам с глубоким облегчением припустил бы от чертового писка, жаль, положение обязывало пережить пытку звуком до конца. Прапорщику тоже было тяжко слушать ультразвуковые вопли беса. Но опытному вояке-снабженцу приходилось терпеть и не такое. Когда басил разозленный комбат, лопались стаканы, вскрывалась изоляция на проводах и перегорали лампочки.
По всей деревне испуганно ржали лошади, кудахтали куры и орала прочая живность.
– Молодец, – просипел Палваныч, не слыша собственного голоса. – Объявляю благодарность, а также повышаю с рядового до ефрейтора. Лавочкин, бери пример с Аршкопфа и станешь образцовым солдатом!
Парень ухмыльнулся: «И тут Болваныч ухитрился кинуть камень в мой огород! А черта-то от гордости аж распирает. Тупица… Знал бы он, как в армии относятся к ефрейторам…»
– Если вы закончили с торжественной частью, то пора рвать когти. Местная команда наверняка захочет сыграть матч-реванш, – сказал Коля.
– Отставить, – буркнул Палваныч. – Ефрейтор Аршкопф, доложи, где находится Шрульфиг, или кто он там.
– Не имею чести знать, товарищ прапорщик, – отчеканил черт.
– Расшифруй помалу, – напрягся Дубовых.
Он не любил обломов.
– Простите, но Шлюпфриг вне зоны моей чувствительности, – виновато залепетал рогатый. – Есть несколько десятков мест, куда мое чутье не распространяется. Я не засекаю разыскиваемого. Значит, либо он мертв, либо спрятался.
– Ладно, хрен с ним, – смирился Палваныч. – Хотя лучше уж ему быть живым. Рядовой Лавочкин, запрягай гюнтеровскую повозку. Ефрейтор Аршкопф, вольно.
Черт испарился, прапорщик шмыгнул в лачугу, дабы учинить грабеж, солдат побежал на задний двор исполнять приказ.
Городской парнишка не умел обращаться со сбруей, тем более со столь необычной. Оседлать бы смог (научился в Вальденрайхе), но впрячь… Дубовых, не дождавшись результатов, сделал все сам.
«Поздравляю, Коля, ты стал участником преступления», – хмуро разговаривал с собой Лавочкин, трясясь в телеге рядом с мешками и прихваченным имуществом. Палваныч неплохо разобрался с управлением лошадью, запряженной позади повозки. Идиотский процесс поддавался лишь истинному дуболому.
Встречные крутили пальцем у виска, хихикали. Сначала было неприятно, потом рядовой и прапорщик перестали обращать на насмешки внимание.
– Куда мы едем? – поинтересовался парень, уставший считать деревья.
– К замку Косолаппена. Нам бы сразу туда двинуть!.. Они тут все сплошь тупые, и я готов поспорить, что мы найдем ворюгу именно там.
– Вы настолько в этом уверены?
– Я в его годы сделал бы абсолютно так же.
– А в ваши? Ну, сейчас. Как бы вы поступили на его месте?
– Даже не знаю… – протянул Палваныч.
– Многие лета дают многомудрие, – сострил Коля.
– Чего?
– Да нет, товарищ прапорщик, ничего. Сам голову ломаю, куда он делся.
– Смотри не сломай окончательно, – осклабился Дубовых. – Твоя задача проявлять тактическую смекалку и оперативную находчивость, а стратегический гений планирования падает на плечи командования. Усек?
– Так точно.
– У замка возьмем языка. Допросим о поганце. Если не возвращался, то разузнаем места предполагаемого отступления. Так-то, рядовой. Ты, конечно, неплохо заболтал дурачков деревенских, но заметь: они именно дурачки. А этот, блин, Гюнтер, вовсе чума. Про женщин, которые якобы с корабля, он вообще меня в тупик поставил. Глупо, конечно, он деньги отдал. Нет бы расписку взять!
Палваныч поймал подозрительно-медицинский взгляд Лавочкина.
– Че вылупился? Шучу! – заржал прапорщик.
У солдата от удивления брови под челку заехали. Невероятно: тупой, как угол в сто двадцать градусов, начальник испытывал прилив юмористического вдохновения!
