"Дорогая Лиза, я не писала тебе так долго потому, что..."
Нонна приехала на Кружилиху шесть лет назад, когда окончила политехнический. Она не выбирала, куда ехать. Ее послали. Ей было все равно, только не терпелось скорее начать самостоятельный путь.
У нее не было никакого опыта. Ее назначили в отдел главного технолога.
Надо было где-то жить. Ей сказали, что в доме Веденеева сдается светелка. Нонна пришла в дом, где и сейчас живет. Он ей понравился сразу. Дверь открыл Андрей, который как раз тогда приехал домой на каникулы.
Светелка была веселая, солнечная. Перед светелкой - маленькая темная передняя, где можно поставить умывальник и примус. Из окна был виден старый поселок и полоска леса на горизонте. Нонна села в старомодное кресло и подумала: хочу тут жить. Явилась Мариамна. Нонна быстро договорилась: столько-то за комнату, столько-то за дрова, столько-то за уборку. "У вас очень чисто, и у меня будет так чисто?" Мариамна в ответ только шмыгнула носом... Андрей стоял и смотрел на Нонну, пока та разговаривала с Мариамной.
Она быстро привыкла к этой семье. Никто ее не стеснял. Мариамна убирала наверху в те часы, когда Нонны не было дома. Иногда вечером раздавался стук в дверь, заглядывала Катя, молодая жена Павла: "Нонна Сергеевна, идите с нами ужинать, мы пельменей наварили". Нонна брала какое-нибудь угощение и спускалась вниз. За столом она видела, что Андрей все время смотрит на нее. Потом он уехал в свою академию. На следующий год, окончив ученье, он приехал уже совсем.
Этот год для Нонны был годом страданий. Главный технолог спросил ее:
- У вас какая была дипломная работа?
- Шатунная группа.
(Кстати сказать, диплом у нее был отличный, она для него изучала по журналам технологию обработки шатунной группы на передовых предприятиях.)
- А приспособления вы делали? - спросил главный технолог.
- Да, - ответила она. - У нас был курс приспособлений.
Он поручил ей сделать поворотное приспособление для расточки отверстий в поршне. Она разобралась в задаче и выяснила, что ни теоретическая механика, ни металловедение, ни курс деталей машин, ни прочие науки, которым ее учили в институте, не могут ей здесь помочь. Надо увидеть, так сказать, живое приспособление, похожее на то, которое она должна сделать. Но она не нашла такого.
Она пошла в техническую библиотеку. Перелистала кучу книг... У Грюнгагена увидела похожий чертеж. Но он был дан в одной проекции, потому что книга рассчитана на опытного конструктора.
Она принесла книгу в отдел и вычертила поршень в трех проекциях. Потом вычертила основание. Потом стала думать о фиксации... В мозгу ее созрела конфигурация приспособления, но - размеры его деталей? их соотношение между собой?.. Все было темно.
Как определить пропорции, когда нет пространственного представления о вещи?..
Она терзалась неделю, пока сдала чертежи общего вида приспособления и деталей к нему. Любой конструктор сделал бы все это за два дня.
Через сколько-то времени ее вызвали в цех.
- Узнаете? - спросил мастер Корольков, спокойный блондин, с тем постоянным присутствием духа и юмора, какое бывает у старых производственников.
Нет, она не узнала свое приспособление, оно получилось совсем не похожим на чертеж, и оно было очень громоздким - это она увидела сразу. А его еще нарочно поставили на пол, чтобы посмеяться.
- Требуется специальная рабочая сила, чтобы поднять это приспособление, - сказал Корольков.
Для обработки легкой детали это действительно никуда не годилось. Кроме того, это было чудовищно по форме...
- Ничего, - серьезно продолжал Корольков. - Бывает хуже.
Кто-то из рабочих сказал:
- Главное то, что с ним сделаешь одну деталь, а без него десять. Его пока установишь, черта!
Рабочие не приняли этого приспособления. И Нонна долго носила в душе жгучий стыд.
Зато она поняла очень важную вещь: создавать новое надо на основе уже накопленного техникой опыта. Смело заимствовать детали из других конструкций, а не изобретать заново каждый болт. Быть хорошим конструктором - значит творчески, умело использовать созданное до тебя... Нонна стала присматриваться к работе станочников и изучать приспособления, которыми они пользовались: они любили то, что ускоряло процесс обработки...
Поиски, поиски! Каждая деталь - загадочный мир: какой толщины сделать шайбу? Зажать деталь гайкой или откидной планкой с быстродействующим зажимом? А габариты - размеры деталей!.. Нонна спрашивала у товарищей:
- Почему вы указываете именно эти габариты?
Что они могли ответить? Габариты рождаются в голове конструктора, как рифма в голове поэта. Они отвечали беспомощно:
- Из конструктивных соображений.
Они помогали ей. После своего первого несчастного опыта она, преодолевая гордость, стала обращаться к ним за консультацией. По-прежнему, чуть какая заминка, бежала в техническую библиотеку. Она называла библиотеку: мой пункт первой помощи.
Она чувствовала, что постепенно выходит из пеленок.
Ей поручили сделать оправку для обработки шестерен - она сделала, и над нею уже не смеялись. Потом сделала чертежи приспособлений для обработки цилиндра.
Теперь она не чувствовала себя скованной, когда разговаривала с более опытными работниками. У нее еще не было их квалификации, но они говорили на одном языке.
- Девица самолюбивая и с характером, - говорил старик Веденеев.
У старика это было самое счастливое время его жизни. Все ладилось на заводе и дома. Павла выбрали в бюро парторганизации, он шел в большие руководители. Маленький Никитка рос красивым, здоровым мальчиком. Андрей стал художником. Он пишет картину, в которой прославит Кружилиху. Написав картину, поедет в заграничную командировку. Они поженятся с Нонной Сергеевной, будет пара - загляденье.
Портила музыку одна Марийка: то выходит замуж, то разводится, противно смотреть. Как она выросла такая под Мариамниной рукой?.. Зато невестками обеими можно будет гордиться: Катерина - достойная женщина и хороший работник, и Нонна Сергеевна... Нонна Сергеевна - умница. Туда взойдет, куда простенькой Катерине и не мечтать взойти. Ровня Андрею.
Старик со стыдом вспоминал, как он противился желанию Андрея стать художником. С малых лет Андрей рисовал картинки. Он рисовал их и бросал где попало, а Мариамна, по приказанию мужа, подбирала и прятала. Когда приходили гости, Никита Трофимыч выносил картинки и говорил с притворным равнодушием:
- Вот Андрюша еще картинки нарисовал...
Гости смотрели и удивлялись, откуда у мальчика такие способности.
