Полковник положил руки на колени ладонями вниз.
   – В целом верно?
   – Вы меня поразили, – сказала Исъют. – Должна сказать, работать вы умеете. Что ж, вы лишь не упомянули о том, почему он сдал Скону войскам Ордена как раз перед тем, как разбить третью армию Шастела. До этого, как вы помните, он разгромил уже две. Дело в том, что дядя Бардас убил его сына, а моя мать сбежала, бросив его. Учитывая все это, дядя Горгас не видел смысла продолжать агонию. Полковник кивнул:
   – Спасибо. Что еще вы можете мне рассказать? Исъют снова задумалась, теперь уже надолго.
   – Наверное, можно сказать, что он представляет собой трудно контролируемую смесь идеализма и прагматизма. Идеализм заключается в его представлении о семье, хранимом глубоко внутри. Он убежден, что считает семью самой важной на свете вещью. Не думаю, что это так, то есть я хочу сказать, что, по-моему, он обманывает сам себя, когда так думает, но верит искренне.
   Она немного помолчала, прижав ладонь к губам.
   – Прагматизм – другая сторона той же монеты. Его философия такова: что сделано, то сделано, над пролитым молоком не плачут, главное – с наибольшей выгодой воспользоваться нынешней ситуацией и не позволять прошлому вставать на пути будущего. – Она усмехнулась. – Можно сказать, что эту философию он доводит до крайности. Но вообще Горгас и сам человек крайностей.
   Сын Неба снова сменил позу, возможно, у него просто затекла нога.
   – Как вы думаете, почему он захватил власть в Месоге? Исъют вздохнула:
   – Причин может быть много. – Она посмотрела в окно. – Увидел свой шанс и воспользовался им. Месога была его домом. После всего, что Горгас натворил там, он уже не мог вернуться в Месогу иначе, чем во главе армии. Вот он и прихватил с собой армию. Наверное, если вы спросите его об этом, он скажет, что заботился о благе своего народа, может быть, он даже и сам так считает. Такой уж у него талант – способен поверить всему, если так нужно.
   – Зачем ему нужна война с племенами? Ведь он помогал им разгромить Перимадею.
   Исъют кивнула:
   – Хороший вопрос, но если бы вы слушали меня внимательно, то уже сами дали бы ответ. Именно из-за предательства по отношению к Городу Бардас и возненавидел его. Вероятно, Горгас полагает, что если он начнет войну с племенами и убьет Темрая, то как бы поквитается с Бардасом. В то же время он угодит вам, а это необходимо, если он намерен остаться вождем Месоги. Ему нужны друзья. Например, такие, как вы. Но политика – это только внешняя канва. Все дело в Бардасе. Бардас – вот мотив, определяющий почти все, что делает Горгас, когда не исполняет приказы моей матери. Абраин нахмурился:
   – Объясните.
   – От Горгаса больше всего пострадали двое. Нет, скорее, трое. Моя мать, Бардас и я. Именно в таком порядке. С тех пор он всячески пытается загладить свою вину. Благодаря его помощи моя мать получила возможность разыгрывать из себя Господа Всемогущего в Сконе. Ради Бардаса он готов убить вождя Темрая. Ну а… мной он займется позже. – Она зевнула и потянулась как кошка. – В общем, если вас и впрямь интересует человеческая натура, то он хороший образчик для коллекции. Горгас либо плохой человек, старающийся принести добро своей семье, либо хороший человек, совершивший страшное злодеяние. Возможно, он и то и другое. Как я уже сказала, он чувствует себя в огромном долгу перед моей матерью, потому что именно она пострадала от него больше всех (не считая, конечно, убитых, но они мертвы, и здесь уже ничего не поправишь). Но на самом деле больше всего он старается ради Бардаса.
   – Даже при том, что Бардас убил его сына?
   Исъют пожала плечами:
   – Дядя Горгас обладает исключительной способностью прощать. Это не вполне совпадает с гипотезой о его злом начале, как и случаи с предательствами и убийствами не укладываются в представление о нем, как о добром по своей природе человеке. Видите ли, мы, Лорданы, та еще семейка. Отсюда и все проблемы.
   Сын Неба медленно поднялся, стараясь не опираться на больную ногу.
   – Спасибо. Вы мне очень помогли.
   – Не за что. – Исъют осталась на своем месте. – Но, если это в ваших силах, окажите мне любезность. Нельзя ли как-нибудь затруднить жизнь моей матери… валютными регуляциями, таможенными сборами, импортными лицензиями, чем-то в этом роде. Ее такие вещи просто бесят.
