Страница:
Потому что Дойль узнал лицо в зеркале. Оно было Беннера, конечно, но с буйной гривой волос и бородой ветхозаветного пророка, с новыми линиями измученности на щеках и на лбу, и каким-то странным, новым выражением глаз, это было также, вне всякого сомнения, лицо Вильяма Эшблеса.
КНИГА ВТОРАЯ
Он сказал мне, что, как. ему показалось, в 1810 году он встретил меня на Сент-Джеймс-стрит, но тогда мы разошлись, не заговорив друг с другом. Он упомянул об этом случае – и я опроверг его как невозможный: я находился в то время в Турции. День или два спустя он показал своему брату человека, шедшего навстречу по другой стороне улицы. «Вон, – сказал он. – человек, которого я принял за Байрона». Брат же его тут же ответил: «Как? Это именно Байрон и никто другой». Но это еще не все. Некто видел, как я ставлю свою подпись в числе дознавателей по поводу здоровья короля, страдавшего тогда от безумия. Так вот: в то самое время, насколько я могу судить, я лежал в Патрах с лихорадкой…
Лорд Байрон. Из письма к Джону Мерри. 6 октября 1820 года
Хотя найти и правильно подключить все миниатюрные моторчики и подвести к каждой крошечной свечке вентиляционный короб оказалось весьма непростым делом, «Village Bavarois», как месье Дидрак назвал свою неслыханно дорогую игрушку в половину человеческого роста, похоже, была готова к действию. Все, что оставалось сделать, так это только зажечь свечи и повернуть рычажок, замаскированный под крошечный пенек в углу, вправо.
Доктор Ромени уселся и мрачно уставился на кунштюк. Окаянному Ричарду хотелось бы, чтобы тот включил игрушку, – пусть деревянная обезьянка посмотрит ее в действии, до того как появятся яги, – но Ромени отказался из опасения, что столь сложный механизм может не выдержать повторного включения. Он протянул руку, осторожно коснулся головки маленького вырезанного из дерева дровосека и недовольно сморщился, когда фигурка сделала несколько шагов по нарисованной тропе, помахивая топором не больше зубочистки и издавая звуки, словно часы, прокашливающиеся перед тем, как пробить очередной час.
«Пожри меня Апоп, – раздраженно подумал он, – будем надеяться, я ничего не сломал. Откуда такое падение нравов? Ведь помню же я еще время, когда яги требовали в плату за свои услуги изысканные шахматы, секстанты и телескопы. А что теперь? Чертовы игрушки. И к тому же, – подумал он сокрушенно, – они никогда не отличались должным почтением, но теперь и вовсе охамели».
Он встал и тряхнул головой. От дыма курившихся благовоний в палатке царил полумрак; он поспешно подошел к выходу, откинул полог и зажмурился от неожиданно яркого солнца, заливавшего вересковые луга Айлингтона.
Ведь это произошло совсем недалеко отсюда, припомнил он, когда восемь лет назад бедняга Аменофис Фике отдался псоглавому богу Врат и, утратив почти весь разум и магические способности – за исключением этого проклятого дара переселения из тела в тело, – сбежал. С пистолетной пулей в животе и отметиной Анубиса – шерстью, растущей по всему телу… сбежал, чтобы начать сомнительную карьеру Джо – Песьей Морды, оборотня, которым лондонские мамаши пугают непослушных детей. Сбежал, оставив Ромени – ка, которому полагалось бы давно уже уйти на покой, – ответственным за все Объединенное Королевство.
«Ну, – не без самодовольства подумал Ромени, – Мастер хорошо постарался, ваяя этого ка. Не думаю, чтобы Фике – или даже Романелли! – смогли бы лучше вести дела Мастера в Британии. Должно быть, он отзовет меня, вернув в исходное небытие, вскоре после переворота – то есть уже на этой неделе. Ничего, я уйду без сожаления. Восемь лет жизни – большой срок для ка.
Хотелось бы мне только, – подумал он, хищно прищурив глаза, – разгадать тайну тех опасно образованных чародеев, которые использовали для своих путешествий по времени Врата, случайно открытые Фике. О черт, это! Дойль, которого я отловил тогда, вполне мог бы расколоться, будь у меня чуть больше времени поработать над ним. Откуда они все-таки взялись?»
Он нахмурился. «Но это же совсем несложно узнать, – вдруг сообразил он. – Для этого достаточно вычислить, какие еще Врата были открыты одновременно с Кенсингтонскими. Судя по всему, они из тех, что существуют парами, – большие, продолжительные здесь и довольно короткие в другом времени. Они относительно редки, к тому же меня всегда интересовали только продолжительные, и все же вычислить, из какого времени они все появились, не так сложно, и эта информация сможет пригодиться тому, кто придет за мной следом».
Отвернувшись от солнца, он снова сел за стол и начал рыться в своих записях. Он нашел датированную первым сентября и, нахмурившись, углубился в ее изучение.
Не прошло и нескольких минут, как он нетерпелива прикусил губу, окунул перо в чернильницу и, зачеркну! старые вычисления, принялся старательно считать все заново.
– Нельзя доверять математические расчеты ка, – пробормотал он себе под нос. – Хорошо еще, что я внимательно замерил Кенсингтонские Врата…
Наконец он выписал ответ и замер в недоумении: новый результат не отличался от того, что он зачеркнул. Он не сделал ошибки – в тот вечер действительно было только одно окно. Сентябрьское окно во времени не относилось к парным.
Тогда откуда же они? Ответ пришел к нему так быстро, что он поморщился, как это он не додумался до этого раньше.
Разумеется, люди в каретах прыгнули из одного окна в другое – но с чего он взял, что эти два окна должны существовать в одно время?
