Страница:
После тщательного допроса стало ясно, что единственной его характерной чертой является фанатичная, исступленная ревность. Он подозревает трех бывших любовников своей невесты Линды. Не думаю, что его подозрения обоснованны, но это и неважно. Он без конца ерзает на стуле, а его руки живут своей, независимой жизнью и находятся в постоянном движении. Он то берет кофейную чашку, то ставит обратно; хватает ручку, карандаш, пепельницу, планшет, пирожное. И все, все тянет в рот. Целых пятнадцать минут он делился со мной подозрениями, и я прихожу к выводу, что девушка заслуживает избавления от этого психа. Если удастся их разлучить, это пойдет на пользу всему обществу. И я велю частному детективу немедленно установить слежку за одним из ее бывших дружков.
Следующая беседа с изящной брюнеткой по имени Хлоя. Она менеджер по рекламе в маленьком рекламном агентстве в Бристоле. Хлоя как раз принадлежит к тому типу, что меня интересует. Бесспорно привлекательна, кудри до плеч, обаятельная улыбка и точеная фигурка, которой она откровенно и по праву гордится. Двадцать пять лет, умна и весела.
И абсолютно не уверена в себе.
Наверное, она довольно умело это скрывает. Наверное, коллеги и знакомые считают ее очень уверенной особой, а за глаза обсуждают ее потрясающую самодостаточность. Каждому, кто читал хоть одну популярную книжку по психологии и кто поговорит с ней часа полтора, станет ясно, что эта женщина влюбляется слишком сильно. Без мужчины она считает себя неполноценной. А мужчины видят в ней сильную личность, но у них стоит на нее лишь до тех пор, пока они не станут ее любовниками. Они чувствуют ее зависимость, а у кого на это встанет? А раз не стоит, они, понятное дело, ее бросают. Впрочем, когда я все выслушала, мне показалось, что ее жених Род сломал этот стереотип. Ему по душе эта ее зависимость от мужчины, потому что рядом с такой женщиной он чувствует свою значимость. Но постоянные неудачи разрушили ее доверие к мужчинам. И вместо того чтобы благодарить бога, что она нашла Рода, и угомониться, усомнившаяся Хлоя хочет его проверить, рискуя все разрушить.
На государственном телеканале.
Завершая беседу и в сотый раз уточнив все детали о бывших подружках Рода, я спрашиваю Хлою, почему она хочет привлечь телевидение к экзамену на верность. Ведь она рискует быть публично униженной, и все станут жалеть ее и презирать.
Она пожимает плечами и с напускной храбростью отвечает:
– Если проиграю, то хоть прославлюсь. Не хочу быть в аутсайдерах.
Мне нравятся доводы Хлои. Ей придется поделиться ими со всей Англией. В каждой из этих женщин сидит Аристотель.
– Смотрите, сколько желающих попасть на шоу – очередь стоит вдоль всей автостоянки, – смеется Фи. Хороший признак. Значит, отдел по связям с общественностью отлично поработал.
– Что за люди? – спрашиваю я. Очень важно правильно подобрать аудиторию. Есть куча вещей, которые втихомолку делаем мы все, тайно, укрывшись домашними стенами, не выставляя напоказ. Радуемся горю отвергнутых, одобряем жестокость и предательство, получаем удовольствие от зрелища унижений и страданий. Мне нужны тупые и примитивные типы, которые будут реагировать именно так.
– В основном несчастные замухрышки. Но им, по-моему, все равно, как они выглядят – им не терпится попасть на шоу.
Их-то мне и надо. Кто-то выкрикнул: «Леди и джентльмены, выборочная проверка». Никто не имеет понятия, что это значит, но это производит нужный эффект, и кандидаты растерянно суетятся. Ну еще бы. Это все так увлекательно. Толпу требуется настроить должным образом. Непрерывно гудит сирена полицейской машины, но полиция не обращает внимания на все усиливающиеся крики. Директор, длинноволосый и по случаю премьеры раздувшийся от важности, профессионально раздражительный продюсер и режиссер, усталый и измученный, стоят в углу и горячо обсуждают какой-то технический вопрос. Помощница режиссера носится по павильону так, будто от этого зависит ее жизнь. А операторы в черном, в мешковатых военных штанах и шортах от Теда Бэйкера, «Кэтс» и «Донны Каран», стараются казаться равнодушными. Декорации хрупкие, но красивые. Задник испещрен большими красными сердцами. На первый взгляд это смотрится романтично, но в жестком телевизионном свете они выглядят довольно зловеще, так, что на ум приходит операция на открытом сердце. В середине сцены удобные диванчики, чтобы место казни было хорошо видно всем.
– А этот откуда? – справляюсь я о группе разогрева. Их комик, толстяк-северянин, нарезает по сцене круги, как Шумахер. Он похож на бабу, и на его призывы «Безумствуйте, бушуйте!» из аудитории доносится лишь несколько смущенных смешков.
– У него хорошо это получалось со зрителями «Родового проклятия», – недоумевает Фи.
Он выдает несколько грязных шуток, и сам над ними смеется.
– О чем ты думала? Я же говорила, что мне нужно высококлассное шоу. Какую часть слова «высококлассный» ты не поняла? – набрасываюсь я на нее. И тут же звучит:
– Тридцать секунд до эфира.
– Ты велела мне работать над деталями, – защищается она. Но сейчас я не настроена это обсуждать.
– Фи, чтобы на следующей неделе его здесь не было. – Голос у меня в наушниках произносит «Двадцать секунд». Я снова настраиваюсь на толстяка.
– Сегодня у нас шоу в прямом эфире, так что если вы сидите рядом с любовницей, то отодвиньтесь. – Публика все же начинает глупо улыбаться. «Десять секунд».
– Фи, ты не видела, кто-нибудь отодвинулся? Я прикидываю насчет потенциальных адюльтеров. – «Восемь, семь, шесть». Мы напряженно ждем.
– Встречайте Кэти Хант, ведущую сегодняшнего шоу. – Зрители начинают бухшо аплодировать в надежде, что их лицо на долю секунды мелькнет на телеэкране. Толстяк пытается покружить Кэти, чтобы показать, что ему не зря платят. Кэти не дала бы покружить себя даже Робби Уильямсу. Она бросает на толстяка испепеляющий взгляд. Я чувствую облегчение – она по крайней мере понимает, что это будет за шоу.
– Три, два, один – мы в эфире. – Передвижная камера величественно скользит по аудитории и декорациям. Она напоминает мне о том, чем мы здесь занимаемся. Наверное, Фи тоже об этом думает, я замечаю, что она пишет на руке фломастером слово «позор». Появление камер действует на публику возбуждающе. Все заметно оживились, стараются лучше выглядеть, распрямить спину, чтобы казаться на несколько дюймов выше, и широко улыбаются.
