Страница:
(Это была, конечно, шутка, я так и понял, что это шутка. Какая мужественная девочка – шутить над собой после такого потрясения!)
Я. Ну а что, вот мама, интересно – она ведь догадывается, что мы с тобой в одном номере, может быть секс…
ОНА. Во-первых, маме я сказала, что ты снял два номера, а во-вторых, мы с ней на эту тему никогда не разговаривали, я не знаю, чего она там догадывается…
Я. Она что, не знает даже, что ты уже не…
ОНА . (Качает головкой, пожимает плечами, улыбается.)
О, тягостные полтора часа на жаркой поляне в похмельном послеобеденном мареве… но лицо меня не выдаёт: выставляется оно оптимистически навстречу Светику, которая то и дело возбуждённо прискакивает, довольная лошадью, – попозировать мне, попросить снять в галопе. Я – всегда пожалста, да больно ограниченный сюжетец для целой плёнки. В конце, измучен ожиданием и жаждою, сажусь уж для прикола на кобылу поквелее, чтоб сделать несколько волнообразных качков с вершины неудобного холма, переваливающегося подо мною.
– Красиво как ездит девушка… осанка, выправка. Сразу видно, – скомментировал осторожно хохол-конюх, гадая, по всей видимости, в каких же отношениях состоит она со мною.
…видно – что? Что тебе там видно!
Я гордо прилёг на травку и стал смотреть в небо.
…что ей во мне? Что находит она во мне такого, чего нет в других? Ну, возраст – положим, ер-рун-да… а всё потому что – внешность, стать молодецкая… Ну, небанальность – ха-ха. Нет, я-то знаю, чем могу брать я женщин, помимо внешних артефактов. Интеллект, недовостребованный годами и жутко обленившийся. Глубина, заложенная генно и потому порою укоризненно посматривающая из своего колодца. Чутьё искусства! Мыслей рой! К любви наивное стремленье! Э-э-эх!..
…но женщин-то серьёзных, взрослых, умных. Не сусликов и не ма-аделей. Я же всё понимаю. А тут… да, колоссальный всплеск (эмоций), выброс (адреналина), водоворот (страстей). Мне это сейчас – как воздух!! Господи, я счастлив почти!.. Но всё это – как в сказке!! И я вижу, вижу в этих глазах напротив предел понимания, интереса, чувства… Вижу – и всё равно любуюсь ею, и растворяюсь в ней. Наважденье какое-то, господи?! А?!.
– Сам просил.
– Ой… Так значит, она – от тебя?!
– Это как сказать.
– Ну, в смысле… не от лукавого?
– А что ты так боишься лукавого. (Пауза, ласково.) Она ведь нужна тебе… Но помни: она лишь средство.
– Я понял, господи. А вот ещё хотел спросить… Сейчас же всё на деньги и за деньги, а у меня их и нету толком. И с нею забываешь как-то про них. Ничего ей вроде от меня не нужно, как так?..
Сорвался откуда-то с неба листок и стремительно так на глаза мне опустился. И тут же стало вдруг понятно, что не листок это вовсе, а… Перец! – Перец в виде доллара застилает от меня всё вокруг зелёным светом, как для глаз беруши.
– А ты не забыва-а-й! Все они одинаковые. Сейчас ей цветочки, а там и брильянты пойдут, и…
– Ро-мик! Романчик, ты заснул! Здорово так покаталась, она такая умная, вообще всё с полтыка понимает! – Мой живот невесомо осёдлан с разбега. – Здесь та-ак классно, спасибо тебе. – (Поцелуй.) – В следующий момент наездница распластана уже рядом, обездвижена моей рукой, обцелована в шею и потный нос – на удивление и зависть осторожным конюхам…
В номере на нашем сексодроме нас как по команде сморило. Продолжения тот минутный сон мой не имел, как ни хотелось бы, – я глухо и безыдейно отдался ломающему везде недосыпу. Так проспали мы часа два, уткнувшись друг в дружку, – как цуцики.
Разбудил меня включенный Светой футбол. Чемпионат мира, корейцы проигрывают туркам. Далёкий от этих баталий, я безудержно зеваю. Я опять бодр и счастлив: праздник продолжается!
– Вот, вот он! – сияют рядом её заспанные глаза.
– Кто-о?
– Вратарь турецкой сборной! Такой симпатичный…
Пошловато-смазливое чернявое лицо мелькнуло в телевизоре… Та-а-ак. А Светик уже скалит рот, поводит кокетливо глазками, играется с нависшей моей реакцией, вот сейчас взорвётся озорством – а что ты, собственно, имеешь против вратаря турецкой сборной?
– Ой, мама мне чуть не по губам шлёпает. Я такая: «Какой мальчик…», а мама: «Чтоб я этого больше не слышала!»…
После паузы, серьёзно:
– Рома, ты самый красивый мужчина в моей жизни!
Как легко я хохочу уже над этими пассажами! Светик, довольная, что так меня вдруг развеселила, ходит по балкону, ищет пропавшие купальные шортики. Ну девчоночьи, сороковой размер… Ну нет нигде-е-е! Она ведь точно помнит, сушились на подоконнике. Всё остальное на месте, ветра нет… А на балкон ещё один номер выходит. Отсюда какой вывод? Какой вывод отсюда?! А?!!
Аккуратно проникаю взором за соседнюю балконную дверь. Лысина, живот, газета. «Поля, помой винограду…» Ну что, правоверный отец семейства. Будьте-ка люб-безны на секундочку. Поглубже заглянуть в испуганную физию, поигрывая грудью. Мы же с вами поймём друг друга? Так что не будемте поднимать тона… Отдай – девочке – трусики!
– Ромик, не надо, слышишь? – Светик примостилась за моим готовным торсом, оценивающе оглядела лысину, поморщилась: – Ладно, пусть дрочит, я уже привыкла…
Э-эх, застенчивых фетишистов немало было в Светиковой жизни. Бойцы невидимого фронта. То лифчик спиздят, то носочка недосчитаешься. Но мы смотрим философски: суждено уж быть объектом – неси свой крест.
Так что достаю из холодильничка водочку, наливаю грамм по восемьдесят пять. У меня всегда почему-то: всё хорошо – значит, пора выпить. Ну – и Светик, маленький Светик – конечно, за!
Внутри, однако, привычно проснулась лампочка. В эйфорийном тонусе бредём к речке. Люблю этот вечерний луг и отступающее мягкое солнце. Люблю хохмить нечто нестандартное на слабом алкогольном взводе…
Я люблю тебя, жи-и-и-изнь!!!
Диафрагма 5.6, затвор 100, классическая вспышка против закатного солнца… С пушкою наперевес отбиваю у вечности заветные моменты, пока эта солнечная рыбка всерьёз барахтается в рыжих сетях футбольных ворот.