Дойль и все его приятели-чародеи попали в первое сентября тысяча восемьсот десятого года из окна в другом времени.
«И если это смогли сделать они, – восторженно подумал Ромени, – то и мы сможем. Да, Фике, быть может, твоя жертва не так уж и напрасна! Ра и Озирис! Что мы… что мы сможем сделать с этим умением? Прыгнуть в прошлое и предотвратить взятие Каира англичанами? Или прыгнуть еще раньше и подорвать могущество Англии настолько, чтобы к этому столетию она не представляла собой какой-нибудь значительной силы! И подумать только, для чего компания Дойля использовала все это могущество?! Для того, чтобы послушать выступление какого-то поэта! Мы используем его более… более эффективно», – подумал он, и губы его раздвинулись в волчьей усмешке.
Но, подумал он, придвигая поближе магическую переговорную свечу, это слишком серьезное дело, чтобы справиться с ним в одиночку. Он зажег свечу от лампы на столе, и каплеобразный язычок пламени лампы затрепетал и, казалось, отпрянул, когда на кончике фитиля волшебной свечи вспыхнул круглый огонек.
Настолько, насколько этот улыбчивый молодой человек вообще мог радоваться чему-либо, он был рад тому, что воздействие на него доктора Ромени не только избавило его от неизменно сопутствующего свободе воли груза ответственности, но и сделало относительным понятие физического дискомфорта. Конечно, его слегка беспокоили голод или усталость в ногах, а где-то еще глубже, в самых далеких закоулках сознания слышался тревожный или даже ужасающийся голос, но огонь его сознания беспрестанно поливался водой, так что образующийся пар только питал невообразимый двигатель, а несколько еще тлевших углей не ощущали ничего, кроме бездумного удовлетворения от того, что эта машина работает хорошо.
Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг квартала до тех пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется и не окликнет его от дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.
– Доброе утро, дружище, – произнес он. – Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? – Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал ответ – тот звучал глухо, как из-за перегородки, – но какая-то часть его мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту номер три: – Я действительно шестой барон Байрон из Рочдейла, друг мой; я унаследовал титул в 1798 году, когда мне было десять лет. Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что истинная Англия – это простые труженики, а не лорды и прочая знать. Вот я и говорю…
Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:
– Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен! – Рука молодого человека с точностью хорошо отлаженной машины выудила из жилетного кармана монету и выложила ее на ближайшую горизонтальную плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три с того места, на котором остановился. – К черту всех тех, кто правит нами только потому, что им посчастливилось уродиться из аристократической утробы! Я заявляю: король, вы или я – ни один из нас не лучше другого, так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не трудившись ни дня за всю свою жизнь, а другие надрываются день-деньской, а мясо едят дай Бог раз в неделю? Американцы смогли избавиться от этого неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались, так что я считаю: мы тоже…
Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда ушел? Впрочем, какая разница – не пройдет и минуты, как подсядет кто-нибудь еще. Он снова сел, и на лице его появилась отсутствующая улыбка.
Спустя пару минут он заметил, что рядом сидит кто-то еще, и он начал снова:
– Доброе утро, дружище. Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Ему ответили одной из тех фраз, о которых его предупреждали, и он с неожиданным беспокойством ответил согласно варианту номер восемь:
– Да, друг мой, до недавнего времени я странствовал за границей. Мне пришлось вернуться на родину из-за болезни, лихорадки, что до сих пор затуманивает мой рассудок. Пожалуйста, простите меня за мою ослабшую память… мы с вами знакомы?
Последовала долгая пауза, на протяжении которой все еще продолжавший улыбаться молодой человек почему-то ощущал себя все более неуютно, но в конце концов его собеседник ответил отрицательно, так что он смог с облегчением продолжать:
– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми…
Собеседник оборвал его вопросом, прозвучавшим не приглушенно, но пугающе отчетливо.
– Как продвигается ваша работа над «Паломничеством Чайлд-Гарольда»? – спросил незнакомец. – Простите, вы ведь работаете сейчас над «Чайлд-Гарольдом»? Как там… «Жил в Альбионе юноша. Свой век он посвящал лишь развлечениям праздным…» Что там дальше?
Эти слова почему-то подействовали на молодого человека как ледяной душ, волшебным образом прояснив его слух и зрение, – его окружение из приятно-размытого сделалось ужасающе отчетливым, и в первый раз за четыре дня он увидел лицо собеседника.
И лицо это оказалось из тех, что не могут не привлечь внимания: покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее, обрамленное пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.
Молодой человек – теперь он уже не улыбался – был проинструктирован и на случай такой ситуации. «Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, – не раз повторял ему Ромени, – и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку…» Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.
«Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам…» – услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига «Спайдер»… албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах – украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы… выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей… что-то связанное с лихорадкой и… и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: «Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду…»
Ему показалось – чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: «Немедленно возвращайтесь в лагерь!»
Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.
Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон – он знает «Чайлд-Гарольда», которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?
Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
– Пива мне и моему другу! – по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. – Теперь выкладывайте, – загремел его голос, – что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?
– Я… я болен, – беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. – У меня мозговая лихорадка… прошу вас, мне надо идти… я болен… – Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.
Неожиданно Дойль вспомнил, где ему приходилось видеть такую же бессмысленную улыбку: на лицах религиозных сектантов, побирающихся в аэропортах или у входов в недорогие рестораны. Черт возьми, подумал он, да он ведет себя так, будто его запрограммировали!
– Как вам сегодняшняя погода? – спросил Дойль.
– Прошу вас, мне надо идти. Я болен…
– Какое сегодня число?
– …у меня мозговая лихорадка, что до сих пор время от времени затуманивает мой рассудок…
– Как вас зовут?