– Лопухи они там все, Николас. Оболванить их было просто, как дважды два четыре. Кстати, сколько это будет? – Дубовых вновь захохотал, только парень не догнал над чем.
Так они и катили, болтая о разном, вспоминая дом, полк, скучая по родным местам наподобие дивана перед телевизором. Речь зашла и о футболе.
– Знаете, Павел Иванович, – сказал солдат, – я разочарован в отечественных игроках. Если Англия – родоначальник футбола, то Россия – смертокончальник.
– Отставить! – вскипел прапорщик. – А Центральный спортивный клуб армии? Сила! Не шурупишь в футболе, так молчи. Хотя нет! Доложи-ка лучше байку-другую для поддержания настроя.
С минуты на минуту ожидалось прибытие четырех всадников. Услуги их грозной команды стоили не один килограмм золота. Но она работала великолепно. Непогрешимые маги-убийцы соглашались на любой, даже самый сложный заказ и обязательно его выполняли. Народ Дробенланда, Дриттенкенихрайха и Наменлоса судачил о четверке почтительным полушепотом.
Молва величала их Мором, Гладом, Бранью и Смертью. Их никто не видел, точнее, заказчики-то и жертвы лицезрели, но с первых бралась нерушимая клятва о неразглашении, а другие молчали, как убитые. Хотя почему «как»?..
Великолепная четверка имела репутацию всемогущей. Ее окружал ореол таинственности и страха. Эти факторы отлично увеличивали стоимость найма.
Что ж, предстояло наказать поганцев, посягнувших на жизнь барона. В таких делах прижимистый Косолаппен предпочитал не экономить.
Темные глазки феодала гневно засверкали, кулаки сжались до хруста: он снова вспомнил черта с ножиком.
В аскетически обставленную и почти не украшенную залу вбежал слуга.
– Ваше величие, четыре всадника!
Слуга посторонился, и в дверях показалась… морда осла.
Люди удивленно охнули.
Осел черного окраса вошел в залу. Барон и его подданные увидели фигурку наездника.
Он (или она?) был невелик – не выше пятилетнего ребенка. Ноги, руки, лицо гостя скрывал просторный серебристый плащ с безразмерным капюшоном. За этим наездником въехал другой, в золотистом. Потом третий, в одеянии цвета бронзы. И последний, облаченный в белое.
Все на черных ослах. И безликие в одинаковых нарядах.
Выстроив своих животных в ряд, всадники подъехали к трону.
Верховая езда по главной зале замка, естественно, была оскорбительна. Барон стерпел и это унижение. Честно говоря, он просто не обратил внимания на вопиющее нарушение этикета – настолько обескураживал облик четырех всадников. Величайшая легенда обернулась нелепым анекдотом. Те, кого рисовали демонами на дышащих адским огнем лошадях, оказались коротышками на ослах.
– Размер не главное! – без приветствий произнес кто-то из всадников.
Косолаппен почувствовал себя неуютно.
Во-первых, мелькнуло: «Они умеют читать мысли!» Правда, барон тут же успокоил себя: «Скорее всего, стандартная заготовка. Ведь любой, хм, удивится их росту…»
Во-вторых, жутко, когда не знаешь, кто именно с тобой говорит.
В-третьих, голос всадника был холоден, словно вековая льдина: беспристрастный и безличный. У Косолаппена возникло ощущение, что к нему обратилась сама вечность.
– Я не это имел в виду, – то ли впопад, то ли не к месту сказал барон.
– К делу, – предложили, вернее, велели всадники.
– Двое лютых людей. Скорее всего, виртуозные маги. В услужении черт.
– Черт? – В ледяном голосе промелькнул намек на заинтересованность.
Ходили слухи, что к нечисти легендарная четверка относится особенно беспощадно. Косолаппена это вполне устраивало.
– Воистину так, рогатый, мохнатый и вонючий, – и барон подробно описал происшествие в березовой роще.
Маги выслушали не перебивая. Когда рассказ закончился, они долго молчали, затем спросили:
– Они точно назвались Николасом Могучим и Паулем?
– Да.