Но когда Андрей подрос и стал проситься, чтобы его отдали в школу, где учат рисованию, старик встревожился. Уедет, оторвется от семьи. Будет водиться с товарищами, которые не знают, что такое труд, а это самая плохая компания. Начнет пить и сопьется, тем дело и кончится. Мало ли у кого какие способности. Вот у него, Никиты Трофимыча, смолоду была склонность к музыке, он играл на корнет-а-пистоне, а не пошел же в музыканты. Есть для мужчины более достойные занятия, особенно в наше время, когда каждый должен беспокоиться о пользе государства и общества. Нравится рисовать - рисуй на здоровье, никто не запрещает. Но избери главное дело жизни, ему себя и посвяти. Картинки не могут быть главным делом жизни. Я, конечно, не говорю о выдающихся гениях: это единицы.
- Нет, - ответил мальчик Андрей с задумчивой улыбкой, - картинки могут быть главным делом жизни.
Он настоял на своем и поехал учиться в Москву, потом в Ленинград. Павел был в этом споре на стороне Андрея. Старик обиделся и долго сердился на обоих сыновей, а потом ему было неловко вспоминать об этом.
Андрей приезжал каждый год на каникулы, и вот теперь не остался в Ленинграде, где ему предлагали хорошую службу, а вернулся домой и беседует с Нонной Сергеевной о чем-то таком умном и важном, что старик Веденеев не все понимает, хотя и слушает из соседней комнаты, стараясь не пропустить ни слова...
- Единственный метод искусства, - говорит Андрей, - это правда. Все другие порочны.
"Хорошо говорит, - думает старик Веденеев. - Все, что не правда, все порочно".
- Правда, - говорит Нонна, - то есть реализм. Боюсь, не пресно ли это.
"А ты не бойся, - думает старик Веденеев, - он знает, что говорит; тебе бояться нечего".
- Жизнь не может быть пресной, - говорит Андрей. - Наша жизнь благородное, вольно растущее дерево. Нелепо вешать на это дерево елочные украшения; оно и без них прекрасно.
- Мне кажется, - говорит Нонна, - что вы обедняете искусство.
- А мне кажется, - с живостью говорит Андрей, - что вы об этом судите непродуманно.
"Получила?" - думает старик Веденеев.
- Ну, конечно, - лениво говорит Нонна. - Я занимаюсь другими вопросами.
- Реализм, - говорит Андрей, - настолько широк и могуч, что вмещает в себя все остальные методы.
- Говорите проще, - просит Нонна, - не показывайте свою образованность. Что вы этим хотите сказать?
"Ага, сдалась!" - думает старик Веденеев. Он снимает очки и вытирает пот, выступивший на лбу от напряжения мысли...
Все же, когда они объяснятся? Каждый день вместе. Беседуют часами. Беседы, прогулки - все это прекрасно, но девушка ждет, чтобы с ней объяснились.
Андрей писал картину: река, розовый туман над рекой, на том берегу, сквозь розовый туман, - трубы Кружилихи. Он уезжал в город перед зарей, на исходе ночи; перебирался на тот берег и до полудня писал свою картину. Он загорел, как рыбак, и среди разговоров вдруг задумывался и начинал кусать губы: он думал о картине.
Однажды он показал ее Нонне.
- Ну? - спросил он. - Как?
Она сказала:
- Андрюша, вы знаете, я в этом ничего не понимаю.
- Нравится или не нравится? - спросил он отрывисто.
- Нравится, - сказала она.
- А что вам больше всего нравится?
Она подумала и сказала:
- Вот это облако.
- Вы действительно ни черта не понимаете, - сказал он и закрыл картину тряпкой. - А замуж за меня вы можете выйти?
Она засмеялась.
- Вам это очень нужно?
- Очень, - сказал он. - Я из-за вас не остался в Ленинграде. - И он обнял ее и сказал: - Нонна!..
Она отстранила его руки.
- Нет, пожалуйста.
- Нет?
- Нет.
...Не понимают обыкновенной человеческой дружбы. Если ей нравится ходить с ним по окрестностям и любоваться пейзажами, это вовсе не значит, что она готова быть около него всю жизнь.
У Мариамны - слух как у кошки: все слышала. Подслушала - хоть была за две комнаты, - как Андрей сделал жиличке предложение, а та отказала. В тот же вечер Мариамна рассказала об этом Никите Трофимычу.
Старик пришел в ярость: что же она о себе думает, жиличка? Какого мужа ей надо? Андрей - ей не пара?..
- Андрюша, - сказал он, оставшись с сыном наедине, - ты как хочешь, а я ее на квартире держать не буду.
Андрей посмотрел на него пристально и сказал:
- Вот что, папа... - Он помолчал. - Пусть она живет. Можешь ты это сделать для меня?
- Сынок, - сказал Веденеев ласково, - я же вижу, что вся твоя жизнь около нее. И мне за тебя обидно; пойми.
- Пусть она живет, - повторил Андрей, встал и вышел.
Старик наблюдал с болью в сердце: ничего не изменилось. Нонна по-прежнему разговаривала и смеялась, а Андрей - как пришитый около нее...
"Сколько слов сказано, - думал Никита Трофимыч, слушая их разговоры, - сколько слов хороших - и все напрасно, и такой человек, как Андрюша, страдает зря".
И о заграничной командировке больше ни слова. Картину увезли в Москву, и о ней ни слуху ни духу, а Андрей - дурак! - пишет портрет Нонны Сергеевны.
"Если бы она была хорошая девушка, - думал старик Веденеев, - она бы дорожила его любовью. Такая любовь на земле не валяется: знай подбирай".
Вдруг принесли телеграмму: картина "Завод у реки" получила премию. Пришла газета, в которой был снимок с картины и большая статья. В статье Андрея называли: молодой талантливый художник. Старик Веденеев созвал гостей на большую выпивку. Такого праздника в доме не было со дня свадьбы Павла. Праздник был испорчен Нонной: она опоздала, и Андрей сидел скучный, как день осенний. Наконец она явилась, и надо было видеть, как взошло солнышко, как Андрей стал говорить, двигаться, смеяться... Этого вечера Никита Трофимыч не простил Нонне.
А Нонна опоздала потому, что ее задержали на заводе. Задержал разговор, один из тех разговоров, которыми отмечаются этапные пункты судьбы. Утром она сдала чертежи приспособлений для обработки деталей мотопилы. Мотопила - это было новое детище завода, детище главного конструктора. После работы главный конструктор вдруг вызвал Нонну.
"Неужели что-нибудь напутала?" - подумала она.
Главный конструктор был тогда еще здоров и сидел в заводоуправлении. Она сейчас же пошла к нему.
- Садитесь, - сказал он. - Я хотел поговорить с вами о вашем будущем. Вы как, серьезно собрались посвятить себя технике?
- Я не понимаю, - сказала она, - что вы имеете в виду.
- Что для вас машины? Страничка биографии или жизненная программа?
Она улыбнулась его высокопарности.
- Я не думала об этом.
- Ну да, ну да! - сказал он с сердцем. - Сегодня вы подаете надежды, а завтра уйдете в декретный отпуск. А потом у ребенка коклюш, корь, всякое там - как оно называется, - и вы бросаете работу... Сколько раз я это видел!
