Парисов Роман. Стулик

   А она спокойно и просто, как любящая свой народ королевна, благосклонно и не без чувствовавшегося в интонациях удовлетворения принимала мои звонки. Но щебетала очень ровно, довольно нейтрально, как с одним из своих знакомых, коим, в общем-то, я и являлся. (А на что ты, собственно, рассчитывал?) Что мне нравилось, она хоть никогда не избегала разговора, брала трубку, не отключалась – а по фоновому шелестению в ухе я безошибочно разбирал, что ситуации, в которых её заставал мой звонок, были весьма различны. Часто находилась она на улице, с людьми, в каких-то компаниях. А как-то вечером звенящий ровный шум закрытого пространства за её безразличным «пр-рьвэ-эт» явственно шепнул мне, уже напряжённому и обмякшему, что в тиши какого-нибудь «Эль-Дорадо» из-за бутылки «Джека Дэниэлса» плотоядно улыбаются моей принцессе холодные глаза очередного поклонника.
   …стало быть, просто «привет!» (без имени) – значит, она не одна!..
   Впрочем, мне оставалось только гадать и исходить тихим помешательством из-за вынужденного бездействия. (Вот идиот великовозрастный, нашёл себе занятие!) Дело в том, что вся эта неделя была у Светланы строжайше расписана на дни рожденья половины своих подружек! А на мои настойчивые предложения встретить её после – всё равно где, да где угодно, побыть с ней десять минут, довезти её до дому, в конце концов («Я, наверно, слишком назойлив…») – мне тактично отвечалось из гвалта и хохотливых всплесков:
   – Нет-нет-нет-нет, нисколечки ты не назойлив, всё нормально… Но ты знаешь, я – одна – выпила – целую бутылку водки! Зачем тебе видеть меня в таком состоянии?!.
   «Вот девчонка, вечно ведь преувеличит, – по голосу и не скажешь. Я-то знаю, что такое бутылка водки, хочет взрослость свою показать?..» – думал приодетый на всякий случай я, направляясь тогда уж домой из спортзала с ощущением всё же недаром прожитого дня. (К ощущению этому подмешивалось чувство тихой, необъяснимой нежности.)
   Или:
   – Нет-нет-нет-нет, ты очень кстати! Я только что из душа, сейчас мне будут сушить волосики! Ой, не дай бог тебе увидеть меня такую!!… Да нет, это здесь рядом на Новоалексеевской, меня девчонки доведут до дома…
   В конце недели фортуна наконец-то улыбнулась мне долгожданным хрупким силуэтом. Чуть подпрыгивая – вроде как переваливаясь и одновременно пружиня на тонких ногах – он выдвинулся из знакомого нам уютного подъезда и через мгновения уже растаял у меня в машине живым улыбающимся Светиком. Но надо было торопиться: где-то на центральном входе ВВЦ ждал её тренер по конному спорту, которому она должна вручить подарок по случаю дня рождения.
   Мы были там за секунды.
   – Кажется, вон его джип. Пожелай мне ни пуха, ни пера… Ты будешь меня защищать, если вдруг будут бить?
   – Господи, Светик, да что такое?!
   – Понимаешь, у него жена бешеная, она меня ненавидит, называет блядью малолетней, а в прошлый раз сразу кинулась с кулаками. Да-да-да! Ты посмотришь на всякий случай из машины?..
   Десять минут ожидания в полной боевой готовности. Джип наполовину спрятан колонной, ещё какие-то люди… Я уже волнуюсь!
   Светик вдруг подпархивает откуда-то сбоку:
   – Обошлось без мата и кровопролития… Ну понимаешь, она ревнует, думает, что у него ко мне что-то есть, она так и говорила тут недавно: «Девочка, иди отсюда подобру-поздорову, у тебя знаешь сколько мужиков впереди»… типа, «ты поймёшь меня лет через двадцать» – и чуть не плачет… Жалко её, вообще-то. Ой, а это что, соска?!.
   Нет, это не соска. В масенькой подарочной сумочке, пестрящей всякими там микки-маусами – женские «Кензо», бьющие в нос юной возбуждающей свежестью.
