Страница:
– Ну? И это называется уличным представлением?
– Да, – терпеливо начал объяснять клоун, – искусство уличного представления – это умение просить милостыню. Мы напишем для вас роль. В зависимости от того, на сколь большие жертвы вы готовы пойти, столько и заработаете – иногда даже фунт в день.
Итак, то, что он принял за симпатию, не более чем хладнокровная оценка его способности вызвать жалость. Дойль дернулся, как от пощечины.
– Нищенствовать? – От гнева у него закружилась голова. – Нет. Благодарю вас, – сказал он твердо и поднялся, – у меня есть более достойное занятие – продажа лука.
– Да, я уже имел возможность оценить ваши достижения на этом поприще. Что же, продолжайте в том же духе. Желаю удачи. Если передумаете, спросите у любого в Ист-Энде, где дает представления Хорребин.
– Я не передумаю, – сказал Дойль, выходя из балагана. Он побрел прочь и не оглядывался до тех пор, пока не оказался у края длинной пристани, идущей параллельно улице. Хорребин, снова на ходулях, прошагал мимо, толкая перед собой фургон – по-видимому, тот самый балаган в разобранном и сложенном виде. Дойль вздрогнул и отвернулся, глядя налево, в сторону набережных и выискивая шлюпку Криса и Мэг. Она уплыла. Теперь у причалов оставалось совсем мало лодок. Вот незадача, подумал озабоченно Дойль, не мог же рынок так рано закрыться, ведь до полудня еще далеко. По реке двигалась целая флотилия лодок, и одна из них могла оказаться как раз той, где он оставил Криса, Мэг и Шейлу. Только вот какая?
– Эй! – попробовал крикнуть Дойль, но тут же смущенно замолчал: если так кричать, едва ли его услышат даже на ближайшем причале.
– Что случилось?
Дойль обернулся и наткнулся на недружелюбный взгляд полицейского.
– Скажите, пожалуйста, сэр, который час? – спросил он, стараясь проглатывать гласные так же, как все.
Полицейский выудил из кармана часы на цепочке, взглянул и снова спрятал.
– Около одиннадцати. А в чем дело?
– Почему все они уплывают? – Дойль указал на лодки.
– Но ведь уже почти одиннадцать часов, – ответил полицейский, отчетливо выговаривая слова, словно он говорил с пьяным. – К тому же, может быть, вам интересно будет узнать, что сегодня воскресенье.
– То есть вы хотите сказать, по воскресеньям рынок закрывается в одиннадцать?
– Вы правильно меня поняли. Откуда вы? Ваш акцент не похож на акцент Суррея или Суссекса. Дойль вздохнул.
– Я из Америки, из штата Виргиния. И хотя я… – он медленно провел рукой по лбу, – хотя я не буду ни в чем нуждаться, как только один мой друг приедет в город, сейчас я очень нуждаюсь. Нет ли здесь благотворительного учреждения, где бы я мог получить пищу и кров, пока мои дела не наладятся?
Полицейский нахмурился.
– Есть работный дом при бойнях на Уайтчепел-стрит. Там вам дадут пищу и кров в обмен на помощь в дублении кож и выносе помойных ведер с потрохами.
– Вы сказали, работный дом? – Дойль вспомнил, что он прочел у Диккенса. – Спасибо.
Он, ссутулившись, тяжело зашагал прочь.
– Минуточку, – окликнул его полицейский. – Если у вас есть с собой деньги – предъявите их.
Дойль порылся в кармане и выудил шесть пенсов. – Прекрасно. Теперь я не могу задерживать вас за бродяжничество. Но, быть может, мы еще встретимся сегодня вечером. – Он коснулся своего шлема. – Всего хорошего.
Возвратившись на Темз-стрит, Дойль истратил половину своего достояния на тарелку овощного супа и ложку картофельного пюре. Это было очень вкусно, но он остался по меньшей мере таким же голодным, как раньше, поэтому он истратил остававшиеся у него три пенса на то, чтобы взять еще порцию. Продавец даже дал ему глоток холодной воды запить еду.
Полицейский расхаживал вдоль улицы, крича:
– Пора закрывать, выходной день! Уже одиннадцать часов, пора закрывать.
Теперь Дойль, как настоящий бродяга, избегал попадаться ему на глаза.
Человек примерно его лет шагал по улице. В руке он нес сумку с рыбой, а другой обнимал миловидную девушку. Дойль, пообещав, что это в первый и последний раз, несмело приблизился.
– Извините меня, сэр, – пробормотал он. – Я очень нуждаюсь…
– Короче, – нетерпеливо перебил его парень. – Ты – бродяга?
– Нет. Но прошлой ночью меня ограбили, и у меня не осталось ни пенни, и я американец, и мой багаж и бумаги пропали… Я хотел бы попросить у вас работу или немного денег. Во взгляде девушки мелькнуло сочувствие.
– Дай что-нибудь этому бедняге, Чарльз, – сказала она. – Раз мы не собираемся идти в церковь.
– На каком корабле ты прибыл? – скептически спросил Чарльз. – Я никогда не слышал такого американского акцента.
– Э-э… на «Энтерпрайз», – ответил Дойль, в замешательстве промямлив первое, что пришло в голову. Он едва не сказал: звездный корабль «Энтерпрайз».
– Вот видишь, дорогая, он мошенник, – гордо сказал Чарльз. – Может быть, это и был «Энтерпрайз», но такой корабль не заходил в наш порт в последнее время. Возможно, этот янки отстал на прошлой неделе от «Блейлока», но, – заметил он, с готовностью оборачиваясь к Дойлю, – ты ведь сказал не «Блейлок», не правда ли? Не поступай так с людьми, близкими к морской торговле. – Чарльз оглянулся на поредевшую толпу. – Здесь полно констеблей. Я был бы не прочь сдать тебя в полицию.
– Ах, оставь его! – вздохнула девушка. – В любом случае мы опаздываем, и к тому же ясно, что с ним действительно что-то случилось.
Дойль благодарно ей кивнул и поспешил удалиться. Он немного побродил и рискнул подойти к старику. Дойль предусмотрительно поведал ему, что он прибыл на «Блейлоке». Старик дал ему шиллинг и добавил в назидание, что Дойль должен будет сам подать нищему, когда окажется при деньгах. Дойль заверил его в том, что именно так и сделает. Немного погодя Дойль стоял, прислонившись к кирпичной стене пивной, и обдумывал, стоит ли ему заглушить смятение и страх, истратив некоторую часть своего достояния на кружку пива. Как вдруг почувствовал, что его схватили за штанину. Дойль перепугался и чуть было не заорал. Он посмотрел вниз и увидел безногого калеку, обросшего буйной бородищей.
