Страница:
– Это копия модели НАС А, – поясняет Линда. Наверное, догадалась, что я мало что понимаю, и стала бросать маленькие кусочки мрамора в ковши, которые оказались оборотным механизмом, приводящим в действие насос, запускающий двигатель, который запускает ракету, и так далее. Это завораживает. Гораздо сложнее, чем «Мышеловка».
– Он, наверное, долго его собирал.
– Ну да, долго.
– А что, друзей у него не было?
– Сотни, – она весело улыбается, не обращая внимания на мой скрытый выпад. – Но он всегда увлекался экологией и вселенной в целом, и…
– И зачем мы здесь. – Я с трудом сдерживаю смешок.
– Точно, – восторженно восклицает Линда. Она похожа на американцев – они тоже не понимают сарказма.
Она выжидающе улыбается, и мне, как ни удивительно, стыдно. Я бормочу:
– Как здорово, – и это честно.
Потолок – настоящее произведение искусства. Даррен расписал его под ночное небо. Я присмотрелась к созвездиям и поняла, что это Млечный Путь. Несмотря на неточности, он великолепен.
Линда смеется.
– Мама не стала закрашивать. Даррен его нарисовал, когда ему было тринадцать, и маме нравится.
Не могу понять, то ли эта роспись свидетельствует, что Даррен – самый грустный мужчина из всех, кого я знала, то ли, что он…
Самый удивительный.
Нет, он определенно неудачник.
Я выглядываю в окно, завешенное сверкающей белизны тюлем, убранным в складки сверхъестественной ровности.
– Это его домик на дереве?
– Да, мой. Я сам его построил, – отвечает Даррен. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Линда откровенно злится из-за того, что он разрушил наше женское общество. А я рада ему помимо собственной воли.
– Неплохой, – говорю я. – Большинство людей довольствуются одним этажом и обходятся без водопровода. – Но я широко улыбаюсь, давая понять, что под впечатлением. Даррен улыбается в ответ, и в кои-то веки он надо мной не смеется.
Мы возвращаемся в кухню.
Кухня – центр дома Смитов. Миссис Смит вручает мне огромную кружку крепкого сладкого чая. Я хочу ей сказать, что предпочитаю черный кофе или чай «Эрл Грей», но как-то возможности не представляется. Кухня гудит, точно улей. Включена местная радиостанция (у диджея очень странный акцент), работают сушилка, стиральная и посудомоечная машины. Тем не менее в раковине высятся горы грязных тарелок, а чистые сушатся на подставке. По крайней мере на двух стульях лежат кипы неглаженого белья. На других стульях спят толстые и ленивые кошки. Время от времени собака, старый Лабрадор, выскакивает из своей корзины и лает, услышав что-то во дворе. Поразительно, как он может слышать, что творится на улице, если я еле разбираю собственные мысли.
Беседа не прекращается ни на минуту. На самом деле, беседой это можно назвать только условно. Такое впечатление, что все говорят одновременно на разные темы и друг друга не слышат, но все (кроме меня) стараются отвечать на заданные вопросы.
Линда и миссис Смит все время предлагают мне какую-то еду, а я пытаюсь отказываться, но не могу. Приходится брать пирожки, пирожные и сэндвичи и просто оставлять их на тарелке. Чай уже выпит – он оказался на редкость вкусным. На кухню влетают Сара с мужем и детьми. Ребенка, что у нее на руках, Сара без церемоний сажает на колени к миссис Смит и обнимает брата. Две старших девочки – им от трех до девяти лет (не разберешь, если своих детей нет), – следуют этому примеру и лезут на колени к Даррену. Муж Сары тихо исчезает куда-то – наверное, идет смотреть телевизор вместе с мистером Смитом.
Кухня, прежде лишь слегка пузырившаяся, теперь просто кипит. Полцарства за бокал шампанского или за таблетку аспирина. В голове что-то пульсирует в такт всему этому шуму. Племянницы Даррена требуют их покружить, и Даррен их кружит. Сара просит чашку чая и спрашивает у матери, пекла ли та сегодня утром? Миссис Смит говорит, что пекла, – ах, вот чем так вкусно пахнет в доме. Миссис Смит качает ребенка на колене и кормит его, а другой рукой раскладывает гладильную доску, чтобы погладить юбку Линды.
Появляются Шелли и Ричард, снова радостные возгласы и поцелуи. Шелли привезла шоколадный торт, который тут же режут, не думая о том, пора ли уже есть или еще рано. Ричард предлагает Даррену переброситься мячом на заднем дворе. Шелли показывает своим будущим племянницам образцы тканей для платьев подружек невесты. Девчонки радостно визжат. Сара распаковывает продукты, вспоминая какой-то случай со школьным учителем ее старшей дочери, которую зовут Шарлоттой, и все между делом расспрашивают меня, кто я и для чего приехала.
Миссис Смит, Сара и Шелли приходят к очевидному выводу, что я девушка Даррена. Очевидному для тех, кто меня не знает. Я никогда не была ничьей девушкой и не хочу ею быть. А если бы и захотела, то не такого парня, как Даррен. Возможно, он красив, сексуален, интересен и интеллигентен, но мне он не подходит.
Я уверена, он станет прекрасным бойфрендом какой-нибудь девушке.
Другом той, кто хочет иметь прекрасного бойфренда.
В любом случае удобнее, чтобы они считали меня его девушкой, чем объяснять им, что на самом деле я хочу, чтобы Даррен соблазнил свою бывшую подругу в назидание и ради удовольствия теперь уже целых 8, 9 миллиона зрителей.
Женщины пользуются отсутствием Даррена и Ричарда, чтобы удовлетворить свое любопытство.
– Так вы с Дарреном… дружите? – Сара никак не может выговорить слово «дружите». А я долго выбираю пирожное на блюде, которое протягивает мне Линда. И лишь киваю в ответ.
– Вы, наверное, давно друг друга знаете? Я спрашиваю, потому что не помню, чтобы он о вас говорил, – добавляет миссис Смит.
Я рада, что не влюблена в него – его любопытные родственники совали бы свой нос во все на свете. Они определенно полагают, что «их» Даррену нет равных и никто не может быть его достоин. Представляю, как через несколько лет миссис Смит и Сара будут проверять умение невесты Даррена добела отстирывать белье. Ужасно. Они, наверное, устроят ей экзамен по кулинарии. Бедная Шелли, представляю, как ее допрашивали и испытывали, когда Ричард впервые привел ее в дом. Я смотрю на Шелли, ожидая увидеть запуганную и сварливую женщину. Она приветливо мне улыбается, уверенно сгоняет со стула кошку и плюхается на него сама.
– Брысь, Тэбби. Хм-м.
