Страница:
А ведь он прав. Я вздыхаю и киваю.
– Черт с ними. Скажи, что мы согласны.
– И мы так просто сдадимся? – изумленно спрашивает Фи. – А ты не хочешь попробовать расширить «Секс с экс»?
– Фи, ты уже должна бы знать, за что стоит бороться, а за что нет. Посмотри на это шире. Мы несем ответственность за канал, а не за наши собственные шоу.
– Но ты ведь придумала это шоу.
– Фи, у меня тонны идей. Десять миллионов зрителей – отличный результат для программы этого рода. Это гораздо больше того, на что мы рассчитывали, когда начинали. Давайте не жадничать. С хорошими фильмами мы соберем двенадцать миллионов. К тому же они ведь хотят не закрыть «Секс с экс», а просто поменять время эфира.
– Было бы это мое шоу, я бы зубами и когтями дралась за лучшее время. – Фи в дикой ярости, такой я ее еще не видела.
– Но это же не твое шоу.
Я наращиваю свой вес в обществе. Это нужно, чтобы защититься от Бейла, который все пытается спихнуть меня. В интервью прессе я даю понять, что мой личный вклад в «ТВ-6» колоссален. Я даже использую свои женские привилегии, сообразив, что с любимицей публики Бейлу придется быть повежливее. Сейчас я даю интервью репортеру большого женского журнала. И тут заходит Джеки и сообщает, что в секретариате меня ждет мама.
– О, простите меня, придется прерваться. Я повезу маму обедать, – извиняюсь я.
Интервью было нелегким. Мы с репортером оба искусные игроки. Я знаю, что нравлюсь ему, но он прикидывается равнодушным и даже жестким, – это для него вопрос профессиональной гордости, знаете ли. А я делаю вид, что стараюсь его приручить, хотя точно знаю, что он уже мой.
Вот он и морщится, пытаясь понять, не было ли это подстроено для того, чтобы в статье упоминалось об обеде с матерью. Если он решит, что подстроено, то не напишет об этом. А если поймет, что нет, то напишет. Это могло бы, елки-палки, полнее раскрыть мои человеческие качества, а до моих высот ему как до Луны. По правде говоря, это случайность, совпадение. Ничего бы этого не было, если бы мама не боялась опоздать, а журналист не мямлил бы и не полз, как черепаха.
– Еще два-три вопроса. – Я киваю с обворожительной улыбкой. – Вы получаете тысячи жалоб по поводу вашего шоу «Секс с экс» от родителей, учителей, местных властей. Вас осудила даже англиканская церковь…
– Я агностик, – перебиваю я с улыбкой. Он пропускает это мимо ушей.
– Что вы скажете по поводу обвинений в защите адюльтера?
– Очень просто: это не так. Рейтинг не зависит от того, распалась пара или нет. Я считаю телевидение истинно народной, национальной культурой. Никто не заставляет людей смотреть шоу или участвовать в нем, – барабаню я без лишних раздумий, подавляя зевоту. Самой мне все это уже не кажется таким уж убедительным, но главное, чтобы это убедило его. И я решаю поддать жару. – Английская публика слишком умна, чтобы ей можно было что-то навязать. Процитируйте это, пожалуйста. – Он кивает. Ну конечно, он злится на себя за уступчивость.
– И наконец, как вы относитесь к тому, что вас называют «голосом поколения»?
– Вот не знала, – я притворно смеюсь в попытке убедить его в своем неведении. – Правда? Только не записывайте.
Какое напряжение. Не могу больше притворяться паинькой, ни минуты, ни секунды.
Он кивает.
– Я никакой не «голос поколения», потому что я гораздо умнее, сострадательнее и безжалостнее.
Он переваривает то, что я сказала. Представляю, как он жалеет, что не записал эту реплику. Это самое крутое из всего, что я тут наговорила.
Если бы только он знал, что я имею в виду.
Я встаю, давая понять, что интервью окончено. Джеки провожает журналиста к выходу и приглашает маму.
– Извини, что задержала. – Расточая поцелуи и извинения, я беру со спинки стула жакет и сумку и иду к выходу. – Джеки, мы с мамой едем обедать, а потом покупать ей одежду к свадьбе. Меня не будет на месте почти до конца дня.
Ну и что, ведь я так много работаю и имею право исчезнуть на пару часов. Сотрудники «ТВ-6» (кроме моей команды) редко появляются на месте раньше одиннадцати, а для многих работа по-настоящему начинается не раньше, чем они придут в себя после завтрака.
– Проверяй мою почту, я жду ответа от исполнительного комитета насчет бюджета на будущий год. Телефон отключать не буду, но по пустякам мне не звони. И никого со мной не соединяй, кроме Даррена.
– Даррена? – в изумлении переспрашивает Джеки.
Господи, что я ляпнула!
– Я сказала – Даррена? Ой, Джоша, конечно. Я имела в виду Джоша. – Я краснею и лезу в сумку, делая вид, что ищу салфетку, чтобы промокнуть помаду, хотя губы у меня вообще не накрашены.
– Почему ты вспомнила Даррена? – спрашивает Джеки.
– Наверное, из-за этого журналиста. Он спрашивал меня о том же, что и этот самый Даррен. Например, не чувствую ли я себя ответственной за супружескую неверность в масштабе всей страны? Не чувствую ли я вины за то, что провоцирую агрессию?
Мои руки неожиданно зажили собственной жизнью. Они почесывают нос, накручивают волосы на ухо, чешут ногу. И все никак не успокоятся. Джеки и мама пристально смотрят на меня.
– Они очень похожи, этот журналист и, э-э-э, этот, Даррен. Оба идеалисты и не имеют представления о реальной жизни, моралисты гребаные. Извини, мама. – Я извиняюсь за грубость раньше, чем она успевает возмутиться.
Извини, Даррен. Глубоко в душе я чувствую себя предательницей.
– Кто такой Даррен? – спрашивает мама.
– Никто. Один парень, который не пришел на мое шоу.
– Секс ходячий, – припечатывает Джеки.
– Как это, милая? – Мама притворяется, что не поняла.
– Только он упрямый и опасный, – поясняет Джеки. На мамином лице все еще написано смущение. – Такой весь из себя Рэтт Батлер.
– А-а-а, понятно.
В ресторане «Селфриджес» мы с мамой с облегчением плюхаемся на стулья. Сумки тяжелы, зато легко в кошельке, и мы совершенно счастливы. И вообще все просто классно. Мы даже сумели купить маме наряд, который нравится нам обеим, и все обошлось без обид, недовольства, шантажа или слез. Замечательный день! Время завтрака давно миновало, но мы заказываем традиционный чай с оладьями и сэндвичами. Я, конечно, не стану есть торт или крем. Я и раньше фанатично следила за питанием, а теперь я невеста и потому впадаю в крайности. Мама ублаготворена, хоть ее и беспокоят все эти свадебные причуды и излишества. Привычным жестом она лезет в сумку и в миллионный раз достает книжку «Подготовка к свадьбе».
