- Да што ты опять за свое, дитятко неразумное! взмолилась-осерчала старушка. - Время-то не бисер - раз потеряешь, на ниточку больше не нанижешь. Потому-то, дитятко, поспеши. Пожелай себе главного смекалки и сноровки, а я уж не забуду, не пропущу мимо ушей. Лети соколом, ищи псом, терзай волком, но отыщи мне тот поганый лукр! А в нем, как в сказочке... Хе-хе-хе, помнишь, небось, дитятко, сказочки? Про старух и кощеев бессмертных? Про смерть, на которой можно нажиться? А, дитятко?.. Так вспомни, дьявол тебя дери! Вспомни и сломай единорогу его калечный рог! Сделай, сделай больно бронзовому Оззо! И тогда он бросит все, он забудет змея и погонится за тобой за своей болью. Он почти нагонит тебя, он будет готов тебя разорвать... Но ты ведь, дитятко, не промах, а? Я наполню твой дух вековой крепостью, руку дьявольской силой! Ты успеешь согнуть сувениру рог, вырвать его янтарные глазки, прежде чем Оззо сотрет тебя в порошок!
Виорах замолчал. Все это время, как Валька узнал в нем покойную бабушку, он слушал дьявола, открыв рот. "Бабулечка моя, как мне тебя не хватает", - сокрушался Дьченко, умирая от страха. Содрогаясь от отвращения. Морщась, размазывая слезы по сто лет не бритым щекам. Плакал и Виорах. Его слезы казались деревянными: с сухим треском они разбивались о его массивную деревянную челюсть. Теперь дьявол смахивал на щелкунчика: такой же деревянный мундир, железный оскал и невесть какая душа. Из несчастливо-злых глаз капали слезы. От старушечьей миловидности, кротости и следа не осталось. Беззащитность уродца пугала. "Эх, баба Катя, баба Катя!" - Дьяченко вздохнул с легким укором, будто покойная бабка и вправду была виновата в том, что он влип в эту чертову историю. В этот момент щелкунчик протянул ему маленький костистый кулачок. Разжал почти перед самым Валькиным носом - на грубо вырезанной ладони лежал орешек - белый, как мел.
- Это и есть мел, - словно прочтя мысли человека, подтвердил Виорах. - Возьми его и напиши свое имя.
Валька нерешительно взял из руки дьявола маленький белый камушек. Повертел его в пальцах, не зная, что с ним делать. Ухмыльнувшись, насколько ему позволял частокол зубов, Виорах сунул Дьяченко что-то вроде дощечки или плоского камня. Так быстро пластинка нашлась у него под рукой, будто он держал ее наготове.
- Теперь напиши свое имя, - вновь потребовал Виорах. - Не спрашивай, зачем. Так нужно.
- Может, ты хочешь, чтобы я с тобой еще и контракт подписал? Дьяченко несмело улыбнулся, почувствовав неладное.
- Пиши!! - клацнул железными зубами щелкунчик. - Оззо не ждет!
- Да ради бога, - сдался человек и написал имя свое: "ВАЛЕНТИН". Он не успел до конца вычертить вторую вертикальную палочку в последней букве "Н", как дьявол выхватил у него пластинку и с невероятным проворством съел размолол в пыль железными зубами и проглотил.
- Я беру твое имя в залог, - как ни в чем не бывало пояснил Виорах. - Имя - пуповина души. Значит, и часть души твоей останется у меня. Так будет надежней. Пока твое имя во мне, я спокоен: ты не сбежишь, ты обязательно сразишься с Оззо. Но и тебе, человече, есть прок от этой сделки. Пока твоя душа греет меня, я на время оставлю Звен в покое. Он снова наполнится жаром, как грудь матери молоком. Лава опять оживет, достигнув должной температуры, и вы, как и прежде, сможете отправлять души в изгнание. В те миры, где когда-то они испытали первую боль, где страдали всю жизнь, лелея надежду, что когда-нибудь начнут жить - после смерти... Смешные, кто просил вас об этом - выдворять души из ада? Кто вложил вам в уста имя, а в руки дал знамя спасателей, кто?
- Бог. Хоть я ни разу не слышал, как Он со мной говорит.
- У-у-у, эта пытка длится вечность! - Виорах зарычал, задрожав, его голова начала с ужасным треском раскалываться, железные зубы, как пистолетные гильзы, посыпались в разные стороны. Один зуб глубоко впился в левое плечо Дьяченко - тот, не стерпев боли, взвыл.
- Терпи. Главная боль впереди. Боль души - твоей, человече, души.
Перед человеком стоял возрожденный дьявол. В белоснежном плаще, подбитом пурпурной лентой - казалось, то тугая артерия, несущая в себе реку крови, опоясывает его. В золотой крысиной маске, сдвинутой на лоб. С молодым горящим взором, с дерзким оскалом, перед которым меркнет поцелуй змеи.
- Да ты и в самом деле сатана, - Дьяченко впервые так называл Виораха. До Вальки наконец дошло. - Сволочь, ты провел меня, как последнего лоха!
Он был в бешенстве. Не размахиваясь и не думая о последствиях, вмазал правой - рука напрасно рассекла воздух в том месте, где мгновение назад, презрительно улыбаясь, красовалось лицо Виораха.
- Паскуда, черт недобитый, ты дразнишь меня?!
- Ни в коем разе, - голос владыки раздался над Валькиной головой. Голос был строг и немного взволнован. - Ни к одному человеку я не относился так трепетно.
Задрав голову, Дьяченко уставился на картинку дьявола. Да, самого Виораха не было и близко - его изображение вдруг возникло на сверкающем потолке, точно на экране гигантского монитора.
- Прибереги силы для боя. Судьба ада в твоих руках, человече. Рухнет оплот зла - зачахнет очаг добра. Бог опустится и уже никогда не сможет подняться - без прежней опоры под ногами, без новых грехов и покаяний. Не медли! Сразись с медным Оззо! Опереди его, не дай чудовищу одолеть змея и вкусить плод мудрости. Нет ничего ужасней осмысленного хаоса! Поэтому поспеши! Разыщи его лукр - эту грязную рану и выдерни жало!
- Но что будет потом? Ты ни разу не сказал, что делать потом?! вскричал Дьяченко. Волнение, с которым обратился к нему Виорах, невольно передалось и ему. - Какого черта ты медлишь?! Не молчи, дьявольское отродье!!
Валька так и не дождался ответа. Изображение Виораха на потолке-мониторе вдруг задрожало, покрылось мелкой рябью, точно водное зеркало от легкого дуновения ветра; губы дьявола, до этого момента ясно очерченные, внезапно пропали, будто кто-то осмелился их стереть или заткнуть рот Виораху невидимым кляпом... В следующую секунду картинка обрела прежнюю ясность, невероятную четкость - но лишь на краткий миг. Лик Виораха вдруг резко сорвался с места, словно его, балуясь, дернули за веревку, с неслыханной скоростью заскользил по потолку - и в мгновение ока пропал из виду. Дьяченко остался один.
