Страница:
– Когда он начал употреблять опиум?
– Пожалуй, это произошло, когда он был в Кембридже – ранние 1790-е.
– Кем был… – начал Дерроу, но его прервал телефонный звонок.
Старик выругался, нехотя встал и подошел к телефону. Чтобы занять себя чем-нибудь, пока Дерроу говорит по телефону, Дойль изобразил вежливый интерес к стопке книг рядом с ним, но при ближайшем знакомстве с первой же попавшейся книгой его интерес стал неподдельным. Он очень бережно поднял верхний том.
Все еще боясь поверить, но надеясь, что предположение подтвердится, он раскрыл книгу – да, это действительно был дневник лорда Робба. Дойль уже год, как тщетно выпрашивал ксерокопию в Британском музее. Но как Дерроу удалось заполучить оригинал? Непостижимо. Дойль никогда не видел этот том, но читал его подробное описание и был уверен, что это – та самая книга. Лорд Робб был сыщик-любитель, и его дневник – единственный источник некоторых наиболее колоритных и невероятных криминальных историй 1810 – 1820 годов. В этом документе встречаются потрясающие истории о дрессированных крысах-убийцах; мстителях, выходящих из могилы; тайном братстве воров и грабителей. В дневнике содержалось также единственное подробное описание поимки и казни полулегендарного лондонского убийцы, известного как Джо – Песья Морда. В народе он считался оборотнем. Поговаривали, что он способен обмениваться телами с тем, с кем захочет, но бедняге так и не удалось избавиться от проклятия ликантропии. В свое время Дойль хотел как-то связать эту историю с «Танцем обезьяньего безумия». По крайней мере он хотел дать это как примечание к своей работе, посвященной Эшблесу. Тут Дерроу повесил трубку, и Дойлю пришлось закрыть книгу и нехотя положить ее на место, но он решил обязательно при случае попросить старика сделать для него копию.
Дерроу опять уселся на пол и продолжил беседу с того самого места, на котором их прервал телефонный звонок. И следующие двадцать минут старик обстреливал Дойля вопросами, внезапно перескакивая с предмета на предмет и редко давая ему время распространяться, хотя изредка и требовал привести подробности. Дойль более или менее неплохо разбирался в причинах и следствиях Великой Французской революции и в любовных похождениях британского принца-регента. С деталями архитектуры и костюма, а также с различиями местных диалектов он был знаком несколько более детально. Благодаря хорошей памяти и тому, что последнее время он занимался Эшблесом, Дойль ухитрился ответить почти на все вопросы.
Наконец Дерроу откинулся назад и привычным жестом выудил из кармана пачку сигарет без фильтра.
– Ну-с, теперь… – неторопливо начал Дерроу. Он зажег сигарету и глубокомысленно воззрился на нее. – Я бы хотел, чтобы вы сфабриковали ответ.
– Сфабриковал?
– Да, именно так. Ну, допустим, мы находимся в комнате. И в этой комнате много людей. И некоторые, возможно, разбираются в литературе получше вашего. Но вас представили как главного эксперта, и поэтому всем должно хотя бы казаться, что вы знаете о литературе все. Итак, представьте, некто спрашивает вас… ну, допустим: «Мистер Дойль, в какой степени, по вашему мнению, повлияла на Вордсворта философия, выраженная в поэтических творениях…» – ну, я не знаю, к примеру, – «сэра Абрикадабри»? Ну, быстро.
Дойль недоуменно поднял брови.
– Н-да, я полагаю, что подобный подход к бессмертным произведениям сэра Абрикадабри является непростительно поверхностным. Скорее наоборот. Целая плеяда блестящих философов черпала свои глубокие идеи в его произведениях. Все эти всемирно известные философы стали его последователями и учениками. Можно сказать, что только очень поздние и незначительные достижения сэра Абрикадабри, возможно, и могли заинтересовать Вордсворта… С другой стороны, как показывают в «Concordium» Флетчер и Канингем, не существует заслуживающих доверия свидетельств того, что Вордсворт когда-либо читал сэра Абрикадабри. Я полагаю, что прежде, чем пытаться определить философов, которые действительно повлияли на Вордсворта, разумнее было бы рассмотреть… Дойль остановился и неуверенно улыбнулся Дерроу.
– Далее я могу, перескакивая с пятого на десятое и как можно более неопределенно, говорить о том, как сильно повлияли на Вордсворта «Билль о правах человека» и прочие великие достижения Французской революции.
Дерроу кивнул, глядя сквозь клубы дыма.
– Не слишком плохо, – нехотя признал он, – сегодня днем здесь был один парень, Ностранд из Оксфорда, он редактирует новое издание писем Кольриджа. Так он был оскорблен до глубины души при одной только мысли, что возможно сфабриковать ответ.
– Очевидно, Ностранд более этичен. Может, у него другая мораль, – сказал Дойль слегка натянуто.
– Очевидно. Как по-вашему, вы циничны?
– Нет. – Дойля все это уже начинало здорово раздражать. – Ну, посудите сами, сначала вы спрашиваете меня, смогу ли я блефовать при ответе на ваш вопрос. И именно поэтому я попробовал сделать это. Видите ли, я не имею обыкновения так поступать. Никогда. В печати или в аудитории я всегда…
Дерроу радостно засмеялся и махнул рукой.
– Не бери в голову, сынок, я вовсе не это имел в виду. А Ностранд – напыщенный дурак. Мне понравился твой блеф. Я хотел спросить именно то, что спросил, – ты циник? То есть имеешь ли ты обыкновение отвергать новые идеи в том случае, если они похожи на те, в отношении которых у тебя сложилось твердое представление, что это – полная чушь?
Ну вот, опять планшетки, безнадежно подумал Дойль.
– Я так не считаю, – медленно произнес он.
– Допустим, некто утверждает, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что астрологические труды – истинная правда, или что существует потерянный мир внутри Земли, или еще что-нибудь в этом роде, словом, то, что с точки зрения здравомыслящего человека совершеннейшая чушь. Так вот, некто утверждает, что такое возможно и вполне реально… Ты слушаешь?
Дойль нахмурился, на лице его появилось неопределенное выражение – он не знал, как на это реагировать.
– Пожалуй, это зависит от того, кто это утверждает. Возможно, нет, хотя… но…
«Ладно, – подумал он, – ну и пусть. А у меня все равно остались пять тысяч и обратный билет».
Дерроу важно кивнул, казалось, удовлетворенный ответом.