   – Очень жаль, – безжалостно отрезал полковник. – Но мы так не работаем.
   – Неужели? Ну ладно, забудьте. До свидания.
   Когда посетитель ушел, Исъют опустилась на пол, прислонилась спиной к стене, обхватила руками колени и стала думать о странном, повторяющемся сне, в котором Патриарх Алексий говорил ей, что если она пожелает, то он возьмет острый нож и отрежет от нее лордановскую половину. Каждый раз она просыпалась перед тем, как Алексий начинал резать. До сих пор ей так и не удалось решить для себя, кошмар это или нет.
   – Кто это был?
   Исъют подняла голову:
   – Крысолов. Я посылала за ним, здесь все кишит крысами.
   Ее мать нетерпеливо вздохнула:
   – Он ведь от префекта, да? Чего он хотел?
   – Если ты отвечаешь на собственные вопросы, то зачем спрашиваешь меня?
   Нисса Лордан подошла к дочери и пнула ее в ребра с такой силой, что девушка едва не упала.
   – Кто он? Что ему было нужно?
   Исъют взглянула на мать:
   – Хотел узнать, любишь ли ты грибы. Я сказала, что любишь.
   Нисса ударила ее еще раз, на этот раз сильнее, и убрала ногу раньше, чем дочь успела ухватиться за нее.
   – У меня нет времени возиться с тобой. Сейчас сюда придет Морц и заберет все твои книги, лампу и прочее. И не надейся, что получишь что-то съестное.
   – Вот и хорошо. Суп мне уже опротивел.
   Нисса наклонилась:
   – Исъют, не испытывай мое терпение. Скажи, чего хотел этот человек?
   Девушка вздохнула:
   – Он расспрашивал меня о дяде Горгасе и дяде Бардасе. Я рассказала ему… то, что он и без меня уже знал. Что еще я могла рассказать? Я же сама ничего не знаю.
   – Ладно. – Нисса выпрямилась. – Ты рассказала ему то, что он хотел знать. И что? Нам приходится сотрудничать с этими людьми, ведь мы зависим от их доброго расположения.
   Нисса кивнула.
   – Ты не грубила ему? Ну, конечно, грубила. И дерзила. Надеюсь, до драки дело не дошло? Ты не нападала на него? Не швыряла в него вещи?
   – Мама! – сердито воскликнула Исъют. – Ради всего святого! Послушать тебя, так я какая-то полоумная. Или ты думаешь, что я гоняла его по комнате, прыгая на четвереньках и кусая за ладони?
   Нисса подошла к двери.
   – Нам нужно с ними сотрудничать. С тех пор, как мы переехали сюда, дела идут трудно. Мне пришлось много работать. Я не хочу, чтобы ты все испортила. Понятно?
   – Конечно.
   Снова косой взгляд – страх, она обеспокоена. Мне нравится, когда она обеспокоена.
   – Исъют, когда-нибудь все, что я создала, что построила, что скопила, перейдет к тебе. Ты моя дочь, все, что осталось от семьи. Почему ты все делаешь во вред мне? Почему хочешь все испортить?
   Исъют рассмеялась:
   – Так ты собираешься умереть и оставить мне все свои деньги? Какой жирный кусок. Если бы я считала тебя смертной, то перегрызла бы тебе ночью горло.
   Нисса закрыла глаза, потом снова их открыла.
   – Ты говоришь мне такие вещи, а потом удивляешься тому, что тебя держат взаперти. Я знаю, что ты многое выдумываешь, хочешь шокировать меня. Очень жаль. Тебе бы следовало перерасти все это, когда тебе было десять лет.

Глава 4

   Ничего такого плохого, от чего не избавило бы Саммиру землетрясение, в городе не осталось, если не считать запаха.
   На спуске с горы у кареты сломалось переднее колесо, и в город прибыли с опозданием, так что почтовая карета в Ап-Калик уже ушла. Следующая должна была быть ближе к вечеру, а до тех пор Бардасу предоставлялась возможность побродить по улицам, вдохнуть их атмосферу, уловить аромат.
   – Спасибо, – ответил он на предложение прогуляться, высказанное начальницей местной почтовой станции. – А могу я просто посидеть здесь и подождать?
   Начальница посмотрела на него:
   – Нет.
   – О! – Бардас прошелся взглядом по улице, туда и обратно. – Пожалуйста, позвольте мне выпить глоток воды?
   – Там, вниз по улице, есть колодец, – ответила женщина.