*25*
Над лабиринтом стлался черный дым, удушливый и вонючий, точно вокруг раскинулось не поле брани, к тому же в самом сердце ада, а заурядная городская свалка, где какие-то придурки жгли автошины... Дьяченко пытался развеселить себя, нес под нос всякую белиберду, но держать себя в руках ему удавалось с трудом. Вальке было страшно. Когда шел сюда, когда мог лишь гадать, чем обернется встреча с дьяволом, ему и то не так было страшно. А все этот чертов дым! Он был повсюду, разъедал глаза, лез в нос и рот, вынуждал без конца кашлять и чихать. Настырный, неотвязчивый, вездесущий! Словно это был и не дым, а сам Виорах, одна из его дьявольских субстанций - последняя и оттого самая беспощадная. Дьяченко везде мерещились недобитые боги, злобные хлопы, его взгляд беспомощно метался по развалинам лабиринта, как по останкам книги с незнакомыми письменами. Метался - и не находил выхода-ответа. Будь же проклят этот дым, будь проклят Виорах и то чудовище, что Валька пронес сюда за пазухой!
Трупов не стало меньше. Осуждающими взорами они встречали и провожали Дьяченко, когда он внезапно натыкался на них в черном смоге, среди почерневших развалин лабиринта. Мертвецы протягивали к человеку одеревеневшие конечности, цепляясь за его одежду и душу, пытаясь остановить его бег. А Валька и впрямь бежал - сломя голову, напролом, не глядя под ноги, казалось, позабыв о цели своего бега.
На лету сорвал с одного трупа шейный платок, с другого - железную маску, на бегу завязал себе рот, надел на глаза маску - вроде стало легче дышать. У третьего выхватил копье и медный щит... и только тогда заметил, что всю дорогу бежит по странной колее, иссеченной поперек какими-то глубокими зубцами. А рядом такая же параллельно вьется, завлекая в мрачные трущобы, где нет уже ни коридоров, ни комнат, где месиво из обломков, где мертвецы распадаются быстрей, чем сгорит спичка, а тени едят их вместо червей... Боже, это же следы от гусениц Оззо! Значит, неподалеку тот злосчастный лукр, чертов колодец, исток, положивший начало двум зубчатым рекам.
Дальше Дьяченко стал пробираться чуть ли не на цыпочках, затаив дыхание, вжав голову в плечи... Рука, сделав молниеносный мах, казалось, самопроизвольно метнула копье вперед и влево. Чмяк! Копье насквозь пробило грудь безухому демону. Второго хлопа, одичавшим псом кинувшегося из-за груды камней, Валька оглушил по голове щитом. Фу-ух! Вытер пот со лба. Господи, что еще ждет его впереди? Страх отпустил, как внезапно отпускает долгая боль. В душе тревожно и звонко запела крошечная скрипка. Дьяченко улыбнулся, чувствуя, как волна азарта захватывает его. Скоро он увидит... Земля под ним вдруг разверзлась, и он, беспомощно хватая руками воздух, провалился в бездну.
Слава Богу, бездна имела дно - со всей дури Валька шмякнулся об него левым боком. "Мать твою!" - вскрикнул от резкой боли, зарычал, замычал, потирая ушибленный бок, ощупывая то место, куда судьба кинула его, как паршивое кошеня. "Темно и тихо, как в гробу", - вполголоса оценил ситуацию. Дно было неровным, наполовину засыпанным острым колким мусором, на ощупь напоминающим яичную скорлупу. Глаза быстро привыкали к полумраку, одновременно пахнущему порохом и разлагающейся мертвечиной.
Встав на четвереньки, Дьяченко продолжил осторожно изучать руками дно. Колодец был не так уж велик - каких-то неполных три метра в диаметре. "Если это тот самый чертов лукр, - размышлял Валька, - то где-то здесь должен валяться мой Оззо". Перебирая осколок за осколком, ощупывая пядь за пядью, он вдруг наткнулся на что-то продолговатое и мягкое, неприятно чавкнувшее под его рукой. Валька с опаской склонился над находкой - фу, какая ужасная вонь! Так и есть - это чья-то оторванная или отрубленная конечность, наполовину сгнившая, брызнувшая в него какой-то дрянью. В ужасе Дьяченко за доли секунды отлетел к противоположной стенке лукра, дрожа, прижался спиной к холодному камню. Вальку едва не вырвало, когда он вновь представил ту мерзкую руку... Руку. Стоп! В ней была зажата одна вещица, что-то она ему напомнила. Неужели... Поборов брезгливость и страх, подчинившись необъяснимому предчувствию, Дьяченко подкрался к мертвой руке. Скривившись, на мгновение задержав дыхание, попытался разжать склизкие пальцы. Куда там - пальцы крепче стали! Ударил наотмашь мечом, другой раз, третий! Куски мертвой плоти летели в стороны, будто щепки из-под топора. Немалая часть их угодила на одежду, на Валькину кожу. К дьяволу, как все осточертело! Как достал его этот ад с лицедеем сатаной и крысами демонами!..
Вспышка ярости прошла так же неожиданно, как началась. Опустошенный, разбитый, точно после трехчасовой схватки с живой нечистью, Дьяченко долго не мог отдышаться. Наконец, вытерев о брюки, поднес к глазам то, что сумел отнять у мертвой руки. Сердце радостно забилось. Он! Даже в полутьме его нельзя было ни с чем спутать! Валька почувствовал, как от слез мокнут глаза, дух ликует, - и разразился счастливым смехом. Он нашел-таки своего единорога! Удивительно, он так радовался находке, будто в ней заключался смысл его жизни. Или смерти. Поди разберись, кто он сейчас - живой труп или до сих пор не сдавшийся смерти упрямец.
Боже, во что только превратили несчастный сувенир! А это еще что?.. Рог погнут, бока обезображены вмятинами и парой глубоких царапин. Но в остальном... Из янтарной бусинки, венчавшей кончик рога, по-прежнему сочился едва заметный, блеклый свет. Но может, это только почудилось Дьяченко?.. А может, чудо происходило на самом деле. Как бы там ни было, он сумел разглядеть крошечного единорога, не упустив практически ни одной детали. Помятый, поцарапанный, с мелкими пятнами на боках. Но главное - с погнутым рогом! Дьяченко, следуя безотчетному порыву, взял да выпрямил рог. В тот же миг высоко над головой, на краю колодца раздался крик - пронзительный и звонкий, как крик ребенка.
В первый момент Дьяченко обмер, затем, запрокинув голову, уставился в серо-синий зев лукра. Секунд пять-шесть выдержав высокую ноту, крик перешел в кашель, сухой и резкий, точно треск сучьев в огне. В следующее мгновенье что-то длинное и верткое обрушилось сверху - тотчас острая боль обожгла правую щеку и плечо Дьяченко. Невыносимая боль! Валька аж взвыл! Будто ударом тока, его отбросило в сторону, со всей силы шмякнуло затылком о каменную стену - Дьяченко чуть сознания не лишился. Но нет худа без добра: новая боль немедленно вытеснила боль от ожога. Взгляд просветлел, после мощной встряски мозг заработал с невиданной ясностью. Вжавшись спиной в стену, Дьяченко ловко уворачивался от ударов гигантского хлыста.