– Добрый день и добро пожаловать на премьеру шоу «Секс с экс». – Режиссер показывает, что нужно еще похлопать, и зрители начинают громче аплодировать. Кэти смотрит в камеру и улыбается.
– Ты пахнешь так же, как раньше.
– Пахну? Чем я пахну? – недовольно спрашивает он. Он всегда был чистоплотным, а сегодня тем более.
– Моей юностью – улыбается она.
Она придвигается к нему ближе, чтобы снова вдохнуть его запах. И замечает, что он дрожит. И она сама тоже. Он немного поворачивается и смотрит ей в глаза, заглядывая прямо в душу. Ей снова, шестнадцать. А ему, значит, восемнадцать. Они опять вместе возле родительского дома. Неважно, какое сейчас время года, ей тепло и спокойно. Сейчас ночь, уже очень поздно. Ее родители требуют соблюдать режим, и она возвращается домой к одиннадцати, но сегодня вернется поздно. Уже за полночь, а они все еще сидят на ступеньках. И не могут войти, потому что мать сидит и ждет ее, накинув халат. Матери захочется узнать, какой фильм они смотрели, потом она сварит кофе и начнет их расспрашивать. Но им не хочется ни с кем разговаривать. Они общаются только друг с другом.
Точнее, общались, потому что ей уже не шестнадцать, а двадцать шесть, и она не на пороге родительского дома в Кройдоне. Она встретила Деклана у магазина для новобрачных «Все для свадьбы».
– Какая большая коробка, – говорит он, и оба улыбаются. И она чувствует жар внизу живота.
– Да. – Она колеблется. Естественнее всего – сказать «это мое подвенечное платье», но Эбби этого не говорит. Она говорит:
– Сколько лет, сколько зим.
– Да. Десять лет… – Он делает паузу и прибавляет: – …и четыре месяца, две недели и примерно восемь дней.
Восхищенная и удивленная Эбби краснеет и оглядывается. Она не знает, зачем. Но оттого, что рядом нет никого из знакомых, ей легче.
– Что-то не верится, что ты считал дни.
– Ты меня поймала. Я не считал. Про месяцы и дни я сейчас придумал. – И они смеются. Он всегда ее смешил.
– Хочешь выпить? – А почему бы и нет? Ну что такого, если она с ним выпьет? Она ничего не планировала, собиралась провести вечер дома с маской на лице. Лоуренса сегодня не будет, у него тренировка по регби.
Они идут в ближайший бар. Ей приятно, что он так внимателен, и вообще он хорошо это придумал. Она открывает дверь, и из шумной и тесной полутьмы на них веет дымом и запахом спирта. Деньги и свобода – вот два самых сильнодействующих афродизиака. В баре полно народу. Нарядные люди лезут к стойке, а потом друг к другу в душу и постель. Костюмы от Армани, а кровать застелена бельем из египетского хлопка. Эбби любит бары, где полно привлекательных и высокомерных журналистов и телевизионщиков, чей доход соответствует их свободному образу жизни. Она уже сто лет не была в таком баре. В таком же баре она встретила Лоуренса. Но эти прибежища разврата им были не нужны, даже когда они уже долго жили вместе. Грешить удобнее на его диване.
Музыка пульсирует в голове у Эбби и Деклана, в ее трусиках и его члене. Во всем виновата музыка. Здесь никто не танцует, это ведь бар, а не клуб. И все же открытое пространство искусно состаренного деревянного пола манит Эбби, но она слишком застенчива, чтобы решиться. Кроме того, с ней эта огромная коробка с подвенечным платьем и фатой длиной шесть футов. Куда она ее денет? О чем она только думает? Принести свое платье в прокуренный бар. Она замечает, что ее ноги приплясывают сами по себе. Она хочет танцевать, прыгать, вертеться. Неожиданно она понимает природу стриптиза. Музыка подобна сексу. Она стучит и вибрирует, и поглощает тебя, и наполняет, и совершенно освобождает. Эбби предпочитает заниматься любовью под музыку, а не в тишине. Она создает нужное настроение. Она может быть быстрой и неистовой или медленной и соблазнительной. Эбби встряхивает головой. О чем она думает? О сексе, вот о чем. Почему она думает о сексе? Ведь сейчас она не со своим женихом, а с Декланом. И не должна думать о сексе.
– Бармен, – выкрикивает она. И заказывает ему «Беке», а себе два джина с тоником. Один выпивает в баре и возвращается на место со вторым. Обычно ей не нужен алкоголь, чтобы успокоиться. И обычно она не нервничает в мужском обществе. Она уже три года живет с Лоуренсом и не помнит, когда в последний раз флиртовала или соблазняла других мужчин. А в обществе Деклана она странно волнуется.
И флиртует с ним. И это ее возбуждает.
– Значит, ты теперь не пьешь «Бакарди» и кока-колу? – улыбается она.
– Нет, – улыбается он, – а я смотрю, ты разлюбила сидр «Вудпекер». Ну, за встречу.
Они чокнулись. И замолчали, как будто им хотелось многое друг другу сказать. Она хотела спросить, почему он не писал ей после того, как поступил в университет. Почему не ответил ни на одно ее письмо? Она помнит бесконечное ожидание почтальона, бесплодное и бессмысленное ожидание. Просто он встретил девушку из Ноттингэма на празднике первокурсника. Первые два семестра им казалось, что это любовь. Он читает ее мысли и говорит:
– Я никогда не любил писать письма.
Он хочет спросить, с кем она лишилась невинности, и понравилось ли ей. Она, устав ждать его писем и звонков, легла в постель с его двоюродным братом спустя несколько часов после того, как задула свечи в день своего семнадцатилетия. Да, ей понравилось, очень понравилось.
Она читает его мысли и говорит:
– Было так себе. Как всегда бывает в первый раз.
И оба начинают смеяться, радуясь близости, которая, оказывается, никуда не исчезла за все эти годы. Им всегда легко было общаться. Они радостно делились мнениями и взглядами, доверяли друг другу свои фантазии и чувства. А теперь они обмениваются предположениями, мыслями, воспоминаниями и сантиментами. И не замечают разницы. И возникает знакомое, но необъяснимое ощущение, что все возможно, что все впереди. С Декланом все острее. Она нежно любит Лоуренса, но с ним у нее не возникает такого чувства риска, он дает ей только ощущение надежности. Она думала, что вернуться в те самые шестнадцать лет невозможно и нельзя, но сейчас, в нескольких дюймах от Деклана, ей кажется, что не все потеряно. Свой первый джин с тоником она пьет бодро и весело. И он быстро превращается в целый час бесконечных джинов с тоником, а потом они переходят к красному вину.
– Тебе не жарко? – он пытается перекричать шум.
– Жарко? – переспрашивает она с напускным безразличием.
