Но экономист не унимался.
- Разве есть такой жанр? - простодушно спросил он. - Разве Эренбург служил в Комиссариате иностранных дел? Кем он там служил, вы не знаете?
Мы этого не знали. Тогда экономист, не теряя времени, тотчас спрашивал, из какой жизни пишет Пастернак.
- Из дачной,- ответил я, изнемогая.
- Почему? - вдруг встревожился экономист. - У него разве есть дача под Москвой? Скажите, пожалуйста. Поэт имеет дачу!
Экономист нам смертельно наскучил. Мы прятались от него, но он настигал нас всюду - в лесу, на полях, в оврагах Вертушинки и - что было совсем невыносимо - у нас в комнатах во время работы.
Я иногда ходил на соседнюю речку Рузу ловить рыбу. Поэт увязывался со мной, но рыбы не ловил, а садился рядом и читал полным голосом свои и чужие стихи.
Я несколько раз намекал ему, что рыба боится шума п уходит подальше от таких громогласных поэтов.
- Ничего! - отвечал поэт. - Пусть привыкает. Это вам неинтересно слушать мои стихи. А для рыбы это редкое развлечение. Жизнь у нее каторжная. Вода в "реке ледяная, ил - грязный, жрет она черт знает что, в общем, всякую пакость - червей, личинок и горькие водоросли. И темно ей в воде, и зябко, и боязно. Только и жди, что где-нибудь по соседству вдруг лязгнет стальной челюстью щука. Тогда надо драпать вовсю!
Разговоры эти мешали мне, но приходилось терпеть:
поэт зйал наизусть много стихов и эпиграмм. Он сам их сочинял на ходу. Чаще всего он вспоминал шуточные стихи Олейникова:
Маленькая рыбка, Жареный карась, Где твоя улыбка, Что была вчерась?
Вскоре экономист уехал. После этого в Малеевке началась замечательная жизнь. Нас осталось всего двое, и мы сами удивлялись, почему ради двух человек дом еще не закрывают.
Поэт подобрел, стал даже задумчив и начал работать. Весь его яд будто выветрился в осеннем холодноватом воздухе.
Он каждый день писал стихи о закатах. Действительно, в эту осень над Подмосковьем горели прекрасные закаты. Они зажигали окрестные рощи, как зажигают свечи - одну от другой,- сумрачным желтым огнем.
В каждом закатном времени было несколько минут, когда краски начинали гаснуть, небо как бы взлетало к зениту и сиреневый сумрак бесшумно заполнял поля и леса. Листья все падали и падали, и этому, казалось, не будет конца,
Живите так, как начали
Несмотря на запрет врачей, я написал в Малеевке повесть "Колхиду". Писалась она легко и быстро, без напряжения, и это меня даже пугало. Я наслушался писательских разговоров (в общем, справедливых) о том, что чем труднее пишется кпига, тем она обдуманнее и крепче.
Мне некому было показать свою новую повесть. Но на мое счастье в Малеевку приехал на несколько дней детский писатель Розанов, автор очень славной книги "Приключения Травки".
Я прочел ему несколько глав из "Колхиды", и он так ласково и просто похвалил ее, что я успокоился и даже решился отдать ее в горьковский альманах "Год шестнадцатый".
Горький прочел "Колхиду", как он сам сказал мне потом, "собственноручно" и сделал всего одно замечание. Относилось оно к цветку герани. Я написал, что герань - цветок мещанского обихода, главное украшение обывательских окошек.
Горький написал на полях, что никакие растения и цветы не могут быть мещанскими или пошлыми и что герань - любимый цветок городской бедноты, душных подвалов, где ютятся ремесленники. В народе издавна сложилось убеждение, что герань очищает тяжелый воздух слесарных, сапожных и других мастерских. Поэтому ее и любят.
Вскоре после Малеевки я встретился с Горьким, и он попрекнул меня тем, что я не замечаю красоты этого цветка.
- Может быть, попадете когда-нибудь в Италию,- сказал он. - Там вы повсюду увидите такую пышную герань, что от нее не оторвешь взгляда. А у нас лучшую герань выращивают, по-моему, в Новгороде Великом.
Все пригородные слободки этого чудесного города просто горят шарлаховой геранью. Вы были в Новгороде Великом?
- Нет, не был.
- Обязательно поезжайте. Обязательно! Попьете у слободских старушек липового чая. Удивительный вкус, но, правда,- на любителя.
Он побарабанил пальцами по столу и добавил:
- Местная особенность! Люблю местные особенности. Из них, как бы из густых красок, на полотне рисуется Россия. Вы любите художника Кустодиева?