Черт знает чем была на самом деле та толстая веревка или канат, брошенный сверху и теперь норовивший огреть Вальку, точным ударом пригвоздить ко дну лукра. Черт знает чем! Может, и не хлыстом, а какой-нибудь диковинной лианой, плотоядной лозой или хищным щупальцем - суть не менялась. Ведь чем бы ни была упругая дрянь, она действовала не сама по себе, а явно управлялась чьей-то рукой, опытной и безжалостной. Дьяченко не удивился бы, если бы в ту же минуту открылось, что засаду наверху ему устроил Оззо или сам Виорах, вновь решивший испытать человека. Сейчас Вальку трудно было чем-нибудь удивить. Казалось, ему абсолютно наплевать, чем хотели его убить и кто был охотник. В тот момент его занимали совсем иные мысли: он непременно должен выстоять, он просто обязан выжить, чтобы... чтобы... "Бллл!!" Как Дьяченко ни изворачивался, кончик хлыста зацепил-таки его левую руку - он завизжал, как раненый щенок, и... выронил единорога.
"Вот бл..!" - в другой раз выругавшись, Валька попытался ударить мечом чертов хлыст. Куда там! Хлыст был быстр и верток, как жало змеи. "Сука, чем же тебя достать? - Дьяченко лихорадочно соображал. - Кто ты, черт подери?!" Снова рывком выкинул вперед руку с мечом - хлыст вовремя дернулся в сторону, будто был зряч, будто сплошь из змеиных глаз. Лезвие клинка лишь черкануло по нему, зато Дьяченко, потеряв равновесие, растянулся в центре колодца. Краем глаза увидел, как хлыст, вначале сложившись в тугую пружину, вдруг резко распрямился и теперь несся на него с бешеной скоростью, метя в непутевую его голову. "Ах ты, черт!" В считанные секунды в этой непутевой голове пронеслось то, что обычно называют прожитой жизнью. Но почему-то память выбрала, а затем мгновенно сфокусировала мысли на одном-единственном, как ни странно, самом позднем фрагменте: Валька выпрямляет единорогу его бронзовый рог, а вдогонку несется чей-то душераздирающий крик... В следующую секунду, волчком крутанувшись со спины на бок, чудом увернувшись от удара хлыста, Дьяченко ловко подхватил сувенир и со всей силы хрястнул им о каменное дно. И вновь - тот же истошный крик, переходящий в хлесткий кашель. С чудовищным свистом хлыст взлетел и исчез на верху лукра, словно призванный к себе пронзительным криком.
Дьяченко едва успел проводить хлыст взглядом, как на плечи ему обрушился комок мышц и ярости и в тот же миг впился в шею когтями. Валька заревел! Попытался скинуть незнакомца - тот клещом вгрызся в его спину. От невыносимой боли потемнело в глазах, сердце, казалось, замерло в ожидании смерти. Человек пошатнулся... удержал равновесие... и, собрав последние силы, ударил единорогом о стену. Тотчас знакомый детский крик резанул ему слух! Что-то свалилось с его плеч, упало под ноги, завертелось, закружилось, продолжая вопить и стонать... Вдруг все стихло, и Дьяченко увидел перед собой карлика. У него были больные глаза и непомерно большая голова, похожая на школьный глобус. Вместо материков и океанов на ней было разбросано с полдюжины красно-желто-оранжевых пятен. Пятна непрерывно и вразнобой пульсировали.
- Твоя взяла, человече, - устало качнул головой карлик и тут же зашелся в кашле, сухом и трескучем. Сейчас голос его был похож на голос простуженного ребенка. Дьяченко растерялся. Он тупо уставился на уродца, не зная, что делать ни с ним, ни со своими руками. В одной он по-прежнему сжимал меч, в другой - уже порядком изуродованный сувенир... Чувство, близкое к жалости, на миг шевельнулось в Валькиной душе, да тут же исчезло. Этот головастик мог запросто задушить его!
А фрукт попался редкостный - таких прежде Дьяченко ни разу не встречал. Ни в одном из трех миров, где успел побывать.
- Я хотел убить тебя, но ты оказался сильней, - вновь заговорил карлик. Но, не уловив в глазах человека желания вступать разговор, закашлялся и замолчал. В отличие от Дьяченко, продолжавшего стоять истуканом, незнакомец довольно быстро пришел в себя. Ростом он был с кухонную табуретку, зато с головой с пятилитровую кастрюлю. Поистине головастик! Карлик держался необыкновенно живо и раскованно. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, без конца жестикулировал, подавая одному ему понятные знаки. Одет он был в совершенно несуразную серо-розовую распашонку с расклешенными рукавами, на ногах громыхали просто громадные при его росте лимонно-желтые башмаки.
- Ты кто? - наконец выдавил из себя Дьяченко и от чрезмерного усилия пукнул.
- Эрза, - состроив смешную гримаску, представился карлик.
- Эрза? Хм. Гном что ли?
Перед тем как ответить, Эрза вновь скорчил потешную рожицу. "Улыбается, - удивился Дьяченко. - Ну и дела!" Добродушное настроение карлика никак не вязалось с его недавним желанием убить Вальку.
- Гномы, человече, живут лишь в ваших выдумках и фантазиях. Я Эрза. Из рода астроваров.
- Астро... как, не понял? - у Дьяченко брови поползли вверх. Погоди, где-то я уже слышал про таких. Ты што... оттуда прилетел? - Валька с многозначительным видом ткнул указательным пальцем в рваный зев лукра, в который был виден неизменный серо-синий свод. - Я говорю, ты со звезды какой прилетел?
- Астровары - сами себе звезды и та жизнь, что их населяет.
- Круто закрутил. И все-таки, как это понимать? Вы настолько независимы и ни в ком не нуждаетесь? Зачем же ты тогда хотел меня уби...
Эрза не дал Вальке договорить. Он стремительно поднял крошечные ручки, широченные рукава немедленно скатились, обнажив до локтя руки и... два хвостообразных конца, торчавших из-за пальцев. "Мать твою! Это ж хлыст! Да не один!" - Дьяченко попятился было назад, да тут же уперся спиной в стену. С резким угрожающим свистом хлысты буквально выстрелили из рукавов карлика и уже в следующую пару секунд туго обвили шею и пояс человека. Тот и пискнуть не успел!