– Вы сказали то, что думали. Это хорошо. Один старый мошенник, с которым я говорил вчера вечером, был близок к тому, чтобы считать Луну шаром для гольфа, если только я скажу, что это так. Ну, мало ли на свете дураков. Что ж, постараюсь быть краток. У нас мало времени. Мы намерены использовать вас как знатока Кольриджа. – Он запустил пальцы в поредевшую шевелюру, задумался и устремил на Дойля тяжелый взгляд. – Время, – торжественно произнес он, – как река, несущая свои воды подо льдом. Река протягивает нас своим течением, как водоросли от корня до верхушки, от рождения до смерти, река кружит вокруг камней и коряг, лежащих на нашем пути; и никто не может выбраться из этой реки, так как река эта покрыта льдом; и никто не может повернуть против течения, даже на мгновение… – Он сделал паузу и потушил окурок о древний марокканский переплет.
Дойль совсем потерял надежду хоть как-то сориентироваться в потоке банальностей, обрушившемся на него.
Он очень хотел найти хоть какую-то зацепку, чтобы поверить собеседнику и не удивляться этим бурным откровениям. Но, увы, не оставалось ни тени сомнения, что у старика зашли шарики за ролики.
– Хм… – это было все, что смог произнести Дойль, почувствовав, что дальше молчать неприлично и что от него ждут реакции, – забавное мнение, сэр.
– Мнение? – пришла очередь Дерроу выйти из себя. – Я никогда не имею дела с мнениями, мой мальчик. – Он зажег новую сигарету и заговорил спокойно, но сердито, словно обращаясь к самому себе. – О Боже, сначала я обратился к последним достижениям современной науки и исчерпал все ее возможности – постарайся понять это! – после чего я потратил годы, извлекая крупицы истины из… ну, скажем, некоторых древних текстов, проверяя и систематизируя результаты, затем запугал (а в двух случаях мне пришлось обратиться даже к шантажу) и заставил моих мальчиков в Денверских хроно-лабораториях – этих профи по квантовой теории – о Боже мой! – они считались самыми блестящими учеными современности, – я заставил их рассмотреть сверхъестественные экспериментальные свидетельства, заставил их придать этому некоторую реализуемую форму… они таки сделали это в конце концов, для этого потребовалось полностью синтезировать новый язык – частично неевклидова геометрия, частично тензорное исчисление, частично алхимические символы. И я получил экспериментальные данные, черт побери! Это явилось самым значительным открытием в моей деятельности или в чьей-либо еще начиная с 1916 года! Я сконцентрировал все, чего достиг, в одной фразе на простейшем английском… для того чтобы сделать доступным пониманию школьного учителишки… И что я услышал в ответ? Он сидит здесь и думает, что я сказал: «жизнь – всего лишь сон» или «любовь преодолевает все»! – Он остервенело выдохнул целое облако табачного дыма и издал долгое негодующее шипение. Дойль почувствовал, что краснеет.
– Но я всего лишь старался быть вежливым, мистер Дерроу, и…
– Да, вы правы, Дойль, вы не циничны. Вы просто глупы.
– А не пойти ли вам ко всем чертям, сэр? – сказал Дойль, всеми силами стараясь придать голосу тон светской любезности. – И катись ты… туда… к твоей чертовой ледяной реке, договорились? – Дойль вскочил на ноги и отшвырнул стаканчик с остатками бренди. – Можете оставить себе свои пять тысяч, но я таки возьму обратный билет и поеду в аэропорт. Прямо сейчас.
Дерроу все еще смотрел хмуро и неодобрительно, но пергаментная кожа вокруг глаз уже начинала собираться в морщинки. Тем не менее Дойль был слишком рассержен, чтобы опять сесть.
– Верните своего Ностранда и расскажите ему о водорослях и прочую чепуху. Дерроу поднял глаза.
– Ностранд решит, что я душевнобольной.
– Ну тем более верните его. Ведь он впервые в жизни окажется прав. Старик усмехнулся:
– Кстати, он не советовал мне приглашать вас, аргументируя это тем, что все ваши исследования – просто компиляции.
Дойль, закипая от ярости, открыл было рот для ответного выпада, но передумал.
– О черт, – сказал он, – таким образом получается, что, если он назовет вас чокнутым – это будет второе правильное утверждение.
Дерроу с восторгом рассмеялся:
– Я знал, что не ошибся в вас, Дойль. Пожалуйста, садитесь.
Было бы слишком невежливо уйти сейчас. Дерроу как ни в чем не бывало долил в бумажный стаканчик бренди, и Дойль сказал с неуверенной улыбкой:
– Вам действительно мастерски удается вывести человека из равновесия.
– Я старик, который не спал трое суток. Вам бы следовало познакомиться со мной тридцать лет назад. Он закурил еще одну сигарету.
– Давайте вернемся к картинке, которую я вам нарисовал. Представьте, что произойдет, если вы сможете стоять за пределами реки времени, как бы на берегу, и видеть сквозь лед. Вы можете пойти вверх по течению и увидеть Рим или Ниневию в пору расцвета. Или вниз по течению и увидеть будущее.
Дойль кивнул:
– Таким образом, десять миль вверх по реке – и вы увидите, как Цезаря закалывают кинжалом, а одиннадцать миль вверх – и вы увидите, как он появляется на свет.
– Правильно! Именно так, как если бы вы плыли вверх по реке: вы достигнете верхушек протаскиваемых течением водорослей до того, как достигнете корней. А сейчас – внимание! – очень важная часть, сосредоточьтесь. Однажды что-то произошло и проделало проруби в этом метафорическом ледяном покрове. Как это произошло – не спрашивайте, но воздействие распространилось приблизительно на шесть столетий… Это можно изобразить, как ряд дырочек, оставленных в ткани после выстрела дробью. В этих местах не идут нормальные химические реакции и не действуют никакие механизмы… Но старые системы, которые мы условно называем магическими, – действуют. – Он устремил на Дойля воинственный взгляд. – Попытайтесь, Дойль, только попытайтесь.
Дойль кивнул:
– Продолжайте.
– Например, в подобном разрыве ткани времени может не работать телевидение, но приворотное зелье, состряпанное по всем правилам, сработает непременно. Улавливаете суть?
– О да. Я внимательно слежу за рассказом. Я только хотел спросить, можно ли заметить эти… разрывы?