Допросу Шарлотты недостает тонкости, но ей простительно, потому что она все еще носит комплекты из жилета и штанишек, как у Винни-Пуха. Она опускает преамбулу.
– Вы подруга Даррена?
– Нет. – Я знала, что этот вопрос назревал, но почему я краснею?
– А. – Шарлотта разочарована, а остальные удивлены. – А у вас есть друг? – продолжает она.
– Нет. – Я бы никогда сюда не приехала, если бы знала, что меня будут подвергать таким унизительным допросам.
– Как жалко, – говорит Шарлотта, – а у меня есть. Его зовут Алан Баркер, и он поет мне песни. – Я ободряюще ей улыбаюсь, и она продолжает: – Мне шесть с половиной, Люси четыре года. Бен тоже уже большой, ему два годика. А вам сколько?
– Шарлотта, не приставай. Нельзя спрашивать у леди о возрасте, – одергивает ее Сара. Но все равно ждет, что я отвечу.
– Тридцать три.
Я заметила, что Шелли, Сара и миссис Смит переглядываются. Они считают, что быть одинокой в тридцать три года подозрительно. Я мечтаю, чтобы Даррен бросил свой футбол и спас меня от них.
– А у вас есть сестра? – продолжает допрос Шарлотта и не отрываясь смотрит мне в глаза. Я ерзаю на стуле, пытаясь увидеть ее затылок. Там наверняка вытатуированы три шестерки.
– Нет.
– Ну, тогда брат?
– К сожалению, тоже нет. – Люси влезает ко мне на колени, будто хочет меня утешить.
Я немножко нервничаю – у меня еще никто и никогда не сидел на коленях, исключая щенка или котенка. А она удержится? Но оказывается, у Люси есть в этом деле опыт. Она прижимается ко мне и сосет большой палец. Я чувствую на шее ее дыхание. И оглядываюсь в поисках поддержки. Никто здесь, кажется, и не подозревает, что для меня непривычно держать на коленях ребенка. Обычно люди ко мне не прикасаются. Только если им за это платят или во время секса. А это совершенно другое дело. За деньги меня может трогать мой парикмахер, массажист, специалист по акупунктуре и персональный тренер, а мужчины – за более эфемерное вознаграждение. Но эта девочка сидит у меня на коленях, держит мою руку и, кажется, ничего от меня за это не требует. Как странно.
– А где вы работаете? – спрашивает Сара. Я уже готова предложить им заполнить анкету, но тут возвращаются Даррен с Ричардом. Я прикусываю язык.
– Она работает на телевидении, – отвечает за меня Линда. Одну только Линду впечатлила моя профессия.
– А что именно вы делаете на телевидении, дорогая? – спрашивает миссис Смит.
Я объясняю самыми простыми словами. Думаю, этого будет достаточно. Никто понятия не имеет, как другие зарабатывают себе на жизнь.
– Придумываю разные программы.
– Ого, – произносит хором вся кухня.
– Не вы придумали «Друзей»? – спрашивает Шелли.
– Нет, это американцы.
– А «Флаг отплытия» не вы придумали? – спрашивает Шарлотта.
– Нет, это было до меня.
– Это не вы придумали то игровое шоу с мистером Тайрантом? Где можно выиграть миллион? – вопрошает миссис Смит.
– Или «Трусость»? – спрашивает Линда с надеждой.
– Нет, это другой канал. – Я как будто извиняюсь. Ясно, что тут я никого удивить не сумела.
– А какие придумали вы? – интересуется Сара.
Дверной звонок звенит как раз вовремя, и это вызывает такой интерес, что все, кроме Даррена и Люси, идут к дверям.
– К нам никто не звонит в дверь, – объясняет он. – Все входят с задней двери. Это, наверное, почтальон.
Я киваю, словно такое нелепое поведение для меня привычно и ничуть не удивляет.
– Почему вы не назвали им свое шоу? – спрашивает он.
– Не думаю, что им это нужно знать, – мрачно говорю я.
– Вы считаете, они не входят в те самые 8, 9 миллиона твоих зрителей? Вы очень проницательны.
Я пристально смотрю на него. Как он самодоволен. Как самоуверен. И сексуален.
Это потому что у него рот такой.
10
– Он, наверное, долго его собирал.
– Ну да, долго.
– А что, друзей у него не было?
– Сотни, – она весело улыбается, не обращая внимания на мой скрытый выпад. – Но он всегда увлекался экологией и вселенной в целом, и…
– И зачем мы здесь. – Я с трудом сдерживаю смешок.
– Точно, – восторженно восклицает Линда. Она похожа на американцев – они тоже не понимают сарказма.
Она выжидающе улыбается, и мне, как ни удивительно, стыдно. Я бормочу:
– Как здорово, – и это честно.
Потолок – настоящее произведение искусства. Даррен расписал его под ночное небо. Я присмотрелась к созвездиям и поняла, что это Млечный Путь. Несмотря на неточности, он великолепен.
Линда смеется.
– Мама не стала закрашивать. Даррен его нарисовал, когда ему было тринадцать, и маме нравится.
Не могу понять, то ли эта роспись свидетельствует, что Даррен – самый грустный мужчина из всех, кого я знала, то ли, что он…
Самый удивительный.
Нет, он определенно неудачник.
Я выглядываю в окно, завешенное сверкающей белизны тюлем, убранным в складки сверхъестественной ровности.
– Это его домик на дереве?
– Да, мой. Я сам его построил, – отвечает Даррен. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Линда откровенно злится из-за того, что он разрушил наше женское общество. А я рада ему помимо собственной воли.
– Неплохой, – говорю я. – Большинство людей довольствуются одним этажом и обходятся без водопровода. – Но я широко улыбаюсь, давая понять, что под впечатлением. Даррен улыбается в ответ, и в кои-то веки он надо мной не смеется.
Мы возвращаемся в кухню.
Кухня – центр дома Смитов. Миссис Смит вручает мне огромную кружку крепкого сладкого чая. Я хочу ей сказать, что предпочитаю черный кофе или чай «Эрл Грей», но как-то возможности не представляется. Кухня гудит, точно улей. Включена местная радиостанция (у диджея очень странный акцент), работают сушилка, стиральная и посудомоечная машины. Тем не менее в раковине высятся горы грязных тарелок, а чистые сушатся на подставке. По крайней мере на двух стульях лежат кипы неглаженого белья. На других стульях спят толстые и ленивые кошки. Время от времени собака, старый Лабрадор, выскакивает из своей корзины и лает, услышав что-то во дворе. Поразительно, как он может слышать, что творится на улице, если я еле разбираю собственные мысли.
Беседа не прекращается ни на минуту. На самом деле, беседой это можно назвать только условно. Такое впечатление, что все говорят одновременно на разные темы и друг друга не слышат, но все (кроме меня) стараются отвечать на заданные вопросы.