– Четыре килограмма золота. – Голос назвал цену.
Косолаппен обрадовался: минимальный тариф. Помогли сведения про черта и прощелыг, один из которых выдает себя за мертвого героя. Профессиональный интерес четырех всадников был настолько велик, что материальное вознаграждение отступило на второй план.
– Принеси плату, – отдал распоряжение советнику барон и обратился к гостям. – Я знаю о вашем требовании не разглашать ни существо сделки, ни то, как вы выглядите. Я клянусь все сохранить в тайне. Но мои слуги…
Коротышка в золотом плаще сделал круговой пасс рукой.
Все кроме Косолаппена и всадников повалились на пол.
– Вы… Их убили?! – профальцетил хозяин замка.
– Нет. Они спят. Проснутся, ничего не помня. – Голос развеял страхи барона.
Вернулся советник с золотом. Не успев удивиться, чего это валяются воины и начальник стражи, попал под действие магии. Рухнул без памяти.
Коротышка в серебряном плаще протянул руки к мешку с вознаграждением. Золото медленно взлетело в воздух и плавно спланировало к волшебнику на ладони.
– Мы уже занимаемся твоим делом. До свидания.
Ослы развернулись и поцокали к выходу.
– А как я?..
– Мы обязательно пришлем тебе доказательства выполнения работы. Или вернем плату.
На сей раз в голосе сквозила прохладная ирония.
Позже Косолаппен допросил подданных: и тех, кто был у трона, и тех, кто сторожил или просто находился снаружи. Никто не помнил четырех коротышек на ослах. На основе этих данных барон заключил: «С ума сойти…»
– Сбрендили они, что ли?! – хохотнул прапорщик, наблюдая, как орущие благим матом Гюнтер и Петероника застряли в дверном проеме.
Они настолько синхронно неслись к выходу, что встретились именно на пороге.
Коля боялся разрушений. Он их дождался. Пострадала не только мебель. Дородная хозяйка выдавила косяк, на котором крепилась дверь, вынесла вместе с частью стены.
Наконец, супруги убежали.
– Приступить к обеду! – скомандовал Палваныч, когда вопли окончательно стихли.
– А они? – робко спросил Лавочкин.
– Они идиоты, – Дубовых пожал плечами, – а идиоты голодают.
Жестокий афоризм был достоин полковой стенгазеты «В суровый час досуга».
Солдат решил не уподобляться голодающим, накинулся на цыпленка.
– И, кстати, не забудь, – проворчал прапорщик, – ты лишен сметаны и пива.
Парню оставалось лишь мысленно повторить знакомое всем рядовым заклинание: «Вот гад!» Потом Коля развлек себя рассуждением: «Если идиоты голодают, а я лишен части порции, то я, получается, полудурок?!»
Поев, Палваныч размяк, сослался на утренний недосып и назначил себе внеплановый тихий час. Оставив Лавочкина караулить, стянул с поломанной кровати матрас и одеяло, постелил их на пол у печи и задал неслабого храповца.
Солдат сел на крылечке, прихватив с собой запрещенную кружку пива. Нужно было сочинить план небольшого мятежа.
«Знаешь, Колян, ты неплохой вроде бы парень, – беседовал с собой рядовой. – Веселый такой, смышленый. Но ты не гребец получаешься, а щепка. Вот несет тебя куда-то, бросает на волнах, ты плывешь не спеша по течению… А ведь так нельзя все время-то. Бывают моменты, когда надо упереться и поплыть против. Или в сторону. Или чуть задержаться на месте. А ты пролетаешь мимо таких моментов! Так вот, для начала пора менять правила игры, иначе этот боров задушит тебя своими издевками. Арестовывает на ходу, по воде гоняет, жратвы лишает… В каком уставе такое написано? А может, и написано… Зря ты в „учебке“ не уделял должного внимания главным документам, зря…»
Лавочкин улыбнулся, вспомнив замполита: худой, кожа да кости, мужичок с орлиным взором каждое занятие начинал с классической фразы:
– Устав ты должен был выучить так, чтобы если ночью пыльным мешком из-за угла разбудить, он от зубов отскакивал!