– Ты не сняла перчатки.
Она медленно их снимает, открывая обручальное кольцо.
– Когда свадьба? – спрашивает он.
– Через две недели. – Это уже не радует ее так, как сегодня утром, когда она смотрела на календарь.
– Ему повезло, – говорит Деклан, не глядя на Эбби. – Нужно это отметить. Я закажу нам шампанское.
Иногда, бродя возле мебельного магазина Хила или сидя в гостях за столом рядом с Лоуренсом, Эбби спрашивала себя, получилось бы у них с Декланом что-нибудь, если бы они встретились позже. Порой она пыталась себе представить, каков Деклан в постели. Откуда ей было это знать в те вечера на пороге родительского дома? И, глядя на него, она думает, что это очень, очень интересно.
Отбрасывая простыню с постели в гостиничном номере и садясь верхом на Деклана, она чувствует себя шестнадцатилетней девчонкой. А три часа спустя, покидая в темноте номер, она чувствует себя на свои двадцать шесть и, если честно, этот возраст ей больше нравится. Деклан часть ее прошлого и пусть он там и остается. Она уходит с самодовольным видом уверенной в себе женщины, которая выходит замуж за достойного мужчину.
Лоуренс сидит в позе Джона Уэйна, просматривая эту запись. К его горлу подступает тошнота.
… Сначала в студии, наполненной предательством, раскаянием и страхом, стоит тишина. Лоуренс пристально смотрит на Эбби, неприлично открыв рот. Как бессловесное животное, в которое превратился по ее вине. Ну да, это тяжело, и я делаю отчаянные знаки второй камере, чтобы она наехала ближе, еще ближе. Я хочу, чтобы была видна каждая подергивающаяся мышца, чтобы ясно читалась каждая эмоция. Эбби трясет так, что она, боюсь, сейчас взорвется. Она упорно смотрит в пол. Ей так стыдно, она так унижена, она не задумывается, что будет после того, как она выйдет из студии, и она даже не пытается смотреть на Лоуренса. О существовании Деклана она вообще забыла. Деклан хочет казаться равнодушным. Он сидит, откинувшись на спинку, небрежно скрестив длинные ноги, и постукивает носком ботинка. Трудно догадаться, что это игра, пока третья камера не показывает, как глубоко он вонзает в кожу побелевшие ногти. Боже, неужели они раскаиваются. Они – это потные ладони, дрожащие губы и сжавшиеся тела. Их лица говорят: что мы наделали!
Лучше бы я не писал этого письма.
Прости.
Ч черт.
Лоуренс нарушает молчание:
– Зачем ты это сделала?
– Почему ты мне не доверял? – упрекает его Эбби.
– Ч-черт, – говорит Деклан.
Зрителям словно дали сигнал. Они как с цепи сорвались, свистят, плюются и готовы разорвать на части этих троих. Им в кайф, что трахнули кого-то другого. Почуяв вседозволенность, эти дикари приходят в бешенство и осыпают троицу бранью и оскорблениями. Хорошо, что у них под рукой нет гнилых фруктов. Они презирают Лоуренса за то, что он рогоносец, ненавидят Эбби за то, что она проститутка, и прощают Деклана, потому что у него приятная улыбка и он крутой парень. В студии раздается бодрая музыка, под которую Эбби истерически рыдает, и ее приходится вывести вон. Ноги у нее подгибаются. Печальное и жалкое зрелище. Надеюсь, вторая камера взяла ее крупно.
– Отлично, Кэс.
– Спасибо.
– Так держать, Кэс.
– Спасибо.
– Молодец, Кэс.
– Еще бы.
Я бодро принимаю поздравления и несусь по коридорам с видом человека, выполнившего свою миссию. Так оно и есть. Сердце колотится, все быстрей гоня кровь по жилам. Шоу закончилось несколько минут назад, но я уже знаю, что это успех. Громадный успех! Зрители не желали расходиться, и нам пришлось вызвать охрану. Лоуренс ударил Деклана. В прямом эфире! Класс! Такое нельзя спланировать заранее. Затем были Дженни, Брайан и Карен – ужасное зрелище! Брайан так и не понял, лучший это или худший день в его жизни, а публике понравилась его беззастенчивая самонадеянность.
Я вплываю в офис, полный цветов и шампанского. Ну конечно, хорошие новости разлетаются быстро. Я знала, что все будут меня поздравлять и говорить приятные слова. Теперь меня боятся почти все на «ТВ-6», и почти все стараются добиться моего расположения. Но такого огромного успеха я не ожидала. Я безумно счастлива, но понимаю, что нужно казаться спокойной.
– Куда поставить цветы? – спрашивает Фи.
– Да куда угодно.
Я небрежно просматриваю поздравления. Есть открытка от Джоша и Иззи. В ней написано: «Ты беспринципна, амбициозна, фанатична и предприимчива. Молодец. С любовью, твои лучшие друзья». Я улыбаюсь.
Следующая открытка от Бейла. «Хорошее дерево дает добрые плоды».
Ах ты, мудрая сволочь, ворчу я себе под нос.
– Открывать шампанское? – спрашивает Фи. Она держит в руках бутылку «Вдовы Клико».
– Если хочешь. Надеюсь, ты понимаешь, что нам еще рано праздновать.
Ее улыбка исчезает.
– Как? – Она искренне ошарашена.
– Да. Нужно еще проверить вечернюю статистику и книгу отзывов, прежде чем праздновать. Я пойду в комнату регистрации и узнаю у дежурного менеджера.
– Но я заказала столики у «Бибендум». Все этого ждут. Они так много работали последние два месяца.
Действительно, все мы работали по четырнадцать часов в день.
– Это в ваших же интересах.
Она молчит, не зная, что сказать. Я смягчаюсь.
– Ладно. Вы, ребята, отмечайте, а я присоединюсь позднее. Если все хорошо, я плачу. И если плохо, тоже.
Иногда я бываю милой, но только для того, чтобы смутить их еще больше.
Я иду тесными коридорами, а за спиной хлопают пробки шампанского. Спотыкаюсь о пачки бумаги и горы папок (офис без бумаги – это выдумка консультантов по менеджменту). Многочисленные пластиковые ящики стоят не распакованными вот уже два года, – с тех пор, как мы тут появились. Интересно, осталось ли здесь еще что-то, чего я не знаю. Когда я подхожу к тихой комнате регистрации, где хранятся журналы со всеми жалобами и благодарностями телезрителей, меня охватывает привычная жажда деятельности.