Собственно, какое отношение все это имеет к ней?
- Вот я и хочу знать, у вас это всерьез или от нечего делать?
- Мне казалось, - сказала Нонна холодно, - что я достаточно серьезно отношусь к моим обязанностям.
- Не то слово! - сказал он. - Обязанность - не то слово. Наше дело, как всякое искусство, требует жреческого служения.
Пожалуй, она готова согласиться с ним.
- Что такое настоящий конструктор? Он должен быть металловедом, механиком, моделистом, литейщиком. Должен знать термообработку, электросварку, инструмент - и быть художником. Обязательно быть художником! Науки конструирования нет, как нет рецепта, как написать "Войну и мир". Мы идем дорогами творцов.
Разговор становился интересным.
- Художник, - сказал главный конструктор, - это человек, обладающий чувством прекрасного. Ощущение меры, формы, габаритов мне необходимо не меньше, чем Рафаэлю.
Нонна вспомнила свое первое приспособление...
- Чувство изящного развивается, - сказал главный конструктор, - оно приходит с опытом - при одном условии: если посвятить себя своей специальности полностью. Я видел вашу последнюю работу. Мне рассказывали, что вы быстро поднялись и пошли вверх. Я вам предлагаю работу в моем отделе.
Нонна молчала, опустив глаза.
- Вы согласны?
- Это так неожиданно, - сказала она.
- Вам что же, технология больше по душе?
Она уже привыкла работать у главного технолога, и о ней там сложилось мнение, которым она дорожила. Здесь ей придется заново завоевывать себе место. Кроме того, о неуживчивости главного конструктора ходит столько разговоров...
- Вы не понимаете себя, - сказал главный конструктор, - у вас способности, вы их разовьете, работая в моем отделе. У вас живая мысль. Я предлагаю вам лучшее, что вы могли бы пожелать для себя. Идите, подумайте, завтра утром скажете ответ.
Вот почему Нонна опоздала на веденеевский пир. И на пиру она сидела задумчивая, все решала: переходить к главному конструктору или нет.
Утром она позвонила ему и сказала, что согласна.
Вот так обстояли у Нонны дела накануне войны.
Уходя из дому, Андрей сказал отцу:
- Дай мне слово, что она будет жить здесь, пока сама не захочет уйти.
- Хорошо, - сказал старик Веденеев.
- Что бы со мной ни случилось, - сказал Андрей.
- Хорошо, - сказал Веденеев тихо.
- И что вы будете относиться к ней с уважением и симпатией, как она заслуживает.
Старик прижал руки к груди.
- Андрюша, - сказал он, - с уважением - да; но ты не можешь требовать...
Андрей усмехнулся и погладил отца по спине.
- Понятно, - сказал он. - Ты не прав... Ну, ладно. Замяли.
Опять у Веденеева был приступ тоскливой злобы, когда он смотрел, как Нонна прощалась с Андреем: хоть бы слезинку пролила!.. И на призывной пункт не пошла проводить, только вышла за калитку...
Каждые два-три дня приходило ей письмо от него. Иногда сразу несколько писем. Своим Андрей писал куда реже. И это тоже было для Никиты Трофимыча источником ревности и обиды.
С тех пор как она отказала Андрею, старик был с Нонной официально сух, а Мариамна едва отвечала ей. Нонне не надо было объяснять, что это значит. Когда Андрей уехал, она перестала ходить к ним. Ее не звали.
Они не хотят ее. Это их право. Жалко будет, если попросят освободить квартиру: она тут привыкла. Но от квартиры не отказывали.
По-прежнему Мариамна приходила, когда Нонны не было, и убирала комнату. По-прежнему складывались у печки дрова, чтобы Нонна могла протопить перед сном. Никаких других отношений не было.
"Так лучше, - думала Нонна, - без излияний и упреков". Квартирную плату она оставляла на письменном столе; на деньги клала бумажку с надписью: за такой-то месяц. Деньги исчезали вместе с бумажкой. Платила Нонна аккуратно: Веденеевы любили порядок.
У нее не было времени раздумывать обо всем этом. Иногда некогда было даже прочесть письмо Андрея. Письма лежали по нескольку дней, пока она выкраивала для них четверть часа. И уж, разумеется, она не могла писать ему часто и помногу...
В те годы сместились обычные понятия о рабочих часах, об отдыхе, о служебных обязанностях. Сутки не делились на часы, ночь была не для сна. Силы людей удесятерились, и все жили известиями с фронтов, в великом напряжении ожидая неизбежного перелома событий. И Нонна, как другие инженеры, работала на сборке и отгребала снег на путях и, как все, не видела в этом подвига, а видела только необходимость. Конвейер и снегоочистка - это было по вечерам, а днем она была конструктором, и начальством ее был не кто-нибудь, а Владимир Ипполитович, который удивительно до чего умел выматывать жилы из людей... Были времена, когда Нонна почти не отходила от чертежного стола, у нее затекали ноги, горели шейные позвонки...
Во вторую военную зиму она получила задание усовершенствовать сепаратор, применяемый для очистки горючих масел. При существовавшей конструкции очистка производилась в три цикла; трижды приходилось пропускать горючее через аппарат, пока получали нужные результаты. Необходимо было сократить обработку до двух циклов. Нонна просидела над этой работой больше месяца. Проба за пробой оказывались неудовлетворительными: задача была не из легких. Наконец Нонна решила ее.
Поздно ночью она закончила последний чертеж. И в ту же ночь страна услышала по радио о сталинградской победе. Гора свалилась с плеч.
Как ни устала Нонна, она не ушла с завода: не то было настроение, чтобы сидеть дома. Ушла только на другой день, часов в пять.
Был тихий мороз, заря догорала, высоко лежали пуховые снега. Нонна шла, не чувствуя усталости, а только радость: от победы под Сталинградом радость и от своей маленькой победы радость. Две радости дополняли одна другую. Было очень хорошо на душе.
Около дома она увидела маленького Никитку. Он стоял с салазками, вид у него был нерешительный, словно он размышлял: идти кататься или вернуться домой.
- Ну что, Никитка? - спросила Нонна весело и, вынув руку из муфточки, мимоходом погладила мальчика по щеке. - Ну что, дорогой? Иди катайся, смотри, какой снег!
Он поднял на нее недоумевающие глаза и сказал:
- Дядю Андрюшу убили.
Сняв пальто, она спустилась к Веденеевым.
Полтора года она не входила в эту дверь, за которой ее когда-то так нетерпеливо ждали.
Она постучалась.
- Войдите, - послышался голос старика Веденеева.
В знакомой комнате в прежнем порядке стояла мебель, и на обычном своем месте сидел Никита Трофимыч. Лампа не была зажжена, плечи и голова старика силуэтом выделялись на сумеречном фоне окна. Догорала за плечом узкая коричневая полоска зари. Тонко шелестела бумажка - Никита Трофимыч скручивал папиросу. Нонна стояла у двери и ждала, пока он скрутит папиросу.