– Мешок? – не выдержал однажды Коля.
– Дурак, – ответил замполит и объявил ему три наряда вне очереди.
Солдат вернулся к раздумьям: «К шутам гороховым все уставы! Мы не в полку. И Болванычу об этом следует напомнить. Шмотки таскает, здорово. Автомат-то не поролоновый. Только низка цена за унижения. Ситуацию необходимо менять…»
Мысль оборвалась. Парень разомлел от жары, пива и созерцания быстрых легких облаков на нестерпимо голубом небе. Как ни обидно признавать, но здесь цвет неба был насыщеннее и чище, чем в нашем мире.
Зато там дом. Подстроившись под ритмичный храп прапорщика, Лавочкин тихо замурлыкал самую главную солдатскую песню:
До приказа было больше года и целая пропасть между мирами.
Покидают родные края
Дембеля, дембеля, дембеля,
И куда ни взгляни,
В эти майские дни
Всюду пьяные бродят они…
Коля чуть-чуть пожалел себя и вновь вернулся к мыслям о главном: «Можно просто взбунтоваться и поставить ультиматум. А Болваныч матом… Можно найти знамя, тогда ему нечем будет крыть. Но как захватить инициативу в поиске? Дубовых ведь ни с хрена ее не отдаст. А сбежать? Нетушки, тут он получит полное право по возвращении предать меня трибуналу, и не отмажусь ведь!.. Можно заручиться поддержкой мага. Обязательно мага. Желательно передать-таки письмо Тиллю Всезнайгелю. Он бы сильно выручил. Значит, первое из осуществимого: отыскать любого волшебника и упросить его связаться с моим вальденрайхским другом. Деньги у меня есть, заплачу…»
Через пять домов в глубине улицы началось подозрительное движение. Парень встал, вглядываясь в просвет между ветвей яблонь, росших вдоль забора.
«Тотальная осень, – отметил Лавочкин. – Листья уже чуть желтые. А яблоки-то какие!»
Солдат сфокусировался на движении. Вдалеке собралась кучка людей. Участники сходки прихватили с собой рогатины, косы и дубье. Вряд ли у них намечалась вечеринка. Более вероятно, что Гюнтер и Петероника поднимали соседей на борьбу с нечистью…
– Ага, пора будить великого полководца, – постановил Коля.
Он зашел в дом. Палваныч не храпел, а часто сопел и дергал пальцами рук.
– Оливье, еще оливье… – пробормотал Дубовых. – И селедочки… Ну, вздрогнули.
«Что за гигант мысли! – умилился солдат. – Даже во сне бухать умудряется!»
– Товарищ прапорщик… Товарищ прапорщик… Подъем…
Палваныч не реагировал. Лавочкин крикнул:
– Подъем!
– А? Я! – Вояка подскочил на четвереньки и снова плюхнулся на одеяло.
Поморгал. Зло посмотрел на рядового.
– Если ты разбудил меня без веских причин, то…
– Похоже, нас сейчас придут изгонять. Хозяева позвали подмогу.
– Тогда хватит дурака валять, пора бы и ерундой заняться! – выдал сонный прапорщик.
Звучало парадоксально, но окрыляющее.
Парень вернулся к двери.
– Топают!
– Уболтаем, – пообещал Дубовых.
Селяне мялись напротив крыльца.
Палваныч спокойно, по-чапаевски вышел к народу.
– Вот он! – заверещал Гюнтер. – И малый с ним.
Петероника поддакнула. Толпа ощерилась садово-огородным инвентарем.
– Об чем забота, граждане? На субботник собрались? – громко спросил прапорщик, изо всех сил показывая, что его не пугают косы, вилы и дубье.
– Ты злой дух! – выкрикнул хозяин дома трусливым фальцетом.
– С чего ты взял?
– Ты наколдовал пищу! Она появилась прямо из воздуха. А такое волшебство доступно только нечистым.
– Опаньки, – сник Палваныч. – Аргумент непрошибаемый…
– Разрешите, я, товарищ прапорщик? – шепнул Коля.
– Не возражаю.