Просыпаюсь с болью в спине и шее, с тяжестью в голове и противным вкусом во рту. Не выспалась. Заставляю себя сосредоточиться, хоть это и нелегко, и пытаюсь все вспомнить. Я не в кровати, своей или чужой, я не пила, но на столе, там, где лежала моя голова, блестит капля слюны. Это одна из причин, по которой я осторожна с мужчинами. К примеру, просыпаюсь я рядом с мужчиной моей мечты, если такой вообще существует, а на подушке у меня слюна. Это его, конечно же, оттолкнет. Слишком прозаично. И к делу не относится, потому что сегодня моей подушкой был картотечный ящик, а партнером моим был портативный компьютер. Я продолжаю вспоминать. Я здесь потому, что…
Звонит телефон. Я дотягиваюсь до него и автоматически произношу:
– Кэс Перри, «ТВ-6». Доброе… – замолкаю и смотрю на часы – сейчас 7. 15, – утро, – договариваю я, удостоверившись, что сейчас утро, хотя непонятно, кто может мне звонить в такое время.
– Слава богу, – говорит Джош.
– Ой, привет, – я еле ворочаю языком и тянусь к пачке сигарет. Закуриваю и затягиваюсь. Никотин проникает в мозг. Уже легче.
– Мы так волновались. Где ты, черт возьми, была?
– Ты мне не муж, чтобы спрашивать, – смеюсь я. – Я ночевала здесь. Ты видел передачу?
– Да.
– По-моему, все прошло блестяще. – Эта гадость и грязь так на меня подействовала, что я уснула прямо за столом. – Нам всю ночь звонили. Последний звонок был без пятнадцати пять утра. Звонили беспрерывно. Такого на «ТВ-6» еще не было!
– Наверное, жаловались? – сочувственно спрашивает он.
– И жаловались тоже, – говорю я с облегчением, – но и хвалили. И просили продолжать это шоу. – Я взглянула на последнюю цифру в книге отзывов. – Всего двести сорок семь звонков! – я подсчитываю в уме. – Сто тридцать жалоб. Представляешь! Я приняла пятнадцать, после чего пришлось пообещать передать программу в Независимую телевизионную комиссию на доработку.
– Это хорошо? – спросил Джош нерешительно. Он просто не понимает. – Неужели жалобы это хорошо?
– Это вызвало общественный протест. Огромный. Небывалый. Извини, не могу сейчас говорить. Мне нужно позвонить в пресс-службу, чтобы дать сообщение в печать. Интересно, о нас уже где-нибудь написали?
– Жалко, что ты не приехала вчера к Иззи. Мы приготовили рикотту и ризотто с базиликом, как и собирались. – Джош пытается пробиться сквозь мою эйфорию. Я тут же вспомнила, что обещала приехать к Иззи сразу после шоу. Я просто умоляла их о встрече. И настояла, чтобы Иззи пропустила свои курсы керамики, а Джош – тренировку по регби. Я боялась, что шоу может провалиться. Они знают, что в таком случае кроме них мне никого видеть не захочется.
– Ой, блин! Джош, ну прости. Мне стыдно до ужаса. Придется в другой раз. Я не могла отойти от телефона. Как жалко. Прости. – Я действительно ужасно раскаиваюсь. Иногда Джош с Иззи тоже меня подводят. Не нарочно. А я сижу и смотрю на часы, недоумевая, почему их нет. Почему они не позвонили? Мой гнев на них за то, что ужин пропал, превращается в страх. Я уже представляю, что их похитили или убили, или они попали в аварию. Или еще хуже, что у них свидание с кем-то, кто их недостоин. Я понимаю, что подводить людей – большой грех.
– Я должна была позвонить, – добавляю я смиренно.
– Да, должна была. Мы волновались. – Но Джош не может долго на меня сердиться. – Ризотто пропало. Мне пришлось замочить тарелку, но сыр прилип и никак не отмывался.
Ух, все в порядке и уже можно не беспокоиться.
– Попробуй отмыть жидкостью «Фэйри Экстра», концентрированной, – смеюсь я. – Слушай, мне нужно идти. Я позвоню тебе вечером.
– Да уж, лучше позвони.
Я вижу свое отражение в экране компьютера. По идее, я должна была бы выглядеть неважно. Ночью мне удалось поспать всего несколько часов, а последние два месяца я спала в лучшем случае по шесть часов, даже в выходные. И все вечера проводила дома. Жила на сэндвичах из буфета и двойных эспрессо из итальянской кондитерской за углом. Уж и не помню, когда видела дневной свет или ела витамины. Любые, натуральные или в таблетках.
И тем не менее я выгляжу потрясающе.
Зачем прибедняться? Я выгляжу страстной и нежной, ну просто свечусь изнутри. Я выгляжу, как влюбленная женщина. А секрет моей красоты в успехе шоу. Роюсь в ящике стола в поисках зубной щетки и других туалетных принадлежностей. Открываю свой шкаф для бумаг. У меня на работе полный гардероб на все случаи жизни. Мои любимые штаны от «Джигсо», майка от «Гэп», бриджи белого хлопка от «Эм&Эс». Плюс пара брючных костюмов от Николь Фархи и блузки от «Пинк» на случай неожиданной свиданки. А еще немного белья от «Эйджент Провокэйтор» и несколько предметов одежды разного размера и степени прозрачности, но все спокойного и неизменного черного цвета. Для счастливого случая. И нет ничего подходящего для сегодняшнего дня. Я рассматриваю то, что скрывается за пластиковыми разделителями для бумаг. И наконец выбираю брюки «Миу-Миу», открытый шерстяной джемпер от Кристины Оритц и ботинки «Болли». Из картотечного шкафа я вынимаю трусы и маленький кружевной бюстгальтер. Сегодня мой день, и выглядеть надо на все сто. Я делаю зарядку и принимаю душ в нашем спортзале. И к восьми сорока пяти снова сижу за своим столом.
Фи тоже пришла. Она выглядит так, будто в ресторане «Бибендум» мой бюджет получил смертельные травмы.
– Паршиво выглядишь, – говорю я, протягивая ей банку «Ред Булл».
– Спасибо. А ты свежа как никогда.
Я снисходительно принимаю комплимент. И добавляю:
– И оно того стоило? Она улыбается.
– Да, я прекрасно провела время. Или мне так только показалось, – она держит голову очень прямо, пытаясь поймать ускользающее воспоминание. И сдается.
– Ну, это самое главное.
– Мы закончили вечер в леопардовом зале. Я не была дома, оттуда прямо сюда приехала.
Такая самоотверженность впечатляет. И я, пытаясь не замечать исходящий от нее пивной запах, рассказываю ей о волнующих часах, проведенных ночью у книги отзывов.
– Значит, все в порядке, – она подавляет зевоту, – рада, что ты хорошо провела время.