Линда и миссис Смит все время предлагают мне какую-то еду, а я пытаюсь отказываться, но не могу. Приходится брать пирожки, пирожные и сэндвичи и просто оставлять их на тарелке. Чай уже выпит – он оказался на редкость вкусным. На кухню влетают Сара с мужем и детьми. Ребенка, что у нее на руках, Сара без церемоний сажает на колени к миссис Смит и обнимает брата. Две старших девочки – им от трех до девяти лет (не разберешь, если своих детей нет), – следуют этому примеру и лезут на колени к Даррену. Муж Сары тихо исчезает куда-то – наверное, идет смотреть телевизор вместе с мистером Смитом.
Кухня, прежде лишь слегка пузырившаяся, теперь просто кипит. Полцарства за бокал шампанского или за таблетку аспирина. В голове что-то пульсирует в такт всему этому шуму. Племянницы Даррена требуют их покружить, и Даррен их кружит. Сара просит чашку чая и спрашивает у матери, пекла ли та сегодня утром? Миссис Смит говорит, что пекла, – ах, вот чем так вкусно пахнет в доме. Миссис Смит качает ребенка на колене и кормит его, а другой рукой раскладывает гладильную доску, чтобы погладить юбку Линды.
Появляются Шелли и Ричард, снова радостные возгласы и поцелуи. Шелли привезла шоколадный торт, который тут же режут, не думая о том, пора ли уже есть или еще рано. Ричард предлагает Даррену переброситься мячом на заднем дворе. Шелли показывает своим будущим племянницам образцы тканей для платьев подружек невесты. Девчонки радостно визжат. Сара распаковывает продукты, вспоминая какой-то случай со школьным учителем ее старшей дочери, которую зовут Шарлоттой, и все между делом расспрашивают меня, кто я и для чего приехала.
Миссис Смит, Сара и Шелли приходят к очевидному выводу, что я девушка Даррена. Очевидному для тех, кто меня не знает. Я никогда не была ничьей девушкой и не хочу ею быть. А если бы и захотела, то не такого парня, как Даррен. Возможно, он красив, сексуален, интересен и интеллигентен, но мне он не подходит.
Я уверена, он станет прекрасным бойфрендом какой-нибудь девушке.
Другом той, кто хочет иметь прекрасного бойфренда.
В любом случае удобнее, чтобы они считали меня его девушкой, чем объяснять им, что на самом деле я хочу, чтобы Даррен соблазнил свою бывшую подругу в назидание и ради удовольствия теперь уже целых 8, 9 миллиона зрителей.
Женщины пользуются отсутствием Даррена и Ричарда, чтобы удовлетворить свое любопытство.
– Так вы с Дарреном… дружите? – Сара никак не может выговорить слово «дружите». А я долго выбираю пирожное на блюде, которое протягивает мне Линда. И лишь киваю в ответ.
– Вы, наверное, давно друг друга знаете? Я спрашиваю, потому что не помню, чтобы он о вас говорил, – добавляет миссис Смит.
Я рада, что не влюблена в него – его любопытные родственники совали бы свой нос во все на свете. Они определенно полагают, что «их» Даррену нет равных и никто не может быть его достоин. Представляю, как через несколько лет миссис Смит и Сара будут проверять умение невесты Даррена добела отстирывать белье. Ужасно. Они, наверное, устроят ей экзамен по кулинарии. Бедная Шелли, представляю, как ее допрашивали и испытывали, когда Ричард впервые привел ее в дом. Я смотрю на Шелли, ожидая увидеть запуганную и сварливую женщину. Она приветливо мне улыбается, уверенно сгоняет со стула кошку и плюхается на него сама.
– Брысь, Тэбби. Хм-м.
Допросу Шарлотты недостает тонкости, но ей простительно, потому что она все еще носит комплекты из жилета и штанишек, как у Винни-Пуха. Она опускает преамбулу.
– Вы подруга Даррена?
– Нет. – Я знала, что этот вопрос назревал, но почему я краснею?
– А. – Шарлотта разочарована, а остальные удивлены. – А у вас есть друг? – продолжает она.
– Нет. – Я бы никогда сюда не приехала, если бы знала, что меня будут подвергать таким унизительным допросам.
– Как жалко, – говорит Шарлотта, – а у меня есть. Его зовут Алан Баркер, и он поет мне песни. – Я ободряюще ей улыбаюсь, и она продолжает: – Мне шесть с половиной, Люси четыре года. Бен тоже уже большой, ему два годика. А вам сколько?
– Шарлотта, не приставай. Нельзя спрашивать у леди о возрасте, – одергивает ее Сара. Но все равно ждет, что я отвечу.
– Тридцать три.
Я заметила, что Шелли, Сара и миссис Смит переглядываются. Они считают, что быть одинокой в тридцать три года подозрительно. Я мечтаю, чтобы Даррен бросил свой футбол и спас меня от них.
– А у вас есть сестра? – продолжает допрос Шарлотта и не отрываясь смотрит мне в глаза. Я ерзаю на стуле, пытаясь увидеть ее затылок. Там наверняка вытатуированы три шестерки.
– Нет.
– Ну, тогда брат?
– К сожалению, тоже нет. – Люси влезает ко мне на колени, будто хочет меня утешить.
Я немножко нервничаю – у меня еще никто и никогда не сидел на коленях, исключая щенка или котенка. А она удержится? Но оказывается, у Люси есть в этом деле опыт. Она прижимается ко мне и сосет большой палец. Я чувствую на шее ее дыхание. И оглядываюсь в поисках поддержки. Никто здесь, кажется, и не подозревает, что для меня непривычно держать на коленях ребенка. Обычно люди ко мне не прикасаются. Только если им за это платят или во время секса. А это совершенно другое дело. За деньги меня может трогать мой парикмахер, массажист, специалист по акупунктуре и персональный тренер, а мужчины – за более эфемерное вознаграждение. Но эта девочка сидит у меня на коленях, держит мою руку и, кажется, ничего от меня за это не требует. Как странно.
– А где вы работаете? – спрашивает Сара. Я уже готова предложить им заполнить анкету, но тут возвращаются Даррен с Ричардом. Я прикусываю язык.
– Она работает на телевидении, – отвечает за меня Линда. Одну только Линду впечатлила моя профессия.
– А что именно вы делаете на телевидении, дорогая? – спрашивает миссис Смит.
Я объясняю самыми простыми словами. Думаю, этого будет достаточно. Никто понятия не имеет, как другие зарабатывают себе на жизнь.
– Придумываю разные программы.
– Ого, – произносит хором вся кухня.
– Не вы придумали «Друзей»? – спрашивает Шелли.
– Нет, это американцы.
– А «Флаг отплытия» не вы придумали? – спрашивает Шарлотта.
– Нет, это было до меня.