…флэш против Солнца – есть в этом нечто сакраментальное и одновременно святотатственное… ведь та страстная вспышка, устремлённая на милый сердцу объект, заносится и на Его великое и ровное свечение… но неизменно погашает Оно наш обречённый секундный импульс, вечной улыбкой Своей вбирая его в себя.
Я с удовольствием купался в мелкой речке, пока Света увлечённо играла зумом на берегу, осваивая азы фотографии, и по количеству флэшей, озаривших закатный пейзаж, я оценил в ребёнке искренний интерес к борьбе с изменчивостью сущего.
Вот и вечер. Ресторан переливается разноцветными бляшками – вертящимся дискотечным шаром, какие-то артисты – фокусники – шпагоглотатели… Провинциальная дребедень.
У нас тут намечается свой калейдоскоп. Стынет в плошках осетринка, сидим рядышком, тихо взявшись за руки, милые начинающие наркаши, вопросительно переглядываемся то и дело, – ждём прихода . Только что съели-таки по целой , запили, всё как положено, шампанским – и хоть бы…
– Рома… – вдруг не своим, вдруг очень светлым каким-то взглядом посмотрела Света на меня и куда-то поверх. – Ро-ма! Мне всё равно, что ты сейчас скажешь, можешь даже посмеяться, что это детский бред…
(…ой, у неё головка – как воздушный шарик!)
– …но это не детский бред, и это не таблетка, и главное – что я это – знаю , что это знаю – я. Понимаешь… от того, что я тебе сейчас это скажу, всё равно ни-че-го не изменится – всё будет точно так, как я знаю… и я хочу, чтоб ты знал тоже, так что слушай…
(…или как кувшинка, склонилась ко мне, лопуху…)
– …и вот я знаю, что через три года мне уже будет восемнадцать – и я выйду за тебя замуж, а ещё через два года я рожу тебе детей…
– Мне, пожалуйста, двойню.
– Молчи-молчи, глупый, любимый Ромик. Ты можешь издеваться надо мной сколько угодно, но я давно-давно мечтаю об этом, а только сейчас смогла тебе сказать. – Она прикрыла глаза, и из-под них показались слёзы.
На меня свалились нужность, нежность и… безмятежность.
– Как хорошо… – еле слышно сказала она, не открывая глаз.
– Что?
– Мажет. Не чувствуешь?
– Нет.
– Ничего-ничего?
– Вроде нет. А у тебя что?
– Ой… Как будто вся жизнь, которая была до , она жилась для этого момента – чтоб мы с тобой сидели сейчас вот так чёрт знает где, молчали, держались за руки… и были. Ты и я.
Жаль. Так толком не ощутил я в этот вечер всепроникающих эффектов красной таблетки, кроме каких-то подёргиваний конечностей. («Ну ты кабан, тебе штуки три надо», – сказал потом Женя.) Но Светик… она видела только меня, танцевала со мной, передо мной, на мне, во мне, – чуть некоординированно, зато секси – танцевать, конечно, не умея, но озорной своею прытью держа на нас всеобщее любопытство.
А после отдавалась мне с особой охотой и раскрепощённостью… с закатившимися глазками… и даже с пеной у рта – причём это последнее обстоятельство я легко списал бы на её развившуюся чувственность… если бы не Димино предупреждение о симптомах лёгкой передозы.
Наутро она опять потянула меня к лошадкам, и я опять снимал её в аллюрах. Явилась смелая идея пощёлкаться голой на лошади – «для портфолио». Идея таила массу заманчивых творческих происков и нравилась полной своей отвязностью. Мы аккуратно разделись на опушке леса, в общем-то, почти на виду, и пока она, постелив трусики на седле, старательно и серьёзно изгибалась в разных позах на крупу у терпеливого животного, я отгонял от неё комаров, делал «тпр-ру» за поводья и ловил себя на мысли, насколько мне уже нравится в ней всё, даже вот это неловкое положение неумелой голени – чуть враскоряку, нравится то, что её не заботит подъём ноги, из-за чего фотографии наверняка проиграют, нравится, что она не думает каждую минуту о том, чтобы выглядеть совершенной до конца – как Фиса.
Метрах в двухстах за действом с очевидно благоговейным интересом наблюдала компания местных мальчишек.
– См-мотрят, сволочи. А, ладно, Ромик, проедусь ещё галопом! – И тут же осанисто ускакала в футбольное поле, так же, в чём мать родила, с развевающейся в такт копной золотых волос, оставляя меня с ощущением красоты, ускользающей навсегда.
11
«Khochu uvidet’ kotika! Kogda budet Ksion?»
«Spokoinoi nochi, liubimiy! Podari mne bol’shuyu igrushku, napishi ROMA, ya budu s ney spat’!»
Появился смысл жизни.
SMS настигали меня всюду, переворачивали всего своей незамысловатой искренностью – так, что я даже не мог толком что-то выдумывать и отвечать на них, а рвался сразу позвонить, живьём уловить её импульс – и уже своим чутьём и интонацией послать его обратно. Я думал обо всём об этом лишь то, что хотел думать, видел то, что хотел видеть. Задняя-то мысль, конечно, оттягивала вниз – Рома, Рома, всё слишком зелено, слишком быстро, просто и, стало быть, на поверхности… Но поверхность эта стала вдруг для меня столь ослепительной, что я, и так давно отвыкший спускаться глубоко, с зажмуренными глазами и открытым, бьющимся нараспашку сердцем безвольно улыбался, выставляя себя этому всепроникающему райскому Солнцу.
Теперь уже она искала моего присутствия, она была готова встретиться каждый вечер, она тактично намекала на это в наших бесчисленных созвонах, придавая мне блаженной уверенности и даже некоторого желания созорничать. Как-то вечером, отзанимавшись в спортзале с нарочно выключенным телефоном, я заехал часов уже в одиннадцать на мойку, где меня и застал её отчаявшийся звонок. Бог мой, каким дивным бальзамом легло на душу её недовольное воркование – «Какая такая мойка?.. – а что там ещё за девушек слышно?.. я тебе раз двадцать набирала!!… Ты что, сегодня уже не приедешь?!» – Ну извини, Светик, ну не могу я ложиться всё время в три часа – кто работать будет, чтоб мы с тобой вот так сидели каждый божий вечер в ресторанчике?!