Фи начинает забавный рассказ о том, как Ди ушла с Греем, а Рики пытался пригласить к ним за стол трансвестита. Я рада, что они повеселились, но все это мне неинтересно. Я уже потеряла большую часть дня. Продуктивность нашей группы сильно уменьшится, потому что сегодня все будут принимать «алказельцер» и заливать в себя черный кофе. Они часами будут обсуждать все «за» и «против» различных средств от похмелья: «кровавую Мэри», пинту пива «Гиннесс», яичницу с джином. А главное, им потом будет очень стыдно, и завтра они проявят такое трудовое рвение, что перекроют все нормы.
Следующая беседа с изящной брюнеткой по имени Хлоя. Она менеджер по рекламе в маленьком рекламном агентстве в Бристоле. Хлоя как раз принадлежит к тому типу, что меня интересует. Бесспорно привлекательна, кудри до плеч, обаятельная улыбка и точеная фигурка, которой она откровенно и по праву гордится. Двадцать пять лет, умна и весела.
И абсолютно не уверена в себе.
Наверное, она довольно умело это скрывает. Наверное, коллеги и знакомые считают ее очень уверенной особой, а за глаза обсуждают ее потрясающую самодостаточность. Каждому, кто читал хоть одну популярную книжку по психологии и кто поговорит с ней часа полтора, станет ясно, что эта женщина влюбляется слишком сильно. Без мужчины она считает себя неполноценной. А мужчины видят в ней сильную личность, но у них стоит на нее лишь до тех пор, пока они не станут ее любовниками. Они чувствуют ее зависимость, а у кого на это встанет? А раз не стоит, они, понятное дело, ее бросают. Впрочем, когда я все выслушала, мне показалось, что ее жених Род сломал этот стереотип. Ему по душе эта ее зависимость от мужчины, потому что рядом с такой женщиной он чувствует свою значимость. Но постоянные неудачи разрушили ее доверие к мужчинам. И вместо того чтобы благодарить бога, что она нашла Рода, и угомониться, усомнившаяся Хлоя хочет его проверить, рискуя все разрушить.
На государственном телеканале.
Завершая беседу и в сотый раз уточнив все детали о бывших подружках Рода, я спрашиваю Хлою, почему она хочет привлечь телевидение к экзамену на верность. Ведь она рискует быть публично униженной, и все станут жалеть ее и презирать.
Она пожимает плечами и с напускной храбростью отвечает:
– Если проиграю, то хоть прославлюсь. Не хочу быть в аутсайдерах.
Мне нравятся доводы Хлои. Ей придется поделиться ими со всей Англией. В каждой из этих женщин сидит Аристотель.
– Смотрите, сколько желающих попасть на шоу – очередь стоит вдоль всей автостоянки, – смеется Фи. Хороший признак. Значит, отдел по связям с общественностью отлично поработал.
– Что за люди? – спрашиваю я. Очень важно правильно подобрать аудиторию. Есть куча вещей, которые втихомолку делаем мы все, тайно, укрывшись домашними стенами, не выставляя напоказ. Радуемся горю отвергнутых, одобряем жестокость и предательство, получаем удовольствие от зрелища унижений и страданий. Мне нужны тупые и примитивные типы, которые будут реагировать именно так.
– В основном несчастные замухрышки. Но им, по-моему, все равно, как они выглядят – им не терпится попасть на шоу.
Их-то мне и надо. Кто-то выкрикнул: «Леди и джентльмены, выборочная проверка». Никто не имеет понятия, что это значит, но это производит нужный эффект, и кандидаты растерянно суетятся. Ну еще бы. Это все так увлекательно. Толпу требуется настроить должным образом. Непрерывно гудит сирена полицейской машины, но полиция не обращает внимания на все усиливающиеся крики. Директор, длинноволосый и по случаю премьеры раздувшийся от важности, профессионально раздражительный продюсер и режиссер, усталый и измученный, стоят в углу и горячо обсуждают какой-то технический вопрос. Помощница режиссера носится по павильону так, будто от этого зависит ее жизнь. А операторы в черном, в мешковатых военных штанах и шортах от Теда Бэйкера, «Кэтс» и «Донны Каран», стараются казаться равнодушными. Декорации хрупкие, но красивые. Задник испещрен большими красными сердцами. На первый взгляд это смотрится романтично, но в жестком телевизионном свете они выглядят довольно зловеще, так, что на ум приходит операция на открытом сердце. В середине сцены удобные диванчики, чтобы место казни было хорошо видно всем.
– А этот откуда? – справляюсь я о группе разогрева. Их комик, толстяк-северянин, нарезает по сцене круги, как Шумахер. Он похож на бабу, и на его призывы «Безумствуйте, бушуйте!» из аудитории доносится лишь несколько смущенных смешков.
– У него хорошо это получалось со зрителями «Родового проклятия», – недоумевает Фи.
Он выдает несколько грязных шуток, и сам над ними смеется.
– О чем ты думала? Я же говорила, что мне нужно высококлассное шоу. Какую часть слова «высококлассный» ты не поняла? – набрасываюсь я на нее. И тут же звучит:
– Тридцать секунд до эфира.
– Ты велела мне работать над деталями, – защищается она. Но сейчас я не настроена это обсуждать.
– Фи, чтобы на следующей неделе его здесь не было. – Голос у меня в наушниках произносит «Двадцать секунд». Я снова настраиваюсь на толстяка.
– Сегодня у нас шоу в прямом эфире, так что если вы сидите рядом с любовницей, то отодвиньтесь. – Публика все же начинает глупо улыбаться. «Десять секунд».
– Фи, ты не видела, кто-нибудь отодвинулся? Я прикидываю насчет потенциальных адюльтеров. – «Восемь, семь, шесть». Мы напряженно ждем.
– Встречайте Кэти Хант, ведущую сегодняшнего шоу. – Зрители начинают бухшо аплодировать в надежде, что их лицо на долю секунды мелькнет на телеэкране. Толстяк пытается покружить Кэти, чтобы показать, что ему не зря платят. Кэти не дала бы покружить себя даже Робби Уильямсу. Она бросает на толстяка испепеляющий взгляд. Я чувствую облегчение – она по крайней мере понимает, что это будет за шоу.
– Три, два, один – мы в эфире. – Передвижная камера величественно скользит по аудитории и декорациям. Она напоминает мне о том, чем мы здесь занимаемся. Наверное, Фи тоже об этом думает, я замечаю, что она пишет на руке фломастером слово «позор». Появление камер действует на публику возбуждающе. Все заметно оживились, стараются лучше выглядеть, распрямить спину, чтобы казаться на несколько дюймов выше, и широко улыбаются.
– Добрый день и добро пожаловать на премьеру шоу «Секс с экс». – Режиссер показывает, что нужно еще похлопать, и зрители начинают громче аплодировать. Кэти смотрит в камеру и улыбается.
– Ты пахнешь так же, как раньше.
– Пахну? Чем я пахну? – недовольно спрашивает он. Он всегда был чистоплотным, а сегодня тем более.