   Она даже зажмуривается… порывисто наклоняется ко мне… выпячивает губки для поцелуя.
   – …Но у вас же нет ничего? Ты же не давала тренеру повода в себя влюбиться?
   – Нет, коне-е-ечно! Можем сходить для начала в нашу бильярдную, меня тут недавно в бильярд научили играть. Только если что – ты мой старший братик, а то там все меня знают, и из школы много ребят…
   Как скажешь, сестричка!
   Нам зажигают лампу над столом с разноцветными шарами, приносят, конечно, ром с колой, «Парламент-лайтс», чай. Я разбиваю. Света сосредоточенно трёт мелом кончик кия. Она как-то отрешена и вся в себе, или в игре? Она крутится, высматривает комбинацию. Своей вихляющей походкой, устремлённо наморщась, вышагивает вокруг стола для занятия позиции. Она почти не смотрит на меня. Она пришла играть! Она, как утёнок, тянется к шару, вот открылась из-под майки голая талия, вот оттопырилась попка, чуть нескладная в серых клешах (какая-то хулиганская?)… Она долго прицеливается, напряжённо и всерьёз, замирает… бьёт! – вместо удара кий неловко вздевает поле, и чёрный шар падает на пол, подпрыгивая с костяным треском.
   Светик, чертыхаясь, виновато втягивает головку в плечи, улыбается сконфуженно:
   – Теперь твои полосатые!
   Я играю, конечно, лучше… Вообще-то, я не играю никак. Я ловлю себя на мысли, что в жизни не стал бы я играть в бильярд просто так. Я уныло забиваю подставы. Я ощущаю всем своим широким белым свитером досужее внимание отовсюду. Официантка с барменом, что они пялятся сюда?.. Я у них, наверно, как терминатор… После каждого удачного удара я поднимаю глаза на Свету, чтобы поймать её улыбку, кинуть уместную реплику или многозначительно переглядеться. Удаётся это не всегда. Всё время трезвонит её телефон. Безучастно потягивая чай, я безнадёжно вслушиваюсь в её воркование, доносящееся то слева, то справа (в подвале плохой приём, и она носится между столов недовольная со своим телефончиком, ещё и попыхивая сигареткой).
   Через полтора часа мы выходим на свет божий. Я выжат. Я её не чувствую! Глаза её тяжелы и туманны.
   Я и сейчас силюсь бодро улыбаться. Каким с тобой быть мне, Светик?!! Куда прикажешь отвезти тебя, чтобы нащупать наконец твою волну?
   Она вдруг оживилась:
   – Ты знаешь, что папа про тебя сказал? «Симпатичный молодой человек»!
   Как я расцвёл… А сколько папе лет?.. Под шестьдесят?! Тогда и я готов сойти за сына! Можно?! А вообще: что такое для папы, когда ухажёр его малышки – с седою грудью и парой разводов позади?.. Ты понимаешь вообще?! В платонические друзья набивается к его девочке?.. О! Как жутко, должно быть, представить своё отеческое чувство осквернённым плотскими поползновениями какого-нибудь плеймена ненамного помоложе тебя самого!..
   Светик про всё это слышала, но ей, похоже, всё равно. Подустала она от психологических измышлений.
   – А пошли в кино!
   В «Пушкинском» тягомотная фантастическая мелодрама. Уличный разбойник случайно убивает возлюбленную героя, а тот в отчаянии конструирует машину времени и то и дело путешествует назад-вперёд в призрачной надежде исправить ситуацию. Всё кажется бутафорным и игрушечным, неподдельно лишь постоянство чувства, проносимого сквозь десятки лет. Или мне так показалось?
   У Светика своё мнение:
   – Всё это фигня. Два месяца – и все страдания позади.
   Вот те на. Каждый судит по себе?
   Мы сидим в полупустом зале, хрустя попкорном и всё больше вдавливаясь в мягкие кресла. В финале от Светы остаются два острых бугорка коленок, упирающихся в передний ряд.
   – Что-то фильм так грузанул… – зевая, говорит она на лестнице. Я свожу её, полусонную, под руку и раскрываю большой чёрный зонт, потому что начался дождь.