На неделе мы встретились целых три раза. В понедельник же вечером я с красной розой примчался к ней на проспект Мира – поиграть в бильярд. Во вторник посетили паб «Би-Би-Кинг» – этот стиль (дерево, текс-мекс), оказывается, ей нравится куда больше всяких пафосных «Ванилей»; она попробовала (в первый раз в жизни!) текилы, ну а мне был полным откровением неожиданный концерт группы «Кроссроудз»: «Diamond Rain», золотые восьмидесятые… И наконец, в четверг засели в «Спортбаре» на Новом Арбате (как раз напротив большого экрана, по которому парадно бегали благородно приодетые лошадки с чемпионата Президента по выездке) – на просмотр только что готовых фотографий из «Гелиопарка». Их была целая кипа – четыре плёнки!.. Светик выражала сплошные восторги и отбирала почти всё, а я скептически, почти профессионально рассуждал, почему это из ста двадцати фотографий действительно получаются только четыре или пять…
Да, и за два вечера, конечно, в ущерб такому важному для меня сну, проглотил «Камеру обскуру» Набокова – кто-то мне присоветовал?.. Пропустил через встревоженную душу созвучную love story немецкого бюргера и его пятнадцатилетней губительницы. О, этот трагический, как и у «Лолиты», финал!.. Мы-то уж со Светиком не так ли закончим, господин Набоков? Деперсонификация, растворение взрослой личности в заскорузлом мирке нимфетки, нежить которую – высочайшее из блаженств?.. Потом – авария или там тюрьма?.. Понятно, что Вы, Владимир Владимирович, видите пагубность и непреложное зло в отношениях такого рода. Гениально выявляете Вы их деградирующие эффекты. Но я уж вам докажу, если суждено будет, что подобную историю можно закрыть и на ярко-позитивной ноте – всё не зависит разве от мужчины?..
(А, кстати: тема эта так вас и манит – уж не есть ли вы и сами данной мании сокрытый апологет?)
Ну это ладно (сам таков), а знаю я одно: Светик мой – не хищница, не стяжательница, не прелестная гадюка, как ваша Магда, настолько неприкрытая, что я в два счёта бы её просёк, будь я растяпой Кречмаром! Светик мой – душевный, в общем-то, цветочек, хоть и порой немножко сорный, хоть и порой немножко вздорный, на мёртвом поле конопли. Она – Стулик !
Руки прочь от Стулика!!!
На следующие выходные решено было вроде как опять выдвинуться в какой-нибудь дом отдыха (версия для родителей), а на самом деле… затаиться у меня! В четверг вечером уютный план этот был немножко под угрозой срыва – она намекнула на разыгравшиеся вдруг месячные (о, тактичность!), но я же джентльмен…
– Секс с тобой для меня вторичен. Первична ты. Я к тебе не прикоснусь. И если хочешь, лягу в ванной, – сказал я.
(О, прямота! О, достоинство!)
Рыжий кот Ксён, взятый у мамы напрокат в качестве живой игрушки, не мог бы пожаловаться ей на тяготы волнительного переезда через весь город, так как был стремительно взлелеян, вспушён, обласкан на Светиных коленках. Она говорила с ним, дула в него, завивала ему косички, играла в какие-то ладушки. Так что поднимались на лифте мы уже с бездыханным рыжим телом в неутомимых и заботливых Светиных руках.
Ужин, приготовленный из того, что было в холодильнике, пока я намывался в душе, стал абсолютной неожиданностью. Сосиски в беконе (?!), беглый салат из кальмаров… на столе красовалась даже потная водка из морозильника, про которую я забыл.
– Вообще-то я не люблю готовить… – смущённо призналась взмыленная хозяйка.
– …но чего не сделаешь ради любимого мужа!
Нет, всё на самом деле очень вкусно, особенно после недавней тренировки. А водка… так пятница же – пробуждается в мозгу шальная лампочка и манит, зовёт, гонит прочь из дому, – в ночную круговерть, свободное парение, понарошечную неизвестность – клубы, клубы… клубы!!
…клубы?.. позвольте, ну что теперь-то забыл я в вас, вы, чёрные дыры одиночества и призрачных надежд! Но нет, теперь уж не отделаться вам от меня так просто: смотрите, завидуйте – я счастлив и без вашего сомнительного содействия! Удостоверьтесь, наконец: ту узкобёдро-тонкокостную, да ещё мою – найдёшь скорее на Луне, чем в вашем громыхающем и равнодушном зёве!!
И я выряжаю мой несказанный объект в длиннющий полупрозрачный хитон, обволакивающий все выемки, изгибы и округлости. Я таю от любви и от уместности столь эффектного очередного подношения. Света, зардевшись благодарностью, уже нарекает его за причудливый восточный орнамент «платьем Шамбала»…
…она ещё не понимает, что она – лишь средство… Лишь способ мне – найти себя! (Нормально?!) Ведь знаю же, господи, что в любовании ею, выставлении и вознесении её – разлагающий, убийственный смысл… Знаю – и ничего не могу поделать?!…
Наш первый выход в ночной свет!
Белоснежная вискозная рубаха «Гараж», надетая мною по такому случаю, светится фиолетовым дискотечным неоном. На золотых «Картье» горят зелёные стрелки. У Светы просвечивает грудь, вишенки сосков… (Она замечает это обстоятельство и озорно смеётся. Другой приревновал бы уже ко всем и ко всему, надел бы на неё, что ли, кофточку, а мне по кайфу – почему?..) В «Марике», как всегда, не протолкнуться, но я веду её сзади на короткой привязи, расправив торс… Дрыгающаяся в танце, махающая руками, сосущая коктейль, – публика таки расступается перед ослепительным ледоколом. (Мы – сногсшибательная пара.) Публика, я люблю тебя! Ведь есть же что-то в твоём безалаберном броуновском мельтешении… Ну а сегодня, ребята, у нас весомый авантаж – видали, сзади на буксире?!
Я. Ну а что, вот мама, интересно – она ведь догадывается, что мы с тобой в одном номере, может быть секс…
ОНА. Во-первых, маме я сказала, что ты снял два номера, а во-вторых, мы с ней на эту тему никогда не разговаривали, я не знаю, чего она там догадывается…
Я. Она что, не знает даже, что ты уже не…
ОНА . (Качает головкой, пожимает плечами, улыбается.)
* * *
Обед здесь интересный, много блюд непростых на шведском столе. И люди вокруг самые разные, как где-нибудь в пяти звёздах в Турции, – никогда не поймёшь, кто такие. А нам и ни к чему – еле сами отдыхать успеваем. Шастают меж столами весёлые аниматоры, как на тех же курортах, зазывают на мероприятия. А нам не до того – мы уже в сапожках и с хлыстиком, серьёзно дожёвываем салат баклажановый. Три минуты осталось, не опоздать к лошадкам.О, тягостные полтора часа на жаркой поляне в похмельном послеобеденном мареве… но лицо меня не выдаёт: выставляется оно оптимистически навстречу Светику, которая то и дело возбуждённо прискакивает, довольная лошадью, – попозировать мне, попросить снять в галопе. Я – всегда пожалста, да больно ограниченный сюжетец для целой плёнки. В конце, измучен ожиданием и жаждою, сажусь уж для прикола на кобылу поквелее, чтоб сделать несколько волнообразных качков с вершины неудобного холма, переваливающегося подо мною.
– Красиво как ездит девушка… осанка, выправка. Сразу видно, – скомментировал осторожно хохол-конюх, гадая, по всей видимости, в каких же отношениях состоит она со мною.
…видно – что? Что тебе там видно!
Я гордо прилёг на травку и стал смотреть в небо.