- Ты меня задушиш-ш-шь, ир-р-род проклятый, - прохрипел Валька. Астровар, не обращая на него внимания, начал втягивать хлысты обратно в рукава. У Вальки от такого зрелища чуть глаза на лоб не повылазили. Живые канатики натянулись, в рукавах на уровне плеч что-то задвигалось, кажется, даже закрутилось, будто там заработали две миниатюрные лебедки. Крепко схваченный хлыстами, Дьяченко с ужасом наблюдал, как медленно приближается к нему раскрасневшаяся, ставшая похожей на переспелую тыкву харя карлика. "Черт, что он собирается со мной делать?!"
- Я покажу тебе мой мир. Наши миры, - ответил на немой вопрос человека астровар. Он замер, уткнувшись кончиком приплюснутого носа в Валькин нос, упершись тяжелыми башмаками в его грудь. - Гляди, человече! Гляди до тех пор, пока миры не выстроятся в одну ось!
С этими словами Эрза моргнул. Его пухлые веки, больше похожие на губы ребенка, жадно сомкнулись на правом глазе Дьяченко, будто спешили проглотить его. От неожиданности Валька вскрикнул, но в следующее мгновение увидел такое, что заставило его позабыть об утраченном глазе. Он словно заглянул в чужую душу. В буквальном смысле заглянул.
*26*
Поначалу показалось, что затягивает в воронку. Словно там, куда человек осмелился устремить взгляд, заработала невидимая центрифуга. Р-р-раз и закрутилась-завелась желто-зеленая масса, отталкивающая на вид, неоднородная, сочащаяся, точно крупно рубленные листья салата с яичным желтком. Глядя на живое подобие пищи, закрученное адским смерчем, молниеносно исчезавшее в маленьком черном зеве, Дьяченко машинально сглотнул слюну. Он вдруг почувствовал, как за салатной массой, быстро набирая скорость, устремилась его душа. Метя в центр - в черный маленький зев! А-а-аа!! Казалось, человека разрывает от крика. Ж-ж-ж-жахх!! Сдирая кожу с несуществующей плоти, Валькина душа влетела в узкий канал...
Черно-о-оо! Ш-ш-шых! Дьяченко зажмурил глаз от внезапной вспышки света. Ненадолго. Ярчайший и плотный, как стеклоткань, свет раздвинул веки, ураганом пронесся по Валькиному микрокосму. Разомкнул веки, точно отмычкой, - и ворвался внутрь, обласкал неожиданно те участки мозга, которые еще можно чем-то удивить... "Ух ты!" - от восхищения душа Дьяченко развернулась, как парашют, и сладко запарила над цветущей землей. Не-ве-со-мо-ость! Свобода! Раздолье! Сколько вокруг цветов! От многоцветья зарябило в глазу... Вдруг душа, ощутив неприятный холодок, вновь завертелась, закружилась, будто неосторожно угодила на невидимую карусель, где сорваны тормоза. А-а-аа! В правом Валькином глазу все слилось в сплошной мутный ряд, в невнятный угрожающий мазок... И Дьяченко потерял сознание...
Они были прекрасны! На кого-то очень похожие. На кого? Может, на оживших Принца и Дюймовочку? На мириады принцев и дюймовочек! С такими же изящными хрупкими телами. С большими красивыми глазами, как у героев японских мультяшек. С райскими улыбками, с шелковыми глазами. В снежных париках и великолепных бирюзовых камзолах и рейтузах, в розово-золотистых платьях со шлейфом достоинств и добродетелей позади.
Они проходили так близко, что Дьяченко мог разглядеть капли влаги и мелкие прыщики на их фантастически юных лицах. Казалось, ему ничего не стоит коснуться их диковинных одежд, потрепать по нецелованным щекам - для этого нужно всего лишь протянуть руку. Подумав так, Валька почувствовал себя неловко: он не знал, где его руки, где вообще он весь. Может, он стоит сейчас совсем голый, а эти невинные создания пялятся на него, как на идиота?.. Охваченный тревожными мыслями, Дьяченко попытался вспомнить, как он здесь оказался. Нервничая все больше, напрягал память, силясь выдавить из нее, словно из выжатого лимона, хоть какие-то воспоминания, пусть даже обрывочные, бессвязные.
От беспокойных дум Вальку неожиданно отвлекла песня. Совершенно не замечая присутствия чужака, не подозревая о том стыде и волнении, которые вдруг овладели им, юные создания подхватили песенку, начатую одним большеглазым принцем. При этом, поочередно лаская, они передавали из рук в руки маленького зеленовато-черного зверька - не то норку, не то узкоспиную кошку. Когда они дружно запели, Дьяченко удивился их голосам. Несмотря на миловидную, почти детскую внешность местных жителей, в их голосах улавливался заметный треск и грубые, низкие нотки.
Хороший кот, хороший кот!
Таким он был, поверь, всегда.
Кот садит райский огород
И скажет громко грядкам: "Да!
Расти, пырей и сельдерей!
Расти и ты, мой храбрый Принц!
Ты победишь за восемь дней,
Но как убитый рухнешь ниц.
Расти и ты, чей голос зол,
Но золота твоя душа.
Не знаю, кто ты - грек, монгол,
Но без тебя как без ножа.
Расти, Дюймовочка, где тень,
Где правит балом лебеда.
Твой срок придет, наступит день
Разгонит тень твоя звезда".
Хороший кот, любимый кот
Таким останется всегда.
Взошел на небе огород:
Взошла удача и беда,
Взошел успех, порок и лень,
Тщеславие, гляди, вот-вот
Лозу закинет за плетень...
В том огороде все растет.
Повсюду кто-то славно прет,
Корнями небо теребя.
Садовник кот, любимчик кот
Благословит росток любя.
Взошел невиданный народ,
Цвести желая долгий век...
Но будет суд. И старый кот
Не всех возьмет с собой в ковчег.
Прекрасные создания пели, пронзенные вдоль и поперек стрелами света - теми самыми, что прежде ослепили и очаровали человека. Пронзенные вдоль и поперек зелеными, нет, изумрудными ростками - назойливыми и вездесущими, подобными лианам и одновременно ужасно смахивавшими на щупальца или хлысты, которыми Эрза пытался убить Дьяченко. Эрза?.. Эрза! Где ты, Эрза, черт тебя подери?! Зелено-черная кошка как сиганет на Дьяченко!
- Не смей браниться в мире астроваров! - раздался возмущенный голос Эрза. Где-то внутри человека исходил негодованием карлик. - Астровары чище и смиренней любой твоей благородной фантазии. Смотри и запоминай. Смотри и причащайся. Другого такого случая я тебе больше не предоставлю.
С этими словами Эрза каким-то странным образом развернул правый глаз Дьяченко, так что в первое мгновение все увиденное им вдруг перевернулось с ног на голову. Зато спустя минуту-другую, когда картинка вновь обрела в Валькином сознании прежнюю устойчивость и четкость, перед ним предстал совершенно новый свет.
Его словно повели по улочкам необыкновенного города, очень похожего на средневековый. С тенями вместо мостов, с тенями вместо тихой реки, с тенями вместо узких, вытянутых по вертикали окон, казалось, абсолютно безлюдных домов. Без джостика и мышки, обладая лишь цепким зрением одного, правого, глаза, Дьяченко свободно путешествовал по незнакомому городу.