Молодой человек зажмурился.
– Лорд Байрон, шестой барон Рочдейл. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Дойль опустился на стул напротив. – Да, спасибо, – ответил он. – Вот как раз нам несут.
Байрон выудил из кармана золотой и расплатился за пиво, хотя к своему не прикоснулся.
– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает…
– «Ведь он прошел весь лабиринт Греха, – перебил его Дойль, – содеянного зла не искупая…» Кто это написал?
Улыбка Байрона снова исчезла куда-то, и он отодвинул стул, но Дойль встал и загородил ему выход.
– Так кто это написал? – повторил он.
– Э-э… – По бледному лицу Байрона струился пот, и когда он наконец ответил, это прозвучало не громче шепота: – Я… я написал.
– Когда?
– Год назад. В Тепелене.
– Как давно вы вернулись в Англию?
– Я не… четыре дня? Кажется, я был болен…
– Как вы попали сюда?
– Как я…
Дойль наклонил свою львиную гриву:
– Вот именно. Как вы сюда попали. На корабле? Каком? Или сушей?
– О! О, конечно. Я вернулся… – Байрон нахмурился. – Я… я не помню.
– Не помните? Вам это не кажется странным? И откуда, как вам кажется, я знаю эти ваши стихи? – Черт, подумал он, жаль, нету здесь Тэда Патрика.
– Вы читали мои стихи? – спросил Байрон с той же таинственной улыбкой. – Вы оказали мне большую честь. Впрочем, теперь все это представляется мне ребячеством. Теперь я предпочитаю поэзию действия. Меч разит вернее слова. Моя цель – нанести удар, что разрубит…
– Постойте, – сказал Дойль.
– …разрубит цепи, сковывающие нас…
– Да постойте же! Послушайте, у меня не так много времени, и голова действует неважно, но ваше присутствие здесь… мне необходимо знать, что вы здесь делаете… ох, черт, да мне необходимо узнать кучу вещей… – Дойль поднес ко рту пивную кружку, и голос его превратился в едва различимый шепот. – Например, настоящий ли это 1810 год или поддельный…
Несколько секунд Байрон смотрел на него, потом неуверенно потянулся за своей кружкой.
– Он сказал, чтобы я не пил, – произнес он.
– Ну его к черту, – пробормотал Дойль, смахивая с пышных усов клочья пены. – Вы что, будете докладывать ему о каждой выпивке?
– Ну… ну его к… к черту, – согласился Байрон, хотя произношение давалось ему с трудом. Он сделал большой глоток, и когда он опустил кружку, его взгляд сделался более осмысленным. – Ну его к черту.
– Кто это «он»? – спросил Дойль.
– Кто?
– Черт, ну, этот – тот, что запрограммировал… простите, тот, что запряг, оседлал вас и надел шоры? – Байрон удивленно нахмурился, и только что появившаяся в его глазах ясность снова начала угасать, так что Дойль поспешно сказал: – Доброе утро, дружище! Я – лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому… – кто это все говорил?
– Я говорил.
– Но кто сказал это вам, кто заставил вас вызубрить это? Это ведь не ваши слова, верно? Попытайтесь вспомнить, кто сказал все это вам.
– Я не…
– Закройте глаза. А теперь услышьте эти слова, только произнесенные другим голосом. Что это за голос?
Байрон послушно закрыл глаза, помолчал и только потом ответил:
– Более низкий. Говорит старик.
– Что он еще говорил?
– Милорд, – голос Байрона и впрямь зазвучал на октаву ниже, – эти заявления и реплики должны помочь вам пережить эти два дня. Но если беседа приобретет опасный оборот и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку. А теперь Ричард отвезет вас в город в карете, и он же подберет вас сегодня вечером на углу Фиш-стрит и Бред-стрит. А вот и Ричард. Заходи. Все готово к выезду? Аво, руа. Руа, этот игрушка, что заграничный чели принести, – заведи ее, пусть мой обезьянка посмотреть. С твоего позволения, Ричард, мы поговорим об этом позже. А пока отвези милорда в город. – Байрон удивленно открыл глаза. – А потом, – добавил он уже собственным голосом, – я оказался в карете.
Дойль очень старался не показать, как он взволнован, и сидел с невозмутимым видом, но мысли его бешено заметались. Боже сохрани, это снова Ромени, сообразил он. Какую, черт возьми, роль играет он в этом деле? На что он надеялся, промывая мозги Байрону и заставляя его вести, можно сказать, подстрекательские речи? Ведь он не стремился к скрытности – для того чтобы найти его сегодня, мне достаточно было прислушаться к слухам о сумасшедшем лорде, что за свой счет поит любого. Не Ромени ли стоит за присутствием Байрона в Англии сегодня? Так или иначе, придется мне прижать этого несчастного.
– Послушайте, – сказал он. – У вас есть еще немало высокооктановых воспоминаний, и нам не удастся поговорить об этом здесь. У меня есть комната в паре кварталов отсюда – я ее, так сказать, унаследовал, – и мои соседи не отличаются излишним любопытством. Давайте-ка пройдемся туда.
Байрон поднялся на ноги все с тем же оглушенным видом.
– Очень хорошо, мистер…
Дойль открыл рот, чтобы ответить, потом вздохнул:
– Ох, черт. Пожалуй, вы можете звать меня Вильямом Эшблесом. Пока. Но будь я проклят, если останусь Вильямом Эшблесом до конца поездки. Идет?
Байрон неуверенно пожал плечами:
– Пожалуй, я не против. Дойлю пришлось напомнить ему, чтобы он заплатил за пиво, и всю дорогу к дому Дойля Байрон вертел головой, разглядывая дома и толпы прохожих.
