Страница:
– Карманные мальчики.
– А я восхищался его мастерством кукловода. – Джеки взяла весло и начала опять грести. – Лучше продолжить двигаться – похоже, он очень хочет тебя заполучить.
– Угу, так хочет, что каждый палит в меня… в нас… похоже, он здорово хочет моей смерти. Ты спас мне жизнь, Джеки. Как твоя нога?
– О, сильно болит, но это просто царапина. Они стреляли в меня три раза, пока ты был под водой, а я набрасывал сеть на твоих маленьких сопровождающих. Впервые в жизни в меня стреляли. Мне не понравилось.
Дойль передернулся.
– Мне тоже не понравилось. Пуля Хорребина прошла в дюйме от моего глаза.
– Ну… ну так именно поэтому я и должен был приплыть и забрать тебя. Видишь ли, это не Хорребин… не он стрелял в тебя. Он-то знал, кто ты. Это я стрелял.
Первым побуждением Дойля было разозлиться, но тут его взгляд упал на рану Джеки, и гнев испарился.
– Так ты… и доктор Ромени… думали, что я… кто? Джеки молча налегала на весло, потом нехотя ответила:
– Что ж, пожалуй, ты имеешь право знать. Я думал, что ты – тот, кто известен как Джо – Песья Морда. Он…
– Джо – Песья Морда? Тот убийца… говорят, он оборотень?
Джеки не смогла скрыть удивления:
– Кто рассказал тебе о нем?
– О, я просто умею слушать. Ну, так что ты или доктор Ромени имеете против него?
– Он убил моего друга. То есть нет… а, черт… он перехитрил меня и сделал так, что я убил моего друга. Он… я еще никогда не рассказывал кому бы то ни было об этом, Дойль. Не эту часть. Будь оно все проклято. Ты читал стихи Колина Лепувра? Так вот, Колин был… моим близким другом, и… ты знаешь, каким образом Джо – Песья Морда остается в живых?
– Я слышал, что он может обмениваться телами с другими.
– Ты знаешь слишком много, Дойль. Гораздо больше, чем следует. Не уверен, что в Лондоне наберется хоть полдюжины людей, кто знает то, что известно тебе. Да, ты прав. Именно так он и поступает. Я знаю, как он это делает, но он может обменяться телами с кем угодно, если ему только удастся некоторое время пообщаться с этим человеком. И ему приходится проделывать такое весьма часто, потому что, как только он попадает в новое тело, так сразу начинает обрастать шерстью… весь. Поэтому через несколько дней перед ним встает проблема выбора – бриться целиком или идти искать свежее тело. – Джеки сделала глубокий вдох. – В прошлом году он взял тело Колина. Я думаю, Джо – Песья Морда, должно быть, травит ядом старое тело непосредственно перед тем, как его покинуть. Колин пришел ко мне, очевидно, его мучила сильная боль. – Джеки говорила с огромным усилием, и хотя Дойль пристально смотрел на купол Святого Павла, он все равно боковым зрением увидел следы слез на щеке. – И это было в полночь. Я был в доме моих родителей, читал, когда он открыл дверь и поспешил ко мне… Он стонал, нет – скулил… скулил, как, ну, не знаю, как большая собака, и он истекал кровью, у него изо рта сочилась кровь… Будь оно все проклято, Дойль! Он был в брошенном, покинутом теле – в том, которое Джо – Песья Морда только что освободил, и оно было покрыто шерстью, как обезьяна! Ты понимаешь? Посреди ночи, этой проклятой ночи! Почему я уверен… почти уверен, что это был Колин? О черт! Да пошло оно все к черту!
– Джеки, – сказал Дойль, совершенно сбитый с толку этой невероятной историей, но чувствуя, что в этом неподдельное страдание, – ты не можешь этого знать.
До Лондонского моста уже оставалось меньше полумили, и Дойль видел пришвартованные угольные баржи на Суррейском берегу. Джеки начала понемногу подворачивать в этом направлении.
– Там было оружие, – бесцветным голосом продолжила Джеки, – кремневый пистолет – вот он здесь лежит, – и он был в футляре, и когда это покрытое шерстью существо ворвалось в дом, я вскочил, быстро схватил пистолет и выстрелил прямо ему в грудь. Оно упало, заливая кровью все вокруг. Я подбежал и встал над ним, не слишком близко, и оно… оно посмотрело на меня, недолго – всего какую-то долю секунды, потом несколько раз дернулось, и все. Там была суматоха, но, когда оно посмотрело на меня, я узнал… Я знаю – это был Колин. Цвет глаз другой, конечно, но я узнал его. И не выражение глаз, точнее, я узнал то, что было Колином в этом существе…
За самой восточной баржей был причал, а над ним светились окна дома. Вроде бы Джеки держит курс именно туда. Свет из узких окон бросал мерцающие отсветы на маслянистую черноту воды.
– После этого я две недели был как во сне. Никто не мог этого выносить – день и ночь я пронзительно кричал, глотал пищу и невнятно бормотал непристойности, я так грязно ругался, что моя мать почти ничего не понимала… После того как я вышел из этого состояния, я поклялся убить Джо – Песью Морду тем же самым оружием, которое убило… которым я убил Колина. – Джеки усмехнулась. – Ты слушаешь?
– Да.
Дойль пытался понять, что из этой лавкрафтовской фэнтези могло быть правдой. Вполне возможно, что одна из таинственных Танцующих Обезьян действительно ворвалась в дом Джеки приблизительно в то же самое время, когда Лепувр решил уйти из этого мира. А еще у Дойля возникло подозрение, что это нечто большее, чем сожаление о смерти близкого друга. Может, все-таки его первоначальные подозрения относительно Джеки верны?
– Это звучит банально, конечно, но все равно, Джеки, я хочу сказать – мне очень жаль.
– Благодарю.
Джеки замедлила ход челнока, волоча весло по воде, и теперь челнок скользил, едва ли двигаясь вообще, почти вплотную к причалу, и Джеки остановила челнок, схватив свисающую между сваями веревку и повиснув на ней, когда вес челнока пришелся ей на руку.
– Натягивай конец веревки и закрепи здесь, Дойль. Тут есть веревочная лестница, она начинается в четырех футах над твоей головой.
Когда они оба выкарабкались на узкий причал, Джеки сказала:
– А теперь как быть с тобой? Ты не можешь вернуться обратно в дом Копенгагенского Джека – у Хорребина там полно шпионов. Они медленно направлялись к строению, которое было чем-то вроде прибрежной гостиницы. Джеки шла босиком и ступала очень осторожно по старым доскам причала.