   Бардас нахмурился.
   – Мы же пьем.
   – Спасибо, но я лучше поищу молока или чего-нибудь еще.
   Она равнодушно пожала плечами.
   В Саммире хватало постоялых дворов и таверн. В большинстве случаев они представляли собой приспособленные для этих целей пещеры, как естественного, так и искусственного происхождения. На дверях почти каждого такого рода заведения имелась надпись «Не допускаются гуртовщики, коробейники и солдаты», а рядом стояли, прислонившись к двери, здоровяки, способные объяснить смысл надписи тем гуртовщикам, коробейникам и солдатам, которые не научились читать. В тавернах, под навесами, сидели старики на подушках, а в вагончиках, выстроенных по кругу на краю конской ярмарки, подавали выпивку, для чего желающий просовывал в вырезанное в стене окошечко деньги, а получал глиняный кувшин с какой-то жидкостью.
   После недолгих размышлений Лордан выбрал средний вариант и отправился под навес, расположенный между будкой точильщика ножей и закутком лекаря. У задней стены сидела старуха. Закрыв глаза, она пела что-то, но Бардас, недостаточно знавший саммирскую музыку и поэзию, не мог определить, привлекала она посетителей или отпугивала их. Речь в песне шла об орлах, стервятниках и возвращении весны, но многие слова сливались в неразборчивое бормотание. Бардас особенно и не прислушивался. Он уселся в противоположном углу: старики замерли при его появлении, уставились на незнакомца, потом отвернулись. Из-за спины Бардаса возник маленький, лысый мужчина с длинной черной бородой и осведомился, что он будет пить.
   – Не знаю. А что у вас есть?
   Старик нахмурился.
   – Эхин, – ответил он с таким видом, словно его спросили о цвете неба. – Так вы будете пить или нет?
   Бардас кивнул:
   – Давайте. Сколько?
   – Не спрашивайте, – ответил старик. – Подставляйте чашку, фляжку или стакан. Решайте сами.
   – Извините, я имею в виду, сколько платить?
   – Что? А, полчетвертака за кувшин.
   – Тогда я возьму кувшин.
   Старик исчез, но быстро вернулся, ловко уклонившись как от искр из-под колеса точильщика, так и от капель крови, брызнувших из-под ножа лекаря.
   – Вот.
   Он поставил перед клиентом кувшин и небольшую деревянную чашку. Бардас отдал деньги, наполнил чашку наполовину и принюхался. Впрочем, жажда заставила его забыть об осторожности.
   Эхин оказался горячим, сладким, жидким и черным: травяной настой, приправленный медом, корицей и мускатным орехом, ослабил эффект действия и самогона, который сам по себе, в чистом виде, наверное, мог бы убить. Впрочем, с жаждой он именно это и сделал. Бардас выпил одну чашку и опустился на табуретку, подождать, пока голова перестанет кружиться. Старуха замолкла. Никто не сдвинулся с места, никто ничего не сказал. Она снова запела. Бардасу показалось, что это та же самая песня, но клясться в этом он не стал бы.
   Некоторое время спустя в палатку вошла большая группа людей, рассевшихся кружком в середине. Они были шумные, веселые, жизнерадостные, молодые и пожилые, от семнадцати до шестидесяти, не Сыновья Неба, но и не совсем непохожие на них, чисто выбритые, с длинными, заплетенными в косички волосами. Они носили длинные, почти до колен белые рубашки, но не утруждали себя обувью. Бардас предположил, что это и есть гуртовщики, объединенные в группу отверженных с коробейниками и солдатами, хотя никакого оружия он у них не заметил. Новые посетители пили эхин из большого котла, установленного в середине круга, не обращая внимания на поющую старуху.
   Бардасу они показались вполне безобидными.
   Потом – время здесь ползло медленно, но верно – появилась еще одна группа из пяти солдат. Эти тоже не были Сыновьями Неба; определить их принадлежность к тому или иному народу представлялось затруднительным: они носили выгоревшие серые комбинезоны под стандартными пехотными доспехами, казенные сапоги, отполированные до блеска пояса и маленькие шерстяные треуголки, на которые в боевых условиях надевался шлем. Четверо имели при себе мечи, пятый, капрал, старший этого полуотделения, был вооружен коротким палашом. Пройдя напрямик через круг сидевших гуртовщиков – которые уступили им дорогу, – солдаты направились в другую комнату, отделенную от первой пологом. Старуха перестала петь, открыла глаза и проворно удалилась.