– Черт, я и правда в Англии, – пробормотал он. Его темные брови нахмурились и оставались в таком положении до конца пути.
Они довольно быстро добрались до обветшалого здания, поднялись по лестнице – подгоняемые нецензурной бранью некоторых жильцов, видимо, считавших оную площадь своей собственной комнатой, судя по тому, какими выражениями они встречали Дойля и его спутника, поспешно пряча куски своей убогой пищи, – и вошли в комнату, некогда принадлежавшую Джо – Песьей Морде. Когда же они наполнили две чашки из кофейника, оставленного на углях в камине и все еще теплого, Байрон впервые посмотрел на Дойля осмысленным взглядом.
– Скажите, мистер Эшблес, какое число сегодня?
– Дайте вспомнить… двадцать шестое. – Выражение лица Байрона не изменилось, поэтому Дойль, отхлебнув кофе, добавил: – Двадцать шестое сентября.
– Но это невозможно! – заявил Байрон. – Я был в Греции… я точно помню, что был в Греции в субботу… в субботу, двадцать второго. – Он поерзал в кресле, наклонился и начал расшнуровывать башмаки. – Черт, как жмут эти башмаки, – вздохнул он, потом снял один из них и удивленно уставился на него. – Откуда, черт возьми, у меня такие? Они не только малы, они еще и сто лет как вышли из моды. Красные каблуки… и посмотрите только, какие пряжки! И откуда, скажите на милость, на мне этот плащ? – Он уронил башмак и заговорил таким напряженным голосом, что Дойль понял, как ему страшно: – Бога ради, скажите мне, мистер Эшблес, какое сегодня число на самом деле и что вам известно обо мне с тех пор, как я покинул Грецию? Насколько я могу понять, я болел. Но почему я тогда не у друзей или матери?
– Сегодня двадцать шестое сентября, – осторожно ответил Дойль, – и все, что мне известно о ваших действиях, – это то, что за последние пару дней вы угостили за свой счет половину населения Лондона. Но мне известно, кто мог бы рассказать вам, что же произошло на самом деле.
– Так пойдемте же к нему тотчас же! Я не вынесу…
– Этот человек здесь. Это вы. Нет, поверьте мне – всего несколько минут назад вы вспоминали фрагменты чужих разговоров. Попробуйте еще. Попробуйте – и прислушайтесь к себе. Давайте… Итак: «Аво, руа». Попробуйте услышать эти слова, произнесенные другим голосом.
– Аво, руа, – произнес Байрон, и взгляд его снова стал бессмысленным. – Аво, руа. Он здорово кушто с этим. Он уметь обращаться с пистолеты, точно. Это хорошо, Уилбур. Впрочем, особого мастерства от него и не требуется – в момент выстрела он будет находиться всего в нескольких шагах от него. А вот сможет ли он выхватить его достаточно быстро? Я предпочел бы, чтобы он находился у него в кармане, однако боюсь, даже лорда обыскивают перед августейшей аудиенцией. О, аво, руа, маленький кобура под мышкой в самый раз. Посмотреть сами: в его рука он быстро, как змея! И он стреляет без колебания? Аво, от кукла остаться кусочки, так быстро он стрелять…
Байрон вскочил как ужаленный.
– Боже праведный! – вскричал он своим собственным голосом. – Я должен был убить короля Георга! Что за мерзость! Я же был просто марионеткой, сомнамбулой, я следовал этим диавольским инструкциям, как… как прислуга послушно накрывает на стол! Бог мой, да я, ни минуты не медля, должен вызвать его на дуэль… это… это жестокое оскорбление! Мэттьюз… или Дэвис передадут мой вызов этому… этому… – Он с размаху ударил кулаком правой руки по ладони левой. – Ну, вы понимаете, кому. Дойль кивнул:
– Кажется, понимаю. Но на вашем месте я бы не стал так горячиться. В любом случае, прежде чем бросаться в это очертя голову, вспомните, что вам еще известно. Попробуйте, скажем, «да, Хорребин» – тем же голосом, что задавал вопросы в этом последнем диалоге. Вы ничего не вспоминаете при этих словах?
Все еще хмурясь, Байрон сел обратно.
– Да, Хорребин. – Лицо его снова утратило выражение. – Да, Хорребин, этого тоже придется убить. Это должно работать, как часы, и вполне возможно, он знает достаточно для того, чтобы в определенный момент испортить все. Лучше уж перестраховаться. Кстати, Братство Антея еще существует? Я имею в виду, продолжают ли они еще собираться и все такое? Если продолжают, их тоже надо уничтожить. В свое время они порядком досаждали. Сотню лет назад – возможно, ваша милость, но сегодня это всего-навсего сборище дряхлых старцев. Я тоже слышал старые предания, и если верить им – они действительно представляли собой угрозу; но теперь это лишь жалкие остатки того, что было, так что ликвидация может только привлечь к их истории совершенно ненужное внимание. Что ж, логично… и все же расставь своих людей там, где собирается это старье… на Бедфорт-стрит, ваша милость, комнаты над кондитерской… и пусть они докладывают, если заметят что-то подозрительное… ладно, не бери в голову. Я начинаю бояться несуществующих угроз. Лучше возьми его лордство и повторите с ним его роль. – Взгляд Байрона снова сделался осмысленным, и он с досадой прикусил язык. – Это какая-то бредятина, Эшблес. Я не помню ничего, кроме бессмысленных диалогов, и до сих пор не имею ни малейшего представления о том, каким образом попал сюда из Греции. Правда, я помню, как мне добираться до лагеря в случае чего – и я вернусь-таки, но только с парой дуэльных пистолетов! – Он порывисто встал и подошел к окну – Дойль испугался, что он снова вернется в сомнамбулическое состояние, но тот просто стоял у окна, скрестив руки и мстительно глядя на лондонские крыши.