– Когда этот твой друг приезжает в город? Как его зовут – Эшвин?
– Эшблес. Я встречусь с ним во вторник.
– Так. Мы сделаем вот что. У хозяина этой гостиницы, старого Казиака, есть еще и конюшня. Ты умеешь убирать навоз?
– А разве есть люди, которые не умеют? Хочется думать, что я не принадлежу к их числу.
Джеки потянула ручку двери, и они оказались в небольшой комнате. В очаге горел огонь.
Появилась девочка, приветливо улыбаясь. Ее дежурная улыбка несколько поблекла, когда она заметила, что оба гостя, видимо, искупались в реке.
– Все в порядке, мисс, – успокоила ее Джеки. – Мы не будем садиться на стулья. Будь добра, скажи Казиаку, что это Джеки с того берега реки и его друг. Мы бы хотели получить две горячие ванны – в отдельных комнатах, разумеется…
Дойль усмехнулся – скромный парнишка этот Джеки.
– И еще какую-нибудь сухую одежду, все равно какую, – добавила Джеки. – А после этого два котелка вашей превосходной наваристой ухи. Ах, да, и горячего кофе с ромом прямо сейчас, пока мы ждем.
Девочка кивнула и поспешила обсудить все с хозяином. Джеки присела на корточки у очага рядом с Дойлем.
– Ты действительно уверен, что этот Эшблес поможет тебе выкарабкаться?
Дойль не был уверен, но постарался убедить в обратном скорее себя, чем Джеки, и поэтому стал защищаться:
– Насколько я знаю, он никогда не заботился о деньгах. И я действительно знаю его достаточно хорошо, черт побери!
«И он приобретет друзей и влияние, – добавил Дойль про себя, – и для него, может, будет вполне возможно устроить мне встречу – обеспечив мою безопасность! – со старым Ромени. И вот тут-то мы заключим сделку на моих условиях: я дам ему какую-нибудь безобидную информацию или даже вообще навру с три короба – да, так будет лучше всего – в обмен на координаты дыры. Если у меня будут друзья, которые покараулят снаружи, пока я буду говорить с Ромени, он не рискнет откалывать подобные трюки и тыкать в глаз сигарой. Но если без посторонней помощи, с нуля попробовать приобрести влияние и найти такого рода друзей, – да на это уйдут месяцы, если даже не годы. А Дерроу говорит, что дыры появляются с меньшей частотой после 1802 года, но в любом случае я не уверен, что у меня есть в запасе эти самые месяцы: кашель уже почти добил меня, даже если не учитывать последствия сегодняшнего купания, – теперь-то у меня наверняка пневмония. Я не могу ждать, мне побыстрее надо попасть назад, туда, где есть больницы».
Кроме того, Дойлю очень хотелось расспросить Эшблеса о его ранних годах и выведать все подробности, а потом это где-нибудь припрятать, где-нибудь в надежном месте, где оно спокойно пролежит до того момента, пока он сможет «открыть» эти никому не известные данные, вернувшись в 1983 год. Шлиман и Троя, Джордж Смит и Гильгамеш, Дойль и документы Эшблеса – размечтался, как последний идиот.
– Ну хорошо. Может быть, – сказала Джеки, – в следующем месяце в это время у тебя будет работа на Бирже и апартаменты в Сент-Джеймс. И ты с трудом припомнишь, как был нищим и конюхом. О, да, и то утро – когда ты не очень-то преуспел, торгуя луком. Что еще ты делал?
Принесли кофе. И улыбка девочки, и ее уверения, что ванны уже вот-вот будут готовы, – все говорило о том, что Джеки здесь считают солидным клиентом.
– Больше ничего – и так слишком много, – ответил Дойль.
Сооружение, известное в трущобах Сент-Джайлс как Крысиный Замок, было построено на фундаменте и вокруг руин двенадцатого века. Колокольня сохранилась и по сей день, но за все эти века многочисленные владельцы участка использовали строение под склад и постоянно добавляли все новые перекрытия и стены вокруг, и теперь древние стрельчатые окна выходили не наружу, в город, а в узкие комнаты пристроек. Верхушка колокольни оказалась, пожалуй, единственной частью здания, выглядывающей во внешний мир, но и ее было трудно заметить среди такого нагромождения крыш, колпаков, дымовых труб, вентиляционных шахт, различных углов и выступов. Колокольные канаты прогнили много веков назад, но древние балки сохранились, и через них перекинули новые канаты, чтобы можно было поднимать Хорребина и доктора Ромени примерно на пятьдесят футов от пола, на три четверти высоты колокольни. Это позволяло им вести беседу на удобном удалении от земли, и именно здесь была их излюбленная палата для совещаний. Масляные светильники были установлены в нишах древних окон на самой верхушке, и Окаянный Ричард присутствовал на этом вечернем совете, сидя в нише уровнем ниже светильников. Он помещался на фут или два выше голов его подвешенных на веревках шефов. – Понятия не имею, кто были те двое, ваша честь, – говорил Хорребин, и его ужасный голос, эхом отражаясь от стен, переходил в кошмарные завывания. – Они точно не из моей команды.
– Они что, действительно хотели убить его?
– О, да, Деннисен сказал, что, когда он отшвырнул второго из нападавших, тот уже успел ударить ножом нашего Американца и занес руку для повторного удара.
Доктор Ромени некоторое время медитативно раскачивался вперед-назад.
– Я не могу понять, кто это может быть. Кто-то работает против меня. Очевидно, все это значит, кто-то уже знает то, что Американец может сказать, и не хочет, чтобы я узнал это. Но это не те, с кем он прибыл вместе, – я сам видел, как они исчезли, когда врата захлопнулись. И я сам отследил все врата с того момента, и никто не проходил через них. Да и Братство Антея вот уже больше ста лет не представляет для нас угрозы.
– Ха, кучка безобидных старикашек, – согласился Хорребин, – они давным-давно забыли первоначальную цель своей организации.
– Хорошо, скажи – этот твой человек, Деннисен, он сможет узнать того человека, который пытался убить Американца? Пусть доставит мне этого человека живым, и он получит столько же, как если бы убил Джо – Песью Морду. – Он взмахнул руками, чтобы перестать раскачиваться. – Тот бородатый, который стрелял в Американца, а потом подобрал его в лодку, – возможно, он из той же команды. Ты говоришь, что узнал его?
– Да, вроде так, ваша милость. На нем не было привычной чалмы, но в остальном он тот самый нищий, который здесь слоняется. Так называемый Ахмед. Индус липовый. Я отдал приказ и назначил награду за его поимку.