Внезапно ступил на открытую площадь. Как многолюдно! Оживленно. Под ногами клочки и обрывки теней. Еще не разглядел ни одного лица - но как уже утомился от их рассыпчатых и жирных, как восточный плов, речей. Напрягшись, отгоняя прочь рой речей, работая несуществующими локтями, проникал глубже в толпу. Проходу не давали слова и бесцеремонные фразы.
Виорах замолчал. Все это время, как Валька узнал в нем покойную бабушку, он слушал дьявола, открыв рот. "Бабулечка моя, как мне тебя не хватает", - сокрушался Дьченко, умирая от страха. Содрогаясь от отвращения. Морщась, размазывая слезы по сто лет не бритым щекам. Плакал и Виорах. Его слезы казались деревянными: с сухим треском они разбивались о его массивную деревянную челюсть. Теперь дьявол смахивал на щелкунчика: такой же деревянный мундир, железный оскал и невесть какая душа. Из несчастливо-злых глаз капали слезы. От старушечьей миловидности, кротости и следа не осталось. Беззащитность уродца пугала. "Эх, баба Катя, баба Катя!" - Дьяченко вздохнул с легким укором, будто покойная бабка и вправду была виновата в том, что он влип в эту чертову историю. В этот момент щелкунчик протянул ему маленький костистый кулачок. Разжал почти перед самым Валькиным носом - на грубо вырезанной ладони лежал орешек - белый, как мел.
- Это и есть мел, - словно прочтя мысли человека, подтвердил Виорах. - Возьми его и напиши свое имя.
Валька нерешительно взял из руки дьявола маленький белый камушек. Повертел его в пальцах, не зная, что с ним делать. Ухмыльнувшись, насколько ему позволял частокол зубов, Виорах сунул Дьяченко что-то вроде дощечки или плоского камня. Так быстро пластинка нашлась у него под рукой, будто он держал ее наготове.
- Теперь напиши свое имя, - вновь потребовал Виорах. - Не спрашивай, зачем. Так нужно.
- Может, ты хочешь, чтобы я с тобой еще и контракт подписал? Дьяченко несмело улыбнулся, почувствовав неладное.
- Пиши!! - клацнул железными зубами щелкунчик. - Оззо не ждет!
- Да ради бога, - сдался человек и написал имя свое: "ВАЛЕНТИН". Он не успел до конца вычертить вторую вертикальную палочку в последней букве "Н", как дьявол выхватил у него пластинку и с невероятным проворством съел размолол в пыль железными зубами и проглотил.
- Я беру твое имя в залог, - как ни в чем не бывало пояснил Виорах. - Имя - пуповина души. Значит, и часть души твоей останется у меня. Так будет надежней. Пока твое имя во мне, я спокоен: ты не сбежишь, ты обязательно сразишься с Оззо. Но и тебе, человече, есть прок от этой сделки. Пока твоя душа греет меня, я на время оставлю Звен в покое. Он снова наполнится жаром, как грудь матери молоком. Лава опять оживет, достигнув должной температуры, и вы, как и прежде, сможете отправлять души в изгнание. В те миры, где когда-то они испытали первую боль, где страдали всю жизнь, лелея надежду, что когда-нибудь начнут жить - после смерти... Смешные, кто просил вас об этом - выдворять души из ада? Кто вложил вам в уста имя, а в руки дал знамя спасателей, кто?
- Бог. Хоть я ни разу не слышал, как Он со мной говорит.
- У-у-у, эта пытка длится вечность! - Виорах зарычал, задрожав, его голова начала с ужасным треском раскалываться, железные зубы, как пистолетные гильзы, посыпались в разные стороны. Один зуб глубоко впился в левое плечо Дьяченко - тот, не стерпев боли, взвыл.
- Терпи. Главная боль впереди. Боль души - твоей, человече, души.
Перед человеком стоял возрожденный дьявол. В белоснежном плаще, подбитом пурпурной лентой - казалось, то тугая артерия, несущая в себе реку крови, опоясывает его. В золотой крысиной маске, сдвинутой на лоб. С молодым горящим взором, с дерзким оскалом, перед которым меркнет поцелуй змеи.
- Да ты и в самом деле сатана, - Дьяченко впервые так называл Виораха. До Вальки наконец дошло. - Сволочь, ты провел меня, как последнего лоха!
Он был в бешенстве. Не размахиваясь и не думая о последствиях, вмазал правой - рука напрасно рассекла воздух в том месте, где мгновение назад, презрительно улыбаясь, красовалось лицо Виораха.
- Паскуда, черт недобитый, ты дразнишь меня?!
- Ни в коем разе, - голос владыки раздался над Валькиной головой. Голос был строг и немного взволнован. - Ни к одному человеку я не относился так трепетно.
Задрав голову, Дьяченко уставился на картинку дьявола. Да, самого Виораха не было и близко - его изображение вдруг возникло на сверкающем потолке, точно на экране гигантского монитора.
- Прибереги силы для боя. Судьба ада в твоих руках, человече. Рухнет оплот зла - зачахнет очаг добра. Бог опустится и уже никогда не сможет подняться - без прежней опоры под ногами, без новых грехов и покаяний. Не медли! Сразись с медным Оззо! Опереди его, не дай чудовищу одолеть змея и вкусить плод мудрости. Нет ничего ужасней осмысленного хаоса! Поэтому поспеши! Разыщи его лукр - эту грязную рану и выдерни жало!
- Но что будет потом? Ты ни разу не сказал, что делать потом?! вскричал Дьяченко. Волнение, с которым обратился к нему Виорах, невольно передалось и ему. - Какого черта ты медлишь?! Не молчи, дьявольское отродье!!
Валька так и не дождался ответа. Изображение Виораха на потолке-мониторе вдруг задрожало, покрылось мелкой рябью, точно водное зеркало от легкого дуновения ветра; губы дьявола, до этого момента ясно очерченные, внезапно пропали, будто кто-то осмелился их стереть или заткнуть рот Виораху невидимым кляпом... В следующую секунду картинка обрела прежнюю ясность, невероятную четкость - но лишь на краткий миг. Лик Виораха вдруг резко сорвался с места, словно его, балуясь, дернули за веревку, с неслыханной скоростью заскользил по потолку - и в мгновение ока пропал из виду. Дьяченко остался один.