КНИГА ВТОРАЯ
ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТЬМЫ
Глава 1
Он сказал мне, что, как. ему показалось, в 1810 году он встретил меня на Сент-Джеймс-стрит, но тогда мы разошлись, не заговорив друг с другом. Он упомянул об этом случае – и я опроверг его как невозможный: я находился в то время в Турции. День или два спустя он показал своему брату человека, шедшего навстречу по другой стороне улицы. «Вон, – сказал он. – человек, которого я принял за Байрона». Брат же его тут же ответил: «Как? Это именно Байрон и никто другой». Но это еще не все. Некто видел, как я ставлю свою подпись в числе дознавателей по поводу здоровья короля, страдавшего тогда от безумия. Так вот: в то самое время, насколько я могу судить, я лежал в Патрах с лихорадкой…
Лорд Байрон. Из письма к Джону Мерри. 6 октября 1820 года
Хотя найти и правильно подключить все миниатюрные моторчики и подвести к каждой крошечной свечке вентиляционный короб оказалось весьма непростым делом, «Village Bavarois», как месье Дидрак назвал свою неслыханно дорогую игрушку в половину человеческого роста, похоже, была готова к действию. Все, что оставалось сделать, так это только зажечь свечи и повернуть рычажок, замаскированный под крошечный пенек в углу, вправо.
Доктор Ромени уселся и мрачно уставился на кунштюк. Окаянному Ричарду хотелось бы, чтобы тот включил игрушку, – пусть деревянная обезьянка посмотрит ее в действии, до того как появятся яги, – но Ромени отказался из опасения, что столь сложный механизм может не выдержать повторного включения. Он протянул руку, осторожно коснулся головки маленького вырезанного из дерева дровосека и недовольно сморщился, когда фигурка сделала несколько шагов по нарисованной тропе, помахивая топором не больше зубочистки и издавая звуки, словно часы, прокашливающиеся перед тем, как пробить очередной час.
«Пожри меня Апоп, – раздраженно подумал он, – будем надеяться, я ничего не сломал. Откуда такое падение нравов? Ведь помню же я еще время, когда яги требовали в плату за свои услуги изысканные шахматы, секстанты и телескопы. А что теперь? Чертовы игрушки. И к тому же, – подумал он сокрушенно, – они никогда не отличались должным почтением, но теперь и вовсе охамели».
Он встал и тряхнул головой. От дыма курившихся благовоний в палатке царил полумрак; он поспешно подошел к выходу, откинул полог и зажмурился от неожиданно яркого солнца, заливавшего вересковые луга Айлингтона.
Ведь это произошло совсем недалеко отсюда, припомнил он, когда восемь лет назад бедняга Аменофис Фике отдался псоглавому богу Врат и, утратив почти весь разум и магические способности – за исключением этого проклятого дара переселения из тела в тело, – сбежал. С пистолетной пулей в животе и отметиной Анубиса – шерстью, растущей по всему телу… сбежал, чтобы начать сомнительную карьеру Джо – Песьей Морды, оборотня, которым лондонские мамаши пугают непослушных детей. Сбежал, оставив Ромени – ка, которому полагалось бы давно уже уйти на покой, – ответственным за все Объединенное Королевство.
«Ну, – не без самодовольства подумал Ромени, – Мастер хорошо постарался, ваяя этого ка. Не думаю, чтобы Фике – или даже Романелли! – смогли бы лучше вести дела Мастера в Британии. Должно быть, он отзовет меня, вернув в исходное небытие, вскоре после переворота – то есть уже на этой неделе. Ничего, я уйду без сожаления. Восемь лет жизни – большой срок для ка.
Хотелось бы мне только, – подумал он, хищно прищурив глаза, – разгадать тайну тех опасно образованных чародеев, которые использовали для своих путешествий по времени Врата, случайно открытые Фике. О черт, это! Дойль, которого я отловил тогда, вполне мог бы расколоться, будь у меня чуть больше времени поработать над ним. Откуда они все-таки взялись?»
Он нахмурился. «Но это же совсем несложно узнать, – вдруг сообразил он. – Для этого достаточно вычислить, какие еще Врата были открыты одновременно с Кенсингтонскими. Судя по всему, они из тех, что существуют парами, – большие, продолжительные здесь и довольно короткие в другом времени. Они относительно редки, к тому же меня всегда интересовали только продолжительные, и все же вычислить, из какого времени они все появились, не так сложно, и эта информация сможет пригодиться тому, кто придет за мной следом».
Отвернувшись от солнца, он снова сел за стол и начал рыться в своих записях. Он нашел датированную первым сентября и, нахмурившись, углубился в ее изучение.
Не прошло и нескольких минут, как он нетерпелива прикусил губу, окунул перо в чернильницу и, зачеркну! старые вычисления, принялся старательно считать все заново.
– Нельзя доверять математические расчеты ка, – пробормотал он себе под нос. – Хорошо еще, что я внимательно замерил Кенсингтонские Врата…
Наконец он выписал ответ и замер в недоумении: новый результат не отличался от того, что он зачеркнул. Он не сделал ошибки – в тот вечер действительно было только одно окно. Сентябрьское окно во времени не относилось к парным.
Тогда откуда же они? Ответ пришел к нему так быстро, что он поморщился, как это он не додумался до этого раньше.
Разумеется, люди в каретах прыгнули из одного окна в другое – но с чего он взял, что эти два окна должны существовать в одно время?
Дойль и все его приятели-чародеи попали в первое сентября тысяча восемьсот десятого года из окна в другом времени.