– Конечно. Видите те папки, наваленные у окна? Они все забиты газетными вырезками и журнальными заметками, уходящими аж к 1624 году. В них-то как раз и упоминаются случаи, когда действие магии было документально подтверждено. А с начала века появляются некоторые заметки, описывающие такие случаи, как, например, внезапное и необъяснимое отключение в каком-нибудь районе электроэнергии или помехи, заглушающие радиопередачи, в том же самом районе. Там есть описания улицы в Сохо, которую некоторые люди до сих пор все еще называют автокладбищем, в память о событиях, происходивших здесь в течение шести дней в 1954 году. Каждая машина, которая въезжала на эту улицу, тут же ломалась, у нее просто переставал работать двигатель. Машину приходилось вытягивать оттуда – лошадьми! – а на соседней улице мотор заводился как ни в чем не бывало. Или, например, следующий эпизод. Некая дама, третьеразрядный медиум, жила как раз на этой улице. И как-то раз в субботу на обычном полуденном чаепитии, одновременно спиритическом сеансе – никто никогда так и не узнал, что произошло, но все присутствовавшие дамы были найдены мертвыми… Лед… Ледяной холод стоял в комнате. После того как они умерли. И комната, заметьте, хорошо отапливалась. Лед… Ледяной ужас запечатлелся на каждом лице.
Эта история всячески обыгрывалась в прессе. И естественно, в том, что машины застревали, обвинили: начало цитаты – накопление статического электричества – конец цитаты. И заметьте, существуют сотни подобных примеров. К настоящему моменту я проработал весь этот материал. И когда я сделал… ну, хорошо, когда я попытался сделать нечто, то, в чем современная наука оказалась бессильна… Прежде всего я попытался выявить вот что: если это происходит, то когда и где магия может сработать. Я обнаружил, что все области «магия – да, техника – нет» находятся в черте Лондона или в ближайшей окрестности радиусом несколько миль. В истории же, то есть собственно во времени, разброс этих событий подчиняется распределению, похожему на распределение Стьюдента, чтобы вам было понятнее, – кривая этого распределения по форме напоминает колокол. Обычно оно применяется для описания и обработки экспериментальных данных. Итак, максимальная частота событий приходится примерно на интервал с 1800 по 1805 год. Очевидно, в эти годы происходило множество подобных событий. Хотя все они были сильно локализованы по пространству и по времени. Вне этого временного интервала подобные события захватывали большие участки пространства и становились все менее частыми по мере удаления от пика. Вы слушаете?
– Да, – сказал Дойль рассудительно. – Вы, кажется, сказали, что эти события простираются на шесть столетий? Таким образом, эти разрывы или аномалии затем становятся реже, но длиннее. И они убыстряются и укорачиваются, пока не становятся как щелчки на счетчике Гейгера в 1802 году, если так можно сказать, затем опять замедляются и расширяются. Интересно, они совсем пропадают на другом конце кривой?
– Хороший вопрос. Да. Из решения системы уравнений следует, что самое раннее произошло в 1504 году.
Таким образом, кривая охватывает около трех столетий в каждом направлении, и следовательно, можно говорить о шести столетиях. Во всяком случае, когда я начал просматривать эту закономерность, я почти забыл о своей первоначальной цели и был очарован тем, что мне открылось. Я пытался добиться от своих мальчиков, чтобы они продолжали работать над этой проблемой. Ха! Они проявили стариковскую осмотрительность, когда увидели это, и была сделана парочка попыток связать меня обещанием… Но я увернулся из расставленной сети и заставил их продолжать, запрограммировав на компьютерах законы Бессоню, Мидориенса и Эрнеста Бэлгравиуса. В результате я действительно узнал, что такое эти несплошности. Это были – есть – разрывы в стене времени.
– Проруби во льду, покрывающем реку, – кивнул Дойль.
– Да. Итак, представь себе дыры в этом ледяном покрове. Теперь, если часть вашего времени жизни, некоторый участок семидесятилетнего протягивания водорослей – того, чем вы и являетесь, – окажется под одной из таких дыр, то вполне возможно выбраться из потока времени в этой точке.
– Куда? – Дойль задал вопрос осторожно, стараясь, чтобы в его тоне не чувствовалось ни малейшего намека на жалость или насмешку. Ну что же, можно, конечно, попасть в Страну Оз, например, или в Небесный Иерусалим, или в Королевство Невинных Растений.
– А никуда, – нетерпеливо ответил Дерроу. – И никогда. Все, что вы можете, – выйти опять через другую дыру.
– И оказаться в римском сенате, наблюдая, как Цезарь падает, предательски убиваемый ударами кинжала. Нет уж, я и забыл, дырки простираются только до 1500 года. Что ж, ладно, тогда можно наблюдать пожар Лондона в 1666 году.
– Да, вполне возможно, если только там окажется разрыв в это время. И именно там. Невозможно войти обратно в поток в произвольной точке, можно только использовать уже существующие разрывы. И еще, – в его тоне послышалась гордость первооткрывателя, – возможно, нацелиться достичь одной дыры предпочтительнее, чем другой, – это зависит от составляющей… движения, использованного при выходе из вашей собственной дыры. И вполне возможно определить местонахождение несплошности во времени и пространстве. Они излучают математически предсказуемое излучение от их источника – чем бы это ни являлось, – источника в начале 1802 года.
Дойль был в замешательстве и почувствовал, что его ладони стали влажными.
– Эта движущая сила, о которой вы упомянули, – сказал он задумчиво, – является ли это чем-то таким, что вы сможете произвести?
Дерроу усмехнулся с холодной жестокостью:
– Да.
Дойль начинал понимать, с какой разрушительной целью собирались все эти книги… И возможно, даже начал догадываться о цели своего собственного присутствия здесь.
– Итак, вы действительно можете совершать путешествия через историю. – Он натянуто улыбнулся старику, попытавшись представить Дерроу, даже старого и больного, на просторе в каком-нибудь из предшествующих веков. – И взором молнию метнул и молвил Мореход… Да, я действительно опасаюсь тебя, Старый Моряк…
– Да, это приведет нас к Кольриджу – и вы. Знаете ли вы, где находился Кольридж в субботу вечером, первого сентября, в 1810 году?
– Боже милосердный, нет. Вильям Эшблес приехал в Лондон только… что-то около недели спустя. Но Кольридж? Мне известно, он проживал в Лондоне…
– Да. Ну, хорошо, в тот субботний вечер, о котором я упомянул, Кольридж читал лекцию по «Ареопагитике» [2]Мильтона в таверне «Корона и якорь» на Стрэнде.
– О, да, так. Но это был «Люсидас», не так ли?
– Нет. Монтегю не присутствовал на лекции и дал название неверно.
– Но ведь письмо Монтегю – единственное упоминание где бы то ни было об этой лекции. – Дойль вскинул голову. – Ух… разве не так?