- Заходите, прошу вас, - сказал он и закурил.
Нонна подошла.
- Я узнала о вашем горе, - сказала она и испугалась: все слова звучали сейчас фальшиво в этой комнате.
Лучше молчать.
- Садитесь, прошу вас, - с сухой вежливостью сказал Веденеев и придвинул Нонне стул.
Она села. Папироса в губах Веденеева прерывисто вспыхивала, освещала нахмуренное, в каменных складках лицо.
- Да, горе, - с хрипотой сказал Веденеев. - Как же не горе, когда уничтожается... - Он не сказал, что уничтожается. - Двадцать восемь лет. Ведь это что ж...
Папироса выпала из мундштука, рассыпалась по полу искрами. Он нагнулся поднимать ее и долго шарил по полу, пальцами туша искры и ища окурок.
Из задних комнат вышла женская фигура, постояла, спросила мужским голосом:
- Свет зажечь?
- Здоровайся, - сказал Веденеев, не отвечая на вопрос. - Нонна Сергеевна у нас.
Мариамна подошла - лица ее Нонна не видела - и сказала:
- Здравствуйте.
- Она! - тонко закричал Веденеев, указывая на Мариамну вытянутой рукой, и в сумраке было видно, как дрожит эта рука. - Она! Весь груз моего вдовства приняла на себя! Детей моих, сирот, пожалела и служила им всю жизнь, как родная мать, - на том и состарится, с тем и в гроб ляжет!.. Вы! образованные, в мужеских пиджаках, - вы ведь на такую бабу с высоты своей взираете, вы ее за самое бесполезное почитаете, за самое низменное, - вот вы как! вот вы как!.. А не подумаете, что она, не присевши, весь день по дому топчется, чтобы рабочему человеку существовать на высоте! Вы не знаете, что значит, когда трое детей за юбку держатся: тому нос утереть, того к доктору своди, тот штаны разорвал; и всех накорми, обшей, обмой!.. Свои дети - и то трудно, а когда чужие? У святой, я думаю, и то иной раз душа воспротивится: чего это я, - другая зачала, другая родила, а я им себя по кровинке отдавай! Да вам разве это понять! Вы это ни во что не ставите... А я вам скажу, что для меня она - первая из женщин. Потому что она моих сирот на своем горбу вынесла, все им отдала!.. Вы знаете, что она своих детей отказалась иметь - боялась из-за своего ребенка чужим детям мачехой стать?! (Мариамна стояла без движения у печи, прислонясь спиной к изразцам.) Она ничего не требует: ни спасибо, никакой другой награды! Но я, по сути дела, обязан вечно ей ноги мыть - за Марью, за Павла и за Андрю... Андрюшу... покойного сына моего!
Он уронил голову и зарыдал лающим рыданьем.
Женщины не шевелились, дыхания их не было слышно. Уже совсем стемнело. Полоска заката погасла за окном. Мариамна отделилась от печи, подошла, стала за спиной старика.
- Поди ляжь, - сказала она тихо, с такой мягкостью, какой не ждала от нее Нонна. - Ляжь. Что сделаешь...
- Она его не жалеет! - прокричал Веденеев, поворачиваясь к Мариамне. - Думаешь, потому пришла, что жалеет? От хорошего воспитания пришла! Полагается прийти, она и пришла! У нее для него и слезы нету! А он только ее одну и признавал...
Нонна встала и ушла к себе наверх.
У нее тоже было темно. Она прилегла на кровать, свесив ноги в туфлях, чтобы не пачкать покрывало. Она почувствовала себя разбитой. Не было даже сил нагнуться, чтобы расстегнуть туфли.
Тишина была в доме. Нонна неподвижно смотрела перед собой, и перед нею вдруг встало лицо Андрея. "Жизнь - благородное, вольно растущее дерево; незачем вешать на него елочные игрушки, оно и так прекрасно..." Она услышала этот молодой голос, забытые слова всплыли из памяти сами собой...
Она заплакала. Она плакала не о нем. О благородных жизнях, отданных за прекрасное?.. О стариках, убитых скорбью?.. О том, что в мире так много печали, когда должна быть только радость?.. Или о том, что большая любовь, которой она была окружена как воздухом, которую она чувствовала даже на расстоянии, - что эта любовь ушла навсегда, и пусто сердцу, и одиноко?..
Обо всем.
Глава десятая
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ НОННЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Это было и прошло. "Что прошло, то быльем поросло". "Что пройдет, то будет мило". Не все бывает мило. Есть дни, на которые и оглянуться не хочется: живешь, и сам перед собой делаешь вид, что не было у тебя этих дней...
Была девочка с аномалией - так ее называли в семье. Мальчики строят модели, а девочки играют в куклы и занимаются рукоделием. Эта девочка строила модели. Собственно, строили соседские мальчишки, а она командовала: сделаем то, сделаем это. По всей квартире валялись куски железа и проволоки. Соорудили светофор и поставили на окно: когда отец был дома, на светофоре горела красная лампочка. Построили мост, который разводился, как настоящий. Маша велела убрать его с рояля и вынести в переднюю. Сестра Соня споткнулась о мост, разорвала шелковый чулок и в сердцах вышвырнула проклятую игрушку на черную лестницу. Нонна и мальчишки издевались над Соней: психопатка. Подумаешь, чулок, велика важность. Захотим - построим десять таких мостов...
Детство было как детство: папа, мама, школа, летом дача, зимой коньки. Жили у Тверской, которая тогда еще не была переименована в улицу Горького, в тихом переулке. На Тверской было людно, по вечерам - свет, сияющие витрины, а в переулке - провинция: старые дома, прохожих мало, голубой снежок, зорька малиновая, как леденец, за ветхой церквушкой... Москва была - родной дом. Все было известно: что у Мясницких ворот заложили шахту для постройки метрополитена, что на Трубной вздорожали снегири, что Москвин заболел и неизвестно - пойдет во вторник "На дне" или что-нибудь другое...
О, чистые сны; о, горны и красные галстучки; о, старый дом в переулке с ветхой церквушкой!..
В пятнадцать лет вдруг стало ясно, что техника ерунда. И снегири ерунда, и горны, и спорт. Есть только одно дело, достойное того, чтобы о нем думать: любовь. Сладчайшие и горчайшие стихи написаны о любви. Откроешь книгу - в ней любовь, пойдешь в театр - говорят о любви, поют о любви, танцуют любовь. Ленский погиб от любви, Онегин страдал от любви, Демон убил Тамару смертельным ядом своего лобзанья, Отелло задушил Дездемону, Анна Каренина бросилась под поезд... И что такое любовь?! "Ветерок, шелестящий в розах, нет - золотое свечение крови..." Суламифь, Изольда, Джульетта, леди Гамильтон, Айседора Дункан... Тысячелетия назад как сегодня, и сегодня - как тысячелетия назад...