– Моей юностью – улыбается она.
Она придвигается к нему ближе, чтобы снова вдохнуть его запах. И замечает, что он дрожит. И она сама тоже. Он немного поворачивается и смотрит ей в глаза, заглядывая прямо в душу. Ей снова, шестнадцать. А ему, значит, восемнадцать. Они опять вместе возле родительского дома. Неважно, какое сейчас время года, ей тепло и спокойно. Сейчас ночь, уже очень поздно. Ее родители требуют соблюдать режим, и она возвращается домой к одиннадцати, но сегодня вернется поздно. Уже за полночь, а они все еще сидят на ступеньках. И не могут войти, потому что мать сидит и ждет ее, накинув халат. Матери захочется узнать, какой фильм они смотрели, потом она сварит кофе и начнет их расспрашивать. Но им не хочется ни с кем разговаривать. Они общаются только друг с другом.
Точнее, общались, потому что ей уже не шестнадцать, а двадцать шесть, и она не на пороге родительского дома в Кройдоне. Она встретила Деклана у магазина для новобрачных «Все для свадьбы».
– Какая большая коробка, – говорит он, и оба улыбаются. И она чувствует жар внизу живота.
– Да. – Она колеблется. Естественнее всего – сказать «это мое подвенечное платье», но Эбби этого не говорит. Она говорит:
– Сколько лет, сколько зим.
– Да. Десять лет… – Он делает паузу и прибавляет: – …и четыре месяца, две недели и примерно восемь дней.
Восхищенная и удивленная Эбби краснеет и оглядывается. Она не знает, зачем. Но оттого, что рядом нет никого из знакомых, ей легче.
– Что-то не верится, что ты считал дни.
– Ты меня поймала. Я не считал. Про месяцы и дни я сейчас придумал. – И они смеются. Он всегда ее смешил.
– Хочешь выпить? – А почему бы и нет? Ну что такого, если она с ним выпьет? Она ничего не планировала, собиралась провести вечер дома с маской на лице. Лоуренса сегодня не будет, у него тренировка по регби.
Они идут в ближайший бар. Ей приятно, что он так внимателен, и вообще он хорошо это придумал. Она открывает дверь, и из шумной и тесной полутьмы на них веет дымом и запахом спирта. Деньги и свобода – вот два самых сильнодействующих афродизиака. В баре полно народу. Нарядные люди лезут к стойке, а потом друг к другу в душу и постель. Костюмы от Армани, а кровать застелена бельем из египетского хлопка. Эбби любит бары, где полно привлекательных и высокомерных журналистов и телевизионщиков, чей доход соответствует их свободному образу жизни. Она уже сто лет не была в таком баре. В таком же баре она встретила Лоуренса. Но эти прибежища разврата им были не нужны, даже когда они уже долго жили вместе. Грешить удобнее на его диване.
Музыка пульсирует в голове у Эбби и Деклана, в ее трусиках и его члене. Во всем виновата музыка. Здесь никто не танцует, это ведь бар, а не клуб. И все же открытое пространство искусно состаренного деревянного пола манит Эбби, но она слишком застенчива, чтобы решиться. Кроме того, с ней эта огромная коробка с подвенечным платьем и фатой длиной шесть футов. Куда она ее денет? О чем она только думает? Принести свое платье в прокуренный бар. Она замечает, что ее ноги приплясывают сами по себе. Она хочет танцевать, прыгать, вертеться. Неожиданно она понимает природу стриптиза. Музыка подобна сексу. Она стучит и вибрирует, и поглощает тебя, и наполняет, и совершенно освобождает. Эбби предпочитает заниматься любовью под музыку, а не в тишине. Она создает нужное настроение. Она может быть быстрой и неистовой или медленной и соблазнительной. Эбби встряхивает головой. О чем она думает? О сексе, вот о чем. Почему она думает о сексе? Ведь сейчас она не со своим женихом, а с Декланом. И не должна думать о сексе.
– Бармен, – выкрикивает она. И заказывает ему «Беке», а себе два джина с тоником. Один выпивает в баре и возвращается на место со вторым. Обычно ей не нужен алкоголь, чтобы успокоиться. И обычно она не нервничает в мужском обществе. Она уже три года живет с Лоуренсом и не помнит, когда в последний раз флиртовала или соблазняла других мужчин. А в обществе Деклана она странно волнуется.
И флиртует с ним. И это ее возбуждает.
– Значит, ты теперь не пьешь «Бакарди» и кока-колу? – улыбается она.
– Нет, – улыбается он, – а я смотрю, ты разлюбила сидр «Вудпекер». Ну, за встречу.
Они чокнулись. И замолчали, как будто им хотелось многое друг другу сказать. Она хотела спросить, почему он не писал ей после того, как поступил в университет. Почему не ответил ни на одно ее письмо? Она помнит бесконечное ожидание почтальона, бесплодное и бессмысленное ожидание. Просто он встретил девушку из Ноттингэма на празднике первокурсника. Первые два семестра им казалось, что это любовь. Он читает ее мысли и говорит:
– Я никогда не любил писать письма.
Он хочет спросить, с кем она лишилась невинности, и понравилось ли ей. Она, устав ждать его писем и звонков, легла в постель с его двоюродным братом спустя несколько часов после того, как задула свечи в день своего семнадцатилетия. Да, ей понравилось, очень понравилось.
Она читает его мысли и говорит:
– Было так себе. Как всегда бывает в первый раз.
И оба начинают смеяться, радуясь близости, которая, оказывается, никуда не исчезла за все эти годы. Им всегда легко было общаться. Они радостно делились мнениями и взглядами, доверяли друг другу свои фантазии и чувства. А теперь они обмениваются предположениями, мыслями, воспоминаниями и сантиментами. И не замечают разницы. И возникает знакомое, но необъяснимое ощущение, что все возможно, что все впереди. С Декланом все острее. Она нежно любит Лоуренса, но с ним у нее не возникает такого чувства риска, он дает ей только ощущение надежности. Она думала, что вернуться в те самые шестнадцать лет невозможно и нельзя, но сейчас, в нескольких дюймах от Деклана, ей кажется, что не все потеряно. Свой первый джин с тоником она пьет бодро и весело. И он быстро превращается в целый час бесконечных джинов с тоником, а потом они переходят к красному вину.
– Тебе не жарко? – он пытается перекричать шум.
– Жарко? – переспрашивает она с напускным безразличием.
– Ты не сняла перчатки.
Она медленно их снимает, открывая обручальное кольцо.
– Когда свадьба? – спрашивает он.
– Через две недели. – Это уже не радует ее так, как сегодня утром, когда она смотрела на календарь.
– Ему повезло, – говорит Деклан, не глядя на Эбби. – Нужно это отметить. Я закажу нам шампанское.