– Это не вы придумали то игровое шоу с мистером Тайрантом? Где можно выиграть миллион? – вопрошает миссис Смит.
– Или «Трусость»? – спрашивает Линда с надеждой.
– Нет, это другой канал. – Я как будто извиняюсь. Ясно, что тут я никого удивить не сумела.
– А какие придумали вы? – интересуется Сара.
Дверной звонок звенит как раз вовремя, и это вызывает такой интерес, что все, кроме Даррена и Люси, идут к дверям.
– К нам никто не звонит в дверь, – объясняет он. – Все входят с задней двери. Это, наверное, почтальон.
Я киваю, словно такое нелепое поведение для меня привычно и ничуть не удивляет.
– Почему вы не назвали им свое шоу? – спрашивает он.
– Не думаю, что им это нужно знать, – мрачно говорю я.
– Вы считаете, они не входят в те самые 8, 9 миллиона твоих зрителей? Вы очень проницательны.
Я пристально смотрю на него. Как он самодоволен. Как самоуверен. И сексуален.
Это потому что у него рот такой.
10
Не понимаю, как это вышло. Не помню, когда я согласилась пойти с Дарреном, Люси и малышом Беном в бассейн. Я, может, и не согласилась бы, но в семействе Смитов такой жуткий шум и неразбериха, что сопротивляться превосходящим силам противника просто невозможно.
Обычно я не хожу в городские бассейны. Я принимаю минеральные ванны и посещаю частные спортзалы. Меня пугают болезни ног, гнездящиеся в трещинах кафеля, и, несмотря на уйму хлорки, которую местный совет заставляет выливать в бассейны, мне кажется, что плавать придется в чистой детской моче. Мое отражение в мутном от пара зеркале еще больше портит настроение. Оно мне не нравится. Купальника у меня с собой нет, и Сара одалживает мне свой. Можно догадаться, что Сара была в свое время очень привлекательной женщиной, но она родила троих и немного расплылась. Кажется, наряды для нее не самое главное. Ее купальник – скорее шкура, чем «от кутюр». Я объяснила Саре и Шелли, что ношу только черное, а они улыбнулись и вручили мне это уродство. Когда-то его украшали яркие цветы, но они, к счастью, выцвели. И покрой плохой. Черт, почему я не взяла с собой купальник от «Кальвина Кляйна»? Он скроен так, что максимально удлиняет ноги и сужает талию. На груди прокладки, фигура получается неотразимая. А эта цветастая тряпка висит между ног и на бедрах, и бретельки сползают с плеч. Вдобавок к ужасающей перспективе вывалиться из купальника я неожиданно обнаруживаю, что осталась в раздевалке одна с двумя маленькими девочками.
Я в панике. Не только потому, что не брила ноги уже неделю, а потому что Шарлотта и Люси обе смотрят на меня вопрошающе. Такое впечатление, что все – Даррен, его мать, Сара, Шелли и эти дети, – все они думают, что я у них вместо няньки.
И что я для этого гожусь.
Хотя ведь так оно и есть. Я, слава богу, выпускаю шоу, которое собирает миллионы зрителей. Я распоряжаюсь бюджетом в сотни тысяч фунтов и даю многомиллионный годовой доход. И сумею переодеть двух маленьких девочек.
Конечно.
Они не стоят спокойно, скользят по гладкому полу и никак не хотят надевать купальные костюмы, а уж от надувных нарукавников отказываются наотрез. И я вообще не стала их надевать. Как только вденешь нужную конечность в нужное отверстие, они ее тут же вытаскивают. И все-таки мне удается их одеть, хотя один купальник оказывается надет наизнанку, а второй задом наперед.
Понятно, что главное – сохранять спокойствие. Тут, как в любом сложном положении, важно не дать сопернику понять, что ты боишься. Я определенно могу усмирить двух маленьких девочек одним взглядом. Только если они будут стоять спокойно.
– Шарлотта, не бегай. Тут скользкий пол. Упадешь. – Я стараюсь говорить так, чтобы это звучало как совет или предупреждение. А получилось испуганно и угрожающе. – Люси, мы не взяли твой розовый купальник. Тебе придется надеть вот этот, голубой. Пожалуйста, не плачь. Давай руку. Прошу тебя. – Обе девочки хнычут, хотя подозреваю, что Шарлотта – крокодиловыми слезами, и мне самой хочется заплакать.
Но тут какая-то женщина приходит мне на помощь.
– Это, наверное, не ваши дети?
– Не мои. – Злюсь и одновременно чувствую облегчение. Это ведь и не ее дети. Но она во мгновение ока надевает на них купальники как надо. Почему же я не сумела? Может, есть какой-то ген материнства, и когда его обладательницы становятся матерями, им все это дается легче? А я никогда не хотела быть матерью, мне такое не снилось даже в самых страшных снах. И вправду, все это уже напоминает страшный сон. Но я люблю делать все хорошо. И не люблю неудач.
Я подговариваю девочек не рассказывать дяде Даррену, что этой хорошей тете пришлось помочь им одеться. И обещаю им дать за это по фунту, но Шарлотта сообщает мне, что нынешняя ставка – новый гардероб для ее Барби и поход в «Макдоналдс». Меня бы должно это разозлить, но мне нравится ее сообразительность, я уверена, что она далеко пойдет.
Даррен ничего не говорит, хотя мы пробыли и раздевалке сорок пять минут. Он машет нам рукой из детского бассейна, где играет со счастливым Беном.
А я спускаюсь в бассейн, стараясь не думать о моче. И вручаю Даррену нарукавники девочек, давая понять, что теперь его очередь.
– Можете подержать Бена? – Я киваю, потому что боюсь открыть рот, чтобы в него не попала какая-нибудь гадость. Даррен с улыбкой передает его мне. Хорошо, что мальчик не стал плакать. И я улыбаюсь ему очаровательной улыбкой в надежде, что мое умение обращаться с мужчинами распространяется и на таких малышей.
Даррен выскакивает из бассейна.
Он божествен.
Он, наверное, качается. У него упругие и развитые мышцы. Он худой и загорелый. Я смотрю, как сверкает вода, стекая по его плечам и ногам. Дотронуться бы до этого Адониса. С волнением отмечаю, что его сильная грудь и ноги покрыты волосами, а спина – нет.
Мои соски твердеют и трутся о жесткий купальник. Бездарная дешевка, он без подкладки.