Нонна приехала на Кружилиху шесть лет назад, когда окончила политехнический. Она не выбирала, куда ехать. Ее послали. Ей было все равно, только не терпелось скорее начать самостоятельный путь.
У нее не было никакого опыта. Ее назначили в отдел главного технолога.
Надо было где-то жить. Ей сказали, что в доме Веденеева сдается светелка. Нонна пришла в дом, где и сейчас живет. Он ей понравился сразу. Дверь открыл Андрей, который как раз тогда приехал домой на каникулы.
Светелка была веселая, солнечная. Перед светелкой - маленькая темная передняя, где можно поставить умывальник и примус. Из окна был виден старый поселок и полоска леса на горизонте. Нонна села в старомодное кресло и подумала: хочу тут жить. Явилась Мариамна. Нонна быстро договорилась: столько-то за комнату, столько-то за дрова, столько-то за уборку. "У вас очень чисто, и у меня будет так чисто?" Мариамна в ответ только шмыгнула носом... Андрей стоял и смотрел на Нонну, пока та разговаривала с Мариамной.
Она быстро привыкла к этой семье. Никто ее не стеснял. Мариамна убирала наверху в те часы, когда Нонны не было дома. Иногда вечером раздавался стук в дверь, заглядывала Катя, молодая жена Павла: "Нонна Сергеевна, идите с нами ужинать, мы пельменей наварили". Нонна брала какое-нибудь угощение и спускалась вниз. За столом она видела, что Андрей все время смотрит на нее. Потом он уехал в свою академию. На следующий год, окончив ученье, он приехал уже совсем.
Этот год для Нонны был годом страданий. Главный технолог спросил ее:
- У вас какая была дипломная работа?
- Шатунная группа.
(Кстати сказать, диплом у нее был отличный, она для него изучала по журналам технологию обработки шатунной группы на передовых предприятиях.)
- А приспособления вы делали? - спросил главный технолог.
- Да, - ответила она. - У нас был курс приспособлений.
Он поручил ей сделать поворотное приспособление для расточки отверстий в поршне. Она разобралась в задаче и выяснила, что ни теоретическая механика, ни металловедение, ни курс деталей машин, ни прочие науки, которым ее учили в институте, не могут ей здесь помочь. Надо увидеть, так сказать, живое приспособление, похожее на то, которое она должна сделать. Но она не нашла такого.
Она пошла в техническую библиотеку. Перелистала кучу книг... У Грюнгагена увидела похожий чертеж. Но он был дан в одной проекции, потому что книга рассчитана на опытного конструктора.
Она принесла книгу в отдел и вычертила поршень в трех проекциях. Потом вычертила основание. Потом стала думать о фиксации... В мозгу ее созрела конфигурация приспособления, но - размеры его деталей? их соотношение между собой?.. Все было темно.
Как определить пропорции, когда нет пространственного представления о вещи?..
Она терзалась неделю, пока сдала чертежи общего вида приспособления и деталей к нему. Любой конструктор сделал бы все это за два дня.
Через сколько-то времени ее вызвали в цех.
- Узнаете? - спросил мастер Корольков, спокойный блондин, с тем постоянным присутствием духа и юмора, какое бывает у старых производственников.
Нет, она не узнала свое приспособление, оно получилось совсем не похожим на чертеж, и оно было очень громоздким - это она увидела сразу. А его еще нарочно поставили на пол, чтобы посмеяться.
- Требуется специальная рабочая сила, чтобы поднять это приспособление, - сказал Корольков.
Для обработки легкой детали это действительно никуда не годилось. Кроме того, это было чудовищно по форме...
- Ничего, - серьезно продолжал Корольков. - Бывает хуже.
Кто-то из рабочих сказал:
- Главное то, что с ним сделаешь одну деталь, а без него десять. Его пока установишь, черта!
Рабочие не приняли этого приспособления. И Нонна долго носила в душе жгучий стыд.
Зато она поняла очень важную вещь: создавать новое надо на основе уже накопленного техникой опыта. Смело заимствовать детали из других конструкций, а не изобретать заново каждый болт. Быть хорошим конструктором - значит творчески, умело использовать созданное до тебя... Нонна стала присматриваться к работе станочников и изучать приспособления, которыми они пользовались: они любили то, что ускоряло процесс обработки...
Поиски, поиски! Каждая деталь - загадочный мир: какой толщины сделать шайбу? Зажать деталь гайкой или откидной планкой с быстродействующим зажимом? А габариты - размеры деталей!.. Нонна спрашивала у товарищей:
- Почему вы указываете именно эти габариты?
Что они могли ответить? Габариты рождаются в голове конструктора, как рифма в голове поэта. Они отвечали беспомощно:
- Из конструктивных соображений.
Они помогали ей. После своего первого несчастного опыта она, преодолевая гордость, стала обращаться к ним за консультацией. По-прежнему, чуть какая заминка, бежала в техническую библиотеку. Она называла библиотеку: мой пункт первой помощи.
Она чувствовала, что постепенно выходит из пеленок.
Ей поручили сделать оправку для обработки шестерен - она сделала, и над нею уже не смеялись. Потом сделала чертежи приспособлений для обработки цилиндра.
Теперь она не чувствовала себя скованной, когда разговаривала с более опытными работниками. У нее еще не было их квалификации, но они говорили на одном языке.
- Девица самолюбивая и с характером, - говорил старик Веденеев.
У старика это было самое счастливое время его жизни. Все ладилось на заводе и дома. Павла выбрали в бюро парторганизации, он шел в большие руководители. Маленький Никитка рос красивым, здоровым мальчиком. Андрей стал художником. Он пишет картину, в которой прославит Кружилиху. Написав картину, поедет в заграничную командировку. Они поженятся с Нонной Сергеевной, будет пара - загляденье.
Портила музыку одна Марийка: то выходит замуж, то разводится, противно смотреть. Как она выросла такая под Мариамниной рукой?.. Зато невестками обеими можно будет гордиться: Катерина - достойная женщина и хороший работник, и Нонна Сергеевна... Нонна Сергеевна - умница. Туда взойдет, куда простенькой Катерине и не мечтать взойти. Ровня Андрею.
Старик со стыдом вспоминал, как он противился желанию Андрея стать художником. С малых лет Андрей рисовал картинки. Он рисовал их и бросал где попало, а Мариамна, по приказанию мужа, подбирала и прятала. Когда приходили гости, Никита Трофимыч выносил картинки и говорил с притворным равнодушием:
- Вот Андрюша еще картинки нарисовал...
Гости смотрели и удивлялись, откуда у мальчика такие способности.