- Очень.
- Все это явления одного порядка,- сказал Горький, следя за витиеватым дымком от своей длинной и тонкой папиросы.- Кустодиев, ярмарочные балаганы, выгоны в мураве, щепной духовитый товар, шали на плечах волжских красавиц, мезонины, герань на подоконниках, румяные закаты - именно те, что так славно отражаются в самоварах, мальчишки с расписными пряниками... Чудесный художник! Чудесный! Стихи любите? - спросил он неожиданно.
- Да. Но по-своему.
- Как это "по-своему"?
- Я не могу прочесть больше двух-трех стихотворений в день. Но эти два-три стихотворения я запоминаю надолго, иной раз на всю жизнь.
- Завидное качество, - сказал Горький, снова постучал пальцами по столу и добавил, глядя в сторону: - А я вот уже не могу. Склероз, что ли? А кем вы, милостивый государь, сейчас увлекаетесь? Из современных поэтов.
- Блоком. И Пастернаком.
- Богато живете! - заметил Горький.- Это похвально. Каких только чудес не наслушаешься у поэтов. А я все-таки больше всего люблю Пушкина. "Буря
мглою небо кроет". Помните? "Выпьем, добрая подружка бедной юности моей".
Он пропел эти слова своим басом и задумался.
- Вот поезжайте в Новгород Великий. Там этих добрых подружек, как Арина Родионовна, полно. От них вроде и началась русская поэзия.
В ту осень в Малеевке я много читал поэтов - Васильева, Светлова, Заболоцкого, Пастернака. Я не удержался и прочел Горькому по нескольку любимых строк из этих поэтов. Он неожиданно растрогался.
- Как, как? - спросил он. - Прочтите еще раз, Я прочел из Васильева:
Поверивший в слова простые, В косых ветрах от птичьих крыл Поводырем по всей России Ты сказку за руку водил...
А вот это - Пастернак:
Скорей со сна, чем с крыш, скорей Забывчивый, чем робкий, Топтался дождик у дверей, И пахло винной пробкой...
- Точно сказано,- заметил Горький.- Да вы кто - прозаик или поэт? Пожалуй, поэт.
Он положил свою большую руку мне на плечо и слегка нажал на него.
- Валяйте! Живите так, как начали. Черт не выдаст, свинья не съест.
- Разве есть такой жанр? - простодушно спросил он. - Разве Эренбург служил в Комиссариате иностранных дел? Кем он там служил, вы не знаете?
Мы этого не знали. Тогда экономист, не теряя времени, тотчас спрашивал, из какой жизни пишет Пастернак.
- Из дачной,- ответил я, изнемогая.
- Почему? - вдруг встревожился экономист. - У него разве есть дача под Москвой? Скажите, пожалуйста. Поэт имеет дачу!
Экономист нам смертельно наскучил. Мы прятались от него, но он настигал нас всюду - в лесу, на полях, в оврагах Вертушинки и - что было совсем невыносимо - у нас в комнатах во время работы.
Я иногда ходил на соседнюю речку Рузу ловить рыбу. Поэт увязывался со мной, но рыбы не ловил, а садился рядом и читал полным голосом свои и чужие стихи.
Я несколько раз намекал ему, что рыба боится шума п уходит подальше от таких громогласных поэтов.
- Ничего! - отвечал поэт. - Пусть привыкает. Это вам неинтересно слушать мои стихи. А для рыбы это редкое развлечение. Жизнь у нее каторжная. Вода в "реке ледяная, ил - грязный, жрет она черт знает что, в общем, всякую пакость - червей, личинок и горькие водоросли. И темно ей в воде, и зябко, и боязно. Только и жди, что где-нибудь по соседству вдруг лязгнет стальной челюстью щука. Тогда надо драпать вовсю!
Разговоры эти мешали мне, но приходилось терпеть:
поэт зйал наизусть много стихов и эпиграмм. Он сам их сочинял на ходу. Чаще всего он вспоминал шуточные стихи Олейникова:
Маленькая рыбка, Жареный карась, Где твоя улыбка, Что была вчерась?
Вскоре экономист уехал. После этого в Малеевке началась замечательная жизнь. Нас осталось всего двое, и мы сами удивлялись, почему ради двух человек дом еще не закрывают.
Поэт подобрел, стал даже задумчив и начал работать. Весь его яд будто выветрился в осеннем холодноватом воздухе.
Он каждый день писал стихи о закатах. Действительно, в эту осень над Подмосковьем горели прекрасные закаты. Они зажигали окрестные рощи, как зажигают свечи - одну от другой,- сумрачным желтым огнем.