Даррен надевает племянницам нарукавники. И пускает их ко мне в бассейн. А сам садится на бортик, болтая ногами в воде. У меня слабость в коленях, все тело в огне. Не могу оторвать от него глаз. Он великолепен, великолепен. От загорелых ступней с аккуратными квадратными ногтями – а не желтыми загнутыми когтями, которыми предпочитает щеголять большинство мужчин – и длинных мускулистых ног до аккуратного плоского живота. Это вам не упаковка из шести бутылок – это как целая полка в баре. Я хочу запустить пальцы в волосы на его груди. Потерять их там и уже никогда не найти. У него сильные широкие плечи. От воды они блестят, точно лакированные. Он наблюдает за детьми и не замечает, что я изучаю каждую капельку хлора на его коже. Блестящие волосы непокорно вьются на шее, и я им завидую. Я хочу быть этой прядью волос, хочу быть каплей хлорки, воды и мочи.
Пока он внимательно следит, как дети плещутся и прыгают в воде, я рискую взглянуть на его плавки.
О-о-о-го.
Привет, малыш.
– Мне взять Бена?
– Что?
От смущения я чуть не роняю мальчика. Почему он решил со мной заговорить именно сейчас? Передавая малыша, я стараюсь не смотреть Даррену в глаза и чувствую себя, как ребенок, которого поймали за руку у блюда с пирожными. Я заставляю себя взглянуть на Даррена, и он снова улыбается. Приятно, что я его так забавляю! Раздраженная и возбужденная, я недовольно тащусь к лестнице, пока он вылезает. Он пытается завести беседу, но я не могу успокоиться. До тех пор, пока не замечаю, что он украдкой разглядывает мою грудь, и настроение у меня тут же поднимается.
Да, теперь мне гораздо лучше.
После бассейна мы идем в «Макдоналдс». Даррен, очевидно, несколько удивлен моим выбором ресторана. Я улыбаюсь и ничего не объясняю. И лишь после того как Люси получила второй шоколадный коктейль, а я второй раз отвелa Шарлотту в туалет (самостоятельно), мне приходит в голову проверить сообщения на мобильном. Как я могла забыть позвонить Фи или Бейлу! И ведь не потому, что развлекалась. В том смысле, что не ходила по магазинам и клубам. Обычно я проверяю их каждые двадцать пять минут, если я не на работе. Было шесть звонков.
– Привет, Кэс. Это Фи. Я просмотрела за ночь все файлы и сделала список из трех подходящих сценариев для шоу. Мне провести с ними интервью? Если да, то тебе нужно предусмотреть бюджет побольше. Позвони мне.
– Привет, Кэс, это Джош. Иззи мне сказала, что ты поехала за каким-то парнем через всю страну. А в чем дело? Он что, трансвеcmum? Наверное, получится хорошее шоу. Ладно, звони, когда будет время.
– Кэс, это опять Фи. Ты мне не позвонила, я решила сама провести интервью. Кажется, я нашла замену. Надеюсь, хорошую. У меня вообще-то не было выбора. Мы не успеваем. Перезвони мне, пожалуйста. Передавай от меня привет Даррену. Скажи, что это та, на которой был светло-голубой костюм из кашемира. Нет, не надо.
– Кэс, это Иззи. Ннннууууууууу, как продвигаются дела с этим северным плейбоем?
– Джокаста, это мама. Мне это не нравится. Ты меня слышишь?
– Кэс, это Бейл. Позвоните мне.
В общем, ничего срочного. И я снова переключаю телефон на автоответчик.
К тому времени, как мы с Сарой отвозим детей домой, я измучена и у меня нет сил отказаться от ужина «по-семейному». Если бы не усталость – да ни за что!
– Оставайтесь, у нас сегодня лазанья, мама и папа ушли в паб, Ричард у Шелли, а Линда здесь. Дома никого. Останетесь одна в пустом доме.
Услышав это, я чувствую прилив энергии и, чуть не вывихнув Даррену руку, тащу его из кухни в машину. Смеясь, он включает зажигание.
– Вам, наверное, надоели дети?
Меня гложет совесть. Может, он хотел остаться, но слишком вежлив, чтобы возразить мне. В конце концов, он, наверное, нечасто приезжает из Лондона навестить родных. Но у меня уже болят руки от игры «раз, два, три, качни». Я нюхала детскую отрыжку, у меня перегрелись мозги от поиска ответов на бесконечные «почему» (почти все они исходили от Даррена).
И самое главное – я не поправляла косметику с тех пор, как мы ушли из бассейна.
– Если честно, да. Я не привыкла к детям. У меня нет ни племянниц, ни племянников.
– Наверное, у ваших друзей должны быть дети, – замечает он.
Я задумываюсь. Нет, детей нет ни у кого. Женщины с телевидения редко вспоминают о своей репродуктивной функции, а другие мои подруги куда-то исчезли, едва завели детей. Наверное, оттого что у нас теперь совершенно разный распорядок дня.
Я с улыбкой решаюсь на чистосердечное признание.
– Нет, до сегодняшнего дня я вообще не думала, что буду когда-нибудь держать на руках ребенка, одевать его, причесывать, водить в туалет, менять подгузники или кормить.
– Правда?
– Правда.
Я немного смущена. Не знаю, как это воспримет Даррен. Он, очевидно, ценит в женщине материнский инстинкт. Все мужчины любят, когда женщины умело обращаются с детьми. Большинству женщин хочется быть терпеливыми, веселыми и любящими матерями.
Только не мне.
Меня это не интересует.
Я старалась делать все правильно только потому, что хочу быть адекватной ситуации. В детстве я не любила, чтобы кто-то другой выигрывал в «кто первый». Меня не устраивало второе место. Если уж делаешь что-то, делай хорошо. Это всегда было моим девизом. Я не собираюсь удивлять Даррена. И мне не важно, что он обо мне думает.
Я гляжу на него украдкой, чтобы увидеть его реакцию на мое признание. У Ричарда такая крошечная машина, что Даррену пришлось сложиться пополам. Он сосредоточенно ведет машину по извилистой дороге. Он включил фары, а дворники на ветровом стекле упорно пытаются смахнуть струи дождя. Я боюсь, это неравная борьба. Не отрывая глаз от дороги, он произносит:
– Вы удивительная.
Я удивительная! Сейчас взлечу от счастья. Я еле себя сдерживаю.
Я удивительная? Ну да, и сколько раз я уже это слышала?
Я удивительная! Сейчас взлечу от счастья. Я еле себя сдерживаю.
Я удивительная. Он наверняка это говорит всем женщинам подряд.
Словом, я делаю вид, что не расслышала, и прикрываю глаза, намереваясь немного поспать, пока мы возвращаемся домой.
Просыпаюсь. Мне улыбается со стены юный Кевин Киган. Где я? Я лежу в узкой кровати на шершавой нейлоновой простыне под нейлоновым покрывалом. Все это коричневое. Разных оттенков коричневого цвета. Больше всего боюсь мужчин с плохим вкусом. Заслышав на улице детский смех, я выглядываю в окно.
Даррен.