– Ладно, эти пташки у нас еще запоют. Они у меня все расскажут, я с них шкуру сдеру живьем, от них ничего не останется, и они мне все расскажут…
Окаянный Ричард бережно дотянулся до своей деревянной обезьянки, которую он поставил на выступ окна – так, чтобы она могла увидеть чудо: двух волшебников, подвешенных, как окорока в коптильне, и зажал ей уши: такой кровожадный разговор мог ее расстроить. Да и самому Ричарду подобные разговоры не слишком по душе. Он уже провел в городе целую неделю – то в Крысином Замке, то в зале под Бейнбридж-стрит, пока доктор Ромени путешествовал, чтобы оказаться в каждых вратах, когда они появлялись, запутывая происходящее все больше и больше.
– Я все думаю, а не вызвано ли это вмешательство… усилиями моего партнера в Турции? – сказал доктор Ромени.
– Но никто не знает, кто они такие, – уточнил Хорребин и уже тише добавил: – Даже мне известно только то, что ваш брат-близнец нашел юного английского лорда, временно пребывающего за границей в одиночестве и которого вы оба думаете как-то использовать. Полагаю, можно было бы более подробно ознакомить меня с вашими планами.
Казалось, Ромени его не слышал. Он произнес задумчиво:
– Нет, вряд ли могла быть утечка информации. Хотя бы потому, что только я один знаю что-либо важное. Но мне неизвестно, как развиваются события в Турции, у доктора Романелли. Как я полагаю, этот юный лорд обожает писать письма. Остается только надеяться, что мой э-э… брат проследит, чтобы ни в одном из этих писем не оказалось какой-либо важной информации.
Хорребин изобразил удивление:
– Так где, вы говорите, находится этот беспокоящий вас лорд?
– В нескольких днях пути от Афин, послушно следует из Коринфского залива в Патры. По определенным причинам милорд очень физически уязвим, когда он находится в этом небольшом районе: Патры, залив Патры, Миссолонги. Поэтому, когда он был там в июле, Романелли заставил имперского консула, который на него работает, погрузить милорда в сон, заставив его сконцентрироваться на действии музыкальных часов, и пока он спал, мой брат послал команду в мозг милорда, на подсознательный уровень – команду, что он должен вернуться в Патры в середине сентября. К этому времени ситуация на этом острове подогреется до нужной температуры, и в один прекрасный момент все закипит. И его лордство даже сейчас находится под действием этого приказа, вздорно полагая, что решение вернуться в Патры – его собственное.
Хорребин нетерпеливо кивнул.
– Собственно говоря, я спросил, потому что… ну, это письмо, – то, что вызвало ваше беспокойство… Когда оно могло быть послано… Ну, скажем, месяц назад. А ведь на пути оттуда сюда наберется с дюжину мест, где сейчас идет война. Поэтому, даже если он и написал кому-то тогда, в июле, то все равно – пока письмо сюда дошло, просто не осталось бы времени выяснить, кто вы и что хотите.
Ромени нахмурился и кивнул:
– Ты прав. Я не учел медлительность международной почты наших дней. Но кто же тогда, черт побери, те люди и почему они мне мешают?
– Понятия не имею, – ответил клоун, неспешно вытягиваясь и изгибая конечности, как гигантский раскрашенный паук.
Окаянный Ричард закрыл своей обезьянке глаза.
– Но, – добавил Хорребин, – они мешают и мне тоже. Четыре дюжины моих самых крошечных гомункулусов были утоплены этим проклятым Индусом. Нужно, чтобы ваш Мастер в Каире выслал побольше этого вещества. Кстати, как оно называется?
– Да никак, просто пудра, и так всем понятно, о чем идет речь, – сказал доктор Ромени. – Это вещество дьявольски трудно производить в наши дни, когда магия настолько подавлена.
Он с сомнением покачал головой.
Размалеванное лицо Хорребина скривилось, изобразив нечто, что вполне могло означать недовольство. Впрочем, с таким же успехом это могло означать все что угодно, во всяком случае, он продолжил свои неторопливые упражнения.
– Мне оно нужно. Мне это нужно для работы на вас, чтобы сделать больше гомункулусов, – сказал он спокойно. – Карлики и тому подобное. Я могу взять за основу человеческую природу и уменьшить. Но для мальчиков, которые могут подслушивать разговоры, прячась в чайной чашке, следовать за человеком, затаившись в сгибе шляпы, – теперь клоун говорил с пафосом, вдохновляясь собственной речью, – пробраться в банк по канализационной трубе и заменить настоящие золотые соверены вашими цыганскими фальшивками, – тут он перевернулся так, что его голова оказалась рядом с головой Ромени, и добавил шепотом, – или если вы желаете несколько пареньков, которые могут проникнуть в покои монарха, затаившись в складках платья сиделки, и незаметно подсыпать в суп яд или наркотики, а затем изобразить что-нибудь из безумных видений двенадцати апостолов или сплясать на крышке стола, давая дополнительную пищу его бреду-то для такой работы всем нужны мои мальчики-с-пальчик.
– Это не придется проделывать слишком долго, если все получится так, как планировалось в Патрах, – невозмутимо сказал Ромени. – Но я вполне допускаю, что твои создания могут быть использованы. Я объясню ситуацию моему Мастеру и передам тебе его ответ завтра.
– О, эта ваша связь посредством чего-то там быстрее, чем почта, – заметил Хорребин, и его оранжевые брови вопрошающе поползли вверх.
– О, да, – с притворной скромностью сказал Ромени. – При помощи магических средств мои коллеги и я можем разговаривать напрямую в любое время и на любом расстоянии и даже мгновенно посылать предметы через пространство. И только такие средства связи могут гарантировать, что наш удар будет безупречно нацелен, будет своевременным, скоординированным, неотразимым и безответным. – Он выжал некое подобие улыбки. – В этой партии у нас на руках Король Волшебников, а это бьет любую карту Джона Буля, что бы там у него ни было.
Окаянный Ричард посмотрел на свою обезьянку, повращал глазами и помотал головой. «Вот старая калоша! – думал он. – Обезьяна, ты только послушай, что он говорит! Да ведь и дураку ясно – он просто не хочет, чтобы этот жуткий клоун, этот шут гороховый понял, насколько он в нем нуждается. Сколько раз, обезьяна, ты и я видели, как он кричит на эту убогую свою свечу с египетскими писульками и после парочки часов такой работы получает в результате ответ: „А? Что?“, едва доносящийся из пламени… А что ты скажешь о его попытках послать или получить предметы от своих приятелей-друидов в отдаленных землях? Да вспомнить хотя бы тот раз, когда его Мастер попытался послать ему статуэтку и все, что появилось – так это только кучка раскаленной гальки! Ха-ха! Вот уж волшебство так волшебство!»