Старик улыбнулся:
– Когда ДИРЕ берется проводить исследования, сынок, мы выполняем их очень тщательно. Нет, двое из присутствовавших оставили записи в дневниках, которые прошли через мои руки, – клерк в издательстве и школьный учитель. Это была «Ареопагитика». Школьный учитель ухитрился даже сделать прекрасный конспект лекции, записанный стенографически.
– Когда вы нашли это? – быстро спросил Дойль. «Неопубликованная лекция Кольриджа! О мой Бог, – подумал он, задохнувшись от накатившей волны горькой зависти. – Да если бы у меня было это два года назад, мой „Незваный Гость“ получил бы другого рода рецензии».
– Месяц назад или что-то около того. Я только в феврале получил конкретные результаты от своей команды в Денвере, и с этого момента ДИРЕ добывает каждую стоящую книгу или журнал, имеющие отношение к Лондону 1810 года.
Дойль мог только в удивлении развести руками.
– Но почему?
– Потому, что одна из этих несплошностей потока времени как раз в Кенсингтоне, в пяти милях от остальных дыр, которые находятся близко к источнику в 1802 году, – эта имеет длительность четыре часа.
Дойль наклонился и налил себе еще бренди. Волнение, растущее в нем, было таким сильным, что он попытался успокоиться, напоминая себе, что то, что здесь обсуждается, хотя и очаровательно, но невозможно. Ну, свяжись с этим за двадцать тысяч, советовал он себе, и может быть, появится возможность заполучить дневник лорда Робба и эту записную книжку школьного учителя. Но ему не удалось себя обмануть – ему действительно хотелось участвовать в этом.
– И конечно, есть другая дыра – здесь и сейчас.
– Здесь – да, все в порядке, но не прямо сейчас. Мы находимся, – Дерроу посмотрел на часы, – в нескольких часах выше по течению от дыры. Она имеет типичный размер для такой дыры далеко от источника: верхний край – сегодня вечером, нижний край – где-то послезавтра. Как только в Денвере определили эту дыру, я приобрел в собственность все внутреннее пространство дыры и эти дни занимался его выравниванием. Мы ведь не хотим утащить в прошлое какие-либо здания, не так ли?
Дойль осознал, что его собственная ухмылка должна выглядеть такой же заговорщической, как и у Дерроу.
– Нет, не хотим.
Дерроу вздохнул облегченно и удовлетворенно. Он поднял трубку телефона, как только он начал звонить.
– Да? Соедините меня с Ламо. Быстро. – Он допил бренди и подлил себе еще. – Поживите трое суток на кофе и бренди, оно, может, и неплохо, если здоровье позволяет… Тим? Можешь не отлавливать Ньюмена и Сенджейвела. Хорошо, свяжись с Делмотом и скажи ему поворачивать назад. Да, и доставьте его прямо в аэропорт. Мы уже заполучили нашего знатока Кольриджа. Он переставил телефон.
– Я продал десять билетов на посещение лекции Кольриджа. Мы совершим прыжок завтра вечером в восемь. В шесть тридцать – брифинг для наших гостей. И естественно, для этого нам нужно иметь в своем распоряжении признанный авторитет по Кольриджу.
– Меня?
– Вас. Вы скажете краткую речь о Кольридже и ответите на любые вопросы, которые возникнут у гостей в связи с ним, или его современниками, или его временем. Затем вы отправитесь вместе со всей компанией через прыжок к таверне «Корона и якорь» в сопровождении весьма квалифицированных охранников – дабы никто из гостей не имел возможности последовать романтическому порыву души и не стал бы делать записи на лекции, горя желанием облагодетельствовать своих современников, контрабандно протащив эти записи назад, в 1983-й. И чтобы избавить гостей от борьбы с подобного рода искушениями, вы перед прыжком дадите им подробную информацию о Кольридже и ответите на все интересующие их вопросы. – Он сурово нахмурился и добавил: – Вам заплатят двадцать тысяч долларов за возможность увидеть и услышать то, за что десять остальных сами заплатят по миллиону долларов с головы. Вы должны быть благодарны судьбе, что все наши попытки заполучить более известного специалиста по Кольриджу провалились.
Не слишком лестно выражено, подумал Дойль.
– Да, – ответил он. Затем его ударила мысль. – Но что с вашей… подлинной целью, с тем, что наука не смогла сделать, причины, по которым вы взялись за эти исследования? Вы оставили это?
– О! – Казалось, что Дерроу не хочет обсуждать это. – Нет, я не оставил это. Я работаю над этим и по сей день. Но моя цель не имеет ничего общего с этим проектом.
Дойль задумчиво кивнул.
– А существуют ли дыры, хм, ниже по течению от нас?
Дойль отметил, что без всякой видимой причины несносный старик опять начинал сердиться.
– Дойль, я не понимаю… о черт! Да, есть одна. Ее продолжительность сорок семь часов, и находится она в 2116 году, и хронологически это – последняя.
– Хорошо. – Дойль не хотел раздражать старика, но он хотел знать, почему Дерроу не намерен сделать то, что казалось Дойлю очевидным. – А не может ли это… то, что вы хотите сделать… быть сделано очень просто, возможно, в этом году? Я имею в виду, если наука уже почти может сделать это в 1983 году, то почему к 2116-му…
– Это очень скучно, Дойль, – даешь кому-нибудь поверхностную информацию, рассчитанную на дилетанта, о проблеме, над которой ты долгое время упорно работал, и в результате слышишь столь блестящее предложение. Кстати, я рассматривал эту возможность и отбросил как невыполнимую давным-давно. – Он выпустил дым между стиснутых зубов. – Каким образом могу я знать – до того, как окажусь там, – будет или нет мир в 2116 году лежать жалкой грудой радиоактивного пепла? Ну? Ответьте мне! Или какого рода ужасающее полицейское государство может тогда существовать? – Утомление и бренди, должно быть, совсем подорвали запас сил Дерроу, хотя в его глазах появился странный блеск, когда он добавил: – И даже если они смогут и захотят сделать это, что они подумают о человеке из позапрошлого века? – Он скомкал бумажный стаканчик, и струйка бренди побежала вниз по руке. – Что, если они будут обращаться со мной, как с ребенком?
Дойль смутился и тотчас поспешил вернуться к Кольриджу. Но это так, конечно, думал он. Дерроу так долго был капитаном своего собственного корабля, что он скорее предпочтет пойти ко дну вместе с ним, чем согласится стерпеть снисходительную жалость тех, кто бросит ему спасательный круг, случайно оказавшись рядом. А особенно для него нестерпимо, если корабль этих добрых самаритян во всем превосходит его собственный.