   Рядом с Бардасом сидел старик с остывающим в крошечной чашечке эхином.
   – Проблемы? – спросил Бардас, наклоняясь к соседу. Тот пожал плечами:
   – Солдаты.
   – А…
   За пологом что-то разбилось. Послышался громкий смех. Сидевшие кружком гуртовщики на мгновение замолкли, подняли головы, но потом снова заговорили. Еще двое или трое посетителей поднялись со своих мест и не оглядываясь вышли из заведения.
   Из-за полога появились солдаты с кувшинами какого-то другого, не менее похожего на эхин напитка. Они остановились рядом с гуртовщиками, молча взирая на них сверху вниз. Разговор стих. Сосед Бардаса поспешил к выходу, а в комнату втиснулся человек, наливавший эхин. На его лице застыло трагическое выражение. Судя по всему, таверна вот-вот должна была превратиться в не самое лучшее для тихого времяпрепровождения место. Бардас, наверное, тоже ушел бы, но он еще не допил эхин.
   «И сказал Пророк: не затевайте драки в пивных. Не вмешивайтесь в чужие драки».
   В немногих словах большой смысл. Бардас всегда чтил свою веру. Когда потасовка началась, он поступил так, как поступал всегда: замер, осторожно, краем глаза наблюдая за происходящим, стараясь не поймать взгляд кого-либо из дерущихся. Заварушка, если рассматривать ее с точки зрения стороннего наблюдателя, была не лишена любопытных моментов. Гуртовщики имели численное преимущество, зато у солдат было оружие и здоровый дух, что тоже значило немало. Когда один из гуртовщиков упал и не поднялся, схватка прекратилась. Пятнадцать человек застыли с открытыми ртами, беспокойно поглядывая друг на друга и смущенно переминаясь с ноги на ногу. Какое-то время все молчали, потом капрал, который, собственно, и нанес смертельный удар, обвел комнату взглядом.
   – Что?
   Один из солдат неотрывно смотрел на Бардаса, точнее, на тускло поблескивающие бронзовые кружки на его воротнике. Их было четыре, что соответствовало званию старшего сержанта. Вообще-то плащ принадлежал не Бардасу, он подобрал его в шахтах (молодые такие небрежные). Но теперь все заметили металлические блестки и таращились на них с непонятным ему интересом.
   Коротышка, приносивший вино, подошел поближе.
   – Ну? – спросил он. – Что вы собираетесь делать?
   Бардас взглянул на него:
   – Я?
   – Ну да, вы же сержант. Что вы собираетесь делать?
   Конечно, он прав. Я же совсем забыл.
   – Не знаю. А что вы предлагаете?
   Коротышка посмотрел на него, как на сумасшедшего.
   – Арестуйте их. Что же еще? Арестуйте и отправьте к префекту. Они уже убили человека.
   И сказал Пророк: «Когда тебя просят арестовать пятерых вооруженных людей в пивной после драки, уходи сразу».
   – Ладно.
   Бардас медленно поднялся. Некоторое время он молча смотрел на солдат, потом перевел взгляд на капрала.
   – Имена?
   Солдаты назвали свои имена, которые он не запомнил и даже не расслышал, они были длинные, незнакомые и звучали на чужеземный лад.
   – Часть?
   Капрал ответил, что они из такого-то пехотного полка, такой-то роты и такого-то взвода.
   – Ваш командир?
   Капрал посмотрел на него с видом обреченного, потом вскрикнул и бросился на него с поднятым палашом. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Бардас схватил его за локоть левой рукой и вогнал свой нож в углубление у основания шеи капрала. Он не помнил, как нож появился в его правой руке, не помнил даже, что оружие вообще было за поясом, но после трех лет, проведенных в шахте, такие действия становятся привычкой.
   Он заглянул в глаза умирающего капрала и отступил на полшага, позволив его телу свалиться на землю. Никто не шелохнулся. Похоже, в Саммире вообще собрались люди, наклонные к безмолвному созерцанию.
   – Спрашиваю еще раз, – услышал Бардас свой голос. – Кто ваш командир?
   Один из солдат назвал имя, также не зацепившееся в памяти Бардаса.
   – Вы. – Он повернулся к коротышке с бородой. – Бегите в префектуру и приведите стражу. Остальные – марш отсюда!
   В следующее мгновение таверна опустела, и Бардас остался наедине с четырьмя солдатами и двумя мертвецами. Различить их не составляло труда – солдаты стояли.
   Прошла целая вечность, прежде чем в таверну вошли стражники под командой Сына Неба в высоком золоченом шлеме с длинным пером.