И Шарлотта с Люси. Сегодня холодный серый день. Серая трава, серое небо. Но Даррену и девочкам весело, их одежда и смех на этом сером фоне представляют радостный контраст. Нетерпеливо стучу в окно и машу им рукой. Они смотрят вверх и машут мне в ответ. И только потом я вспоминаю, что еще не накрасилась, и ныряю обратно в кровать, прежде чем они успели меня рассмотреть.
Стук в дверь. Я не успеваю ответить, как влетает миссис Смит. Она широко улыбается, и я купаюсь в ее улыбке. Может, она знает, что вчера я возилась с детьми, и теперь лучше ко мне относится. Но мне это безразлично. Я не нуждаюсь и не жду одобрения миссис Смит. Не очень-то и надо.
Она принесла мне чашку чая, такого крепкого, что в нем могла бы стоять ложка. Я беру ее и благодарю.
– Вы, наверное, устали вчера? У меня странное и неприятное ощущение, будто в моей постели муравьи, они заползают под простыни и лишают меня покоя. Блин, теперь вспомнила. Вчера вечером я очень устала. Слишком устала, чтобы защищать свое шоу, и могла только беситься. Мы смеялись, потом нам захотелось выпить, и мы решили совершить набег на бар его родителей. На этот фанерованный орехом кошмар с Ноева ковчега, разумно спрятанный в «передней». Мы решили, что текила будет лучшим дополнением к тостам с сыром. Выбирать было не из чего. Все остальные напитки были флуоресцентных цветов и наверняка радиоактивны. В нашем распоряжении был целый дом! И тут мне пришло в голову раскрутить его на разговор о шоу, пока его родных нет рядом. Я, дура, подумала, что раз он стал относиться ко мне теплее, то готов к этому разговору.
Оказалось, нет. Разговор получился коротким, напряженным и прохладным.
Он повернулся ко мне спиной и стал натирать сыр. Волосы у него на затылке растрепались. Я еле удержалась, чтобы на них не подуть.
– Я не говорю, что ты должен переспать с Клэр. – Боже упаси. – Просто нужно с ней встретиться. И довериться судьбе, – убеждала я его широкие плечи.
– Но ваша программа не о судьбе и не о том, что может случиться, если каждый будет предоставлен самому себе. Ваше шоу существует для того, чтобы все извратить. Оно выявляет худшее в человеке. – Он посмотрел на мое отражение в темном ночном окне.
– Худшее в человеке – это норма, – продолжала я.
Он не скрывал возмущения. Но теперь хотя бы повернулся ко мне лицом. Или он повернулся только для того, чтобы положить хлеб на гриль?
– Нет, неправда. Просто вы считаете отклонения нормой, потому что они свойственны лично вам.
Ну, нахал. Что он знает о моей жизни, кроме того, о чем мы говорили вчера в ресторане, в поезде и сегодня днем? Но этого недостаточно, чтобы узнать человека. Он знает обо мне немногим больше, чем то, какой молочный коктейль я любила в детстве. О, еще днем мы, кажется, вели интригующую и совершенно зашифрованную беседу (из-за присутствия детей) о запахах презервативов. Но половина всех мужчин на «ТВ-6» знает, что я больше всего люблю запах банана.
Никто не думает, что это запах молочного коктейля с шоколадом.
Я свирепо посмотрела на него.
– Неверность существует. И измены тоже.
– Да, возможно. Но это ужасно, так и нужно это воспринимать. А вы все время показываете нам измены и тем самым нейтрализуете такое отношение. Вы что, настолько ущербны, что не понимаете этого?
Я устала от его ханжеских рассуждений. И неожиданно для себя заорала. Я пропустила мимо ушей его вопрос и вместо этого задала ему свой.
– Кого вы хотите защитить от культурных и моральных стандартов Запада? Я не придумала ничего нового, ничего экстраординарного.
Мы оба замолчали, пока Даррен накладывал сыр на снятые с гриля тосты. Он положил их передо мной и предложил к ним уорчестерский соус. Я отказалась. Налила ему текилы, но он к ней не притронулся. Мы ели молча, потом я пошла спать. Я проиграла это сражение.
Сейчас я ищу мои наручные часы.
Обычно я не хожу в городские бассейны. Я принимаю минеральные ванны и посещаю частные спортзалы. Меня пугают болезни ног, гнездящиеся в трещинах кафеля, и, несмотря на уйму хлорки, которую местный совет заставляет выливать в бассейны, мне кажется, что плавать придется в чистой детской моче. Мое отражение в мутном от пара зеркале еще больше портит настроение. Оно мне не нравится. Купальника у меня с собой нет, и Сара одалживает мне свой. Можно догадаться, что Сара была в свое время очень привлекательной женщиной, но она родила троих и немного расплылась. Кажется, наряды для нее не самое главное. Ее купальник – скорее шкура, чем «от кутюр». Я объяснила Саре и Шелли, что ношу только черное, а они улыбнулись и вручили мне это уродство. Когда-то его украшали яркие цветы, но они, к счастью, выцвели. И покрой плохой. Черт, почему я не взяла с собой купальник от «Кальвина Кляйна»? Он скроен так, что максимально удлиняет ноги и сужает талию. На груди прокладки, фигура получается неотразимая. А эта цветастая тряпка висит между ног и на бедрах, и бретельки сползают с плеч. Вдобавок к ужасающей перспективе вывалиться из купальника я неожиданно обнаруживаю, что осталась в раздевалке одна с двумя маленькими девочками.
Я в панике. Не только потому, что не брила ноги уже неделю, а потому что Шарлотта и Люси обе смотрят на меня вопрошающе. Такое впечатление, что все – Даррен, его мать, Сара, Шелли и эти дети, – все они думают, что я у них вместо няньки.
И что я для этого гожусь.
Хотя ведь так оно и есть. Я, слава богу, выпускаю шоу, которое собирает миллионы зрителей. Я распоряжаюсь бюджетом в сотни тысяч фунтов и даю многомиллионный годовой доход. И сумею переодеть двух маленьких девочек.
Конечно.
Они не стоят спокойно, скользят по гладкому полу и никак не хотят надевать купальные костюмы, а уж от надувных нарукавников отказываются наотрез. И я вообще не стала их надевать. Как только вденешь нужную конечность в нужное отверстие, они ее тут же вытаскивают. И все-таки мне удается их одеть, хотя один купальник оказывается надет наизнанку, а второй задом наперед.
Понятно, что главное – сохранять спокойствие. Тут, как в любом сложном положении, важно не дать сопернику понять, что ты боишься. Я определенно могу усмирить двух маленьких девочек одним взглядом. Только если они будут стоять спокойно.