«И если это смогли сделать они, – восторженно подумал Ромени, – то и мы сможем. Да, Фике, быть может, твоя жертва не так уж и напрасна! Ра и Озирис! Что мы… что мы сможем сделать с этим умением? Прыгнуть в прошлое и предотвратить взятие Каира англичанами? Или прыгнуть еще раньше и подорвать могущество Англии настолько, чтобы к этому столетию она не представляла собой какой-нибудь значительной силы! И подумать только, для чего компания Дойля использовала все это могущество?! Для того, чтобы послушать выступление какого-то поэта! Мы используем его более… более эффективно», – подумал он, и губы его раздвинулись в волчьей усмешке.
Но, подумал он, придвигая поближе магическую переговорную свечу, это слишком серьезное дело, чтобы справиться с ним в одиночку. Он зажег свечу от лампы на столе, и каплеобразный язычок пламени лампы затрепетал и, казалось, отпрянул, когда на кончике фитиля волшебной свечи вспыхнул круглый огонек.
* * *
Настолько, насколько этот улыбчивый молодой человек вообще мог радоваться чему-либо, он был рад тому, что воздействие на него доктора Ромени не только избавило его от неизменно сопутствующего свободе воли груза ответственности, но и сделало относительным понятие физического дискомфорта. Конечно, его слегка беспокоили голод или усталость в ногах, а где-то еще глубже, в самых далеких закоулках сознания слышался тревожный или даже ужасающийся голос, но огонь его сознания беспрестанно поливался водой, так что образующийся пар только питал невообразимый двигатель, а несколько еще тлевших углей не ощущали ничего, кроме бездумного удовлетворения от того, что эта машина работает хорошо.
Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг квартала до тех пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется и не окликнет его от дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.
– Доброе утро, дружище, – произнес он. – Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? – Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал ответ – тот звучал глухо, как из-за перегородки, – но какая-то часть его мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту номер три: – Я действительно шестой барон Байрон из Рочдейла, друг мой; я унаследовал титул в 1798 году, когда мне было десять лет. Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что истинная Англия – это простые труженики, а не лорды и прочая знать. Вот я и говорю…
Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:
– Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен! – Рука молодого человека с точностью хорошо отлаженной машины выудила из жилетного кармана монету и выложила ее на ближайшую горизонтальную плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три с того места, на котором остановился. – К черту всех тех, кто правит нами только потому, что им посчастливилось уродиться из аристократической утробы! Я заявляю: король, вы или я – ни один из нас не лучше другого, так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не трудившись ни дня за всю свою жизнь, а другие надрываются день-деньской, а мясо едят дай Бог раз в неделю? Американцы смогли избавиться от этого неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались, так что я считаю: мы тоже…
Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда ушел? Впрочем, какая разница – не пройдет и минуты, как подсядет кто-нибудь еще. Он снова сел, и на лице его появилась отсутствующая улыбка.
Спустя пару минут он заметил, что рядом сидит кто-то еще, и он начал снова:
– Доброе утро, дружище. Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Ему ответили одной из тех фраз, о которых его предупреждали, и он с неожиданным беспокойством ответил согласно варианту номер восемь:
– Да, друг мой, до недавнего времени я странствовал за границей. Мне пришлось вернуться на родину из-за болезни, лихорадки, что до сих пор затуманивает мой рассудок. Пожалуйста, простите меня за мою ослабшую память… мы с вами знакомы?
Последовала долгая пауза, на протяжении которой все еще продолжавший улыбаться молодой человек почему-то ощущал себя все более неуютно, но в конце концов его собеседник ответил отрицательно, так что он смог с облегчением продолжать:
– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми…
Собеседник оборвал его вопросом, прозвучавшим не приглушенно, но пугающе отчетливо.
– Как продвигается ваша работа над «Паломничеством Чайлд-Гарольда»? – спросил незнакомец. – Простите, вы ведь работаете сейчас над «Чайлд-Гарольдом»? Как там… «Жил в Альбионе юноша. Свой век он посвящал лишь развлечениям праздным…» Что там дальше?
Эти слова почему-то подействовали на молодого человека как ледяной душ, волшебным образом прояснив его слух и зрение, – его окружение из приятно-размытого сделалось ужасающе отчетливым, и в первый раз за четыре дня он увидел лицо собеседника.
И лицо это оказалось из тех, что не могут не привлечь внимания: покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее, обрамленное пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.
Молодой человек – теперь он уже не улыбался – был проинструктирован и на случай такой ситуации. «Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, – не раз повторял ему Ромени, – и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку…» Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.
«Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам…» – услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига «Спайдер»… албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах – украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы… выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей… что-то связанное с лихорадкой и… и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: «Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду…»
Ему показалось – чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: «Немедленно возвращайтесь в лагерь!»
Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.
* * *
Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон – он знает «Чайлд-Гарольда», которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?
Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
– Пива мне и моему другу! – по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. – Теперь выкладывайте, – загремел его голос, – что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?
– Я… я болен, – беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. – У меня мозговая лихорадка… прошу вас, мне надо идти… я болен… – Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.
Неожиданно Дойль вспомнил, где ему приходилось видеть такую же бессмысленную улыбку: на лицах религиозных сектантов, побирающихся в аэропортах или у входов в недорогие рестораны. Черт возьми, подумал он, да он ведет себя так, будто его запрограммировали!
– Как вам сегодняшняя погода? – спросил Дойль.
– Прошу вас, мне надо идти. Я болен…
– Какое сегодня число?
– …у меня мозговая лихорадка, что до сих пор время от времени затуманивает мой рассудок…
– Как вас зовут?
Молодой человек зажмурился.
– Лорд Байрон, шестой барон Рочдейл. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Дойль опустился на стул напротив. – Да, спасибо, – ответил он. – Вот как раз нам несут.