– Ты говорила со своим парикмахером?
– Да, и сделала два заказа. Один, чтобы попробовать, как будет смотреться высокая прическа, а второй – в день свадьбы. Но, может, я еще решу постричься.
– Ох, не надо, у тебя такие прекрасные волосы. – У мамы такой вид, как будто я предлагаю принести весталок в жертву языческим богам.
– Для длинных волос я слишком стара. Мне пойдет короткая стрижка или прическа под Зои Бол?
Очевидно, не очень, потому что мама ставит галочку в графе «парикмахер» и продолжает:
– Ты известила свой банк и жилищный кооператив о смене фамилии? А новые визитки заказала?
– Я не буду менять фамилию.
– Как?!
– Только лишние заботы, – отбиваюсь я, отхлебнув «Эрл Грей». Мама осуждающе молчит. Наконец она откладывает список.
– Тебе нужно выбрать цветы.
Я сразу соображаю, что придется выбрать не те, которые мне нравятся.
– Я думаю, гортензии и…
– Гортензии нельзя.
– Почему?
– Это плохая примета. Они символизируют тщеславие и разоблачение.
– А какие счастливые?
– Розы хороши для любого случая. Они символизируют любовь, невинность и благодарность, в зависимости от цвета. Можно взять что-то изысканное, например гелиотропы. Они означают преданность и верность. И добавить цветов лимона. Они символизируют верность в любви.
– Господи, ну что за чушь. А какие цветы были на твоей свадьбе?
– Цветы лимона.
– Ну вот видишь?
Мама отводит взгляд, и я понимаю, что обидела ее. И даже не хочу извиниться.
– Ладно, гелиотропы и цветы лимона.
Она облегченно улыбается, и мне даже неловко, что ее так легко утешить.
– Ты уже решила насчет медового месяца?
– Я предоставляю это Джошу. Это, конечно, неразумно, но так принято. Мам, ты не могла бы с ним поговорить? Чтобы он не придумал что-нибудь экстравагантное. Не дай ему заказать путешествие на Северный полюс или сафари на каноэ. Меня вполне устроят пляж и бары. – Мама все записывает.
– Он уже выбрал шаферов?
Я с удивлением вскидываю глаза.
– Это не я придумала, так написано в книге. Вот, слушай: «Проверьте, чтобы ваш жених выбрал шаферов», – и тычет в книгу пальцем.
– Господи, они что же, думают, что мы никогда не видели свадьбы? Да они, наверное, считают, что женихи без их совета и высморкаться не могут! – Мы с мамой источаем презрение и недоверчивость.
– Так он выбрал шаферов? – спрашивает она.
– Нет, – и мы смеемся в изнеможении. Как хорошо, когда мама такая раскованная. Просмеявшись, я говорю:
– Мама, до чего же я тебе благодарна. Столько помощи! Спасибо.
Мама сияет. Она аккуратно режет свою оладью пополам, а потом на четвертинки. Дел было так много, что просто не знаю, как бы я справилась без нее. Я вовсе не отношусь к своей свадьбе как к чему-то исключительному, но чем она ближе, тем больше мне хочется, чтобы все было хорошо. Хочется быть прелестной невестой с прелестной прической, в прелестном платье и с прелестным макияжем. И с прелестной мамой в шляпке, которая ей к лицу, – и в окружении друзей, и прелестных гостей, которые довольны угощением и соседями по столу. И чтобы муж, то есть Джош, был тоже прелестен.
– Хороший сегодня день, правда? – спрашивает мама.
– Угу, – киваю я.
– Иззи что-то упоминала о Даррене. Дорогая, передай мне джем. – Она лукавит, но все ее хитрости шиты белыми нитками. Ведь я в этих войнах настоящий ветеран. И я достаю из сумки, из вороха папиросной бумаги свадебные туфли. Они расшиты мелким бисером, миллионами бусинок. Это самые красивые туфли на свете.
– Как тебе, мам?
– Дивные. Даррен – это не тот парень с севера? Ты, кажется, ездила к нему на праздники?
У Иззи и правда язык без костей.
– Это были не праздники, а работа.
Мама придерживается тысячелетних норм этикета и со сноровкой гейши подливает мне чаю и отрезает кусок торта. Подождем финала церемонии. Я только сейчас понимаю, что это всегда помогало ей выиграть время. Она хочет сказать мне что-то важное и раздумывает, как это лучше сделать.
– Джош прекрасный мальчик.
Как забавно. Да мы обе прекрасно это знаем.
– Он мне в некотором смысле как сын, а тебе, естественно, как брат. Я уверена, что он тебя, очень любит.
– Мам, это все не новость. Мы с ним помолвлены и через месяц поженимся. Разве это ни о чем не говорит?
Мама тянется через стол и кладет свою руку поверх моей.
– Ты любишь Джоша?
– Мама!
Я в шоке. Когда отец сообщил матери о своей любовнице, она в это просто не поверила. Ни чуточки не поверила. Из кухни я видела, как она подбежала к нему, повисла на шее, улыбнулась так нежно, так доверчиво, глядя на него снизу вверх, и спросила: может ли он любить другую женщину так же сильно, как свою жену и дочь. Она ожидала, что он одумается и скажет ей: «Нет, конечно же, нет», – и продолжит свою двойную жизнь. Увы, мой отец не выучил эту роль. Он ответил, что, к сожалению, дело обстоит именно так: он любит другую женщину. Мама еле удержалась на ногах.
После этого она стала учиться защите, чтобы уберечься от ужаса и унижения. Она стала ужасно сдержанной и забыла о ласке. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать, сколько раз в жизни она обнимала меня. Мама никогда не говорит о любви и не задает вопросы, ответов на которые не знает. Но сегодня, сидя со мной в ресторане «Селфриджес», она нарушила все три собственных правила, и я встревожена.
Мама опоздала со своими советами. Если я позволила ей выбрать цветы и меню, то это не значит, что меня интересует ее мнение о деталях моей жизни. Она моя мать и поэтому ничего не понимает, а знает и того меньше. Слишком часто она предоставляла мне возможность учиться на собственных ошибках. Зачем же вмешиваться сейчас? До чего же неприятно. Ведь я не случайно выбрала Джоша. Он хороший, добрый и веселый, все его любят, у него замечательные карьерные перспективы. И он хорошо готовит.
И он не Даррен.
Я сверлю маму взглядом, но разве заставишь ее замолчать? И она говорит:
– Не хотелось бы, чтобы все мои уроки прошли впустую.
Я сажаю маму в такси. Эта процедура всегда грозит плохим настроением, потому что она считает такси излишеством, роскошью и «странной привычкой». А я просто хотела уберечь ее шляпную коробку от давки в метро. Мы разве что не подрались, но сразу помирились, когда таксист стал хамить: «Или садись, или вылазь на хрен с моей тачки». Потом я поймала другое такси и рванула на студию, чтобы успеть на интервью с парочкой новых кандидатов. Интервью закончилось в семь сорок пять, и когда я вернулась к своему столу, то обнаружила, что в офисе не осталось никого, кроме Фи.