Он плюнул от отвращения, заработав сердитый окрик доктора Ромени.
– Извините, руа, – поспешно откликнулся Ричард. Он сердито посмотрел на обезьяну. – Это все ты виновата! Опять я с тобой заболтался, – сказал он ей. – Видишь, что ты наделала!
– Как бы то ни было, – продолжил доктор Ромени, вытирая лысую макушку, – Американца мы упустили. И я требую серьезнейших поисков немедленно, сегодняшней ночью. Сейчас трое из нас здесь – ты слушаешь, Ричард? Очень хорошо. Итак, трое из нас знают, как он выглядит, и каждый из нас возглавит одну из трех групп поиска. Хорребин, мобилизуй своих негодяев, и ищите в районе Сент-Мартин-лейн – собор Святого Павла. Проверяйте всех хозяев меблированных комнат; загляните во все пабы; внимательно осмотрите всех нищих. Ричард, ты возглавишь поиск на южном берегу – от Блекфрайерского моста до амбаров ниже Уоппинга. Я возьму своих портовых ребят и обшарю район юго-восточнее Святого Павла – трущобы Клэр-маркет, Тауэр, доки и район Уайтчепель. Откровенно говоря, именно там я думаю его найти. Он завел друзей с северного берега и когда мы видели его в последний раз, он направлялся к востоку от твоего района, Хорребин.
Через два часа после того, как ему пришлось спуститься с колокольни и отправиться на задание. Окаянный Ричард с трудом поднимался по ступенькам наверх. Он ступал очень осторожно, так как полагал, что деревянная обезьянка в его кармане заснула. Когда он занял свое место в оконной нише, два волшебника уже подвесились на своих веревках.
– Полагаю, – сказал шеф цыган, обращая к нему изможденное лицо, – что тебе не больше повезло в Суррейсайде, чем нам в северной части города.
– Кек, руа.
– Означает «нет», – сказал Ромени Хорребину.
Огромный камень вывалился из свода башни, и пока пятно солнечного света медленно, пядь за пядью, скользило вниз по стене, уличные торговцы на Холборн-стрит могли неотчетливо слышать, выкликая достоинства своих товаров, как два волшебника обсуждали дальнейшую стратегию. В это время обезьянка проснулась, и Окаянный Ричард бережно устроил ее за воротником рубашки и, как обычно, долго с ней о чем-то шептался.
Плечо нестерпимо болело. Дойль уже начинал опасаться, что бренди, вылитое на повязку, недостаточно продезинфицировало рану. Я должен был просто-напросто выпить это бренди – возможно, пользы было бы больше, подумал Дойль. Глаза слезились, нос пощипывало, но казалось, его тело забыло, как надо чихать. Поторопись, Вильям, думал он. Твой биограф уже при смерти. Он огляделся по сторонам и бросил нетерпеливый взгляд на часы на стене – десять двадцать. Ну вот, ждать осталось недолго – Эшблес будет здесь через десять минут.
«По крайней мере я сейчас здесь и живой», – сказал себе Дойль, пытаясь сохранять бодрость духа. А ведь были моменты, когда казалось, что пришел мой последний час. И с ножом-то на меня нападали, и стреляли все подряд… Ну и порядки в этом проклятущем веке, нашли себе забаву – охотиться на ни в чем не повинного человека! Не говоря уже о том, что в субботу вечером меня просто чуть было не утопили в Темзе. А позже, ночью, этот старый цыган с обезьянкой гнался за мной…
Дойль улыбнулся слегка обескураженно, уткнувшись в чашку с кофе, – он припомнил столкновение с цыганом. Тогда, в субботу, он поблагодарил Джеки и тепло с ним простился – они условились встретиться на середине Лондонского моста в пятницу, ровно в полдень. Дойль был представлен главному конюху Казиака и готовился со всей ответственностью приступить к выполнению обязанностей по выгребанию навоза… и вот тут-то все и случилось… В двери вломился старый цыган и стал требовать заменить ему трех заморенных лошадей на свежих. Конюх сначала отказал, но вид полной пригоршни золотых соверенов, которые цыган настойчиво совал ему под нос, заставил его изменить принятое решение без видимого сожаления. Дойль стоял, лениво привалившись к стене, и наблюдал колоритную жанровую сценку с праздным интересом, тут-то он и узнал цыгана. Внутри все похолодело, и душа ушла в пятки. Да, сомнений не оставалось, тот же самый цыган – старый, бандитского вида, с серьгой в ухе и с обезьянкой. Дойль содрогнулся, внезапно вспомнив и пережив заново все случившееся в шатре неделю назад. Тогда мерзкий цыган стоял рядом и смотрел, как Ромени пытает его. Стараясь не привлечь к себе внимание резким движением, Дойль незаметно отступил в темноту из освещенного лампой круга и стал осторожно продвигаться к выходу. Но в тот момент, когда он уже почти добрался до входной двери, взгляд цыгана натолкнулся на Дойля, и узнавание стало взаимным. Не раздумывая ни секунды, Дойль опрометью бросился бежать по переулку и дальше к Лондонскому мосту. Но силы Дойля были уже на исходе, и он с ужасом осознал, что на этот раз ему не уйти от погони. Старый цыган оказался быстрее. Дойль слышал за спиной приближающийся топот бегущих ног – все громче и громче… Могучая рука сгребла его за воротник и швырнула на камни мостовой.
– Попробуй только произнести первое слово любого заклинания, ты, пес Бенга, и я размозжу твою дурацкую башку о мостовую, – проговорил цыган, склонясь над ним. Он был совершенно спокоен и даже почти не запыхался.
– А я восхищался его мастерством кукловода. – Джеки взяла весло и начала опять грести. – Лучше продолжить двигаться – похоже, он очень хочет тебя заполучить.
– Угу, так хочет, что каждый палит в меня… в нас… похоже, он здорово хочет моей смерти. Ты спас мне жизнь, Джеки. Как твоя нога?
– О, сильно болит, но это просто царапина. Они стреляли в меня три раза, пока ты был под водой, а я набрасывал сеть на твоих маленьких сопровождающих. Впервые в жизни в меня стреляли. Мне не понравилось.
Дойль передернулся.
– Мне тоже не понравилось. Пуля Хорребина прошла в дюйме от моего глаза.