– Пожалуй, это произошло, когда он был в Кембридже – ранние 1790-е.
– Кем был… – начал Дерроу, но его прервал телефонный звонок.
Старик выругался, нехотя встал и подошел к телефону. Чтобы занять себя чем-нибудь, пока Дерроу говорит по телефону, Дойль изобразил вежливый интерес к стопке книг рядом с ним, но при ближайшем знакомстве с первой же попавшейся книгой его интерес стал неподдельным. Он очень бережно поднял верхний том.
Все еще боясь поверить, но надеясь, что предположение подтвердится, он раскрыл книгу – да, это действительно был дневник лорда Робба. Дойль уже год, как тщетно выпрашивал ксерокопию в Британском музее. Но как Дерроу удалось заполучить оригинал? Непостижимо. Дойль никогда не видел этот том, но читал его подробное описание и был уверен, что это – та самая книга. Лорд Робб был сыщик-любитель, и его дневник – единственный источник некоторых наиболее колоритных и невероятных криминальных историй 1810 – 1820 годов. В этом документе встречаются потрясающие истории о дрессированных крысах-убийцах; мстителях, выходящих из могилы; тайном братстве воров и грабителей. В дневнике содержалось также единственное подробное описание поимки и казни полулегендарного лондонского убийцы, известного как Джо – Песья Морда. В народе он считался оборотнем. Поговаривали, что он способен обмениваться телами с тем, с кем захочет, но бедняге так и не удалось избавиться от проклятия ликантропии. В свое время Дойль хотел как-то связать эту историю с «Танцем обезьяньего безумия». По крайней мере он хотел дать это как примечание к своей работе, посвященной Эшблесу. Тут Дерроу повесил трубку, и Дойлю пришлось закрыть книгу и нехотя положить ее на место, но он решил обязательно при случае попросить старика сделать для него копию.
Дерроу опять уселся на пол и продолжил беседу с того самого места, на котором их прервал телефонный звонок. И следующие двадцать минут старик обстреливал Дойля вопросами, внезапно перескакивая с предмета на предмет и редко давая ему время распространяться, хотя изредка и требовал привести подробности. Дойль более или менее неплохо разбирался в причинах и следствиях Великой Французской революции и в любовных похождениях британского принца-регента. С деталями архитектуры и костюма, а также с различиями местных диалектов он был знаком несколько более детально. Благодаря хорошей памяти и тому, что последнее время он занимался Эшблесом, Дойль ухитрился ответить почти на все вопросы.
Наконец Дерроу откинулся назад и привычным жестом выудил из кармана пачку сигарет без фильтра.
– Ну-с, теперь… – неторопливо начал Дерроу. Он зажег сигарету и глубокомысленно воззрился на нее. – Я бы хотел, чтобы вы сфабриковали ответ.
– Сфабриковал?
– Да, именно так. Ну, допустим, мы находимся в комнате. И в этой комнате много людей. И некоторые, возможно, разбираются в литературе получше вашего. Но вас представили как главного эксперта, и поэтому всем должно хотя бы казаться, что вы знаете о литературе все. Итак, представьте, некто спрашивает вас… ну, допустим: «Мистер Дойль, в какой степени, по вашему мнению, повлияла на Вордсворта философия, выраженная в поэтических творениях…» – ну, я не знаю, к примеру, – «сэра Абрикадабри»? Ну, быстро.
Дойль недоуменно поднял брови.
– Н-да, я полагаю, что подобный подход к бессмертным произведениям сэра Абрикадабри является непростительно поверхностным. Скорее наоборот. Целая плеяда блестящих философов черпала свои глубокие идеи в его произведениях. Все эти всемирно известные философы стали его последователями и учениками. Можно сказать, что только очень поздние и незначительные достижения сэра Абрикадабри, возможно, и могли заинтересовать Вордсворта… С другой стороны, как показывают в «Concordium» Флетчер и Канингем, не существует заслуживающих доверия свидетельств того, что Вордсворт когда-либо читал сэра Абрикадабри. Я полагаю, что прежде, чем пытаться определить философов, которые действительно повлияли на Вордсворта, разумнее было бы рассмотреть… Дойль остановился и неуверенно улыбнулся Дерроу.
– Далее я могу, перескакивая с пятого на десятое и как можно более неопределенно, говорить о том, как сильно повлияли на Вордсворта «Билль о правах человека» и прочие великие достижения Французской революции.
Дерроу кивнул, глядя сквозь клубы дыма.
– Не слишком плохо, – нехотя признал он, – сегодня днем здесь был один парень, Ностранд из Оксфорда, он редактирует новое издание писем Кольриджа. Так он был оскорблен до глубины души при одной только мысли, что возможно сфабриковать ответ.
– Очевидно, Ностранд более этичен. Может, у него другая мораль, – сказал Дойль слегка натянуто.
– Очевидно. Как по-вашему, вы циничны?
– Нет. – Дойля все это уже начинало здорово раздражать. – Ну, посудите сами, сначала вы спрашиваете меня, смогу ли я блефовать при ответе на ваш вопрос. И именно поэтому я попробовал сделать это. Видите ли, я не имею обыкновения так поступать. Никогда. В печати или в аудитории я всегда…
Дерроу радостно засмеялся и махнул рукой.
– Не бери в голову, сынок, я вовсе не это имел в виду. А Ностранд – напыщенный дурак. Мне понравился твой блеф. Я хотел спросить именно то, что спросил, – ты циник? То есть имеешь ли ты обыкновение отвергать новые идеи в том случае, если они похожи на те, в отношении которых у тебя сложилось твердое представление, что это – полная чушь?
Ну вот, опять планшетки, безнадежно подумал Дойль.
– Я так не считаю, – медленно произнес он.
– Допустим, некто утверждает, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что астрологические труды – истинная правда, или что существует потерянный мир внутри Земли, или еще что-нибудь в этом роде, словом, то, что с точки зрения здравомыслящего человека совершеннейшая чушь. Так вот, некто утверждает, что такое возможно и вполне реально… Ты слушаешь?
Дойль нахмурился, на лице его появилось неопределенное выражение – он не знал, как на это реагировать.
– Пожалуй, это зависит от того, кто это утверждает. Возможно, нет, хотя… но…
«Ладно, – подумал он, – ну и пусть. А у меня все равно остались пять тысяч и обратный билет».
Дерроу важно кивнул, казалось, удовлетворенный ответом.