Байрон выудил из кармана золотой и расплатился за пиво, хотя к своему не прикоснулся.
– Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает…
– «Ведь он прошел весь лабиринт Греха, – перебил его Дойль, – содеянного зла не искупая…» Кто это написал?
Улыбка Байрона снова исчезла куда-то, и он отодвинул стул, но Дойль встал и загородил ему выход.
– Так кто это написал? – повторил он.
– Э-э… – По бледному лицу Байрона струился пот, и когда он наконец ответил, это прозвучало не громче шепота: – Я… я написал.
– Когда?
– Год назад. В Тепелене.
– Как давно вы вернулись в Англию?
– Я не… четыре дня? Кажется, я был болен…
– Как вы попали сюда?
– Как я…
Дойль наклонил свою львиную гриву:
– Вот именно. Как вы сюда попали. На корабле? Каком? Или сушей?
– О! О, конечно. Я вернулся… – Байрон нахмурился. – Я… я не помню.
– Не помните? Вам это не кажется странным? И откуда, как вам кажется, я знаю эти ваши стихи? – Черт, подумал он, жаль, нету здесь Тэда Патрика.
– Вы читали мои стихи? – спросил Байрон с той же таинственной улыбкой. – Вы оказали мне большую честь. Впрочем, теперь все это представляется мне ребячеством. Теперь я предпочитаю поэзию действия. Меч разит вернее слова. Моя цель – нанести удар, что разрубит…
– Постойте, – сказал Дойль.
– …разрубит цепи, сковывающие нас…
– Да постойте же! Послушайте, у меня не так много времени, и голова действует неважно, но ваше присутствие здесь… мне необходимо знать, что вы здесь делаете… ох, черт, да мне необходимо узнать кучу вещей… – Дойль поднес ко рту пивную кружку, и голос его превратился в едва различимый шепот. – Например, настоящий ли это 1810 год или поддельный…
Несколько секунд Байрон смотрел на него, потом неуверенно потянулся за своей кружкой.
– Он сказал, чтобы я не пил, – произнес он.
– Ну его к черту, – пробормотал Дойль, смахивая с пышных усов клочья пены. – Вы что, будете докладывать ему о каждой выпивке?
– Ну… ну его к… к черту, – согласился Байрон, хотя произношение давалось ему с трудом. Он сделал большой глоток, и когда он опустил кружку, его взгляд сделался более осмысленным. – Ну его к черту.
– Кто это «он»? – спросил Дойль.
– Кто?
– Черт, ну, этот – тот, что запрограммировал… простите, тот, что запряг, оседлал вас и надел шоры? – Байрон удивленно нахмурился, и только что появившаяся в его глазах ясность снова начала угасать, так что Дойль поспешно сказал: – Доброе утро, дружище! Я – лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому… – кто это все говорил?
– Я говорил.
– Но кто сказал это вам, кто заставил вас вызубрить это? Это ведь не ваши слова, верно? Попытайтесь вспомнить, кто сказал все это вам.
– Я не…
– Закройте глаза. А теперь услышьте эти слова, только произнесенные другим голосом. Что это за голос?
Байрон послушно закрыл глаза, помолчал и только потом ответил:
– Более низкий. Говорит старик.
– Что он еще говорил?
– Милорд, – голос Байрона и впрямь зазвучал на октаву ниже, – эти заявления и реплики должны помочь вам пережить эти два дня. Но если беседа приобретет опасный оборот и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы – увечную собаку. А теперь Ричард отвезет вас в город в карете, и он же подберет вас сегодня вечером на углу Фиш-стрит и Бред-стрит. А вот и Ричард. Заходи. Все готово к выезду? Аво, руа. Руа, этот игрушка, что заграничный чели принести, – заведи ее, пусть мой обезьянка посмотреть. С твоего позволения, Ричард, мы поговорим об этом позже. А пока отвези милорда в город. – Байрон удивленно открыл глаза. – А потом, – добавил он уже собственным голосом, – я оказался в карете.
Дойль очень старался не показать, как он взволнован, и сидел с невозмутимым видом, но мысли его бешено заметались. Боже сохрани, это снова Ромени, сообразил он. Какую, черт возьми, роль играет он в этом деле? На что он надеялся, промывая мозги Байрону и заставляя его вести, можно сказать, подстрекательские речи? Ведь он не стремился к скрытности – для того чтобы найти его сегодня, мне достаточно было прислушаться к слухам о сумасшедшем лорде, что за свой счет поит любого. Не Ромени ли стоит за присутствием Байрона в Англии сегодня? Так или иначе, придется мне прижать этого несчастного.
– Послушайте, – сказал он. – У вас есть еще немало высокооктановых воспоминаний, и нам не удастся поговорить об этом здесь. У меня есть комната в паре кварталов отсюда – я ее, так сказать, унаследовал, – и мои соседи не отличаются излишним любопытством. Давайте-ка пройдемся туда.
Байрон поднялся на ноги все с тем же оглушенным видом.
– Очень хорошо, мистер…
Дойль открыл рот, чтобы ответить, потом вздохнул:
– Ох, черт. Пожалуй, вы можете звать меня Вильямом Эшблесом. Пока. Но будь я проклят, если останусь Вильямом Эшблесом до конца поездки. Идет?
Байрон неуверенно пожал плечами:
– Пожалуй, я не против. Дойлю пришлось напомнить ему, чтобы он заплатил за пиво, и всю дорогу к дому Дойля Байрон вертел головой, разглядывая дома и толпы прохожих.
– Черт, я и правда в Англии, – пробормотал он. Его темные брови нахмурились и оставались в таком положении до конца пути.