…что ей во мне? Что находит она во мне такого, чего нет в других? Ну, возраст – положим, ер-рун-да… а всё потому что – внешность, стать молодецкая… Ну, небанальность – ха-ха. Нет, я-то знаю, чем могу брать я женщин, помимо внешних артефактов. Интеллект, недовостребованный годами и жутко обленившийся. Глубина, заложенная генно и потому порою укоризненно посматривающая из своего колодца. Чутьё искусства! Мыслей рой! К любви наивное стремленье! Э-э-эх!..
…но женщин-то серьёзных, взрослых, умных. Не сусликов и не ма-аделей. Я же всё понимаю. А тут… да, колоссальный всплеск (эмоций), выброс (адреналина), водоворот (страстей). Мне это сейчас – как воздух!! Господи, я счастлив почти!.. Но всё это – как в сказке!! И я вижу, вижу в этих глазах напротив предел понимания, интереса, чувства… Вижу – и всё равно любуюсь ею, и растворяюсь в ней. Наважденье какое-то, господи?! А?!.
– Сам просил.
– Ой… Так значит, она – от тебя?!
– Это как сказать.
– Ну, в смысле… не от лукавого?
– А что ты так боишься лукавого. (Пауза, ласково.) Она ведь нужна тебе… Но помни: она лишь средство.
– Я понял, господи. А вот ещё хотел спросить… Сейчас же всё на деньги и за деньги, а у меня их и нету толком. И с нею забываешь как-то про них. Ничего ей вроде от меня не нужно, как так?..
Сорвался откуда-то с неба листок и стремительно так на глаза мне опустился. И тут же стало вдруг понятно, что не листок это вовсе, а… Перец! – Перец в виде доллара застилает от меня всё вокруг зелёным светом, как для глаз беруши.
– А ты не забыва-а-й! Все они одинаковые. Сейчас ей цветочки, а там и брильянты пойдут, и…
– Ро-мик! Романчик, ты заснул! Здорово так покаталась, она такая умная, вообще всё с полтыка понимает! – Мой живот невесомо осёдлан с разбега. – Здесь та-ак классно, спасибо тебе. – (Поцелуй.) – В следующий момент наездница распластана уже рядом, обездвижена моей рукой, обцелована в шею и потный нос – на удивление и зависть осторожным конюхам…
В номере на нашем сексодроме нас как по команде сморило. Продолжения тот минутный сон мой не имел, как ни хотелось бы, – я глухо и безыдейно отдался ломающему везде недосыпу. Так проспали мы часа два, уткнувшись друг в дружку, – как цуцики.
Разбудил меня включенный Светой футбол. Чемпионат мира, корейцы проигрывают туркам. Далёкий от этих баталий, я безудержно зеваю. Я опять бодр и счастлив: праздник продолжается!
– Вот, вот он! – сияют рядом её заспанные глаза.
– Кто-о?
– Вратарь турецкой сборной! Такой симпатичный…
Пошловато-смазливое чернявое лицо мелькнуло в телевизоре… Та-а-ак. А Светик уже скалит рот, поводит кокетливо глазками, играется с нависшей моей реакцией, вот сейчас взорвётся озорством – а что ты, собственно, имеешь против вратаря турецкой сборной?
– Ой, мама мне чуть не по губам шлёпает. Я такая: «Какой мальчик…», а мама: «Чтоб я этого больше не слышала!»…
После паузы, серьёзно:
– Рома, ты самый красивый мужчина в моей жизни!
Как легко я хохочу уже над этими пассажами! Светик, довольная, что так меня вдруг развеселила, ходит по балкону, ищет пропавшие купальные шортики. Ну девчоночьи, сороковой размер… Ну нет нигде-е-е! Она ведь точно помнит, сушились на подоконнике. Всё остальное на месте, ветра нет… А на балкон ещё один номер выходит. Отсюда какой вывод? Какой вывод отсюда?! А?!!
Аккуратно проникаю взором за соседнюю балконную дверь. Лысина, живот, газета. «Поля, помой винограду…» Ну что, правоверный отец семейства. Будьте-ка люб-безны на секундочку. Поглубже заглянуть в испуганную физию, поигрывая грудью. Мы же с вами поймём друг друга? Так что не будемте поднимать тона… Отдай – девочке – трусики!
– Ромик, не надо, слышишь? – Светик примостилась за моим готовным торсом, оценивающе оглядела лысину, поморщилась: – Ладно, пусть дрочит, я уже привыкла…
Э-эх, застенчивых фетишистов немало было в Светиковой жизни. Бойцы невидимого фронта. То лифчик спиздят, то носочка недосчитаешься. Но мы смотрим философски: суждено уж быть объектом – неси свой крест.
Так что достаю из холодильничка водочку, наливаю грамм по восемьдесят пять. У меня всегда почему-то: всё хорошо – значит, пора выпить. Ну – и Светик, маленький Светик – конечно, за!
Внутри, однако, привычно проснулась лампочка. В эйфорийном тонусе бредём к речке. Люблю этот вечерний луг и отступающее мягкое солнце. Люблю хохмить нечто нестандартное на слабом алкогольном взводе…
Я люблю тебя, жи-и-и-изнь!!!
Диафрагма 5.6, затвор 100, классическая вспышка против закатного солнца… С пушкою наперевес отбиваю у вечности заветные моменты, пока эта солнечная рыбка всерьёз барахтается в рыжих сетях футбольных ворот.
…флэш против Солнца – есть в этом нечто сакраментальное и одновременно святотатственное… ведь та страстная вспышка, устремлённая на милый сердцу объект, заносится и на Его великое и ровное свечение… но неизменно погашает Оно наш обречённый секундный импульс, вечной улыбкой Своей вбирая его в себя.
Я с удовольствием купался в мелкой речке, пока Света увлечённо играла зумом на берегу, осваивая азы фотографии, и по количеству флэшей, озаривших закатный пейзаж, я оценил в ребёнке искренний интерес к борьбе с изменчивостью сущего.
Вот и вечер. Ресторан переливается разноцветными бляшками – вертящимся дискотечным шаром, какие-то артисты – фокусники – шпагоглотатели… Провинциальная дребедень.
У нас тут намечается свой калейдоскоп. Стынет в плошках осетринка, сидим рядышком, тихо взявшись за руки, милые начинающие наркаши, вопросительно переглядываемся то и дело, – ждём прихода . Только что съели-таки по целой , запили, всё как положено, шампанским – и хоть бы…
– Рома… – вдруг не своим, вдруг очень светлым каким-то взглядом посмотрела Света на меня и куда-то поверх. – Ро-ма! Мне всё равно, что ты сейчас скажешь, можешь даже посмеяться, что это детский бред…
(…ой, у неё головка – как воздушный шарик!)