– Вы сказали то, что думали. Это хорошо. Один старый мошенник, с которым я говорил вчера вечером, был близок к тому, чтобы считать Луну шаром для гольфа, если только я скажу, что это так. Ну, мало ли на свете дураков. Что ж, постараюсь быть краток. У нас мало времени. Мы намерены использовать вас как знатока Кольриджа. – Он запустил пальцы в поредевшую шевелюру, задумался и устремил на Дойля тяжелый взгляд. – Время, – торжественно произнес он, – как река, несущая свои воды подо льдом. Река протягивает нас своим течением, как водоросли от корня до верхушки, от рождения до смерти, река кружит вокруг камней и коряг, лежащих на нашем пути; и никто не может выбраться из этой реки, так как река эта покрыта льдом; и никто не может повернуть против течения, даже на мгновение… – Он сделал паузу и потушил окурок о древний марокканский переплет.
Дойль совсем потерял надежду хоть как-то сориентироваться в потоке банальностей, обрушившемся на него.
Он очень хотел найти хоть какую-то зацепку, чтобы поверить собеседнику и не удивляться этим бурным откровениям. Но, увы, не оставалось ни тени сомнения, что у старика зашли шарики за ролики.
– Хм… – это было все, что смог произнести Дойль, почувствовав, что дальше молчать неприлично и что от него ждут реакции, – забавное мнение, сэр.
– Мнение? – пришла очередь Дерроу выйти из себя. – Я никогда не имею дела с мнениями, мой мальчик. – Он зажег новую сигарету и заговорил спокойно, но сердито, словно обращаясь к самому себе. – О Боже, сначала я обратился к последним достижениям современной науки и исчерпал все ее возможности – постарайся понять это! – после чего я потратил годы, извлекая крупицы истины из… ну, скажем, некоторых древних текстов, проверяя и систематизируя результаты, затем запугал (а в двух случаях мне пришлось обратиться даже к шантажу) и заставил моих мальчиков в Денверских хроно-лабораториях – этих профи по квантовой теории – о Боже мой! – они считались самыми блестящими учеными современности, – я заставил их рассмотреть сверхъестественные экспериментальные свидетельства, заставил их придать этому некоторую реализуемую форму… они таки сделали это в конце концов, для этого потребовалось полностью синтезировать новый язык – частично неевклидова геометрия, частично тензорное исчисление, частично алхимические символы. И я получил экспериментальные данные, черт побери! Это явилось самым значительным открытием в моей деятельности или в чьей-либо еще начиная с 1916 года! Я сконцентрировал все, чего достиг, в одной фразе на простейшем английском… для того чтобы сделать доступным пониманию школьного учителишки… И что я услышал в ответ? Он сидит здесь и думает, что я сказал: «жизнь – всего лишь сон» или «любовь преодолевает все»! – Он остервенело выдохнул целое облако табачного дыма и издал долгое негодующее шипение. Дойль почувствовал, что краснеет.
– Но я всего лишь старался быть вежливым, мистер Дерроу, и…
– Да, вы правы, Дойль, вы не циничны. Вы просто глупы.
– А не пойти ли вам ко всем чертям, сэр? – сказал Дойль, всеми силами стараясь придать голосу тон светской любезности. – И катись ты… туда… к твоей чертовой ледяной реке, договорились? – Дойль вскочил на ноги и отшвырнул стаканчик с остатками бренди. – Можете оставить себе свои пять тысяч, но я таки возьму обратный билет и поеду в аэропорт. Прямо сейчас.
Дерроу все еще смотрел хмуро и неодобрительно, но пергаментная кожа вокруг глаз уже начинала собираться в морщинки. Тем не менее Дойль был слишком рассержен, чтобы опять сесть.
– Верните своего Ностранда и расскажите ему о водорослях и прочую чепуху. Дерроу поднял глаза.
– Ностранд решит, что я душевнобольной.
– Ну тем более верните его. Ведь он впервые в жизни окажется прав. Старик усмехнулся:
– Кстати, он не советовал мне приглашать вас, аргументируя это тем, что все ваши исследования – просто компиляции.
Дойль, закипая от ярости, открыл было рот для ответного выпада, но передумал.
– О черт, – сказал он, – таким образом получается, что, если он назовет вас чокнутым – это будет второе правильное утверждение.
Дерроу с восторгом рассмеялся:
– Я знал, что не ошибся в вас, Дойль. Пожалуйста, садитесь.
Было бы слишком невежливо уйти сейчас. Дерроу как ни в чем не бывало долил в бумажный стаканчик бренди, и Дойль сказал с неуверенной улыбкой:
– Вам действительно мастерски удается вывести человека из равновесия.
– Я старик, который не спал трое суток. Вам бы следовало познакомиться со мной тридцать лет назад. Он закурил еще одну сигарету.
– Давайте вернемся к картинке, которую я вам нарисовал. Представьте, что произойдет, если вы сможете стоять за пределами реки времени, как бы на берегу, и видеть сквозь лед. Вы можете пойти вверх по течению и увидеть Рим или Ниневию в пору расцвета. Или вниз по течению и увидеть будущее.
Дойль кивнул:
– Таким образом, десять миль вверх по реке – и вы увидите, как Цезаря закалывают кинжалом, а одиннадцать миль вверх – и вы увидите, как он появляется на свет.
– Правильно! Именно так, как если бы вы плыли вверх по реке: вы достигнете верхушек протаскиваемых течением водорослей до того, как достигнете корней. А сейчас – внимание! – очень важная часть, сосредоточьтесь. Однажды что-то произошло и проделало проруби в этом метафорическом ледяном покрове. Как это произошло – не спрашивайте, но воздействие распространилось приблизительно на шесть столетий… Это можно изобразить, как ряд дырочек, оставленных в ткани после выстрела дробью. В этих местах не идут нормальные химические реакции и не действуют никакие механизмы… Но старые системы, которые мы условно называем магическими, – действуют. – Он устремил на Дойля воинственный взгляд. – Попытайтесь, Дойль, только попытайтесь.
Дойль кивнул:
– Продолжайте.
– Например, в подобном разрыве ткани времени может не работать телевидение, но приворотное зелье, состряпанное по всем правилам, сработает непременно. Улавливаете суть?
– О да. Я внимательно слежу за рассказом. Я только хотел спросить, можно ли заметить эти… разрывы?