– Ты почему не уходишь?
Она ничего не ответила, а только фыркнула и сердито взглянула на меня. Я вспомнила, как при всех, хотя и мягко, сделала ей сегодня утром замечание. Наверно, все еще дуется на меня. Попробую восстановить гармонию, рассказав ей об интервью.
– Это типичная девушка из Эссекса… Может, она была совсем не из Эссекса, а из Эдинбурга или Эксетера или еще откуда-то. Но такое обобщение Фи должна оценить. Эта дева описывала мне своего бывшего любовника. При таких взглядах ей прямая дорога в монастырь. Безнадежный бабник и игрок, чье представление о работе сводится к подозрительным прогулкам возле местного торгового центра, и вообще он отвратителен во всех отношениях, но она его защищает, потому что «в нем есть соль». Я недоуменно уставилась на эту девицу.
– Так говорят в Эссексе?
– Ну, соль, соль земли. Он настоящий мужик. Жеребец, – пояснила она.
– Ах, вот что, – улыбнулась я, зная, что получится отличное шоу, а бесчисленные эссекские шуточки придадут ему юмора.
– Фи, а что говорит эссекская девушка после одиннадцатого оргазма? – Фи пожимает плечами. – А сколько вас в футбольной команде?
Это старая шутка, но Фи оценила мои усилия и наконец позволяет себе улыбнуться. Я поняла, что выиграла этот раунд. Она говорит:
– Ладно, ухожу. Не хочешь выпить? Можно пойти в «Храброго льва».
Я хотела было, как обычно, отказаться и объяснить, что мне еще нужно просмотреть больше тридцати электронных писем, когда вдруг вспомнила мамино обиженное лицо в ресторане.
Если бы я только могла его забыть.
Но если я останусь в офисе одна, буду думать только о нем. Закрываю компьютер и беру сумку.
– У тебя все в норме?
– Полный порядок.
Это не так. Но что мне сказать и как объяснить это Фи? Мы чокаемся и пригубливаем джин с тоником.
Интересно, она затеяла это из-за меня?
Фи размахивает своей сигаретой под музыку, раздающуюся из автомата. Играет «Мне все напоминает о тебе», а я не могу это слышать. Блин, скоро стану читать гороскопы. Надеюсь, пабы сохранят приверженность мелодичной музыке. Сентиментальная музыка и алкоголь – убийственное сочетание. Я стараюсь думать о работе и забыть о маме, Джоше и собственной свадьбе.
– Так скажи мне Фи, если бы «Секс с экс» было твоим шоу, что бы ты предприняла?
Фи смущается.
– Извини за то, что было утром. Просто расстроилась и наговорила глупостей. Как ты говоришь, нужно решить, на чьей ты стороне.
– Не нужно извинений, – улыбаюсь я ей. – Хорошо, что ты так любишь свою работу. – По крайней мере, мне так кажется. – Скажи, что ты думаешь о нашем шоу? – Этот вопрос должен показать ей, что я ценю ее мнение. Я часто пользуюсь несложным этим психологическим приемом.
Фи сосет ломтик лимона из коктейля.
– Честно?
И тут мне вдруг на самом деле очень захотелось узнать ее мнение.
– Да, честно.
Как она смеет думать, будто мне хочется слышать неправду? Возмутительно. Потом я вспомнила, что сама часто позволяю себе полуправду, преувеличения, неискренние комплименты и несправедливую критику, – словом, сознательную ложь, которая словно масло для смазки колес жизни. Преувеличение – начиная от продаж и до квалификации в резюме – самое обычное дело. Неискренние комплименты и несправедливая критика – все это чисто политические приемы, как и знаменитые три «п»: поощрение (чтобы обезвредить тех, кто мне мешает), повышение зарплаты (кто-то его должен заслужить, а я диктую условия), промискуитет (учитывая все вышесказанное).
Но как быть с полуправдой?
Это не совсем приятно.
Да нет же, это ужасно.
Я залпом допиваю свой джин с тоником. Мы с Иззи сейчас говорим на языке полуправды. Я и правда не могу быть искренней ни с ней, ни с мамой, ни с Джошем. Потому что для этого нужно быть искренней с самой собой. А это было бы совсем уж глупо.
– Хочешь еще выпить? – Фи встает. Она уже на полпути к бару, когда я киваю в ответ.
Потому что, если говорить правду, то я не забыла Даррена. Я думала, что пройдет время, и его имя сотрется из моей памяти и что я буду вспоминать наши встречи с равнодушным и холодным безразличием. Но я думаю о нем почти все время, и, грезя о нем, я по-настоящему счастлива.
Чистое, настоящее счастье. Мне радостно оттого, что он есть. Я счастлива, что он где-то рядом. И все же через месяц я выхожу замуж за другого.
Но пора вернуться к действительности. О чем мы говорили? Ах да, – «честно».
Фи ставит стаканы на стол.
– Да. Скажи честно, что ты сейчас думаешь о нашем шоу?
– Оно хорошее. – Я подняла бровь. – Очень хорошее, – уточнила Фи.
Я подняла вторую бровь. Это выглядит не так выразительно, зато хорошо передает мои мысли. Фи вздыхает и режет мне в лицо: – Оно потеряло остроту и стало однообразным.
Она права.
– И что ты предлагаешь?
– Ну, парочка идей у меня имеется. – Как интересно, она что же, собирается поделиться со мной соображениями? Кажется, она и выпить-то меня пригласила лишь для того, чтобы высказаться. Чтобы сказать: «Я тут набросала пару идей и составила бизнес-план» и достать их из сумочки.
Я выжидательно молчу.
Мои предположения, слава богу, не оправдались. Честно говоря, мне по горло хватает десятичасового рабочего дня.
– Дело в том… – Фи колеблется и внимательно рассматривает свои ногти. Ха, да они же обкусаны, остались только короткие огрызки. С чего это она так нервничает? Или она всегда грызла ногти? Не помню.
– Так в чем же дело? Нет, подожди-ка, расскажешь потом, я возьму еще по коктейлю. – Очень странно, но наши стаканы уже пусты, а мне придется сразиться врукопашную с другими наглыми, агрессивными и хорошо одетыми лондонцами. К счастью, меня тут же обслужили. Бармены, не замечающие меня, встречаются редко (а барменши – часто). Я протискиваюсь на место, к Фи. Взять в этом баре коктейль так же напряжно, как шесть недель военных учений. Поэтому я благоразумно беру по два джина с тоником, – по два двойных, конечно. Зато хотя бы четверть часа не буду сдерживать себя. Захочу – выпью залпом.
– Продолжай. Дело в том…
– Дело в тебе.
– Во мне?
– Да. Ты изменилась.