Дубовых был рад скинуть на рядового ответственность за ведение неудачно начатых переговоров. Провалится – будет очередной повод для разноса. Преуспеет – ну и хорошо.
Лавочкин выступил вперед:
– Давайте разберемся подробнее, господа!
Крестьяне принялись растерянно озираться, ища затесавшихся между ними господ.
– Достославный и радушный Гюнтер заявляет, дескать, мгновенное возникновение предметов есть результат злой магии. О да, существует такая зависимость! Но касается она мгновенного переноса предмета с одного места на другое. Только вот кто поручится, что еда перенеслась? А если она была невидимой? Великий маг и чародей Пауль лишь снял полог невидимости.
– О! – Гюнтер растерянно тискал в руках дубину.
Селяне зашушукались.
В этом раунде самым интеллектуальным игроком оказалась Петероника.
– Звучит гладко, – раздался ее фирменный хрипящий визг. – Но откуда у меня на столе невидимая пища?
– Ну… я принес! – выкрутился Коля.
– Это… Гюнтер, – пробормотал кто-то из крестьян. – Ты бы перед тем, как паниковать, взвесил бы все спокойно, а?
Люди одобрительно загомонили:
– Да, сосед, хватил ты лишку… Перегнул палку… У страха штаны велики… Пойдем по домам, ребята!..
Жители Швахвайзехаузена двинулись, чтобы ретироваться.
Парень облегченно вздохнул. Похоже, дела налаживались. Ловко он отбрехался от разъяренной толпы!
– Минуточку внимания! – вклинился прапорщик.
Солдат рефлекторно скривил недовольную мину: обычно произносящий эту формулу начинает что-либо активно продавать. Но Палваныч решил воспользоваться стихийным митингом не для торговли.
– Граждане! Мы ищем моего сына. Зовут его…
– Шлюпфриг! – Лавочкин уже привычно пришел на помощь начальнику.
– Вот! – подтвердил «покинутый отец». – Паренек такой совсем юный. Рыжеволосый, остроносый, должен при себе иметь красное знамя с золотыми буквами. Вы его не встречали?
– Нет, друг, извини, не было такого. – Люди качали головами, разводили руками и совершали прочие действия, обозначающие отказ.
– Где ж его черти носят? – Дубовых с досадой стукнул кулаком о ладонь.
Перед Палванычем тотчас материализовался Аршкопф.
– Осмелюсь доложить, товарищ прапорщик, ни я, ни другие черти нигде не носим Шлюпфрига! – пропищал он.
Народ, мягко говоря, напрягся.
– А? Что я говорил? – победно завопил Гюнтер.
Его ликование завязло в тишине. Крестьяне боялись. Они, разумеется, вновь схватились за свое сельскохозяйственное оружие, но драться с чертом не спешили.
– Как не вовремя, – прошипел Лавочкин, мысленно ругая спутника.
– Они вам мешают, товарищ прапорщик? – Бес зыркнул через плечо на людей.
Селяне попятились. Блеск маленьких злых глаз и оскал острых зубов не внушали доверия.
– В целом, да, – ответил Палваныч.
Черт развернулся к деревенским ополченцам, развел черные мохнатые руки в стороны, топнул копытом, щелкнул хвостом.
– Пошли во-о-он!!!
Аршкопф завизжал так, что крестьяне мигом бросились прочь, побросав оружие. Неслись они невероятно быстро, умудряясь при этом зажимать ладонями уши.
Коля и сам с глубоким облегчением припустил бы от чертового писка, жаль, положение обязывало пережить пытку звуком до конца. Прапорщику тоже было тяжко слушать ультразвуковые вопли беса. Но опытному вояке-снабженцу приходилось терпеть и не такое. Когда басил разозленный комбат, лопались стаканы, вскрывалась изоляция на проводах и перегорали лампочки.
По всей деревне испуганно ржали лошади, кудахтали куры и орала прочая живность.
– Молодец, – просипел Палваныч, не слыша собственного голоса. – Объявляю благодарность, а также повышаю с рядового до ефрейтора. Лавочкин, бери пример с Аршкопфа и станешь образцовым солдатом!