   – Драка?
   Бардас кивнул.
   – А этот, – Сын Неба дотронулся носком сапога до мертвого капрала, – напал на вас?
   – Точно.
   Командир стражников вздохнул. Судя по медным блесткам на воротнике, он уступал Бардасу в звании.
   – Ладно. Ваше имя?
   – Бардас Лордан.
   Командир стражников нахмурился:
   – Я знаю, кто вы. Вы герой, верно?
 
   – Геннадий?
   Геннадий скорчил недовольную мину.
   – Не сейчас.
   – Геннадий? Ты очень слаб, я не могу…
   – О черт. – Геннадий открыл глаза. Алексий стоял над ним с озабоченным выражением на лице. – Не обижайся, но ты не против немного подвинуться? Я умираю и не хочу ничего пропускать.
   – Что? О да. Мой дорогой, мне ужасно жаль. Как это случилось?
   Геннадий пожал плечами:
   – Да как-то незаметно. Началось с обычной лихорадки, а уж потом пошло дальше. – Он помолчал. – Я умираю? Действительно умираю?
   Алексий задумчиво посмотрел на него:
   – Ну, я не доктор, но…
   – Я умираю.
   – Да.
   – Ох. – Геннадий попытался расслабиться. – А откуда ты знаешь, что я?..
   – Ну… просто поверь мне.
   Геннадий постарался снова закрыть глаза, но ничего не изменилось. Он подождал. Все оставалось по-прежнему.
   – Итак, что дальше? Хоть намекни.
   – Не обижайся, но я ничего не знаю. Может быть, тебя утешит, если я скажу, что все это абсолютно естественно.
   Алексий поскреб затылок, как бы подыскивая убедительную, но не слишком пугающую аналогию.
   – Это… как рождение ребенка.
   – Не очень-то оригинально.
   – Неужели? А по-моему, есть по крайней мере одно большое отличие.
   – Ты знаешь, что я имею в виду. Это больно?
   – Да, — сказал Алексий. – Чертовски больно. Но не очень. Практически совсем не больно.
   Геннадий вздохнул:
   – Что теперь? В чем тут смысл? Я должен что-то делать или просто лежать и ждать?
   – Сам скажи.
   – Да, я скажу, а ты записывай. Пригодится в следующий раз, извини, – добавил он, – это недостойно.
   – Понимаю. На твоем месте…
   – Не думаю, что все будет вот так, Алексий, – оборвал его Геннадий. – Мне это не нравится. Вообще, если тебе все равно, то я повторю попытку как-нибудь в другой раз. Почему-то кажется, что в это раз я все испорчу. В конце концов, такое бывает лишь раз в жизни…
   – Но нам-то откуда знать?
   Геннадий нахмурился:
   – Перестань, сейчас не время обсуждать то, чего нет.
   – Извини. Я лишь старался подыграть.
   – Не помогло. Алексий, ты можешь сделать кое-что?
   – Я… Что ты задумал?
   – Не знаю, – бросил Геннадий. – Ты же, черт возьми, маг, вот и придумай что-нибудь.
   – Так ничего не получится. Ты это знаешь не хуже меня.
   – Да, но… – У него почему-то не было сил злиться; впрочем, их не хватало даже для того, чтобы бояться. Не иметь сил бояться – это пугало. – Я хотел сказать, что ты же Патриарх Перимадеи, должно быть что-то такое, что ты знаешь, а все остальные не знают, какой-то секрет, в который посвящают только патриархов. Но это неправда, да?
   – Боюсь, что нет.
   – Я так и знал. Просто дело в том, что когда попадаешь в такое положение, как я сейчас, то полагаешься не на логику, а на надежду. Так, на всякий случай. Только не обижайся, старина.
   – Спасибо. Как ты себя чувствуешь?
   – Как-то странно, – признался Геннадий. – Все совсем иначе, чем я предполагал.
   – О, а как?
   Г еннадий задумался.
   – Не знаю, – сказал он после паузы. – Я ожидал… хм, театра, наверное, мелодрамы. Чего-нибудь мистического: яркие огни, клубящийся туман, призрачные фигуры в белых облачениях. Ну, или страха и боли. Но все совсем по-другому и…
   У Геннадия вдруг открылись глаза. На этот раз по-настоящему.
   – Все в порядке. – Над ним стояла какая-то женщина. – Все в порядке.
   Геннадий попытался повернуть голову, чтобы оглядеться, но не смог. Он не знал, плохо это или хорошо. Раньше он мог двигаться гораздо свободнее.