– Ну… ну так именно поэтому я и должен был приплыть и забрать тебя. Видишь ли, это не Хорребин… не он стрелял в тебя. Он-то знал, кто ты. Это я стрелял.
Первым побуждением Дойля было разозлиться, но тут его взгляд упал на рану Джеки, и гнев испарился.
– Так ты… и доктор Ромени… думали, что я… кто? Джеки молча налегала на весло, потом нехотя ответила:
– Что ж, пожалуй, ты имеешь право знать. Я думал, что ты – тот, кто известен как Джо – Песья Морда. Он…
– Джо – Песья Морда? Тот убийца… говорят, он оборотень?
Джеки не смогла скрыть удивления:
– Кто рассказал тебе о нем?
– О, я просто умею слушать. Ну, так что ты или доктор Ромени имеете против него?
– Он убил моего друга. То есть нет… а, черт… он перехитрил меня и сделал так, что я убил моего друга. Он… я еще никогда не рассказывал кому бы то ни было об этом, Дойль. Не эту часть. Будь оно все проклято. Ты читал стихи Колина Лепувра? Так вот, Колин был… моим близким другом, и… ты знаешь, каким образом Джо – Песья Морда остается в живых?
– Я слышал, что он может обмениваться телами с другими.
– Ты знаешь слишком много, Дойль. Гораздо больше, чем следует. Не уверен, что в Лондоне наберется хоть полдюжины людей, кто знает то, что известно тебе. Да, ты прав. Именно так он и поступает. Я знаю, как он это делает, но он может обменяться телами с кем угодно, если ему только удастся некоторое время пообщаться с этим человеком. И ему приходится проделывать такое весьма часто, потому что, как только он попадает в новое тело, так сразу начинает обрастать шерстью… весь. Поэтому через несколько дней перед ним встает проблема выбора – бриться целиком или идти искать свежее тело. – Джеки сделала глубокий вдох. – В прошлом году он взял тело Колина. Я думаю, Джо – Песья Морда, должно быть, травит ядом старое тело непосредственно перед тем, как его покинуть. Колин пришел ко мне, очевидно, его мучила сильная боль. – Джеки говорила с огромным усилием, и хотя Дойль пристально смотрел на купол Святого Павла, он все равно боковым зрением увидел следы слез на щеке. – И это было в полночь. Я был в доме моих родителей, читал, когда он открыл дверь и поспешил ко мне… Он стонал, нет – скулил… скулил, как, ну, не знаю, как большая собака, и он истекал кровью, у него изо рта сочилась кровь… Будь оно все проклято, Дойль! Он был в брошенном, покинутом теле – в том, которое Джо – Песья Морда только что освободил, и оно было покрыто шерстью, как обезьяна! Ты понимаешь? Посреди ночи, этой проклятой ночи! Почему я уверен… почти уверен, что это был Колин? О черт! Да пошло оно все к черту!
– Джеки, – сказал Дойль, совершенно сбитый с толку этой невероятной историей, но чувствуя, что в этом неподдельное страдание, – ты не можешь этого знать.
До Лондонского моста уже оставалось меньше полумили, и Дойль видел пришвартованные угольные баржи на Суррейском берегу. Джеки начала понемногу подворачивать в этом направлении.
– Там было оружие, – бесцветным голосом продолжила Джеки, – кремневый пистолет – вот он здесь лежит, – и он был в футляре, и когда это покрытое шерстью существо ворвалось в дом, я вскочил, быстро схватил пистолет и выстрелил прямо ему в грудь. Оно упало, заливая кровью все вокруг. Я подбежал и встал над ним, не слишком близко, и оно… оно посмотрело на меня, недолго – всего какую-то долю секунды, потом несколько раз дернулось, и все. Там была суматоха, но, когда оно посмотрело на меня, я узнал… Я знаю – это был Колин. Цвет глаз другой, конечно, но я узнал его. И не выражение глаз, точнее, я узнал то, что было Колином в этом существе…
За самой восточной баржей был причал, а над ним светились окна дома. Вроде бы Джеки держит курс именно туда. Свет из узких окон бросал мерцающие отсветы на маслянистую черноту воды.
– После этого я две недели был как во сне. Никто не мог этого выносить – день и ночь я пронзительно кричал, глотал пищу и невнятно бормотал непристойности, я так грязно ругался, что моя мать почти ничего не понимала… После того как я вышел из этого состояния, я поклялся убить Джо – Песью Морду тем же самым оружием, которое убило… которым я убил Колина. – Джеки усмехнулась. – Ты слушаешь?
– Да.
Дойль пытался понять, что из этой лавкрафтовской фэнтези могло быть правдой. Вполне возможно, что одна из таинственных Танцующих Обезьян действительно ворвалась в дом Джеки приблизительно в то же самое время, когда Лепувр решил уйти из этого мира. А еще у Дойля возникло подозрение, что это нечто большее, чем сожаление о смерти близкого друга. Может, все-таки его первоначальные подозрения относительно Джеки верны?
– Это звучит банально, конечно, но все равно, Джеки, я хочу сказать – мне очень жаль.
– Благодарю.
Джеки замедлила ход челнока, волоча весло по воде, и теперь челнок скользил, едва ли двигаясь вообще, почти вплотную к причалу, и Джеки остановила челнок, схватив свисающую между сваями веревку и повиснув на ней, когда вес челнока пришелся ей на руку.
– Натягивай конец веревки и закрепи здесь, Дойль. Тут есть веревочная лестница, она начинается в четырех футах над твоей головой.
Когда они оба выкарабкались на узкий причал, Джеки сказала:
– А теперь как быть с тобой? Ты не можешь вернуться обратно в дом Копенгагенского Джека – у Хорребина там полно шпионов. Они медленно направлялись к строению, которое было чем-то вроде прибрежной гостиницы. Джеки шла босиком и ступала очень осторожно по старым доскам причала.
– Когда этот твой друг приезжает в город? Как его зовут – Эшвин?
– Эшблес. Я встречусь с ним во вторник.
– Так. Мы сделаем вот что. У хозяина этой гостиницы, старого Казиака, есть еще и конюшня. Ты умеешь убирать навоз?
– А разве есть люди, которые не умеют? Хочется думать, что я не принадлежу к их числу.
Джеки потянула ручку двери, и они оказались в небольшой комнате. В очаге горел огонь.
Появилась девочка, приветливо улыбаясь. Ее дежурная улыбка несколько поблекла, когда она заметила, что оба гостя, видимо, искупались в реке.