– Чем ты промышляешь и с кем ты? – произнес тот голосом опереточного злодея.
Дойль попробовал уйти, но безногий мертвой хваткой вцепился в его плисовые штаны, и тележка покатилась вслед за Дойлем, как прицеп. Дойль остановился – на них и так уже оборачивались прохожие.
– Я ничем не промышляю, и я ни с кем, – свирепо прошипел Дойль, – и если вы не отпустите меня, я спрыгну с набережной в реку!
Бородач рассмеялся:
– Прыгай, держу пари, что я уплыву дальше тебя. Оценив ширину его плеч, Дойль с отчаянием понял, что это правда.
– Я сейчас видел, как ты подходил к двоим и второй что-то тебе дал. Либо ты новенький из команды Капитана Джека, либо ты работаешь на Хорребина, или ты действуешь на свой страх и риск. Ну?
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Отойдите от меня или я крикну констебля. Я ни с кем!
Дойлю захотелось заплакать, когда он представил себе, что это создание никогда его не выпустит и так и будет сердито катиться вслед за ним до скончания века.
– Я так и думал, – кивнул безногий. – Ты, похоже, новичок в этом городе, поэтому я дам тебе совет – независимые нищие могут ловить удачу восточнее или севернее этого места. Биллингсгет, Темз-стрит и Чипсайд закреплены или за парнями Копенгагенского Джека или за подонками Хорребина. Ты найдешь такую же организацию западнее Святого Павла. Теперь ты предупрежден Бенжамином Роликом, и если тебя снова увидят промышляющим в Ист-Энде на главных улицах, ты… честно тебе говорю, приятель, – сказал Ролик почти беззлобно, – ты потеряешь после этого способность промышлять чем-нибудь, кроме милостыни. Поэтому ступай, я видел у тебя серебро, и я отниму его у тебя, а если ты скажешь – я не смогу, мне придется тебе это доказать, но, мне кажется, ты в этом не нуждаешься. Ступай!
Дойль заспешил прочь в западном направлении, к Стрэнду, молясь, чтобы газетные киоски не закрылись так же рано, как Биллингсгетский рынок. Он попробует узнать адреса редакций и пойдет туда, и поэтому он должен справиться с головокружением и слабостью и убедить издателя в том, что он грамотный и образованный человек. Дойль потер подбородок: брился он меньше чем двадцать четыре часа назад – с этим все в порядке, а вот расческа сейчас бы не помешала.
Ну ничего, говорил он себе, пребывая в несколько исступленном состоянии. Я покорю его истинным красноречием и силой своей личности! И он расправил плечи и придал упругость походке.
Плод Древа Зла будет поражать своим великолепием – ведь он выращен, чтобы украсить стол Люцифера как новое изысканное блюдо, и он, безусловно, превзойдет все остальные яства – они хоть и насыщают, но уже утратили прелесть новизны.
Томас Дэкер
Давным-давно, один Бог знает, как давно это было, провалилось несколько уровней древних катакомб под Лондоном и образовался подземный грот. Во времена описываемых здесь событий этот грот представлял собой нечто вроде огромного зала, вымощенного камнями, уложенными еще римлянами в те дни, когда Лондиниум был военным аванпостом во враждебной и дикой стране кельтов. Крышей гроту служили толстые балки, поддерживавшие камни мостовой на Бейнбридж-стрит. На стенах развешаны лампы, но эти коптилки, заправленные салом, дают ничтожно мало света, но зато неимоверно чадят, и в клубах зловонного дыма, поднимающегося от коптилок, зловеще мерцают красные отблески еле тлеющих огоньков. В сумеречной полутьме покачиваются гамаки, прикрепленные канатами к балкам на разных уровнях, и, как пауки, ползают какие-то оборванцы, устраиваясь поудобнее. Сверху постоянно струится тоненький ручеек, исчезая в черном водоеме справа от стены.
На каменном полу стоит длинный стол, и жалкий седой карлик, поднявшись на цыпочки, расставляет на льняной скатерти серебро и чудесный фарфор. Он тихо ворчит, когда сверху падают обрывки сапожной кожи или когда обитатели гамаков прольют на стол несколько капель из карманной фляги. Вдоль стола в ряд расставлены стулья, и один большой высокий стул, предназначенный как будто бы для огромного ребенка – в конце ряда, но во главе стола стула не было. Вместо этого там имелось нечто вроде подвесного сиденья на высоте шести футов от пола, на которое карлик иногда пугливо поглядывал.
И вот в зал вошли представители воровской аристократии и заняли свои места за столом. От их вызывающе элегантных костюмов в чадном полумраке подземелья становилось жутко. Некий патриций, проходя мимо, дал карлику пинка и рассеянно сказал:
– Передай это кому-нибудь, кто может увидеть поверхность стола. Хватит накрывать, тащи еду, и побольше.
– Данги, вино не забудь! Да поживее! – крикнул карлику другой патриций.
Карлик, довольный, что можно покинуть зал хоть на несколько минут, поспешил прочь по туннелю. Лорды вынули из карманов глиняные трубки и трутницы, и в гроте заклубился опиумный и табачный дым, к радости аристократов верхних ярусов, которые в погоне за дымом стали раскачивать свои гамаки.
А вокруг стола уже толпилась воровская братия рангом пониже, повсюду шныряли мальчишки в лохмотьях; собравшиеся обменивались приветствиями и обсуждали текущие события. А в самом дальнем темном углу расположились те, кто находился на самой нижней ступеньке здешней иерархической лестницы, – те, что стояли поближе к столу, этих подчеркнуто игнорировали.
Эти изгои сидели на корточках на каменных плитах, в темных углах, каждый в одиночестве, не обращая внимания на соседей; они бормотали и жестикулировали скорее по привычке, нежели из желания что-либо сообщить.
Карлик снова появился, еще больше сгорбленный и хромающий под тяжестью огромной сетки с бутылками. Он опустил ношу на пол и принялся открывать бутылки штопором.
Каждый хлопок пробки эхом отзывался от стен грота. Карлик работал все быстрее и быстрее – эхо отвечало все чаще и громче.
– Куда ты торопишься, Данги? – спросил воровской лорд. – Бросок перед встречей хозяина?
– Не тот курс, сэр, – выдохнул старик Данги, вытащив последнюю пробку и вытирая капли пота. – Просто люблю, чтобы работа шла в хорошем темпе.
Звук вынимаемых пробок теперь прекратился. У выхода туннеля показались руки в белых перчатках, потом появилась голова. Размалеванная маска Хорребина ухмылялась – и даже надменные воровские лорды в смущении потупили взоры.
– Опять опаздываешь, Данги? – весело пропищал клоун. – Все приготовления должны быть закончены к моему приходу.