– Я стала пользоваться подводкой. Может, дело в этом. Читала, что подводка для глаз снова вошла в моду.
Фи внимательно смотрит на меня и не может понять, то ли я валяю дурочку, то ли действительно поглупела. На самом деле я нервничаю. Оба своих коктейля я выхлебала, как воду. Фи подвигает мне последний коктейль.
– Может, это из-за помолвки, но… – она не может решить, стоит быть со мной жесткой и откровенной, или нет. И все же продолжает. Мне остается только удивляться ее глупости. – Кажется, ты потеряла интерес к шоу.
– Я очень занята, – возмущаюсь я.
– Конечно.
– Я не в состоянии делать все одна, – защищаюсь я.
– Разумеется, нет.
– Всем остальным занимаешься ты.
– Ну да.
– И мне это в самом деле уже не так интересно, – откровенничаю я.
Правильно. Беспрецедентно! Я делаю большой глоток джина.
– Блин, Фи, с чего бы это?
Фи наклоняет голову. Я хочу ей довериться. Она мне действительно нравится. Ладно, пусть я сегодня разоткровенничалась, хотя обычно это совсем не в моем духе. Ну выпила, ну хочется поболтать. Все равно с кем. А передо мной сидит Фи. Нет, две Фи. Теперь уже две Фи и целая батарея стаканов. Я осторожно качаю головой.
– Может, из-за того, что ты выходишь замуж, в тебе стало поменьше цинизма. Ну, и программой ты перестала интересоваться.
Может быть.
А что? Может, она и права. Хорошее объяснение.
– А может, ты слишком занята другими вещами. Раньше, до помолвки, на первом месте у тебя была работа, а потом уже друзья и родственники. Возможно, из-за забот твои приоритеты изменились.
Да, забот у меня просто тьма. Тут я вдруг холодею. Отдала ли я органисту список гимнов?
Раньше работа у меня была на первом месте, – черт, что она хотела этим сказать?
Фи опять что-то несет. Я пытаюсь понять, что. Зал паба идет колесом. Я трогаю голову, но она тоже идет колесом.
– Когда вы обручились? Кажется, в марте? – Она не ждет, что я отвечу, и глубоко затягивается сигаретой. – Вообще-то мне показалось, что ты потеряла интерес к шоу еще до помолвки. – Я замерла. – С января. Ты что, решила в новом году меньше работать?
Я гневно смотрю на нее. Теперь вижу, что она все просекла. Она просто не договаривает, и тому могут быть несколько причин. Или она не так уж пьяна, или у нее есть смутные догадки, которые она довольно успешно прятала. Или вспомнила, что я ее босс. Или у нее мало денег, и она не хочет меня обижать, так как мне придется за нее платить. Интересно, чем может быть вызвана ее сдержанность.
Во время этой паузы Фи идет к бару, чтобы купить еще выпивки. А-га. Значит, деньги у нее есть.
Когда она садится, я говорю:
– Это Даррен.
– Какой Даррен?
– Даррен Смит. – Я прикусываю язык, чтобы не добавить «разумеется». Как она может не знать Даррена? Как она могла его не запомнить? Я потеряна.
– Смит? Ну и дурацкая же фамилия. Абсолютно безликая.
Я негодую. Смит – прекрасная фамилия. Чем была бы Англия без рабочих по металлу, ювелиров и кузнецов? Смутно вспоминаю, что когда-то и сама считала «Смит» идиотской фамилией. А теперь не считаю. Как забавно! Теперь фамилия Смит (и имя Даррен) для меня навсегда связаны с силой, добротой и мужественностью, и особенно сочетание Даррен Смит, а не все эти псевдонимы, что неверные супруги берут в отеле.
Я вспоминаю о своем оружии – умении действовать в духе Макиавелли.
– Даррен. Помнишь, тот упрямый негодяй, которого я пыталась, но не смогла затащить на шоу. – Постараюсь втемяшить ей, что он не оставил и следа в моей памяти.
Это глупо. Глупо говорить о Даррене.
Зачем же я говорю? Это так опасно.
Фи не связывала мою странную и неожиданную слабость с Дарреном, и это хорошо. Нельзя ничего ей рассказывать. Потому что через месяц я выхожу за Джоша. Джош надежный, он то, что мне надо. Говорить сейчас о ком-то другом попросту неразумно.
Но мне не остановиться. Мне легче, когда я произношу имя Даррена вслух. И я говорю только о нем. Может, этим я пытаюсь прояснить ситуацию. Нужно во всем разобраться, потому что – я уверена, что это от спиртного – я сейчас не могу вспомнить, почему не отвечала на его звонки.
– Тот сексуальный красавец? – спрашивает Фи.
– Разве? Да, наверное, его действительно можно считать привлекательным. Я-то имела в виду его рассуждения о коллективной ответственности, вкусе, порядочности и размывании общественных стандартов.
Заставляю себя взглянуть на Фи и обнаруживаю, что она пристально смотрит на меня, не веря ни одному моему слову. Ну да, не вчера же она родилась. Тут я вдруг трезвею и понимаю, что нужно срочно менять тему. Мой ум ясен, пуст, свободен и чист.
– Я с ним спала.
– Да знаю я, – машет она рукой. Я поражена. Когда женщина признается в такого рода вещах, реакция обычно бывает более бурной. Но тут Фи объясняет, отчего она не удивлена, – ты же спишь со всеми.
– На самом деле это не так. Теперь уже не так. После Даррена я не спала ни с кем.
– И даже…
– И даже с Джошем.
У Фи такое лицо, будто перед ней предстали марсиане – и все они мужчины! Сделаю-ка глубокий вдох.
– Мы все никак не можем решиться! Наверное, просто слишком волнуемся. – Кажется, она меня не слушает. – Джош говорит, что это не важно.
Да нет же, это очень важно. Джош удивляется, отчего я, переспав с половиной мужского населения Лондона, отказываюсь трахаться с собственным женихом. Хороший вопрос. Расчудесный, мать вашу. Я спала с мужчинами, которых едва знала, о любви же и слова не было. Почему вдруг такой каприз? Я никогда не фантазировала о сексе, а просто практиковала его, как и положено. Правда, я и в запретные игры играла, но только для развлечения. Я не сентиментальна и не страдаю от несчастной любви.
Или, по крайней мере, не страдала прежде.
Продолжим. Прежде для меня не существовало никакой слюнявой чепухи вроде «он мне нравится, но я его не люблю». А теперь эта чепуха стала непроходимой преградой. Его запах, скажем. Дело не в том, что от него плохо пахнет – совсем наоборот, от Джоша всегда хорошо пахнет: шампунь, одеколон. А я хочу ощутить запах Даррена. Его пальцев, подмышек, ног, спермы. Но не могу.
– Понимаешь, это трудно, потому что мы очень давно знаем друг друга, но мы всегда были только друзьями. – Я снова гляжу на Фи. На ее лице написано, что я несу чушь собачью. – И мы решили подождать до…
– Черт с ними. Скажи, что мы согласны.