Иногда, бродя возле мебельного магазина Хила или сидя в гостях за столом рядом с Лоуренсом, Эбби спрашивала себя, получилось бы у них с Декланом что-нибудь, если бы они встретились позже. Порой она пыталась себе представить, каков Деклан в постели. Откуда ей было это знать в те вечера на пороге родительского дома? И, глядя на него, она думает, что это очень, очень интересно.
Отбрасывая простыню с постели в гостиничном номере и садясь верхом на Деклана, она чувствует себя шестнадцатилетней девчонкой. А три часа спустя, покидая в темноте номер, она чувствует себя на свои двадцать шесть и, если честно, этот возраст ей больше нравится. Деклан часть ее прошлого и пусть он там и остается. Она уходит с самодовольным видом уверенной в себе женщины, которая выходит замуж за достойного мужчину.
Лоуренс сидит в позе Джона Уэйна, просматривая эту запись. К его горлу подступает тошнота.
… Сначала в студии, наполненной предательством, раскаянием и страхом, стоит тишина. Лоуренс пристально смотрит на Эбби, неприлично открыв рот. Как бессловесное животное, в которое превратился по ее вине. Ну да, это тяжело, и я делаю отчаянные знаки второй камере, чтобы она наехала ближе, еще ближе. Я хочу, чтобы была видна каждая подергивающаяся мышца, чтобы ясно читалась каждая эмоция. Эбби трясет так, что она, боюсь, сейчас взорвется. Она упорно смотрит в пол. Ей так стыдно, она так унижена, она не задумывается, что будет после того, как она выйдет из студии, и она даже не пытается смотреть на Лоуренса. О существовании Деклана она вообще забыла. Деклан хочет казаться равнодушным. Он сидит, откинувшись на спинку, небрежно скрестив длинные ноги, и постукивает носком ботинка. Трудно догадаться, что это игра, пока третья камера не показывает, как глубоко он вонзает в кожу побелевшие ногти. Боже, неужели они раскаиваются. Они – это потные ладони, дрожащие губы и сжавшиеся тела. Их лица говорят: что мы наделали!
Лучше бы я не писал этого письма.
Прости.
Ч черт.
Лоуренс нарушает молчание:
– Зачем ты это сделала?
– Почему ты мне не доверял? – упрекает его Эбби.
– Ч-черт, – говорит Деклан.
Зрителям словно дали сигнал. Они как с цепи сорвались, свистят, плюются и готовы разорвать на части этих троих. Им в кайф, что трахнули кого-то другого. Почуяв вседозволенность, эти дикари приходят в бешенство и осыпают троицу бранью и оскорблениями. Хорошо, что у них под рукой нет гнилых фруктов. Они презирают Лоуренса за то, что он рогоносец, ненавидят Эбби за то, что она проститутка, и прощают Деклана, потому что у него приятная улыбка и он крутой парень. В студии раздается бодрая музыка, под которую Эбби истерически рыдает, и ее приходится вывести вон. Ноги у нее подгибаются. Печальное и жалкое зрелище. Надеюсь, вторая камера взяла ее крупно.
– Отлично, Кэс.
– Спасибо.
– Так держать, Кэс.
– Спасибо.
– Молодец, Кэс.
– Еще бы.
Я бодро принимаю поздравления и несусь по коридорам с видом человека, выполнившего свою миссию. Так оно и есть. Сердце колотится, все быстрей гоня кровь по жилам. Шоу закончилось несколько минут назад, но я уже знаю, что это успех. Громадный успех! Зрители не желали расходиться, и нам пришлось вызвать охрану. Лоуренс ударил Деклана. В прямом эфире! Класс! Такое нельзя спланировать заранее. Затем были Дженни, Брайан и Карен – ужасное зрелище! Брайан так и не понял, лучший это или худший день в его жизни, а публике понравилась его беззастенчивая самонадеянность.
Я вплываю в офис, полный цветов и шампанского. Ну конечно, хорошие новости разлетаются быстро. Я знала, что все будут меня поздравлять и говорить приятные слова. Теперь меня боятся почти все на «ТВ-6», и почти все стараются добиться моего расположения. Но такого огромного успеха я не ожидала. Я безумно счастлива, но понимаю, что нужно казаться спокойной.
– Куда поставить цветы? – спрашивает Фи.
– Да куда угодно.
Я небрежно просматриваю поздравления. Есть открытка от Джоша и Иззи. В ней написано: «Ты беспринципна, амбициозна, фанатична и предприимчива. Молодец. С любовью, твои лучшие друзья». Я улыбаюсь.
Следующая открытка от Бейла. «Хорошее дерево дает добрые плоды».
Ах ты, мудрая сволочь, ворчу я себе под нос.
– Открывать шампанское? – спрашивает Фи. Она держит в руках бутылку «Вдовы Клико».
– Если хочешь. Надеюсь, ты понимаешь, что нам еще рано праздновать.
Ее улыбка исчезает.
– Как? – Она искренне ошарашена.
– Да. Нужно еще проверить вечернюю статистику и книгу отзывов, прежде чем праздновать. Я пойду в комнату регистрации и узнаю у дежурного менеджера.
– Но я заказала столики у «Бибендум». Все этого ждут. Они так много работали последние два месяца.
Действительно, все мы работали по четырнадцать часов в день.
– Это в ваших же интересах.
Она молчит, не зная, что сказать. Я смягчаюсь.
– Ладно. Вы, ребята, отмечайте, а я присоединюсь позднее. Если все хорошо, я плачу. И если плохо, тоже.
Иногда я бываю милой, но только для того, чтобы смутить их еще больше.
Я иду тесными коридорами, а за спиной хлопают пробки шампанского. Спотыкаюсь о пачки бумаги и горы папок (офис без бумаги – это выдумка консультантов по менеджменту). Многочисленные пластиковые ящики стоят не распакованными вот уже два года, – с тех пор, как мы тут появились. Интересно, осталось ли здесь еще что-то, чего я не знаю. Когда я подхожу к тихой комнате регистрации, где хранятся журналы со всеми жалобами и благодарностями телезрителей, меня охватывает привычная жажда деятельности.
Просыпаюсь с болью в спине и шее, с тяжестью в голове и противным вкусом во рту. Не выспалась. Заставляю себя сосредоточиться, хоть это и нелегко, и пытаюсь все вспомнить. Я не в кровати, своей или чужой, я не пила, но на столе, там, где лежала моя голова, блестит капля слюны. Это одна из причин, по которой я осторожна с мужчинами. К примеру, просыпаюсь я рядом с мужчиной моей мечты, если такой вообще существует, а на подушке у меня слюна. Это его, конечно же, оттолкнет. Слишком прозаично. И к делу не относится, потому что сегодня моей подушкой был картотечный ящик, а партнером моим был портативный компьютер. Я продолжаю вспоминать. Я здесь потому, что…
Звонит телефон. Я дотягиваюсь до него и автоматически произношу:
– Кэс Перри, «ТВ-6». Доброе… – замолкаю и смотрю на часы – сейчас 7. 15, – утро, – договариваю я, удостоверившись, что сейчас утро, хотя непонятно, кто может мне звонить в такое время.