*25*
Над лабиринтом стлался черный дым, удушливый и вонючий, точно вокруг раскинулось не поле брани, к тому же в самом сердце ада, а заурядная городская свалка, где какие-то придурки жгли автошины... Дьяченко пытался развеселить себя, нес под нос всякую белиберду, но держать себя в руках ему удавалось с трудом. Вальке было страшно. Когда шел сюда, когда мог лишь гадать, чем обернется встреча с дьяволом, ему и то не так было страшно. А все этот чертов дым! Он был повсюду, разъедал глаза, лез в нос и рот, вынуждал без конца кашлять и чихать. Настырный, неотвязчивый, вездесущий! Словно это был и не дым, а сам Виорах, одна из его дьявольских субстанций - последняя и оттого самая беспощадная. Дьяченко везде мерещились недобитые боги, злобные хлопы, его взгляд беспомощно метался по развалинам лабиринта, как по останкам книги с незнакомыми письменами. Метался - и не находил выхода-ответа. Будь же проклят этот дым, будь проклят Виорах и то чудовище, что Валька пронес сюда за пазухой!
Трупов не стало меньше. Осуждающими взорами они встречали и провожали Дьяченко, когда он внезапно натыкался на них в черном смоге, среди почерневших развалин лабиринта. Мертвецы протягивали к человеку одеревеневшие конечности, цепляясь за его одежду и душу, пытаясь остановить его бег. А Валька и впрямь бежал - сломя голову, напролом, не глядя под ноги, казалось, позабыв о цели своего бега.
На лету сорвал с одного трупа шейный платок, с другого - железную маску, на бегу завязал себе рот, надел на глаза маску - вроде стало легче дышать. У третьего выхватил копье и медный щит... и только тогда заметил, что всю дорогу бежит по странной колее, иссеченной поперек какими-то глубокими зубцами. А рядом такая же параллельно вьется, завлекая в мрачные трущобы, где нет уже ни коридоров, ни комнат, где месиво из обломков, где мертвецы распадаются быстрей, чем сгорит спичка, а тени едят их вместо червей... Боже, это же следы от гусениц Оззо! Значит, неподалеку тот злосчастный лукр, чертов колодец, исток, положивший начало двум зубчатым рекам.
Дальше Дьяченко стал пробираться чуть ли не на цыпочках, затаив дыхание, вжав голову в плечи... Рука, сделав молниеносный мах, казалось, самопроизвольно метнула копье вперед и влево. Чмяк! Копье насквозь пробило грудь безухому демону. Второго хлопа, одичавшим псом кинувшегося из-за груды камней, Валька оглушил по голове щитом. Фу-ух! Вытер пот со лба. Господи, что еще ждет его впереди? Страх отпустил, как внезапно отпускает долгая боль. В душе тревожно и звонко запела крошечная скрипка. Дьяченко улыбнулся, чувствуя, как волна азарта захватывает его. Скоро он увидит... Земля под ним вдруг разверзлась, и он, беспомощно хватая руками воздух, провалился в бездну.
Слава Богу, бездна имела дно - со всей дури Валька шмякнулся об него левым боком. "Мать твою!" - вскрикнул от резкой боли, зарычал, замычал, потирая ушибленный бок, ощупывая то место, куда судьба кинула его, как паршивое кошеня. "Темно и тихо, как в гробу", - вполголоса оценил ситуацию. Дно было неровным, наполовину засыпанным острым колким мусором, на ощупь напоминающим яичную скорлупу. Глаза быстро привыкали к полумраку, одновременно пахнущему порохом и разлагающейся мертвечиной.
Встав на четвереньки, Дьяченко продолжил осторожно изучать руками дно. Колодец был не так уж велик - каких-то неполных три метра в диаметре. "Если это тот самый чертов лукр, - размышлял Валька, - то где-то здесь должен валяться мой Оззо". Перебирая осколок за осколком, ощупывая пядь за пядью, он вдруг наткнулся на что-то продолговатое и мягкое, неприятно чавкнувшее под его рукой. Валька с опаской склонился над находкой - фу, какая ужасная вонь! Так и есть - это чья-то оторванная или отрубленная конечность, наполовину сгнившая, брызнувшая в него какой-то дрянью. В ужасе Дьяченко за доли секунды отлетел к противоположной стенке лукра, дрожа, прижался спиной к холодному камню. Вальку едва не вырвало, когда он вновь представил ту мерзкую руку... Руку. Стоп! В ней была зажата одна вещица, что-то она ему напомнила. Неужели... Поборов брезгливость и страх, подчинившись необъяснимому предчувствию, Дьяченко подкрался к мертвой руке. Скривившись, на мгновение задержав дыхание, попытался разжать склизкие пальцы. Куда там - пальцы крепче стали! Ударил наотмашь мечом, другой раз, третий! Куски мертвой плоти летели в стороны, будто щепки из-под топора. Немалая часть их угодила на одежду, на Валькину кожу. К дьяволу, как все осточертело! Как достал его этот ад с лицедеем сатаной и крысами демонами!..
Вспышка ярости прошла так же неожиданно, как началась. Опустошенный, разбитый, точно после трехчасовой схватки с живой нечистью, Дьяченко долго не мог отдышаться. Наконец, вытерев о брюки, поднес к глазам то, что сумел отнять у мертвой руки. Сердце радостно забилось. Он! Даже в полутьме его нельзя было ни с чем спутать! Валька почувствовал, как от слез мокнут глаза, дух ликует, - и разразился счастливым смехом. Он нашел-таки своего единорога! Удивительно, он так радовался находке, будто в ней заключался смысл его жизни. Или смерти. Поди разберись, кто он сейчас - живой труп или до сих пор не сдавшийся смерти упрямец.
Боже, во что только превратили несчастный сувенир! А это еще что?.. Рог погнут, бока обезображены вмятинами и парой глубоких царапин. Но в остальном... Из янтарной бусинки, венчавшей кончик рога, по-прежнему сочился едва заметный, блеклый свет. Но может, это только почудилось Дьяченко?.. А может, чудо происходило на самом деле. Как бы там ни было, он сумел разглядеть крошечного единорога, не упустив практически ни одной детали. Помятый, поцарапанный, с мелкими пятнами на боках. Но главное - с погнутым рогом! Дьяченко, следуя безотчетному порыву, взял да выпрямил рог. В тот же миг высоко над головой, на краю колодца раздался крик - пронзительный и звонкий, как крик ребенка.
В первый момент Дьяченко обмер, затем, запрокинув голову, уставился в серо-синий зев лукра. Секунд пять-шесть выдержав высокую ноту, крик перешел в кашель, сухой и резкий, точно треск сучьев в огне. В следующее мгновенье что-то длинное и верткое обрушилось сверху - тотчас острая боль обожгла правую щеку и плечо Дьяченко. Невыносимая боль! Валька аж взвыл! Будто ударом тока, его отбросило в сторону, со всей силы шмякнуло затылком о каменную стену - Дьяченко чуть сознания не лишился. Но нет худа без добра: новая боль немедленно вытеснила боль от ожога. Взгляд просветлел, после мощной встряски мозг заработал с невиданной ясностью. Вжавшись спиной в стену, Дьяченко ловко уворачивался от ударов гигантского хлыста.