   (Для неё это обычно – посидеть с мужчиной в кино. Я для неё – всего лишь один из тех, кому она привыкла нравиться. И для всех, для всех-то в её маленькой душе найдётся уголок!)
   В машине мы молчим. Девчонка опять в своей ракушке. Сегодня не мой день. То есть не наш.
   Но что-то находит на меня, и я отвлечённо толкую о любви, о непостоянстве преходящего чувства, о том, что человек, влюбляясь, приобретая кого-то, начинает держаться за него, всё больше и больше к нему прилипает, боится его потерять – а в итоге как раз и теряет…
   – Не бойся! Это нереально , – вдруг заявляет Светик и, как будто заполняя повисшую эмоциональную паузу, склоняется ко мне для поцелуя.
   Я жду, когда она обернётся и помашет мне рукой. Но она посмотрела лишь как-то из-за спины, украдкой, и исчезла в подъезде.

* * *

   Опять застрочили дни, как клипсы из клипсатора…
   Я старался всячески сбросить с себя осадок кислой неопределённости от недавнего свидания. Её вроде как даже не интересует, кто я, что я?..
   …с другой стороны, много ли было возможностей поговорить нормально – за бильярдом да в кино?..
   …надо будет в следующий раз опять где-нибудь подробно посидеть, как тогда в трактирчике, ведь было здорово…
   Я звонил ей, варьируя интонацию, делал свой голос то просто жизнерадостным, то мужественно-самоуверенным. Я выдумывал ей разные симпатичные прозвания, которые призваны были всколыхнуть её с самого начала разговора, настроить на непринуждённый и отзывчивый лад. Не бог весть что, конечно, – «Светик-семицветик», «попрыгунья-стрекоза», «кузнечик» и т. п. Как-то раз неожиданно для себя самого выпалил: «Пр-рьвэ-э-эт, Светофор!» —…после секундного осмысления она звонко рассмеялась, обдав меня искорками мимолётного счастья, и сказала, что такого ещё не слышала.
   Я часто представлял себе её лицо. Так хотелось прорваться сквозь этот зависший серо-голубой туман – перманентную самодостаточность её взгляда.
   А она была в своём подростковом времяпрепровождении прямо-таки везде: то с родителями на пляже, то на уроке по конному спорту (говорила с лошадки, запыхавшись, и я, как ошпаренный, отключался – чтобы не мешать), то в «Макдоналдсе» стояла с подружкой в очереди (действительно: слышалось громыхание подносов и «пожалуйста, свободная касса!»), а одним жарким полднем я был просто сражён её непосредственностью:
   – Только не спрашивай, где я!.. Угадай!.. Ага, сдаёшься? Я – в фонтане! Так классно – по пояс в воде, у нас сейчас перерыв…
   Ну как тут не потерять голову от этого очарованного кузнечика!
   Я не вдавался особо в самоанализ, однако с улыбкой размышлял, почему такая вот отвязная девуля ближе мне и желаннее некой потенциальной двадцатипяти-тридцатилетней матроны – с умом, положением, с теми же пресловутыми внешними данными, куда как более «подходящей» мне по всем мыслимым параметрам…
   Ведь дело тут не только в синдроме Лолиты?.. – то и дело спрашивал я себя.
   Какая-то детская лучистая неподдельность проскальзывала порой в её интонациях, в её жестах, словах, улыбке, даже в сосредоточенно-суровом выражении личика, которое я не понимал и которое меня сбивало с толку. Что-то невинно-искреннее, всамделишное сквозило даже за её тактичными, уклончивыми ответами по телефону, даже в её «страшных» рассказах про себя… И это будоражащее, ещё невнятное, но истинное «что-то» было мне дороже и нужнее логической перспективы – стабильной и пресной – с абстрактной «зрелой» женщиной.
   Это как же это?.. Сколько можно жить эмоциями! Очнись, Лукреций, всё ж понятно: игривое подсознание оправдывает и поощряет твою смешную зацикленность!