– Конечно. Видите те папки, наваленные у окна? Они все забиты газетными вырезками и журнальными заметками, уходящими аж к 1624 году. В них-то как раз и упоминаются случаи, когда действие магии было документально подтверждено. А с начала века появляются некоторые заметки, описывающие такие случаи, как, например, внезапное и необъяснимое отключение в каком-нибудь районе электроэнергии или помехи, заглушающие радиопередачи, в том же самом районе. Там есть описания улицы в Сохо, которую некоторые люди до сих пор все еще называют автокладбищем, в память о событиях, происходивших здесь в течение шести дней в 1954 году. Каждая машина, которая въезжала на эту улицу, тут же ломалась, у нее просто переставал работать двигатель. Машину приходилось вытягивать оттуда – лошадьми! – а на соседней улице мотор заводился как ни в чем не бывало. Или, например, следующий эпизод. Некая дама, третьеразрядный медиум, жила как раз на этой улице. И как-то раз в субботу на обычном полуденном чаепитии, одновременно спиритическом сеансе – никто никогда так и не узнал, что произошло, но все присутствовавшие дамы были найдены мертвыми… Лед… Ледяной холод стоял в комнате. После того как они умерли. И комната, заметьте, хорошо отапливалась. Лед… Ледяной ужас запечатлелся на каждом лице.
Эта история всячески обыгрывалась в прессе. И естественно, в том, что машины застревали, обвинили: начало цитаты – накопление статического электричества – конец цитаты. И заметьте, существуют сотни подобных примеров. К настоящему моменту я проработал весь этот материал. И когда я сделал… ну, хорошо, когда я попытался сделать нечто, то, в чем современная наука оказалась бессильна… Прежде всего я попытался выявить вот что: если это происходит, то когда и где магия может сработать. Я обнаружил, что все области «магия – да, техника – нет» находятся в черте Лондона или в ближайшей окрестности радиусом несколько миль. В истории же, то есть собственно во времени, разброс этих событий подчиняется распределению, похожему на распределение Стьюдента, чтобы вам было понятнее, – кривая этого распределения по форме напоминает колокол. Обычно оно применяется для описания и обработки экспериментальных данных. Итак, максимальная частота событий приходится примерно на интервал с 1800 по 1805 год. Очевидно, в эти годы происходило множество подобных событий. Хотя все они были сильно локализованы по пространству и по времени. Вне этого временного интервала подобные события захватывали большие участки пространства и становились все менее частыми по мере удаления от пика. Вы слушаете?
– Да, – сказал Дойль рассудительно. – Вы, кажется, сказали, что эти события простираются на шесть столетий? Таким образом, эти разрывы или аномалии затем становятся реже, но длиннее. И они убыстряются и укорачиваются, пока не становятся как щелчки на счетчике Гейгера в 1802 году, если так можно сказать, затем опять замедляются и расширяются. Интересно, они совсем пропадают на другом конце кривой?
– Хороший вопрос. Да. Из решения системы уравнений следует, что самое раннее произошло в 1504 году.
Таким образом, кривая охватывает около трех столетий в каждом направлении, и следовательно, можно говорить о шести столетиях. Во всяком случае, когда я начал просматривать эту закономерность, я почти забыл о своей первоначальной цели и был очарован тем, что мне открылось. Я пытался добиться от своих мальчиков, чтобы они продолжали работать над этой проблемой. Ха! Они проявили стариковскую осмотрительность, когда увидели это, и была сделана парочка попыток связать меня обещанием… Но я увернулся из расставленной сети и заставил их продолжать, запрограммировав на компьютерах законы Бессоню, Мидориенса и Эрнеста Бэлгравиуса. В результате я действительно узнал, что такое эти несплошности. Это были – есть – разрывы в стене времени.
– Проруби во льду, покрывающем реку, – кивнул Дойль.
– Да. Итак, представь себе дыры в этом ледяном покрове. Теперь, если часть вашего времени жизни, некоторый участок семидесятилетнего протягивания водорослей – того, чем вы и являетесь, – окажется под одной из таких дыр, то вполне возможно выбраться из потока времени в этой точке.
– Куда? – Дойль задал вопрос осторожно, стараясь, чтобы в его тоне не чувствовалось ни малейшего намека на жалость или насмешку. Ну что же, можно, конечно, попасть в Страну Оз, например, или в Небесный Иерусалим, или в Королевство Невинных Растений.
– А никуда, – нетерпеливо ответил Дерроу. – И никогда. Все, что вы можете, – выйти опять через другую дыру.
– И оказаться в римском сенате, наблюдая, как Цезарь падает, предательски убиваемый ударами кинжала. Нет уж, я и забыл, дырки простираются только до 1500 года. Что ж, ладно, тогда можно наблюдать пожар Лондона в 1666 году.
– Да, вполне возможно, если только там окажется разрыв в это время. И именно там. Невозможно войти обратно в поток в произвольной точке, можно только использовать уже существующие разрывы. И еще, – в его тоне послышалась гордость первооткрывателя, – возможно, нацелиться достичь одной дыры предпочтительнее, чем другой, – это зависит от составляющей… движения, использованного при выходе из вашей собственной дыры. И вполне возможно определить местонахождение несплошности во времени и пространстве. Они излучают математически предсказуемое излучение от их источника – чем бы это ни являлось, – источника в начале 1802 года.
Дойль был в замешательстве и почувствовал, что его ладони стали влажными.
– Эта движущая сила, о которой вы упомянули, – сказал он задумчиво, – является ли это чем-то таким, что вы сможете произвести?
Дерроу усмехнулся с холодной жестокостью:
– Да.
Дойль начинал понимать, с какой разрушительной целью собирались все эти книги… И возможно, даже начал догадываться о цели своего собственного присутствия здесь.
– Итак, вы действительно можете совершать путешествия через историю. – Он натянуто улыбнулся старику, попытавшись представить Дерроу, даже старого и больного, на просторе в каком-нибудь из предшествующих веков. – И взором молнию метнул и молвил Мореход… Да, я действительно опасаюсь тебя, Старый Моряк…
– Да, это приведет нас к Кольриджу – и вы. Знаете ли вы, где находился Кольридж в субботу вечером, первого сентября, в 1810 году?
– Боже милосердный, нет. Вильям Эшблес приехал в Лондон только… что-то около недели спустя. Но Кольридж? Мне известно, он проживал в Лондоне…
– Да. Ну, хорошо, в тот субботний вечер, о котором я упомянул, Кольридж читал лекцию по «Ареопагитике» [2]Мильтона в таверне «Корона и якорь» на Стрэнде.
– О, да, так. Но это был «Люсидас», не так ли?
– Нет. Монтегю не присутствовал на лекции и дал название неверно.
– Но ведь письмо Монтегю – единственное упоминание где бы то ни было об этой лекции. – Дойль вскинул голову. – Ух… разве не так?