– Слава богу, – говорит Джош.
– Ой, привет, – я еле ворочаю языком и тянусь к пачке сигарет. Закуриваю и затягиваюсь. Никотин проникает в мозг. Уже легче.
– Мы так волновались. Где ты, черт возьми, была?
– Ты мне не муж, чтобы спрашивать, – смеюсь я. – Я ночевала здесь. Ты видел передачу?
– Да.
– По-моему, все прошло блестяще. – Эта гадость и грязь так на меня подействовала, что я уснула прямо за столом. – Нам всю ночь звонили. Последний звонок был без пятнадцати пять утра. Звонили беспрерывно. Такого на «ТВ-6» еще не было!
– Наверное, жаловались? – сочувственно спрашивает он.
– И жаловались тоже, – говорю я с облегчением, – но и хвалили. И просили продолжать это шоу. – Я взглянула на последнюю цифру в книге отзывов. – Всего двести сорок семь звонков! – я подсчитываю в уме. – Сто тридцать жалоб. Представляешь! Я приняла пятнадцать, после чего пришлось пообещать передать программу в Независимую телевизионную комиссию на доработку.
– Это хорошо? – спросил Джош нерешительно. Он просто не понимает. – Неужели жалобы это хорошо?
– Это вызвало общественный протест. Огромный. Небывалый. Извини, не могу сейчас говорить. Мне нужно позвонить в пресс-службу, чтобы дать сообщение в печать. Интересно, о нас уже где-нибудь написали?
– Жалко, что ты не приехала вчера к Иззи. Мы приготовили рикотту и ризотто с базиликом, как и собирались. – Джош пытается пробиться сквозь мою эйфорию. Я тут же вспомнила, что обещала приехать к Иззи сразу после шоу. Я просто умоляла их о встрече. И настояла, чтобы Иззи пропустила свои курсы керамики, а Джош – тренировку по регби. Я боялась, что шоу может провалиться. Они знают, что в таком случае кроме них мне никого видеть не захочется.
– Ой, блин! Джош, ну прости. Мне стыдно до ужаса. Придется в другой раз. Я не могла отойти от телефона. Как жалко. Прости. – Я действительно ужасно раскаиваюсь. Иногда Джош с Иззи тоже меня подводят. Не нарочно. А я сижу и смотрю на часы, недоумевая, почему их нет. Почему они не позвонили? Мой гнев на них за то, что ужин пропал, превращается в страх. Я уже представляю, что их похитили или убили, или они попали в аварию. Или еще хуже, что у них свидание с кем-то, кто их недостоин. Я понимаю, что подводить людей – большой грех.
– Я должна была позвонить, – добавляю я смиренно.
– Да, должна была. Мы волновались. – Но Джош не может долго на меня сердиться. – Ризотто пропало. Мне пришлось замочить тарелку, но сыр прилип и никак не отмывался.
Ух, все в порядке и уже можно не беспокоиться.
– Попробуй отмыть жидкостью «Фэйри Экстра», концентрированной, – смеюсь я. – Слушай, мне нужно идти. Я позвоню тебе вечером.
– Да уж, лучше позвони.
Я вижу свое отражение в экране компьютера. По идее, я должна была бы выглядеть неважно. Ночью мне удалось поспать всего несколько часов, а последние два месяца я спала в лучшем случае по шесть часов, даже в выходные. И все вечера проводила дома. Жила на сэндвичах из буфета и двойных эспрессо из итальянской кондитерской за углом. Уж и не помню, когда видела дневной свет или ела витамины. Любые, натуральные или в таблетках.
И тем не менее я выгляжу потрясающе.
Зачем прибедняться? Я выгляжу страстной и нежной, ну просто свечусь изнутри. Я выгляжу, как влюбленная женщина. А секрет моей красоты в успехе шоу. Роюсь в ящике стола в поисках зубной щетки и других туалетных принадлежностей. Открываю свой шкаф для бумаг. У меня на работе полный гардероб на все случаи жизни. Мои любимые штаны от «Джигсо», майка от «Гэп», бриджи белого хлопка от «Эм&Эс». Плюс пара брючных костюмов от Николь Фархи и блузки от «Пинк» на случай неожиданной свиданки. А еще немного белья от «Эйджент Провокэйтор» и несколько предметов одежды разного размера и степени прозрачности, но все спокойного и неизменного черного цвета. Для счастливого случая. И нет ничего подходящего для сегодняшнего дня. Я рассматриваю то, что скрывается за пластиковыми разделителями для бумаг. И наконец выбираю брюки «Миу-Миу», открытый шерстяной джемпер от Кристины Оритц и ботинки «Болли». Из картотечного шкафа я вынимаю трусы и маленький кружевной бюстгальтер. Сегодня мой день, и выглядеть надо на все сто. Я делаю зарядку и принимаю душ в нашем спортзале. И к восьми сорока пяти снова сижу за своим столом.
Фи тоже пришла. Она выглядит так, будто в ресторане «Бибендум» мой бюджет получил смертельные травмы.
– Паршиво выглядишь, – говорю я, протягивая ей банку «Ред Булл».
– Спасибо. А ты свежа как никогда.
Я снисходительно принимаю комплимент. И добавляю:
– И оно того стоило? Она улыбается.
– Да, я прекрасно провела время. Или мне так только показалось, – она держит голову очень прямо, пытаясь поймать ускользающее воспоминание. И сдается.
– Ну, это самое главное.
– Мы закончили вечер в леопардовом зале. Я не была дома, оттуда прямо сюда приехала.
Такая самоотверженность впечатляет. И я, пытаясь не замечать исходящий от нее пивной запах, рассказываю ей о волнующих часах, проведенных ночью у книги отзывов.
– Значит, все в порядке, – она подавляет зевоту, – рада, что ты хорошо провела время.
Фи начинает забавный рассказ о том, как Ди ушла с Греем, а Рики пытался пригласить к ним за стол трансвестита. Я рада, что они повеселились, но все это мне неинтересно. Я уже потеряла большую часть дня. Продуктивность нашей группы сильно уменьшится, потому что сегодня все будут принимать «алказельцер» и заливать в себя черный кофе. Они часами будут обсуждать все «за» и «против» различных средств от похмелья: «кровавую Мэри», пинту пива «Гиннесс», яичницу с джином. А главное, им потом будет очень стыдно, и завтра они проявят такое трудовое рвение, что перекроют все нормы.