– Все в порядке, мисс, – успокоила ее Джеки. – Мы не будем садиться на стулья. Будь добра, скажи Казиаку, что это Джеки с того берега реки и его друг. Мы бы хотели получить две горячие ванны – в отдельных комнатах, разумеется…
Дойль усмехнулся – скромный парнишка этот Джеки.
– И еще какую-нибудь сухую одежду, все равно какую, – добавила Джеки. – А после этого два котелка вашей превосходной наваристой ухи. Ах, да, и горячего кофе с ромом прямо сейчас, пока мы ждем.
Девочка кивнула и поспешила обсудить все с хозяином. Джеки присела на корточки у очага рядом с Дойлем.
– Ты действительно уверен, что этот Эшблес поможет тебе выкарабкаться?
Дойль не был уверен, но постарался убедить в обратном скорее себя, чем Джеки, и поэтому стал защищаться:
– Насколько я знаю, он никогда не заботился о деньгах. И я действительно знаю его достаточно хорошо, черт побери!
«И он приобретет друзей и влияние, – добавил Дойль про себя, – и для него, может, будет вполне возможно устроить мне встречу – обеспечив мою безопасность! – со старым Ромени. И вот тут-то мы заключим сделку на моих условиях: я дам ему какую-нибудь безобидную информацию или даже вообще навру с три короба – да, так будет лучше всего – в обмен на координаты дыры. Если у меня будут друзья, которые покараулят снаружи, пока я буду говорить с Ромени, он не рискнет откалывать подобные трюки и тыкать в глаз сигарой. Но если без посторонней помощи, с нуля попробовать приобрести влияние и найти такого рода друзей, – да на это уйдут месяцы, если даже не годы. А Дерроу говорит, что дыры появляются с меньшей частотой после 1802 года, но в любом случае я не уверен, что у меня есть в запасе эти самые месяцы: кашель уже почти добил меня, даже если не учитывать последствия сегодняшнего купания, – теперь-то у меня наверняка пневмония. Я не могу ждать, мне побыстрее надо попасть назад, туда, где есть больницы».
Кроме того, Дойлю очень хотелось расспросить Эшблеса о его ранних годах и выведать все подробности, а потом это где-нибудь припрятать, где-нибудь в надежном месте, где оно спокойно пролежит до того момента, пока он сможет «открыть» эти никому не известные данные, вернувшись в 1983 год. Шлиман и Троя, Джордж Смит и Гильгамеш, Дойль и документы Эшблеса – размечтался, как последний идиот.
– Ну хорошо. Может быть, – сказала Джеки, – в следующем месяце в это время у тебя будет работа на Бирже и апартаменты в Сент-Джеймс. И ты с трудом припомнишь, как был нищим и конюхом. О, да, и то утро – когда ты не очень-то преуспел, торгуя луком. Что еще ты делал?
Принесли кофе. И улыбка девочки, и ее уверения, что ванны уже вот-вот будут готовы, – все говорило о том, что Джеки здесь считают солидным клиентом.
– Больше ничего – и так слишком много, – ответил Дойль.
* * *
Сооружение, известное в трущобах Сент-Джайлс как Крысиный Замок, было построено на фундаменте и вокруг руин двенадцатого века. Колокольня сохранилась и по сей день, но за все эти века многочисленные владельцы участка использовали строение под склад и постоянно добавляли все новые перекрытия и стены вокруг, и теперь древние стрельчатые окна выходили не наружу, в город, а в узкие комнаты пристроек. Верхушка колокольни оказалась, пожалуй, единственной частью здания, выглядывающей во внешний мир, но и ее было трудно заметить среди такого нагромождения крыш, колпаков, дымовых труб, вентиляционных шахт, различных углов и выступов. Колокольные канаты прогнили много веков назад, но древние балки сохранились, и через них перекинули новые канаты, чтобы можно было поднимать Хорребина и доктора Ромени примерно на пятьдесят футов от пола, на три четверти высоты колокольни. Это позволяло им вести беседу на удобном удалении от земли, и именно здесь была их излюбленная палата для совещаний. Масляные светильники были установлены в нишах древних окон на самой верхушке, и Окаянный Ричард присутствовал на этом вечернем совете, сидя в нише уровнем ниже светильников. Он помещался на фут или два выше голов его подвешенных на веревках шефов. – Понятия не имею, кто были те двое, ваша честь, – говорил Хорребин, и его ужасный голос, эхом отражаясь от стен, переходил в кошмарные завывания. – Они точно не из моей команды.
– Они что, действительно хотели убить его?
– О, да, Деннисен сказал, что, когда он отшвырнул второго из нападавших, тот уже успел ударить ножом нашего Американца и занес руку для повторного удара.
Доктор Ромени некоторое время медитативно раскачивался вперед-назад.
– Я не могу понять, кто это может быть. Кто-то работает против меня. Очевидно, все это значит, кто-то уже знает то, что Американец может сказать, и не хочет, чтобы я узнал это. Но это не те, с кем он прибыл вместе, – я сам видел, как они исчезли, когда врата захлопнулись. И я сам отследил все врата с того момента, и никто не проходил через них. Да и Братство Антея вот уже больше ста лет не представляет для нас угрозы.
– Ха, кучка безобидных старикашек, – согласился Хорребин, – они давным-давно забыли первоначальную цель своей организации.
– Хорошо, скажи – этот твой человек, Деннисен, он сможет узнать того человека, который пытался убить Американца? Пусть доставит мне этого человека живым, и он получит столько же, как если бы убил Джо – Песью Морду. – Он взмахнул руками, чтобы перестать раскачиваться. – Тот бородатый, который стрелял в Американца, а потом подобрал его в лодку, – возможно, он из той же команды. Ты говоришь, что узнал его?
– Да, вроде так, ваша милость. На нем не было привычной чалмы, но в остальном он тот самый нищий, который здесь слоняется. Так называемый Ахмед. Индус липовый. Я отдал приказ и назначил награду за его поимку.
– Ладно, эти пташки у нас еще запоют. Они у меня все расскажут, я с них шкуру сдеру живьем, от них ничего не останется, и они мне все расскажут…
Окаянный Ричард бережно дотянулся до своей деревянной обезьянки, которую он поставил на выступ окна – так, чтобы она могла увидеть чудо: двух волшебников, подвешенных, как окорока в коптильне, и зажал ей уши: такой кровожадный разговор мог ее расстроить. Да и самому Ричарду подобные разговоры не слишком по душе. Он уже провел в городе целую неделю – то в Крысином Замке, то в зале под Бейнбридж-стрит, пока доктор Ромени путешествовал, чтобы оказаться в каждых вратах, когда они появлялись, запутывая происходящее все больше и больше.