Черт знает чем была на самом деле та толстая веревка или канат, брошенный сверху и теперь норовивший огреть Вальку, точным ударом пригвоздить ко дну лукра. Черт знает чем! Может, и не хлыстом, а какой-нибудь диковинной лианой, плотоядной лозой или хищным щупальцем - суть не менялась. Ведь чем бы ни была упругая дрянь, она действовала не сама по себе, а явно управлялась чьей-то рукой, опытной и безжалостной. Дьяченко не удивился бы, если бы в ту же минуту открылось, что засаду наверху ему устроил Оззо или сам Виорах, вновь решивший испытать человека. Сейчас Вальку трудно было чем-нибудь удивить. Казалось, ему абсолютно наплевать, чем хотели его убить и кто был охотник. В тот момент его занимали совсем иные мысли: он непременно должен выстоять, он просто обязан выжить, чтобы... чтобы... "Бллл!!" Как Дьяченко ни изворачивался, кончик хлыста зацепил-таки его левую руку - он завизжал, как раненый щенок, и... выронил единорога.
"Вот бл..!" - в другой раз выругавшись, Валька попытался ударить мечом чертов хлыст. Куда там! Хлыст был быстр и верток, как жало змеи. "Сука, чем же тебя достать? - Дьяченко лихорадочно соображал. - Кто ты, черт подери?!" Снова рывком выкинул вперед руку с мечом - хлыст вовремя дернулся в сторону, будто был зряч, будто сплошь из змеиных глаз. Лезвие клинка лишь черкануло по нему, зато Дьяченко, потеряв равновесие, растянулся в центре колодца. Краем глаза увидел, как хлыст, вначале сложившись в тугую пружину, вдруг резко распрямился и теперь несся на него с бешеной скоростью, метя в непутевую его голову. "Ах ты, черт!" В считанные секунды в этой непутевой голове пронеслось то, что обычно называют прожитой жизнью. Но почему-то память выбрала, а затем мгновенно сфокусировала мысли на одном-единственном, как ни странно, самом позднем фрагменте: Валька выпрямляет единорогу его бронзовый рог, а вдогонку несется чей-то душераздирающий крик... В следующую секунду, волчком крутанувшись со спины на бок, чудом увернувшись от удара хлыста, Дьяченко ловко подхватил сувенир и со всей силы хрястнул им о каменное дно. И вновь - тот же истошный крик, переходящий в хлесткий кашель. С чудовищным свистом хлыст взлетел и исчез на верху лукра, словно призванный к себе пронзительным криком.
Дьяченко едва успел проводить хлыст взглядом, как на плечи ему обрушился комок мышц и ярости и в тот же миг впился в шею когтями. Валька заревел! Попытался скинуть незнакомца - тот клещом вгрызся в его спину. От невыносимой боли потемнело в глазах, сердце, казалось, замерло в ожидании смерти. Человек пошатнулся... удержал равновесие... и, собрав последние силы, ударил единорогом о стену. Тотчас знакомый детский крик резанул ему слух! Что-то свалилось с его плеч, упало под ноги, завертелось, закружилось, продолжая вопить и стонать... Вдруг все стихло, и Дьяченко увидел перед собой карлика. У него были больные глаза и непомерно большая голова, похожая на школьный глобус. Вместо материков и океанов на ней было разбросано с полдюжины красно-желто-оранжевых пятен. Пятна непрерывно и вразнобой пульсировали.
- Твоя взяла, человече, - устало качнул головой карлик и тут же зашелся в кашле, сухом и трескучем. Сейчас голос его был похож на голос простуженного ребенка. Дьяченко растерялся. Он тупо уставился на уродца, не зная, что делать ни с ним, ни со своими руками. В одной он по-прежнему сжимал меч, в другой - уже порядком изуродованный сувенир... Чувство, близкое к жалости, на миг шевельнулось в Валькиной душе, да тут же исчезло. Этот головастик мог запросто задушить его!
А фрукт попался редкостный - таких прежде Дьяченко ни разу не встречал. Ни в одном из трех миров, где успел побывать.
- Я хотел убить тебя, но ты оказался сильней, - вновь заговорил карлик. Но, не уловив в глазах человека желания вступать разговор, закашлялся и замолчал. В отличие от Дьяченко, продолжавшего стоять истуканом, незнакомец довольно быстро пришел в себя. Ростом он был с кухонную табуретку, зато с головой с пятилитровую кастрюлю. Поистине головастик! Карлик держался необыкновенно живо и раскованно. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, без конца жестикулировал, подавая одному ему понятные знаки. Одет он был в совершенно несуразную серо-розовую распашонку с расклешенными рукавами, на ногах громыхали просто громадные при его росте лимонно-желтые башмаки.
- Ты кто? - наконец выдавил из себя Дьяченко и от чрезмерного усилия пукнул.
- Эрза, - состроив смешную гримаску, представился карлик.
- Эрза? Хм. Гном что ли?
Перед тем как ответить, Эрза вновь скорчил потешную рожицу. "Улыбается, - удивился Дьяченко. - Ну и дела!" Добродушное настроение карлика никак не вязалось с его недавним желанием убить Вальку.
- Гномы, человече, живут лишь в ваших выдумках и фантазиях. Я Эрза. Из рода астроваров.
- Астро... как, не понял? - у Дьяченко брови поползли вверх. Погоди, где-то я уже слышал про таких. Ты што... оттуда прилетел? - Валька с многозначительным видом ткнул указательным пальцем в рваный зев лукра, в который был виден неизменный серо-синий свод. - Я говорю, ты со звезды какой прилетел?
- Астровары - сами себе звезды и та жизнь, что их населяет.
- Круто закрутил. И все-таки, как это понимать? Вы настолько независимы и ни в ком не нуждаетесь? Зачем же ты тогда хотел меня уби...
Эрза не дал Вальке договорить. Он стремительно поднял крошечные ручки, широченные рукава немедленно скатились, обнажив до локтя руки и... два хвостообразных конца, торчавших из-за пальцев. "Мать твою! Это ж хлыст! Да не один!" - Дьяченко попятился было назад, да тут же уперся спиной в стену. С резким угрожающим свистом хлысты буквально выстрелили из рукавов карлика и уже в следующую пару секунд туго обвили шею и пояс человека. Тот и пискнуть не успел!
- Ты меня задушиш-ш-шь, ир-р-род проклятый, - прохрипел Валька. Астровар, не обращая на него внимания, начал втягивать хлысты обратно в рукава. У Вальки от такого зрелища чуть глаза на лоб не повылазили. Живые канатики натянулись, в рукавах на уровне плеч что-то задвигалось, кажется, даже закрутилось, будто там заработали две миниатюрные лебедки. Крепко схваченный хлыстами, Дьяченко с ужасом наблюдал, как медленно приближается к нему раскрасневшаяся, ставшая похожей на переспелую тыкву харя карлика. "Черт, что он собирается со мной делать?!"
- Я покажу тебе мой мир. Наши миры, - ответил на немой вопрос человека астровар. Он замер, уткнувшись кончиком приплюснутого носа в Валькин нос, упершись тяжелыми башмаками в его грудь. - Гляди, человече! Гляди до тех пор, пока миры не выстроятся в одну ось!