Но когда Андрей подрос и стал проситься, чтобы его отдали в школу, где учат рисованию, старик встревожился. Уедет, оторвется от семьи. Будет водиться с товарищами, которые не знают, что такое труд, а это самая плохая компания. Начнет пить и сопьется, тем дело и кончится. Мало ли у кого какие способности. Вот у него, Никиты Трофимыча, смолоду была склонность к музыке, он играл на корнет-а-пистоне, а не пошел же в музыканты. Есть для мужчины более достойные занятия, особенно в наше время, когда каждый должен беспокоиться о пользе государства и общества. Нравится рисовать - рисуй на здоровье, никто не запрещает. Но избери главное дело жизни, ему себя и посвяти. Картинки не могут быть главным делом жизни. Я, конечно, не говорю о выдающихся гениях: это единицы.
- Нет, - ответил мальчик Андрей с задумчивой улыбкой, - картинки могут быть главным делом жизни.
Он настоял на своем и поехал учиться в Москву, потом в Ленинград. Павел был в этом споре на стороне Андрея. Старик обиделся и долго сердился на обоих сыновей, а потом ему было неловко вспоминать об этом.
Андрей приезжал каждый год на каникулы, и вот теперь не остался в Ленинграде, где ему предлагали хорошую службу, а вернулся домой и беседует с Нонной Сергеевной о чем-то таком умном и важном, что старик Веденеев не все понимает, хотя и слушает из соседней комнаты, стараясь не пропустить ни слова...
- Единственный метод искусства, - говорит Андрей, - это правда. Все другие порочны.
"Хорошо говорит, - думает старик Веденеев. - Все, что не правда, все порочно".
- Правда, - говорит Нонна, - то есть реализм. Боюсь, не пресно ли это.
"А ты не бойся, - думает старик Веденеев, - он знает, что говорит; тебе бояться нечего".
- Жизнь не может быть пресной, - говорит Андрей. - Наша жизнь благородное, вольно растущее дерево. Нелепо вешать на это дерево елочные украшения; оно и без них прекрасно.
- Мне кажется, - говорит Нонна, - что вы обедняете искусство.
- А мне кажется, - с живостью говорит Андрей, - что вы об этом судите непродуманно.
"Получила?" - думает старик Веденеев.
- Ну, конечно, - лениво говорит Нонна. - Я занимаюсь другими вопросами.
- Реализм, - говорит Андрей, - настолько широк и могуч, что вмещает в себя все остальные методы.
- Говорите проще, - просит Нонна, - не показывайте свою образованность. Что вы этим хотите сказать?
"Ага, сдалась!" - думает старик Веденеев. Он снимает очки и вытирает пот, выступивший на лбу от напряжения мысли...
Все же, когда они объяснятся? Каждый день вместе. Беседуют часами. Беседы, прогулки - все это прекрасно, но девушка ждет, чтобы с ней объяснились.
Андрей писал картину: река, розовый туман над рекой, на том берегу, сквозь розовый туман, - трубы Кружилихи. Он уезжал в город перед зарей, на исходе ночи; перебирался на тот берег и до полудня писал свою картину. Он загорел, как рыбак, и среди разговоров вдруг задумывался и начинал кусать губы: он думал о картине.
Однажды он показал ее Нонне.
- Ну? - спросил он. - Как?
Она сказала:
- Андрюша, вы знаете, я в этом ничего не понимаю.
- Нравится или не нравится? - спросил он отрывисто.
- Нравится, - сказала она.
- А что вам больше всего нравится?
Она подумала и сказала:
- Вот это облако.
- Вы действительно ни черта не понимаете, - сказал он и закрыл картину тряпкой. - А замуж за меня вы можете выйти?
Она засмеялась.
- Вам это очень нужно?
- Очень, - сказал он. - Я из-за вас не остался в Ленинграде. - И он обнял ее и сказал: - Нонна!..
Она отстранила его руки.
- Нет, пожалуйста.
- Нет?
- Нет.
...Не понимают обыкновенной человеческой дружбы. Если ей нравится ходить с ним по окрестностям и любоваться пейзажами, это вовсе не значит, что она готова быть около него всю жизнь.
У Мариамны - слух как у кошки: все слышала. Подслушала - хоть была за две комнаты, - как Андрей сделал жиличке предложение, а та отказала. В тот же вечер Мариамна рассказала об этом Никите Трофимычу.
Старик пришел в ярость: что же она о себе думает, жиличка? Какого мужа ей надо? Андрей - ей не пара?..
- Андрюша, - сказал он, оставшись с сыном наедине, - ты как хочешь, а я ее на квартире держать не буду.
Андрей посмотрел на него пристально и сказал:
- Вот что, папа... - Он помолчал. - Пусть она живет. Можешь ты это сделать для меня?
- Сынок, - сказал Веденеев ласково, - я же вижу, что вся твоя жизнь около нее. И мне за тебя обидно; пойми.
- Пусть она живет, - повторил Андрей, встал и вышел.
Старик наблюдал с болью в сердце: ничего не изменилось. Нонна по-прежнему разговаривала и смеялась, а Андрей - как пришитый около нее...
"Сколько слов сказано, - думал Никита Трофимыч, слушая их разговоры, - сколько слов хороших - и все напрасно, и такой человек, как Андрюша, страдает зря".
И о заграничной командировке больше ни слова. Картину увезли в Москву, и о ней ни слуху ни духу, а Андрей - дурак! - пишет портрет Нонны Сергеевны.
"Если бы она была хорошая девушка, - думал старик Веденеев, - она бы дорожила его любовью. Такая любовь на земле не валяется: знай подбирай".
Вдруг принесли телеграмму: картина "Завод у реки" получила премию. Пришла газета, в которой был снимок с картины и большая статья. В статье Андрея называли: молодой талантливый художник. Старик Веденеев созвал гостей на большую выпивку. Такого праздника в доме не было со дня свадьбы Павла. Праздник был испорчен Нонной: она опоздала, и Андрей сидел скучный, как день осенний. Наконец она явилась, и надо было видеть, как взошло солнышко, как Андрей стал говорить, двигаться, смеяться... Этого вечера Никита Трофимыч не простил Нонне.
А Нонна опоздала потому, что ее задержали на заводе. Задержал разговор, один из тех разговоров, которыми отмечаются этапные пункты судьбы. Утром она сдала чертежи приспособлений для обработки деталей мотопилы. Мотопила - это было новое детище завода, детище главного конструктора. После работы главный конструктор вдруг вызвал Нонну.
"Неужели что-нибудь напутала?" - подумала она.
Главный конструктор был тогда еще здоров и сидел в заводоуправлении. Она сейчас же пошла к нему.
- Садитесь, - сказал он. - Я хотел поговорить с вами о вашем будущем. Вы как, серьезно собрались посвятить себя технике?
- Я не понимаю, - сказала она, - что вы имеете в виду.
- Что для вас машины? Страничка биографии или жизненная программа?
Она улыбнулась его высокопарности.
- Я не думала об этом.
- Ну да, ну да! - сказал он с сердцем. - Сегодня вы подаете надежды, а завтра уйдете в декретный отпуск. А потом у ребенка коклюш, корь, всякое там - как оно называется, - и вы бросаете работу... Сколько раз я это видел!