– Я все думаю, а не вызвано ли это вмешательство… усилиями моего партнера в Турции? – сказал доктор Ромени.
– Но никто не знает, кто они такие, – уточнил Хорребин и уже тише добавил: – Даже мне известно только то, что ваш брат-близнец нашел юного английского лорда, временно пребывающего за границей в одиночестве и которого вы оба думаете как-то использовать. Полагаю, можно было бы более подробно ознакомить меня с вашими планами.
Казалось, Ромени его не слышал. Он произнес задумчиво:
– Нет, вряд ли могла быть утечка информации. Хотя бы потому, что только я один знаю что-либо важное. Но мне неизвестно, как развиваются события в Турции, у доктора Романелли. Как я полагаю, этот юный лорд обожает писать письма. Остается только надеяться, что мой э-э… брат проследит, чтобы ни в одном из этих писем не оказалось какой-либо важной информации.
Хорребин изобразил удивление:
– Так где, вы говорите, находится этот беспокоящий вас лорд?
– В нескольких днях пути от Афин, послушно следует из Коринфского залива в Патры. По определенным причинам милорд очень физически уязвим, когда он находится в этом небольшом районе: Патры, залив Патры, Миссолонги. Поэтому, когда он был там в июле, Романелли заставил имперского консула, который на него работает, погрузить милорда в сон, заставив его сконцентрироваться на действии музыкальных часов, и пока он спал, мой брат послал команду в мозг милорда, на подсознательный уровень – команду, что он должен вернуться в Патры в середине сентября. К этому времени ситуация на этом острове подогреется до нужной температуры, и в один прекрасный момент все закипит. И его лордство даже сейчас находится под действием этого приказа, вздорно полагая, что решение вернуться в Патры – его собственное.
Хорребин нетерпеливо кивнул.
– Собственно говоря, я спросил, потому что… ну, это письмо, – то, что вызвало ваше беспокойство… Когда оно могло быть послано… Ну, скажем, месяц назад. А ведь на пути оттуда сюда наберется с дюжину мест, где сейчас идет война. Поэтому, даже если он и написал кому-то тогда, в июле, то все равно – пока письмо сюда дошло, просто не осталось бы времени выяснить, кто вы и что хотите.
Ромени нахмурился и кивнул:
– Ты прав. Я не учел медлительность международной почты наших дней. Но кто же тогда, черт побери, те люди и почему они мне мешают?
– Понятия не имею, – ответил клоун, неспешно вытягиваясь и изгибая конечности, как гигантский раскрашенный паук.
Окаянный Ричард закрыл своей обезьянке глаза.
– Но, – добавил Хорребин, – они мешают и мне тоже. Четыре дюжины моих самых крошечных гомункулусов были утоплены этим проклятым Индусом. Нужно, чтобы ваш Мастер в Каире выслал побольше этого вещества. Кстати, как оно называется?
– Да никак, просто пудра, и так всем понятно, о чем идет речь, – сказал доктор Ромени. – Это вещество дьявольски трудно производить в наши дни, когда магия настолько подавлена.
Он с сомнением покачал головой.
Размалеванное лицо Хорребина скривилось, изобразив нечто, что вполне могло означать недовольство. Впрочем, с таким же успехом это могло означать все что угодно, во всяком случае, он продолжил свои неторопливые упражнения.
– Мне оно нужно. Мне это нужно для работы на вас, чтобы сделать больше гомункулусов, – сказал он спокойно. – Карлики и тому подобное. Я могу взять за основу человеческую природу и уменьшить. Но для мальчиков, которые могут подслушивать разговоры, прячась в чайной чашке, следовать за человеком, затаившись в сгибе шляпы, – теперь клоун говорил с пафосом, вдохновляясь собственной речью, – пробраться в банк по канализационной трубе и заменить настоящие золотые соверены вашими цыганскими фальшивками, – тут он перевернулся так, что его голова оказалась рядом с головой Ромени, и добавил шепотом, – или если вы желаете несколько пареньков, которые могут проникнуть в покои монарха, затаившись в складках платья сиделки, и незаметно подсыпать в суп яд или наркотики, а затем изобразить что-нибудь из безумных видений двенадцати апостолов или сплясать на крышке стола, давая дополнительную пищу его бреду-то для такой работы всем нужны мои мальчики-с-пальчик.
– Это не придется проделывать слишком долго, если все получится так, как планировалось в Патрах, – невозмутимо сказал Ромени. – Но я вполне допускаю, что твои создания могут быть использованы. Я объясню ситуацию моему Мастеру и передам тебе его ответ завтра.
– О, эта ваша связь посредством чего-то там быстрее, чем почта, – заметил Хорребин, и его оранжевые брови вопрошающе поползли вверх.
– О, да, – с притворной скромностью сказал Ромени. – При помощи магических средств мои коллеги и я можем разговаривать напрямую в любое время и на любом расстоянии и даже мгновенно посылать предметы через пространство. И только такие средства связи могут гарантировать, что наш удар будет безупречно нацелен, будет своевременным, скоординированным, неотразимым и безответным. – Он выжал некое подобие улыбки. – В этой партии у нас на руках Король Волшебников, а это бьет любую карту Джона Буля, что бы там у него ни было.
Окаянный Ричард посмотрел на свою обезьянку, повращал глазами и помотал головой. «Вот старая калоша! – думал он. – Обезьяна, ты только послушай, что он говорит! Да ведь и дураку ясно – он просто не хочет, чтобы этот жуткий клоун, этот шут гороховый понял, насколько он в нем нуждается. Сколько раз, обезьяна, ты и я видели, как он кричит на эту убогую свою свечу с египетскими писульками и после парочки часов такой работы получает в результате ответ: „А? Что?“, едва доносящийся из пламени… А что ты скажешь о его попытках послать или получить предметы от своих приятелей-друидов в отдаленных землях? Да вспомнить хотя бы тот раз, когда его Мастер попытался послать ему статуэтку и все, что появилось – так это только кучка раскаленной гальки! Ха-ха! Вот уж волшебство так волшебство!»
Он плюнул от отвращения, заработав сердитый окрик доктора Ромени.
– Извините, руа, – поспешно откликнулся Ричард. Он сердито посмотрел на обезьяну. – Это все ты виновата! Опять я с тобой заболтался, – сказал он ей. – Видишь, что ты наделала!