В каждом закатном времени было несколько минут, когда краски начинали гаснуть, небо как бы взлетало к зениту и сиреневый сумрак бесшумно заполнял поля и леса. Листья все падали и падали, и этому, казалось, не будет конца,
Живите так, как начали
Несмотря на запрет врачей, я написал в Малеевке повесть "Колхиду". Писалась она легко и быстро, без напряжения, и это меня даже пугало. Я наслушался писательских разговоров (в общем, справедливых) о том, что чем труднее пишется кпига, тем она обдуманнее и крепче.
Мне некому было показать свою новую повесть. Но на мое счастье в Малеевку приехал на несколько дней детский писатель Розанов, автор очень славной книги "Приключения Травки".
Я прочел ему несколько глав из "Колхиды", и он так ласково и просто похвалил ее, что я успокоился и даже решился отдать ее в горьковский альманах "Год шестнадцатый".
Горький прочел "Колхиду", как он сам сказал мне потом, "собственноручно" и сделал всего одно замечание. Относилось оно к цветку герани. Я написал, что герань - цветок мещанского обихода, главное украшение обывательских окошек.
Горький написал на полях, что никакие растения и цветы не могут быть мещанскими или пошлыми и что герань - любимый цветок городской бедноты, душных подвалов, где ютятся ремесленники. В народе издавна сложилось убеждение, что герань очищает тяжелый воздух слесарных, сапожных и других мастерских. Поэтому ее и любят.
Вскоре после Малеевки я встретился с Горьким, и он попрекнул меня тем, что я не замечаю красоты этого цветка.
- Может быть, попадете когда-нибудь в Италию,- сказал он. - Там вы повсюду увидите такую пышную герань, что от нее не оторвешь взгляда. А у нас лучшую герань выращивают, по-моему, в Новгороде Великом.
Все пригородные слободки этого чудесного города просто горят шарлаховой геранью. Вы были в Новгороде Великом?
- Нет, не был.
- Обязательно поезжайте. Обязательно! Попьете у слободских старушек липового чая. Удивительный вкус, но, правда,- на любителя.
Он побарабанил пальцами по столу и добавил:
- Местная особенность! Люблю местные особенности. Из них, как бы из густых красок, на полотне рисуется Россия. Вы любите художника Кустодиева?
- Очень.
- Все это явления одного порядка,- сказал Горький, следя за витиеватым дымком от своей длинной и тонкой папиросы.- Кустодиев, ярмарочные балаганы, выгоны в мураве, щепной духовитый товар, шали на плечах волжских красавиц, мезонины, герань на подоконниках, румяные закаты - именно те, что так славно отражаются в самоварах, мальчишки с расписными пряниками... Чудесный художник! Чудесный! Стихи любите? - спросил он неожиданно.
- Да. Но по-своему.
- Как это "по-своему"?
- Я не могу прочесть больше двух-трех стихотворений в день. Но эти два-три стихотворения я запоминаю надолго, иной раз на всю жизнь.
- Завидное качество, - сказал Горький, снова постучал пальцами по столу и добавил, глядя в сторону: - А я вот уже не могу. Склероз, что ли? А кем вы, милостивый государь, сейчас увлекаетесь? Из современных поэтов.
- Блоком. И Пастернаком.
- Богато живете! - заметил Горький.- Это похвально. Каких только чудес не наслушаешься у поэтов. А я все-таки больше всего люблю Пушкина. "Буря
мглою небо кроет". Помните? "Выпьем, добрая подружка бедной юности моей".
Он пропел эти слова своим басом и задумался.
- Вот поезжайте в Новгород Великий. Там этих добрых подружек, как Арина Родионовна, полно. От них вроде и началась русская поэзия.
В ту осень в Малеевке я много читал поэтов - Васильева, Светлова, Заболоцкого, Пастернака. Я не удержался и прочел Горькому по нескольку любимых строк из этих поэтов. Он неожиданно растрогался.
- Как, как? - спросил он. - Прочтите еще раз, Я прочел из Васильева:
Поверивший в слова простые, В косых ветрах от птичьих крыл Поводырем по всей России Ты сказку за руку водил...
А вот это - Пастернак:
Скорей со сна, чем с крыш, скорей Забывчивый, чем робкий, Топтался дождик у дверей, И пахло винной пробкой...
- Точно сказано,- заметил Горький.- Да вы кто - прозаик или поэт? Пожалуй, поэт.
Он положил свою большую руку мне на плечо и слегка нажал на него.
- Валяйте! Живите так, как начали. Черт не выдаст, свинья не съест.