– Шарлотта, не бегай. Тут скользкий пол. Упадешь. – Я стараюсь говорить так, чтобы это звучало как совет или предупреждение. А получилось испуганно и угрожающе. – Люси, мы не взяли твой розовый купальник. Тебе придется надеть вот этот, голубой. Пожалуйста, не плачь. Давай руку. Прошу тебя. – Обе девочки хнычут, хотя подозреваю, что Шарлотта – крокодиловыми слезами, и мне самой хочется заплакать.
Но тут какая-то женщина приходит мне на помощь.
– Это, наверное, не ваши дети?
– Не мои. – Злюсь и одновременно чувствую облегчение. Это ведь и не ее дети. Но она во мгновение ока надевает на них купальники как надо. Почему же я не сумела? Может, есть какой-то ген материнства, и когда его обладательницы становятся матерями, им все это дается легче? А я никогда не хотела быть матерью, мне такое не снилось даже в самых страшных снах. И вправду, все это уже напоминает страшный сон. Но я люблю делать все хорошо. И не люблю неудач.
Я подговариваю девочек не рассказывать дяде Даррену, что этой хорошей тете пришлось помочь им одеться. И обещаю им дать за это по фунту, но Шарлотта сообщает мне, что нынешняя ставка – новый гардероб для ее Барби и поход в «Макдоналдс». Меня бы должно это разозлить, но мне нравится ее сообразительность, я уверена, что она далеко пойдет.
Даррен ничего не говорит, хотя мы пробыли и раздевалке сорок пять минут. Он машет нам рукой из детского бассейна, где играет со счастливым Беном.
А я спускаюсь в бассейн, стараясь не думать о моче. И вручаю Даррену нарукавники девочек, давая понять, что теперь его очередь.
– Можете подержать Бена? – Я киваю, потому что боюсь открыть рот, чтобы в него не попала какая-нибудь гадость. Даррен с улыбкой передает его мне. Хорошо, что мальчик не стал плакать. И я улыбаюсь ему очаровательной улыбкой в надежде, что мое умение обращаться с мужчинами распространяется и на таких малышей.
Даррен выскакивает из бассейна.
Он божествен.
Он, наверное, качается. У него упругие и развитые мышцы. Он худой и загорелый. Я смотрю, как сверкает вода, стекая по его плечам и ногам. Дотронуться бы до этого Адониса. С волнением отмечаю, что его сильная грудь и ноги покрыты волосами, а спина – нет.
Мои соски твердеют и трутся о жесткий купальник. Бездарная дешевка, он без подкладки.
Даррен надевает племянницам нарукавники. И пускает их ко мне в бассейн. А сам садится на бортик, болтая ногами в воде. У меня слабость в коленях, все тело в огне. Не могу оторвать от него глаз. Он великолепен, великолепен. От загорелых ступней с аккуратными квадратными ногтями – а не желтыми загнутыми когтями, которыми предпочитает щеголять большинство мужчин – и длинных мускулистых ног до аккуратного плоского живота. Это вам не упаковка из шести бутылок – это как целая полка в баре. Я хочу запустить пальцы в волосы на его груди. Потерять их там и уже никогда не найти. У него сильные широкие плечи. От воды они блестят, точно лакированные. Он наблюдает за детьми и не замечает, что я изучаю каждую капельку хлора на его коже. Блестящие волосы непокорно вьются на шее, и я им завидую. Я хочу быть этой прядью волос, хочу быть каплей хлорки, воды и мочи.
Пока он внимательно следит, как дети плещутся и прыгают в воде, я рискую взглянуть на его плавки.
О-о-о-го.
Привет, малыш.
– Мне взять Бена?
– Что?
От смущения я чуть не роняю мальчика. Почему он решил со мной заговорить именно сейчас? Передавая малыша, я стараюсь не смотреть Даррену в глаза и чувствую себя, как ребенок, которого поймали за руку у блюда с пирожными. Я заставляю себя взглянуть на Даррена, и он снова улыбается. Приятно, что я его так забавляю! Раздраженная и возбужденная, я недовольно тащусь к лестнице, пока он вылезает. Он пытается завести беседу, но я не могу успокоиться. До тех пор, пока не замечаю, что он украдкой разглядывает мою грудь, и настроение у меня тут же поднимается.
Да, теперь мне гораздо лучше.
После бассейна мы идем в «Макдоналдс». Даррен, очевидно, несколько удивлен моим выбором ресторана. Я улыбаюсь и ничего не объясняю. И лишь после того как Люси получила второй шоколадный коктейль, а я второй раз отвелa Шарлотту в туалет (самостоятельно), мне приходит в голову проверить сообщения на мобильном. Как я могла забыть позвонить Фи или Бейлу! И ведь не потому, что развлекалась. В том смысле, что не ходила по магазинам и клубам. Обычно я проверяю их каждые двадцать пять минут, если я не на работе. Было шесть звонков.
– Привет, Кэс. Это Фи. Я просмотрела за ночь все файлы и сделала список из трех подходящих сценариев для шоу. Мне провести с ними интервью? Если да, то тебе нужно предусмотреть бюджет побольше. Позвони мне.
– Привет, Кэс, это Джош. Иззи мне сказала, что ты поехала за каким-то парнем через всю страну. А в чем дело? Он что, трансвеcmum? Наверное, получится хорошее шоу. Ладно, звони, когда будет время.
– Кэс, это опять Фи. Ты мне не позвонила, я решила сама провести интервью. Кажется, я нашла замену. Надеюсь, хорошую. У меня вообще-то не было выбора. Мы не успеваем. Перезвони мне, пожалуйста. Передавай от меня привет Даррену. Скажи, что это та, на которой был светло-голубой костюм из кашемира. Нет, не надо.
– Кэс, это Иззи. Ннннууууууууу, как продвигаются дела с этим северным плейбоем?
– Джокаста, это мама. Мне это не нравится. Ты меня слышишь?
– Кэс, это Бейл. Позвоните мне.
В общем, ничего срочного. И я снова переключаю телефон на автоответчик.
К тому времени, как мы с Сарой отвозим детей домой, я измучена и у меня нет сил отказаться от ужина «по-семейному». Если бы не усталость – да ни за что!
– Оставайтесь, у нас сегодня лазанья, мама и папа ушли в паб, Ричард у Шелли, а Линда здесь. Дома никого. Останетесь одна в пустом доме.
Услышав это, я чувствую прилив энергии и, чуть не вывихнув Даррену руку, тащу его из кухни в машину. Смеясь, он включает зажигание.
– Вам, наверное, надоели дети?
Меня гложет совесть. Может, он хотел остаться, но слишком вежлив, чтобы возразить мне. В конце концов, он, наверное, нечасто приезжает из Лондона навестить родных. Но у меня уже болят руки от игры «раз, два, три, качни». Я нюхала детскую отрыжку, у меня перегрелись мозги от поиска ответов на бесконечные «почему» (почти все они исходили от Даррена).