Они довольно быстро добрались до обветшалого здания, поднялись по лестнице – подгоняемые нецензурной бранью некоторых жильцов, видимо, считавших оную площадь своей собственной комнатой, судя по тому, какими выражениями они встречали Дойля и его спутника, поспешно пряча куски своей убогой пищи, – и вошли в комнату, некогда принадлежавшую Джо – Песьей Морде. Когда же они наполнили две чашки из кофейника, оставленного на углях в камине и все еще теплого, Байрон впервые посмотрел на Дойля осмысленным взглядом.
– Скажите, мистер Эшблес, какое число сегодня?
– Дайте вспомнить… двадцать шестое. – Выражение лица Байрона не изменилось, поэтому Дойль, отхлебнув кофе, добавил: – Двадцать шестое сентября.
– Но это невозможно! – заявил Байрон. – Я был в Греции… я точно помню, что был в Греции в субботу… в субботу, двадцать второго. – Он поерзал в кресле, наклонился и начал расшнуровывать башмаки. – Черт, как жмут эти башмаки, – вздохнул он, потом снял один из них и удивленно уставился на него. – Откуда, черт возьми, у меня такие? Они не только малы, они еще и сто лет как вышли из моды. Красные каблуки… и посмотрите только, какие пряжки! И откуда, скажите на милость, на мне этот плащ? – Он уронил башмак и заговорил таким напряженным голосом, что Дойль понял, как ему страшно: – Бога ради, скажите мне, мистер Эшблес, какое сегодня число на самом деле и что вам известно обо мне с тех пор, как я покинул Грецию? Насколько я могу понять, я болел. Но почему я тогда не у друзей или матери?
– Сегодня двадцать шестое сентября, – осторожно ответил Дойль, – и все, что мне известно о ваших действиях, – это то, что за последние пару дней вы угостили за свой счет половину населения Лондона. Но мне известно, кто мог бы рассказать вам, что же произошло на самом деле.
– Так пойдемте же к нему тотчас же! Я не вынесу…
– Этот человек здесь. Это вы. Нет, поверьте мне – всего несколько минут назад вы вспоминали фрагменты чужих разговоров. Попробуйте еще. Попробуйте – и прислушайтесь к себе. Давайте… Итак: «Аво, руа». Попробуйте услышать эти слова, произнесенные другим голосом.
– Аво, руа, – произнес Байрон, и взгляд его снова стал бессмысленным. – Аво, руа. Он здорово кушто с этим. Он уметь обращаться с пистолеты, точно. Это хорошо, Уилбур. Впрочем, особого мастерства от него и не требуется – в момент выстрела он будет находиться всего в нескольких шагах от него. А вот сможет ли он выхватить его достаточно быстро? Я предпочел бы, чтобы он находился у него в кармане, однако боюсь, даже лорда обыскивают перед августейшей аудиенцией. О, аво, руа, маленький кобура под мышкой в самый раз. Посмотреть сами: в его рука он быстро, как змея! И он стреляет без колебания? Аво, от кукла остаться кусочки, так быстро он стрелять…
Байрон вскочил как ужаленный.
– Боже праведный! – вскричал он своим собственным голосом. – Я должен был убить короля Георга! Что за мерзость! Я же был просто марионеткой, сомнамбулой, я следовал этим диавольским инструкциям, как… как прислуга послушно накрывает на стол! Бог мой, да я, ни минуты не медля, должен вызвать его на дуэль… это… это жестокое оскорбление! Мэттьюз… или Дэвис передадут мой вызов этому… этому… – Он с размаху ударил кулаком правой руки по ладони левой. – Ну, вы понимаете, кому. Дойль кивнул:
– Кажется, понимаю. Но на вашем месте я бы не стал так горячиться. В любом случае, прежде чем бросаться в это очертя голову, вспомните, что вам еще известно. Попробуйте, скажем, «да, Хорребин» – тем же голосом, что задавал вопросы в этом последнем диалоге. Вы ничего не вспоминаете при этих словах?
Все еще хмурясь, Байрон сел обратно.
– Да, Хорребин. – Лицо его снова утратило выражение. – Да, Хорребин, этого тоже придется убить. Это должно работать, как часы, и вполне возможно, он знает достаточно для того, чтобы в определенный момент испортить все. Лучше уж перестраховаться. Кстати, Братство Антея еще существует? Я имею в виду, продолжают ли они еще собираться и все такое? Если продолжают, их тоже надо уничтожить. В свое время они порядком досаждали. Сотню лет назад – возможно, ваша милость, но сегодня это всего-навсего сборище дряхлых старцев. Я тоже слышал старые предания, и если верить им – они действительно представляли собой угрозу; но теперь это лишь жалкие остатки того, что было, так что ликвидация может только привлечь к их истории совершенно ненужное внимание. Что ж, логично… и все же расставь своих людей там, где собирается это старье… на Бедфорт-стрит, ваша милость, комнаты над кондитерской… и пусть они докладывают, если заметят что-то подозрительное… ладно, не бери в голову. Я начинаю бояться несуществующих угроз. Лучше возьми его лордство и повторите с ним его роль. – Взгляд Байрона снова сделался осмысленным, и он с досадой прикусил язык. – Это какая-то бредятина, Эшблес. Я не помню ничего, кроме бессмысленных диалогов, и до сих пор не имею ни малейшего представления о том, каким образом попал сюда из Греции. Правда, я помню, как мне добираться до лагеря в случае чего – и я вернусь-таки, но только с парой дуэльных пистолетов! – Он порывисто встал и подошел к окну – Дойль испугался, что он снова вернется в сомнамбулическое состояние, но тот просто стоял у окна, скрестив руки и мстительно глядя на лондонские крыши.