– Д-да, сэр, – сказал старый Данги, едва не роняя бутылку. – Просто… просто сервировка стола требует постоянного внимания. Эх, старые мои кости…
– Твои старые кости в один прекрасный день будут глодать уличные собаки, – закончил дискуссию Хорребин, искусно переступая на ходулях по каменному полу. Высокий колпак и пестрый наряд клоуна придавали всей сцене оттенок карнавала. – И да будет вам известно, что мои несколько более молодые кости тоже не в лучшей форме.
Он захромал, покачиваясь, прямо к подвесному сиденью.
– Эй, ты, подержи мои ходули, – приказал он. Данги поспешно перехватил ходули, а Хорребин просовывал руки в ремни и вдевал ноги в нижние петли подвесного сиденья.
Карлик прислонил ходули к стене.
– А, вот так-то лучше, – вздохнул Хорребин, устраиваясь поудобнее. Он зевнул. – Ага! Обед, похоже, запаздывает. Не хочешь ли ты спеть нам песенку, Данги?
Карлик встрепенулся:
– Как вам будет угодно, сэр. Мой костюм и парик внизу, в моей келье. Принести?
– Сегодня вечером не до реквизита! – воскликнул клоун. – К чему эдакие церемонии? Сегодня я разрешаю тебе петь без костюма. – Он посмотрел вверх. – Музыка!
Висевшие в гамаках представители аристократии вытащили из привязанных к гамакам сумок разнообразные музыкальные инструменты – чего тут только не было! Губные гармошки, флейта и даже одна или две скрипки. Поднялся дикий шум и гам; если эта какофония и не заслуживала названия музыки, то по крайней мере какой-то ритм присутствовал.
Эхо обеспечивало контрапункт, и сборище оборванцев самого разного возраста пустилось в пляс вокруг стола, притопывая и хлопая в ладоши.
– Прекратите это безобразие, – произнес некто, только что вошедший в Залу Собраний. Мощный бас пришельца перекрыл все звуки ужасной какофонии. Музыка замолкла, пляски прекратились. Лысый старик огромного роста теперь молча стоял у входа, завернувшись в черный плащ. Видимо, его тут знали. Старик вступил в зал странной подпрыгивающей походкой, словно он отталкивался от трамплина, а не от прочного каменного пола.
– А! – воскликнул Хорребин вроде бы радостно. Редко кому удавалось определить со всей определенностью, в каком настроении Хорребин, – он никогда не смывал клоунского грима, и размалеванная маска всегда смеялась. – Наш почетный гость! Хорошо, сегодня ваше почетное кресло не будет пустовать!
Вновь прибывший кивнул и направился к высокому креслу, возвышавшемуся на целый фут над столом; он снял плащ и бросил его Данги, который тут же выбежал из залы. Теперь, когда почетный гость скинул плащ, стало понятно, почему он так странно подпрыгивал: на подошвах башмаков были приделаны пружины, и он не мог даже спокойно стоять на месте, а все время раскачивался вверх-вниз.
– Многоуважаемая публика! – выкрикнул Хорребин так, словно находился на цирковой арене. – Позвольте представить вам его превосходительство Цыганского Короля – доктора Ромени!
Последовало несколько вялых восклицаний, хлопков и свистков. – Что привело вас в наше столь скромное общество, ваше величество?
Ромени не отвечал до тех пор, пока, усевшись в свое высокое кресло, не снял свои туфли на пружинах.
– Несколько дел привели меня в ваше Канализационное Царство, уважаемый Хорребин, – отвечал он. – Во-первых, я принес партию монет – золотые соверены в пятидесятифунтовых мешках, там, в коридоре. Вероятно, еще теплые после отливки.
Эта новость вызвала некоторое оживление у публики, шум аплодисментов стал более искренним.
– А также нечто новое из области сыска. – Он взял стакан красного вина, протянутый ему сидевшим по соседству лордом. – Так или иначе, но вы до сих пор не нашли человека, которого вы зовете Джо – Песья Морда.
– Проклятый оборотень – опасная находка, – крикнул кто-то из публики, и по залу прокатился гул одобрения.
– Он не оборотень, – сказал доктор Ромени, не оборачиваясь, – но я согласен с тем, что он опасен. Поэтому я назначил такое высокое вознаграждение и предложил вам всем доставить его ко мне лучше мертвым, чем живым. Во всяком случае, вознаграждение увеличилось теперь до десяти тысяч фунтов наличными, которые на одном из моих торговых кораблей могут быть доставлены в любую точку земного шара. Но теперь, однако, мне нужно, чтобы вы нашли другого человека, и этот человек должен быть схвачен живым и невредимым. Вознаграждение за поимку этого человека составит двадцать тысяч фунтов, и вы получите к тому же жену. Такую, какую пожелаете. И она будет настолько страстной, насколько вам этого захочется, и, конечно, последует за вами туда, куда вы пожелаете.
Публика заерзала и невнятно забормотала. А некий опустившийся тип, который едва мог ноги волочить, проявил самый живой интерес.
– Я не знаю его имени, – продолжал доктор Ромени, – но ему около тридцати пяти лет, волосы темные, уже начал лысеть, бледный, небольшое брюшко. Да, самая характерная деталь – колониальный акцент. Он сбежал от меня прошлой ночью в районе Кенсингтона. Мои парни его крепко связали, но… – Ромени остановился, наблюдая, как Хорребин возбужденно раскачивается взад и вперед. – Да, Хорребин?
– Не был ли он одет, как продавец овощей? – спросил клоун.
– Когда я его в последний раз видел – не был, но мог поменять одежду. Ты видел его? Где и когда?
– Я видел человека, очень похожего по описанию, в старых плисовых штанах. Он пытался торговать луком на Биллингсгет сегодня утром, перед самым закрытием рынка. Он остался смотреть мое Представление Панча. И я предложил ему заняться ремеслом нищего. Но он обиделся и ушел. Этот тип говорил, что он американец. Я сказал, что у него всегда есть возможность вернуться, если передумает и решится принять мое предложение. Трудно даже представить человека, менее приспособленного к жизни. Я сказал, что он всегда может с легкостью меня отыскать – достаточно спросить у любого прохожего, где Хорребин дает Представление Панча.
– Возможно, это был он, – сказал доктор Ромени со сдержанным волнением. – Благодарение Анубису! Я боялся, что он утонул в речке Челси. Ты сказал, что видел его у Биллингсгет? Очень хорошо! Я хочу, чтобы ваши люди обыскали весь район восточное Святого Павла и Блекфрайерского моста до птичьего базара над Лондонским Доком, и от реки на север, до Приюта Христа, Лондонской Стены и Длинного переулка. Человек, который приведет его ко мне живым, проведет остаток своих дней в блистательной роскоши. – Теперь Ромени обернулся и обвел все сообщество холодным взглядом. – Но если кто-нибудь его убьет, то участь его будет… – казалось, он задумался, подбирая подходящее выражение, – такой, что он горько позавидует старому Данги.