– …но это не детский бред, и это не таблетка, и главное – что я это – знаю , что это знаю – я. Понимаешь… от того, что я тебе сейчас это скажу, всё равно ни-че-го не изменится – всё будет точно так, как я знаю… и я хочу, чтоб ты знал тоже, так что слушай…
(…или как кувшинка, склонилась ко мне, лопуху…)
– …и вот я знаю, что через три года мне уже будет восемнадцать – и я выйду за тебя замуж, а ещё через два года я рожу тебе детей…
– Мне, пожалуйста, двойню.
– Молчи-молчи, глупый, любимый Ромик. Ты можешь издеваться надо мной сколько угодно, но я давно-давно мечтаю об этом, а только сейчас смогла тебе сказать. – Она прикрыла глаза, и из-под них показались слёзы.
На меня свалились нужность, нежность и… безмятежность.
– Как хорошо… – еле слышно сказала она, не открывая глаз.
– Что?
– Мажет. Не чувствуешь?
– Нет.
– Ничего-ничего?
– Вроде нет. А у тебя что?
– Ой… Как будто вся жизнь, которая была до , она жилась для этого момента – чтоб мы с тобой сидели сейчас вот так чёрт знает где, молчали, держались за руки… и были. Ты и я.
Жаль. Так толком не ощутил я в этот вечер всепроникающих эффектов красной таблетки, кроме каких-то подёргиваний конечностей. («Ну ты кабан, тебе штуки три надо», – сказал потом Женя.) Но Светик… она видела только меня, танцевала со мной, передо мной, на мне, во мне, – чуть некоординированно, зато секси – танцевать, конечно, не умея, но озорной своею прытью держа на нас всеобщее любопытство.
А после отдавалась мне с особой охотой и раскрепощённостью… с закатившимися глазками… и даже с пеной у рта – причём это последнее обстоятельство я легко списал бы на её развившуюся чувственность… если бы не Димино предупреждение о симптомах лёгкой передозы.
Наутро она опять потянула меня к лошадкам, и я опять снимал её в аллюрах. Явилась смелая идея пощёлкаться голой на лошади – «для портфолио». Идея таила массу заманчивых творческих происков и нравилась полной своей отвязностью. Мы аккуратно разделись на опушке леса, в общем-то, почти на виду, и пока она, постелив трусики на седле, старательно и серьёзно изгибалась в разных позах на крупу у терпеливого животного, я отгонял от неё комаров, делал «тпр-ру» за поводья и ловил себя на мысли, насколько мне уже нравится в ней всё, даже вот это неловкое положение неумелой голени – чуть враскоряку, нравится то, что её не заботит подъём ноги, из-за чего фотографии наверняка проиграют, нравится, что она не думает каждую минуту о том, чтобы выглядеть совершенной до конца – как Фиса.
Метрах в двухстах за действом с очевидно благоговейным интересом наблюдала компания местных мальчишек.
– См-мотрят, сволочи. А, ладно, Ромик, проедусь ещё галопом! – И тут же осанисто ускакала в футбольное поле, так же, в чём мать родила, с развевающейся в такт копной золотых волос, оставляя меня с ощущением красоты, ускользающей навсегда.
11
Нет, счастье определённо есть! Только что я с вялым сердцем вёз её домой через скучный Дмитров, готовый сложить полномочия перед мамой Анной и вернуться себе в одинокую квартирку, выпить водки грамм 85 да и забыться на своём диване… Так нет же ж! Оказалось, Рома договорился, чтоб остаться в «Гелиопарке» ещё на день, а в Москву мы приедем завтра, в понедельник, потому что и «номера есть», и «дела позволяют»…
Вот какие новости воспринял край моего уха из непродолжительной беседы Светы с мамой.
А это значит – едем ко мне!.. Ещё на целые сутки!!
Ну, обманщица. Неужто я в самом деле тебе нужен? Или просто делать особо нечего? Лето?..
…счастье-то, конечно, есть, – получается, правда, никто толком не знает, что оно такое; выходит даже, что постоянного счастья вроде как и нету – оно лишь проблесками озаряет жизнь в особые, неожиданно удачные или просто светлые моменты. И никто-то толком его не видит – слишком зависит оно у нас от своего, земного, суетного, а этого уж никогда не бывает много. Да-да: оно – как флэш, как вспышка… Ну а чтобы ощущать его всё время, носить его в себе, нужно радоваться ох не только Светику… нужно радостно принимать жизнь, как она есть – нужно быть тем Солнцем… Так?!!
Светик радостно кивает, на лету схватывая основные положения теории полевой саморегуляции С. Н. Лазарева. С колдовским прищуром заглядывает уже в мою тёмную ракушку, куда я только что поставил эклипс, – как привидений ищет:
– Там же можно тра-ха-ться! – шепчет мне на ухо, потом размашистым, сильным, недетским движением захлопывает.
Решительно дефилирует по направлению к подъезду. И от кого-то уже отбивается по телефону, ну конечно – это Рудик, интуирую чутко, хочет встретиться наконец со своей девушкой и никак не возьмёт в толк, что ещё за подружки в Крылатском и почему это Света не может тут же собраться, предпочитая его обществу каких-то там подружек. Тупой нахохленный индюк, улыбаюсь про себя. Я спокоен, я на своей высокой ноте. Я почти счастлив. Как здорово она разговаривает – не прячется, смотрит на меня во все глаза, как выверяя свои ответы по уверенно-снисходительному выражению моих глаз… Тотальная верность. Ну н-нечего скрывать девчонке!
Поднимаемся меж тем на лифте, открываю квартирку, начинаю резать огурцы… Уже минут двадцать по мобильному – меня всегда почему-то раздражает, когда не стесняются долго по мобильному… Металлический самовлюблённый голос звучит настоятельно, с претензией, Светик немножко загнанно повторяет в который раз про подружек… Ой, Светик, не всё там у тебя так просто, не всё…
Как и следовало ожидать, без штрафных санкций не обойдётся: никуда мы уже не едем, условия договора, видишь ли, не те. Тускнеют и тревожнеют Светины глаза, на миг – слава богу, лишь на миг! – подёргиваются неизбывностью… Вздыхает тяжко, воздевая глазки ввысь (милые знаки полного обалдевания от беседы).
– Ура-а! Ромик, я не еду в Японию! Зато… мы будем вместе. – Она быстро прижалась ко мне, как-то очень искренне заглянула в глаза и крепко зависла на секунду на шее, обдав меня током внезапной родности.
Ну всё, начинаются семейственные моменты. Я радостным шмелём шуршу на кухне. Она принимает душ, разбирает вещички в комнате, вот затихла… что такое?
Посреди коридора, подбоченясь и понимающе покачивая головой, стоит розовая Света и переливается знакомым до боли шикарным шёлковым халатом. Единственной оставшейся Фисиной вещью!.. И где она его отрыла? Не оставляя места противоречивости чувств, она вдруг с места делает ту знаменитую танцевальную походку с мощным зазывным раскачиванием бёдер и стрелянием глаз по сторонам, конечно, нечётко, но так похоже, что я уже покатываюсь.