– И мы так просто сдадимся? – изумленно спрашивает Фи. – А ты не хочешь попробовать расширить «Секс с экс»?
– Фи, ты уже должна бы знать, за что стоит бороться, а за что нет. Посмотри на это шире. Мы несем ответственность за канал, а не за наши собственные шоу.
– Но ты ведь придумала это шоу.
– Фи, у меня тонны идей. Десять миллионов зрителей – отличный результат для программы этого рода. Это гораздо больше того, на что мы рассчитывали, когда начинали. Давайте не жадничать. С хорошими фильмами мы соберем двенадцать миллионов. К тому же они ведь хотят не закрыть «Секс с экс», а просто поменять время эфира.
– Было бы это мое шоу, я бы зубами и когтями дралась за лучшее время. – Фи в дикой ярости, такой я ее еще не видела.
– Но это же не твое шоу.
Я наращиваю свой вес в обществе. Это нужно, чтобы защититься от Бейла, который все пытается спихнуть меня. В интервью прессе я даю понять, что мой личный вклад в «ТВ-6» колоссален. Я даже использую свои женские привилегии, сообразив, что с любимицей публики Бейлу придется быть повежливее. Сейчас я даю интервью репортеру большого женского журнала. И тут заходит Джеки и сообщает, что в секретариате меня ждет мама.
– О, простите меня, придется прерваться. Я повезу маму обедать, – извиняюсь я.
Интервью было нелегким. Мы с репортером оба искусные игроки. Я знаю, что нравлюсь ему, но он прикидывается равнодушным и даже жестким, – это для него вопрос профессиональной гордости, знаете ли. А я делаю вид, что стараюсь его приручить, хотя точно знаю, что он уже мой.
Вот он и морщится, пытаясь понять, не было ли это подстроено для того, чтобы в статье упоминалось об обеде с матерью. Если он решит, что подстроено, то не напишет об этом. А если поймет, что нет, то напишет. Это могло бы, елки-палки, полнее раскрыть мои человеческие качества, а до моих высот ему как до Луны. По правде говоря, это случайность, совпадение. Ничего бы этого не было, если бы мама не боялась опоздать, а журналист не мямлил бы и не полз, как черепаха.
– Еще два-три вопроса. – Я киваю с обворожительной улыбкой. – Вы получаете тысячи жалоб по поводу вашего шоу «Секс с экс» от родителей, учителей, местных властей. Вас осудила даже англиканская церковь…
– Я агностик, – перебиваю я с улыбкой. Он пропускает это мимо ушей.
– Что вы скажете по поводу обвинений в защите адюльтера?
– Очень просто: это не так. Рейтинг не зависит от того, распалась пара или нет. Я считаю телевидение истинно народной, национальной культурой. Никто не заставляет людей смотреть шоу или участвовать в нем, – барабаню я без лишних раздумий, подавляя зевоту. Самой мне все это уже не кажется таким уж убедительным, но главное, чтобы это убедило его. И я решаю поддать жару. – Английская публика слишком умна, чтобы ей можно было что-то навязать. Процитируйте это, пожалуйста. – Он кивает. Ну конечно, он злится на себя за уступчивость.
– И наконец, как вы относитесь к тому, что вас называют «голосом поколения»?
– Вот не знала, – я притворно смеюсь в попытке убедить его в своем неведении. – Правда? Только не записывайте.
Какое напряжение. Не могу больше притворяться паинькой, ни минуты, ни секунды.
Он кивает.
– Я никакой не «голос поколения», потому что я гораздо умнее, сострадательнее и безжалостнее.
Он переваривает то, что я сказала. Представляю, как он жалеет, что не записал эту реплику. Это самое крутое из всего, что я тут наговорила.
Если бы только он знал, что я имею в виду.
Я встаю, давая понять, что интервью окончено. Джеки провожает журналиста к выходу и приглашает маму.
– Извини, что задержала. – Расточая поцелуи и извинения, я беру со спинки стула жакет и сумку и иду к выходу. – Джеки, мы с мамой едем обедать, а потом покупать ей одежду к свадьбе. Меня не будет на месте почти до конца дня.
Ну и что, ведь я так много работаю и имею право исчезнуть на пару часов. Сотрудники «ТВ-6» (кроме моей команды) редко появляются на месте раньше одиннадцати, а для многих работа по-настоящему начинается не раньше, чем они придут в себя после завтрака.
– Проверяй мою почту, я жду ответа от исполнительного комитета насчет бюджета на будущий год. Телефон отключать не буду, но по пустякам мне не звони. И никого со мной не соединяй, кроме Даррена.
– Даррена? – в изумлении переспрашивает Джеки.
Господи, что я ляпнула!
– Я сказала – Даррена? Ой, Джоша, конечно. Я имела в виду Джоша. – Я краснею и лезу в сумку, делая вид, что ищу салфетку, чтобы промокнуть помаду, хотя губы у меня вообще не накрашены.
– Почему ты вспомнила Даррена? – спрашивает Джеки.
– Наверное, из-за этого журналиста. Он спрашивал меня о том же, что и этот самый Даррен. Например, не чувствую ли я себя ответственной за супружескую неверность в масштабе всей страны? Не чувствую ли я вины за то, что провоцирую агрессию?
Мои руки неожиданно зажили собственной жизнью. Они почесывают нос, накручивают волосы на ухо, чешут ногу. И все никак не успокоятся. Джеки и мама пристально смотрят на меня.
– Они очень похожи, этот журналист и, э-э-э, этот, Даррен. Оба идеалисты и не имеют представления о реальной жизни, моралисты гребаные. Извини, мама. – Я извиняюсь за грубость раньше, чем она успевает возмутиться.
Извини, Даррен. Глубоко в душе я чувствую себя предательницей.
– Кто такой Даррен? – спрашивает мама.
– Никто. Один парень, который не пришел на мое шоу.
– Секс ходячий, – припечатывает Джеки.
– Как это, милая? – Мама притворяется, что не поняла.
– Только он упрямый и опасный, – поясняет Джеки. На мамином лице все еще написано смущение. – Такой весь из себя Рэтт Батлер.
– А-а-а, понятно.
В ресторане «Селфриджес» мы с мамой с облегчением плюхаемся на стулья. Сумки тяжелы, зато легко в кошельке, и мы совершенно счастливы. И вообще все просто классно. Мы даже сумели купить маме наряд, который нравится нам обеим, и все обошлось без обид, недовольства, шантажа или слез. Замечательный день! Время завтрака давно миновало, но мы заказываем традиционный чай с оладьями и сэндвичами. Я, конечно, не стану есть торт или крем. Я и раньше фанатично следила за питанием, а теперь я невеста и потому впадаю в крайности. Мама ублаготворена, хоть ее и беспокоят все эти свадебные причуды и излишества. Привычным жестом она лезет в сумку и в миллионный раз достает книжку «Подготовка к свадьбе».