Парень ухмыльнулся: «И тут Болваныч ухитрился кинуть камень в мой огород! А черта-то от гордости аж распирает. Тупица… Знал бы он, как в армии относятся к ефрейторам…»
– Если вы закончили с торжественной частью, то пора рвать когти. Местная команда наверняка захочет сыграть матч-реванш, – сказал Коля.
– Отставить, – буркнул Палваныч. – Ефрейтор Аршкопф, доложи, где находится Шрульфиг, или кто он там.
– Не имею чести знать, товарищ прапорщик, – отчеканил черт.
– Расшифруй помалу, – напрягся Дубовых.
Он не любил обломов.
– Простите, но Шлюпфриг вне зоны моей чувствительности, – виновато залепетал рогатый. – Есть несколько десятков мест, куда мое чутье не распространяется. Я не засекаю разыскиваемого. Значит, либо он мертв, либо спрятался.
– Ладно, хрен с ним, – смирился Палваныч. – Хотя лучше уж ему быть живым. Рядовой Лавочкин, запрягай гюнтеровскую повозку. Ефрейтор Аршкопф, вольно.
Черт испарился, прапорщик шмыгнул в лачугу, дабы учинить грабеж, солдат побежал на задний двор исполнять приказ.
Городской парнишка не умел обращаться со сбруей, тем более со столь необычной. Оседлать бы смог (научился в Вальденрайхе), но впрячь… Дубовых, не дождавшись результатов, сделал все сам.
«Поздравляю, Коля, ты стал участником преступления», – хмуро разговаривал с собой Лавочкин, трясясь в телеге рядом с мешками и прихваченным имуществом. Палваныч неплохо разобрался с управлением лошадью, запряженной позади повозки. Идиотский процесс поддавался лишь истинному дуболому.
Встречные крутили пальцем у виска, хихикали. Сначала было неприятно, потом рядовой и прапорщик перестали обращать на насмешки внимание.
– Куда мы едем? – поинтересовался парень, уставший считать деревья.
– К замку Косолаппена. Нам бы сразу туда двинуть!.. Они тут все сплошь тупые, и я готов поспорить, что мы найдем ворюгу именно там.
– Вы настолько в этом уверены?
– Я в его годы сделал бы абсолютно так же.
– А в ваши? Ну, сейчас. Как бы вы поступили на его месте?
– Даже не знаю… – протянул Палваныч.
– Многие лета дают многомудрие, – сострил Коля.
– Чего?
– Да нет, товарищ прапорщик, ничего. Сам голову ломаю, куда он делся.
– Смотри не сломай окончательно, – осклабился Дубовых. – Твоя задача проявлять тактическую смекалку и оперативную находчивость, а стратегический гений планирования падает на плечи командования. Усек?
– Так точно.
– У замка возьмем языка. Допросим о поганце. Если не возвращался, то разузнаем места предполагаемого отступления. Так-то, рядовой. Ты, конечно, неплохо заболтал дурачков деревенских, но заметь: они именно дурачки. А этот, блин, Гюнтер, вовсе чума. Про женщин, которые якобы с корабля, он вообще меня в тупик поставил. Глупо, конечно, он деньги отдал. Нет бы расписку взять!
Палваныч поймал подозрительно-медицинский взгляд Лавочкина.
– Че вылупился? Шучу! – заржал прапорщик.
У солдата от удивления брови под челку заехали. Невероятно: тупой, как угол в сто двадцать градусов, начальник испытывал прилив юмористического вдохновения!
– Лопухи они там все, Николас. Оболванить их было просто, как дважды два четыре. Кстати, сколько это будет? – Дубовых вновь захохотал, только парень не догнал над чем.
Так они и катили, болтая о разном, вспоминая дом, полк, скучая по родным местам наподобие дивана перед телевизором. Речь зашла и о футболе.
– Знаете, Павел Иванович, – сказал солдат, – я разочарован в отечественных игроках. Если Англия – родоначальник футбола, то Россия – смертокончальник.
– Отставить! – вскипел прапорщик. – А Центральный спортивный клуб армии? Сила! Не шурупишь в футболе, так молчи. Хотя нет! Доложи-ка лучше байку-другую для поддержания настроя.