Из толпы раздалось бормотание, свидетельствовавшее о том, что такая перспектива казалась им худшей, чем сидеть у стола или отплясывать идиотские танцы, зарабатывая себе на жизнь. Сидевшие за столом, а некоторые из них сидели здесь еще в те времена, когда их вожаком был Данги, с сомнением нахмурились, подозревая, что поимка американца сопряжена с еще большим риском.
– Наши международные дела, – продолжал Ромени, – развиваются благополучно, и они могут привести примерно через месяц к некоторым весьма драматическим результатам, если все по-прежнему пойдет хорошо. – Он позволил себе слегка улыбнуться. – Если бы я не знал, что это утверждение будет воспринято скептически, скорее как гипербола, я бы добавил, что этот, в данный момент Подземный Парламент еще до наступления зимы может стать правящим Парламентом на этом острове.
Внезапно взрыв сумасшедшего смеха раздался в толпе оборванцев, и на свет с паучьей легкостью выпрыгнул древний старик. Его лицо в прежние времена пострадало от ужасного удара, так что один глаз, нос и половина нижней челюсти провалились. Обрывки лохмотьев свободно развевались, как на огородном пугале, – едва ли под ними было нечто телесное.
– Не много осталось, – он задыхался, стараясь сдержать приступы хохота, сотрясавшие его щуплое тело, – не много осталось от меня, хи-хи! Но вполне достаточно, чтобы сказать тебе – самодовольный дурак! – чего стоит твоя хипербола, болван!
Доктор Ромени гневно и пристально рассматривал назойливую развалину.
– Не можете ли вы, Хорребин, избавить этого несчастного от страданий? – спросил он спокойно.
– Не можете, раз не избавили! – хихикнул древний старик.
– С вашего разрешения, сэр, – ответил Хорребин, – я сейчас выставлю его вон. Он живет здесь вечно, и нищие Суррейсайда зовут его своей Удачей. Он иногда хамит, но право же, ваше величество, не стоит обращать внимание. В его словах не больше смысла, чем в болтовне попугая.
– Ладно, выведите его вон, – раздраженно сказал Ромени.
Хорребин повелительно кивнул, и стоявший неподалеку оборванец поднял изувеченного старичка на руки и понес, поражаясь, каким невесомым тот оказался.
Пока его живо выносили вон, старик успел обернуться и подмигнуть своим единственным глазом доктору Ромени.
– Найди меня после, при других обстоятельствах, – произнес он сценическим шепотом и снова закатился сумасшедшим смехом, который затихал, отзываясь причудливым эхом в туннеле, куда поспешно удалялся его носильщик.
– Любопытных гостей вы кормите обедом, – сказал все еще рассерженный доктор Ромени.
Клоун пожал своими высоко подбитыми плечами.
– Никому и никогда не возбранялось приходить в Хорребин-Холл, – ответил он. – Некоторым никогда не удалось из него выйти, или они вышли в реку, но пожаловать сюда может каждый. Вы уже уходите, до обеда?
– Да, по лестнице, если она у вас в порядке, У меня много дел. Мне надо обратиться в полицию и предложить также и им большое вознаграждение за поимку этого человека. И мне никогда не нравились эти свиньи, которые вам служат.
Гримаса на лице клоуна могла при желании сойти за выражение предупредительности. Ромени снисходительно улыбнулся. Он слез на пол с почетного стула и слегка поморщился, когда ботинки коснулись каменных плит. Данги поспешил ему навстречу с плащом, который Ромени развернул и надел.
Прежде чем уйти в туннель, он обернулся и окинул взглядом непривычно притихшую компанию. Все, включая висевших в гамаках лордов, молча на него смотрели.
– Найдите мне Американца, – сказал он спокойно. – Забудьте пока о Джо – Песьей Морде. Достаньте мне Американца живым.
Низкое солнце освещало силует собора Святого Павла позади Дойля, когда о» устало тащился по Темз-стрит назад к Биллингсгет. Пинта пива, которую он выпил десять минут назад, почти избавила его от неприятного привкуса во рту и от некоторой доли смущения.
Толпа народа на улице уже была не столь многочисленной, как утром. Дети играли в мяч, случайная карета прогромыхала мимо, пешеходы обходили фургон, откуда рабочий выгружал бочки. Дойль изучал прохожих.
Через несколько минут он увидел насвистывающего человека, который шел ему навстречу. Прежде чем тот успел пройти мимо, Дойль обратился к нему усталым голосом, ибо это был уже четвертый человек, которого он останавливал.
– Извините, сэр, не могли бы вы мне сказать, где сегодня вечером Хорребин дает Представление Панча? Человек осмотрел Дойля с ног до головы.
– Что за беда? Да я, приятель, никогда не видел этого представления ночью, но любой нищий сможет проводить тебя к Хорребину. Здесь ты не встретишь много нищих в воскресенье вечером, но, мне кажется, я видел одного или двоих ниже по Биллингсгет.
– Спасибо.
«Хищная стая Хорребина, – припомнил он по дороге, прибавляя шагу. – Но с другой стороны – „Фунт в день, если вы готовы пойти на определенные жертвы“. Что это за жертвы, хотел бы я знать?» Он вспомнил о своем разговоре с издателем «Морнинг пост» и тут же заставил себя не думать об этом.
Нищий старик сидел у стены на углу Сент-Мэри-хилл. Дойль остановился, увидев на его груди табличку с надписью. «Некогда я был усердным портным, – прочитал он, – теперь я неспособен к этому ремеслу, так как слеп, и вынужден продавать мятные леденцы, чтобы прокормить жену и больного ребенка. Христиане, будьте милосердны».
Старик держал поднос с грязными леденцами. Дойль замешкался перед ним, и нищий выдвинул поднос вперед. Если бы Дойль не остановился, то непременно толкнул бы нечаянно поднос и рассыпал леденцы.
Казалось, старика несколько разочаровало то, что Дойль все-таки не рассыпал леденцы. Посмотрев по сторонам, Дойль догадался, почему старик расстроился. Мимо прогуливались прилично одетые люди. Несомненно, они бы прониклись жалостью к старику, увидев, как рассыпались леденцы.
– Не купит ли господин несколько прекрасных мятных леденцов у бедного слепого? – прохныкал он, жалобно подняв глаза к небу.
– Нет, благодарю вас, – сказал Дойль, – мне нужно найти Хорребина. Хорребина, – повторил он, когда нищий поднял голову с искренним недоумением. – Я думаю, он что-то вроде старшины нищих.