…да-а-а, вот он, тот розовый оленёнок, бодрой бесцеремонной иноходью скакнувший в заиндевелую пещеру моей души!.. Ну ничего себе гость. Эй, ты надолго, непосредственный малыш? Али заплутал просто?..
– …а что за мальчик?.. Шестнадцать? – (Она уже сидит на полу, по мобильному – с подругой?) – Ты это брось, слышишь?! – исстрадалась вся, у них же это… в голове не мозги, а сп… сама понимаешь что… Ты же меня знаешь – я вообще с ровесниками никогда ничего – потому что только секс в голове, ой, так достаёт этот стояк… Мужчина средних лет! – вот мой идеал…
После секса мы впервые заснули голыми в обнимку, это ведь неудобно, а вот мы заснули. Точнее, сначала притухла она, а я долго ещё прислушивался к сопениям, охранял её сон.
А через час проснулся от сильнейшего возбуждения. Казалось, все ритмы ночи распирали мой бдящий корень, направляя его к этой шёлковой восхитительно разметавшейся цели. Боже, как красива она была в своём юном рассветном оцепенении! Но я… не мог её будить. Я осторожно вытянул руку из-под её головки, еле слышно коснулся несколько раз губами по пушку на спящих бёдрах…
И очень скоро остро кончил.
«Что это было? Как четырнадцатилетний мальчик», – с внутренней счастливой улыбкой думал я, засыпая обратно.
Наутро, немного привычно недоспав, я названивал клиентам из своего кабинетного угла, тихо-тихо, чтоб не разбудить её – меня по нескольку раз что-то переспрашивали, приходилось орать им шёпотом. А только завидев первые серьёзные потягушки, ринулся на кухню, где дожидался уже поднос со стандартным завтрачным набором – йогурт, тосты с сыром, кофе… Её заспанная ошарашенная улыбка была мне лучшей наградой за старания.
…как хорошо ей без косметики, скрывающей эту простую, милую суть лица!..
Как раз – уй, как кстати! – позвонили испанцы по поводу гильотины, и я довольно долго и артистично беседовал с ними, профессионально артикулируя гласные, скользя мягчайшим извилистым водопадом по фрикативным закруглённым согласным – играл в «носителя». Эффект это выступление возымело непосредственный – Светик, конечно, вся очаровалась и заслушалась, даже незаметно подошла сзади в трусиках и записала мои рулады на телефончиковый диктофон.
– Это так ты работаешь? – любопытно заглянула в тетради, скользнула по ценам на клипсы… – Ой, это что, в копейках?! – (Смеётся.) – Как прикольно, ты должен дороже продавать свои клипсы – не меньше рубля за штуку!.. Меньше рубля у нас сейчас ничего не стоит!.. – Я стал объяснять глупышу, что-де конкуренция и что борьба за десятые доли копейки… – Ой, Ромик, извини, а то забуду, – а что это такое ты всё время повторял – ну, «куэльо» – воротник, а вот…
– Cisne. Cuello de cisne. Лебединый, типа, воротничок-с.
– Ага! То есть ты ещё и с птичками занимаешься.
– Нет, Светик. Так называется машина… для гильотинирования овечек.
Она широко распахнула навстречу любопытные глаза:
– А что такое «гили-тинировать»?
– Это, Светик, значит – «обезглавливать». – И я зловеще почесал у неё за ушком, думая поднять настроение.
О, незамутнённо-непосредственное детское сознание! Частенько совсем-то не принимаешься ты мною в расчёт… Ну кто бы мог подумать, что вместо ожидаемого смешка она вдруг отстранится, а на лице отобразится отчуждённость, и тупая безысходность, и боль безропотных парнокопытных, ведомых на казнь!.. Моментально кольнуло сердце в ответ – всё это было в её глазах! Я улыбался ещё – по инерции, а она опустилась на постель и ткнулась в подушку. Через секунду рыдания содрогали уже мою квартирку, а я почти что всерьёз проклинал испанцев, и Альберта Никанорыча, и этот живодёрный бизнес. Прилёг рядом с ней, унять – такой уж мой хлеб, не моими бы воротничками, так чем другим – всё равно били овец и будут бить… (Бред какой, оправдываться ещё перед девчонкой!) Она утихла, и я впервые увидел её заплаканные глаза.
Они были… прекрасны.
Она легла щекой на мокрую подушку и прошептала:
– Бедный, бедный Ра-ман. Чем ты занимаешься…
Через час я проводил её на такси, а вернувшись за стол, чуть не схватился опять за сердце. Из моей рабочей тетради на меня смотрела кудрявая буква «Я» в виде печальной овечки и торжественно выстраивала под себя все остальные радужные слова – во весь разворот:
«Роман! Я всё равно тебя ЛЮБЛЮ!»
Вот какие новости воспринял край моего уха из непродолжительной беседы Светы с мамой.
А это значит – едем ко мне!.. Ещё на целые сутки!!
Ну, обманщица. Неужто я в самом деле тебе нужен? Или просто делать особо нечего? Лето?..
…счастье-то, конечно, есть, – получается, правда, никто толком не знает, что оно такое; выходит даже, что постоянного счастья вроде как и нету – оно лишь проблесками озаряет жизнь в особые, неожиданно удачные или просто светлые моменты. И никто-то толком его не видит – слишком зависит оно у нас от своего, земного, суетного, а этого уж никогда не бывает много. Да-да: оно – как флэш, как вспышка… Ну а чтобы ощущать его всё время, носить его в себе, нужно радоваться ох не только Светику… нужно радостно принимать жизнь, как она есть – нужно быть тем Солнцем… Так?!!
Светик радостно кивает, на лету схватывая основные положения теории полевой саморегуляции С. Н. Лазарева. С колдовским прищуром заглядывает уже в мою тёмную ракушку, куда я только что поставил эклипс, – как привидений ищет:
– Там же можно тра-ха-ться! – шепчет мне на ухо, потом размашистым, сильным, недетским движением захлопывает.
Решительно дефилирует по направлению к подъезду. И от кого-то уже отбивается по телефону, ну конечно – это Рудик, интуирую чутко, хочет встретиться наконец со своей девушкой и никак не возьмёт в толк, что ещё за подружки в Крылатском и почему это Света не может тут же собраться, предпочитая его обществу каких-то там подружек. Тупой нахохленный индюк, улыбаюсь про себя. Я спокоен, я на своей высокой ноте. Я почти счастлив. Как здорово она разговаривает – не прячется, смотрит на меня во все глаза, как выверяя свои ответы по уверенно-снисходительному выражению моих глаз… Тотальная верность. Ну н-нечего скрывать девчонке!