   Что интересно: нельзя сказать, что, выезжая куда-нибудь в разморенный жарой центр, я не обращал внимание на редких газелей , иногда всё же встречавшихся по пути и уже издали бросавшихся в мои глаза. Но я не выскакивал из машины, не кидался, как всегда, в омут милейших импровизаций. Где-то на входе в то слепое и тенистое, что называется лабиринтами души, караулил меня, уже розовея и подбоченясь, некий непонятный оленёнок – стоял и хлопал глазёнками.
   А Фиса… Я не то что помнил её и думал о ней – не то: на самом дне этой самой души, разорённой и слепой, лежала она, она мёртвая – мёртвая, но ещё живая, – и стонала, особенно ночью. Поднять тело со дна колодца не представлялось возможным. Я старался не слышать её, не касаться её, дать затихнуть самой.
   И всё как-то так у девчонки получалось, что она опять была действительно занята несколько вечеров подряд. По крайней мере, то, что она сообщала мне о своих вечерних планах, по телефону звучало совсем уж убедительно.
   Надо ли распространяться о том, что в моей жизни это была, как говорится, целая эпоха? – эпоха безвременья, неопределённости и душевной смуты… (Шутка.)
   Зато потом… потом, как говорится, судьба щедро вознаградила меня за моё постоянство. (Тоже шутка.)
 
   И вот! Она снова напротив, в чёрной совсем уж стройнящей её майке с серыми модными прорезями. Фаянсово-пастельное личико в мягчайшей перламутровой косметике… (Боже, как идёт ей!) Да, это где мы на сей раз? Кажется, в кафе «Москва-Берлин», что на площади Белорусского вокзала. В самом уютном закутке того дальнего зальчика, что аккуратно именуется здесь «VIP-зоной». Мягко сидим на привязанных восточных подушках. Сочно жуём дармовой чернослив и шоколадки «Вдохновение» из стеклянных вазочек. (То есть она жуёт, а я… я-то сладкое не ем, я любуюсь ею.) Всепонимающая миловидная официантка, пряча улыбку, принимает заказ на сто грамм водки с колой, «Парламент-лайтс», фруктовый салат, куриную отбивную, чай… (Понятно, что кому?)
   ОНА…я, вообще-то, овечка. Похожа? ( Выпучивает глазки. ) Да, наивная простодушная овечка – да-да, и этим многие пользуются, особенно мужчины.
   Я (в сторону). Ну, если ты овечка, то я божья коровка. (Оценивающе.) А что-то есть, но я бы больше сказал: олешек.
   ОНА. Да нет, я на самом деле овечка – по гороскопу. (Пауза.) И ты знаешь, как на меня последний год охотятся? – все набросились, все меня хотят – от Осиновского до Поля Совиньяка, есть один такой, всё на съёмки зазывают, а я-то знаю, что им надо!
   Я. И что же им всем надо?
   ОНА. Ха, понятно чего! На Осиновского вообще по всему миру целый штат охотников работает!..
   Я. Получается, как бы… гёл-хантеров?
   ОНА. Ну да, наверно. (Серьёзно, задумавшись.) А вообще-то, они – скауты . Вот, например, Паша Воротулин. Это с ним мы как раз год назад ездили к Осиновскому в Турцию, только я ещё ничего такого не знала… Так просто, потусовалась и обратно приехала, мне даже никто ничего и не намекал, потому что совсем маленькая была, наверно… Потом есть ещё такой – Пиздерман, да-да, его все так зовут девчонки, хи-хи, этот где меня ни увидит – всё щёлкает в упор, я уже закрываюсь от него… Ну так вот, а потом олигархи наши по этим фотографиям себе жертв отбирают, если в каком-нибудь агентстве – на тебя личный запрос… Как меня тут пригласили недавно на три дня в Лондон сняться на каталог… Пять тыщ баксов! – ну, всё понятно… Мы уже с мамой научились такие предложения распознавать, она отвечает, что меня нет и не будет целый месяц – типа работать уехала… Вроде успокоятся – а потом опять: в Рим там или в Милан – что им стоит выехать куда-нибудь позабавиться на пару дней…
   Я…
   ОНА (затягиваясь сигаретой). Ну вот, а этот Поль, он директор агентства «Face», как-то раз был в Москве, так просто пригласил меня в свой номер в гостинице… Я захожу, такая деловая, вижу – стол накрыт, стоит шампанское – кстати, «Дон Перинье» или как его… Говорю, я сама спешу, а портфолио могу оставить. Так он на бук ноль внимания, сразу шампанского, мне ручки целовать, такой красоты, говорит, я не видел ещё… Еле ноги унесла!..