– Да, – терпеливо начал объяснять клоун, – искусство уличного представления – это умение просить милостыню. Мы напишем для вас роль. В зависимости от того, на сколь большие жертвы вы готовы пойти, столько и заработаете – иногда даже фунт в день.
Итак, то, что он принял за симпатию, не более чем хладнокровная оценка его способности вызвать жалость. Дойль дернулся, как от пощечины.
– Нищенствовать? – От гнева у него закружилась голова. – Нет. Благодарю вас, – сказал он твердо и поднялся, – у меня есть более достойное занятие – продажа лука.
– Да, я уже имел возможность оценить ваши достижения на этом поприще. Что же, продолжайте в том же духе. Желаю удачи. Если передумаете, спросите у любого в Ист-Энде, где дает представления Хорребин.
– Я не передумаю, – сказал Дойль, выходя из балагана. Он побрел прочь и не оглядывался до тех пор, пока не оказался у края длинной пристани, идущей параллельно улице. Хорребин, снова на ходулях, прошагал мимо, толкая перед собой фургон – по-видимому, тот самый балаган в разобранном и сложенном виде. Дойль вздрогнул и отвернулся, глядя налево, в сторону набережных и выискивая шлюпку Криса и Мэг. Она уплыла. Теперь у причалов оставалось совсем мало лодок. Вот незадача, подумал озабоченно Дойль, не мог же рынок так рано закрыться, ведь до полудня еще далеко. По реке двигалась целая флотилия лодок, и одна из них могла оказаться как раз той, где он оставил Криса, Мэг и Шейлу. Только вот какая?
– Эй! – попробовал крикнуть Дойль, но тут же смущенно замолчал: если так кричать, едва ли его услышат даже на ближайшем причале.
– Что случилось?
Дойль обернулся и наткнулся на недружелюбный взгляд полицейского.
– Скажите, пожалуйста, сэр, который час? – спросил он, стараясь проглатывать гласные так же, как все.
Полицейский выудил из кармана часы на цепочке, взглянул и снова спрятал.
– Около одиннадцати. А в чем дело?
– Почему все они уплывают? – Дойль указал на лодки.
– Но ведь уже почти одиннадцать часов, – ответил полицейский, отчетливо выговаривая слова, словно он говорил с пьяным. – К тому же, может быть, вам интересно будет узнать, что сегодня воскресенье.
– То есть вы хотите сказать, по воскресеньям рынок закрывается в одиннадцать?
– Вы правильно меня поняли. Откуда вы? Ваш акцент не похож на акцент Суррея или Суссекса. Дойль вздохнул.
– Я из Америки, из штата Виргиния. И хотя я… – он медленно провел рукой по лбу, – хотя я не буду ни в чем нуждаться, как только один мой друг приедет в город, сейчас я очень нуждаюсь. Нет ли здесь благотворительного учреждения, где бы я мог получить пищу и кров, пока мои дела не наладятся?
Полицейский нахмурился.
– Есть работный дом при бойнях на Уайтчепел-стрит. Там вам дадут пищу и кров в обмен на помощь в дублении кож и выносе помойных ведер с потрохами.
– Вы сказали, работный дом? – Дойль вспомнил, что он прочел у Диккенса. – Спасибо.
Он, ссутулившись, тяжело зашагал прочь.
– Минуточку, – окликнул его полицейский. – Если у вас есть с собой деньги – предъявите их.
Дойль порылся в кармане и выудил шесть пенсов. – Прекрасно. Теперь я не могу задерживать вас за бродяжничество. Но, быть может, мы еще встретимся сегодня вечером. – Он коснулся своего шлема. – Всего хорошего.
Возвратившись на Темз-стрит, Дойль истратил половину своего достояния на тарелку овощного супа и ложку картофельного пюре. Это было очень вкусно, но он остался по меньшей мере таким же голодным, как раньше, поэтому он истратил остававшиеся у него три пенса на то, чтобы взять еще порцию. Продавец даже дал ему глоток холодной воды запить еду.
Полицейский расхаживал вдоль улицы, крича:
– Пора закрывать, выходной день! Уже одиннадцать часов, пора закрывать.
Теперь Дойль, как настоящий бродяга, избегал попадаться ему на глаза.
Человек примерно его лет шагал по улице. В руке он нес сумку с рыбой, а другой обнимал миловидную девушку. Дойль, пообещав, что это в первый и последний раз, несмело приблизился.
– Извините меня, сэр, – пробормотал он. – Я очень нуждаюсь…
– Короче, – нетерпеливо перебил его парень. – Ты – бродяга?
– Нет. Но прошлой ночью меня ограбили, и у меня не осталось ни пенни, и я американец, и мой багаж и бумаги пропали… Я хотел бы попросить у вас работу или немного денег. Во взгляде девушки мелькнуло сочувствие.
– Дай что-нибудь этому бедняге, Чарльз, – сказала она. – Раз мы не собираемся идти в церковь.
– На каком корабле ты прибыл? – скептически спросил Чарльз. – Я никогда не слышал такого американского акцента.
– Э-э… на «Энтерпрайз», – ответил Дойль, в замешательстве промямлив первое, что пришло в голову. Он едва не сказал: звездный корабль «Энтерпрайз».
– Вот видишь, дорогая, он мошенник, – гордо сказал Чарльз. – Может быть, это и был «Энтерпрайз», но такой корабль не заходил в наш порт в последнее время. Возможно, этот янки отстал на прошлой неделе от «Блейлока», но, – заметил он, с готовностью оборачиваясь к Дойлю, – ты ведь сказал не «Блейлок», не правда ли? Не поступай так с людьми, близкими к морской торговле. – Чарльз оглянулся на поредевшую толпу. – Здесь полно констеблей. Я был бы не прочь сдать тебя в полицию.
– Ах, оставь его! – вздохнула девушка. – В любом случае мы опаздываем, и к тому же ясно, что с ним действительно что-то случилось.
Дойль благодарно ей кивнул и поспешил удалиться. Он немного побродил и рискнул подойти к старику. Дойль предусмотрительно поведал ему, что он прибыл на «Блейлоке». Старик дал ему шиллинг и добавил в назидание, что Дойль должен будет сам подать нищему, когда окажется при деньгах. Дойль заверил его в том, что именно так и сделает. Немного погодя Дойль стоял, прислонившись к кирпичной стене пивной, и обдумывал, стоит ли ему заглушить смятение и страх, истратив некоторую часть своего достояния на кружку пива. Как вдруг почувствовал, что его схватили за штанину. Дойль перепугался и чуть было не заорал. Он посмотрел вниз и увидел безногого калеку, обросшего буйной бородищей.
– Чем ты промышляешь и с кем ты? – произнес тот голосом опереточного злодея.