Поднимаемся меж тем на лифте, открываю квартирку, начинаю резать огурцы… Уже минут двадцать по мобильному – меня всегда почему-то раздражает, когда не стесняются долго по мобильному… Металлический самовлюблённый голос звучит настоятельно, с претензией, Светик немножко загнанно повторяет в который раз про подружек… Ой, Светик, не всё там у тебя так просто, не всё…
Как и следовало ожидать, без штрафных санкций не обойдётся: никуда мы уже не едем, условия договора, видишь ли, не те. Тускнеют и тревожнеют Светины глаза, на миг – слава богу, лишь на миг! – подёргиваются неизбывностью… Вздыхает тяжко, воздевая глазки ввысь (милые знаки полного обалдевания от беседы).
– Ура-а! Ромик, я не еду в Японию! Зато… мы будем вместе. – Она быстро прижалась ко мне, как-то очень искренне заглянула в глаза и крепко зависла на секунду на шее, обдав меня током внезапной родности.
Ну всё, начинаются семейственные моменты. Я радостным шмелём шуршу на кухне. Она принимает душ, разбирает вещички в комнате, вот затихла… что такое?
Посреди коридора, подбоченясь и понимающе покачивая головой, стоит розовая Света и переливается знакомым до боли шикарным шёлковым халатом. Единственной оставшейся Фисиной вещью!.. И где она его отрыла? Не оставляя места противоречивости чувств, она вдруг с места делает ту знаменитую танцевальную походку с мощным зазывным раскачиванием бёдер и стрелянием глаз по сторонам, конечно, нечётко, но так похоже, что я уже покатываюсь.
…да-а-а, вот он, тот розовый оленёнок, бодрой бесцеремонной иноходью скакнувший в заиндевелую пещеру моей души!.. Ну ничего себе гость. Эй, ты надолго, непосредственный малыш? Али заплутал просто?..
– …а что за мальчик?.. Шестнадцать? – (Она уже сидит на полу, по мобильному – с подругой?) – Ты это брось, слышишь?! – исстрадалась вся, у них же это… в голове не мозги, а сп… сама понимаешь что… Ты же меня знаешь – я вообще с ровесниками никогда ничего – потому что только секс в голове, ой, так достаёт этот стояк… Мужчина средних лет! – вот мой идеал…
После секса мы впервые заснули голыми в обнимку, это ведь неудобно, а вот мы заснули. Точнее, сначала притухла она, а я долго ещё прислушивался к сопениям, охранял её сон.
А через час проснулся от сильнейшего возбуждения. Казалось, все ритмы ночи распирали мой бдящий корень, направляя его к этой шёлковой восхитительно разметавшейся цели. Боже, как красива она была в своём юном рассветном оцепенении! Но я… не мог её будить. Я осторожно вытянул руку из-под её головки, еле слышно коснулся несколько раз губами по пушку на спящих бёдрах…
И очень скоро остро кончил.
«Что это было? Как четырнадцатилетний мальчик», – с внутренней счастливой улыбкой думал я, засыпая обратно.
Наутро, немного привычно недоспав, я названивал клиентам из своего кабинетного угла, тихо-тихо, чтоб не разбудить её – меня по нескольку раз что-то переспрашивали, приходилось орать им шёпотом. А только завидев первые серьёзные потягушки, ринулся на кухню, где дожидался уже поднос со стандартным завтрачным набором – йогурт, тосты с сыром, кофе… Её заспанная ошарашенная улыбка была мне лучшей наградой за старания.
…как хорошо ей без косметики, скрывающей эту простую, милую суть лица!..
Как раз – уй, как кстати! – позвонили испанцы по поводу гильотины, и я довольно долго и артистично беседовал с ними, профессионально артикулируя гласные, скользя мягчайшим извилистым водопадом по фрикативным закруглённым согласным – играл в «носителя». Эффект это выступление возымело непосредственный – Светик, конечно, вся очаровалась и заслушалась, даже незаметно подошла сзади в трусиках и записала мои рулады на телефончиковый диктофон.
– Это так ты работаешь? – любопытно заглянула в тетради, скользнула по ценам на клипсы… – Ой, это что, в копейках?! – (Смеётся.) – Как прикольно, ты должен дороже продавать свои клипсы – не меньше рубля за штуку!.. Меньше рубля у нас сейчас ничего не стоит!.. – Я стал объяснять глупышу, что-де конкуренция и что борьба за десятые доли копейки… – Ой, Ромик, извини, а то забуду, – а что это такое ты всё время повторял – ну, «куэльо» – воротник, а вот…
– Cisne. Cuello de cisne. Лебединый, типа, воротничок-с.
– Ага! То есть ты ещё и с птичками занимаешься.
– Нет, Светик. Так называется машина… для гильотинирования овечек.
Она широко распахнула навстречу любопытные глаза:
– А что такое «гили-тинировать»?
– Это, Светик, значит – «обезглавливать». – И я зловеще почесал у неё за ушком, думая поднять настроение.
О, незамутнённо-непосредственное детское сознание! Частенько совсем-то не принимаешься ты мною в расчёт… Ну кто бы мог подумать, что вместо ожидаемого смешка она вдруг отстранится, а на лице отобразится отчуждённость, и тупая безысходность, и боль безропотных парнокопытных, ведомых на казнь!.. Моментально кольнуло сердце в ответ – всё это было в её глазах! Я улыбался ещё – по инерции, а она опустилась на постель и ткнулась в подушку. Через секунду рыдания содрогали уже мою квартирку, а я почти что всерьёз проклинал испанцев, и Альберта Никанорыча, и этот живодёрный бизнес. Прилёг рядом с ней, унять – такой уж мой хлеб, не моими бы воротничками, так чем другим – всё равно били овец и будут бить… (Бред какой, оправдываться ещё перед девчонкой!) Она утихла, и я впервые увидел её заплаканные глаза.
Они были… прекрасны.
Она легла щекой на мокрую подушку и прошептала:
– Бедный, бедный Ра-ман. Чем ты занимаешься…
Через час я проводил её на такси, а вернувшись за стол, чуть не схватился опять за сердце. Из моей рабочей тетради на меня смотрела кудрявая буква «Я» в виде печальной овечки и торжественно выстраивала под себя все остальные радужные слова – во весь разворот:
«Роман! Я всё равно тебя ЛЮБЛЮ!»
* * *
«Romik, mne bez tebia tak pusto i odinoko. Kak ya zhila ran’she?!!»«Khochu uvidet’ kotika! Kogda budet Ksion?»
«Spokoinoi nochi, liubimiy! Podari mne bol’shuyu igrushku, napishi ROMA, ya budu s ney spat’!»
Появился смысл жизни.
SMS настигали меня всюду, переворачивали всего своей незамысловатой искренностью – так, что я даже не мог толком что-то выдумывать и отвечать на них, а рвался сразу позвонить, живьём уловить её импульс – и уже своим чутьём и интонацией послать его обратно. Я думал обо всём об этом лишь то, что хотел думать, видел то, что хотел видеть. Задняя-то мысль, конечно, оттягивала вниз – Рома, Рома, всё слишком зелено, слишком быстро, просто и, стало быть, на поверхности… Но поверхность эта стала вдруг для меня столь ослепительной, что я, и так давно отвыкший спускаться глубоко, с зажмуренными глазами и открытым, бьющимся нараспашку сердцем безвольно улыбался, выставляя себя этому всепроникающему райскому Солнцу.