– Ты говорила со своим парикмахером?
– Да, и сделала два заказа. Один, чтобы попробовать, как будет смотреться высокая прическа, а второй – в день свадьбы. Но, может, я еще решу постричься.
– Ох, не надо, у тебя такие прекрасные волосы. – У мамы такой вид, как будто я предлагаю принести весталок в жертву языческим богам.
– Для длинных волос я слишком стара. Мне пойдет короткая стрижка или прическа под Зои Бол?
Очевидно, не очень, потому что мама ставит галочку в графе «парикмахер» и продолжает:
– Ты известила свой банк и жилищный кооператив о смене фамилии? А новые визитки заказала?
– Я не буду менять фамилию.
– Как?!
– Только лишние заботы, – отбиваюсь я, отхлебнув «Эрл Грей». Мама осуждающе молчит. Наконец она откладывает список.
– Тебе нужно выбрать цветы.
Я сразу соображаю, что придется выбрать не те, которые мне нравятся.
– Я думаю, гортензии и…
– Гортензии нельзя.
– Почему?
– Это плохая примета. Они символизируют тщеславие и разоблачение.
– А какие счастливые?
– Розы хороши для любого случая. Они символизируют любовь, невинность и благодарность, в зависимости от цвета. Можно взять что-то изысканное, например гелиотропы. Они означают преданность и верность. И добавить цветов лимона. Они символизируют верность в любви.
– Господи, ну что за чушь. А какие цветы были на твоей свадьбе?
– Цветы лимона.
– Ну вот видишь?
Мама отводит взгляд, и я понимаю, что обидела ее. И даже не хочу извиниться.
– Ладно, гелиотропы и цветы лимона.
Она облегченно улыбается, и мне даже неловко, что ее так легко утешить.
– Ты уже решила насчет медового месяца?
– Я предоставляю это Джошу. Это, конечно, неразумно, но так принято. Мам, ты не могла бы с ним поговорить? Чтобы он не придумал что-нибудь экстравагантное. Не дай ему заказать путешествие на Северный полюс или сафари на каноэ. Меня вполне устроят пляж и бары. – Мама все записывает.
– Он уже выбрал шаферов?
Я с удивлением вскидываю глаза.
– Это не я придумала, так написано в книге. Вот, слушай: «Проверьте, чтобы ваш жених выбрал шаферов», – и тычет в книгу пальцем.
– Господи, они что же, думают, что мы никогда не видели свадьбы? Да они, наверное, считают, что женихи без их совета и высморкаться не могут! – Мы с мамой источаем презрение и недоверчивость.
– Так он выбрал шаферов? – спрашивает она.
– Нет, – и мы смеемся в изнеможении. Как хорошо, когда мама такая раскованная. Просмеявшись, я говорю:
– Мама, до чего же я тебе благодарна. Столько помощи! Спасибо.
Мама сияет. Она аккуратно режет свою оладью пополам, а потом на четвертинки. Дел было так много, что просто не знаю, как бы я справилась без нее. Я вовсе не отношусь к своей свадьбе как к чему-то исключительному, но чем она ближе, тем больше мне хочется, чтобы все было хорошо. Хочется быть прелестной невестой с прелестной прической, в прелестном платье и с прелестным макияжем. И с прелестной мамой в шляпке, которая ей к лицу, – и в окружении друзей, и прелестных гостей, которые довольны угощением и соседями по столу. И чтобы муж, то есть Джош, был тоже прелестен.
– Хороший сегодня день, правда? – спрашивает мама.
– Угу, – киваю я.
– Иззи что-то упоминала о Даррене. Дорогая, передай мне джем. – Она лукавит, но все ее хитрости шиты белыми нитками. Ведь я в этих войнах настоящий ветеран. И я достаю из сумки, из вороха папиросной бумаги свадебные туфли. Они расшиты мелким бисером, миллионами бусинок. Это самые красивые туфли на свете.
– Как тебе, мам?
– Дивные. Даррен – это не тот парень с севера? Ты, кажется, ездила к нему на праздники?
У Иззи и правда язык без костей.
– Это были не праздники, а работа.
Мама придерживается тысячелетних норм этикета и со сноровкой гейши подливает мне чаю и отрезает кусок торта. Подождем финала церемонии. Я только сейчас понимаю, что это всегда помогало ей выиграть время. Она хочет сказать мне что-то важное и раздумывает, как это лучше сделать.
– Джош прекрасный мальчик.
Как забавно. Да мы обе прекрасно это знаем.
– Он мне в некотором смысле как сын, а тебе, естественно, как брат. Я уверена, что он тебя, очень любит.
– Мам, это все не новость. Мы с ним помолвлены и через месяц поженимся. Разве это ни о чем не говорит?
Мама тянется через стол и кладет свою руку поверх моей.
– Ты любишь Джоша?
– Мама!
Я в шоке. Когда отец сообщил матери о своей любовнице, она в это просто не поверила. Ни чуточки не поверила. Из кухни я видела, как она подбежала к нему, повисла на шее, улыбнулась так нежно, так доверчиво, глядя на него снизу вверх, и спросила: может ли он любить другую женщину так же сильно, как свою жену и дочь. Она ожидала, что он одумается и скажет ей: «Нет, конечно же, нет», – и продолжит свою двойную жизнь. Увы, мой отец не выучил эту роль. Он ответил, что, к сожалению, дело обстоит именно так: он любит другую женщину. Мама еле удержалась на ногах.
После этого она стала учиться защите, чтобы уберечься от ужаса и унижения. Она стала ужасно сдержанной и забыла о ласке. Мне хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать, сколько раз в жизни она обнимала меня. Мама никогда не говорит о любви и не задает вопросы, ответов на которые не знает. Но сегодня, сидя со мной в ресторане «Селфриджес», она нарушила все три собственных правила, и я встревожена.
Мама опоздала со своими советами. Если я позволила ей выбрать цветы и меню, то это не значит, что меня интересует ее мнение о деталях моей жизни. Она моя мать и поэтому ничего не понимает, а знает и того меньше. Слишком часто она предоставляла мне возможность учиться на собственных ошибках. Зачем же вмешиваться сейчас? До чего же неприятно. Ведь я не случайно выбрала Джоша. Он хороший, добрый и веселый, все его любят, у него замечательные карьерные перспективы. И он хорошо готовит.
И он не Даррен.
Я сверлю маму взглядом, но разве заставишь ее замолчать? И она говорит:
– Не хотелось бы, чтобы все мои уроки прошли впустую.
Я сажаю маму в такси. Эта процедура всегда грозит плохим настроением, потому что она считает такси излишеством, роскошью и «странной привычкой». А я просто хотела уберечь ее шляпную коробку от давки в метро. Мы разве что не подрались, но сразу помирились, когда таксист стал хамить: «Или садись, или вылазь на хрен с моей тачки». Потом я поймала другое такси и рванула на студию, чтобы успеть на интервью с парочкой новых кандидатов. Интервью закончилось в семь сорок пять, и когда я вернулась к своему столу, то обнаружила, что в офисе не осталось никого, кроме Фи.