Дойль попробовал уйти, но безногий мертвой хваткой вцепился в его плисовые штаны, и тележка покатилась вслед за Дойлем, как прицеп. Дойль остановился – на них и так уже оборачивались прохожие.
– Я ничем не промышляю, и я ни с кем, – свирепо прошипел Дойль, – и если вы не отпустите меня, я спрыгну с набережной в реку!
Бородач рассмеялся:
– Прыгай, держу пари, что я уплыву дальше тебя. Оценив ширину его плеч, Дойль с отчаянием понял, что это правда.
– Я сейчас видел, как ты подходил к двоим и второй что-то тебе дал. Либо ты новенький из команды Капитана Джека, либо ты работаешь на Хорребина, или ты действуешь на свой страх и риск. Ну?
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Отойдите от меня или я крикну констебля. Я ни с кем!
Дойлю захотелось заплакать, когда он представил себе, что это создание никогда его не выпустит и так и будет сердито катиться вслед за ним до скончания века.
– Я так и думал, – кивнул безногий. – Ты, похоже, новичок в этом городе, поэтому я дам тебе совет – независимые нищие могут ловить удачу восточнее или севернее этого места. Биллингсгет, Темз-стрит и Чипсайд закреплены или за парнями Копенгагенского Джека или за подонками Хорребина. Ты найдешь такую же организацию западнее Святого Павла. Теперь ты предупрежден Бенжамином Роликом, и если тебя снова увидят промышляющим в Ист-Энде на главных улицах, ты… честно тебе говорю, приятель, – сказал Ролик почти беззлобно, – ты потеряешь после этого способность промышлять чем-нибудь, кроме милостыни. Поэтому ступай, я видел у тебя серебро, и я отниму его у тебя, а если ты скажешь – я не смогу, мне придется тебе это доказать, но, мне кажется, ты в этом не нуждаешься. Ступай!
Дойль заспешил прочь в западном направлении, к Стрэнду, молясь, чтобы газетные киоски не закрылись так же рано, как Биллингсгетский рынок. Он попробует узнать адреса редакций и пойдет туда, и поэтому он должен справиться с головокружением и слабостью и убедить издателя в том, что он грамотный и образованный человек. Дойль потер подбородок: брился он меньше чем двадцать четыре часа назад – с этим все в порядке, а вот расческа сейчас бы не помешала.
Ну ничего, говорил он себе, пребывая в несколько исступленном состоянии. Я покорю его истинным красноречием и силой своей личности! И он расправил плечи и придал упругость походке.
Глава 4
Плод Древа Зла будет поражать своим великолепием – ведь он выращен, чтобы украсить стол Люцифера как новое изысканное блюдо, и он, безусловно, превзойдет все остальные яства – они хоть и насыщают, но уже утратили прелесть новизны.
Томас Дэкер
Давным-давно, один Бог знает, как давно это было, провалилось несколько уровней древних катакомб под Лондоном и образовался подземный грот. Во времена описываемых здесь событий этот грот представлял собой нечто вроде огромного зала, вымощенного камнями, уложенными еще римлянами в те дни, когда Лондиниум был военным аванпостом во враждебной и дикой стране кельтов. Крышей гроту служили толстые балки, поддерживавшие камни мостовой на Бейнбридж-стрит. На стенах развешаны лампы, но эти коптилки, заправленные салом, дают ничтожно мало света, но зато неимоверно чадят, и в клубах зловонного дыма, поднимающегося от коптилок, зловеще мерцают красные отблески еле тлеющих огоньков. В сумеречной полутьме покачиваются гамаки, прикрепленные канатами к балкам на разных уровнях, и, как пауки, ползают какие-то оборванцы, устраиваясь поудобнее. Сверху постоянно струится тоненький ручеек, исчезая в черном водоеме справа от стены.
На каменном полу стоит длинный стол, и жалкий седой карлик, поднявшись на цыпочки, расставляет на льняной скатерти серебро и чудесный фарфор. Он тихо ворчит, когда сверху падают обрывки сапожной кожи или когда обитатели гамаков прольют на стол несколько капель из карманной фляги. Вдоль стола в ряд расставлены стулья, и один большой высокий стул, предназначенный как будто бы для огромного ребенка – в конце ряда, но во главе стола стула не было. Вместо этого там имелось нечто вроде подвесного сиденья на высоте шести футов от пола, на которое карлик иногда пугливо поглядывал.
И вот в зал вошли представители воровской аристократии и заняли свои места за столом. От их вызывающе элегантных костюмов в чадном полумраке подземелья становилось жутко. Некий патриций, проходя мимо, дал карлику пинка и рассеянно сказал:
– Передай это кому-нибудь, кто может увидеть поверхность стола. Хватит накрывать, тащи еду, и побольше.
– Данги, вино не забудь! Да поживее! – крикнул карлику другой патриций.
Карлик, довольный, что можно покинуть зал хоть на несколько минут, поспешил прочь по туннелю. Лорды вынули из карманов глиняные трубки и трутницы, и в гроте заклубился опиумный и табачный дым, к радости аристократов верхних ярусов, которые в погоне за дымом стали раскачивать свои гамаки.
А вокруг стола уже толпилась воровская братия рангом пониже, повсюду шныряли мальчишки в лохмотьях; собравшиеся обменивались приветствиями и обсуждали текущие события. А в самом дальнем темном углу расположились те, кто находился на самой нижней ступеньке здешней иерархической лестницы, – те, что стояли поближе к столу, этих подчеркнуто игнорировали.
Эти изгои сидели на корточках на каменных плитах, в темных углах, каждый в одиночестве, не обращая внимания на соседей; они бормотали и жестикулировали скорее по привычке, нежели из желания что-либо сообщить.
Карлик снова появился, еще больше сгорбленный и хромающий под тяжестью огромной сетки с бутылками. Он опустил ношу на пол и принялся открывать бутылки штопором.
Каждый хлопок пробки эхом отзывался от стен грота. Карлик работал все быстрее и быстрее – эхо отвечало все чаще и громче.
– Куда ты торопишься, Данги? – спросил воровской лорд. – Бросок перед встречей хозяина?
– Не тот курс, сэр, – выдохнул старик Данги, вытащив последнюю пробку и вытирая капли пота. – Просто люблю, чтобы работа шла в хорошем темпе.
Звук вынимаемых пробок теперь прекратился. У выхода туннеля показались руки в белых перчатках, потом появилась голова. Размалеванная маска Хорребина ухмылялась – и даже надменные воровские лорды в смущении потупили взоры.
– Опять опаздываешь, Данги? – весело пропищал клоун. – Все приготовления должны быть закончены к моему приходу.