И самое главное – я не поправляла косметику с тех пор, как мы ушли из бассейна.
– Если честно, да. Я не привыкла к детям. У меня нет ни племянниц, ни племянников.
– Наверное, у ваших друзей должны быть дети, – замечает он.
Я задумываюсь. Нет, детей нет ни у кого. Женщины с телевидения редко вспоминают о своей репродуктивной функции, а другие мои подруги куда-то исчезли, едва завели детей. Наверное, оттого что у нас теперь совершенно разный распорядок дня.
Я с улыбкой решаюсь на чистосердечное признание.
– Нет, до сегодняшнего дня я вообще не думала, что буду когда-нибудь держать на руках ребенка, одевать его, причесывать, водить в туалет, менять подгузники или кормить.
– Правда?
– Правда.
Я немного смущена. Не знаю, как это воспримет Даррен. Он, очевидно, ценит в женщине материнский инстинкт. Все мужчины любят, когда женщины умело обращаются с детьми. Большинству женщин хочется быть терпеливыми, веселыми и любящими матерями.
Только не мне.
Меня это не интересует.
Я старалась делать все правильно только потому, что хочу быть адекватной ситуации. В детстве я не любила, чтобы кто-то другой выигрывал в «кто первый». Меня не устраивало второе место. Если уж делаешь что-то, делай хорошо. Это всегда было моим девизом. Я не собираюсь удивлять Даррена. И мне не важно, что он обо мне думает.
Я гляжу на него украдкой, чтобы увидеть его реакцию на мое признание. У Ричарда такая крошечная машина, что Даррену пришлось сложиться пополам. Он сосредоточенно ведет машину по извилистой дороге. Он включил фары, а дворники на ветровом стекле упорно пытаются смахнуть струи дождя. Я боюсь, это неравная борьба. Не отрывая глаз от дороги, он произносит:
– Вы удивительная.
Я удивительная! Сейчас взлечу от счастья. Я еле себя сдерживаю.
Я удивительная? Ну да, и сколько раз я уже это слышала?
Я удивительная! Сейчас взлечу от счастья. Я еле себя сдерживаю.
Я удивительная. Он наверняка это говорит всем женщинам подряд.
Словом, я делаю вид, что не расслышала, и прикрываю глаза, намереваясь немного поспать, пока мы возвращаемся домой.
Просыпаюсь. Мне улыбается со стены юный Кевин Киган. Где я? Я лежу в узкой кровати на шершавой нейлоновой простыне под нейлоновым покрывалом. Все это коричневое. Разных оттенков коричневого цвета. Больше всего боюсь мужчин с плохим вкусом. Заслышав на улице детский смех, я выглядываю в окно.
Даррен.
И Шарлотта с Люси. Сегодня холодный серый день. Серая трава, серое небо. Но Даррену и девочкам весело, их одежда и смех на этом сером фоне представляют радостный контраст. Нетерпеливо стучу в окно и машу им рукой. Они смотрят вверх и машут мне в ответ. И только потом я вспоминаю, что еще не накрасилась, и ныряю обратно в кровать, прежде чем они успели меня рассмотреть.
Стук в дверь. Я не успеваю ответить, как влетает миссис Смит. Она широко улыбается, и я купаюсь в ее улыбке. Может, она знает, что вчера я возилась с детьми, и теперь лучше ко мне относится. Но мне это безразлично. Я не нуждаюсь и не жду одобрения миссис Смит. Не очень-то и надо.
Она принесла мне чашку чая, такого крепкого, что в нем могла бы стоять ложка. Я беру ее и благодарю.
– Вы, наверное, устали вчера? У меня странное и неприятное ощущение, будто в моей постели муравьи, они заползают под простыни и лишают меня покоя. Блин, теперь вспомнила. Вчера вечером я очень устала. Слишком устала, чтобы защищать свое шоу, и могла только беситься. Мы смеялись, потом нам захотелось выпить, и мы решили совершить набег на бар его родителей. На этот фанерованный орехом кошмар с Ноева ковчега, разумно спрятанный в «передней». Мы решили, что текила будет лучшим дополнением к тостам с сыром. Выбирать было не из чего. Все остальные напитки были флуоресцентных цветов и наверняка радиоактивны. В нашем распоряжении был целый дом! И тут мне пришло в голову раскрутить его на разговор о шоу, пока его родных нет рядом. Я, дура, подумала, что раз он стал относиться ко мне теплее, то готов к этому разговору.
Оказалось, нет. Разговор получился коротким, напряженным и прохладным.
Он повернулся ко мне спиной и стал натирать сыр. Волосы у него на затылке растрепались. Я еле удержалась, чтобы на них не подуть.
– Я не говорю, что ты должен переспать с Клэр. – Боже упаси. – Просто нужно с ней встретиться. И довериться судьбе, – убеждала я его широкие плечи.
– Но ваша программа не о судьбе и не о том, что может случиться, если каждый будет предоставлен самому себе. Ваше шоу существует для того, чтобы все извратить. Оно выявляет худшее в человеке. – Он посмотрел на мое отражение в темном ночном окне.
– Худшее в человеке – это норма, – продолжала я.
Он не скрывал возмущения. Но теперь хотя бы повернулся ко мне лицом. Или он повернулся только для того, чтобы положить хлеб на гриль?
– Нет, неправда. Просто вы считаете отклонения нормой, потому что они свойственны лично вам.
Ну, нахал. Что он знает о моей жизни, кроме того, о чем мы говорили вчера в ресторане, в поезде и сегодня днем? Но этого недостаточно, чтобы узнать человека. Он знает обо мне немногим больше, чем то, какой молочный коктейль я любила в детстве. О, еще днем мы, кажется, вели интригующую и совершенно зашифрованную беседу (из-за присутствия детей) о запахах презервативов. Но половина всех мужчин на «ТВ-6» знает, что я больше всего люблю запах банана.
Никто не думает, что это запах молочного коктейля с шоколадом.
Я свирепо посмотрела на него.
– Неверность существует. И измены тоже.
– Да, возможно. Но это ужасно, так и нужно это воспринимать. А вы все время показываете нам измены и тем самым нейтрализуете такое отношение. Вы что, настолько ущербны, что не понимаете этого?
Я устала от его ханжеских рассуждений. И неожиданно для себя заорала. Я пропустила мимо ушей его вопрос и вместо этого задала ему свой.
– Кого вы хотите защитить от культурных и моральных стандартов Запада? Я не придумала ничего нового, ничего экстраординарного.
Мы оба замолчали, пока Даррен накладывал сыр на снятые с гриля тосты. Он положил их передо мной и предложил к ним уорчестерский соус. Я отказалась. Налила ему текилы, но он к ней не притронулся. Мы ели молча, потом я пошла спать. Я проиграла это сражение.
Сейчас я ищу мои наручные часы.