Собственно, какое отношение все это имеет к ней?
- Вот я и хочу знать, у вас это всерьез или от нечего делать?
- Мне казалось, - сказала Нонна холодно, - что я достаточно серьезно отношусь к моим обязанностям.
- Не то слово! - сказал он. - Обязанность - не то слово. Наше дело, как всякое искусство, требует жреческого служения.
Пожалуй, она готова согласиться с ним.
- Что такое настоящий конструктор? Он должен быть металловедом, механиком, моделистом, литейщиком. Должен знать термообработку, электросварку, инструмент - и быть художником. Обязательно быть художником! Науки конструирования нет, как нет рецепта, как написать "Войну и мир". Мы идем дорогами творцов.
Разговор становился интересным.
- Художник, - сказал главный конструктор, - это человек, обладающий чувством прекрасного. Ощущение меры, формы, габаритов мне необходимо не меньше, чем Рафаэлю.
Нонна вспомнила свое первое приспособление...
- Чувство изящного развивается, - сказал главный конструктор, - оно приходит с опытом - при одном условии: если посвятить себя своей специальности полностью. Я видел вашу последнюю работу. Мне рассказывали, что вы быстро поднялись и пошли вверх. Я вам предлагаю работу в моем отделе.
Нонна молчала, опустив глаза.
- Вы согласны?
- Это так неожиданно, - сказала она.
- Вам что же, технология больше по душе?
Она уже привыкла работать у главного технолога, и о ней там сложилось мнение, которым она дорожила. Здесь ей придется заново завоевывать себе место. Кроме того, о неуживчивости главного конструктора ходит столько разговоров...
- Вы не понимаете себя, - сказал главный конструктор, - у вас способности, вы их разовьете, работая в моем отделе. У вас живая мысль. Я предлагаю вам лучшее, что вы могли бы пожелать для себя. Идите, подумайте, завтра утром скажете ответ.
Вот почему Нонна опоздала на веденеевский пир. И на пиру она сидела задумчивая, все решала: переходить к главному конструктору или нет.
Утром она позвонила ему и сказала, что согласна.
Вот так обстояли у Нонны дела накануне войны.
Уходя из дому, Андрей сказал отцу:
- Дай мне слово, что она будет жить здесь, пока сама не захочет уйти.
- Хорошо, - сказал старик Веденеев.
- Что бы со мной ни случилось, - сказал Андрей.
- Хорошо, - сказал Веденеев тихо.
- И что вы будете относиться к ней с уважением и симпатией, как она заслуживает.
Старик прижал руки к груди.
- Андрюша, - сказал он, - с уважением - да; но ты не можешь требовать...
Андрей усмехнулся и погладил отца по спине.
- Понятно, - сказал он. - Ты не прав... Ну, ладно. Замяли.
Опять у Веденеева был приступ тоскливой злобы, когда он смотрел, как Нонна прощалась с Андреем: хоть бы слезинку пролила!.. И на призывной пункт не пошла проводить, только вышла за калитку...
Каждые два-три дня приходило ей письмо от него. Иногда сразу несколько писем. Своим Андрей писал куда реже. И это тоже было для Никиты Трофимыча источником ревности и обиды.
С тех пор как она отказала Андрею, старик был с Нонной официально сух, а Мариамна едва отвечала ей. Нонне не надо было объяснять, что это значит. Когда Андрей уехал, она перестала ходить к ним. Ее не звали.
Они не хотят ее. Это их право. Жалко будет, если попросят освободить квартиру: она тут привыкла. Но от квартиры не отказывали.
По-прежнему Мариамна приходила, когда Нонны не было, и убирала комнату. По-прежнему складывались у печки дрова, чтобы Нонна могла протопить перед сном. Никаких других отношений не было.
"Так лучше, - думала Нонна, - без излияний и упреков". Квартирную плату она оставляла на письменном столе; на деньги клала бумажку с надписью: за такой-то месяц. Деньги исчезали вместе с бумажкой. Платила Нонна аккуратно: Веденеевы любили порядок.
У нее не было времени раздумывать обо всем этом. Иногда некогда было даже прочесть письмо Андрея. Письма лежали по нескольку дней, пока она выкраивала для них четверть часа. И уж, разумеется, она не могла писать ему часто и помногу...
В те годы сместились обычные понятия о рабочих часах, об отдыхе, о служебных обязанностях. Сутки не делились на часы, ночь была не для сна. Силы людей удесятерились, и все жили известиями с фронтов, в великом напряжении ожидая неизбежного перелома событий. И Нонна, как другие инженеры, работала на сборке и отгребала снег на путях и, как все, не видела в этом подвига, а видела только необходимость. Конвейер и снегоочистка - это было по вечерам, а днем она была конструктором, и начальством ее был не кто-нибудь, а Владимир Ипполитович, который удивительно до чего умел выматывать жилы из людей... Были времена, когда Нонна почти не отходила от чертежного стола, у нее затекали ноги, горели шейные позвонки...
Во вторую военную зиму она получила задание усовершенствовать сепаратор, применяемый для очистки горючих масел. При существовавшей конструкции очистка производилась в три цикла; трижды приходилось пропускать горючее через аппарат, пока получали нужные результаты. Необходимо было сократить обработку до двух циклов. Нонна просидела над этой работой больше месяца. Проба за пробой оказывались неудовлетворительными: задача была не из легких. Наконец Нонна решила ее.
Поздно ночью она закончила последний чертеж. И в ту же ночь страна услышала по радио о сталинградской победе. Гора свалилась с плеч.
Как ни устала Нонна, она не ушла с завода: не то было настроение, чтобы сидеть дома. Ушла только на другой день, часов в пять.
Был тихий мороз, заря догорала, высоко лежали пуховые снега. Нонна шла, не чувствуя усталости, а только радость: от победы под Сталинградом радость и от своей маленькой победы радость. Две радости дополняли одна другую. Было очень хорошо на душе.
Около дома она увидела маленького Никитку. Он стоял с салазками, вид у него был нерешительный, словно он размышлял: идти кататься или вернуться домой.
- Ну что, Никитка? - спросила Нонна весело и, вынув руку из муфточки, мимоходом погладила мальчика по щеке. - Ну что, дорогой? Иди катайся, смотри, какой снег!
Он поднял на нее недоумевающие глаза и сказал:
- Дядю Андрюшу убили.
Сняв пальто, она спустилась к Веденеевым.
Полтора года она не входила в эту дверь, за которой ее когда-то так нетерпеливо ждали.
Она постучалась.
- Войдите, - послышался голос старика Веденеева.
В знакомой комнате в прежнем порядке стояла мебель, и на обычном своем месте сидел Никита Трофимыч. Лампа не была зажжена, плечи и голова старика силуэтом выделялись на сумеречном фоне окна. Догорала за плечом узкая коричневая полоска зари. Тонко шелестела бумажка - Никита Трофимыч скручивал папиросу. Нонна стояла у двери и ждала, пока он скрутит папиросу.