   Я (задумчиво, ковыряя салат). Ты пойми, Светик, что если ты хочешь чего-нибудь всерьёз в этом деле добиться – только деньги, связи или секс. И когда у тебя нет ничего, кроме…
   ОНА (увлечённо). А, я в курсе… Да я пока не знаю, чего я хочу – это так, хобби. А волков бояться – в лес не ходить!
   Я…
   ОНА (увлечённо). А бывает так, что на тебя от того же Осиновского вообще с другого бока вылезут. Есть у меня один знакомый, типа агента, Леонардо, он итальянец, голубой, слава богу… так я тут чуть было с ним не улетела в Милан по контракту. И что ты думаешь? – выяснилось, что это опять он ! Как потом Лео извинялся передо мной на всех языках!
   Я (задумчиво). Я так полагаю, что Стас не в восторге от этого всего…
   ОНА (возбуждённо). Ты что-о, он вообще их всех ненавидит, ты же знаешь Стаса, он – за серьёзную работу! Кстати, Стас в обиду не даст – он сразу сечёт, что где не так, принимает меры.
   Я (задумчиво). Стас, наверно, тебя очень любит…
   ОНА (возбуждённо). Ещё как любит! Всегда мне – лучшие кастинги… Часто даже мне открывается по-дружески, советуется со мной, обсуждает то, что с женой не обсудишь!
   Я (в сторону, горестно). Что бы мы все без тебя делали, девочка!! (Бодро, вслух.) За что пьём?
   ОНА. За любовь!
   Я (чокаясь чаем). Слушай, ну а в школе-то все мальчишки, небось, влюблены в тебя?
   ОНА (смеётся). Небось! (Стараясь быть серьёзной.) Да ну, детский сад. Ухаживать совершенно не умеют. У нас – либо ботаники, либо нахалы. Смешно так: подходит такой полувозбуждённый мальчик в очках, озирается так таинственно, чтобы вокруг не было никого, и говорит так быстро, шёпотом: «Я тебе должен передать одну вещь. Только прочитай, когда уже из школы выйдёшь… И никому-никому не говори, ладно?» – и убегает.
   Я. А что в письме – стихи?
   ОНА. Если бы! Всякая чушь любовная. Проза. Я сразу рву. Или другая крайность. Есть у нас такой – Фомичёв, он о себе такого мнения, мажорик и вообще симпатичный… Рас…пиздяй, одним словом. Так он просто подходит и лапает везде, прямо у всех на виду, да ещё орёт: «Ма-адель, бля, Ша-нель, бля!» Ну не идиот?..
   Я. Может, с ним поговорить?
   ОНА. Да ты что-о-о, он же в шутку. А я его бью рюкзаком по голове, хи-хи. Но это бесполезно. А в общем, прикольно учиться. Только после первого урока скучно очень. Так что я в школу без джин-тоника – ни-ни.
   Я…??
   ОНА (потягивая коктейль). Да ты не пугайся, не каждый день, конечно. Просто есть у нас такое место сбора, где мы с девчонками иногда покупаем очаковскую литровку, для настроения, и пока идём до школы, выпиваем… Ещё в школе у нас есть такое на первом этаже открывающееся окно, о нём охранники не знают, а то бы заколотили (а через нормальный выход не уйдёшь, у них принцип такой: «всех впускать, никого не выпускать»)… И когда совсем тускло становится, я в это окно прыгаю – типа покурить, ну и тогда уж не возвращаюсь. Тогда идём в «Рамстор» – кино смотреть или в баре сидеть.
   Я (интроспективно, печально). Да-а, в наше время тоже всё было, конечно, но по-другому совсем. Сейчас вообще беспредел. Всё как-то бездушнее и… жёстче.