– Ты почему не уходишь?
Она ничего не ответила, а только фыркнула и сердито взглянула на меня. Я вспомнила, как при всех, хотя и мягко, сделала ей сегодня утром замечание. Наверно, все еще дуется на меня. Попробую восстановить гармонию, рассказав ей об интервью.
– Это типичная девушка из Эссекса… Может, она была совсем не из Эссекса, а из Эдинбурга или Эксетера или еще откуда-то. Но такое обобщение Фи должна оценить. Эта дева описывала мне своего бывшего любовника. При таких взглядах ей прямая дорога в монастырь. Безнадежный бабник и игрок, чье представление о работе сводится к подозрительным прогулкам возле местного торгового центра, и вообще он отвратителен во всех отношениях, но она его защищает, потому что «в нем есть соль». Я недоуменно уставилась на эту девицу.
– Так говорят в Эссексе?
– Ну, соль, соль земли. Он настоящий мужик. Жеребец, – пояснила она.
– Ах, вот что, – улыбнулась я, зная, что получится отличное шоу, а бесчисленные эссекские шуточки придадут ему юмора.
– Фи, а что говорит эссекская девушка после одиннадцатого оргазма? – Фи пожимает плечами. – А сколько вас в футбольной команде?
Это старая шутка, но Фи оценила мои усилия и наконец позволяет себе улыбнуться. Я поняла, что выиграла этот раунд. Она говорит:
– Ладно, ухожу. Не хочешь выпить? Можно пойти в «Храброго льва».
Я хотела было, как обычно, отказаться и объяснить, что мне еще нужно просмотреть больше тридцати электронных писем, когда вдруг вспомнила мамино обиженное лицо в ресторане.
Если бы я только могла его забыть.
Но если я останусь в офисе одна, буду думать только о нем. Закрываю компьютер и беру сумку.
– У тебя все в норме?
– Полный порядок.
Это не так. Но что мне сказать и как объяснить это Фи? Мы чокаемся и пригубливаем джин с тоником.
Интересно, она затеяла это из-за меня?
Фи размахивает своей сигаретой под музыку, раздающуюся из автомата. Играет «Мне все напоминает о тебе», а я не могу это слышать. Блин, скоро стану читать гороскопы. Надеюсь, пабы сохранят приверженность мелодичной музыке. Сентиментальная музыка и алкоголь – убийственное сочетание. Я стараюсь думать о работе и забыть о маме, Джоше и собственной свадьбе.
– Так скажи мне Фи, если бы «Секс с экс» было твоим шоу, что бы ты предприняла?
Фи смущается.
– Извини за то, что было утром. Просто расстроилась и наговорила глупостей. Как ты говоришь, нужно решить, на чьей ты стороне.
– Не нужно извинений, – улыбаюсь я ей. – Хорошо, что ты так любишь свою работу. – По крайней мере, мне так кажется. – Скажи, что ты думаешь о нашем шоу? – Этот вопрос должен показать ей, что я ценю ее мнение. Я часто пользуюсь несложным этим психологическим приемом.
Фи сосет ломтик лимона из коктейля.
– Честно?
И тут мне вдруг на самом деле очень захотелось узнать ее мнение.
– Да, честно.
Как она смеет думать, будто мне хочется слышать неправду? Возмутительно. Потом я вспомнила, что сама часто позволяю себе полуправду, преувеличения, неискренние комплименты и несправедливую критику, – словом, сознательную ложь, которая словно масло для смазки колес жизни. Преувеличение – начиная от продаж и до квалификации в резюме – самое обычное дело. Неискренние комплименты и несправедливая критика – все это чисто политические приемы, как и знаменитые три «п»: поощрение (чтобы обезвредить тех, кто мне мешает), повышение зарплаты (кто-то его должен заслужить, а я диктую условия), промискуитет (учитывая все вышесказанное).
Но как быть с полуправдой?
Это не совсем приятно.
Да нет же, это ужасно.
Я залпом допиваю свой джин с тоником. Мы с Иззи сейчас говорим на языке полуправды. Я и правда не могу быть искренней ни с ней, ни с мамой, ни с Джошем. Потому что для этого нужно быть искренней с самой собой. А это было бы совсем уж глупо.
– Хочешь еще выпить? – Фи встает. Она уже на полпути к бару, когда я киваю в ответ.
Потому что, если говорить правду, то я не забыла Даррена. Я думала, что пройдет время, и его имя сотрется из моей памяти и что я буду вспоминать наши встречи с равнодушным и холодным безразличием. Но я думаю о нем почти все время, и, грезя о нем, я по-настоящему счастлива.
Чистое, настоящее счастье. Мне радостно оттого, что он есть. Я счастлива, что он где-то рядом. И все же через месяц я выхожу замуж за другого.
Но пора вернуться к действительности. О чем мы говорили? Ах да, – «честно».
Фи ставит стаканы на стол.
– Да. Скажи честно, что ты сейчас думаешь о нашем шоу?
– Оно хорошее. – Я подняла бровь. – Очень хорошее, – уточнила Фи.
Я подняла вторую бровь. Это выглядит не так выразительно, зато хорошо передает мои мысли. Фи вздыхает и режет мне в лицо: – Оно потеряло остроту и стало однообразным.
Она права.
– И что ты предлагаешь?
– Ну, парочка идей у меня имеется. – Как интересно, она что же, собирается поделиться со мной соображениями? Кажется, она и выпить-то меня пригласила лишь для того, чтобы высказаться. Чтобы сказать: «Я тут набросала пару идей и составила бизнес-план» и достать их из сумочки.
Я выжидательно молчу.
Мои предположения, слава богу, не оправдались. Честно говоря, мне по горло хватает десятичасового рабочего дня.
– Дело в том… – Фи колеблется и внимательно рассматривает свои ногти. Ха, да они же обкусаны, остались только короткие огрызки. С чего это она так нервничает? Или она всегда грызла ногти? Не помню.
– Так в чем же дело? Нет, подожди-ка, расскажешь потом, я возьму еще по коктейлю. – Очень странно, но наши стаканы уже пусты, а мне придется сразиться врукопашную с другими наглыми, агрессивными и хорошо одетыми лондонцами. К счастью, меня тут же обслужили. Бармены, не замечающие меня, встречаются редко (а барменши – часто). Я протискиваюсь на место, к Фи. Взять в этом баре коктейль так же напряжно, как шесть недель военных учений. Поэтому я благоразумно беру по два джина с тоником, – по два двойных, конечно. Зато хотя бы четверть часа не буду сдерживать себя. Захочу – выпью залпом.
– Продолжай. Дело в том…
– Дело в тебе.
– Во мне?
– Да. Ты изменилась.