Теперь уже она искала моего присутствия, она была готова встретиться каждый вечер, она тактично намекала на это в наших бесчисленных созвонах, придавая мне блаженной уверенности и даже некоторого желания созорничать. Как-то вечером, отзанимавшись в спортзале с нарочно выключенным телефоном, я заехал часов уже в одиннадцать на мойку, где меня и застал её отчаявшийся звонок. Бог мой, каким дивным бальзамом легло на душу её недовольное воркование – «Какая такая мойка?.. – а что там ещё за девушек слышно?.. я тебе раз двадцать набирала!!… Ты что, сегодня уже не приедешь?!» – Ну извини, Светик, ну не могу я ложиться всё время в три часа – кто работать будет, чтоб мы с тобой вот так сидели каждый божий вечер в ресторанчике?!
На неделе мы встретились целых три раза. В понедельник же вечером я с красной розой примчался к ней на проспект Мира – поиграть в бильярд. Во вторник посетили паб «Би-Би-Кинг» – этот стиль (дерево, текс-мекс), оказывается, ей нравится куда больше всяких пафосных «Ванилей»; она попробовала (в первый раз в жизни!) текилы, ну а мне был полным откровением неожиданный концерт группы «Кроссроудз»: «Diamond Rain», золотые восьмидесятые… И наконец, в четверг засели в «Спортбаре» на Новом Арбате (как раз напротив большого экрана, по которому парадно бегали благородно приодетые лошадки с чемпионата Президента по выездке) – на просмотр только что готовых фотографий из «Гелиопарка». Их была целая кипа – четыре плёнки!.. Светик выражала сплошные восторги и отбирала почти всё, а я скептически, почти профессионально рассуждал, почему это из ста двадцати фотографий действительно получаются только четыре или пять…
Да, и за два вечера, конечно, в ущерб такому важному для меня сну, проглотил «Камеру обскуру» Набокова – кто-то мне присоветовал?.. Пропустил через встревоженную душу созвучную love story немецкого бюргера и его пятнадцатилетней губительницы. О, этот трагический, как и у «Лолиты», финал!.. Мы-то уж со Светиком не так ли закончим, господин Набоков? Деперсонификация, растворение взрослой личности в заскорузлом мирке нимфетки, нежить которую – высочайшее из блаженств?.. Потом – авария или там тюрьма?.. Понятно, что Вы, Владимир Владимирович, видите пагубность и непреложное зло в отношениях такого рода. Гениально выявляете Вы их деградирующие эффекты. Но я уж вам докажу, если суждено будет, что подобную историю можно закрыть и на ярко-позитивной ноте – всё не зависит разве от мужчины?..
(А, кстати: тема эта так вас и манит – уж не есть ли вы и сами данной мании сокрытый апологет?)
Ну это ладно (сам таков), а знаю я одно: Светик мой – не хищница, не стяжательница, не прелестная гадюка, как ваша Магда, настолько неприкрытая, что я в два счёта бы её просёк, будь я растяпой Кречмаром! Светик мой – душевный, в общем-то, цветочек, хоть и порой немножко сорный, хоть и порой немножко вздорный, на мёртвом поле конопли. Она – Стулик !
Руки прочь от Стулика!!!
На следующие выходные решено было вроде как опять выдвинуться в какой-нибудь дом отдыха (версия для родителей), а на самом деле… затаиться у меня! В четверг вечером уютный план этот был немножко под угрозой срыва – она намекнула на разыгравшиеся вдруг месячные (о, тактичность!), но я же джентльмен…
– Секс с тобой для меня вторичен. Первична ты. Я к тебе не прикоснусь. И если хочешь, лягу в ванной, – сказал я.
(О, прямота! О, достоинство!)
Рыжий кот Ксён, взятый у мамы напрокат в качестве живой игрушки, не мог бы пожаловаться ей на тяготы волнительного переезда через весь город, так как был стремительно взлелеян, вспушён, обласкан на Светиных коленках. Она говорила с ним, дула в него, завивала ему косички, играла в какие-то ладушки. Так что поднимались на лифте мы уже с бездыханным рыжим телом в неутомимых и заботливых Светиных руках.
Ужин, приготовленный из того, что было в холодильнике, пока я намывался в душе, стал абсолютной неожиданностью. Сосиски в беконе (?!), беглый салат из кальмаров… на столе красовалась даже потная водка из морозильника, про которую я забыл.
– Вообще-то я не люблю готовить… – смущённо призналась взмыленная хозяйка.
– …но чего не сделаешь ради любимого мужа!
Нет, всё на самом деле очень вкусно, особенно после недавней тренировки. А водка… так пятница же – пробуждается в мозгу шальная лампочка и манит, зовёт, гонит прочь из дому, – в ночную круговерть, свободное парение, понарошечную неизвестность – клубы, клубы… клубы!!
…клубы?.. позвольте, ну что теперь-то забыл я в вас, вы, чёрные дыры одиночества и призрачных надежд! Но нет, теперь уж не отделаться вам от меня так просто: смотрите, завидуйте – я счастлив и без вашего сомнительного содействия! Удостоверьтесь, наконец: ту узкобёдро-тонкокостную, да ещё мою – найдёшь скорее на Луне, чем в вашем громыхающем и равнодушном зёве!!
И я выряжаю мой несказанный объект в длиннющий полупрозрачный хитон, обволакивающий все выемки, изгибы и округлости. Я таю от любви и от уместности столь эффектного очередного подношения. Света, зардевшись благодарностью, уже нарекает его за причудливый восточный орнамент «платьем Шамбала»…
…она ещё не понимает, что она – лишь средство… Лишь способ мне – найти себя! (Нормально?!) Ведь знаю же, господи, что в любовании ею, выставлении и вознесении её – разлагающий, убийственный смысл… Знаю – и ничего не могу поделать?!…
Наш первый выход в ночной свет!
Белоснежная вискозная рубаха «Гараж», надетая мною по такому случаю, светится фиолетовым дискотечным неоном. На золотых «Картье» горят зелёные стрелки. У Светы просвечивает грудь, вишенки сосков… (Она замечает это обстоятельство и озорно смеётся. Другой приревновал бы уже ко всем и ко всему, надел бы на неё, что ли, кофточку, а мне по кайфу – почему?..) В «Марике», как всегда, не протолкнуться, но я веду её сзади на короткой привязи, расправив торс… Дрыгающаяся в танце, махающая руками, сосущая коктейль, – публика таки расступается перед ослепительным ледоколом. (Мы – сногсшибательная пара.) Публика, я люблю тебя! Ведь есть же что-то в твоём безалаберном броуновском мельтешении… Ну а сегодня, ребята, у нас весомый авантаж – видали, сзади на буксире?!