Старик улыбнулся:
– Когда ДИРЕ берется проводить исследования, сынок, мы выполняем их очень тщательно. Нет, двое из присутствовавших оставили записи в дневниках, которые прошли через мои руки, – клерк в издательстве и школьный учитель. Это была «Ареопагитика». Школьный учитель ухитрился даже сделать прекрасный конспект лекции, записанный стенографически.
– Когда вы нашли это? – быстро спросил Дойль. «Неопубликованная лекция Кольриджа! О мой Бог, – подумал он, задохнувшись от накатившей волны горькой зависти. – Да если бы у меня было это два года назад, мой „Незваный Гость“ получил бы другого рода рецензии».
– Месяц назад или что-то около того. Я только в феврале получил конкретные результаты от своей команды в Денвере, и с этого момента ДИРЕ добывает каждую стоящую книгу или журнал, имеющие отношение к Лондону 1810 года.
Дойль мог только в удивлении развести руками.
– Но почему?
– Потому, что одна из этих несплошностей потока времени как раз в Кенсингтоне, в пяти милях от остальных дыр, которые находятся близко к источнику в 1802 году, – эта имеет длительность четыре часа.
Дойль наклонился и налил себе еще бренди. Волнение, растущее в нем, было таким сильным, что он попытался успокоиться, напоминая себе, что то, что здесь обсуждается, хотя и очаровательно, но невозможно. Ну, свяжись с этим за двадцать тысяч, советовал он себе, и может быть, появится возможность заполучить дневник лорда Робба и эту записную книжку школьного учителя. Но ему не удалось себя обмануть – ему действительно хотелось участвовать в этом.
– И конечно, есть другая дыра – здесь и сейчас.
– Здесь – да, все в порядке, но не прямо сейчас. Мы находимся, – Дерроу посмотрел на часы, – в нескольких часах выше по течению от дыры. Она имеет типичный размер для такой дыры далеко от источника: верхний край – сегодня вечером, нижний край – где-то послезавтра. Как только в Денвере определили эту дыру, я приобрел в собственность все внутреннее пространство дыры и эти дни занимался его выравниванием. Мы ведь не хотим утащить в прошлое какие-либо здания, не так ли?
Дойль осознал, что его собственная ухмылка должна выглядеть такой же заговорщической, как и у Дерроу.
– Нет, не хотим.
Дерроу вздохнул облегченно и удовлетворенно. Он поднял трубку телефона, как только он начал звонить.
– Да? Соедините меня с Ламо. Быстро. – Он допил бренди и подлил себе еще. – Поживите трое суток на кофе и бренди, оно, может, и неплохо, если здоровье позволяет… Тим? Можешь не отлавливать Ньюмена и Сенджейвела. Хорошо, свяжись с Делмотом и скажи ему поворачивать назад. Да, и доставьте его прямо в аэропорт. Мы уже заполучили нашего знатока Кольриджа. Он переставил телефон.
– Я продал десять билетов на посещение лекции Кольриджа. Мы совершим прыжок завтра вечером в восемь. В шесть тридцать – брифинг для наших гостей. И естественно, для этого нам нужно иметь в своем распоряжении признанный авторитет по Кольриджу.
– Меня?
– Вас. Вы скажете краткую речь о Кольридже и ответите на любые вопросы, которые возникнут у гостей в связи с ним, или его современниками, или его временем. Затем вы отправитесь вместе со всей компанией через прыжок к таверне «Корона и якорь» в сопровождении весьма квалифицированных охранников – дабы никто из гостей не имел возможности последовать романтическому порыву души и не стал бы делать записи на лекции, горя желанием облагодетельствовать своих современников, контрабандно протащив эти записи назад, в 1983-й. И чтобы избавить гостей от борьбы с подобного рода искушениями, вы перед прыжком дадите им подробную информацию о Кольридже и ответите на все интересующие их вопросы. – Он сурово нахмурился и добавил: – Вам заплатят двадцать тысяч долларов за возможность увидеть и услышать то, за что десять остальных сами заплатят по миллиону долларов с головы. Вы должны быть благодарны судьбе, что все наши попытки заполучить более известного специалиста по Кольриджу провалились.
Не слишком лестно выражено, подумал Дойль.
– Да, – ответил он. Затем его ударила мысль. – Но что с вашей… подлинной целью, с тем, что наука не смогла сделать, причины, по которым вы взялись за эти исследования? Вы оставили это?
– О! – Казалось, что Дерроу не хочет обсуждать это. – Нет, я не оставил это. Я работаю над этим и по сей день. Но моя цель не имеет ничего общего с этим проектом.
Дойль задумчиво кивнул.
– А существуют ли дыры, хм, ниже по течению от нас?
Дойль отметил, что без всякой видимой причины несносный старик опять начинал сердиться.
– Дойль, я не понимаю… о черт! Да, есть одна. Ее продолжительность сорок семь часов, и находится она в 2116 году, и хронологически это – последняя.
– Хорошо. – Дойль не хотел раздражать старика, но он хотел знать, почему Дерроу не намерен сделать то, что казалось Дойлю очевидным. – А не может ли это… то, что вы хотите сделать… быть сделано очень просто, возможно, в этом году? Я имею в виду, если наука уже почти может сделать это в 1983 году, то почему к 2116-му…
– Это очень скучно, Дойль, – даешь кому-нибудь поверхностную информацию, рассчитанную на дилетанта, о проблеме, над которой ты долгое время упорно работал, и в результате слышишь столь блестящее предложение. Кстати, я рассматривал эту возможность и отбросил как невыполнимую давным-давно. – Он выпустил дым между стиснутых зубов. – Каким образом могу я знать – до того, как окажусь там, – будет или нет мир в 2116 году лежать жалкой грудой радиоактивного пепла? Ну? Ответьте мне! Или какого рода ужасающее полицейское государство может тогда существовать? – Утомление и бренди, должно быть, совсем подорвали запас сил Дерроу, хотя в его глазах появился странный блеск, когда он добавил: – И даже если они смогут и захотят сделать это, что они подумают о человеке из позапрошлого века? – Он скомкал бумажный стаканчик, и струйка бренди побежала вниз по руке. – Что, если они будут обращаться со мной, как с ребенком?
Дойль смутился и тотчас поспешил вернуться к Кольриджу. Но это так, конечно, думал он. Дерроу так долго был капитаном своего собственного корабля, что он скорее предпочтет пойти ко дну вместе с ним, чем согласится стерпеть снисходительную жалость тех, кто бросит ему спасательный круг, случайно оказавшись рядом. А особенно для него нестерпимо, если корабль этих добрых самаритян во всем превосходит его собственный.