– Как бы то ни было, – продолжил доктор Ромени, вытирая лысую макушку, – Американца мы упустили. И я требую серьезнейших поисков немедленно, сегодняшней ночью. Сейчас трое из нас здесь – ты слушаешь, Ричард? Очень хорошо. Итак, трое из нас знают, как он выглядит, и каждый из нас возглавит одну из трех групп поиска. Хорребин, мобилизуй своих негодяев, и ищите в районе Сент-Мартин-лейн – собор Святого Павла. Проверяйте всех хозяев меблированных комнат; загляните во все пабы; внимательно осмотрите всех нищих. Ричард, ты возглавишь поиск на южном берегу – от Блекфрайерского моста до амбаров ниже Уоппинга. Я возьму своих портовых ребят и обшарю район юго-восточнее Святого Павла – трущобы Клэр-маркет, Тауэр, доки и район Уайтчепель. Откровенно говоря, именно там я думаю его найти. Он завел друзей с северного берега и когда мы видели его в последний раз, он направлялся к востоку от твоего района, Хорребин.
* * *
Через два часа после того, как ему пришлось спуститься с колокольни и отправиться на задание. Окаянный Ричард с трудом поднимался по ступенькам наверх. Он ступал очень осторожно, так как полагал, что деревянная обезьянка в его кармане заснула. Когда он занял свое место в оконной нише, два волшебника уже подвесились на своих веревках.
– Полагаю, – сказал шеф цыган, обращая к нему изможденное лицо, – что тебе не больше повезло в Суррейсайде, чем нам в северной части города.
– Кек, руа.
– Означает «нет», – сказал Ромени Хорребину.
* * *
Огромный камень вывалился из свода башни, и пока пятно солнечного света медленно, пядь за пядью, скользило вниз по стене, уличные торговцы на Холборн-стрит могли неотчетливо слышать, выкликая достоинства своих товаров, как два волшебника обсуждали дальнейшую стратегию. В это время обезьянка проснулась, и Окаянный Ричард бережно устроил ее за воротником рубашки и, как обычно, долго с ней о чем-то шептался.
Глава 6
Через два дня во вторник утром небо затянули хмурые тучи, и угрюмый моросящий дождь, казалось, никогда не перестанет. Но в кофейнях вокруг Королевской Биржи брокеры и аукционисты проворачивали сделки столь же энергично, как и всегда. Дойль, отупевший от голода и недосыпа, сидел в углу кофейни «Джамайка» и наблюдал, как дюжина дельцов, устроив торги, предлагали свою цену за груз табака, спасенного с какого-то корабля, умудрившегося затонуть на Темзе. Аукционные торги проводились по старинному правилу «дюйм свечи»: последнее предложение цены надо успеть сделать до того, как догорит огарок свечи. Сейчас свеча уже догорала, и участники торгов наперебой выкрикивали свою цену. Дойль сделал еще глоток тепловатого кофе, заставляя себя ограничиться только одним маленьким глотком – ведь если допить эту чашку, то придется заказать следующую, а иначе его выдворят из кофейни. На данный момент приобретение приличной одежды: коричневые брюки, сюртук, белая рубашка и черные ботинки – все ношеное, но чистое и целое – уменьшило его финансы до размеров шиллинга, а он очень хотел предложить Эшблесу чашечку кофе, когда тот наконец появится.
На лестнице сада в ночной тишине
Тот, кого нет, повстречался мне…
Плечо нестерпимо болело. Дойль уже начинал опасаться, что бренди, вылитое на повязку, недостаточно продезинфицировало рану. Я должен был просто-напросто выпить это бренди – возможно, пользы было бы больше, подумал Дойль. Глаза слезились, нос пощипывало, но казалось, его тело забыло, как надо чихать. Поторопись, Вильям, думал он. Твой биограф уже при смерти. Он огляделся по сторонам и бросил нетерпеливый взгляд на часы на стене – десять двадцать. Ну вот, ждать осталось недолго – Эшблес будет здесь через десять минут.
«По крайней мере я сейчас здесь и живой», – сказал себе Дойль, пытаясь сохранять бодрость духа. А ведь были моменты, когда казалось, что пришел мой последний час. И с ножом-то на меня нападали, и стреляли все подряд… Ну и порядки в этом проклятущем веке, нашли себе забаву – охотиться на ни в чем не повинного человека! Не говоря уже о том, что в субботу вечером меня просто чуть было не утопили в Темзе. А позже, ночью, этот старый цыган с обезьянкой гнался за мной…
Дойль улыбнулся слегка обескураженно, уткнувшись в чашку с кофе, – он припомнил столкновение с цыганом. Тогда, в субботу, он поблагодарил Джеки и тепло с ним простился – они условились встретиться на середине Лондонского моста в пятницу, ровно в полдень. Дойль был представлен главному конюху Казиака и готовился со всей ответственностью приступить к выполнению обязанностей по выгребанию навоза… и вот тут-то все и случилось… В двери вломился старый цыган и стал требовать заменить ему трех заморенных лошадей на свежих. Конюх сначала отказал, но вид полной пригоршни золотых соверенов, которые цыган настойчиво совал ему под нос, заставил его изменить принятое решение без видимого сожаления. Дойль стоял, лениво привалившись к стене, и наблюдал колоритную жанровую сценку с праздным интересом, тут-то он и узнал цыгана. Внутри все похолодело, и душа ушла в пятки. Да, сомнений не оставалось, тот же самый цыган – старый, бандитского вида, с серьгой в ухе и с обезьянкой. Дойль содрогнулся, внезапно вспомнив и пережив заново все случившееся в шатре неделю назад. Тогда мерзкий цыган стоял рядом и смотрел, как Ромени пытает его. Стараясь не привлечь к себе внимание резким движением, Дойль незаметно отступил в темноту из освещенного лампой круга и стал осторожно продвигаться к выходу. Но в тот момент, когда он уже почти добрался до входной двери, взгляд цыгана натолкнулся на Дойля, и узнавание стало взаимным. Не раздумывая ни секунды, Дойль опрометью бросился бежать по переулку и дальше к Лондонскому мосту. Но силы Дойля были уже на исходе, и он с ужасом осознал, что на этот раз ему не уйти от погони. Старый цыган оказался быстрее. Дойль слышал за спиной приближающийся топот бегущих ног – все громче и громче… Могучая рука сгребла его за воротник и швырнула на камни мостовой.
– Попробуй только произнести первое слово любого заклинания, ты, пес Бенга, и я размозжу твою дурацкую башку о мостовую, – проговорил цыган, склонясь над ним. Он был совершенно спокоен и даже почти не запыхался.