   ОНА. Да-да, всё правильно. Кстати, по этому поводу у нас такая дурацкая шутка в классе: знаешь, чем жизнь отличается от… ну-у, от… мужского полового органа?
   Я (вскидывая брови). Чем же?!
   ОНА (загадочно затягиваясь). Тем, что жизнь – жёстче!
   (Пауза пауза пауза па)
   …Ой, а можно мне ещё пятьдесят грамм?
   Я. Конечно! Девушка!..
   ОНА (задумчиво, потягивая коктейль). Ты не смотри, что я вроде как маленькая и такая девочка-дюймовочка… Я ведь могу и совсем другой быть, я тоже уже узнала жизнь! Сейчас уже не так, конечно, а пару лет назад ты б видел меня, какая я была боевая! Выступала тогда с рэперами, хип-хоперами – были мощные сборища на Пушкинской, тусовалась с Децлом, несколько раз даже дралась с рокершами!.. (Закатывая рукав.) Видишь, осталось?
   Я. И ты! – ты умеешь драться?
   ОНА. Ну конечно, умею! Я довольно серьёзно, между прочим, занималась у-шу, а в прошлом году заняла первое место на чемпионате Европы в Голландии, меня наш руководитель вообще считал своей лучшей ученицей!
   Я (подавленно). Честно говоря, когда с тобой знакомился, никак не предполагал в тебе столько талантов: модель, конница, тусовщица, ушуистка…
 

   ОНА (задорно). …актриса! – снималась в «Ералаше», в разных рекламных клипах, потом – ещё совсем маленькой – в одном клипе у Пугачёвой… Ой, кстати, Тиграше надо позвонить, он просил о себе напомнить.
   Я. Тиграша – это что, Кеосаян?
   ОНА. Ой, а ты его тоже знаешь?
   Я. Да я-то не знаю, думаю – какого ещё тигра ты этак можешь запанибрата величать…
   ОНА. Ну вот. А когда мне всё это, короче, надоедает, когда защемит что-то на душе, когда Маринка долго не звонит – в общем, когда депрессняк, я запрусь в туалете, сижу такая на корточках, курю одну за другой, реву в три ручья и слушаю «Рамштайн».
   Я. Это же металлическая группа – и что, помогает? То есть это у тебя такой антидепрессант.
   ОНА. Да нет: под «Рамштайн» хорошо плакать, он, наоборот, усугубляет! Его мало кто понимает, а я понимаю. Только надо врубать на полную мощность, тогда поймёшь!.. Ну, а депрессия потом уже проходит как-то сама собой.
   Я (с неожиданным вдохновением). Слушай, ты… трагичная девчонка! Я… если хочешь знать, я мучаюсь рядом с тобой! Я даже сплю плохо… Не перебивай! Скажи, то время, что ты мне отводишь, – зачем, для какой цели?! – я не чувствую этого. Может, ты привыкла к вниманию, тебе просто нравится общество мужчин? Я смотрю в твои глаза – и не могу сквозь них пробиться! Я – тебе – нужен?.. Зачем?! Я, наверно, пока никто, чтоб задавать тебе такой вопрос, но всё же скажи, если можешь.
   ( Паузапауза звенящая пауза звенящая)
   СВЕТИК (отступая глазами; потом сосредоточившись, серьёзно). Я скажу. Я не встречаюсь абы с кем, а те, кто мне всё время звонят, – просто знакомые, они просто люди из записной книжки, у меня таких знаешь какая коллекция в телефонах! А если б ты мне не нравился, я бы здесь не сидела.
   Я (запальчиво). Что, что, что тебе во мне нравится?
   СВЕТИК. Откровенность. Обаятельность. Небанальность.
   Я (вытирая пот со лба). А я вот не скажу. Просто нравишься ты вся, какая есть – и всё. (Пауза.) Светик! Можно будет как-нибудь пригласить тебя в дом отдыха, с хорошими номерами, бассейном, дискотекой, лошадками?..
   СВЕТИК (кивает, поднимая бровки). Коне-ечно. Только меня мама, наверно, не отпустит.
   Я (решительно). Маму я беру на себя. А… можно будет как-нибудь пригласить тебя домой?.. – у меня хорошее вино, вкусная клубника и много-много фотографий!