– Д-да, сэр, – сказал старый Данги, едва не роняя бутылку. – Просто… просто сервировка стола требует постоянного внимания. Эх, старые мои кости…
– Твои старые кости в один прекрасный день будут глодать уличные собаки, – закончил дискуссию Хорребин, искусно переступая на ходулях по каменному полу. Высокий колпак и пестрый наряд клоуна придавали всей сцене оттенок карнавала. – И да будет вам известно, что мои несколько более молодые кости тоже не в лучшей форме.
Он захромал, покачиваясь, прямо к подвесному сиденью.
– Эй, ты, подержи мои ходули, – приказал он. Данги поспешно перехватил ходули, а Хорребин просовывал руки в ремни и вдевал ноги в нижние петли подвесного сиденья.
Карлик прислонил ходули к стене.
– А, вот так-то лучше, – вздохнул Хорребин, устраиваясь поудобнее. Он зевнул. – Ага! Обед, похоже, запаздывает. Не хочешь ли ты спеть нам песенку, Данги?
Карлик встрепенулся:
– Как вам будет угодно, сэр. Мой костюм и парик внизу, в моей келье. Принести?
– Сегодня вечером не до реквизита! – воскликнул клоун. – К чему эдакие церемонии? Сегодня я разрешаю тебе петь без костюма. – Он посмотрел вверх. – Музыка!
Висевшие в гамаках представители аристократии вытащили из привязанных к гамакам сумок разнообразные музыкальные инструменты – чего тут только не было! Губные гармошки, флейта и даже одна или две скрипки. Поднялся дикий шум и гам; если эта какофония и не заслуживала названия музыки, то по крайней мере какой-то ритм присутствовал.
Эхо обеспечивало контрапункт, и сборище оборванцев самого разного возраста пустилось в пляс вокруг стола, притопывая и хлопая в ладоши.
– Прекратите это безобразие, – произнес некто, только что вошедший в Залу Собраний. Мощный бас пришельца перекрыл все звуки ужасной какофонии. Музыка замолкла, пляски прекратились. Лысый старик огромного роста теперь молча стоял у входа, завернувшись в черный плащ. Видимо, его тут знали. Старик вступил в зал странной подпрыгивающей походкой, словно он отталкивался от трамплина, а не от прочного каменного пола.
– А! – воскликнул Хорребин вроде бы радостно. Редко кому удавалось определить со всей определенностью, в каком настроении Хорребин, – он никогда не смывал клоунского грима, и размалеванная маска всегда смеялась. – Наш почетный гость! Хорошо, сегодня ваше почетное кресло не будет пустовать!
Вновь прибывший кивнул и направился к высокому креслу, возвышавшемуся на целый фут над столом; он снял плащ и бросил его Данги, который тут же выбежал из залы. Теперь, когда почетный гость скинул плащ, стало понятно, почему он так странно подпрыгивал: на подошвах башмаков были приделаны пружины, и он не мог даже спокойно стоять на месте, а все время раскачивался вверх-вниз.
– Многоуважаемая публика! – выкрикнул Хорребин так, словно находился на цирковой арене. – Позвольте представить вам его превосходительство Цыганского Короля – доктора Ромени!
Последовало несколько вялых восклицаний, хлопков и свистков. – Что привело вас в наше столь скромное общество, ваше величество?
Ромени не отвечал до тех пор, пока, усевшись в свое высокое кресло, не снял свои туфли на пружинах.
– Несколько дел привели меня в ваше Канализационное Царство, уважаемый Хорребин, – отвечал он. – Во-первых, я принес партию монет – золотые соверены в пятидесятифунтовых мешках, там, в коридоре. Вероятно, еще теплые после отливки.
Эта новость вызвала некоторое оживление у публики, шум аплодисментов стал более искренним.
– А также нечто новое из области сыска. – Он взял стакан красного вина, протянутый ему сидевшим по соседству лордом. – Так или иначе, но вы до сих пор не нашли человека, которого вы зовете Джо – Песья Морда.
– Проклятый оборотень – опасная находка, – крикнул кто-то из публики, и по залу прокатился гул одобрения.
– Он не оборотень, – сказал доктор Ромени, не оборачиваясь, – но я согласен с тем, что он опасен. Поэтому я назначил такое высокое вознаграждение и предложил вам всем доставить его ко мне лучше мертвым, чем живым. Во всяком случае, вознаграждение увеличилось теперь до десяти тысяч фунтов наличными, которые на одном из моих торговых кораблей могут быть доставлены в любую точку земного шара. Но теперь, однако, мне нужно, чтобы вы нашли другого человека, и этот человек должен быть схвачен живым и невредимым. Вознаграждение за поимку этого человека составит двадцать тысяч фунтов, и вы получите к тому же жену. Такую, какую пожелаете. И она будет настолько страстной, насколько вам этого захочется, и, конечно, последует за вами туда, куда вы пожелаете.
Публика заерзала и невнятно забормотала. А некий опустившийся тип, который едва мог ноги волочить, проявил самый живой интерес.
– Я не знаю его имени, – продолжал доктор Ромени, – но ему около тридцати пяти лет, волосы темные, уже начал лысеть, бледный, небольшое брюшко. Да, самая характерная деталь – колониальный акцент. Он сбежал от меня прошлой ночью в районе Кенсингтона. Мои парни его крепко связали, но… – Ромени остановился, наблюдая, как Хорребин возбужденно раскачивается взад и вперед. – Да, Хорребин?
– Не был ли он одет, как продавец овощей? – спросил клоун.
– Когда я его в последний раз видел – не был, но мог поменять одежду. Ты видел его? Где и когда?
– Я видел человека, очень похожего по описанию, в старых плисовых штанах. Он пытался торговать луком на Биллингсгет сегодня утром, перед самым закрытием рынка. Он остался смотреть мое Представление Панча. И я предложил ему заняться ремеслом нищего. Но он обиделся и ушел. Этот тип говорил, что он американец. Я сказал, что у него всегда есть возможность вернуться, если передумает и решится принять мое предложение. Трудно даже представить человека, менее приспособленного к жизни. Я сказал, что он всегда может с легкостью меня отыскать – достаточно спросить у любого прохожего, где Хорребин дает Представление Панча.
– Возможно, это был он, – сказал доктор Ромени со сдержанным волнением. – Благодарение Анубису! Я боялся, что он утонул в речке Челси. Ты сказал, что видел его у Биллингсгет? Очень хорошо! Я хочу, чтобы ваши люди обыскали весь район восточное Святого Павла и Блекфрайерского моста до птичьего базара над Лондонским Доком, и от реки на север, до Приюта Христа, Лондонской Стены и Длинного переулка. Человек, который приведет его ко мне живым, проведет остаток своих дней в блистательной роскоши. – Теперь Ромени обернулся и обвел все сообщество холодным взглядом. – Но если кто-нибудь его убьет, то участь его будет… – казалось, он задумался, подбирая подходящее выражение, – такой, что он горько позавидует старому Данги.