   – Приходит в себя, – сказала женщина, обращаясь к кому-то другому. – Не знаю, что это было, но ему стало легче.
   – Тогда все действительно в порядке, – произнес мужской голос из-за плеча женщины. – Обычно такая доза убивает. Рад, что на этот раз сработало.
   У женщины был какой-то несчастный вид.
   – Хочешь сказать, что раньше ничего подобного не пробовал?
   – Я же сказал, что обычно это смертельная доза, – ответил невидимый мужчина. – Ждал несколько лет возможности испытать ее, но сегодня впервые обстоятельства сложились так, что проба уже не имела особого значения. Я хочу сказать, что он ведь уже был мертв, не так ли?
   Геннадий понял, что странного было в женщине. Точнее, не странного, а неожиданного. Женщина была жительницей равнин – глаза, цвет кожи, костная структура. В нем поднялась инстинктивная волна паники – помогите, я в руках врага! Женщина увидела, как Геннадий вздрогнул, попытался пошевелиться, и улыбнулась.
   – Все в порядке, – сказала она. – Все будет в порядке.
   – Это вы так говорите, – сказал он и вдруг понял, что позабыл остальное.
   Она была круглолицая, коренастая, лет сорока—пятидесяти, с короткими седыми волосами, яркими черными глазами и выдающимся вперед двойным подбородком.
   – Вы были очень больны, но наш лекарь дал вам кое-что, что поможет вам поправиться. Вот подождите и увидите.
   Геннадий ощутил раздражение: чертов лекарь испытал на мне какое-то свое смертоносное снадобье. Опасный клоун, его и подпускать-то к больному нельзя.
   – Спасибо, – прохрипел он. – Где?..
   Женщина улыбнулась:
   – Это Бланчарбер. Слышали о таком?
   Геннадий задумался:
   – Нет.
   – М-м. Ну, это небольшая деревушка в полудне пути от Ап-Амоди. – Она произнесла название как одно слово, а не два. – Примерно на одинаковом расстоянии от Ап-Амоди и старого Города.
   – Где?..
   – Перимадея. Вы в стране Темрая. И вы в безопасности.
 
   Исъют Месатгес своей сестре по коммерции Эйтли Зевкис, привет.
   Ужасное место, и люди ужасные. С другой стороны, перьев у них действительно много.
   Вот тут-то ты и нужна. У меня есть возможность поставить 67 стандартных бочек отличного гусиного пера, рассортированного на 35 бочек пера правого крыла и 32 бочки пера левого крыла, пригодного для использования в военных целях и по смехотворно низкой цене 12 четвертей за бочку. Есть лишь одно мелкое обстоятельство, стоящее между мной и этой фантастической сделкой. Я пуста, как разбитый горшок.
   Ситуацию может спасти твой аккредитив на ничтожную сумму 268 четвертей. Тогда я заполучу свои перья, ты свою обычную треть прибыли, люди получат стимул к дальнейшему ведению дел, и все будут довольны.
   Кроме, конечно, гусей, но не думаю, что у них были какие-то иные планы.
   Далее. Если «Белка» придет по расписанию, то ты прочтешь, что именно 6-го – вполне достаточно времени, чтобы начертать магические слова и переслать письмо хозяину «Вождя зверей», который, насколько знаю, ожидается здесь 17-го (так что он вряд ли оставит остров до 8-го как самое раннее). При условии, что ты проявишь должное прилежание, я завершу сделку до 20-го и буду дома, с перьями, к празднику Поминовения. Все просто.
   Все действительно просто, но на этом месте первоклассной бумаги осталось много свободного места, так что я, наверное, постараюсь заполнить его чем-то.
   Давай посмотрим. О чем бы ты хотела узнать? Конечно, совсем недавно ты сама побывала здесь; насколько я помню, ты ведь приезжала со своим другом-фехтовальщиком. Можешь говорить все, что угодно, о военном режиме и мяснике Горгасе. Но у всех создается мнение, что они положительно влияют на бизнес. Если бы они еще производили или выращивали что-то, достойное продажи (кроме, разумеется, этих абсолютно замечательных перьев), то возникли бы неплохие возможности по импортно-экспортной линии, т.к. конкуренция на местном уровне практически отсутствует: ни купеческих предприятий, ни картелей промышленников, ни аристократических или королевских монополий, и даже правительственный тариф равен 2,5 процента. Наверное, так всегда получается, когда в правительстве заправляют любители.