– Я стала пользоваться подводкой. Может, дело в этом. Читала, что подводка для глаз снова вошла в моду.
Фи внимательно смотрит на меня и не может понять, то ли я валяю дурочку, то ли действительно поглупела. На самом деле я нервничаю. Оба своих коктейля я выхлебала, как воду. Фи подвигает мне последний коктейль.
– Может, это из-за помолвки, но… – она не может решить, стоит быть со мной жесткой и откровенной, или нет. И все же продолжает. Мне остается только удивляться ее глупости. – Кажется, ты потеряла интерес к шоу.
– Я очень занята, – возмущаюсь я.
– Конечно.
– Я не в состоянии делать все одна, – защищаюсь я.
– Разумеется, нет.
– Всем остальным занимаешься ты.
– Ну да.
– И мне это в самом деле уже не так интересно, – откровенничаю я.
Правильно. Беспрецедентно! Я делаю большой глоток джина.
– Блин, Фи, с чего бы это?
Фи наклоняет голову. Я хочу ей довериться. Она мне действительно нравится. Ладно, пусть я сегодня разоткровенничалась, хотя обычно это совсем не в моем духе. Ну выпила, ну хочется поболтать. Все равно с кем. А передо мной сидит Фи. Нет, две Фи. Теперь уже две Фи и целая батарея стаканов. Я осторожно качаю головой.
– Может, из-за того, что ты выходишь замуж, в тебе стало поменьше цинизма. Ну, и программой ты перестала интересоваться.
Может быть.
А что? Может, она и права. Хорошее объяснение.
– А может, ты слишком занята другими вещами. Раньше, до помолвки, на первом месте у тебя была работа, а потом уже друзья и родственники. Возможно, из-за забот твои приоритеты изменились.
Да, забот у меня просто тьма. Тут я вдруг холодею. Отдала ли я органисту список гимнов?
Раньше работа у меня была на первом месте, – черт, что она хотела этим сказать?
Фи опять что-то несет. Я пытаюсь понять, что. Зал паба идет колесом. Я трогаю голову, но она тоже идет колесом.
– Когда вы обручились? Кажется, в марте? – Она не ждет, что я отвечу, и глубоко затягивается сигаретой. – Вообще-то мне показалось, что ты потеряла интерес к шоу еще до помолвки. – Я замерла. – С января. Ты что, решила в новом году меньше работать?
Я гневно смотрю на нее. Теперь вижу, что она все просекла. Она просто не договаривает, и тому могут быть несколько причин. Или она не так уж пьяна, или у нее есть смутные догадки, которые она довольно успешно прятала. Или вспомнила, что я ее босс. Или у нее мало денег, и она не хочет меня обижать, так как мне придется за нее платить. Интересно, чем может быть вызвана ее сдержанность.
Во время этой паузы Фи идет к бару, чтобы купить еще выпивки. А-га. Значит, деньги у нее есть.
Когда она садится, я говорю:
– Это Даррен.
– Какой Даррен?
– Даррен Смит. – Я прикусываю язык, чтобы не добавить «разумеется». Как она может не знать Даррена? Как она могла его не запомнить? Я потеряна.
– Смит? Ну и дурацкая же фамилия. Абсолютно безликая.
Я негодую. Смит – прекрасная фамилия. Чем была бы Англия без рабочих по металлу, ювелиров и кузнецов? Смутно вспоминаю, что когда-то и сама считала «Смит» идиотской фамилией. А теперь не считаю. Как забавно! Теперь фамилия Смит (и имя Даррен) для меня навсегда связаны с силой, добротой и мужественностью, и особенно сочетание Даррен Смит, а не все эти псевдонимы, что неверные супруги берут в отеле.
Я вспоминаю о своем оружии – умении действовать в духе Макиавелли.
– Даррен. Помнишь, тот упрямый негодяй, которого я пыталась, но не смогла затащить на шоу. – Постараюсь втемяшить ей, что он не оставил и следа в моей памяти.
Это глупо. Глупо говорить о Даррене.
Зачем же я говорю? Это так опасно.
Фи не связывала мою странную и неожиданную слабость с Дарреном, и это хорошо. Нельзя ничего ей рассказывать. Потому что через месяц я выхожу за Джоша. Джош надежный, он то, что мне надо. Говорить сейчас о ком-то другом попросту неразумно.
Но мне не остановиться. Мне легче, когда я произношу имя Даррена вслух. И я говорю только о нем. Может, этим я пытаюсь прояснить ситуацию. Нужно во всем разобраться, потому что – я уверена, что это от спиртного – я сейчас не могу вспомнить, почему не отвечала на его звонки.
– Тот сексуальный красавец? – спрашивает Фи.
– Разве? Да, наверное, его действительно можно считать привлекательным. Я-то имела в виду его рассуждения о коллективной ответственности, вкусе, порядочности и размывании общественных стандартов.
Заставляю себя взглянуть на Фи и обнаруживаю, что она пристально смотрит на меня, не веря ни одному моему слову. Ну да, не вчера же она родилась. Тут я вдруг трезвею и понимаю, что нужно срочно менять тему. Мой ум ясен, пуст, свободен и чист.
– Я с ним спала.
– Да знаю я, – машет она рукой. Я поражена. Когда женщина признается в такого рода вещах, реакция обычно бывает более бурной. Но тут Фи объясняет, отчего она не удивлена, – ты же спишь со всеми.
– На самом деле это не так. Теперь уже не так. После Даррена я не спала ни с кем.
– И даже…
– И даже с Джошем.
У Фи такое лицо, будто перед ней предстали марсиане – и все они мужчины! Сделаю-ка глубокий вдох.
– Мы все никак не можем решиться! Наверное, просто слишком волнуемся. – Кажется, она меня не слушает. – Джош говорит, что это не важно.
Да нет же, это очень важно. Джош удивляется, отчего я, переспав с половиной мужского населения Лондона, отказываюсь трахаться с собственным женихом. Хороший вопрос. Расчудесный, мать вашу. Я спала с мужчинами, которых едва знала, о любви же и слова не было. Почему вдруг такой каприз? Я никогда не фантазировала о сексе, а просто практиковала его, как и положено. Правда, я и в запретные игры играла, но только для развлечения. Я не сентиментальна и не страдаю от несчастной любви.
Или, по крайней мере, не страдала прежде.
Продолжим. Прежде для меня не существовало никакой слюнявой чепухи вроде «он мне нравится, но я его не люблю». А теперь эта чепуха стала непроходимой преградой. Его запах, скажем. Дело не в том, что от него плохо пахнет – совсем наоборот, от Джоша всегда хорошо пахнет: шампунь, одеколон. А я хочу ощутить запах Даррена. Его пальцев, подмышек, ног, спермы. Но не могу.
– Понимаешь, это трудно, потому что мы очень давно знаем друг друга, но мы всегда были только друзьями. – Я снова гляжу на Фи. На ее лице написано, что я несу чушь собачью. – И мы решили подождать до…