   СВЕТИК (кивает, поднимая бровки).
   Я. Я… хочу тебя, как женщину, понимаешь?..
   СВЕТИК (кивает, вскидывая бровки).
   Я (опять в испарине). Но почему… почему тогда тебе как будто вообще неинтересно – ты сама у меня ничего не спросишь, ты даже не знаешь, что я делаю, где работаю!!
   СВЕТИК. Нет, почему же. Просто я ничего никогда не выспрашиваю. И вообще, мне главное – сам человек! А кстати, правда: чем ты занимаешься?..
   Я. Преинтересным и весьма прибыльным делом, Светик, ты не поверишь: клипсами для колбас. Знаешь, продавщица перед тем, как батон взвесить, что-то отрезает? Вот ими.
   СВЕТИК (в сторону, с растерянной улыбкой). Разве этим можно заниматься?.. (Пауза пауза; вслух.) А они что, железные?
   Я. Они алюминиевые, Светик. И, кстати, подразделяются по жёсткости… (Задумчиво.) Но жизнь – жёстче.

6

   Я глухо ликовал: так спонтанно возникла ясность по ключевому вопросу!..
   Но и беспощадно ругал себя – как всегда, задним числом: мои нелепые чувственные признания, которые вроде как нужно держать до последнего при себе, и это пошловатое приглашение в дом отдыха, и открытый намёк на секс – то сладкое и заповедное, что я лелеял и готовил для особо нежного случая (хоть уже и отчаивался представить толком, какого), – всё сумбурно, разом, прямолинейно и опрометчиво, смазанно и в моей дурацкой запальчивой манере было выплеснуто в её невозмутимое личико! И было принято ею с обезоруживающим спокойствием и пониманием моих проблем.
   Я посылал то и дело мысленные благодарения господу за его невозможную терпимость по отношению ко мне, лезущему на рожон, искреннему и небанальному сластолюбцу средних лет. Не иначе как мой ангел-хранитель рассмотрел одно смягчающее обстоятельство – я истинно был настроен выхаживать эту девчонку сколь угодно долго…
   …да вообще с ней ничего не иметь, в конце концов!
   – Чего ж тогда тебе от неё надо, проиграть ей партейку в крестики-нолики?.. – шевелился было в пику столь благородным, да уже помеченным задним числом намерениям мой добрый Перец, но я не давал ему материализоваться. Кстати, был он по-своему прав: эта нехитрая игра не удавалась мне с детства.
   Ну, а правдивые, жёсткие, но ведь и совершенно непосредственные рассказы из школьной жизни, про «скаутов» да про «модельный бизнес» казались мне теперь из её уст просто забавными откровениями.
   Главное – я знал, что делать! Первым делом нужно было купить диск «Рамштайна». Сразить её своей внимательностью – и заодно вслушаться в её музыку, попытаться настроиться на её волну, поймать его, рокового страдающего Светика, в воинствующей минорной какофонии.
   И так проникся я звонким ощущением важности этой идеи, что просветлённо улыбнулся себе в зеркало и тут же, ясным рабочим полднем кинулся на ярмарку в Коньково.
   «Всё просто, – стучало в груди, слепило в глаза, летело за окном машины. – Я наметил себе цель. Цель – это она. Шальная, неспелая, изменчивая, будоражащая – она! Буду открывать её через музыку».
   И на излёте моего светлого транса, когда диск был уже в руке, из колыхания коньковских рядов возникла другая мысль, ещё более объёмная, счастливая и важная: я, как творец мне одному вверенной радужной вселенной, могу ведь наполнять её различной сутью, тканью и фактурой. Украшать её, отдавая что-то своё, – и одновременно познавать её – да хоть через новые вещи, красивые и радостные, через свежие запахи духов, через дела, которые интересно и полезно делать вместе…
   …ту косточку, оброненную мною, могу я взращивать и поливать, и видеть счастье в мелочных заботах.
   …могу лепить свой материал из разных глин.
   …могу из воздуха соткать тебе оправу и пригласить тебя в неё, мой бриллиант.