- Заходите, прошу вас, - сказал он и закурил.
Нонна подошла.
- Я узнала о вашем горе, - сказала она и испугалась: все слова звучали сейчас фальшиво в этой комнате.
Лучше молчать.
- Садитесь, прошу вас, - с сухой вежливостью сказал Веденеев и придвинул Нонне стул.
Она села. Папироса в губах Веденеева прерывисто вспыхивала, освещала нахмуренное, в каменных складках лицо.
- Да, горе, - с хрипотой сказал Веденеев. - Как же не горе, когда уничтожается... - Он не сказал, что уничтожается. - Двадцать восемь лет. Ведь это что ж...
Папироса выпала из мундштука, рассыпалась по полу искрами. Он нагнулся поднимать ее и долго шарил по полу, пальцами туша искры и ища окурок.
Из задних комнат вышла женская фигура, постояла, спросила мужским голосом:
- Свет зажечь?
- Здоровайся, - сказал Веденеев, не отвечая на вопрос. - Нонна Сергеевна у нас.
Мариамна подошла - лица ее Нонна не видела - и сказала:
- Здравствуйте.
- Она! - тонко закричал Веденеев, указывая на Мариамну вытянутой рукой, и в сумраке было видно, как дрожит эта рука. - Она! Весь груз моего вдовства приняла на себя! Детей моих, сирот, пожалела и служила им всю жизнь, как родная мать, - на том и состарится, с тем и в гроб ляжет!.. Вы! образованные, в мужеских пиджаках, - вы ведь на такую бабу с высоты своей взираете, вы ее за самое бесполезное почитаете, за самое низменное, - вот вы как! вот вы как!.. А не подумаете, что она, не присевши, весь день по дому топчется, чтобы рабочему человеку существовать на высоте! Вы не знаете, что значит, когда трое детей за юбку держатся: тому нос утереть, того к доктору своди, тот штаны разорвал; и всех накорми, обшей, обмой!.. Свои дети - и то трудно, а когда чужие? У святой, я думаю, и то иной раз душа воспротивится: чего это я, - другая зачала, другая родила, а я им себя по кровинке отдавай! Да вам разве это понять! Вы это ни во что не ставите... А я вам скажу, что для меня она - первая из женщин. Потому что она моих сирот на своем горбу вынесла, все им отдала!.. Вы знаете, что она своих детей отказалась иметь - боялась из-за своего ребенка чужим детям мачехой стать?! (Мариамна стояла без движения у печи, прислонясь спиной к изразцам.) Она ничего не требует: ни спасибо, никакой другой награды! Но я, по сути дела, обязан вечно ей ноги мыть - за Марью, за Павла и за Андрю... Андрюшу... покойного сына моего!
Он уронил голову и зарыдал лающим рыданьем.
Женщины не шевелились, дыхания их не было слышно. Уже совсем стемнело. Полоска заката погасла за окном. Мариамна отделилась от печи, подошла, стала за спиной старика.
- Поди ляжь, - сказала она тихо, с такой мягкостью, какой не ждала от нее Нонна. - Ляжь. Что сделаешь...
- Она его не жалеет! - прокричал Веденеев, поворачиваясь к Мариамне. - Думаешь, потому пришла, что жалеет? От хорошего воспитания пришла! Полагается прийти, она и пришла! У нее для него и слезы нету! А он только ее одну и признавал...
Нонна встала и ушла к себе наверх.
У нее тоже было темно. Она прилегла на кровать, свесив ноги в туфлях, чтобы не пачкать покрывало. Она почувствовала себя разбитой. Не было даже сил нагнуться, чтобы расстегнуть туфли.
Тишина была в доме. Нонна неподвижно смотрела перед собой, и перед нею вдруг встало лицо Андрея. "Жизнь - благородное, вольно растущее дерево; незачем вешать на него елочные игрушки, оно и так прекрасно..." Она услышала этот молодой голос, забытые слова всплыли из памяти сами собой...
Она заплакала. Она плакала не о нем. О благородных жизнях, отданных за прекрасное?.. О стариках, убитых скорбью?.. О том, что в мире так много печали, когда должна быть только радость?.. Или о том, что большая любовь, которой она была окружена как воздухом, которую она чувствовала даже на расстоянии, - что эта любовь ушла навсегда, и пусто сердцу, и одиноко?..
Обо всем.
Глава десятая
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ НОННЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Это было и прошло. "Что прошло, то быльем поросло". "Что пройдет, то будет мило". Не все бывает мило. Есть дни, на которые и оглянуться не хочется: живешь, и сам перед собой делаешь вид, что не было у тебя этих дней...
Была девочка с аномалией - так ее называли в семье. Мальчики строят модели, а девочки играют в куклы и занимаются рукоделием. Эта девочка строила модели. Собственно, строили соседские мальчишки, а она командовала: сделаем то, сделаем это. По всей квартире валялись куски железа и проволоки. Соорудили светофор и поставили на окно: когда отец был дома, на светофоре горела красная лампочка. Построили мост, который разводился, как настоящий. Маша велела убрать его с рояля и вынести в переднюю. Сестра Соня споткнулась о мост, разорвала шелковый чулок и в сердцах вышвырнула проклятую игрушку на черную лестницу. Нонна и мальчишки издевались над Соней: психопатка. Подумаешь, чулок, велика важность. Захотим - построим десять таких мостов...
Детство было как детство: папа, мама, школа, летом дача, зимой коньки. Жили у Тверской, которая тогда еще не была переименована в улицу Горького, в тихом переулке. На Тверской было людно, по вечерам - свет, сияющие витрины, а в переулке - провинция: старые дома, прохожих мало, голубой снежок, зорька малиновая, как леденец, за ветхой церквушкой... Москва была - родной дом. Все было известно: что у Мясницких ворот заложили шахту для постройки метрополитена, что на Трубной вздорожали снегири, что Москвин заболел и неизвестно - пойдет во вторник "На дне" или что-нибудь другое...
О, чистые сны; о, горны и красные галстучки; о, старый дом в переулке с ветхой церквушкой!..
В пятнадцать лет вдруг стало ясно, что техника ерунда. И снегири ерунда, и горны, и спорт. Есть только одно дело, достойное того, чтобы о нем думать: любовь. Сладчайшие и горчайшие стихи написаны о любви. Откроешь книгу - в ней любовь, пойдешь в театр - говорят о любви, поют о любви, танцуют любовь. Ленский погиб от любви, Онегин страдал от любви, Демон убил Тамару смертельным ядом своего лобзанья, Отелло задушил Дездемону, Анна Каренина бросилась под поезд... И что такое любовь?! "Ветерок, шелестящий в розах, нет - золотое свечение крови..." Суламифь, Изольда, Джульетта, леди Гамильтон, Айседора Дункан... Тысячелетия назад как сегодня, и сегодня - как тысячелетия назад...