Из толпы раздалось бормотание, свидетельствовавшее о том, что такая перспектива казалась им худшей, чем сидеть у стола или отплясывать идиотские танцы, зарабатывая себе на жизнь. Сидевшие за столом, а некоторые из них сидели здесь еще в те времена, когда их вожаком был Данги, с сомнением нахмурились, подозревая, что поимка американца сопряжена с еще большим риском.
– Наши международные дела, – продолжал Ромени, – развиваются благополучно, и они могут привести примерно через месяц к некоторым весьма драматическим результатам, если все по-прежнему пойдет хорошо. – Он позволил себе слегка улыбнуться. – Если бы я не знал, что это утверждение будет воспринято скептически, скорее как гипербола, я бы добавил, что этот, в данный момент Подземный Парламент еще до наступления зимы может стать правящим Парламентом на этом острове.
Внезапно взрыв сумасшедшего смеха раздался в толпе оборванцев, и на свет с паучьей легкостью выпрыгнул древний старик. Его лицо в прежние времена пострадало от ужасного удара, так что один глаз, нос и половина нижней челюсти провалились. Обрывки лохмотьев свободно развевались, как на огородном пугале, – едва ли под ними было нечто телесное.
– Не много осталось, – он задыхался, стараясь сдержать приступы хохота, сотрясавшие его щуплое тело, – не много осталось от меня, хи-хи! Но вполне достаточно, чтобы сказать тебе – самодовольный дурак! – чего стоит твоя хипербола, болван!
Доктор Ромени гневно и пристально рассматривал назойливую развалину.
– Не можете ли вы, Хорребин, избавить этого несчастного от страданий? – спросил он спокойно.
– Не можете, раз не избавили! – хихикнул древний старик.
– С вашего разрешения, сэр, – ответил Хорребин, – я сейчас выставлю его вон. Он живет здесь вечно, и нищие Суррейсайда зовут его своей Удачей. Он иногда хамит, но право же, ваше величество, не стоит обращать внимание. В его словах не больше смысла, чем в болтовне попугая.
– Ладно, выведите его вон, – раздраженно сказал Ромени.
Хорребин повелительно кивнул, и стоявший неподалеку оборванец поднял изувеченного старичка на руки и понес, поражаясь, каким невесомым тот оказался.
Пока его живо выносили вон, старик успел обернуться и подмигнуть своим единственным глазом доктору Ромени.
– Найди меня после, при других обстоятельствах, – произнес он сценическим шепотом и снова закатился сумасшедшим смехом, который затихал, отзываясь причудливым эхом в туннеле, куда поспешно удалялся его носильщик.
– Любопытных гостей вы кормите обедом, – сказал все еще рассерженный доктор Ромени.
Клоун пожал своими высоко подбитыми плечами.
– Никому и никогда не возбранялось приходить в Хорребин-Холл, – ответил он. – Некоторым никогда не удалось из него выйти, или они вышли в реку, но пожаловать сюда может каждый. Вы уже уходите, до обеда?
– Да, по лестнице, если она у вас в порядке, У меня много дел. Мне надо обратиться в полицию и предложить также и им большое вознаграждение за поимку этого человека. И мне никогда не нравились эти свиньи, которые вам служат.
Гримаса на лице клоуна могла при желании сойти за выражение предупредительности. Ромени снисходительно улыбнулся. Он слез на пол с почетного стула и слегка поморщился, когда ботинки коснулись каменных плит. Данги поспешил ему навстречу с плащом, который Ромени развернул и надел.
Прежде чем уйти в туннель, он обернулся и окинул взглядом непривычно притихшую компанию. Все, включая висевших в гамаках лордов, молча на него смотрели.
– Найдите мне Американца, – сказал он спокойно. – Забудьте пока о Джо – Песьей Морде. Достаньте мне Американца живым.
* * *
Низкое солнце освещало силует собора Святого Павла позади Дойля, когда о» устало тащился по Темз-стрит назад к Биллингсгет. Пинта пива, которую он выпил десять минут назад, почти избавила его от неприятного привкуса во рту и от некоторой доли смущения.
Толпа народа на улице уже была не столь многочисленной, как утром. Дети играли в мяч, случайная карета прогромыхала мимо, пешеходы обходили фургон, откуда рабочий выгружал бочки. Дойль изучал прохожих.
Через несколько минут он увидел насвистывающего человека, который шел ему навстречу. Прежде чем тот успел пройти мимо, Дойль обратился к нему усталым голосом, ибо это был уже четвертый человек, которого он останавливал.
– Извините, сэр, не могли бы вы мне сказать, где сегодня вечером Хорребин дает Представление Панча? Человек осмотрел Дойля с ног до головы.
– Что за беда? Да я, приятель, никогда не видел этого представления ночью, но любой нищий сможет проводить тебя к Хорребину. Здесь ты не встретишь много нищих в воскресенье вечером, но, мне кажется, я видел одного или двоих ниже по Биллингсгет.
– Спасибо.
«Хищная стая Хорребина, – припомнил он по дороге, прибавляя шагу. – Но с другой стороны – „Фунт в день, если вы готовы пойти на определенные жертвы“. Что это за жертвы, хотел бы я знать?» Он вспомнил о своем разговоре с издателем «Морнинг пост» и тут же заставил себя не думать об этом.
Нищий старик сидел у стены на углу Сент-Мэри-хилл. Дойль остановился, увидев на его груди табличку с надписью. «Некогда я был усердным портным, – прочитал он, – теперь я неспособен к этому ремеслу, так как слеп, и вынужден продавать мятные леденцы, чтобы прокормить жену и больного ребенка. Христиане, будьте милосердны».
Старик держал поднос с грязными леденцами. Дойль замешкался перед ним, и нищий выдвинул поднос вперед. Если бы Дойль не остановился, то непременно толкнул бы нечаянно поднос и рассыпал леденцы.
Казалось, старика несколько разочаровало то, что Дойль все-таки не рассыпал леденцы. Посмотрев по сторонам, Дойль догадался, почему старик расстроился. Мимо прогуливались прилично одетые люди. Несомненно, они бы прониклись жалостью к старику, увидев, как рассыпались леденцы.
– Не купит ли господин несколько прекрасных мятных леденцов у бедного слепого? – прохныкал он, жалобно подняв глаза к небу.
– Нет, благодарю вас, – сказал Дойль, – мне нужно найти Хорребина. Хорребина, – повторил он, когда нищий поднял голову с искренним недоумением. – Я думаю, он что-то вроде старшины нищих.