С этими словами Эрза моргнул. Его пухлые веки, больше похожие на губы ребенка, жадно сомкнулись на правом глазе Дьяченко, будто спешили проглотить его. От неожиданности Валька вскрикнул, но в следующее мгновение увидел такое, что заставило его позабыть об утраченном глазе. Он словно заглянул в чужую душу. В буквальном смысле заглянул.
*26*
Поначалу показалось, что затягивает в воронку. Словно там, куда человек осмелился устремить взгляд, заработала невидимая центрифуга. Р-р-раз и закрутилась-завелась желто-зеленая масса, отталкивающая на вид, неоднородная, сочащаяся, точно крупно рубленные листья салата с яичным желтком. Глядя на живое подобие пищи, закрученное адским смерчем, молниеносно исчезавшее в маленьком черном зеве, Дьяченко машинально сглотнул слюну. Он вдруг почувствовал, как за салатной массой, быстро набирая скорость, устремилась его душа. Метя в центр - в черный маленький зев! А-а-аа!! Казалось, человека разрывает от крика. Ж-ж-ж-жахх!! Сдирая кожу с несуществующей плоти, Валькина душа влетела в узкий канал...
Черно-о-оо! Ш-ш-шых! Дьяченко зажмурил глаз от внезапной вспышки света. Ненадолго. Ярчайший и плотный, как стеклоткань, свет раздвинул веки, ураганом пронесся по Валькиному микрокосму. Разомкнул веки, точно отмычкой, - и ворвался внутрь, обласкал неожиданно те участки мозга, которые еще можно чем-то удивить... "Ух ты!" - от восхищения душа Дьяченко развернулась, как парашют, и сладко запарила над цветущей землей. Не-ве-со-мо-ость! Свобода! Раздолье! Сколько вокруг цветов! От многоцветья зарябило в глазу... Вдруг душа, ощутив неприятный холодок, вновь завертелась, закружилась, будто неосторожно угодила на невидимую карусель, где сорваны тормоза. А-а-аа! В правом Валькином глазу все слилось в сплошной мутный ряд, в невнятный угрожающий мазок... И Дьяченко потерял сознание...
Они были прекрасны! На кого-то очень похожие. На кого? Может, на оживших Принца и Дюймовочку? На мириады принцев и дюймовочек! С такими же изящными хрупкими телами. С большими красивыми глазами, как у героев японских мультяшек. С райскими улыбками, с шелковыми глазами. В снежных париках и великолепных бирюзовых камзолах и рейтузах, в розово-золотистых платьях со шлейфом достоинств и добродетелей позади.
Они проходили так близко, что Дьяченко мог разглядеть капли влаги и мелкие прыщики на их фантастически юных лицах. Казалось, ему ничего не стоит коснуться их диковинных одежд, потрепать по нецелованным щекам - для этого нужно всего лишь протянуть руку. Подумав так, Валька почувствовал себя неловко: он не знал, где его руки, где вообще он весь. Может, он стоит сейчас совсем голый, а эти невинные создания пялятся на него, как на идиота?.. Охваченный тревожными мыслями, Дьяченко попытался вспомнить, как он здесь оказался. Нервничая все больше, напрягал память, силясь выдавить из нее, словно из выжатого лимона, хоть какие-то воспоминания, пусть даже обрывочные, бессвязные.
От беспокойных дум Вальку неожиданно отвлекла песня. Совершенно не замечая присутствия чужака, не подозревая о том стыде и волнении, которые вдруг овладели им, юные создания подхватили песенку, начатую одним большеглазым принцем. При этом, поочередно лаская, они передавали из рук в руки маленького зеленовато-черного зверька - не то норку, не то узкоспиную кошку. Когда они дружно запели, Дьяченко удивился их голосам. Несмотря на миловидную, почти детскую внешность местных жителей, в их голосах улавливался заметный треск и грубые, низкие нотки.
Хороший кот, хороший кот!
Таким он был, поверь, всегда.
Кот садит райский огород
И скажет громко грядкам: "Да!
Расти, пырей и сельдерей!
Расти и ты, мой храбрый Принц!
Ты победишь за восемь дней,
Но как убитый рухнешь ниц.
Расти и ты, чей голос зол,
Но золота твоя душа.
Не знаю, кто ты - грек, монгол,
Но без тебя как без ножа.
Расти, Дюймовочка, где тень,
Где правит балом лебеда.
Твой срок придет, наступит день
Разгонит тень твоя звезда".
Хороший кот, любимый кот
Таким останется всегда.
Взошел на небе огород:
Взошла удача и беда,
Взошел успех, порок и лень,
Тщеславие, гляди, вот-вот
Лозу закинет за плетень...
В том огороде все растет.
Повсюду кто-то славно прет,
Корнями небо теребя.
Садовник кот, любимчик кот
Благословит росток любя.
Взошел невиданный народ,
Цвести желая долгий век...
Но будет суд. И старый кот
Не всех возьмет с собой в ковчег.
Прекрасные создания пели, пронзенные вдоль и поперек стрелами света - теми самыми, что прежде ослепили и очаровали человека. Пронзенные вдоль и поперек зелеными, нет, изумрудными ростками - назойливыми и вездесущими, подобными лианам и одновременно ужасно смахивавшими на щупальца или хлысты, которыми Эрза пытался убить Дьяченко. Эрза?.. Эрза! Где ты, Эрза, черт тебя подери?! Зелено-черная кошка как сиганет на Дьяченко!
- Не смей браниться в мире астроваров! - раздался возмущенный голос Эрза. Где-то внутри человека исходил негодованием карлик. - Астровары чище и смиренней любой твоей благородной фантазии. Смотри и запоминай. Смотри и причащайся. Другого такого случая я тебе больше не предоставлю.
С этими словами Эрза каким-то странным образом развернул правый глаз Дьяченко, так что в первое мгновение все увиденное им вдруг перевернулось с ног на голову. Зато спустя минуту-другую, когда картинка вновь обрела в Валькином сознании прежнюю устойчивость и четкость, перед ним предстал совершенно новый свет.
Его словно повели по улочкам необыкновенного города, очень похожего на средневековый. С тенями вместо мостов, с тенями вместо тихой реки, с тенями вместо узких, вытянутых по вертикали окон, казалось, абсолютно безлюдных домов. Без джостика и мышки, обладая лишь цепким зрением одного, правого, глаза, Дьяченко свободно путешествовал по незнакомому городу.
Внезапно ступил на открытую площадь. Как многолюдно! Оживленно. Под ногами клочки и обрывки теней. Еще не разглядел ни одного лица - но как уже утомился от их рассыпчатых и жирных, как восточный плов, речей. Напрягшись, отгоняя прочь рой речей, работая несуществующими локтями, проникал глубже в толпу. Проходу не давали слова и бесцеремонные фразы.